Следующие два дня Роман творил и по этой части переплюнул сам себя. Размах крыл творческой фантазии сделался таким необозримым, что он с лихвой перекрыл собственную недельную норму. Особенно удались рассказы — и среди них житейская история «На стреме». Эта небылица вызвала у самого автора непомерное удивление — уж очень диким, первобытным духом веяло от странной и грустной истории. Роман еще не знал, что этому мрачноватому рассказу суждено сыграть в его дальнейшей судьбе роковую роль.
      Суббота выдалась бурной: полдня он и Марго не вылезали из постели. После любовных единоборств Рита нежилась у него под боком, мечтая вслух и строя планы на жизнь. А ближе к вечеру засобиралась. По субботам она посещала общество «Русский альтернативный Ренессанс», где занимались спиритизмом. Но не всяким спиритизмом — общение с духами носило там строгий культурно-политический и общественный характер. Вызов духов для решения с их помощью личных проблем в обществе категорически запрещался. Расходование тонкой астральной энергии во время сеансов должно было преследовать лишь одну цель — Возрождение России.
      Духи были поставлены на службу отечеству. Всем им предлагалось ответить на вопросы, так или иначе связанные с проблемами возвращения к истокам. Рита с энтузиазмом и увлеченностью новообращенного адепта с головой погрузилась в работу общества. Она была членом одной из секций, или «столов» спиритического содружества. У Романа, скептически относившегося к ее увлечению, эти «столы» всякий раз ассоциировались с масонскими ложами и вызывали далеко не благоговейный трепет. Любимая успокаивала его, объясняя, что общество — не масонское, и вообще — женщины в масонство не допускаются, поэтому милый может быть за нее абсолютно спокоен.
      Марго регулярно ставила Романа в известность обо всем, что происходило на очередном сеансе и каковы дальнейшие планы. А планы были обширнейшими. Рита почти взахлеб делилась ими с любимым, требуя от того сосредоточенности, внимания и понимания. И то, и другое, и третье Роман умело симулировал, но все же более-менее был в курсе текущих спиритических событий. Общество разрабатывало грандиозные проекты — серийные вызовы духов известных, знаменитых и великих деятелей России ушедших эпох. Планировались контакты с полководцами — от Александра Невского до маршала Жукова; с царями и императорами; государственными мужами. В настоящее время уже шло активное сотрудничество с духами великих русских классиков (от Ломоносова до Льва Толстого) и деятелей российской культуры. Неудачным пока был признан только один проект: медиумы общества никак не могли наладить связи с духами церковных деятелей Святой Руси — патриархами, митрополитами, преподобными и иными святыми. Все они как один не шли на контакт и хранили молчание. Однако лидеры общества не теряли надежд заполучить и церковные голоса в свою поддержку.
      Вообще же духи были чрезвычайно капризными созданиями. Четко и прямо отвечать на поставленные вопросы либо не умели, либо не хотели. И это немало огорчало Марго, вкладывавшую в общее дело лучшую часть своей души. Например, дух великого Достоевского на вопрос «Как нам обустроить Россию?» разразился малопонятным посланием: «Господа, я думаю, что у меня болит печень. Нет больше пророков в заср…ном Отечестве. Слава Всемогущему». Пророков-то действительно нет. Но где же тут повод для славословий?
      — Хотя бы один захудалый пророк все же не помешал бы сейчас несчастной России? — спрашивала Рита у обалдевшего Романа. Ответ Достоевского развеселил и огорошил его одновременно.
      Немало получали участники сеансов и совсем уж непонятных эпистол от умудренных духов. Такие послания передавались в руки шифровальщиков, и уж те добывали из спиритической абракадабры какой-никакой смысл. Многие духи, кажется, совсем были лишены дара речи — во время сеансов лишь демонстрировали свое присутствие какими-либо действиями. Почему-то преимущественно хулиганского характера. Любили духи шалить и озорничать. Как-то раз выдрали у одного из участников сеанса большой клок волос. Зыбкая связь с духом тотчас же оборвалась из-за громких воплей несчастного. На другом сеансе, точнее, после его окончания всеми уважаемый член общества обнаружил исчезновение своего сотового телефона. Пропажа так и не отыскалась — очевидно, дух оказался большим любителем телефонных разговоров. Дух императора Петра II вообще повел себя неприлично — в темноте залез к одной барышне под юбку и расстегнул кофточку. Раскрасневшаяся жертва высокопоставленных домогательств ничего не могла объяснить толком, а потом и вовсе перестала посещать сеансы.
      Выслушав эту некрасивую историю, Роман расхохотался и долго не мог выдавить из себя возникший вопрос.
      — Чего вы от него хотели добиться? От пятнадцатилетнего юнца? У него одно на уме — бабы да игрушки, а не русский ренессанс.
      Рита обиделась, и Роману в тот вечер пришлось долго и дурашливо вымаливать у нее прощение.
      Бывали на сеансах и прямые непорядки. Ситуация выходила из-под контроля, и духи начинали бушевать. Огромных усилий стоило тогда их утихомирить и задобрить. В такие дни обессилевших медиумов приходилось долго откачивать. Рита до сих пор не могла без страха вспоминать сеанс вызова духа Ивана Грозного. Царь оправдал свое прозвище, перепугав спиритов насмерть и устроив вакханалию. Летали предметы, падала мебель, бились стекла, дрожал пол, что-то свистело и стучало в воздухе. После этого случая совет общества постановил вызывать духи деспотов силами нескольких опытных медиумов и со всеми предосторожностями. Нарушение техники безопасности грозило санкциями со стороны спиритического руководства.
      В этот субботний вечер Роману очень не хотелось нарушать мирное постельное блаженство и отпускать от себя Риту. Он лениво следил за ней и перебирал в голове аргументы, которые могли бы ее остановить. Но большинство из них было уже давно перепробовано. Рита твердо стояла на суверенности своих общественных взглядов и устремлений. Она остро желала быть полезной родине в меру своих возможностей.
      — Рит, а Рит, — позвал Роман, — ты ведь учительница.
      — Ну да, — согласилась она.
      — Младших классов, — продолжал Роман неспешно. — Это ж знаешь, какая на тебе ответственность за юные души?
      — Знаю, знаю.
      — Ты должна сеять в них разумное, доброе, вечное.
      — Ну а дальше-то что? — Рита вытряхнула на постель содержимое сумочки и принялась перебирать.
      — Тебе этого мало? — Роман ронял слова медленно, словно с неохотой. — Учить и воспитывать малышню так, чтоб она выросла в любви к отечеству — такое поприще тебя не вполне устраивает? Пользы родине, по-моему, от этого больше выйдет, чем от ваших блудливых духов.
      — Не называй их так. Они могут услышать.
      — Что, оскорбятся? И повыдергают мне все волосы на макушке?
      — Перестань. Мне не нравятся такие разговоры.
      — Мне тоже, — вздохнул Роман. — Глупо как-то себя ощущаешь под присмотром привидений. Которых к тому же не существует.
      — Угу. Ага, — невнятно отозвалась Рита, подкрашивая губы.
      — Ну вот скажи. Какой из тебя выходит сеятель разумного и так далее, если у тебя на уме сплошные духи и призраки?
      — Нормальный сеятель. Получше некоторых. А если их нет, то кто тогда нам послания передает, по-твоему?. И вообще все это устраивает? Я тебе сейчас дам почитать… Это мне Зоя рассказала, она член «Стола красной руки», у них в четверг был сеанс. Они вызывали дух поэта Тютчева. И он им такое послание отбил! В стихах!
      Рита достала из сумочки сложенный клочок бумаги и бросила его Роману.
      — Читай. А я побежала. Не скучай без меня.
      Роман развернул послание поэта Тютчева и углубился в текстологический анализ стихов. Клочок содержал в себе пять строк:
 
Ума не много надо, чтобы понимать:
Россия — сфинкс, и тем она верней
Мозги кручинит — вашу мать! —
Что, может статься, нет и не было у ней
Ни тайны вещей, ни особенных статей.
 
      «Что ж это он отказывается от своих прошлых убеждений? — недоверчиво думал Роман. — И ругается как извозчик. Не похоже что-то на поэта Тютчева». Скомканная бумажка полетела в угол, а Роман громко и с вызовом спросил у незримо витающих в воздухе духов:
      — Тайна России в том, что у нее нет никаких тайн?
      Ответа, разумеется, он не дождался и, вскочив с постели, свирепо бросил в адрес все тех же духов:
      — А не пойти ли вам всем, паршивцам!
      «За державу обидно, вот что! — размышлял он, втискиваясь в мятые джинсы, вытащенные из-под кровати. — Прор-роки в своем отечестве!»
      Он погрозил невидимым пророкам кулаком и натянул майку. Оставаться долее одному в квартире, кишащей духами, Роман не желал. «Пойду, что ли, проведаю Старика». Громко и возмущенно хлопнувшая дверь дополнительно известила духов о том, что они таки Крепко Достали хозяина квартиры. Для самых непонятливых.
      …Существовало по крайней мере одно эффективное средство избыть собственное раздолбайство. Средство это предполагало наличие Учителя жизни. Учителя следовало опознать среди тысяч и миллионов других сограждан и прилепиться к нему душой и сердцем.
      В цветочном павильоне недалеко от дома работал человек, в котором Роман три месяца назад тонким творческим чутьем опознал Учителя. С тех пор он часто наведывался сюда и подолгу простаивал напротив, следя через стекло за жизнью внутри павильона. К Старику он не подходил и не заговаривал, лишь молча пытался вникнуть в таинственный Смысл его цветочного бытия. В том, что этот высокий Смысл непременно есть, Роман не сомневался. Старик, безусловно, принадлежал к касте Мудрых. На чем основывалось чутье Романа в этом вопросе, сказать можно было лишь приблизительно. Скорее всего, на него оказала влияние колоритная восточная внешность Старика. Бритая голова, желтоватый цвет лица, узкие, будто с хитрым прищуром глаза и щуплая бородка клинышком делали его похожим на буддийского монаха, невесть каким образом затесавшегося в российский цветочный бизнес. Восток, как известно, дело тонкое, поэтому «монах» без лишних слов был причислен Романом, когда-то немного увлекавшимся популярными книжками о восточной эзотерике, к лику Посвященных. И уважительно назван Стариком. Хотя лет цветочнику было никак не больше пятидесяти — мужчина в самом расцвете сил.
      Со временем Роман хотел добиться от Учителя знания потайных пружин искусства жизни. Ибо если жизнь — это искусство, то у нее должны быть свои секреты и доступные лишь избранным таинства. Иными словами, Мистический Смысл.
      Пока же он только присматривался к Старику, проверяя правильность выбора…
      Роман остановился напротив стеклянной палатки. За охапками разноцветья девушка-продавщица подрезала стебли огромных багряных роз. Старика в павильоне не было. Роман немного встревожился.
      Он решил зайти внутрь и выяснить. Девушка, весело оглядев его, объяснила, что прежний продавец здесь больше не работает. Роман покинул павильон, грустно глядя себе под ноги, и в этот момент с боков к нему подошли два человека, заломили руки за спину, поволокли куда-то.
      — Что вы делаете?! Эй!
      — Спокойно, — ответили ему, еще сильнее скрутив руки. Роман чуть не взвыл от резкой боли.
      Он услышал, как кто-то из них передал по хрипящей рации:
      — Третий, подгоняй карету.
      На запястьях щелкнули наручники. Сталь была теплой от долгого лежания в чьем-то кармане. Его все еще держали в полусогнутом положении — разглядеть никого он не мог, видел только две пары ног. Обладатели их тихо переговаривались. Смысл беседы и ее словесное оформление были таковы, что эти двое вполне могли оказаться как бандитами, так и ментами.
      Через несколько минут подъехал милицейский уазик. Романа наконец поставили прямо, и один из ментов обшарил его.
      — Пустой, — бросил он.
      Романа бесцеремонно запихнули внутрь, подтолкнув коленом под зад. Машина тронулась.
      — Послушайте, это какая-то ошибка. За что меня арестовали? — Роман попытался отстоять свои права.
      — Во-первых, не арестовали, а задержали, — ответил ему молодой парень. Те двое, что схватили его, остались у цветочной палатки. — А во-вторых, разберемся.
      Парень чему-то улыбался — наверное, своему первому в жизни настоящему задержанию. А чтобы придать себе серьезный вид, хмурил брови. Сочетание улыбчивости и нахмуренности делало его забавным, но Роману было не до веселья.
      Он перебирал в памяти события последних дней, недель и месяцев, но ничего криминального в своей биографии не находил. Чем он мог заинтересовать родную милицию? Его одолевали ужасные предположения, одно хуже другого.

      Ехали четверть часа. Круто свернув вправо, машина переползла через маленький выгнутый мостик. Роман безучастно смотрел в окно. Быстрая городская речка делала здесь резкий изгиб, набережная и невысокая ограда за ней, повторяя контур излучины, образовывали полукруг. Уазик въехал за ограду и затормозил. Собственно, это была не ограда, а простой деревянный забор, но его окраска озадачивала своей неуместностью — желтый, белый, зеленый, красный и черный цвета чередовались вертикальными полосами. Роман подумал, что это похоже на забор детского сада.
      — Вылезай, — парень ткнул его в плечо.
      Сказать это было проще, чем сделать — согнувшись в три погибели, в наручниках, скрепивших руки за спиной.
      — Терещенко, едрена вошь, зачем в лужу-то загнал? — недовольно закричал мент, вылезший из машины первым. — И так подошвы отклеиваются.
      — Дык, товарищ капитан…
      — Я уже три года товарищ капитан. Чтоб это в последний раз, слышь, Терещенко?
      — Так точно, товарищ капитан.
      Роман осторожно спустил ногу в лужу, она оказалась довольно глубокой. Ботинок тотчас промок. Романа повело в сторону, нога подогнулась и, не удержавшись, он шлепнулся в грязную жижу. Макнуться лицом в лужу помешал вовремя выставленный локоть.
      — Чтоб тебя!.. Терещенко! Иди помоги…
      Романа вытянули из грязи, поставили на ноги.
      — Что ж ты на ногах-то не стоишь? — спросил старший по званию и снял с него наручники. — Пошли, доходяга.
      Разминая затекшие руки, Роман оглядел себя. Вся правая нога и рука были измазаны грязью. «Водная инициация по полной программе», — равнодушно подумал он, поднимаясь по ступеням крыльца.
      В сочетании с расписным изгибающимся забором двухэтажное продолговатое здание действительно походило на детский сад. Только почти все окна забраны решетками.
      — Поймали? — спросил дежурный, зевая.
      — Ну! — ответил капитан. — По Мухоморову душу явился. А Мухомор у нас давно оприходован, — рассмеялся он, скривив физиономию.
      На кратком дознании, устроенном тут же, у Романа выяснили имя, место жительства и род занятий.
      Он опять попытался выяснить смысл происходящего.
      — Гражданин Полоскин, вы задержаны до выяснения соответствующих обстоятельств. Все остальное сможете узнать у следователя, — объявил ему дежурный. — Горшков! Где тебя черти носят?… Горшков!
      — Да здесь я, здесь, — из-за угла вынырнул заспанный детина в форме.
      — Отведи задержанного.
      — Ладно.
      — Да не ладно, а так точно.
      — Ну, так точно, — лениво ответил детина.
      Он вцепился Роману в плечо и подтолкнул вперед. Через три шага задержанный споткнулся о незамеченную ступеньку и рухнул на четвереньки, чуть не угодив лбом в стену.
      — Ты гляди! — раздался сзади удивленный голос капитана. — Вроде спиртом не разит, а второй раз уже с ног валится. Ну, нар-род!
      — Зенки-то разуй! — буркнул детина. — Я за твои навески отвечать не собираюсь.
      — Я разве жалуюсь? — растерянно спросил Роман.
      — Знамо дело, — хмыкнул детина. — Царапинку посодют, а потом вой на всю округу — пытают их, понимаешь, в органах.
      От одного торца здания к другому тянулся коридор с редкими дверями кабинетов. Пройдя вдоль стены, окрашенной в те же цвета, что и забор, задержанный и конвоир свернули на лестницу. На втором этаже был точно такой же коридор, но с облезлыми стенами. Только в левом крыле двери были металлическими. Детина повозился с замком, а затем тычком впихнул Романа внутрь. Дверь с лязгом захлопнулась.
      Если когда-то это здание и было дошкольным воспитательным учреждением, то очень специфического свойства. Конура, куда водворили недоумевающего гражданина Полоскина, имела идеально квадратные очертания и освещалась через малюсенькое окошко чуть ниже потолка, перечерченное толстыми прутьями решетки. Перепиливать решетку стоило лишь из чисто теоретических интересов — пролезть в окошко могла разве что такса.
      Роман с любопытством, замешанном на почти мистическом трепете интеллигента перед местами лишения свободы, оглядывал свое временное пристанище. На одной из стен располагался рисунок. Толстым грифелем либо углем какой-то бывший сиделец вывел причудливую восьмилепестковую фигуру. Внутри фигуры затейливо чередовались вставленные друг в друга круги, квадраты, вытянутые треугольники. Словно вспышками черных молний, эта геометрическая матрешка перерезалась уверенными вогнуто-выпуклыми линиями. Роман долго не мог отвести взгляда от сложной настенной композиции. Будь у него под рукой краски, он заполнил бы пустые пространства фигуры яркими цветами — белым, зеленым, желтым, красным и… Он запнулся на внезапной мысли. Те же цвета он видел на заборе и на стенах первого этажа. Глупость какая, подумал он. Ну откуда у рядового милицейского отделения эти смешные потуги на эзотеричность облика и содержания? С какого перепугу простая отечественная ментовка изображает из себя архитектурную мандалу — сходящиеся к центру уровни, соединенные ступеньками и расписанные в священные цвета буддизма?
      Роман оторвался от рисунка и опустился на единственный предмет мебели. Металлическая кровать с щуплым матрасом и подушкой, более всего похожей на блин. Кажется, это называется нары, сообразил Роман. Гражданин Полоскин, ранее не судимый, имел очень слабые представления об интерьере тюремных помещений. Однако что-то ему подсказывало, что нары должны стоять у стены, а не по центру тесной конуры.
      Это не влезало уже ни в какие ворота. Наваждение продолжалось. Роман скинул кроссовки, подтянул ноги и уселся в позе лотоса. Если следовать логике, которую ему подсовывает эта самозванная мандала, то сейчас он находится в священном ее центре, а нары — это «мозг мандалы», где он должен принять посвящение в высочайшую мудрость мира. Посвящаемый в момент инициации оказывается в сердцевине Вселенной, и на его голову изливаются все благодатные энергии Космоса. Значит, неспроста он сюда попал. И все это напрямую связано со Стариком. С Учителем. А значит, и Учение не заставит себя ждать. Впрочем, Роман догадывался, что ему уготовано. В «мозг мандалы» вступают затем, чтобы осознать себя божеством.
      Но почему на нарах?!
      Он посмотрел на матрас под собой.
      — Пресветлый, значит, престол, — произнес он в большой задумчивости. — Великое посвящение. И после этого я стану богом?
      Вопрос был обращен неизвестно к кому. В ответом — лишь призрачная тишина вечерних сумерек. За крошечным окном быстро темнело. Роман теперь едва различал тяжелую дверь, отгородившую его от мира, а четыре стены превратились в черные клубы затвердевшего дыма. И в этом кромешном мареве стали проступать очертания восьмилепесткового лотоса. Сейчас, в темноте, он хорошо видел то, чего не смог разглядеть раньше. Лепестки лотоса были окрашены в зеленый лучащийся цвет. Роман нисколько не удивился этому, будто ожидал заранее подобный эффект. Вслед за лепестками расцветилась и вся композиция, вдруг вспыхнув во тьме ярким красно-бело-желтым пламенем, в котором горели и не сгорали черные треугольнокрылые бабочки. Роман следил за их завораживающим огненным танцем. Ему самому нестерпимо захотелось стать черной бабочкой, влиться в их танцующую песню, почувствовать себя божественным пламенем — его телом и его сознанием.
      Но пока его сознание оставалось отделенным от сознания крылатого огненного божества. А когда на стене, поверх пламенеющей фигуры начали проступать буквы, Роман и вовсе отключился от заслоненного ими бога. Буквы, наливаясь чернотой, сложились в слова, слова составили фразы, обернувшиеся издевательским посланием.

       Убойная сила тайной доктрины.
       Не правда ли, милый?

      — Правда. Конечно, правда, — обескураженно прошептал Роман. В тот же миг он услышал голос духа огненного божества, но ничего понять было невозможно. Нечленораздельная речь духа больше всего напоминала ржавый скрип. Роман вслушивался в эти унылые звуки с изумленным вниманием. А затем почувствовал на плече тяжелую руку духа. Она трясла и дергала его, пытаясь заставить обернуться, но Роман знал, что делать этого ни в коем случае не следует. И все же обернулся…
      Сверху на него смотрела недовольная физиономия давешнего неотесанного детины.
      — Вставай, здесь тебе не курорт, — он грубо пихнул Романа в спину, чтобы скорее проснулся.
      Детина подпер стену задом, сложа руки на груди, и принялся наблюдать за ним с тупым простодушием строгого дядьки — денщика, вертухая и няньки в одном лице.
      Под этим внушительным присмотром Роману ничего не оставалось, как продемонстрировать армейскую готовность. После чего он был препровожден на первый этаж и передан в руки следователя.
      Кабинет оказался немногим больше камеры. Окно, зарешеченное и занавешенное полупрозрачными шторками, жизнерадостно поглощало утреннее солнечное сияние.
      — Оперуполномоченный Порфирьев, — сухо отрекомендовался мужчина в штатском.
      — Очень приятно, — ответил Роман. В незнакомых обстоятельствах учтивость оказывалась для него главным и единственным козырем. — Роман Полоскин.
      — Итак, гражданин Полоскин, — опер словно бы не заметил попыток задержанного завести вежливый разговор. Или же счел их уловкой. — Начнем по порядку. Как давно вы знакомы с Байдуллаевым Анваром Абишевичем по прозвищу Мухомор?
      — Я? — переспросил Роман. — Вообще не знаком. А кто это?
      — Хорошо, будем исходить из имеющихся фактов, — каменное лицо опера выражало твердую решимость выжать из подследственного все, что нужно, и даже больше.
      Он выдвинул ящик стола, что-то извлек оттуда и предъявил допрашиваемому, положив предмет на чистый лист бумаги.
      — Вам знакома эта вещь?
      Взглянув на массивный золотой перстень с огромным желтоватым камнем, Роман моментально узнал его и непроизвольно потянулся рукой. Осторожно взял двумя пальцами, повертел, благоговейно рассматривая. Этот перстень он много раз видел на пальце Старика-цветочника и считал его непременным атрибутом Мудрости Учителя, знаком посвящения в тайны. Подтверждением этому служил иероглиф, вырезанный на камне и замеченный только сейчас.
      — Что с ним? Его убили? — прошептал он, жалобно глядя на опера в ожидании самых дурных известий.
      — Кого? — тот налег на стол животом и тоже выжидательно смотрел на Романа.
      — Цветочника. Это его кольцо. Его убили?
      — Почему вы так решили?
      — Ну… я не знаю, — растерялся Роман. — А тогда откуда у вас его кольцо? — в этот вопрос он вложил все свои сомнения и подозрения.
      Однако оперу его тактика не понравилась. Разъяснив ситуацию традиционным «Вопросы здесь задаю я», он вернул разговор к началу:
      — Так, значит, вам все же знаком гражданин Байдуллаев, по кличке Мухомор, до недавнего времени торговавший цветами на Коломенской улице?