Наталья Иртенина
Застенок
Роман
0. Черная пустота
Дуло пистолета смотрело черным пустым оком. Роман зачарованно глядел на металлическую зверушку, готовую к смертельному укусу.
— У тебя есть выбор: жизнь или смерть, — повторил тот, кто сжимал в руке пистолет. — Решай.
Роман заставил себя оторвать взгляд от черного ока и посмотрел на стол. Женщина, лежащая там, глухо и жалобно стонала. Ее глаза были полны смертной тоски, рот, заклеенный куском пластыря, улыбался жутковатой квадратной улыбкой. Веревки, глубоко впившиеся в тело, совсем обессилили ее, она перестала судорожно дергаться и была неподвижна.
Нет, не стоит забирать чужую жизнь ради спасения своей. Предложенный выбор оставлял ему только смерть. Роман вспомнил сон, приснившийся несколько месяцев назад. Именно с того кошмара все и начиналось. «Выходит, это был вещий сон наоборот. Не я его убил, а он меня сейчас…»
— Послушай, Женька, не дури. Если ты хочешь…
Договорить ему помешал сдавленный хрип. Роман не заметил, как в помещении появился четвертый. Его противник тоже не сумел почувствовать приблизившейся сзади смерти. Роман ошеломленно смотрел на своего врага, зажимающего рукой перерезанное горло. В его последнем взгляде он прочитал удивление.
Четвертым был Хромой Хмырь, завлекший Романа в эту ловушку. Ухмыляясь, Хмырь с интересом следил за агонией своей жертвы. В руке на отлете он держал окровавленный нож. Когда тело убитого рухнуло на пол, дернулось несколько раз и затихло, Хмырь опустился рядом и, присвистывая, принялся за дело. Минуту спустя Роман догадался, чем тот занят.
Скованный ужасом и омерзением, он молчал, не двигаясь. В один миг он все понял. Разгадал наконец подлый механизм ловушки — сработавшей не так, как хотели
они, но все же сработавшей.
Теперь все стало на свои места…
1. Без вины виноватый
— …Приговаривается к пожизненной смерти…
Тоскливый вой обреченности. Падение во тьму веков, длящееся века, до внезапного пробуждения, вызванного ужасом, тоской и бешеным пульсом…
На смену тьме веков пришел серый пасмурный рассвет раннего майского утра. Вскрикнув, Роман рывком сел на постели, тяжело и часто дыша. Правая рука потянулась к голове, проверить: цела ли? Ощупав от лба до темечка, вернулась обратно.
— А? — сонно спросила разбуженная криком Марго. — Ты чего? Опять кошмары?
Роман молчал. Медленно избавляясь от остатков пережитого ужаса, он напряженно ловил пронзительно-щемящие звуки не то скрипки, не то виолончели. Звуки проникали в комнату сквозь стены. Неопознанный инструмент надрывно стонал, жаловался и мучился неизвестностью. Но при этом умудрялся оставаться гордым, непокоренным и бунтующим.
В ответ Роман озадачил любимую вопросом же:
— Что это за музыка?
Рита прислушалась:
— Опять этот псих-меломан кайф по ночам ловит. Управдому надо жаловаться. Полонез это, — она снова уткнулась носом в подушку.
— У нас нет управдома, — объяснил Роман. — Какой полонез?
— Огинского. Прощание с родиной.
Рита была музыкально подкованной девушкой — в этих вопросах ей можно было доверять. Но Роман уже забыл о музыке.
— Мне приснилось, что я убил Джека, — сказал он.
— Да? — ничуть не огорчилась полуспящая красавица Рита. — А кто такой Джек?
Роман тяжело выдохнул.
— Женька Плахотин. Наш отсекр. И я его убил. Друга детства и товарища по работе. Укокошил. Пришил. Замочил. Понимаешь?
— Угу, — отозвалась Рита. — А что такое отсекр? И чем он отличается от сексота?
— Кто говорит о сексотах? — оторопел Роман. — Отсекр — это ответственный секретарь. Вроде вашего завуча.
— А-а, — зевнула Рита и перевернулась. — Ну и что? Это же сон. И если этот ваш отсекр хоть немного похож на нашего завуча, то я отпускаю тебе этот грех. Давай спать, а? Половина шестого. В школе сегодня комиссия из РОНО. Если ты не дашь мне выспаться, я целый день буду ходить с мешками под глазами и зевать на уроках.
Но Роману спать не хотелось. Ему хотелось облегчать душу.
— Какая комиссия, Ритка! Меня же за это к смерти приговорили! И казнить собирались!
— Так ведь не казнили же, — зевнула опять Рита и потянулась к щеке Романа для успокоительного поцелуя. — Хотя все равно свинство. На высшую меру у нас сейчас табу.
— Это ты им скажи, — мрачно ответил Роман. — Меня они уже к стенке успели приставить. Лицом к стенке, — повторил он нахмуренно.
— Расстреливать? — деловито, но не безучастно поинтересовалась вконец проснувшаяся Рита.
— Нет, — неуверенно произнес Роман. — Не знаю. Поставили и начали приговор зачитывать. Странный какой-то… что-то там про вечную смерть. Четко помню, как хотелось пробить эту стену, пройти сквозь нее. Башкой биться об нее хотелось.
— Ну и? — зачарованно спросила Рита.
— Ну и… пробил, кажется. Дыру. Башкой, — Роман сам удивился, потому что ничего подобного он не помнил. — И сразу проснулся.
— Ми-илый, — Рита погладила его по всклокоченной голове, ничуть не похожей на таранное устройство. — Не. забивай себе мозги. — Она рухнула на подушку. — Все, я сплю.
Отключалась она мгновенно. Музыка наверху тоже притихла.
Роман поискал ногами тапки. Зевнул и отправился на балкон разгонять душевный мрак.
Уличная пасмурность оказалась созвучна душевному ненастью. В воздухе стеной стояла серая дождевая взвесь. Хаос, резвившийся в воздухе, исподтишка проникал и в мысли.
…Нет, не похож. Совсем не был Джек похож на Риткиного завуча. Хотя Роман не имел счастья быть знакомым с этим реликтом, зато имел несчастье часто и регулярно выслушивать истории из школьной жизни с неизменной людоедской завучихой в главной роли. Рита, полагала, что изливая накипевшие в душе страсти, она заодно развлекает любимого. А любимого от завучихи уже подташнивало.
Джек был совсем не таким. Джек был флегматичной, миролюбивой и совершенно неконфликтной личностью. Не мерзавцем, не законченным деньгодобывателем, не психопатом, не… Словом, Джек был нормальным мужиком. Хотя почему — был? Роман поймал себя на том, что думает о приятеле в прошедшем времени. Привязалась напасть…
Кошмары вообще часто устраивали ему веселые ночи. Но обычно они сюжетно сильно отличались от последнего. И все же некая связь между ними существовала. Взять хотя бы вот этот, годовалой давности. Привиделась ему тогда дикая шаманская пляска вокруг ночного костра. Роман отчетливо слышал шум набегавших на берег волн. Сама же пляска была удручающе молчалива — ни грохота барабанов, ни воплей экстаза. И участвовали в неистовом кружении вокруг ярко полыхающего костра только двое — он и она. Оба почему-то чернокожие, нагишом. Роман в судороге пляски сгорал от нестерпимого, бешеного желания. Его изнывающая плоть безмолвно рычала в предвкушении слияния. Он то приближался, то отдалялся от этого огромного вожделенного черного тела, скачущего по песку. И это превосходное тело было безоглядно мужским. Гигант-негр жадно смотрел на свою добычу. В этот миг Роман наконец-то рассмотрел себя. Он похолодел от ужаса и заорал. Волосы, заплетенные во множество африканских косичек, спускались ниже плеч и томительно щекотали напрягшиеся соски увесистых женских грудей…
Роман облокотился о перила и стоял, раскачиваясь на ногах вперед-назад. Механические движения упорядочивали течение мыслей. Из омута подсознания вынырнули два слова: Пляска Смерти. Связь между обоими снами обозначилась, но все еще оставалась непонятной.
— Пьянеть от ужаса способен лишь храбрец, — процитировал Роман «Пляску Смерти» Бодлера, тут же потерял интерес к утренней панораме и отправился в постель.
…во второй раз он проснулся в разгар позднего утра, но вставать не торопился — строил планы на день. В редакцию идти не хотелось, однако пару раз в неделю ему все-таки полагалось появляться на рабочем месте, пред ясными очами шефа. Можно, конечно, сослаться на приступ внезапного вдохновения, которое, как известно, не любит суеты. Но тут Роман вспомнил сон и решил все же съездить: убедиться в том, что Джек жив-здоров.
— Ха-ха, — сказал он себе. Начинать день с черного юмора, как и с шампанского, — дурной тон.
На кухне бормотал, словно дряхлый маразматик, радиоприемник. В голове у Романа назойливо свербели досадные мысли. Он шваркнул сковородкой с яичницей об стол и тяжело плюхнулся на табуретку. Оба резких движения возмутили кухонное спокойствие, и радиоприемник зашелся в хриплом кашле, а затем взвыл и заговорил внятным человеческим голосом.
— …а мы с вами читаем сообщения, поступившие на радиостанцию «Серебряный рог». Вот интересное послание: «Просим поздравить нашего товарища Михаила. Он попал в плохую историю и сейчас поправляет здоровье в больнице. Поставьте для него песню группы „Стенобитный кодекс“. Подпись: „Сергеевская братва“. Ну что же… э-э… мне остается только пожелать скорейшего выздоровления Михаилу и поставить для него композицию „Гладиаторы“ из последнего диска группы „Стенобитный кодекс“. Все остальное скажут, а вернее, споют сами ребята из этой молодой, но оч-чень серьезной группы, заявившей о себе совсем недавно поистине громом небесным и скрежетом зубовным. Итак, наслаждаемся…
Зазвучавшая музыка была подобна грому танкового сражения. Грохот битвы дополнялся омерзительным воем, похожим на визжание циркулярной пилы, отчего у Романа заломило зубы.
В дикой звуковой свалке не сразу можно было разобрать появившиеся слова.
…мы пришли в этот мир —
Не жить, не любить.
Мы пришли в этот час —
Не есть и не пить.
Роман отложил в сторону вилку и перестал жевать.
Мы пришли в этот миг —
Не спать и не ждать.
Мы пришли в этот мир,
Чтобы в нем — умирать.
Непрожеванная яичница с колбасой резким движением устремилась в желудок, тяжело преодолевая тесноту пищевода.
…каждый час — умирать,
Каждый миг — погибать.
Нам иной не дано судьбы,
Здесь иные не властны законы.
Роман по-сиротски подпер голову рукой и, пригорюнившись, приклеил грустный взгляд к окошку.
Гладиаторы-смертники мы,
Издыхаем без крика и стона,
Убиваем — привычно, вполсилы,
Нам арена — тюрьма и могила.
Он ощутил неуловимое движение души.
В этом мире нет места всем верам.
В этом доме бесправна надежда.
В этом взгляде бессильна любовь.
В этом слове безумна София.
Безусловно, все это неспроста, подумал он.
Наша вера увязла в грязи.
Нам надежды вовек не видать.
Утопает в разврате сила любви.
Держат в дурке Софию, их мать.
По лицу Романа текли слезы бесправной надежды. Внезапно и с беспощадной ясностью он понял, что давно уже не имеет права на облегчение своей участи в этом мире. И что самое странное и страшное — ему стало казаться, что ту тень, которая зовется его жизнью, которую он привык считать своей, отбрасывает на землю совсем не он, Роман Полоскин, а некто другой. Некто в сером, хихикающий из-под низко надвинутого капюшона. Однако все это было слишком откровенно, а задумываться о подобных вещах с самого утра — тоже сродни аристократическому алкоголизму.
…Хлопнув подъездной дверью, Роман устремился в направлении трамвайной остановки и вышел на оживленную городскую улицу. Как обычно, мыслями он был далеко от хаотической суеты вокруг.
«Но за что же я убил Джека?»
Из неуместной задумчивости его вывел визг тормозов и рявканье автомобильного сигнала. Понять, что произошло, Роман не успел — на него надвигалась серая громада с выпученными от злости фарами. Он умер и воскрес одновременно. Иномарка с затемненными стеклами тяжким взглядом изучала это непонятное, необъяснимое человеческое насекомое, чуть не попавшееся ей на обед…
2. Посторонний
Скрипучий голос дребезжал, временами переходил на отрывистый лай, но ничто не могло бы вытравить из этого голоса непобедимое высокомерие.
— …плохо, медленно, хуже некуда…
— Но мы…
— Молчать!!! — взвизгнул высокомерный голос. — Не сметь перебивать меня. Я — ноль триста двадцать шестой. Меня поставили над этим вонючим городишкой и дали в услужение десяток кретинов. Какого херувима, спрашиваю, вы там возитесь?
— Нам не хватает человеческого материала, мой господин. Мы не можем…
— Что я слышу?! Вам не хватает материала! Падаль, безмозглые идиоты! Может быть, тебе разонравилось быть тем, кто ты сейчас, и ты хочешь перейти во второй сорт? — В голосе появилась насмешливость. — Ты хочешь стать ничтожеством, жалким рабом? Отвечать! — рявкнул голос.
Пухлый человечек в огромных очках и со вздыбленными седыми вихрами на макушке затрясся, замотал головой и рухнул на колени, согнув коротенькие толстые ножки.
— Нет, мой господин, не делайте этого…
— То-то же. — Скрипучий голос немного подобрел. — Ладно, можешь встать… Или нет. Лучше оставайся на коленях. Так ты мне больше нравишься.
— С радостью, мой господин. — Пухлый человечек перестал трястись и с облегчением смотрел вверх, под потолок.
— И не говори мне больше про человеческий материал. В этом вонючем городишке живет девятьсот тысяч. Даже если рекрутировать тысячу, этого хватит с избытком.
— Мой господин, мы делаем все, что в наших силах. Но люди… людишки… в большинстве это негодный материал… второй сорт… побочный эффект гуманистической политики… Это рабы, а не… даже те, кто метит в хозяева жизни… это быдло, мой господин.
— Не там ищете, значит. Не там и не тех. Ладно. Я займусь этим. Есть у меня на примете один. Из резерва, так сказать, хе-хе. Писателишко-поэтишко. Ты… э-э… как тебя? Забыл…
— Казимир, мой господин.
— Ты в него поглубже залезь, интересное найдешь. А я с ним пока позабавлюсь… Так что там у вас с опытами? Когда будет готов артефакт?
— К осени, мой господин, и сразу же запустим. Ваша гениальная идея, мой господин, получит блестящее выражение, голову даю на отсечение, — льстиво расточился пухлый Казимир.
— Хм, голову? Это ты у своих девок головы оттяпывай… Чего глаза таращишь? Думал, не знаю? Я, видишь ли, все знаю — даже про то, что шепнула тебе на ухо твоя бабушка, большая стерва, сходя во гроб. Хочешь снова услышать?
— Мой господин знает, что не хочу. — Лицо толстяка перекосила ненависть к покойной бабушке.
— Ну так вот тебе, если провалишь дело, я голову оттяпывать не стану. Я сделаю другое. Немножко побольнее. А потом отправлю тебя на помойку. Идет?
— Да, мой господин. — Казимир содрогнулся жирным телом и понурил голову.
— И кстати, я хочу, чтобы это был человек.
— Мой господин, я не совсем…
— Я хочу, чтобы артефакт был встроен в человечью плоть, дурья башка, дерьмо вместо мозгов.
— Мой господин имеет в виду кого-то конкретно? — промямлил расстроенный Казимир.
— С удовольствием сказал бы, что тебя имею в виду, — произнес голос. — Но ты даже на роль пугала не годишься. Кто у вас там есть под рукой? Любого бери. Мне все равно. Я только хочу, чтобы этот гнилой городишко выл от страха и просил избавления. У
меняпросил. Ясно тебе?
— Да, мой господин. — Толстяк, стоя на коленях, попробовал согнуться в почтении пополам. Но мешал живот. — Грандиозность и величие ваших замыслов поражают и восхищают, мой господин. Разрешите высказать мысль, пришедшую мне сейчас в голову. Быть может, она понравится вам, мой господин.
— Говори.
— Господину ведомо, что один из посвященных… низшего уровня… чересчур тщеславный…
— Что ты там лопочешь, излагай яснее.
— …этот человечек, всего лишь пешка, переформатирует сейчас библейскую историю. Несколько эпизодов. Грубо, конечно, работает, однако эффект есть. И ожидаем еще больший эффект через пару месяцев. Легенда простая, но учитывая менталитет, склонность народа к аффектациям, фобии на националистической почве… Словом, главная роль в ней отводится Вечному жиду, и мне думается, что соединить в одном лице этот персонаж и наш… э-э… артефакт…
— Я понял тебя. Ведь можешь, когда хочешь. Потом напомни мне, чтобы я поощрил тебя за эту идею.
Пухлый Казимир расцвел в сдержанной улыбке и снова согнул поясницу в поклоне.
— Благодарю вас, мой господин. Я счастлив служить вам. Не сомневайтесь, проект «Пугало» будет завершен к сроку. Этот город содрогнется от тяжелой поступи Вечного жида…
— Заткнись. Ты мне надоел. Разговор окончен. Вызовешь меня через неделю.
— Да, мой господин, — ответил Казимир, преданно глядя вверх, на темно-серое пятно, висящее под потолком помещения. Пятно было размером с чемодан, только неровно-круглым и переливалось тусклыми багровыми сполохами. Иногда на нем выскакивал, словно прыщ, красно-белый глаз, злобно пялился на человека внизу и чуть погодя исчезал. Скрипучий голос шел изнутри пятна.
Отдав последнее указание толстяку, голос пропал. Пятно стало быстро бледнеть, растворяясь в воздухе. Через несколько мгновений оно исчезло окончательно. После него в помещении остался сильный запах тухлых яиц. Казимир, отдуваясь, поднялся с коленей, достал из кармана носовой платок в красно-синюю клетку и вытер им сначала лоб, потом жирную шею под воротником пиджака. После этого отряхнул брюки на коленях, посмотрелся в зеркало на стене, заставил отражение принять озабоченно-деловой вид и вышел за дверь.
3. Генераторы вечных ценностей
Умением создавать вокруг себя внештатные ситуации Роман Полоскин страдал с детства. А также способностью легко попадать в уже готовые внештатные обстоятельства.
Ибо был он лохом и раздолбаем, из тех молодых людей, которые пробуждают у женщин любого возраста материнский инстинкт, ошибочно принимаемый ими за жертвенную любовь. Кончается такая любовь, как известно, скандально. А именно — огульными обвинениями со стороны разуверившейся жертвы в том, что ее обманули, использовали и не оценили по достоинству женской самоотверженности. И, разумеется, лишили веры в мужскую половину человечества. Впрочем, Роману здесь некоторым образом везло — не все его любовные истории имели подобный исход. Иногда разрыв происходил мирно, что называется, цивилизованно.
У мужчин молодые люди подобного сорта, напротив, не вызывают ничего кроме чувства собственного достоинства, легкой брезгливости и покровительственных замашек.
Соответственно, у первых, Роман бешено котировался под этикеткой «милого лоха» и «симпапули», у вторых проходил в списках под маркой увальня, слабака и ничтожества.
Раздолбайство свое Роман осознавал, терпел и тщился превозмочь, время от времени предпринимая для этого некие действия. Впрочем, действия носили случайный и быстропреходящий характер.
Вообще же он не мог четко определить, считать ли ему свою жизнь удачной или, напротив, с самого начала не задавшейся. В делах практических и бытовых ему, безусловно, не везло. Для этого он не был приспособлен. В делах же иного порядка, в амурной сфере, везению не было отбоя. Молодой человек, столь удачный по части женского внимания, давно уже пустил этот процесс на самотек. Все происходило без малейших усилий с его стороны — в установлении отношений Роман чаще всего был стороной пассивной и безынициативной. Объяснялась эта несуразность характерным обстоятельством. Странно сказать, но любимец слабого пола был почти равнодушен к этому аспекту бытия и прелестям прелестниц. Вопросы пола интересовали его лишь постольку поскольку и никак не более — скорее даже менее. Роман был пресыщен и безразличен, как отобедавший удав…
Недружелюбная встреча с иномаркой ознаменовалась для него приобретением лицевого украшения. Левый глаз заплыл и засверкал багрово-голубыми переливами. Украшение не было собственно иномаркиным даром — машина не дотянула до него нескольких сантиметров. Зато она разродилась Очень Серьезным Мужчиной с помертвелым в критической ситуации лицом. Роман не двигался, стоя столбом и зачарованно глядя на приближающуюся Кару. От удара кулаком он отлетел метра на два, приземлившись на тротуаре — где и полагалось обретаться безлошадным прохожим, отбросам уличного движения. Очистив проезжую часть, хозяин иномарки без слов загрузился в машину и был таков.
На житейскую уличную сценку никто не обратил особого внимания. Но в редакции его фингал произвел переполох среди женского контингента. Ответственный редактор женских разделов Марина предложила применять в течение получаса контрастный душ. Бухгалтер Анна Михайловна, самая старшая редакционная дама, владеющая богатым жизненным опытом, объявила, что нужно приложить сырой кусок мяса. Ни того, ни другого в редакции не имелось, и тогда за дело взялась секретарша Вера. Она усадила жертву неформальной разборки в кресло и принялась делать холодные примочки. При этом на все лады склоняла грубых амбалов, тупую шоферню, калечащую младенцев, женщин и стариков. Под младенцем, очевидно, подразумевался Роман, гримасничающий под нежными руками лекарши.
Сочувствиям Веры он почти не внимал. Склоненная над ним сестра милосердия в сочетании с креслом, в котором он полулежал, пробудила очень неприятное воспоминание. Это был давнишний сон. Очередной триллер начинался весьма глупо и бездарно: Роман, абсолютно голый, без намеков даже на простейший фиговый лист, ехал на работу. От стыда он готов был провалиться сквозь асфальт, но ни на улице, ни в трамвае, ни даже в редакции на его неглиже никто не смотрел. Мало ли в городе идиотов. В редакции он быстро прошмыгнул к своему месту и прикрыл срам рабочим столом. В тот же миг он оказался распятым на гинекологическом кресле. Услышал чужой смех и узрел склоненную над ним неясную фигуру. Некто в Сером с замотанной тряпками мордой внимательно изучал его, теребя в руках букетик полевых ромашек. Обрываемые лепестки, медленно кружась, словно в танце снежинок, усыпали лицо и грудь Романа. «Любит — не любит, бросит — поцелует», — шептала мумия вослед разлетающимся белым лодочкам. Все ромашки окончивали существование на приговоре «любит»…
Вера закончила колдовать над его устрашительной травмой. Шеф отозвал ее, прикрыв лазарет. При виде распухшей физиономии подчиненного он только хмыкнул и велел не расслабляться.
Роман трудился редактором развлекательного журнала «Затейник», заведовал литературной частью: писал для каждого номера криминально-мелодраматические истории и в меру оптимистические стихи, в которые время от времени врывался похоронный звон. Все достоинство стихов для самого их творца заключалось в этом похоронном звоне — именно в таком выражении представлялась ему неизбывная горечь мира. Впрочем, изредка в стихах присутствовал и пепел любви, как дань серебряному веку.
Третьим завом кроме Романа и язвительной дамы Марины был спортсмен в отставке Валера, курировавший отделы туризма и активного отдыха. Всю церемонию лечения Валера хранил саркастическое молчание. В прошлом месяце он пришел в редакцию чуть не с сотрясением мозга после особенно активного уикенда, но не дождался ни грамма сочувствия. Напротив, загоняли по службе так, что к вечеру его выворачивало наизнанку. Стоило же этому юродивому подбить глаз — и пожалуйста. Отбою нет от сестер милосердия. А ведь все их усилия — впустую. Но какова несправедливость — бабы сохнут по нему тем сильнее, чем больше он их не замечает. Впрочем, Валере на баб сейчас тоже было наплевать — он недавно женился и еще не успел пресытиться семейными радостями. Его благоверная стоила всех баб на свете.
Пока стоила.
— Да есть ли такая баба на свете, которая стоила бы их всех? — риторически произнес Валера.
— Нет, думаю, такой бабы нет, — ответил неблагодарный Роман, прижимая полурастаявший лед к глазу. — Все они друг друга стоят.
— Вот и я говорю, — согласился Валера. — Ни у одной не хватает мозгов не втрескиваться в тебя по уши с полоборота.
— Да нет, — поморщился Роман. — У некоторых это происходит с полного оборота.
— Только не говори мне, что этот полный оборот происходит у тебя в постели. Тебе-то это даром не нужно, гарем заводить.
Роман отложил в сторону мешок со льдом и с любопытством посмотрел на коллегу.
— Давно тебя хотел спросить — откуда ты все знаешь? Все-то на свете тебе известно. Прям ходячая Британская энциклопедия. Аж страшно.
— Ума палата, — флегматично ответил Валера. — А вот я давно хотел тебя, Рома, спросить — ну чего они все к тебе липнут? Словно мухи к дерьму. Страсть как любопытно узнать, чем ты их приманиваешь.
Роман на дерьмо не обиделся. Он вообще не имел привычки обижаться на кого бы то ни было. Такое встречается, безусловно, редко, но все же встречается. Преимущественно у блаженных и у тех, кого не связывают уже с миром людей никакие узы. Роман пребывал где-то посередине между этими крайностями.
— Это не я их приманиваю. Это судьба, — с излишним самодовольством в голосе ответил Роман и пропел популярный музыкальный мотивчик, мечтательно обводя взглядом потолок: — Э-эх, не везет мне в жизни — повезет в любви!
— Ни и рожа у тебя, Казанова! — грубо заземлил его Валера. — Страх глядеть.
В комнату зашла Марина. Они ютились там вчетвером — три зава-редактора и отсекр Джек. Последнего не было весь день. Только сейчас Роман заметил его отсутствие.
— Ну чего пристал к бедному мальчику! — вступилась за пострадавшего Марина. — Ему и так несладко. Контакт с чуждой для творческой души реальностью — это тебе не хаханьки. Ром, точно обошлось без психотравмы? А то, может…
— Не надо, — мученически ответил Роман.
— Сладкая ягодка Мариша! — вкрадчиво начал Валера. — Вот скажи мне, разъясни дураку — откуда в замужней женщине, да с ребенком, столько ехидства? Тебя твой мужик…э-э…вполне удовлетворяет? Нет, кроме шуток, может, я могу чем помочь?
— Все вы, мужики, одинаковые, — стушевалась вдруг Марина, зарывшись в бумаги на столе.
— Ну не скажи-и, — протянул, возражая, Валера. — Вот я, к примеру…
— А тебя, к примеру, Андрей Митрофаныч вызывает, — остановила саморекламу Марина и пояснила: — Одинаковые в том смысле, что голова там, откуда ноги растут.
— Вот за что я тебя, Мариш, люблю, — сказал Валера, вставая из-за стола, — так это за полную и непосредственную ясность в речах и мыслях. С тобой никакие комплексы неполноценности не страшны.
— Иди, иди, остряк, — отмахнулась Марина.
Роман лениво чертил на листе бумаги в клеточку фигуру кроссворда. Но мысли были заняты другим.
— Марин, Джек сегодня не появлялся?
— Нет.
— И не звонил?
— Тоже нет. Он сегодня всем нужен. Все как с цепи сорвались — срочно подавай всем Джека. Это не редакция, а дурдом. — Марина была слегка раздражена.
Роман ощутил легкую встревоженность. Ни на чем, в общем-то, не основанную — Джек, как и все, появлялся в редакции не каждый день. Но ведь и кошмары с его убийством снились не каждую ночь.
Чтобы не изводиться напрасными ожиданиями, Роман погрузился в составление кроссворда. После того как он обнаружил в себе великие способности к сотворению этих забав, шеф возложил на него и эту обязанность. Особенно Роман любил придумывать тематические кроссворды. Большая, между прочим, редкость. Хороший тематический кроссворд — это аристократ среди кроссвордов-плебеев, составленных абы как, из подножного мусора. Над готовой сеткой на листке тетради в клеточку стояло название «Вечные ценности». На другом листе столбиком располагались сами вечные ценности, они же общечеловеческие, они же простые истины. Числом не более десятка. На десятой позиции Роман запнулся — искомые истины разбежались кто куда.
Через полчаса, намучившись и свалив всю вину на отсутствующего Джека, Роман обратился за помощью к коллегам. Народу по разным делам службы набралось в комнате достаточно. Здесь были и Валера, и Марина, и верстальщик Вася, и секретарша Вера, и наборщица Валя, и корректор Миша. Перекрыв голосом общий гвалт, Роман попросил всю братию накидать ему в короб общечеловеческих ценностей.
— Вера, — тут же откликнулась Валентина. Она посещала баптистскую церковь и в глубине души была очень набожной девушкой, несмотря на лохматые джинсы и серьгу в вечно голом пупке.
— Любовь, — многозначительно выдохнула Вера.
— Надежда, — пробасил Миша, беспутный племянник шефа.
— Ага, и тихая слава, — добавил Вася.
— Какая еще тихая слава? — изумился Роман.
— Стыдно, Роман Вячеславич, не знать классика. А еще стихи пишешь. Пушкин — это наше все! Любви, надежды, тихой славы недолго нежил нас обман, — процитировал Вася. — Сечешь фишку, Роман Вячеславич? Наш любимый Александр Сергеич хотел сказать, что эти ваши простейшие ценности — фуфло мыльное. Один обман и сплошные юные забавы, которые при серьезном подходе к делу исчезают как сон, как утренний туман. Въезжаешь в концепцию, товарищ народный поэт?
— Товарищ Вася, уймись! — на спасение Романа грудью ринулась уязвленная Марина. — Вечные ценности — народное достояние. Народ без них жить не может. И ты не погань святое своим гнусным скепсисом.
— Да, Вась, — поддержал Марину Валера, — ты это того… не того. Период подросткового нигилизма в новейшей истории отечества знаешь когда завершился? Больше века назад. Сейчас больше в моде созидательные концепции.
— Че, правда? — округлил глаза Вася.
— Василий, не юродствуй, — попросила Марина. — Смотри лучше, что ты мне принес… Где у тебя четвертая полоса? А здесь… нет, вот здесь — куда ты подевал тест на семейное счастье?
Вася был обезврежен служебными делами и наполнение короба общечеловеческих ценностей продолжилось. Однако после двадцать первой позиции поток непреходящих истин оскудел, и в дело пошла шустрая фантазия работников культуры. Появились пункты вроде прогресса, демократии, толерантности и политкорректности, глобализации, рынка, конкуренции, интернета, пива, секса, самовыражения, платежеспособности, чревоугодничества, феминизма и разных нетрадиционных ориентаций. А напоследок все тот же Вася выдал две самые главные вечные истины: власть и бабки. В смысле, деньги. Оба эти пункта вызвали горячий спор, закончившийся ничем. Голоса разделились пополам, и Роман колебался, оставить ли предложенные пункты в списке. Решиться помог опять же Вася, настырный, неугомонный и неотвязный как потревоженный осиный рой. Когда редакторская избавилась от лишнего народа, он подсел поближе к Роману и по секрету спросил:
