Король-Беда и Красная Ведьма (№2) - Король забавляется

«Ну, кто о чем, а я — о наболевшем».

Она заметила, что Кеннет моментально осмотрел крыши и освещенные окна, в проемах которых плотно стояли люди, и теперь ловил каждый направленный в ложу взгляд. Темных окон не было среди глядящих на площадь, а если бы были, то это уже затрагивало функции королевской службы безопасности, потому что нет ничего проще, чем натянуть лук или арбалет, глядя из темноты на освещенный праздник.

— Кеннет, — спросила Аранта, оборачиваясь к нему и вполне отдавая себе отчет, как выглядит со стороны площади, пожирающей ее глазами, этот жест, свидетельствующий как минимум о некоторой близости. Ну да ведь должен же кто-то кормить толпу сплетнями. — Оттуда стрела долетит?

— Моя бы долетела, — не раздумывая ни секунды, ответил тот, наклоняясь к ее уху. — Но ты можешь не беспокоиться. Я успею.

«Что именно ты успеешь? — хотела спросить она. — Выхватить ее из воздуха?»

Но Рэндалл успел вставить слово даже раньше, чем она догадалась.

— Может, мне следовало взять вас в свои телохранители, молодой человек? — Когда ему приходилось непосредственно общаться с Кеннетом, Рэндалл всегда делал вид, будто не помнит его имя. Аранта надеялась, что это оттого, что ему перед лучником неловко, а не из-за банальной и неуместной ревности, не имеющей никакого отношения к любви. Однако вполне отдавала себе отчет в том, насколько беспочвенны ее надежды. — Я шучу. Ваше самопожертвование выглядело бы весьма героично, но, к сожалению, в нем совершенно нет нужды. Возможно, вам неизвестно, что присутствие миледи в этой ложе абсолютно гарантирует нас от любого рода метательного оружия. Я несказанно рад ее присутствию в том числе и по этой причине.

Холодный и ернический тон. «Ты нуждаешься в том, чтобы тебя любила толпа, — отстраненно подумала Аранта. — А для этого тебе нужно, чтобы тебя любила я. Вот почему я в этой ложе. Таковы условия сделки».

— Простите, ми… Ваше Величество, — ответил Кеннет королю через ее голову, — только я не слишком в это верю.

Рэндалл вскинул брови, демонстрируя комичное возмущение.

— Если, как говорят, общая сумма чувств в природе неизменна, то куда девается верноподданническое почтение?

А правда, куда, взялась размышлять Аранта. Может быть, еще слишком рано утверждать, что ей удалось вырвать Кеннета из-под Рэндаллова приговора, обрекающего того на унылое существование никому не нужного калеки. Однако… что случилось с нею самой? Куда делся тот головокружительный восторг, который она испытывала, будучи рядом с королем всего лишь год назад? Ей казалось, будто в первый раз это произошло, когда обнаружилось, что Рэндалл способен сказать или сделать такие вещи, которые ей не нравятся. Что вообще само по себе было странно. И она, и Кеннет были добротно обработаны магией. Кеннет, сказать по правде, даже дважды, не считая того случая, когда она сама с ним это проделала. Какого тогда черта они вообще способны трепыхаться? Она не чувствовала себя менее могущественной, внутри нее по-прежнему, и даже сверх того, жила уверенность в собственных исключительных силах. Значит ли это, что магия Рэндалла более не властна над ней? Причем не только над ней? Рэндалл позволил ей расцвести, и в своем расцвете она сумела перебороть ту власть, что он установил над ней. Но если прав проклятый инквизитор Уриен, заронивший сомнения в ее душу, то находясь рядом с королем, не выводит ли она невольно своим истинным отношением толпу из-под его власти? И, Создатель, не представляет ли она для него опасности? И не понял ли Рэндалл этого сам и намного раньше? И не потому ли он хочет пользоваться ею до тех пор, ему это хоть сколько-нибудь выгодно, и в конце концов жениться на ней и дать ей место, сверх которого она не прыгнет?

После того как король занял место в ложе, приготовления к празднеству не могли продолжаться долго. Негоже заставлять коронованную персону ждать. Распорядитель в оранжево-желтых, разделенных по вертикали цветом штанах и камзоле вышел в сопровождении двух факельщиков на подиум, задрапированный черной тканью и тонущий во тьме.

— Ваше Величество, милорды и миледи, почтенные горожане и горожанки, — возвестил он, воздевая руки вверх. — Примите меры к безопасности ваших кошельков!

После чего сгинул, спустившись по боковой лесенке, а служители пошли вдоль подиума в направлении к Белому Дворцу, зажигая свечи в больших стеклянных пузырях, стоявших по обе стороны и бывших невидимыми до тех пор, пока в них не вспыхнул свет.

Одни из пузырей остались на подиуме, другие были подняты вверх на тонкой стальной проволоке, тем самым обеспечив нижний и верхний свет. Толпа на площади восторженно ахнула и, пожалуй, осталась бы удовлетворена, даже если бы ей больше ничего не показали. Но сегодня великие не ограничивались малым. Последние восторженные возгласы смыло волной мертвой благоговейной тишины. По подиуму, напоминавшему сейчас искрящуюся лунную дорогу, искусно маневрируя между светильниками, неторопливо скользила гранд-дама в длинных, необыкновенно объемных юбках. Аранта узнала в ней Венону Сариану. Если к той вообще могло быть применено слово «узнавать».

Один рукав ее был черным, другой — белым. Одна половина жесткого «коробчатого» корсажа — черной, другая — белой, как шахматное поле, где черное граничит только с белым, и наоборот. Одна половина верхней юбки тоже была черной, другая — белой. В разрезе черного рукава виднелось белое нижнее платье, в разрезе белого — черное. Одними лишь белым и черным она обратила все пленительное многоцветье королевского двора в груду линялых тряпок, в клумбу увядающих цветов, в пестрые перья, потерянные на птичьем дворе. Вокруг шеи, на пальцах и в ушах сверкали бриллианты, бриллиантовая фероньера лежала на волосах надо лбом. Сегодня королева была брюнеткой. Гладкие волосы, расчесанные на пробор, спускались вдоль лица, и чуть ниже уха были приподняты на затылок двумя мягкими волнами, образующими изгибы, идеальные, как крылья черного ангела. Но ее лицо… Единожды остановив на нем взгляд, Аранта, равно как и все прочие здесь, пала жертвой безукоризненно рассчитанного эффекта. Оно было все закрашено белым, так, чтобы на нем можно было нарисовать совершенно любые человеческие — или даже не совсем человеческие — черты. Они и были нарисованы. Тонкие, приподнятые, восхитительно изогнутые брови, глаза, обведенные по контуру черным, вычерненные веки, придававшие взгляду притягательность бездны, от левого через всю щеку вниз — треугольник слез вершиной вниз. Печальная клоунесса. Губы королева оставила белыми, и пока народ смотрел на нее, разинув рты и подавившись собственным «о-о-о!», она прошла без сопровождения в ложу напротив королевской и заняла свое место. Одна.

Это было ужасно и унизительно. Эта женщина затмили Аранту первым же своим шагом. Мало того, что она почувствовала себя удручающе провинциально, невзрачно и скверно одетой. Нет, это было вторично. Аранта бы убежала, как в начале своей карьеры мечтала убежать с военных советов, где ее обливали целыми ушатами ледяного презрения, если бы Рэндалл, как и тогда, не сжал ее руку. Ей захотелось сгорбиться, спрятаться или даже вовсе исчезнуть, потому что она казалась себе чернавкой, вскарабкавшейся на чужое место, потому, что Венона Сариана своим неподвижным лицом указала ей на это настолько внятно, как если бы герольды кричали об этом на площадях. Самое время возненавидеть ее, пожелать унизить и стереть с лица земли. Возможно, от нее и ожидались проявления каких-либо низменных чувств этом роде. Если человек отваживается демонстрировать превосходство, он должен знать, чем рискует. Один из недостатков статуса королевы. Ты не можешь покинуть мероприятие если на нем присутствует король. Тебя могут отсюда только вынести, а в обмороки Аранта сроду не падала. И все-таки… это было рассчитанное и тонкое оскорбление: посадить с собой в ложу фаворитку на празднике жены и перед ее лицом. Ну что ж. Если от нее ждут, что она станет вести себя недостойно… не дождутся.

— О чем ты думаешь? — вполголоса спросил Рэндалл.

— О том, — ответила она, — что Дар, отравляющий нашу кровь, не прибавляет нам ничего такого, чего в нас не было бы изначально. О, он усиливает какие-то наши природные качества и способствует исполнению каких-то сокровенных желаний, кого-то подчиняет нашей волей и заставляет людей смотреть на мир нашими глазами. Но таланта… в этом нет. Встречал ли ты людей, не имеющих к Могуществу никакого отношения, но таких, что воздействовали на тебя вопреки всему сверхъестественному, чем мы с тобой располагаем?

— Мы оба подумали сейчас об одном и том же библиотекаре? — мурлыкнул король.

— Я давно уже о нем не думаю, — свирепо отрезала Аранта. — Твоя жена — совершенство. Она — самый талантливый человек, кого я когда-либо встречала. Она способна, — Аранта, не находя слов, описала круг свободной ладонью, — изменить мир!

— О да, — бесцветно согласился Рэндалл. — Она мне этим угрожала. А теперь окажи мне услугу и перестань думать о глупостях. Расслабься и получай удовольствие.

Аранта несколько раз глубоко вздохнула и выпрямилась. «Что бы ни случилось и вопреки всему — держи осанку. Даже если тебя топчут ногами. Осанка сделает за тебя девяносто процентов любого дела.» Она непроизвольно перевела глаза на мерцавшее свечным светом окно библиотечной башни. Этому она тоже научилась там. От Уриена Брогау. Кто бы мог подумать. Проклятие и благословение в одном лице.

Впрочем, стоило вспомнить, для чего она здесь. Опустив глаза и придав себе высокомерный вид, Аранта вновь вернулась к Шоу Печальной Клоунессы.

В нем больше не было ничего печального. По лунной дорожке, ставя одну ножку перед другой и положив руку на бедро, выступала сильфида или какая иная эльфийская дева, из тех призрачных видений, посещающих преимущественно мужские сны, для кого не существует правил в одежде. Мазок розовых блесток наискосок снизу вверх делал се лицо неузнаваемым даже для ближайших родственников, несомненно присутствующих в толпе, на веках лежали притягательные темные тени, глаза из-под пушистой взлохмаченной челки глядели настороженно и немного испуганно. Как же… Первая. Платье… что-то воздушно-кремовое, абрикосовое, антично-легкое, завораживающе льнущее к длинному стройному телу, длиной едва до середины колена, оставляющее на виду всю сухощавую породистую голень и щиколотку, платье без рукавов и с минимумом каких-либо швов, только на плечах схваченное золотыми зажимами, прозрачный лепесток, трепещущий от малейшего дыхания ночи. Не платье, платьице. Приличные дамы употребляли такую легкую ткань лишь на вуали. Ступая на напряженных ногах, на головокружительных каблуках, в невесомых туфельках, почти невидимых взгляду, неуверенно, как юный жеребенок, она прошла в самый конец подиума и остановилась там, как на краю пропасти, в глубине которой волновалось онемевшее людское море. Губы девушки были накрашены белым перламутром, и скрипичный концерт вздыхал в такт ее шагам. Где-то там, внутри созданного образа, прятался страх юной, ни разу не выезжавшей в большой свет девочки, понимавшей отчасти, что на ее плечи возложена миссия сотворить с людским сознанием нечто невозможное…

Приходилось признать, что она прекрасна.

Аплодисментов не было, как не было ни свиста, ни улюлюканья, ни прочих выражений осуждения или поощрения. Для полной площади народа, только-только выкарабкивавшегося из средневековья, пощечина оказалась слишком сильной. И Венона Сариана не позволила им очухаться. Все слухи и сплетни, проникавшие в массы на протяжении зимы, все эти мелкие новомодные штучки, подцепляемые девицами от подружек, а дамами — от горничных, все это было, оказывается, всего лишь планомерной подготовкой почвы. Сейчас она высаживала рассаду.

На смену фее в абрикосовом появилось другое столь же волшебное создание, на этот раз в малиновой гамме. Венона Сариана поставила к себе на службу алхимиков, те что-то намешали в помещенные в пузыри свечи, и, догорев до определенного предела, те внезапно меняли цвет пламени на, скажем, желтый, голубой или тот же малиновый, как сейчас. Глядя на безумие разбрызгивающихся искр, Аранта сумела сообразить, что смена цвета пламени служила девушкам своего рода сигналом к выходу и перемене позиции на сцене.

Малиновое чудо было облачено в длинную прямоугольную тунику. Вместо швов на плечах и локтях, а также на боках и бедрах ее схватывали золотые тяжи, и в образовавшихся разрезах виднелось вовсе не нижнее платье контрастного цвета, как это было в принципе принято. Там извивалось при ходьбе юное тело, трепетала лучшая из всех, какую можно представить, смуглая бархатная кожа. Лицо девушки было искусно расписано перламутровыми серыми, розовыми и белыми красками под причудливый цветок или бабочку; сложная прическа из частично своих, а частично накладных волос венчала все это сооружение портновско-косметически-парикмахерского искусства. Взгроможденные на темени валы сочетались с космочками, выпущенными на висках, ровно обнимающими овал лица, а с затылка вдоль спины до самого пола ниспадала и волочилась следом широкая лаково-смоляная прядь. Девушка повернулась кругом на самой кромке подиума, создав вокруг себя водоворот блесток и волос.

Толпа не дышала, ошеломленная непринужденностью, с какой фрейлины королевы демонстрировали абсолютно запрещенную к обозрению внутреннюю часть колена.

Следующая девушка также выплыла в длинном, но никакого облегчения ортодоксам это не принесло. Платье глубокого синего цвета, поддерживаемое на плечах лишь тоненькими веревочками бретелей, облегало ее как вторая кожа и переливалось при движении. Высокий разрез сбоку открывал элегантную ногу выше середины бедра, а сама фрейлина была острижена под пажа, так, что густая вычерненная челка едва достигала бровей, а остальная масса волос срезана косо выше плеч: от виска с одной стороны до ключицы — с другой. Крупные белые цветы были разбросаны по волосам в тщательно продуманном беспорядке, гирлянда таких же цветов стекала с правого плеча, цветы островками рассыпались по подолу, и сказочные птицы, бело-сине-голубые, раскинули изгибистые крылья по ее лицу, плечам, шее…

— Грудей совсем нет, — растерянно произнес мужской голос в затихшей толпе.

— Они не в моде, дурень.

— Ой, а чего ж с ними делать? — Это женщина пискнула.

— Донашивать!

Волшебные птицы на подиуме сменяли одна другую, зрители сбились со счета, и никто уже не был в состоянии запомнить, чем одна отличалась от другой, тем более что девушки выходили в масках из шелка и перьев, фарфора и цветного стекла, и даже из живых цветов. Где-то там, в Белом Дворце, их, видимо, переодевали и перекрашивали, во всяком случае, так предположила Аранта, потому что, в самом деле, не сотни же их там гнездились. Дворянские и купеческие дочки, удерживаемые родителями за руку, подались вперед с явно выраженным желанием переселиться всей душой в тело той манекенщицы, чье платье понравилось им больше всех прочих. Похоже, душою оттаяли даже скептические старые воблы, склонные осуждать юность в любом из ее проявлений. Самая сложная категория зрителей, имеющая точное представление о том, что именно называть грехом, но уже запамятовавшая, как это делается. Возможно, волшебное зрелище кому-то из них напоминало рай. Присутствовавшие мужчины в массе демонстрировали две тенденции. Одних словно прибоем влекло к подиуму, куда они и продвигались с видом завороженных принцев, невзирая на препятствия, причем очень часто — в буквальном смысле; не отрывая взгляда от сказочных картин, сменявшихся у них над головами, и не обращая уже совершенно никакого внимания, болтается ли еще кто-то у них на сгибе руки. Другие, рьяно работая локтями, прокладывали себе путь на выход, не то опасаясь за целостность своего рассудка, не то торопясь уединиться, будучи доведены до крайней степени возбуждения.

Апофеозом страдания последних стало явление девы в зеленом. Рыжекудрая, с волосами, поднятыми вверх, она словно выступала из морской пены. У колен колыхались волны переливчатых шелков, на бедрах и талии платье сужалось и растончалось, и в обрамленном павлиньими перьями декольте возлежала одна обнаженная, царственно белоснежная грудь с розовым бутоном соска. Ворох кудрявых перьев, отливающих зеленью, вздымался над ее прической-короной, чуть покачиваясь на шагах, и она скользила к краю подиума меж подругами по дефиле, ее явлением отодвинутыми в тень. Внизу, у ее ног образовалась давка, заглушаемая виолончелью. Ее глаза, обведенные так густо, что напоминали маску, нарисованную прямо на лице, оставались презрительными и равнодушными. Ее ногами Венона Сариана растаптывала не столько даже свою более удачливую соперницу в королевской ложе, сколько стирала с лица земли весь этот наивный, полный предрассудков мир, отбрасывая детство человечества столь же небрежно, как девочка, вырастая, отбрасывает старую куклу.

Но и это, оказывается, был еще не апофеоз. Аранта устала, ее мозг уже отказывался вбирать в себя впечатления. В ее знании они сохранились пятнами цвета и света, порхающими в коротком или плывущими в длинном, оставляющими за собой лишь какой-то размазанный след, похожий на огонь, если смотреть на него сквозь слезы. Однако самый мощный аккорд королева припасла напоследок. Музыка стихла внезапно, а волшебные свечи исторгли на подиум взрыв ослепительно белого света. Должно быть, это был магний, и когда зрители проморгались, в центре пустой площадки осталась лишь одна девушка. Полная противоположность той с кого все начиналось, воплощенное в жизнь апокалиптическое видение старого схимника. Подумалось даже, что здесь не обошлось без несанкционированного использования его идеи, порожденной последним бунтом иссушенной и неудовлетворенной плоти. Идеи, правда, чрезвычайно художественно воплощенной. Как все, чего касался изобретательный вкус Веноны Сарианы.

Кудрявая блондинка с пухлыми вишневыми губками — вот все, что можно было сказать непосредственно о ней самой, — явно играла с мыслью, что родная мама ее не узнает. Нижняя часть ее лица сохраняла выражение избалованного дитяти, не вполне уверенного, что на этот раз терпение взрослых им не исчерпано. Короткие волосы были закручены в тугие колечки, кончики их растрепаны и окрашены в разные цвета: Аранте запомнились зеленый, лиловый и малиновый. Либо девочку не выпускали до сих пор, либо гримировали до неузнаваемости. Во всяком случае, Аранта ее не помнила.

Наискосок от угла правого глаза к левому углу рта через все лицо у нее шла полоса наклеенных черных блесток. Но на лицо никто не глядел. К изумлению — возмущению?.. восторгу?.. — толпы, ее правое бедро было затянуто в черную кожу кавалерийских штанов, открывающих плоский смуглый животик с продетым в пупок колечком, а ножка обута в сапог на высокой шпильке. Венона Сариана ввела в обиход знати обувь по форме левой и правой ноги. Прежде сапоги, ботинки и даже бальные туфельки изготовлялись сапожниками одинаковыми и уже после растаптывались по ноге, как удобно. На левой ноге не было даже чулка. Она вообще казалась босой в невидимой хрустальной туфельке. А левое бедро… было открыто. Высоко. Совсем высоко… Невообразимо высоко, до самой линии естественного сочленения ноги с тазом, а по боку — еще выше, до самой талии, до пояса, и по всей своей протяженности изрисовано короткими афоризмами с завитушками. Когда же бесенок подбоченившись повернулся, в толпе случились обмороки. Их уже было не сразить зрелищем хрупких коленок и роскошных трепетных грудей, однако большинство зрителей оказалось абсолютно не готово к демонстрации румяной и крепкой, как небольшое яблочко, ягодицы с какой-то надписью, татуированной на самом соблазнительно выпуклом месте. Вместо корсажа на ней был черный кожаный нагрудник, удерживаемый переплетением множества шнурков на спине. Этот последний образ возник на такое короткое время, чтобы зрители успели только в очередной раз лишиться дара речи. Время горения разноцветных свечей выверено было таким образом, что когда девица неожиданно подпрыгнула, шлепнув себя по звонкой выпуклости, они все в единый миг погасли, погрузив площадь во тьму, и когда бригада распорядителя зажгла свои привычные банальные факелы, пуст был уже не только подиум, лунная дорожка мечты, но и ложа Веноны Сарианы.

— Фантастика! — выдохнула Аранта. — Она на самом деле может изменить вокруг себя мир. Разве есть на свете сила превыше стремления человеческой души к красоте?

— Разумеется, — обманчиво кротко ответил ей Рэндалл, даже не оборачиваясь. — Например, трусость.

Кеннет очумело покрутил головой, словно стряхивая наваждение. Гамилькар Децибелл стоял невозмутимо, как утес, о который разбивались и не такие волны. А Рэндалл сидел в кресле неподвижно, как статуя фараона Полуденных земель, симметрично положив руки на подлокотники. Аранта поглядела на него сбоку, и ее передернуло от озноба. Рэндалл всегда был худощав, однако сегодня его лицо показалось ей лицом черепа, покрытым ссохшейся плотью, а его общепризнанная красота — красотой таксидермированного льва.

— Может быть, у этой женщины есть талант, — процедил он сквозь зубы. — Но ни ума, ни политического предвидения у нее вовсе нет. Ощущение такое, словно она не представляет себе, во что все это выльется.

9. «СМЕРТЬ КОРОЛЮ, ПРОКЛЯТИЕ КОРОЛЕВЕ»

Умный человек, готовясь отражать нападки, способен предусмотреть ловушки, выставленные против него враждебным интеллектом. Но столкните его с глупцом — и вы будете удивлены, с какой легкостью он потеряет почву под ногами… Несомненно, это еще одна причина, по которой следует использовать глупцов.

Уриен Брогау «Умозаключения на полях конспекта»

— Рублю, рублю головы этой гидре, — пожаловался Рэндалл, — а толку — чуть. Обидно. Я выиграл по правилам, установленным для меня врагами, вопреки всем на свете социально-политическим условиям. Осмеливаюсь утверждать, я лучший король, чем мой покойный папенька. Я одержал победу, заплатив за нее душой и, можно сказать, жизнью. Какого черта это еще не все?

Такие вспышки он позволял себе крайне редко, и никогда — на людях. Аранта, сидевшая в жестком официальном кресле, повернула к нему голову, изобразив на лице вопрос, который на самом деле нисколько ее не занимал.

— Ты недоволен своим правлением?

Он сделал раздраженный жест и уселся обратно, напротив нее.

— Там, на войне, было проще. Сидя верхом во главе своей конницы, я твердо знал, что обстоятельствами оправдано все, что я сейчас могу сделать. Мы и они — что могло быть проще? А тут — словно в темной комнате, полной чудовищ.

Во Дворец Правосудия они с Арантой приехали немного рано и теперь отсиживались в королевской комнате отдыха, ожидая, пока соберутся прочие члены духовной коллегии. Смысл, как объяснил Рэндалл, был в том, чтобы не смущать зрелищем зевающего государя уважаемый епископат, в большинстве своем состоящий из почтенных старцев. К слову: во Дворце Правосудия было полным-полно понапихано таких клетушек. Правила сплошь да рядом требовали уединения членов коллегии в различных комбинациях и составах. Там, где это возможно, Рэндалл не менял правил, поскольку любые перемены порождают недовольных. Единственным отступлением, допущенным им в отношении заседаний коллегии, чьим председателем он традиционно являлся, стало постоянное присутствие Аранты. Никто не был им доволен, в том числе и она сама, однако и откровенно против пока никто еще не высказался.

— Ты в курсе, что они сегодня собираются нам предложить? — спросила она.

— Теоретически — нет, но могу догадываться, — ответил Рэндалл уклончиво. Неосведомленность короля в вопросах, предлагаемых коллегией на его рассмотрение, традиционно считалась хорошим тоном, однако Аранта ни минуты не сомневалась в том, что неосведомленность эта — мнимая. То-то на месте ему не сидится.

Человек деятельный, подобно Рэндаллу, со временем обнаруживает, какая на самом деле коварная и двусмысленная вещь — победа. Ты платишь и платишь за нее: душой, здоровьем, временем, силами, счастьем, то есть, как выразился Рэндалл, в принципе самой жизнью, а порождаешь при этом силу противодействия, все умножающуюся с умножением интересов, с которыми ты вошел в противоречие. Гидра — так назвал это король. Чем больше ты берешь чужого, тем меньше остается тебя самого.

Функции, доверенные решению Коллегии, отличались от прерогатив Коронного Совета, полномочного в вопросах внешней политики, и от Трибунала, на который выносились Дела, имевшие статус уголовных: такие, например, как убийство или мошенничество в особо крупных масштабах, учиненное титулованной особой над другой такой же с целью присвоения владения или иных неподобающих выгод, или государственная измена, буде таковую удавалось пришить. Коллегия, почти сплошь состоявшая из духовных лиц высоко ранга, зарекомендовавших себя праведностью и имевших в массах незапятнанный авторитет, заведовала вопросами общественной нравственности. Из всех подданных Рэндалла Баккара эти были наиболее обходительными и наименее ручными. Именно Коллегия блюла чистоту веры и обладала правом налагать на ее ответвления ярлык ереси. Аранта была более чем убеждена, что, появляясь среди них, Рэндалл чувствует себя на чужой территории, и, размышляя об этом, невольно следила глазами за перемещениями короля, который снова вскочил и мерил шагами отведенную ему клетушку без окон.

Она, разумеется, была дорого обставлена, эта комнатка для уединения коронованной особы. Обшита по стенам дубовыми панелями с резными изображениями бегущих оленей. По звонку являлся слуга с подносом закусок. Словом, все было устроено для того, чтобы государю провести здесь продолжительное время без неудобства и нарастающего раздражения.

Рэндалл тем временем шагами обмерил комнату кругом и остановился перед ней. Аранта подняла на него вопросительный взгляд. Ее официальный имидж, выносимый в присутственные места, где она появлялась вместе с королем, был отработан путем долгого опыта и исправления ошибок. Она слишком хорошо знала, что тысячи устремленных на нее глаз при каждом ее публичном появлении ищут в ней зримые причины ее влияния на короля. И, сказать по правде, это было настолько неприкрыто и оскорбительно, что временами она готова была истребить в себе малейший намек на женскую чувственность.

Итак, платье, разумеется, красное, волосы скручены в жгут и упрятаны в сетку, на макушке небольшая шапочка-beretta вишневого цвета, перевитая алой лентой, пряди чуть курчавятся, обрамляя лицо. Достаточно строго, чтобы свести к минимуму проблемы с общественным мнением.

— Ты так изменилась, — неожиданно сказал Рэндалл. — Я имею в виду, с тех пор, как я увидел тебя впервые. Бриллиант в моей короне. Или, может быть, рубин?

Слова его не требовали ответа, но он, казалось, чего-то ждал. Ему нет еще и тридцати пяти. Почему же она видит пепел там, где еще недавно бушевал огонь?

— Ты тоже, — вымолвила она с трудом, надеясь, что фраза ее ни к чему не обяжет.

— Тебе хоть сколько-нибудь жаль?

Аранта в смятении отвела глаза. Означает ли это мольбу о помощи? Полагает ли он, будто она в состоянии спасти его? И если это так… во что ей это встанет?

Пожертвовать собой. Если бы он попросил ее жизнь, она бы согласилась. Да. Точно. Однако сейчас речь шла об ином. Перестать быть всем тем, чем она была до сих пор. Перестать даже думать по-прежнему. Утратить это пьянящее чувство власти над людьми и вещами. Поставить себя в полную и беспросветную зависимость от человека, который, как она решила для себя когда-то, стоит всей ее неуверенной подростковой магии. Было время, она хотела его так, что обрушила бы каменную стену, если бы ее воздвигли меж ними.

Ложка, однако же, хороша к обеду.

И все же она пошла бы на это. Скрепя сердце, ибо удовольствия бы ей это не доставило. Но сейчас у нее оформилось одно условие. Ее жертва не должна пропасть даром. То беспощадное и мрачное, что пожирало Рэндалла изнутри, не должно пожрать и ее так же безвозвратно и безвозмездно. Если это наконец случится с ними, если она потеряет все то, что удерживает ее сейчас на гребне жизни, что с нею станется после? Прожить жизнь, может, еще сорок — пятьдесят лет в окружении каменных башен, в этом городе, столь же привлекательном, как объятия скелета, быть королевской тенью, тайно ненавидимой всеми, кто прежде ощутил на себе гнет ее силы, и каждый день сожалеть об упущенных возможностях? Потому что она все еще надеялась, что это — еще не все! Ах, если бы у нее была твердая уверенность, что та ненасытная прорва удовлетворится этой последней победой и не станет требовать себе еще, пожирая в отсутствие жертв своего носителя. Если бы она была хоть сколько-нибудь уверена в том, что он еще может идти по дороге спасения. Рутгер Баккара исхитрился подобрать для своего кронпринца чудовищное Условие. Что он станет делать, победив всех и вся, врагов и действительных, и выдуманных? Угаснет, как степной пожар? И что натворит до тех пор?

Когда-то, еще в те блаженные времена, когда она рылась в библиотеке, ей попала в руки глупая бездельная книжонка о человеческих сущностях, делившая их на четыре типа и изъяснявшая в подробностях, чего от них надобно ждать и каким образом ими манипулировать. Автор имел весьма приблизительное представление о реальных механизмах власти, однако она увлеклась, для своего удовольствия читая о соответствии темперамента одной из стихий. Рэндалл, с какой стороны ни глянь, был чистый огонь. Сама она всегда представлялась в своих глазах смесью ветра и камня. Кеннет квалифицировался как воздух, и в этом обнаруживалось некоторое родство натур. Уриена Брогау она определить не смогла. Да и не пыталась, убедившись, что все наклеиваемые на него ярлыки с тихим шелестом осыпаются.

Короткое воспоминание об Уриене Брогау вновь ввергло ее в смятение, которым у нее всегда сопровождался поиск истины. Когда все это началось? И неужели достаточно было двух слов правды, чтобы низвергнуть все эти мощь, грохот и блеск, сопровождавшие Рэндалла всегда, сколько она его помнила? И не стали ли они правдой в тот момент, когда ей захотелось в них поверить?

Рэндаллу нужна ее любовь. Чувствуя, как она ускользает, он пытается купить ее обещаниями этой никому иначе не нужной женитьбы. Только потому, что ее глазами смотрит на него толпа. Ему нужен прилив счастья в ее груди, взрыв восторга в ее глазах. И, должно быть, она очень нужна ему, если он рискует вызвать разом недовольство церкви, высшего дворянства, толпы и венценосного папеньки Веноны Сарианы. Он, стало быть, уверен, что дело стоит того.