«Ну, кто о чем, а я — о наболевшем».

Она заметила, что Кеннет моментально осмотрел крыши и освещенные окна, в проемах которых плотно стояли люди, и теперь ловил каждый направленный в ложу взгляд. Темных окон не было среди глядящих на площадь, а если бы были, то это уже затрагивало функции королевской службы безопасности, потому что нет ничего проще, чем натянуть лук или арбалет, глядя из темноты на освещенный праздник.

— Кеннет, — спросила Аранта, оборачиваясь к нему и вполне отдавая себе отчет, как выглядит со стороны площади, пожирающей ее глазами, этот жест, свидетельствующий как минимум о некоторой близости. Ну да ведь должен же кто-то кормить толпу сплетнями. — Оттуда стрела долетит?

— Моя бы долетела, — не раздумывая ни секунды, ответил тот, наклоняясь к ее уху. — Но ты можешь не беспокоиться. Я успею.

«Что именно ты успеешь? — хотела спросить она. — Выхватить ее из воздуха?»

Но Рэндалл успел вставить слово даже раньше, чем она догадалась.

— Может, мне следовало взять вас в свои телохранители, молодой человек? — Когда ему приходилось непосредственно общаться с Кеннетом, Рэндалл всегда делал вид, будто не помнит его имя. Аранта надеялась, что это оттого, что ему перед лучником неловко, а не из-за банальной и неуместной ревности, не имеющей никакого отношения к любви. Однако вполне отдавала себе отчет в том, насколько беспочвенны ее надежды. — Я шучу. Ваше самопожертвование выглядело бы весьма героично, но, к сожалению, в нем совершенно нет нужды. Возможно, вам неизвестно, что присутствие миледи в этой ложе абсолютно гарантирует нас от любого рода метательного оружия. Я несказанно рад ее присутствию в том числе и по этой причине.

Холодный и ернический тон. «Ты нуждаешься в том, чтобы тебя любила толпа, — отстраненно подумала Аранта. — А для этого тебе нужно, чтобы тебя любила я. Вот почему я в этой ложе. Таковы условия сделки».

— Простите, ми… Ваше Величество, — ответил Кеннет королю через ее голову, — только я не слишком в это верю.

Рэндалл вскинул брови, демонстрируя комичное возмущение.

— Если, как говорят, общая сумма чувств в природе неизменна, то куда девается верноподданническое почтение?

А правда, куда, взялась размышлять Аранта. Может быть, еще слишком рано утверждать, что ей удалось вырвать Кеннета из-под Рэндаллова приговора, обрекающего того на унылое существование никому не нужного калеки. Однако… что случилось с нею самой? Куда делся тот головокружительный восторг, который она испытывала, будучи рядом с королем всего лишь год назад? Ей казалось, будто в первый раз это произошло, когда обнаружилось, что Рэндалл способен сказать или сделать такие вещи, которые ей не нравятся. Что вообще само по себе было странно. И она, и Кеннет были добротно обработаны магией. Кеннет, сказать по правде, даже дважды, не считая того случая, когда она сама с ним это проделала. Какого тогда черта они вообще способны трепыхаться? Она не чувствовала себя менее могущественной, внутри нее по-прежнему, и даже сверх того, жила уверенность в собственных исключительных силах. Значит ли это, что магия Рэндалла более не властна над ней? Причем не только над ней? Рэндалл позволил ей расцвести, и в своем расцвете она сумела перебороть ту власть, что он установил над ней. Но если прав проклятый инквизитор Уриен, заронивший сомнения в ее душу, то находясь рядом с королем, не выводит ли она невольно своим истинным отношением толпу из-под его власти? И, Создатель, не представляет ли она для него опасности? И не понял ли Рэндалл этого сам и намного раньше? И не потому ли он хочет пользоваться ею до тех пор, ему это хоть сколько-нибудь выгодно, и в конце концов жениться на ней и дать ей место, сверх которого она не прыгнет?

После того как король занял место в ложе, приготовления к празднеству не могли продолжаться долго. Негоже заставлять коронованную персону ждать. Распорядитель в оранжево-желтых, разделенных по вертикали цветом штанах и камзоле вышел в сопровождении двух факельщиков на подиум, задрапированный черной тканью и тонущий во тьме.

— Ваше Величество, милорды и миледи, почтенные горожане и горожанки, — возвестил он, воздевая руки вверх. — Примите меры к безопасности ваших кошельков!

После чего сгинул, спустившись по боковой лесенке, а служители пошли вдоль подиума в направлении к Белому Дворцу, зажигая свечи в больших стеклянных пузырях, стоявших по обе стороны и бывших невидимыми до тех пор, пока в них не вспыхнул свет.

Одни из пузырей остались на подиуме, другие были подняты вверх на тонкой стальной проволоке, тем самым обеспечив нижний и верхний свет. Толпа на площади восторженно ахнула и, пожалуй, осталась бы удовлетворена, даже если бы ей больше ничего не показали. Но сегодня великие не ограничивались малым. Последние восторженные возгласы смыло волной мертвой благоговейной тишины. По подиуму, напоминавшему сейчас искрящуюся лунную дорогу, искусно маневрируя между светильниками, неторопливо скользила гранд-дама в длинных, необыкновенно объемных юбках. Аранта узнала в ней Венону Сариану. Если к той вообще могло быть применено слово «узнавать».

Один рукав ее был черным, другой — белым. Одна половина жесткого «коробчатого» корсажа — черной, другая — белой, как шахматное поле, где черное граничит только с белым, и наоборот. Одна половина верхней юбки тоже была черной, другая — белой. В разрезе черного рукава виднелось белое нижнее платье, в разрезе белого — черное. Одними лишь белым и черным она обратила все пленительное многоцветье королевского двора в груду линялых тряпок, в клумбу увядающих цветов, в пестрые перья, потерянные на птичьем дворе. Вокруг шеи, на пальцах и в ушах сверкали бриллианты, бриллиантовая фероньера лежала на волосах надо лбом. Сегодня королева была брюнеткой. Гладкие волосы, расчесанные на пробор, спускались вдоль лица, и чуть ниже уха были приподняты на затылок двумя мягкими волнами, образующими изгибы, идеальные, как крылья черного ангела. Но ее лицо… Единожды остановив на нем взгляд, Аранта, равно как и все прочие здесь, пала жертвой безукоризненно рассчитанного эффекта. Оно было все закрашено белым, так, чтобы на нем можно было нарисовать совершенно любые человеческие — или даже не совсем человеческие — черты. Они и были нарисованы. Тонкие, приподнятые, восхитительно изогнутые брови, глаза, обведенные по контуру черным, вычерненные веки, придававшие взгляду притягательность бездны, от левого через всю щеку вниз — треугольник слез вершиной вниз. Печальная клоунесса. Губы королева оставила белыми, и пока народ смотрел на нее, разинув рты и подавившись собственным «о-о-о!», она прошла без сопровождения в ложу напротив королевской и заняла свое место. Одна.

Это было ужасно и унизительно. Эта женщина затмили Аранту первым же своим шагом. Мало того, что она почувствовала себя удручающе провинциально, невзрачно и скверно одетой. Нет, это было вторично. Аранта бы убежала, как в начале своей карьеры мечтала убежать с военных советов, где ее обливали целыми ушатами ледяного презрения, если бы Рэндалл, как и тогда, не сжал ее руку. Ей захотелось сгорбиться, спрятаться или даже вовсе исчезнуть, потому что она казалась себе чернавкой, вскарабкавшейся на чужое место, потому, что Венона Сариана своим неподвижным лицом указала ей на это настолько внятно, как если бы герольды кричали об этом на площадях. Самое время возненавидеть ее, пожелать унизить и стереть с лица земли. Возможно, от нее и ожидались проявления каких-либо низменных чувств этом роде. Если человек отваживается демонстрировать превосходство, он должен знать, чем рискует. Один из недостатков статуса королевы. Ты не можешь покинуть мероприятие если на нем присутствует король. Тебя могут отсюда только вынести, а в обмороки Аранта сроду не падала. И все-таки… это было рассчитанное и тонкое оскорбление: посадить с собой в ложу фаворитку на празднике жены и перед ее лицом. Ну что ж. Если от нее ждут, что она станет вести себя недостойно… не дождутся.

— О чем ты думаешь? — вполголоса спросил Рэндалл.

— О том, — ответила она, — что Дар, отравляющий нашу кровь, не прибавляет нам ничего такого, чего в нас не было бы изначально. О, он усиливает какие-то наши природные качества и способствует исполнению каких-то сокровенных желаний, кого-то подчиняет нашей волей и заставляет людей смотреть на мир нашими глазами. Но таланта… в этом нет. Встречал ли ты людей, не имеющих к Могуществу никакого отношения, но таких, что воздействовали на тебя вопреки всему сверхъестественному, чем мы с тобой располагаем?

— Мы оба подумали сейчас об одном и том же библиотекаре? — мурлыкнул король.

— Я давно уже о нем не думаю, — свирепо отрезала Аранта. — Твоя жена — совершенство. Она — самый талантливый человек, кого я когда-либо встречала. Она способна, — Аранта, не находя слов, описала круг свободной ладонью, — изменить мир!

— О да, — бесцветно согласился Рэндалл. — Она мне этим угрожала. А теперь окажи мне услугу и перестань думать о глупостях. Расслабься и получай удовольствие.

Аранта несколько раз глубоко вздохнула и выпрямилась. «Что бы ни случилось и вопреки всему — держи осанку. Даже если тебя топчут ногами. Осанка сделает за тебя девяносто процентов любого дела.» Она непроизвольно перевела глаза на мерцавшее свечным светом окно библиотечной башни. Этому она тоже научилась там. От Уриена Брогау. Кто бы мог подумать. Проклятие и благословение в одном лице.

Впрочем, стоило вспомнить, для чего она здесь. Опустив глаза и придав себе высокомерный вид, Аранта вновь вернулась к Шоу Печальной Клоунессы.

В нем больше не было ничего печального. По лунной дорожке, ставя одну ножку перед другой и положив руку на бедро, выступала сильфида или какая иная эльфийская дева, из тех призрачных видений, посещающих преимущественно мужские сны, для кого не существует правил в одежде. Мазок розовых блесток наискосок снизу вверх делал се лицо неузнаваемым даже для ближайших родственников, несомненно присутствующих в толпе, на веках лежали притягательные темные тени, глаза из-под пушистой взлохмаченной челки глядели настороженно и немного испуганно. Как же… Первая. Платье… что-то воздушно-кремовое, абрикосовое, антично-легкое, завораживающе льнущее к длинному стройному телу, длиной едва до середины колена, оставляющее на виду всю сухощавую породистую голень и щиколотку, платье без рукавов и с минимумом каких-либо швов, только на плечах схваченное золотыми зажимами, прозрачный лепесток, трепещущий от малейшего дыхания ночи. Не платье, платьице. Приличные дамы употребляли такую легкую ткань лишь на вуали. Ступая на напряженных ногах, на головокружительных каблуках, в невесомых туфельках, почти невидимых взгляду, неуверенно, как юный жеребенок, она прошла в самый конец подиума и остановилась там, как на краю пропасти, в глубине которой волновалось онемевшее людское море. Губы девушки были накрашены белым перламутром, и скрипичный концерт вздыхал в такт ее шагам. Где-то там, внутри созданного образа, прятался страх юной, ни разу не выезжавшей в большой свет девочки, понимавшей отчасти, что на ее плечи возложена миссия сотворить с людским сознанием нечто невозможное…

Приходилось признать, что она прекрасна.

Аплодисментов не было, как не было ни свиста, ни улюлюканья, ни прочих выражений осуждения или поощрения. Для полной площади народа, только-только выкарабкивавшегося из средневековья, пощечина оказалась слишком сильной. И Венона Сариана не позволила им очухаться. Все слухи и сплетни, проникавшие в массы на протяжении зимы, все эти мелкие новомодные штучки, подцепляемые девицами от подружек, а дамами — от горничных, все это было, оказывается, всего лишь планомерной подготовкой почвы. Сейчас она высаживала рассаду.

На смену фее в абрикосовом появилось другое столь же волшебное создание, на этот раз в малиновой гамме. Венона Сариана поставила к себе на службу алхимиков, те что-то намешали в помещенные в пузыри свечи, и, догорев до определенного предела, те внезапно меняли цвет пламени на, скажем, желтый, голубой или тот же малиновый, как сейчас. Глядя на безумие разбрызгивающихся искр, Аранта сумела сообразить, что смена цвета пламени служила девушкам своего рода сигналом к выходу и перемене позиции на сцене.

Малиновое чудо было облачено в длинную прямоугольную тунику. Вместо швов на плечах и локтях, а также на боках и бедрах ее схватывали золотые тяжи, и в образовавшихся разрезах виднелось вовсе не нижнее платье контрастного цвета, как это было в принципе принято. Там извивалось при ходьбе юное тело, трепетала лучшая из всех, какую можно представить, смуглая бархатная кожа. Лицо девушки было искусно расписано перламутровыми серыми, розовыми и белыми красками под причудливый цветок или бабочку; сложная прическа из частично своих, а частично накладных волос венчала все это сооружение портновско-косметически-парикмахерского искусства. Взгроможденные на темени валы сочетались с космочками, выпущенными на висках, ровно обнимающими овал лица, а с затылка вдоль спины до самого пола ниспадала и волочилась следом широкая лаково-смоляная прядь. Девушка повернулась кругом на самой кромке подиума, создав вокруг себя водоворот блесток и волос.

Толпа не дышала, ошеломленная непринужденностью, с какой фрейлины королевы демонстрировали абсолютно запрещенную к обозрению внутреннюю часть колена.

Следующая девушка также выплыла в длинном, но никакого облегчения ортодоксам это не принесло. Платье глубокого синего цвета, поддерживаемое на плечах лишь тоненькими веревочками бретелей, облегало ее как вторая кожа и переливалось при движении. Высокий разрез сбоку открывал элегантную ногу выше середины бедра, а сама фрейлина была острижена под пажа, так, что густая вычерненная челка едва достигала бровей, а остальная масса волос срезана косо выше плеч: от виска с одной стороны до ключицы — с другой. Крупные белые цветы были разбросаны по волосам в тщательно продуманном беспорядке, гирлянда таких же цветов стекала с правого плеча, цветы островками рассыпались по подолу, и сказочные птицы, бело-сине-голубые, раскинули изгибистые крылья по ее лицу, плечам, шее…

— Грудей совсем нет, — растерянно произнес мужской голос в затихшей толпе.

— Они не в моде, дурень.

— Ой, а чего ж с ними делать? — Это женщина пискнула.

— Донашивать!

Волшебные птицы на подиуме сменяли одна другую, зрители сбились со счета, и никто уже не был в состоянии запомнить, чем одна отличалась от другой, тем более что девушки выходили в масках из шелка и перьев, фарфора и цветного стекла, и даже из живых цветов. Где-то там, в Белом Дворце, их, видимо, переодевали и перекрашивали, во всяком случае, так предположила Аранта, потому что, в самом деле, не сотни же их там гнездились. Дворянские и купеческие дочки, удерживаемые родителями за руку, подались вперед с явно выраженным желанием переселиться всей душой в тело той манекенщицы, чье платье понравилось им больше всех прочих. Похоже, душою оттаяли даже скептические старые воблы, склонные осуждать юность в любом из ее проявлений. Самая сложная категория зрителей, имеющая точное представление о том, что именно называть грехом, но уже запамятовавшая, как это делается. Возможно, волшебное зрелище кому-то из них напоминало рай. Присутствовавшие мужчины в массе демонстрировали две тенденции. Одних словно прибоем влекло к подиуму, куда они и продвигались с видом завороженных принцев, невзирая на препятствия, причем очень часто — в буквальном смысле; не отрывая взгляда от сказочных картин, сменявшихся у них над головами, и не обращая уже совершенно никакого внимания, болтается ли еще кто-то у них на сгибе руки. Другие, рьяно работая локтями, прокладывали себе путь на выход, не то опасаясь за целостность своего рассудка, не то торопясь уединиться, будучи доведены до крайней степени возбуждения.

Апофеозом страдания последних стало явление девы в зеленом. Рыжекудрая, с волосами, поднятыми вверх, она словно выступала из морской пены. У колен колыхались волны переливчатых шелков, на бедрах и талии платье сужалось и растончалось, и в обрамленном павлиньими перьями декольте возлежала одна обнаженная, царственно белоснежная грудь с розовым бутоном соска. Ворох кудрявых перьев, отливающих зеленью, вздымался над ее прической-короной, чуть покачиваясь на шагах, и она скользила к краю подиума меж подругами по дефиле, ее явлением отодвинутыми в тень. Внизу, у ее ног образовалась давка, заглушаемая виолончелью. Ее глаза, обведенные так густо, что напоминали маску, нарисованную прямо на лице, оставались презрительными и равнодушными. Ее ногами Венона Сариана растаптывала не столько даже свою более удачливую соперницу в королевской ложе, сколько стирала с лица земли весь этот наивный, полный предрассудков мир, отбрасывая детство человечества столь же небрежно, как девочка, вырастая, отбрасывает старую куклу.

Но и это, оказывается, был еще не апофеоз. Аранта устала, ее мозг уже отказывался вбирать в себя впечатления. В ее знании они сохранились пятнами цвета и света, порхающими в коротком или плывущими в длинном, оставляющими за собой лишь какой-то размазанный след, похожий на огонь, если смотреть на него сквозь слезы. Однако самый мощный аккорд королева припасла напоследок. Музыка стихла внезапно, а волшебные свечи исторгли на подиум взрыв ослепительно белого света. Должно быть, это был магний, и когда зрители проморгались, в центре пустой площадки осталась лишь одна девушка. Полная противоположность той с кого все начиналось, воплощенное в жизнь апокалиптическое видение старого схимника. Подумалось даже, что здесь не обошлось без несанкционированного использования его идеи, порожденной последним бунтом иссушенной и неудовлетворенной плоти. Идеи, правда, чрезвычайно художественно воплощенной. Как все, чего касался изобретательный вкус Веноны Сарианы.

Кудрявая блондинка с пухлыми вишневыми губками — вот все, что можно было сказать непосредственно о ней самой, — явно играла с мыслью, что родная мама ее не узнает. Нижняя часть ее лица сохраняла выражение избалованного дитяти, не вполне уверенного, что на этот раз терпение взрослых им не исчерпано. Короткие волосы были закручены в тугие колечки, кончики их растрепаны и окрашены в разные цвета: Аранте запомнились зеленый, лиловый и малиновый. Либо девочку не выпускали до сих пор, либо гримировали до неузнаваемости. Во всяком случае, Аранта ее не помнила.

Наискосок от угла правого глаза к левому углу рта через все лицо у нее шла полоса наклеенных черных блесток. Но на лицо никто не глядел. К изумлению — возмущению?.. восторгу?.. — толпы, ее правое бедро было затянуто в черную кожу кавалерийских штанов, открывающих плоский смуглый животик с продетым в пупок колечком, а ножка обута в сапог на высокой шпильке. Венона Сариана ввела в обиход знати обувь по форме левой и правой ноги. Прежде сапоги, ботинки и даже бальные туфельки изготовлялись сапожниками одинаковыми и уже после растаптывались по ноге, как удобно. На левой ноге не было даже чулка. Она вообще казалась босой в невидимой хрустальной туфельке. А левое бедро… было открыто. Высоко. Совсем высоко… Невообразимо высоко, до самой линии естественного сочленения ноги с тазом, а по боку — еще выше, до самой талии, до пояса, и по всей своей протяженности изрисовано короткими афоризмами с завитушками. Когда же бесенок подбоченившись повернулся, в толпе случились обмороки. Их уже было не сразить зрелищем хрупких коленок и роскошных трепетных грудей, однако большинство зрителей оказалось абсолютно не готово к демонстрации румяной и крепкой, как небольшое яблочко, ягодицы с какой-то надписью, татуированной на самом соблазнительно выпуклом месте. Вместо корсажа на ней был черный кожаный нагрудник, удерживаемый переплетением множества шнурков на спине. Этот последний образ возник на такое короткое время, чтобы зрители успели только в очередной раз лишиться дара речи. Время горения разноцветных свечей выверено было таким образом, что когда девица неожиданно подпрыгнула, шлепнув себя по звонкой выпуклости, они все в единый миг погасли, погрузив площадь во тьму, и когда бригада распорядителя зажгла свои привычные банальные факелы, пуст был уже не только подиум, лунная дорожка мечты, но и ложа Веноны Сарианы.

— Фантастика! — выдохнула Аранта. — Она на самом деле может изменить вокруг себя мир. Разве есть на свете сила превыше стремления человеческой души к красоте?

— Разумеется, — обманчиво кротко ответил ей Рэндалл, даже не оборачиваясь. — Например, трусость.

Кеннет очумело покрутил головой, словно стряхивая наваждение. Гамилькар Децибелл стоял невозмутимо, как утес, о который разбивались и не такие волны. А Рэндалл сидел в кресле неподвижно, как статуя фараона Полуденных земель, симметрично положив руки на подлокотники. Аранта поглядела на него сбоку, и ее передернуло от озноба. Рэндалл всегда был худощав, однако сегодня его лицо показалось ей лицом черепа, покрытым ссохшейся плотью, а его общепризнанная красота — красотой таксидермированного льва.

— Может быть, у этой женщины есть талант, — процедил он сквозь зубы. — Но ни ума, ни политического предвидения у нее вовсе нет. Ощущение такое, словно она не представляет себе, во что все это выльется.