1. Невеста, женихи и прочие

Второе десятилетие жизни Имоджин промелькнуло куда быстрее первого, хотя и было, без сомнения, куда менее насыщено приключениями, захватывающими дух. Бытие девицы оказалось намного скучнее. Особенно бытие девицы, которую готовят стать дамой. Все ее существование протекало теперь в высоком тереме, среди женщин, возглавляемых Агарью. Мужчин в Клаусовом роду учили побеждать врагов оружием и разрешать между подданными юридические споры или сохранять независимость королевства, манипулируя интересами могущественных соседей. Подобно тому и женщина должна была уметь управляться с обширным королевским хозяйством: принять гостей, проверить эконома, рассчитать зимние запасы, распределить прибыток текущего года или погасить убыток за счет резерва.

Все то, что Лорелея охотно выпустила из рук, а Имоджин приходилось прднимать, покуда не пришло в упадок. В девицах Имоджин оказалась терпелива и вышивала хоть без особого рвения, но совсем не хуже, чем считала. Агарь была ею довольна.

Она выросла в высокую девушку с водопадом смоляных волос, не знавших ножниц, немногословную, но вескую, из тех, к кому прислушиваются, буде те открывают рот. С тем ощутимым привкусом качества, который неоспорим. Каждым своим словом, каждым шагом, каждым жестом в глазах Клауса она утверждала себя в роли будущей королевы. Как будто отвернулась девочка, а повернулась — статная, величавая юная дева с зелеными глазами, высокой сильной шеей и большой грудью, притягательной для взглядов мужчин.

Настолько притягательной, что когда однажды в обеденном зале она прошла мимо, окруженная по обыкновению стайкой девиц, Олойхор поднялся со своего места, чтобы как можно дольше проводить ее взглядом. И когда Киммель отпустил обычную между братьями шуточку насчет ее грядущего выбора, то, даже не оглядываясь в его сторону, Олойхор кинул:

— А я, представь себе, не против!

И Ким заткнулся.

Хотя не сказать, чтобы в ожидании брачного возраста Имоджин близнецы засохли. В большом обеденном зале каждой группе — королю с королевой и ближней прислугой, Имоджин с ее девками и собственно принцам с сопровождавшей их ватагой — было отведено свое место. Рядом с Кимом и Олойхором видали Циклопа Бийика. Начальник стражи, когда не был поглощен обязанностями, держался слегка в тени и молча за плечом Олойхора, признанного объединяющего начала всей компании. Непостижимым образом сюда, в общество крутых затесался и Шнырь, королевский шут, вечно жующий и всегда тянущийся к съестному жадным взглядом.

И, конечно, девицы. Три эффектные красотки с вполне определенным статусом. Смуглая, хлесткая яркоглазая Дайана, затмевавшая прочих двух, имела, как не преминула по бумагам выяснить Имоджин, вдвое более дорогой контракт, чем нерешительная блондинка Молль или огненно-рыжая Карна, у которой по общему мнению не было ни ума, ни стиля, а одно только роскошное, выпиравшее из корсажа тело.

Последних двух Имоджин не принимала в расчет. Они знали свое место и никогда не переходили дорогу ни ей и никому другому из более или менее «чистых». Дружили они только друг с другом, держались позади принцев, часто теряясь в толпе, которая их окружала. Никто против них особенно ничего не имел, хотя за право потешить красивых, веселых и щедрых королевских сыновей дворовые девки готовы были строиться в очередь.

Дайана же, кажется, не понимала ничего. Она осмеливалась встречаться взглядом с самой Имоджин и даже перед Лорелеей не опускала глаз. Место возле правого локтя Олойхора она заняла сразу и прочно, словно никому другому здесь оно не могло принадлежать. Женщины называют таких «змеями», мужчины, лишенные возможностью такими обладать, ненавидят их яростно и расположены обвинять во всех смертных грехах. Как бы то ни было, место за нею осталось, хотя прилюдно Олойхор никак ее не выделял и даже снисходительно посмеивался над ее страстью сопровождать ватагу всегда и всюду. Имоджин слышала от дворовых и горничных, что Дайана, одетая по-мужски, скачет верхом наравне с воинами и даже сопровождает принцев на кабанью охоту, где стоит рядом, можно сказать, в самом опасном месте. Пьет риск.

Истинными чувствами, которые Имоджин испытывала к черноволосой кокотке, были пугливый интерес и некое стыдливое притяжение. В самом деле, если Имоджин лучше всех знала, да и до сих пор помнила пятнадцатилетних мальчишек, каковыми принцы были еще так недавно, то на взрослых двадцатитрехлетних мужчинах, какими они стали сейчас, на всех их привычках, слабостях и особинках Дайана, без сомнения, играла лучше.

Имоджин, разумеется, не могла так просто подойти и заговорить с ней: за обеими наблюдало слишком много глаз. К тому же отнюдь не верилось, что Дайана к ней расположена. Как бы высоко ни взлетела чернявая красавица, она не могла не ощущать себя княгиней на час и не могла не знать, что время ее на исходе. Едва ли в дальнейшей жизни ей удалось бы устроиться лучше, а шансов остаться при женатом принце у нее не было.

Очевидный если не враг, то соперник. И все же Имоджин неизъяснимо тянуло к ней, как к запретному. Особенно же потому, что с некоторых пор горящий взор Олойхора сопровождал ее повсюду, куда бы она ни шла, и пламень этот был того рода, в каком Дайана плясала как саламандра в огне. Имоджин это даже не нравилось, она не чувствовала себя в своей тарелке, словно вступала в игру с незнакомыми правилами.

О физической стороне любви она знала ровно столько, сколько знает хозяйка, имеющая в ведении скотный двор со всеми его обитателями, да разве что еще — из уст горничных, уже приобщенных к взрослой жизни или только мечтающих о ней. Так что ступала она по чужой территории, вдобавок занятой врагом. Взрослые мужчины оставались для нее тайной за семью печатями, а ключик был у Дайаны.

Мужчина — подразумевался Олойхор. Вырос, каким и обещал. Статный, яркий, красивый — глаз не оторвать!

Первое слово было его и последнее — тоже. На тренировочном дворе он по-прежнему брал у брата семь схваток из десяти, а прочие витязи к ним обоим и приблизиться не могли. Ну, разумеется, кроме Циклопа, который давно вырос из подобных забав. О доблестях же иного рода наглядно свидетельствовало стремление такой штучки, как Дайана, держаться его стремени. По лицу видно, она не из тех, кто довольствуется малым.

Нельзя сказать, будто Имоджин вовсе не сталкивалась с принцами в коридорах и на лестницах, хотя сферы, где они обретались, стали со временем слишком уж разными. Дальше «здравствуй — привет!» разговоры у них не шли. Однако в последние месяцы Олойхор попадался на ее пути все чаще, иногда и вовсе неожиданно, и обычные «здравствуй — привет!» наполнялись каким-то непонятным пугающим смыслом, дополненные обжигающими интонациями и пылким взглядом из-под ресниц или в упор. Отрывался от нее с явным сожалением, оглядываясь вслед и долго провожая глазами.

Имоджин не знала, что у него на уме, а потому честно пыталась выбросить из головы очертания его губ, приходившихся ей как раз напротив глаз, если они стояли друг против друга, и не искать непроизвольно его фигуру в толпе, не слышать темного пения крови в висках, когда глядела, как он движется.

Олойхор был прекрасен, как чеканное серебро. Единственное спасение Имоджин находила в своих ежедневных хлопотах с закромами, в регулярных прикидках видов на урожай вместе с подответным ей экономом. Грядку с нарциссами, которую она завела себе «для души», в этом году Имоджин видела только пробегая мимо, угрызаясь совестью, когда замечала, как они сами по себе расцвели и зачахли, и так и стояли, завядшие, среди зелени. Ухмылки и многозначительные кивки, которыми обменивались приближенные девки, приводили ее в бешенство. Будто все они уже сделали за нее ее выбор.

Выбор.

Когда-то давно она полагала, что время, предоставленное ей, бесконечно. Ей вполне хватало принцев в качестве друзей или братьев. Теперь в прежнем статусе ей предстояло оставить лишь одного из них. Другой перешагнет черту и станет для нее совершенно другим человеком. Единственным на всю жизнь. И неизвестно, будет ли то хорошо. Чем дальше, тем невозможнее было не только определить, но даже начать размышлять в этом направлении. И даже накануне, когда важнейшим для нее событием дышал уже, кажется, весь двор, а челядь сбивалась с ног насчет «это туда, а это — сюда!», ее губы все еще постыдно немели, когда наедине с собой Имоджин пыталась выговорить: «Олойхор».

Никто, в самом деле, не ожидал, что накануне собственной свадьбы Имоджин схватится работать по хозяйству.

Однако чтобы справиться с невестинской лихорадкой, она не нашла ничего лучше, чем провести день в кладовых и амбарах, проверяя, не нагадили ли мыши в муку, с видимостью смысла переставляла на полках чуланов банки со специями, перекладывала в окованных сундуках белье и одежду, отдушенные луговыми травами. Лелеяла собственные нерешительность и трусость, пока горничные сбивались с ног, готовя ей на завтра расшитое выходное платье.

И когда день приблизился к своему завершению, позолотев и приготовившись обратиться в фиалковый вечер, оказалось, что спряталась она вполне удачно.

Заминка вышла только одна: чтобы вернуться в девичий терем, следовало миновать двор, где оба принца в окружении неизменной горластой ватаги своими средствами сражались с собственным предсвадебным мандражом. Привычным мужским способом, отчасти в глубине души презираемым Имоджин. Обнаженные по пояс, они опять схватились на мечах.

Кто-то из молодых дружинников топтался и кружил подле, попарно, занятый тем же самым, но в большинстве своем народ за долгий летний день пыл уже поутратил и утомился, ожидая, покуда им разрешат разойтись и приступить к празднованию завтрашних событий. Добрый человек, как известно, за неделю пьян. Похоже, силы оставались только у этих двоих. Судя по себе, Имоджин рискнула предположить, что это играет в их жилах предсвадебный кошмар. Возгласы зрителей подсказали, что на бойцов сделаны ставки, но, как бы там ни было, она собиралась проскользнуть мимо незамеченной.

Ей это почти удалось.

Звон, удар, звук падения, чуть слышное сквозь зубы поминание черта… Единогласный разочарованный вздох: видно, большая половина зрителей рассталась со своими денежками.

— Имодж, постой!

Ну, не бежать же в самом деле. Ойхо, подняв с земли меч, а с бревен-скамеек — тунику, и вытираясь ею на ходу, спешил к ней. Проиграл, кольнула мысль. Из-за нее. Отвлекся. Она знала Олойхора с детства. Проиграть даже ради нее… этим можно пренебречь, но не заметить этого нельзя. Ким в стороне, не глядя на обоих, вытирался и одевался. Все остальные бесстыдно глазели. Лакомый кусок, услышала она. Девка в самом соку. В лучшей поре.

— Ну, — спросила она, — чего?

Сделала шаг назад, чтобы оказаться вне сферы его волнующего запаха, и уперлась спиной в бревенчатую стену. Словно не заметив, а может — не поняв, Олойхор надвинулся вновь.

— Чего тебе? — сдавленно повторила Имоджин. Бежать было некуда.

— Вечеринка сегодня будет, — сказал Ойхо, разглядывая ее лицо ближе, чем ей бы хотелось, и словно только сейчас вспомнив, зачем он за нею погнался. — Вроде как последняя… для одного из нас. Придешь?

— Э-э-э… а куда? И кто еще будет?

— А меня недостаточно? Там, у девчонок. — Ойхо небрежно мотнул головой в сторону одноэтажной бревенчатой постройки, где были комнаты у девиц.

— Право… разве мне туда можно?

— Да ты не бойся. Никто тебя не обидит, и уйдешь, когда пожелаешь. Циклоп будет, ну вот еще Шныря возьмем для смеху. Четверо вас — четверо нас. Э, я так, в шутку сказал.

Невесте не пристало идти на мальчишник. Там пьянство и разврат. Имоджин это знала. Ее хорошо воспитывали. Но ее тянуло туда неудержимое любопытство. Как это все у них? Какой-то, может быть, тайный знак — за или против? Ей завтра придется назвать имя! Если б хватило решимости, Имоджин бы и вовсе сбежала с узелком. От обоих. Олойхор притягивал ее — но и пугал тоже.

Да уж больно далеко Плоские Земли.

Уже совсем скоро ей придется лечь спать не одной.

Эти девушки… они знают — как.

Когда подойдешь и взглянешь в лицо своему страху, кто знает, может, не так он окажется и страшен? Девки все делают этот шаг.

На робкий стук ей отперла рыжая Карна в красном платье с таким вырезом, что туда, коли невзначай оступиться, можно ухнуть с головой. Им не о чем было говорить, рыжая ничему не удивлялась, а потому Имоджин просто прошла мимо нее сквозь сени в тесный зальчик, устроенный в соответствии с представлениями хозяек о месте, где следует принимать гостей.

По бокам от входа тянулись широкие низкие лавки, застланные цветными половичками, с вышитыми крестом подушками. На одной из них, в густой тени, в свободной позе, подтянув колено к подбородку, сидел Циклоп Бийик. Его кубок стоял рядом, на скамье, а неподвижный взгляд погрузился в декольте Карны. Когда Имоджин возникла на пороге, Циклоп перевел глаза на нее, но тяжелое, как камень, выражение лица изменить не удосужился. С какой стати? Здесь она была не на своей земле, а значит, и правил в отношении нее как бы не существовало.

Шнырь ошивался вокруг столов, поднимаясь на цыпочки, чтобы разглядеть расставленные там яства: копченые крылышки, пироги, нарезанные кусками, сложенными в пирамиды, и привозные заморские фрукты, сласти из отжатой, спрессованной и высушенной ягодной мезги, местное золотистое ячменное пиво и разноцветные вина на всякий вкус. Раз или два рука его протянулась, но Карна отогнала его беззлобным шлепком. Знай свое место.

Судя по всему, она была совершенно равнодушна к наличию или отсутствию Имоджин. Остановившись в торце стола, рыжая окинула его придирчивым взглядом. Видно, именно она отвечала здесь за угощение.

Имоджин судорожно вздохнула. Натоплено было слишком жарко, а окна — с бычьим пузырем, а не слюдяные, как в тереме — завешены от комаров. И тяжелый приторный запах неизвестных курений, с непривычки вызвавший у Имоджин головокружение и чуть ли не дурноту. Все как будто ненавязчиво диктовало местные правила игры, располагая избавиться от лишнего надетого.

Во всяком случае, ворота рубах на мужчинах были распахнуты, и никого это, очевидно, не стесняло.

Ким, занявший лавку у стены, противоположной Циклопу, приветствовал Имоджин взмахом руки. Она совсем уже хотела сесть с ним рядом, когда разглядела, что место занято. На скамье, положив голову Киму на колени, раскинулась белобрысая Молль. Платье на ней было нежно-голубое, и, опустившись, рука Кима зарылась в ее локоны, и словно сама по себе принялась перебирать их.

Эта пара забрала в свое распоряжение целую бутыль с вином, и, как показалось Имоджин, оба были уже более чем пьяны. Сцена эта больно ее кольнула. Олойхор не показывался. Никому не нужная, она сделала осторожный шажок к дверям.

— О! — услышала она голос, низкий и даже хриплый. — Дорогая гостья. Здравствуй. Проходи.

Дальнюю стену зальчика прорезали три полукруглые двери в три частные комнатки, как сообразила Имоджин, для уединения. В конце концов, где-то же должны эти особы отдыхать даже друг от друга. Все три проема были завешены кисеей и изнутри подсвечены. Дайана стояла на пороге средней, и при виде нее Имоджин сделала несколько невольных шагов в обратном направлении.

На смуглой диве был лишь прозрачный платок, обернутый вкруг бедер, а корсаж… Только встав вплотную, Имоджин смогла определить, что все изысканные узоры белоснежных кружев, похожие на изморозь на окне или на художественный орнамент дорогого кованого клинка, просто нарисованы на бронзовой коже. Смоляную кудрявую гриву Дайана пустила по плечам и спине. Назвать ее одетой язык не поворачивался. И в то же время лицо этого порока было изумительно прекрасно. Столь же величественно она вошла бы, облаченная лишь в гирлянды цветов. Впрочем — а кто сказал, что не входила?

И времени, и фантазии у нее было ой сколько! Олойхор… всегда получает лучшее.

— Кого бы ты ни выбрала, — сказала Дайана, — ты заберешь отсюда половину жизни. Или всю жизнь.

— Мне это тоже, — Имоджин сглотнула, — предписано сверху.

— Это достойный путь. — Дайана не то кашлянула, не то поперхнулась смешком. — И достаточно приятный к тому же. Такая, как ты, верно, не станет замужем скучать?

— Соскучишься тут. — Имоджин вспомнились все сегодняшние мешки и банки. А ведь пойдут еще дети! Да-а!

— И что же? Приговор уже вынесен? В смысле — выбор уже сделан?

Вкрадчивость и жара. Имоджин посмотрела прямо в расширенные зрачки Дайаны. Непохоже, чтоб та была хоть сколько-нибудь пьяна.

— Я должна назвать имя только завтра, — ответила она. — В присутствии официальных лиц. Если они каким-то образом узнают раньше, я лишу их маленького сюрприза. Из них не так-то легко выбрать, верно?

— Тут тебе никто не подскажет. — Красавица смотрела мимо нее. — Разве что попробуй обоих, пока есть время. Не то гляди, ошибешься на всю оставшуюся жизнь.

— То есть? — не поняла Имоджин.

Смуглянка отвела взгляд, усмехнувшись одними губами. Взор ее сделался мрачным, а пальцами она тронула кисею.

— Гляди, — сказала она. — Твое право.

И чуть наклонила голову. Имоджин однако поостереглась воспринять это как поклон.

— Почему мне кажется, будто кто-то просил выяснить это для него? Или Олойхор только приказывает?

Дайана продолжала усмехаться, все так же глядя в упор.

Имоджин не пила вина, но от духоты голова у нее пошла кругом… или же тут в огонь были брошены запретные травки. Ей казалось, что вокруг стоит гул и визг, и непонятно, какую долю этого шума составлял ток крови в ее собственных висках. Еще краем глаза она успела углядеть, как Молль за руку протащила за свою занавеску упирающегося Кима, а после уже поспешила выйти на двор.

Терем громоздился перед ней — несколько шагов всего. В крохотных окошках, прорезанных в бревенчатых стенах одно над другим, всюду горели огни. Имоджин схватилась руками за голову и зажмурилась. Оказаться бы сейчас не здесь, а посреди огромной, зеленой плоской равнины, в кругу стоячих камней, куда водил ее отец.

Давным-давно, и видно оттуда было далеко-далеко во все стороны. До самого моря. Камни завертелись хороводом, и такая ясность и покой…

За спиной у нее хлопнула дверь, сбив ее с мысли и не позволив даже мысленно достигнуть желанной земли.

Олойхор в распахнутом жилете, белея в темноте сорочкой, догнал ее, перепрыгнув на бегу подвернувшуюся скамью.

— Ты уже ушла? Что… она тебе сказала?

Имоджин в панике попятилась. Она его там не видела. Где он ждал? За занавеской… в комнате Дайаны?

— Если она вякнула что-нибудь не то, завтра же уйдет отсюда. Пешком. Босиком!

Против воли она улыбнулась, что, видимо, и было его целью, Ойхо есть Ойхо, даже спустя восемь лет. Возбужденный и убедительный. Как все они, слегка пьяный на самых законных основаниях.

Как оказалось, зря она утратила бдительность. В следующую секунду ее впечатали спиной в бревна, и Олойхор впился ей в губы и держал ее так, пока она не перестала вырываться, практически покоренная или, может быть, обессилевшая перед его напором. Тело его сквозь ткань казалось просто раскаленным.

— Вот так! — сказал он ликующим шепотом. — Я хотел это сделать и сделал. Я хотел, чтоб ты знала это до завтра. Это может быть нашим, Имоджин. Ты и я.

— До завтра, — промычала она невнятно, отодвигаясь и нашаривая спиной дверь. — Спокойной… э-э-э… ночи.

Вот ужас-то! Какое развлечение для воротной стражи!

2. Выбери меня!

Ритуальный этикет предписывал невесте предстать перед собранием последней. Проще умереть, чем пережить это время. К счастью, Имоджин не пришлось ничего делать самой: спозаранку ее покои наполнились толпой полузнакомых королевских родственниц, решительно присвоивших себе бразды. Имоджин оставалось только покорно поворачиваться в руках их расторопных прислужниц. Ее вымыли прямо в спальне, не позволив спуститься в дворовую баню, ополоснули в семи ароматных водах и вытерли новым льняным полотенцем, специально для этого дня сотканным и расшитым вперемежку петухами и солнцами. К слову, Имоджин предпочитала старое белье, просто потому, что оно мягче и не так царапается.

От нее требовалось только стоять, опустив руки. Казалось, ей бесконечно долго расчесывали волосы, вплетая в них зеленые ленты. На голову вместо ежедневной повязки невесты, которую она носила с малых лет, надели маленькую ажурную шапочку, сплетенную из тонкого шнура и украшенную цветами. Тяжелые золотые височные кольца сегодня тоже символизировали полуденное солнце. Словом, к моменту, когда настало время облачаться в платье, Имоджин уже вполне созрела, чтобы покончить со всем этим раз и навсегда. Одним решительным ударом.

Все свое приданое Имоджин сшила и вышила сама под руководством Агари, но подвенечное платье ей готовили девки, в страшной от нее тайне. Его внесли на вытянутых руках, и если ждали восторгов и ахов, то невеста всех разочаровала. То есть, если бы то была не ее свадьба, она вполне отдала бы должное их трудам. Сейчас же Имоджин едва видела, что на нее надевают. Пусть спасибо скажут, что зубами не стучит.

И все же оно было великолепно. Сплошная вышивка по самому тонкому белому полотну: причудливые переплетения трав, сгущающиеся на вороте, у запястий и по подолу в неразличимый глазу запутанный узор. Даже если бы Имоджин в приступе вредности кинулась проверять, едва ли она нашла бы хоть узелок с изнанки. Агарь-то скорее всего проверяла. Талию подхватили поясом, зеленым, с тканой золотом вязью. На ноги вместо привычных сандалий из ремешков или чуней, в каких, в зависимости от времени года, Имоджин круглый день крутилась по двору и закромам, ей выдали настоящие башмачки, полностью закрытые, и со шнуровкой. Жаркие.

Будет вселенская беда, коли на невесту пылинка сядет.

Утешало, впрочем, что всего и дороги — двор перейти, от терема семьи к общему, где Клаус и Лорелея своею властью могли кого угодно объявить мужем и женой, коли за скреплением уз приходили к ним, а не к богам.