И в момент, когда нервы людей были напряжены до предела, в переговорных трубах всех отсеков послышался громкий голос:
      - В центральном!
      По переговорным трубам в такие моменты обычно передавались только очень важные сообщения.
      - Есть в центральном! - ответило сразу несколько голосов.
      - Обед готов! - послышалось из трубы. Раздался дружный смех подводников центрального поста. Его оборвал омерзительный лязг - минреп невыносимо медленно, выматывая душу, скользил по корпусу лодки.
      Теперь никто, кроме гидроакустика, не обращал внимания на удалявшиеся шумы катеров-охотников. Главная опасность была здесь, рядом, и все наши мысли были об одном: уйти от нее...
      Пока мы преодолели минное поле, корпус лодки восемь раз коснулся страшных минрепов. Восемь раз "Малютке" угрожала гибель, но, используя все свои маневренные возможности, она, наконец, благополучно вышла на чистую воду.
      - Минное поле прошли благополучно! Поздравляю славных подводников с очередной победой над ненавистным врагом! - передал я по переговорным трубам во все отсеки и тут же добавил: - Обедать!
      После обеда мы всплыли на перископную глубину, чтобы узнать, что делается на море.
      Погода по-прежнему стояла на редкость тихая. Безоблачное небо было озарено только что оторвавшимся от гребня горы Айя солнцем. В окуляре перископа обозначились два вражеских самолета, которые шли на бреющем полете и, видимо, тщательно просматривали морскую гладь.
      Всплыть было нельзя. И в то же время под водой невозможно было исправить многочисленные повреждения, связаться с командованием и зарядить аккумуляторы.
      - Придется идти под водой самым малым ходом, - сказал я Косику, опуская перископ.
      - Другого выхода нет, - согласился он. - Если с такими энергозапасами катера поймают нас, будет трудно...
      Весь день мы шли под водой, невидимые, как нам казалось, врагу. Солнце начало клониться к западу, когда вахтенный офицер попросил разрешения уйти на глубину.
      Я бросился к перископу и увидел фашистский самолет, описывавший над нами круги.
      Оказывается, лодка оставляла за собой след: из поврежденной цистерны просачивался соляр.
      "Малютка" ушла на большую глубину. Я отсчитывал каждый пройденный нами кабельтов, ибо след от соляра был такой, что, заметив его в перископ еще до погружения на глубину, Косик высказался по адресу немецкого летчика:
      - Удивляюсь, как этот балбес не обнаружил нас и не вызвал охотников еще утром.
      Продержавшись на большой глубине до наступления темноты, "Малютка" снова всплыла. Теперь можно было как следует осмотреть повреждения. И хотя их было очень много, лодка не потеряла боеспособность.
      В памятные дни Великой Отечественной войны не раз приходилось удивляться тому, как могли боевые механизмы подводных лодок типа "Малютка" выдерживать труднейшие испытания, которым они подвергались. Помню случай, когда один из прославленных подводников капитан-лейтенант Валентин Комаров прямо на пирсе расцеловал рабочих - представителей завода, вышедших вместе с моряками встречать возвращавшуюся из боевого похода лодку-победительницу.
      Потопив большой транспорт противника, лодка Комарова подверглась ожесточенному преследованию. Уклоняясь от фашистских охотников целые сутки, она получила почти прямое попадание глубинной бомбы. Шестой отсек был полностью затоплен, главный электромотор вышел из строя, линия вала в районе подшипника Митчеля работала в воде. Взрывной волной была сильно повреждена кормовая часть корпуса. И несмотря на все эти, казалось бы, смертельные для маленькой подводной лодки повреждения, она ушла от преследования врага и вернулась в базу.
      ...Исправив антенну, мы дали радиограмму с донесением о результатах боевого похода. Однако, когда мы пришли в базу, выяснилось, что здесь уже знают о потоплении у Лукульского створа советской подводной лодкой вражеского танкера. Оказывается, партизаны, наблюдавшие за морем с берега, все видели и сообщили об этом нашему командованию.
      Срочный выход
      Клуб береговой базы был переполнен. Тут были не только подводники, рабочие ремонтных мастерских и гражданские служащие нашего соединения, но и приглашенные на торжество колхозники из окрестных деревень.
      На сцене клуба был установлен большой стол, покрытый красной материей. Офицер штаба флота аккуратно разложил на нем коробочки с правительственными наградами.
      Члены экипажа нашей "Малютки" уселись в передних рядах среди других подводников, которым должны были вручаться высокие награды.
      Прибыл командующий флотом. Приняв короткий рапорт, адмирал поднялся на сцену и приказал зачитать Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении подводников нашего соединения.
      Невозможно забыть счастливые лица моих боевых друзей - матросов, старшин и офицеров, один за другим поднимавшихся на сцену и получавших высокую награду в тот знаменательный в нашей жизни день. Каждый член нашего экипажа был награжден орденом или медалью. Теперь на "Малютке" не оставалось ни одного человека, не отмеченного высокой правительственной наградой.
      - От всей души поздравляю вас, товарищи доблестные подводники, с получением высоких правительственных наград, - обратился командующий с короткой речью к награжденным. - Сегодня праздник для всех нас. В нашей среде появилась новая группа орденоносцев-богатырей. Наш народ, наша страна и ее Вооруженные Силы переживают волнующие дни. Враг отступает по всему фронту! Мы знаем, что это еще не окончательная победа. Чтобы победить окончательно, Красной Армии и Военно-Морскому Флоту, нашему народу придется приложить еще много усилий. Но дыхание победы уже чувствует каждый советский человек.
      - Товарищи подводники! - продолжал адмирал. - Победы Красной Армии и Военно-Морского Флота не могут нам с вами вскружить головы. Мы знаем большевистское правило - никогда не зазнаваться, всегда трезво оценивать обстановку и бить противника по его слабым местам наверняка и беспощадно! Это обязывает нас неустанно совершенствовать свое боевое мастерство, изучать новую технику, поступающую на наши корабли. Вручение вам высоких правительственных наград обязывает каждого из вас и всех вместе умело и решительно, не щадя своей жизни, развивать и множить боевые успехи, громить и уничтожать корабли, транспорты - все, что плавает под фашистским флагом.
      - Еще раз поздравляю вас, товарищи, - закончил командующий, - и желаю вам новых боевых успехов в борьбе с врагами Родины!
      Лишь только адмирал кончил, все начали поздравлять награжденных, пожимать им руки.
      - Душевно поздравляю, Ярослав! - передо мной стоял секретарь райкома партии Дмитрий Тарба. Из-под густых бровей на меня смотрели умные глаза. Поздравляю от себя и от имени всего нашего района весь экипаж и тебя в том числе. Одновременно, пользуясь случаем, передаю приглашение ваших шефов, рабочих и работниц чайной фабрики, прийти к ним в клуб на вечер. При этом они не просили меня поздравлять "малюточников" от их имени, сказали: "Сами это сделаем на вечере..."
      В дни войны, где бы мы ни базировались - временно или постоянно, мы везде ощущали братскую заботу о нас всех советских людей. Лишь только мы приходили в новый порт, сразу же устанавливалась тесная связь с местными партийными, комсомольскими и советскими организациями, которые делали все для того, чтобы хоть немного облегчить наше положение. Предприятия брали шефство над кораблями и частями, помогая им во всем.
      Над "Малюткой" уже давно шефствовали рабочие и служащие чайной фабрики, и день вручения нам высоких правительственных наград они законно считали торжественным днем и для себя.
      - Приглашение шефов мы принимаем с радостью, но... когда у них вечер? спросил я секретаря. - Мы в этот день не будем заняты?
      - Вечер у них сегодня, конечно.
      - Не можем. Сейчас артисты Киевского драматического театра дают здесь специально для нас концерт, - я показал на опущенный занавес, - неудобно нам уходить...
      - Концерт дается в честь всех награжденных, а награждены не только ваши подводники, но и много других, - упорствовал Тарба, - так что, я думаю, "малюточникам" надо туда...
      После недолгих споров мы решили обратиться к экипажу, чтобы каждый сам решил - идти ли на вечер к шефам или оставаться в клубе. Все, не задумываясь, изъявили желание идти на шефский вечер.
      - Я же тебе говорил: им там будет лучше, они там потанцуют, повеселятся, торжествовал Тарба, - а мы с тобой побудем здесь. Артисты не обидятся. Тем более, что в клубе все равно места всем не хватит.
      - Нет, - возразил я, - раз весь экипаж будет там, и мне надо туда.
      - А я склонен думать, что не обязательно, - дружески хлопнул меня по плечу Тарба. - Иногда веселиться даже лучше без начальства...
      Мы рассмеялись.
      Нам недолго пришлось смотреть концерт. Из штаба пришел рассыльный и шепотом доложил сидевшему рядом с нами Хияйнену о том, что с моря возвращается с очередной победой подводная лодка "М-117". Командир дивизиона тут же вышел из зала. Мы с Тарбой последовали за ним. О возвращении корабля из похода вскоре узнали моряки, которые также устремились к пирсам для встречи победительницы.
      Была уже ночь, и, чтобы не наскочить на стоявшие на рейде многочисленные суда, "М-117", медленно, как бы на ощупь, двигалась по тщательно затемненной гавани к месту швартовки. Прошло более получаса, прежде чем она подошла к пирсу. С мостика молодцевато соскочил командир лодки капитан-лейтенант Астан Кесаев, скомандовал "Смирно" и доложил командиру дивизиона:
      - Товарищ капитан второго ранга! Подводная лодка "М-117" вверенного вам дивизиона возвратилась из очередного похода, выполнив боевое задание. Потоплен транспорт противника водоизмещением 5000 тонн. Личный состав здоров, механизмы имеют небольшие повреждения!..
      - Вольно! - Хияйнен пожал могучую руку Кесаева. - Поздравляю вас! Признаться, я ждал от вашего корабля победы, очень рад, что не ошибся.
      Комдив и сопровождавшие его офицеры обошли все отсеки "М-117" и поздравили всех членов экипажа с очередной победой над врагом и благополучным возвращением в базу. После этого по приказанию Хияйнена командиры подводных лодок и офицеры штаба и политотдела собрались в кают-компании плавбазы "Эльбрус", и Кесаев подробно рассказал нам о боевых действиях "М-117" в последнем походе.
      Подводная лодка встретилась ночью с вражеским конвоем, который шел из Констанцы в Одессу. Тоненький серпик молодой луны тускло освещал мглистую поверхность спокойного моря, и сигнальщики не могли обнаруживать корабли и транспорты противника на расстоянии, превышающем 5-7 кабельтовых. Гидроакустическая аппаратура того времени плохо работала в летние месяцы, особенно на Черном море. Поэтому конвой фашистов, состоявший из двух транспортов и большого числа охранявших их малых судов, обнаружен был лишь тогда, когда он, двигаясь черной лавиной, наполз на "М-117" и подводная лодка случайно оказалась внутри ордера. Подводники не растерялись и тут же пристроились в общий ордер и начали двигаться вместе с конвоем, выжидая, когда можно будет развернуться и выпустить торпеды по транспортам.
      - Более часа мы шли в составе того проклятого конвоя, - Кесаев вытер вспотевший лоб, - и никак не могли выбрать момент для атаки. Справа от нас шли катера-охотники. Мы оказались в строю колонны самоходных барж, а слева на траверзе мы имели головной транс порт, за ним в 3-5 кабельтовых шел второй...
      - Как же это вас не обнаружили? - удивился я.
      - Меня это даже возмущало. Мы считали себя оскорбленными, что фашисты обращали на нас так мало внимания. Наблюдение у них, вероятно, аховое, Кесаев развел руками и улыбнулся. - Во всяком случае я за них не отвечаю...
      Мы все рассмеялись.
      - Силуэты наших лодок ночью очень похожи на силуэты самоходных барж, комдив словно пытался оправдать ротозейство фашистов.
      - Когда конвой развернулся вот здесь, у мыса, - Кесаев ткнул карандашом в карту, - и лег курсом на север, кто-то на мостике пошутил: "Так они нас могут привести в свой порт". Однако никуда им не удалось нас привести. В 3 часа 23 минуты раздался сильнейший взрыв. Головной транспорт фашистов загорелся в море как гигантский факел, и начал тонуть. Нам стало ясно, что транспорт, вероятно, наскочил на мину и...
      - Нет, - возразил комдив, - не то. Конвой атаковал Борис Кудрявцев и торпедировал транспорт... - Hy-y?.. - Кесаев даже вскочил. - Вот молодец, рыжий черт. Орел! А где он сейчас?
      - Возвращается в базу, - с ноткой самодовольства отвечал Лев Петрович, но прибудет только завтра. Лодка медленно идет, имеет существенные повреждения линии вала и машин. Кудрявцев сообщил, что после атаки очень сильно бомбили...
      - Да, да,, да! - спохватился Кесаев. - Значит, это он принял на себя всю ярость контратаки противника...
      - Вы рассказывайте по порядку, - поправил Хияйнен.
      - Да, так вот. Как только взорвался головной транспорт, все баржи в конвое начали поворот вправо, в сторону моря. В этот момент мы и получили возможность маневрировать для торпедной атаки. Лодка на полном ходу резко развернулась вправо, и через минуту мы выпустили две торпеды по второму транспорту. Обе попали в его кормовую часть. Транспорт, охваченный пламенем, начал тонуть, но мы не могли наблюдать за ним. Сыграли срочное погружение и ушли под воду. Катера-охотники уже бомбили, как мы тогда думали, "чистую воду" по другую сторону конвоя, и нас некому было преследовать. Теперь-то, конечно, понятно, что враг преследовал подводную лодку Бориса Кудрявцева, а о нашем присутствии вообще не подозревал...
      - Нет, они вас обнаружили, но не считали достойным противником... пошутил Прокофьев, но, встретив осуждающий взгляд комдива, осекся.
      - Шутки потом, - строго оказал Лев Петрович. - Значит, на вас не сбросили ни одной бомбы?
      - Никак нет, нас не преследовали вообще.
      - А где же вы получили повреждения, о которых докладывали в рапорте?
      - Ах, да, - вспомнил Кесаев, - это еще раньше нас ловушки поймали, на переходе...
      - Поймали и всыпали? - прыснул Прокофьев.
      - Опять шутки! - одернул его Лев Петрович, но и сам не выдержал и рассмеялся. - Ему все же всыпали меньше, чем вам, вы, очевидно, помните...
      - Зато мы одну ловушку сами послали к праотцам, а "М-117", я вижу, нет, под общий смех парировал нападки комдива Прокофьев.
      - Расскажите о соприкосновении с ловушками, - Продолжая улыбаться, приказал Лев Петрович Кесаеву.
      - Еще в пути, за восемь часов до занятия позиции, находясь в надводном положении, мы вдруг встретились с ловушками. Видимость была не более 10-12 кабельтовых, и мы просто наскочили на них. Расстояние до головной ловушки не превышало 8-10 кабельтовых. Сразу же сыграли срочное погружение, ушли за большую глубину и начали маневрирование с целью уклонения. Но лодка тоже оказалась замеченной, и преследование началось немедленно. На нас сбросили 56 глубинных бомб и причинили лодке повреждения. Мы уклонялись в течение четырех часов и, надо признаться, едва-едва оторвались от невероятно цепкого врага. У них, видно, гидроакустика работает хорошо...
      - На разбор похода с офицерским составом приготовите подробную карту не только боевого соприкосновения с конвоем, но и с ловушками, - приказал комдив Кесаеву. - Эти суда-ловушки представляют известную опасность для нас, и ими нельзя пренебрегать. Каждому командиру корабля надо изучить все подробности их тактических приемов и все имеющиеся о них разведывательные данные. Установим такой порядок: перед выходом в море командир лодки сдает зачет... нет, специальный экзамен по судам-ловушкам врага.
      - Опять экзамен! - вырвалось у кого-то из сидевших в задних рядах.
      Хияйнен слышал эту реплику, но промолчал. Лев Петрович очень любил экзаменовать подчиненных, причем самым строгим образом. Многие офицеры не сразу осознавали необходимость постоянного штудирования уже изрядно приевшихся предметов и тяготились строгостью начальника, но, побывав в море, в боевых переделках, те же подводники не раз с. благодарностью вспоминали "дотошного батю" Льва Петровича, который заставлял их по-настоящему овладевать своей специальностью, без чего победа над врагом была немыслима.
      - Как действовал экипаж в бою? - спросил комдив.
      - Все подводники в бою вели себя отлично, - отвечал Кесаев, - по действиям подчиненных у меня замечаний нет.
      - Мне кажется, вы недостаточно самокритичны, - заметил комдив. - Почему сигнальщики поздно обнаружили конвой и суда-ловушки? Оба раза, по-моему, они просто прозевали и поставили корабль в тяжелое положение, а вы говорите: замечаний нет.
      - Товарищ капитан второго ранга, - упорствовал Кесаев, - видимость плохая была. За что же сигнальщиков винить? Я ведь сам с мостика не, сходил, все время смотрел за горизонтом и не смог своевременно обнаружить. Противник совсем нас не заметил, хотя мы...
      - Ну во-от, нашел с кем равняться, - расхохотавшись, зашумели сразу все.
      - Нет, нет, нет! - спохватился Кесаев. - Я же не равняться...
      - Вот что, - заметил строго комдив, - вы проверьте еще раз вашу оценку работы сигнальщиков в походе. Имейте в виду, что, когда на кораблях будут прорабатывать материалы похода, ваших сигнальщиков будут критиковать нещадно, а заодно с ними и вас... за отсутствие требовательности.
      - Есть! - коротко ответил Кесаев.
      - В лучшую сторону есть отличившиеся? - спросил комдив.
      - Есть. Я считаю, трюмных машинистов надо всех выделить, как лучших. Они рекордно быстро исправили основные повреждения механизмов и обеспечили боеспособность корабля.
      - Подумайте о представлении их к правительственным наградам. Доложите свои соображения завтра. А сейчас идите мыться, есть и отдыхать. Мы пойдем досматривать концерт, - заключил Лев Петрович, глянув на ручные часы.
      На палубе плавбазы было по-прежнему многолюдно. Матросы и старшины слушали подводников "М-117", рассказывавших подробности о последнем победном походе своего корабля.
      - Ярослав Константинович! - услышал я знакомый голое, - Вы знаете, какое интересное письмо я получил только что? Просто диво.
      - Нет, конечно, откуда же мне знать...
      - Алексея Васильевича помните?
      - Какого Алексея. Васильевича?
      - Алексея Васильевича Рождественского, неужели не помните? Учителя, в Севастополе.
      - Помню, как же не помнить! Он ведь тогда струсил и решил ехать умирать домой в деревню. Где же он? Жив, значит?
      - Не только жив, но даже отличился в боях с фашистами! - Метелев говорил очень возбужденно. - В партизанах был, ранили, сейчас находится на излечении в каком-то госпитале, награжден орденом Отечественной войны. Молодец, верно?
      - Даже не верится. Вот уж не ожидал я от него такой прыти.
      - Мне кажется, он тогда не вполне понимал обстановку. Он еще не сознавал, что началась не простая война между государствами, а смертельная схватка за сохранение самого дорогого - нашего социалистического государства. А когда позже он понял, наконец, что вопрос стоит так: быть или не быть социализму, придут темные силы фашизма в нашу страну или они будут уничтожены, Рождественский, как настоящий патриот своей Родины, поборол в себе чувство страха и неуверенности и надежно занял свое место в строю бойцов - народных мстителей...
      - Вы, конечно, правы, дядя Ефим, - согласился я.
      - В этом сила нашего государства, проявление любви нашего народа к социалистическому Отечеству. Отсюда и массовый героизм на фронте, и презрение к смерти, и самоотверженный труд в тылу, и железная воля к победе, и жгучая ненависть к врагу, и другие качества наших людей...
      - Вы на концерт не идете? - прервал я разговор.
      - Иду, пойдем, по дороге поговорим. И мы пошли в сторону клуба, куда направлялись и другие подводники, приходившие встречать "М-117".
      - О чем еще пишет Рождественский? - спросил я, когда мы сошли с трапа и направились в сторону береговой базы. - Как он узнал ваш адрес?
      - Он просто адресовал: "Командующему Черноморским флотом - для Ефима Ефимовича Метелева", и я, представьте себе, получил письмо. Написано оно в патриотическом духе, и в нем много интересных мыслей. А в конце письма он просит, чтобы я сообщил ему свой адрес. Хочет выслать мне деньги, которые он взял у меня в Севастополе.
      - Война войной, а долг помнит.
      - Чудак он, конечно. Зачем мне эти деньги? Хорошо, что написал, я очень доволен, но о деньгах он зря...
      - Дядя Ефим, а письмо это при вас? - Я специально искал вас, чтобы показать его. Мне не хотелось бы, чтобы вы остались плохого мнения об Алексее Васильевиче. Вы осудили его за растерянность. Мне даже жаль было старика. А теперь он реабилитирован, не так ли?
      - Я считаю, вполне. Но тогда он ведь струсил, ну, а разве можно уважать труса?
      - Да, тогда он, конечно, растерялся, это верно.
      - Дядя Ефим, мы у себя на лодке проводим "минутки обмена письмами". Собирается весь экипаж, и каждый, кто получил от своих близких и родных интересное письмо, читает его вслух, а затем мы обмениваемся мнениями...
      - Знаю об этом. И не только на вашей, на многих других лодках делают то же самое.
      - Так вот, может быть, и письмо Рождественского...
      - Думаю, что и оно будет иметь воспитательное значение. С удовольствием зачитаю его твоим подводникам. Договорились. Когда это нужно?
      - Завтра в обеденный перерыв, на пирсе, согласны?
      - Хорошо. Только ты меня не задержишь?
      - Обычно мы отводим на это полчаса. Я тоже хочу зачитать товарищам отдельные куски из писем, полученных мною.
      - Что же это за письма?
      - Из Сванетии, - показал я на север, где, несмотря на темноту ночи, довольно явственно различались белевшие вдали снежные вершины гор, за которыми была моя родина.
      - Переписываешься с земляками? Это весьма похвально!
      - К сожалению, не могу похвастаться, что я им много пишу. Пишут больше они. Но изредка все же отвечаю.
      - И то хорошо. Осуждаю тех, кто забывает о своих земляках, родственниках и друзьях и не находит времени, чтобы хоть изредка писать им.
      - Я хочу поделиться с подводниками письмом одного свана из села Лабскалд. Это село расположено на высоте 2500 метров над уровнем моря, на самой, так сказать, мансарде Кавказа...
      - Ты мне почти никогда не рассказывал о Сванетии, а о ней мало кто знает.
      Мы дошли до клуба, и Метелев остановился, не собираясь входить в помещение.
      - Если не возражаешь, постоим, поговорим еще немного.
      - А может, встретимся в другой раз?
      - Нет, в другой раз у нас может не найтись времени. Ты расскажи, хотя бы коротко, о своей Сванетии.
      - Ну что о ней можно сказать коротко? - призадумался я. - В высокогорной котловине, зажатой между Главным Кавказским и Сванским хребтами, расположена крохотная страна Сванетия. Некоторые вершины этих гор, окружающих нашу маленькую страну, выше знаменитого Монблана.
      До Октябрьской революции цивилизованный мир почти ничего не знал о Сванетии. И сваны почти ничего не знали о цивилизации. Отгороженные труднопроходимыми горами и ущельями, сваны долгие столетия были оторваны от всего мира. Впрочем, сваны и не стремились к общению с внешним миром, так как именно оттуда исходила угроза порабощения. И сваны жили в постоянном страхе, в ожидании нашествия иноземных поработителей. Именно этим и объясняется, что дома сванов представляют собою неприступные в высокогорных условиях крепости, замки. Сваны строили свои дома из камня, зачастую без окон, и над каждым домом возвышалась белая, в четыре - пять этажей, башня, служившая свану и его семье укрытием в случае вражеского нападения. Мингрельский князь Дадиани в 1645 году вторгся со своей дружиной в Сванетию, но ему удалось завоевать, ограбить и разорить лишь несколько сел.
      Сваны других селений, засевшие в своих башнях, выдержали осаду и затем разгромили врага.
      Шапка князя Дадиани и поныне хранится в мужальской церкви Спаса, как вещественная память о боевых делах сванов.
      Подобных набегов Сванетия помнит много. До Октябрьской революции не было случая, чтобы в эту страну "постучался кто-нибудь с добрым намерением". Все стремились поработить ее. Ко времени Октябрьской революции вея страна, за исключением самой верхней, восточной части, по праву называемой Вольной Сванетией, была захвачена князьями Дедешкелиани и Дадиани. Блокированная со всех сторон, подвергавшаяся постоянному соляному голоду, Вольная Сванетия в 1853 году была вынуждена присягнуть на верность русскому царю и принять русское подданство. Сванам было обещано очень много, но царское правительство и не думало выполнять свои обещания.
      Самодержавная политика и княжеский гнет тормозили развитие экономики и культуры Сванетии. Страна не имела даже дорог для связи с внешним миром. Царское правительство и обосновавшиеся, здесь князья были заинтересованы в том, чтобы сваны Оставались в первобытном состоянии, находились во власти суеверий и предрассудков, которые в этом народе, целиком зависевшем от суровой стихии, были развиты, как ни в каком другом народе.
      Мое детство протекало в Сванетии, в селе Лахири, как раз в то время, когда и эту страну озарило солнце Октября. Освобождение сванов от первобытных суеверий и религиозного дурмана происходило, весьма своеобразно. После установления в Сванетии Советской власти страна расцвела. Открылись школы, больницы, сваны потянулись к образованию. Сванов-студентов можно встретить в институтах Тбилиси, Москвы, Ленинграда и других городов нашей Родины. И неудивительно, конечно, что эти великие завоевания для сванов дороже жизни, они не отдадут их никаким оккупантам.
      - На твоем месте, - сказал Метелев, - я обо всем этом рассказал бы морякам "Малютки". Используй и письмо, если оно интересное, и обязательно увяжи его с историей Сванетии.
      - Письмо интересное. Я, конечно, не помню его от слова до слова, но содержание его примерно такое: "Мне уже так много лет, что никто не помнит, когда я родился, да и сам я не знаю, сколько прошло с тех пор лет. Но если бы я был на твоей лодке, которая, говорят, может плавать под водой, то пробрался бы по рекам к врагу и взорвал заводы, где враги делают порох, а без пороха они не смогут воевать. Только, когда будешь завод с порохом взрывать, смотри будь осторожнее, сам можешь погибнуть..." - Конечно, это наивно, но имеет глубокий смысл. О подводных лодках он имеет своеобразное представление, но по-своему пытается вдохновить меня на ратный подвиг.
      - О чем это вы шепчетесь? - послышался В темноте голос проходившего мимо Куприянова. - На концерт почему не идете?
      - Сейчас идем, Иван Иванович, - отозвался Метелев. - Ярослав Константинович рассказывает мне о своей Сванетии.
      - Рассказал бы и нам как-нибудь на общем сборе подводников, - заметил Куприянов. - Договорились? А сейчас айда на концерт!
      Клуб был переполнен. Когда мы вошли в зал, артист начал читать рассказ Петра Северова о трагической судьбе киевской футбольной команды "Динамо". Мастерство актера как бы перенесло нас на стадион оккупированного фашистами Киева.
      ...Вот в первых рядах трибун расположились эсэсовцы. Они довольны своей затеей. Сегодня они продемонстрируют киевлянам преимущество армейских спортсменов, наглядно убедят непокорных русских в превосходстве немецкой нации и в бесполезности сопротивления ей. Стадион заполнен жителями города, насильно согнанными на показательный футбольный матч между немецкой командой "Люфтваффе" и командой местного хлебозавода. Киевляне понимают основной смысл эсэсовской затеи, и, хотя никто не слышал о существовании футбольной команды хлебозавода, в глубине души у каждого теплится надежда: "Авось наши набьют фашистам".
      На стадион выбегает команда "Люфтваффе". Фашистские футболисты в хорошей спортивной форме. Эсэсовцы встречают их маршем на губных гармошках. С противоположной стороны стадиона появляются измученные, истощенные советские спортсмены. Их только что привезла тюремная машина, которая будет ждать их за воротами стадиона. Киевляне узнают своих любимых футболистов - Трусевича, Клименко, Кузьменко, Балакина, Тютчева и других. Это футболисты киевского "Динамо".
      В тяжелые дни защиты столицы Украины спортсмены "Динамо" сражались с фашистскими интервентами далеко за Днепром. Воинская часть, в которой они служили, попала в окружение, и вырваться из фашистских когтей удалось лишь немногим. Захваченные в плен советские спортсмены сперва были брошены в концлагерь, но оккупантам нужны были рабочие руки, и вскоре их прислали на хлебозавод, где они должны были работать по двенадцать и больше часов в сутки, получая за это всего лишь 300 граммов хлеба. Разве могли они думать о каких-то соревнованиях? Но их доставили на стадион под дулами пистолетов.
      Раздается свисток судьи, возвещающий о начале игры. Динамовцы предупреждены о том, что они должны проиграть фашистской команде, иначе смертная казнь. Судья грубо нарушает общепринятые правила не замечая вопиющих хулиганских поступков немецких футболистов и придираясь к советским спортсменам. В первые же минуты игры центр нападения фашистской команды сбивает с ног вратаря, который теряет сознание. И хотя лицо у Трусевича в крови, ему не собираются оказать медицинскую помощь. Эсэсовцы и спортсмены "Люфтваффе" не скрывают своей радости.
      Закусив губы, скорбно молчат киевляне...
      ...Актер сделал паузу, и я окидываю взглядом сосредоточенные лица подводников. В грозном молчании сжимают они зубы. Глаза этих мужественных людей говорят о том, что они готовы к самой жестокой схватке с врагом, чтобы отомстить за поруганную честь советских людей...
      Пользуясь отсутствием вратаря, футболисты "Люфтваффе" забивают мяч в ворота динамовцев. Раздаются свист и крики на скамьях эсэсовцев. Однако вскоре Трусевич приходит в себя и снова занимает свое место в воротах киевлян. И вдруг происходит нечто ошеломляющее. Динамовцы переходят в решительное наступление. Следует атака за атакой, инициатива вырвана из рук "Люфтваффе". Фашистские футболисты в отчаянии пускают в ход кулаки, ругаются и грозят всеми земными карами... Но все напрасно. Правый край Клименко красиво забивает гол. Громовая овация, стадион ликует. Через несколько минут киевляне забивают еще один гол в ворота "Люфтваффе". Диктор по радио грозит "красным агитаторам", выкрикивающим "неуважительные слова" по адресу немецких армейских спортсменов, но его голос тонет в шуме ликующего стадиона.