В битвах под водой

      Глядя на нас, и остальные офицеры и старшины "Малютки" все свободное от работ по ремонту и частых в те горячие дни боевых тревог время стали посвящать совершенствованию своих знаний.
      - За последнее время подводники твоей "Малютки" помешались. В этом, конечно, ты сам виноват! - переступая через леер на борт "Малютки", с места в карьер заметил однажды мой старый приятель Михаил Грешилов. При этом он привычным движением огладил пышную черную бороду, подошел к столику, заваленному чертежами и рисунками, и принялся их рассматривать.
      - Помешались? - повторил я, обнимая своего друга.
      - Говорят, у тебя все - и начальники, и подчиненные - днем и ночью изучают подводную лодку, спешат с ремонтом. Рабочие как будто даже не спят...
      - Война ведь, - отозвался я. - Это не только мое влияние.
      - Нет, твое!
      - Я знаю, ты любишь подбодрить людей. Но имей в виду, я рассчитываю на твою помощь... конечно, советами главным образом.
      - Готов помочь чем могу. Но пока, я вижу, ты сам справляешься... Чувствуется школа Льва Петровича... Я, брат, так же, как и ты, начинал. Поначалу было нелегко, - и Грешилов с увлечением принялся рассказывать о своей службе в должности командира подводной лодки.
      В командование лодкой он вступил два года назад. Задолго до первого выхода в море, пока лодка достраивалась, экипаж сроднился с кораблем, досконально изучил его. И когда в марте 1941 года закончились заводские испытания, на лодке был поднят Военно-Морской флаг.
      В присутствии всего личного состава Грешилов скомандовал: "Военно-Морской флаг поднять! Заводской спустить!"
      В этот миг он понял, что пройден важный рубеж на жизненном пути. Комсомолец из курской деревни, попавший на флот, вступал в ответственную роль командира корабля. И люди, замершие в строю, отныне будут выполнять свой долг перед Родиной, следуя его приказаниям. Они должны повиноваться его воле, учиться у него... Сможет ли он быть таким командиром? Есть ли у него все, что необходимо для этого?
      Недолго пришлось Грешилову свыкаться с новой ролью, всего три месяца. Однако за это время экипаж успел изучить все капризы своей лодки и полюбить ее. Грешилов всячески старался укрепить в экипаже чувство любви к своему боевому кораблю.
      На борту лодки не было человека старше тридцати лет. Большую часть экипажа составляли комсомольцы. Для каждого из них лодка была не только военным кораблем, но и частицей Родины.
      Но знания механизмов и устройств лодки слишком мало для командира корабля. Надо хорошо изучить людей, заниматься их воспитанием. А эту задачу можно решить лишь путем повседневного общения с подчиненными. И Грешилов долго и настойчиво работал со своим коллективом. Зато он мог почти безошибочно сказать, как будет вести себя тот или иной член экипажа в минуту трудного испытания. Знал, что можно довериться главному старшине Борису Сергееву, отлично изучившему свое хозяйство и ревностно следившему за тем, чтобы электрическое сердце лодки не давало перебоев, знал, что можно положиться на старшину торпедистов Владимира Макаренко, исполнительного подводника, влюбленного в свои торпедные аппараты.
      Проверкой экипажа явилась первая учебная атака по эскадренному миноносцу. "Залп" был дан без промаха, и корабль "пошел ко дну". Торпедист Макаренко с чувством собственного достоинства принимал поздравления от товарищей.
      - А что тут удивительного? - говорил он. - Разве хороший торпедист промажет?
      И хоть это была всего лишь первая учебная атака, каждый член экипажа думал тогда так, как старшина торпедистов.
      Никто в те дни не предполагал, что не пройдет и месяца, как из этих торпедных аппаратов придется дать залп не по условному противнику, а по кораблям врага, коварно напавшего на нашу Родину.
      Началась Великая Отечественная война, но экипаж не сразу принял в ней участие. Ему пришлось пройти большой курс боевой подготовки, прежде чем он смог выйти в море, чтобы уничтожать вражеские транспорты.
      - Мы дорожили каждым часом, - рассказывал Грешилов, - чтобы закрепить навыки, приобретенные экипажем в дни мирной учебы. В интервалы между воздушными тревогами, собравшись в кают-компании, офицеры старались заглянуть в будущее. Что принесет экипажу первый боевой поход? Хорошо ли подготовлен экипаж к выполнению воинского долга? Снова и снова тщательно проверяли каждую деталь оборудования лодки, испытывали ее ходовые и маневренные качества, тренировались в быстром выходе в атаку.
      Наконец командование выпустило подводную лодку в море. Долго бороздила она синюю гладь, не встречая противника. Экипаж досадовал: дни уходят, а мы бездействуем. Морякам казалось, что во всем флоте только они не могут использовать свое оружие против врага. Но, досадуя, как и все, мы чувствовали удовлетворение. Экипаж, как говорится, обжил море.
      С первой позиции экипаж возвратился без боевого успеха. Не принесли военной удачи и второй и третий выходы в море. Даже самые нетерпеливые поняли, что на войне терпение так же важно, как и способность к стремительным действиям.
      Другие лодки соединения уже открыли счет потопленных вражеских кораблей. Только наша лодка еще не выпустила по врагу ни одной торпеды.
      - Зато вам потом повезло, - перебил я рассказ Грешилова.
      - И вам также повезет. Все зависит от желания и энергии. Ваша "Малютка" поновее нашей лодки... Я считаю, вы должны нас обогнать в боевых успехах...
      - Да что ты! - рассмеялся я.
      Я так подробно передаю рассказ Грешилова потому, что экипаж, которым он командовал, одержал к тому времени пять блестящих побед. Расспрашивая моего друга, я про себя решил следовать его примеру.
      - Прибыл вновь назначенный к нам матрос Поедайло, товарищ командир, обратился ко мне Косик, - прикажете представить?
      - Зовите!
      - Какой Поедайло? - заинтересовался Грешилов. - Ах, это тот разгильдяй... Недисциплинированный подводник. Правда, в боях участвовал...
      - Храбрый?
      - Раз недисциплинированный, значит, трус и лентяй.
      - На мостик проворно поднялся щеголеватый, краснощекий матрос в лихо сдвинутой на самый затылок бескозырке. Разглядывая его, я невольно припомнил кинофильмы, в которых действовали "братишки" времен гражданской войны с пошлыми манерами и склонностью к анархизму.
      - Матрос Поедайло прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы! - доложил Поедайло. Его довольно красивые круглые глаза самоуверенно "сверлили" меня.
      - Не по уставу докладываете! - вырвалось у Косика, но, встретив мой взгляд, он замолчал.
      - Война, товарищ старший лейтенант! - развел руками Поедайло, искоса глянув на помощника. - Что поделаешь, не до уставов...
      - Вот поэтому-то и следует особенно строго соблюдать уставные положения, товарищ подводничек! - смерив с ног до головы матроса, заметил я.
      - Узнаю вас, узнаю, Поедайло, - вздохнул Грешилов.
      - Ах, простите, товарищ капитан-лейтенант, не заметил, здравствуйте! матрос, казалось, смутился.
      - Ив этом вас узнаю! Вы не имеете права не замечать тех, кого вы должны приветствовать, - сухо заметил Грешилов.
      - Нет, честное слово, не заметил! Вы за тумбой стояли. Оказалось, что матрос Поедайло служил последовательно почти на всех лодках дивизиона и везде проявил себя только с плохой стороны. От него всюду старались избавиться и в конце концов под каким-нибудь предлогом списывали с корабля.
      - Да, от такого нужно избавляться, - пробасил Косик вслед Поедайло, которого боцман уводил через кормовой люк в лодку.
      - Попробуем воспитать, может, что и выйдет из парня, - возразил я.
      - Попробуйте, попробуйте! - иронизировал Грешилов. - Иногда бывают чудеса. Мой боцман с ним ничего не мог поделать. В конце концов он сам однажды напился.
      - Поедайло одолел?
      - Да. А Поедайло потом хвастал, что он перевоспитал самого грозного и исправного боцмана на дивизионе...
      - А сколько же раз он сидел на гауптвахте?
      - Не помню. Но взыскания с арестами он имел... и много раз, - ответил мне Грешилов.
      - Зря, - решительно заявил я. - Недооцениваем гауптвахту. Она иногда помогает.
      - Правильно, - согласился Косик, - я всегда так говорил... А потому, если дали арест, обязательно надо арестовать, а не... дискредитировать свои же решения.
      - Вообще вы, братцы, хлебнете с ним горя, - Грешилов задумчиво посмотрел в иллюминатор козырька мостика.
      Грешилов оказался прав. Поедайло сразу же начал нарушать дисциплину, бравируя своей разболтанностью.
      На следующий же день вечером парторг корабля Петр Каркоцкий сказал мне:
      - Я, товарищ командир, насчет новичка, липового новичка, Поедайло нашего...
      - Почему липового?
      - Какой же он новичок? Он на дивизионе гастролирует давно... все части обошел.
      - Да, говорят, так. Но надо перевоспитать разгильдяя.
      - Надо, конечно, но потребуются крутые меры. Самые крутые.
      - Говорят, он одного боцмана уже... воспитал.
      - Был такой случай, - Каркоцкий расхохотался. - Вам уже рассказали? Это шутка, конечно, но недалекая от правды... Он ведет, нехорошие разговоры среди товарищей. Такие ужасы о войне рассказывает, что прямо запугал всех. Ведь наши матросы еще не обстреляны, под глубинной бомбежкой не были, и они...
      - Верят ему? Каркоцкий задумался.
      - И верят, и не верят. Кое-кто может и поверить. Есть же люди со слабым характером.
      - Надо, чтобы его разоблачили, как труса, - посоветовал я парторгу.
      - Примерно в таком направлении я и ориентировал комсомольцев, но решил доложить вам...
      - Правильно.
      - Да, этот "храбрец" еще воспевает пьянство...
      - Но списывать с корабля не будем. Он пойдет с нами в поход, - решил я.
      - Мне тоже кажется, что списывать нет необходимости. У нас народ хороший. Сумеем переварить такого "героя", - согласился со мной парторг.
      Таким образом, по вопросу воспитания Поедайло мы с парторгом были одного мнения.
      - Еще одно дело, товарищ командир, - проговорил парторг, вставая и собираясь уходить. - Подводная лодка "Агешка" вернулась из очень интересного похода. Нельзя ли попросить командира побеседовать с нашими ребятами?
      Мне понравилась мысль парторга, и я обещал завтра же поговорить с капитаном третьего ранга Кукуй.
      Подводные лодки нашего дивизиона воевали активно, Многие из них уже не раз возвращались из боевых походов с победой, и это сразу же становилось известно всем подводникам соединения. Но и специальные беседы не теряли смысла и интереса. Подводники интересовались прежде всего подробностями, опытом, добытым нередко кровью своих товарищей.
      Поход "Агешки" действительно был весьма поучителен. Лодка охотилась за фашистскими кораблями в северо-западной части Черного моря. На седьмой день поиска она обнаружила транспорты противника. Приготовив к бою торпедные аппараты, командир устремился навстречу врагу. Лодке удалось благополучно прорвать кольцо охранения и торпедировать головной транспорт, груженный боеприпасами: Транспорт был большой, и его груза было достаточно для обеспечения боевых действий целой войсковой части в течение месяца.
      После атаки подводная лодка подверглась ожесточенному преследованию. Фашисты с остервенением сыпали глубинные бомбы на "Агешку", дерзнувшую прорваться внутрь минного поля, считавшегося надежным барьером против наших неопытных, как они полагали, подводников. "Агешка" была первой лодкой, атаковавшей вражеские силы внутри минного поля в северо-западной части моря.
      Преследование длилось долго. Фашисты хотели не только отомстить за серьезный урон, причиненный лодкой, но и заставить советских подводников впредь отказаться от столь смелых маневров. "Агешке" удалось оторваться от врага, но она наскочила на мину и получила серьезные повреждения.
      Впоследствии командир лодки Григорий Кукуй, вспоминая эти напряженные минуты, острил в тесном кругу друзей. Он рассказывал, например, что, пытаясь говорить спокойно, так напрягался, что у него глаза чуть не вылезали из орбит и что отсутствие света в лодке было как нельзя более кстати, так как матросы не могли видеть вибрацию, которой было охвачено все его тело.
      Лодка всплыла в надводное положение. Врага не было, и экипаж получил возможность заняться ремонтом. За одну короткую ночь нужно было сделать столько же, сколько делает хорошая ремонтная бригада за неделю. А утром "Агешка" ушла под воду, чтобы там окончательно подготовиться к новой встрече с врагом.
      Через сутки все было готово к боевым действиям. Не удалось восстановить только связь. И спустя четыре дня лодка обнаружила вражеский конвой, шедший из Одессы на юг. Очевидно, на этих кораблях фашисты увозили награбленное на оккупированной территории имущество. Лодка прорвала кольцо окружения и нанесла удар по головному транспорту.
      Подводники вновь подверглись длительному и ожесточенному преследованию. Однако противнику не удалось сколько-нибудь серьезно повредить "Агешку". Советская подводная лодка вернулась в базу с двумя блестящими победами.
      Подводники слушали Кукуя с большим интересом.
      Во время беседы я внимательно следил за матросом Поедайло, который сидел в переднем ряду. Он слушал очень внимательно и задал много вопросов. Вопросы были деловые, продуманные. Этим он удивил не только меня, но и Кукуя, знавшего матроса по его прежней службе лучше меня.
      - Никак, Поедайло перековался у вас? - заметил Кукуй, как только мы сошли с борта "Малютки". - Он ведь ничем не интересовался, кроме хулиганства, а тут...
      - Не знаю. Он у нас всего несколько дней, - пожал я плечами.
      - Ведь отпетый хулиган и трус! Но сегодня такие вопросы задавал, что прямо... черт его знает, не пойму! Перековался и все!
      - Он третьего дня даже на партийном собрании выступал. И, я бы сказал, довольно дельные советы давал по техническим вопросам.
      - Технику он знает хорошо, но дисциплина-а...
      - Возьму его в море, посмотрю...
      - Кто знает, может, в этом и секрет, - перебил меня Кукуй, - его, кажется, на всех лодках списывали до выхода в море... Попробуй, может, получится. Он ведь единственный в своем роде. Надо бы сделать из него настоящего подводника.
      Кукуй сказал это как бы между прочим, но я задумался над его словами и еще внимательнее стал наблюдать за Поедайло. Может быть, это симулянт? Может, он сознательно нарушал дисциплину, зная, что в море недисциплинированных не берут. В результате перед боевым походом его списывали на очередной ремонтирующийся корабль. Таким образом он достигал своей цели и продолжал безобразничать дальше... Впрочем, все это надо было как следует проверить.
      - Учти, что на твоей "Малютке" не считались с традицией подводников знать свой корабль назубок, - прощаясь со мною, назидательно сказал Кукуй. Мы говорили с твоим предшественником, но он и слышать не хотел...
      - Я принял меры. Завтра начну экзамены, - ответил я.
      - А сам ты... все изучил? - Кукуй испытующе глянул на меня.
      - Кажется, да.
      - Когда будешь опрашивать экипаж, пригласи Грешилова, Сурова или кого-нибудь, кто хорошо знает "Малютку".
      - Ты прав. Обязательно попрошу Сурова. Он самый дотошный...
      При упоминании о Дмитрии Сурове мы рассмеялись. Все моряки знали, что, принимая зачеты от своих подчиненных, он выворачивал у них, как говорили, "все кишки". Подводники шутили, что людям, прошедшим "школу Сурова", воевать - все равно, что у тещи есть блины. Экипаж подводной лодки, которой командовал Суров, к тому времени имел уже четыре крупных победы. Разумеется, его успехи объяснялись не только отвагой и мужеством подводников, но и их твердыми знаниями.
      В бою
      "Малютка" была ошвартована к берегу глубокой протоки. Развесистые ветви дуба защищали ее от знойного августовского солнца. Прямо по носу, в двух кабельтовых от нее, стояла плавбаза "Эльбрус". По единственной тропинке, связывавшей "Малютку" с плавбазой, непрерывной цепью двигались подводники. Они переносили боеприпасы, продовольствие, обмундирование.
      - В шестнадцать часов все должно быть готово! - напомнил я боцману, руководившему работами.
      - Так точно! - ответил боцман Халилов сиплым басом. - Все будет готово!
      - Еще надо в бане помыться, пройти медосмотр, проверить в лодке крепления по-штормовому и...
      - Есть, товарищ командир. Здесь, на новом месте, нас воздушными тревогами не беспокоят, все сделаем, успеем.
      - Хорошо, что мы сюда перебазировались, - согласился с боцманом корабельный штурман лейтенант Глоба, подтянутый, очень юный офицер, - а то эти тревоги все нервы перегрызли...
      - Ваши нервы пилой не перепилишь, не то чтобы перегрызть, - возразил я.
      Лейтенант Яков Глоба принадлежал к числу невозмутимых, даже несколько флегматичных людей. Его ничто и никогда не возмущало, и вывести его из себя было очень трудно.
      - Это только так кажется, - серьезно ответил мне Глоба.
      - Значит, нравится вам это место?
      - Есть свои минусы и здесь...
      - Какие?
      - А взять, например, это, - штурман показал на рога буйволов, которыми была усеяна вся протока. Каждая пара этих причудливых рогов венчала прятавшуюся под водой тушу огромного животного, спасавшегося от дневного зноя.
      - В случае, если нужно срочно, из протоки не выйдешь, - пояснил Глоба, согнать их с места невозможно.
      - Это верно. Но какие мирные животные, не правда ли? Вы их впервые видите?
      - Впервые. Но... они не такие уж мирные. Вчера два буйвола подрались около лодки. Так знаете что было? Едва лодку не опрокинули... Гонялись друг за другом и подняли такую волну, что вода через верхний люк попадала даже в центральный пост. И мы ничего не могли поделать с ними. Вызвали хозяина. Тот притащил горящее полено и начал бить им по носам разъяренных животных. Кое-как усмирил, но заявил, что полного мира между подравшимися уже не будет и что одного из них придется продать.
      На плавбазе меня и штурмана принял командир дивизиона. Он подробно проинформировал нас об обстановке на море в районе позиции, куда предполагалось послать нашу "Малютку". Затем Хияйнен задал несколько вопросов штурману и, видимо, удовлетворенный ответами, отпустил его.
      - Подготовку к походу вы провели хорошо, - сказал мне Лев Петрович, когда Глоба вышел из каюты, - личный состав вашей лодки прошел большую школу...
      - Академию, говорят, - вставил я.
      - Пожалуй, так. Во всяком случае экзамены были настоящие. И вас... немножко подергали, правда?
      - Я ведь тоже экзаменовался...
      - А вы хотели, чтобы вас обошли? Нет уж, с командира спрос должен быть повышенный. Иначе нельзя.
      - Я не в претензии.
      - В общем, теперь все зависит от вас. Экипаж подготовлен для действий в любых условиях. Последние выходы в море показали высокую выучку личного состава и хорошее состояние механизмов. Сегодня с наступлением темноты боевой выход. Точное время в документах. Их вам вручат в шестнадцать часов. Провожать придем.
      Выйдя из каюты комдива, я встретил фельдшера плавбазы, главстаршину Нину Тесленок и понял, почему многие подводники заглядывались на нее. Нина была очень хороша.
      - У вас есть свободное время? - спросил я ее.
      - Смотря для чего, - улыбнулась Нина.
      - Я хочу пригласить вас на подводную лодку...
      - Что вы! Матросы разбегутся: "Женщина на корабле - быть беде"...
      - Вот потому-то я и приглашаю вас. Надо же бороться с суевериями. Мои подводники не разбегутся, не бойтесь. Я им скажу словами грузинского поэта: "Женщина, как мать, украшает общество, она, как благодетель, приносит счастье".
      Мне долго пришлось убеждать девушку посетить "Малютку" в день нашего выхода в море.
      Каким путем проникали различные суеверия в среду советских моряков, объяснить трудно, но факт оставался фактом. Только во время войны эти суеверия получили особенно широкое распространение и приносили определенный вред. Я знаю случаи, когда срывались выходы в море, назначенные на понедельники и тринадцатые числа.
      Хотелось внушить подводникам, что успех зависит только от их выучки, воли к победе, настойчивости. Мне казалось, что бытовавшие среди части моряков суеверия, вера в приметы могут в отдельных случаях привести к фатализму, который в решающую минуту может нарушить контакт между командиром и подчиненными.
      Подойдя к трапу, я пропустил вперед Нину Тесленок. Провожаемая удивленными взглядами подводников, она проворно вскочила на палубу "Малютки".
      - Добро пожаловать! - забыв о субординации, расплылся в улыбке Каркоцкий и протянул руку девушке.
      - Здравствуйте... здравствуйте! - запнувшись, ответила Нина, и на ее щеках выступил румянец смущения. - Меня подводники не заругают? Женщина на корабле...
      - У нас суеверных чудаков мало, - парторг глянул на удивленные лица окружающих и добавил: - Вернее, нет совсем.
      - Я же вам говорил, - поддержал я Каркоцкого, - народ у нас сознательный. - И я громко произнес запомнившееся мне изречение грузинского поэта.
      - Поэту не воевать, дай бог ему здоровья, - буркнул кто-то, вызвав этим общий смех.
      - Главстаршина Нина Тесленок сегодня наша гостья. Будем же гостеприимны! заключил я, вглядываясь в лица моряков.
      Мы пригласили Нину пообедать с нами, и когда после обеда прощались с нею, многим, вероятно, не очень хотелось, чтобы она уходила с корабля. Во всяком случае своей непосредственностью, острым умом и веселым нравом Нина сумела оставить о себе хороший след в сердцах моряков.
      А когда спустились вечерние сумерки и из-за старых чинар, перекрывавших узкую протоку, на лодках стало совсем темно, "Малютка" бесшумно отдала швартовы и развернулась носом к выходу в море. Вскоре темнота поглотила провожавших нас начальников, товарищей и друзей. Подводная лодка двигалась по протоке при полном затемнении.
      Но вот и чинары оказались позади, и "Малютка" закачалась на волнах открытого моря. Теперь о близости берега свидетельствовал только вой шакалов, которые в ту ночь особенно усердствовали по обоим берегам протоки.
      На море был полный штиль. Яркие южные звезды щедро усыпали темное небо. Ничто уже не нарушало тишину, кроме легкого шороха волн и мерного постукивания судовых двигателей.
      - Ну как, товарищ Фомагин, хороший вечерок?
      - Так точно, товарищ командир! - ответил матрос, не отрываясь, как это положено сигнальщику, от ночного бинокля.
      - У вас в Бизяевке такие бывают?
      Иван Фомагин был влюблен в свою Бизяевку, деревню близ Казани, на Волге, и по его рассказам получалось, что лучше Бизяевки на земле места нет.
      - Нет, товарищ командир. Там, конечно, не такие, но... не хуже... Товарищ командир, - переменив вдруг тему разговора, сказал сигнальщик, - Поедайло... и некоторые с ним тоже соглашаются... Плохое у них настроение...
      - Почему?
      - Говорят: тринадцатого вышли... девушка была перед выходом, буйволов в воде не было под вечер... Плохие, мол, приметы.
      - Кто это говорит? - спокойно спросил я.
      - Поедайло. Остальные вслух не говорят, но... тоже так думают...
      - А буйволы при чем здесь?
      - В этих местах буйволы всегда в воде находятся, а перед нашим выходом они все ушли. Поедайло и болтает, что это плохая примета.
      - Поедайло в этих местах впервые, откуда же он взял такую примету? Не иначе, как сам придумал. Буйволы ушли, потому что к вечеру похолодало.
      - И комсорг так говорит, но... Поедайло упорно твердит: а девушка, а тринадцатое число?..
      - А у меня свои приметы, товарищ Фомагин, причем мои приметы проверены в бою.
      - Какие же это? - заинтересовался Фомагин.
      - Вот придем на позицию, утопим фашиста, повернем курсом на базу, тогда и раскрою... А сейчас скажу только, что мои приметы благоприятствуют нашему успешному походу.
      Я знал, что от Фомагина весь экипаж узнает о том, что у командира лодки есть какие-то свои особые приметы. Так оно и получилось. Не прошло и двух часов, как на мостик поднялся Каркоцкий.
      - Товарищ вахтенный офицер, разрешите выйти покурить! - громко произнес он, высунув голову из люка.
      - Добро!
      Каркоцкий вышел из рубки с зажженной папиросой и, прикрывая ее рукавом, начал жадно курить.
      - Вы очень много курите, старшина, - заметил я, - это вредно.
      - Вот одержим победу, брошу курить, совсем брошу, товарищ командир. А пока не могу.
      - Я запомню, смотрите!
      - Да и ждать-то ведь недолго. Все говорят, что, судя по каким-то вашим приметам, победа не за горами...
      - Правильно, - уверенно ответил я, - если встретим врага, утопим обязательно. А вы разве не верите в это?
      - Если встретим, я думаю, утопим.
      - Значит, и вы верите?
      - Получается...
      - Надо же как-то бороться с этими нытиками, черт бы их побрал.
      - Да нытик-то всего один, товарищ командир. Это Поедайло. Он мутит воду. Комсомольцы наши только им и занимаются. Не одно, так другое выдумает. Разъяснять ему что-либо бесполезно. Он считает себя умнее всех.
      - Только отсталые, невежественные люди всегда уверены в своей непогрешимости. Таких надо воспитывать всеми средствами и способами.
      - На них действуют лишь наглядные уроки. Грубо говоря, мордой об стол и... все.
      На третий день похода "Малютка" заняла боевую позицию у вражеского побережья.
      Стояла тихая, безветренная погода. Море снова было спокойное. А это не позволяло пользоваться перископом: сверху виден был след от него.
      Оставив вахтенного офицера у перископа, я решил пройтись по отсекам, поговорить с людьми.
      В жилых отсеках свободные от вахты подводники были заняты чтением. Пожалуй, нигде так много и охотно не читают, как на подводных лодках, особенно, когда лодка находится в подводном положении.
      - Товарищ командир, разрешите обратиться! - встретил меня в электромоторном отсеке старшина Леонид Гудзь.
      Видно было, что он чем-то обеспокоен.
      - Пожалуйста, - ответил я, обратив внимание на то, что матросы почему-то избегают встречаться со мною взглядами.
      - Комиссар дивизиона говорил, что каждый из нас должен все время расти. Правильно?
      - Правильно.
      - А вот матрос Тельный думает иначе...
      - Смотря как расти, - перебил я Гудзя, - если физически, так ему, пожалуй, это уже не надо.
      - Нет, физически с него, лентяя, хватит. Здоров, как бугай, - Гудзь метнул свирепый взгляд в сторону смеявшихся матросов, - а учиться не хочет. Сдал зачеты - и на боковую.
      - Ну, пусть хоть под водой отдохнет. Мои шутливые реплики несколько обескуражили старшину, но он все же продолжал:
      - Пока не прикажешь, ничего сам не догадается сделать - никакой инициативы...
      Тельный смущенно переминался с ноги на ногу. Действительно, все экзамены он сдал с оценкой "отлично", и начальники были им довольны.
      Старшина Гудзь явно хотел начать дискуссию о Тельном. Мне же она показалась неуместной; у меня, как и у других начальников, к матросу претензий не было. Поэтому я перевел разговор на другую тему, предупредив подводников о возможности атаки и о том, что в штилевую погоду скрытность маневрирования чрезвычайно затруднена.
      - В подобных условиях нужно действовать очень точно и правильно, закончил я.
      - Будет исполнено на отлично... - начал было Тельный, но под сердитым взглядом старшины замолчал.
      - Постараемся, товарищ командир! - поправил матроса Гудзь.
      Выходя из отсека, я слышал, как он начал его разносить за бахвальство.
      В дизельном отсеке матросы собрались тесной группкой и о чем-то оживленно беседовали.
      - О чем шепчетесь, заговорщики? - обратился я к Каркоцкому.
      - Подводим итоги перехода, товарищ командир!
      - А я думал, составляете заговор против электриков. Они теперь главные действующие лица...
      - Все равно без нас не обойдутся, - возразили матросы. - Все друг от друга зависимы. Один сплоховал - всем плохо.
      - Как торпеды? - спросил я в торпедном отсеке у старшины Терлецкого.
      - Ждут вашего приказания.
      - На какое время планируете бой?
      - На завтра после обеда, - не моргнув глазом, ответил Терлецкий.
      Шутливое предсказание старшины сбылось. На следующий день, едва подводники закончили обед, вахтенный офицер обнаружил вражеский конвой.
      Прозвучали колокола громкого боя, подводники бросились на свои посты. По переговорным трубам непрерывно летели доклады, команды, распоряжения. Каждый был занят своим делом, привычным ухом выделяя команду, идущую в его адрес.
      Меньше чем через минуту оружие было готово к бою. Наступила напряженная тишина. Лодка выходила в торпедную атаку.
      Конвой фашистов шел вдоль берега. Для сближения с объектом атаки надо было маневрировать в сторону мелководного прибрежного района, что усложняло решение нашей задачи.
      Я быстро спустился в центральный пост к штурманскому столику, чтобы взглянуть на карту района. Здесь мое внимание привлек Поедайло. Вид у него был жалкий: руки тряслись, нижняя губа отвисла, на лбу выступили капельки пота.
      - Что с вами? - спросил я.
      - Возьмите, - протянув резинку, почти крикнул Косик, - и закусите зубами! По крайней мере не будут стучать...
      Поедайло, казалось, пришел в себя.
      - Нервы, товарищ командир, извините, пожалуйста, - пробормотал он.
      - В ваши годы нервы должны быть стальными! Рассмотрев суда противника, мы разочаровались. В окуляре перископа различались всего лишь буксир с баржей и несколько катеров охранения.
      - Конвойчик, конечно... не слишком солидный, - размышлял между делом Косик, - но такое большое охранение зря не бывает. Груз, должно быть, ценный.
      - Утопим, а там видно будет - ценный или нет, - стараясь подавить охватывающее меня волнение, решил я.
      Наша боевая позиция находилась в районе, в котором следовало топить все суда противника независимо от тоннажа, класса и боевой ценности. И вражеские моряки испытывали панический страх перед нашими подводными лодками, уничтожавшими буквально все суда, которые осмеливались выходить в море. Нам было достоверно известно, что в черноморских портах, оккупированных врагом, происходили забастовки матросов торговых судов, отказывавшихся выходить в море.