Лодка проскочила кольцо охранения, и мы очутились перед целью.
      - Аппарат - пли! - скомандовал я.
      Торпеда вырвалась из аппарата и устремилась к цели. В ту же секунду я понял, что допустил грубейшую ошибку: измеряя расстояние до цели, я забыл, что окуляр перископа не переведен на увеличение. Дальномер при этом, конечно, показывал ложную дистанцию. В результате "Малютка" оказалась настолько близко к атакуемой барже, что взрыв торпеды грозил ей почти в такой же степени, как и барже.
      Ухватившись за рукоятку перископа, я с силой перевел перископ на увеличение и вздрогнул, увидев лишь наглухо задраенные иллюминаторы баржи.
      - Лево на борт! - скомандовал я, и в этот миг лодка вздрогнула от удара о баржу.
      Об опасности, угрожающей "Малютке", знал только я. Остальные считали, что все в порядке.
      - Столкнулись с баржей, - тихо сказал я Косику, вытирая со лба рукавом холодный пот.
      - Что вы говорите? - вырвалось у Косика, и он беспомощно опустил руки, которые секунду до этого мастерски жонглировали расчетными приспособлениями.
      Но прошло десять, двадцать, тридцать секунд, а взрыва так и не последовало.
      - Промах! - освободившись от мучительного ожидания катастрофы, сказал я.
      - Надо полагать, - согласился Косик.
      Развернувшись на обратный курс, я приготовился было поднять перископ, но услышал по переговорной трубе голос гидроакустика старшины Бордок. Он предупреждал о приближении справа впереди катера. Лодка начала маневр на уклонение.
      Через минуту катер пронесся над нами. Люди со страхом поглядывали наверх, ожидая, что вслед за шумом винтов могут посыпаться глубинные бомбы.
      Судя по тому, как вел себя враг, было не похоже, что он нас преследует. Бордок все время докладывал о том, что катера маневрируют в отдалении от нас.
      Я осторожно поднял перископ и осмотрел горизонт. Катера, буксир и баржа сбились в кучу. Смысл такого поведения противника был непонятен. Но лучшей мишени для оставшейся в аппарате торпеды нельзя было и желать.
      - Полный ход! Право на борт! - немедленно скомандовал я. - Торпедная атака!
      Маневр требовал разворота на 180 градусов. По переговорным трубам я в двух словах сообщил об обстановке на море и о намерении повторно атаковать фашистские суда.
      Радоваться было нечему, однако мое настроение поднялось. Было приятно сознавать, что у противника, очевидно, не все в порядке, иначе он не "митинговал" бы в открытом море.
      Однако, пока мы маневрировали, фашистские катера рассредоточились и вместе с буксиром уходили на север. баржи видно не было.
      Я дал глянуть в перископ Косику. После короткого обмена мнениями мы пришли к выводу, что баржа затонула. Так как расстояние между подводной лодкой и баржей было очень небольшое, то торпеда, очевидно, не успела прийти в состояние готовности к взрыву и, ударившись в борт баржи, как обычная болванка, пробила его.
      - Зарезали тупым ножом, - определил Косик.
      Теперь можно было объяснить и поведение фашистов. Они, очевидно, не разобрались, отчего внезапно затонула баржа, и не смогли помочь ей. Обо всем этом я сообщил по отсекам и, объявив отбой боевой тревоги, передал благодарность торпедистам, электрикам я боцману.
      Боцман "Малютки" мичман Халилов был хороший специалист, но отличался грубостью и упрямством. Это часто мешало ему в работе, особенно когда приходилось иметь дело с корабельным механиком Феодосием Цесевичем, равного которому по твердости характера и силе воли на лодке не было.
      Плавучестью управлял обычно Цесевич. А боцман, стоя за горизонтальными рулями и несколько своеобразно представляя законы механики, иногда считал возможным настаивать на той или иной манипуляции с переменным балластом. Механика, невольно вынужденного отвлекаться от своего дела, это приводило в ярость. И мне приходилось тогда мирить этих двух упрямцев.
      Однако во время атаки боцман и механик действовали согласованно. И, придя однажды в жилой отсек, Терлецкий съязвил по этому поводу:
      - Еще одна - две атаки, и механик не то что усмирит боцмана, а прямо усыновит его...
      После всех волнений я решил немного отдохнуть и, добравшись до своей каюты, упал на койку и задремал. Однако спать долго не пришлось.
      - Вахтенный просит вас в рубку! - услышал я сквозь сон.
      - По-моему, транспорт! - взволнованно доложил лейтенант Глоба, уступая мне окуляр перископа.
      Вахтенный не ошибся. Из-за горизонта показались мачты транспорта. Сыграв боевую тревогу, "Малютка" снова устремилась в атаку, готовя вторую торпеду.
      Крупный транспорт водоизмещением не менее шести тысяч тонн полным ходом шел вдоль берега на юг. Конвоя не было. Это показалось странным, так как ни одно вражеское судно не могло рассчитывать в этом районе на безнаказанное плавание. Но у фашистов не хватало противолодочного охранения, и там, где им это казалось возможным, они шли на риск.
      Пользуясь сумерками и прижимаясь к берегу, транспорт явно рассчитывал проскочить опасный район. Но его настигла наша торпеда.
      Однако прошло тридцать две секунды, прежде чем мы услышали взрыв.
      Выждав еще некоторое время, я поднял перископ, приспущенный после выпуска торпеды.
      Транспорт не двигался, имея крен на правый борт. Из трубы шел легкий дымок, смешанный с белым паром.
      - Эх, еще хоть одну бы! - вырвалось у меня.
      - Не тонет? - удивился Косик.
      - Видимо, нет! Ранен... но не убит, а добивать нечем...
      Оставалось ждать, что будет с ним дальше. Транспорт мог бы и затонуть, если бы поднялся шторм, но на море по-прежнему был штиль.
      Постояв немного, транспорт словно очнулся, дал ход и, вычерчивая зигзаги, пошел вдоль берега. Развернувшись на параллельный курс, мы неотступно следовали за ним в подводном положении, легко удерживая необходимую дистанцию. Однако вскоре стало темно, и нам не удалось узнать до конца его судьбу.
      Со стороны более светлой части горизонта мы обнаружили приближение нескольких морских охотников. Их, видимо, вызвал торпедированный транспорт. Охотники мчались полным ходом.
      Мы отвернули в сторону моря и, погрузившись на большую глубину, начали уходить из района боевых действий. Более сорока минут прошли мы курсом на восток, прежде чем услышали отдаленные взрывы глубинных бомб.
      - Бомбят, - первым заговорил Косик, подняв на меня глаза, - наверное профилактически... далеко...
      - Можно нас поздравить, - на смуглом лице Цесевича появилось что-то похожее на улыбку, - первые глубинки...
      - Катера могут быстро приближаться! - вырвалось у Поедайло.
      Я повернулся к матросу. Поедайло снова дрожал. Вероятно, он был близок к полной потере самообладания.
      - Это как называется? - сурово спросил я.
      - По-французски это называется труса-мандражэ, а по-русски не знаю, хихикал в углу матрос Трапезников, считая, видимо, что я его не слышу.
      - Прекратите это безобразие, - обрушился я на него.
      - Нечаянно пошутил... товарищ командир, - не знал, как оправдать свою неуместную болтовню Трапезников.
      - Опять нервы? Как вам не стыдно? - наступал я на Поедайло.
      Матрос ерзал на месте.
      - Больше этого не будет. Поверьте...
      Несколько глубинных бомб были сброшены, видимо, только затем, чтобы отогнать нас от поврежденного транспорта. Преследования за нами мы не замечали. Пройдя еще около часа под водой, "Малютка" всплыла и, бесшумно рассекая морскую гладь, направилась на восток, к родным берегам.
      Появилась возможность сравнительно спокойно проанализировать наши действия за день. Стоя на мостике "Малютки", я долго перебирал в памяти события этого дня. Подробно и критически взвешивая каждое свое действие, я с горечью обнаружил, как много я допустил про. махов. "Ведь если бы не было этих элементарных ошибок, транспорт был бы потоплен, а лодка не подвергалась бы угрозе погибнуть от взрыва собственной торпеды", - раздумывал я и не находил себе оправдания.
      - Товарищ командир, снизу докладывают: радиограмма передана, квитанция получена, - прервал мои размышления вахтенный.
      Перевалило уже за полночь, когда я, наконец, спустился в центральный пост и пошел в свою каюту. Но в отсеке меня встретил матрос Свиридов и попросил взглянуть на очередной боевой листок.
      Листок открывался большой карикатурой: "Малютка" изображалась в виде крокодила, проглатывающего баржу. Внутри крокодила были отсеки. В одном из них сидел трусливый Поедайло и, закатив глаза, молился изображению буйвола, по самые рога погрузившегося в воду у берега нашей протоки. Механик и боцман с самодовольными улыбками смотрели друг на друга. Впрочем, всех подробностей я даже не успел рассмотреть. Карикатура мне не понравилась.
      - Мне кажется, здесь пахнет бахвальством, товарищ комсорг. А как вы считаете? - спросил я.
      - Немножко есть, - нехотя согласился Свиридов, - зато смешная.
      - По-моему, и с Поедайло вы переборщили. Не стоит его так...
      - Нет, стоит, стоит, товарищ командир. Он такой болтун! Его ничем не проймешь. Разрешите, товарищ командир?
      - Что разрешить? - не понял я.
      - Пробрать его.
      - Проберите, кто вам запрещает?! Но имейте в виду, Поедайло сам очень сильно переживает... и надо знать меру во всем.
      - Есть, товарищ командир! - у Свиридова заблестели глаза. - Переделать карикатуру.
      - Ладно, оставьте так. Жалко, много труда затрачено. Кто рисовал?
      - Костя Тельный. Ему старшина Гудзь, правда, помогал... Учит любить труд, - с усмешкой пояснил комсорг. Не успел уйти Свиридов, как явился Каркоцкий. Он доложил о неправильном поведении части подводников. Особенно ему не нравился Гудзь, который излишне нервировал своих подчиненных.
      - Надо бы пробрать как следует этого губернатора отсека, - закончил парторг.
      - Поговорите с Цесевичем, - посоветовал я. - Поставить на место старшину, конечно, следует, но пусть это сделает сначала его непосредственный начальник. Если не поможет, пустим в ход тяжелую артиллерию общественности.
      Разговор коснулся и Поедайло. Каркоцкий считал, что "Малютку", как подводную лодку, одержавшую первую боевую победу, в базе будут встречать с большим почетом. И люди, склонные к зазнайству, могут не в меру распоясаться. Под такими людьми старшина имел в виду прежде всего Поедайло.
      - Раз он трус, то, конечно, зазнайка и пьяница, - утверждал парторг.
      - У нас он еще ни разу не напился.
      - У нас он еще ни разу и не увольнялся...
      - Напьется, посажу под арест.
      Каркоцкий был прав: в базе нас встретили с большими почестями. Несмотря на ранний час, подводники всего соединения выстроились на палубах кораблей, украшенных флагами расцвечивания.
      Лишь только нос лодки приблизился к плавбазе, я стремительно поднялся по трапу на палубу корабля и отдал рапорт комдиву.
      - Товарищ капитан второго ранга, - произносил я слова рапорта, стараясь, чтобы голос мой не дрогнул, - подводная лодка "Малютка" вернулась из боевого похода. Уничтожена фашистская баржа с грузом и поврежден транспорт. Механизмы лодки исправны, личный состав здоров!
      Принимая рапорт. Лев Петрович смотрел на меня так, как смотрит отец на сына, выдержавшего трудный экзамен.
      За официальной частью последовали дружеские поздравления и пожелания. На "Малютку" устремилось так много людей, что, казалось, и одну десятую их не вместят ее тесные отсеки.
      Однако не только радости ждали нас в базе. Пока мы были в походе, на фронтах Великой Отечественной войны события развертывались со стремительной быстротой и очень неудачно для нашей Армии и Флота. А мы, находясь в море, ничего не знали, так как не слушали последних известий.
      Комиссар дивизиона подробно рассказал нашему экипажу о последних событиях. Только непоколебимая вера в правоту нашего дела, в силы нашего народа и в мудрость Коммунистической партии поддерживали в нас бодрость духа, когда мы узнали о новых оставленных нашими войсками городах и селах.
      Это были самые тяжелые дни Великой Отечественной войны, когда опьяненные временными удачами немецко-фашистские войска рвались вперед.
      Пал героически сражавшийся с превосходящими силами врага Севастополь. Гитлеровские полчища устремились на Кавказ и подошли к Моздоку. Началась ожесточенная битва на подступах к Сталинграду. Враг подошел вплотную к великому городу Ленина, защитники которого поразили весь мир своей стойкостью и героизмом.
      Над нашей Родиной нависла грозная опасность.
      Экипаж "Малютки" и не помышлял об отдыхе. Рано утром следующего дня началась подготовка к новому походу. После утреннего доклада командиру дивизиона я возвратился на лодку. Работы на корабле были в полном разгаре. Проверялись и испытывались механизмы, приборы и боевая техника, устранялись мелкие неисправности.
      - Товарищ командир, матрос Поедайло вернулся с берега с фонарем и большой шишкой на голове, - доложил мне механик, как только я поднялся на мостик.
      - Что за фонарь? - не понял я.
      - Синяк под глазом. И то и другое, вероятно, результат воздействия палки или какого-нибудь другого твердого предмета, примененных при обороне, доложил Цесевич.
      - А как он сам объясняет свое состояние?
      - Говорит, что упал... но врет, конечно.
      - Передайте, чтобы во время перерыва явился ко мне.
      - Перерыва в работе никто не желает. Может быть, сейчас вызвать?
      - Нужно, чтобы на корабле соблюдался порядок. Перерывы должны быть перерывами, а работа работой!
      В те тяжелые дни люди работали, забывая даже о минимальном отдыхе. И, чтобы сохранить силы личного состава, мы буквально заставляли людей отдыхать.
      - Товарищ командир, разрешите обратиться! - вмешался в наш разговор с Цесевичем боцман Халилов. - Каким сроком можно располагать для ремонта?
      - Ремонта не будет! Нужно проверить состояние боевых механизмов и устранить неисправности. А ремонт мы закончили еще перед выходом в море.
      В это время на мостик поднялся возвратившийся с плавбазы Косик. Он поразил меня своим озабоченным, мрачным видом.
      - Все он! - пояснил Косик. - Поедайло... Мы с механиком переглянулись. То, что рассказал Косик, было неожиданностью даже для нас. Помощник шел от комиссара дивизиона, у которого находился старик-украинец Григоренко, эвакуированный в начале войны на Кавказ.
      - Це ж холира, а не матрос. Це злыдень, - возмущался Григоренко.
      Поедайло получил увольнение и едва ступил на берег, как где-то напился. А напившись, вспомнил о победах своей лодки и решил, что теперь ему море по колено.
      У старика была молодая и красивая дочка, на которую безуспешно заглядывался не один подводник дивизиона. Поедайло решил посвататься к ней и, ввалившись в дом, довел старика до того, что тот вырвал из ограды жердь и с помощью ее пытался привести в чувство обнаглевшего матроса.
      У Поедайло хмель как рукой сняло, и он стал угрожать старику, что добьется выселения его и его дочери. Старик все же успел еще раз угостить жердью Поедайло, который, разбив на прощанье окно, убежал. А старик, не мешкая, пошел к комиссару.
      Пока Косик рассказывал мне эту историю, к лодке подошел сам Григоренко. Я пригласил старика на корабль и при нем подверг Поедайло суровому допросу.
      Матрос ничего не мог сказать в свое оправдание.
      - Двенадцать суток ареста, - до предела использовал я свою командирскую власть.
      Но тут, к моему великому удивлению, Григоренко вступился за провинившегося матроса.
      - Вы сами побачте, як я его разукрасив, - показал он рукой на шишку и затекший глаз. - Я ж его тим дрючком бив. Подумав, не выживе. А вин крепкий. Такой башкой можно сваи забивать або коней куваты. - Старик дорогой выяснил, что Поедайло участвовал в боевых походах лодки, и готов был простить ему все.
      - Цього урока ему на все життя, - показал он палку со сломанным концом, которую он захватил с собой как вещественное доказательство.
      Чтобы окончательно успокоить Григоренко, я поручил боцману провести его по кораблю и показать боевую технику.
      Уходя с корабля, старик долго уверял меня, что, если бы его Оксана согласилась, он охотно выдал бы ее замуж за подводника.
      В обеденный перерыв я приказал построить на пирсе весь состав "Малютки". Перед строем для всеобщего обозрения был поставлен Поедайло. Я подробно рассказал подводникам о проступке матроса и причине прихода на корабль старика Григоренко.
      - Вы видите, что Поедайло, - сказал я подводникам, - не только мешает нам, он позорит нас. Я обращаюсь к вам, ко всему нашему боевому коллективу, и прошу помочь командованию перевоспитать матроса. Без вас, говорю прямо, мы не справимся с ним. И придется отправить его в штрафную роту. Но ведь это позор для нашей лодки! Я считаю, что наш коллектив настолько сплочен, что мы поможем Поедайло избежать штрафной роты.
      Я знал, что люди переутомлены, что у всех свои дела, свои заботы, но другого выхода не было. Хотелось спасти парня.
      Преследование
      После ночной вахты я выпил стакан крепкого чаю и растянулся на койке.
      - Командир тоже не железный, он тоже должен спать. Со вчерашнего дня на мостике, только вернулся, - услышал я приглушенный голос трюмного машиниста матроса Трапезникова.
      Война выработала своеобразные рефлексы. Несмотря на усталость, я почти всегда слышал сквозь сон все, о чем говорилось вблизи меня.
      - Да-а, тебе этого не понять, - насмешливо возразил боцман, - ты бы уснул, хоть тут фашисты свадьбу играй.
      - Я на вахте даже не зеваю никогда, не то чтобы спать.
      - Ишь чего захотел - зевать на вахте! - продолжал боцман. - Тоже мне, орел-подводник. И вахта-то всего несколько часов...
      - Ну и что ж? - отозвался Трапезников. - Собрание еще короче, а спят некоторые, и... даже со свистом.
      Намек был на Халилова. Злые языки говорили, что на собрании отличников в береговой базе он якобы уснул. Его кто-то даже прозвал за это "отличный храпун-подводник". Факт этот Халилов категорически отрицал, но Трапезников не упускал случая дружески посмеяться над строгим начальником.
      - Болтаешь много, - огрызнулся Халилов, - неужели ты не понимаешь, что вахта не собрание? И вообще, сколько можно мусолить эту ерунду!
      Матросы хорошо знали Халилова. Если он начинал говорить быстро, вздрагивающим голосом, то это предвещало для кого-нибудь внеочередной наряд на камбузе, в трюмах отсеков или где-нибудь еще. В отсеке водворилась тишина.
      - Уже больше недели ходим у этих берегов. Точно вымерло все. Так и война пройдет с одной несчастной баржей, - тотчас же переменил тему разговора Трапезников.
      - А тебе не терпится? - услышал я снова насмешливый голос боцмана. Посмотрел бы я на тебя, если б тебе довелось один на один подраться с каким-нибудь фашистом.
      Халилов имел в виду небольшой рост и довольно слабое физическое развитие Трапезникова. Его даже прозвали "младшим сыном боцмана". Дело было не только в тщедушной фигуре Трапезникова, но и в том, что Халилов особенно внимательно наблюдал за Трапезниковым, Подмечал все его промахи, постоянно учил его, но наказывал очень редко и нестрого. Подводники не могли не видеть этого. Трапезников относился к кличке почти как к должному, даже отзывался на нее, Халилова же по совершенно непонятным причинам упоминание об этой кличке приводило в бешенство.
      - Неизвестно, кто кого проучил бы, - возразил задетый словами боцмана матрос.
      - Терпеливым надо быть! Терпеливым! Только хладнокровным, разумным и терпеливым дается победа! "Больше недели ходим"... Иногда и дольше приходится ходить - и все впустую. Не так-то легко найти врага. Он вот и рассчитывает на таких, как ты. Мол, лодочка походит, походит, поищет меня, надоест и уйдет в другой район, а тем временем я пройду спокойно...
      Матросы дружно засмеялись. Смеялся и Трапезников, но только чтобы поддержать компанию.
      - Товарищ мичман, - обратился к Халилову кок, сильно хлопнув переборочной дверью при входе в отсек, - прошу выделить двух человек на чистку картошки.
      - Ты что стучишь дверьми? Нервишки, что ли, расшатались? Не видишь, командир спит.
      - Виноват! - кок перешел на шепот. - Забылся, на камбузе жарко...
      - То-то я вижу, что жарко: у тебя мозги расширились. - Халилов снова рассмешил матросов. - Трапезников, Свиридов, на картошку, быстро!
      Кто-то прыснул, наступила пауза, которую снова нарушил голос мичмана:
      - Грачев! Иди и ты с ними. Втроем быстрее справитесь. Много смеешься, поработай малость.
      - Хорошо с нашим боцманом: поговоришь с ним по душам, глядишь - и работка какая-нибудь найдется, - бросил Трапезников, выходя из отсека вместе со своими товарищами.
      - Матросу нельзя скучать, - назидательно отозвался Халилов, довольный своей остротой. - Работайте, чтобы кок был доволен. Я приду посмотрю.
      Через несколько минут он действительно вышел из отсека.
      - Шутки шутками, а Паша прав. Да и боцман тоже прав, конечно, философствовал кто-то из отдыхавших в отсеке, - уже одиннадцатые сутки... И никого. Страсть надоели эти выходы в атаку по... луне. Паша об этом и говорил, но боцман...
      С целью тренировки экипажа ежедневно, обычно под вечер, проводились учебные атаки. При этом игралась боевая тревога, подводная лодка маневрировала на различных ходах, оружие и механизмы готовились к бою. Естественно, такие тренировки, прозванные матросами "атаками по луне", приносили пользу. Однако за десятидневное безрезультатное маневрирование на позиции они изрядно всем надоели. Люди рвались в бой, а им вместо этого приходилось довольствоваться... "атакой по луне".
      Разговор, начатый матросом, никто не поддержал. В отсеке воцарилась тишина.
      Сладкие минуты долгожданного отдыха были недолгими. По переговорной трубе я услышал слова вахтенного офицера: "Командира корабля прошу в боевую рубку!"
      Как бы изысканно вежливо и спокойно ни произносил вахтенный эти слова, они заставляли меня забывать обо всем. Я бежал в боевую рубку и припадал к окуляру.
      Этот миг всегда волновал подводников. Сам перископ казался им магическим прибором, от которого зависели все наши дальнейшие действия. Каждый гадал: либо найден противник, либо вахтенный просто решил потревожить командира.
      На этот раз повод был весьма серьезный: из-за горизонта показалась корабельная труба, над которой вился серый дымок. Мачт не было видно.
      - Боевая тревога! Торпедная атака! - скомандовал я.
      Мой помощник нажал кнопку. По отсекам зазвенели колокола громкого боя. Через несколько секунд в переговорные трубы полетели доклады с боевых постов о готовности к атаке.
      Мы стремительно шли навстречу фашистским судам. Когда расстояние между нами уменьшилось, я определил, что конвой состоит из двух больших транспортов, четырех катеров - охотников за подводными лодками, двух самоходных барж и двух торпедных катеров.
      Конвой шел вблизи берега. Суда охранения располагались со стороны моря, по дуге. Это затрудняло нам атаку. Транспорты, несомненно, везли боеприпасы и технику, предназначенную для уничтожения советских людей. Надо было во что бы то ни стало уничтожить этот груз.
      - Торпедные аппараты к выстрелу изготовлены! - доложили из первого отсека.
      Было решено произвести атаку с короткой дистанции, предварительно прорвав кольцо охранения. Для этого нужно было, чтобы гидроакустические приборы охотников не обнаружили нас и не началась бомбежка еще до того, как мы выпустим торпеды.
      Все издающие шум механизмы были остановлены, моторы работали на малом ходу. Подводникам было приказано слушать забортные шумы и докладывать о них в центральный пост.
      Торпедная атака, даже учебная, требует большого напряжения сил. Ведь именно торпедная атака подводит итоги громадной работы большого коллектива. В военное время ответственность подводников усугубляется. Каждая неудачная атака - это не только напрасная трата дорогостоящих торпед, но и поражение для всего экипажа, поражение, которое приводило к тому, что враг получал новые подкрепления на сухопутном фронте.
      - Слева к траверзу приближается охотник, - четко, не повышая голоса, но с заметным волнением доложил гидроакустик, - пеленг не меняется.
      Если пеленг не меняется, это значит, что катер пройдет точно над лодкой и не атакует ее. Однако люди, не знакомые с тонкостями правил маневрирования, в таких случаях обыкновенно думают, что охотник выходит в атаку. Чтобы избежать лишних волнений, я поспешил пояснить:
      - Если пеленг не меняется, значит, все в порядке. Для выхода в атаку пеленг должен идти слегка на нос!
      Только я произнес эти слова, как над лодкой зашуршали винты катера-охотника.
      Мое внимание привлек Трапезников. Лицо у него было бледное, лоб покрылся крупными каплями пота. Было видно, что он растерялся. Но глаза у матроса блестели. В них даже можно было прочесть какое-то торжество.
      - Испугались? - спросил я. - Вид у вас болезненный.
      - Не так, чтобы очень, товарищ командир, но... как... как и все, товарищ командир!
      Это был честный ответ, и он был встречен одобрительными улыбками подводников.
      - Время вышло! - доложил помощник.
      - Всплывать на перископную глубину! - скомандовал я, приготовившись к подъему перископа.
      Подъем перископа показал удачный ход маневрирования. Прорыв охранения прошел хорошо. Мы всплыли в заданной точке внутри конвоя - огромный транспорт подходил к "кресту нитей", можно сказать, шел прямо к своей гибели. Теперь его ничто не могло спасти, даже обнаружение нашей подводной лодки и немедленный выход в атаку против нее всех катеров конвоя.
      - Ап-па-раты - пли! - раздалась долгожданная команда.
      Корпус подводной лодки вздрогнул, и торпеды, словно разъяренные звери, выпущенные из клетки, неся смерть, устремились к фашистскому транспорту.
      Теперь надо было приготовиться к неизбежному преследованию со стороны вражеских противолодочных катеров.
      - Лево на борт! Полный ход! Мы стали отходить в сторону открытого моря. Корабельные винты заставили содрогнуться весь корпус подводной лодки, который слегка накренился влево от резкой перекладки руля.
      Место, откуда мы выпустили торпеды, могло быть замечено с вражеских катеров. Надо было сразу же уйти как можно дальше. Поэтому дорога была каждая секунда.
      Мы изменили курс от первоначального лишь немногим больше, чем на десять градусов. Раздались два оглушительных взрыва.
      - Бомбы! Бомбы рвутся! - вдруг завопил Поедайло.
      - Спокойно! - прикрикнул я на него. - Это торпеды взорвались! Вы что?!
      Бледное, вздрагивающее лицо матроса залила яркая краска.
      - Я... я от неожиданности, товарищ командир! Я не боюсь, совсем не боюсь! - бормотал он, опустив голову.
      - Надо не спать, - вмешался Трапезников, - а ждать, понял?.. Бомб ждать! Когда ждешь, не страшно.
      Дистанция залпа была сравнительно небольшая, и взрывом торпед подводную лодку изрядно тряхнуло. В боевой рубке полопались электрические лампочки, а помощника командира, стоявшего у трапа центрального поста со своими приспособлениями, сбило с ног.
      Мы развернулись на новый курс и начали отходить.
      Минуты шли за минутами. Нас не бомбили. На семнадцатой минуте после взрыва торпед я решил посмотреть, что делается наверху.
      Мы уменьшили ход и уже намеревались всплыть на перископную глубину, но гидроакустик доложил о приближении с правого борта катера-охотника. Пришлось маневрировать, но катер, видимо, установил с нами надежный гидроакустический контакт и преследовал неотступно.
      Через некоторое время появился еще один катер-охотник. Теперь они преследовали нас вдвоем. Не выходя в бомбовую атаку, они все время шли за нами. Мы сделали несколько сложных поворотов, но оторваться от них не смогли.
      Непонятное поведение фашистов начинало действовать на нервы. Казалось, лучше бы уж противник обрушил на нас свои глубинные бомбы, вероятность попадания которых невелика. А так как во время взрыва серии глубинных бомб катера-охотники теряют гидроакустический контакт с подводной лодкой, то при искусном использовании момента это дает возможность маневра для отрыва от преследователей.
      Но катера-охотники просто следовали за нашей подводной лодкой на расстоянии не более 3-5 кабельтовых, как бы эскортируя ее. Район моря был мелководный, и в случае бомбежки маневр по глубине исключался, о перерывах в гидроакустическом контакте не могло быть и речи, а наши энергетические ресурсы истощались.
      Подводные лодки периода второй мировой войны обладали в подводном положении весьма ограниченными энергетическими запасами. Подводников не могла не волновать необходимость вынужденного всплытия в невыгодных для себя условиях. Поэтому экономное пользование аккумуляторной батареей, воздухом высокого давления и другими запасами всегда было одной из первостепенных наших забот.
      По моей просьбе в центральный пост прибыл Петр Каркоцкий. Я коротко объяснил ему обстановку и поручил пройтись по отсекам и поговорить с народом.
      Люди в центральном посту всегда в какой-то степени в курсе событий. В других же отсеках обычно ничего не знают о происходящем. Поэтому информации, беседы и даже просто проявление заботы о людях - все это играет большую роль и облегчает выполнение задачи.
      - Когда же начнут бомбить? Надоели эти бледные лица! - откинув назад движением головы свои длинные волосы, Каркоцкий взглянул на Поедайло. Его умные глаза, казалось, впились в матроса.
      Опасность особенно страшна, когда ее ждешь, неожиданную опасность, всем понятную и ощутимую, переносить легче. Вся боевая практика экипажа нашей подводной лодки подтверждает это. Глубинных бомб мы боялись по-настоящему только до первых их взрывов.
      - Ну, ничего, пройдет, - Каркоцкий дружески хлопнул Поедайло по плечу и вышел из отсека.
      Поедайло, довольный, что избавился от обычных в таких случаях насмешек со стороны товарищей, немного успокоился.
      - Измором, что ли, берут... - Поедайло, видимо, рассуждал про себя, и эти слова вырвались у него помимо воли.