Иосселиани Ярослав Константинович
      В битвах под водой
      Аннотация издательства: Героя Советского Союза капитана 1 ранга Ярослава Константиновича Иосселиани советские читатели знают по книге "Записки подводника", вышедшей в 1949 году. Предлагаемая читателю новая книга Я.К. Иосселиани "В битвах под водой", в основу которой положены подлинные события, резко отличается от его первой книги, как по своему содержанию, так и по манере изложения. Автор главное внимание уделяет своим боевым товарищам, вместе с которыми ему пришлось пройти трудный и опасный путь с первого и до последнего дня Великой Отечественной войны.
      Содержание
      От издательства
      Война
      Первый блин
      Новая веха
      Экипаж
      В бою
      Преследование
      Мины
      Срочный выход
      Порт Констанца
      Особое задание
      К берегам Англии
      Вполне прилично
      Второй фронт
      Состязания
      Северяне
      Черноморцы на Севере
      Вместо послесловия
      От издательства
      Героя Советского Союза капитана 1 ранга Ярослава Константиновича Иосселиани советские читатели знают по книге "Записки подводника", вышедшей в 1949 году. Предлагаемая читателю новая книга Я. К. Иосселиани "В битвах под водой", в основу которой положены подлинные события, резко отличается от его первой книги, как по своему содержанию, так и по манере изложения. Автор главное внимание уделяет своим боевым товарищам, вместе с которыми ему пришлось пройти трудный и опасный путь с первого и до последнего дня Великой Отечественной войны.
      Я. К. Иосселиани родился в 1912 году в селе Лахири, в Верхней Сванетии, в семье крестьянина-бедняка. В 1931 году Иосселиани, окончив среднюю школу в г. Гагра, поступил в Сухумское педагогическое училище, откуда в следующем году по комсомольскому набору был направлен в Высшее военно-морское училище имени М. В. Фрунзе в Ленинграде. По окончании Военно-морского училища (1938 год) Иосселиани в звании лейтенанта получил назначение штурманом на одну из подводных лодок Черноморского флота. В январе 1941 года он был назначен старшим помощником командира подводной лодки того же флота. В этой должности его и застает Великая Отечественная война. Ярко и убедительно рассказывает автор о тяжелой, полной опасностей боевой жизни подводников, о боевой сплоченности экипажа подводной лодки "Малютка", которой он командовал с 1942 года по март 1944 года, когда весь экипаж подводной лодки во главе с ее командиром был направлен в Англию для приемки подводной лодки из состава британского флота. По возвращении в конце 1944 года из Англии Я. К. Иосселиани участвовал в Великой Отечественной войне на Северном флоте.
      Подводные лодки, которыми Иосселиани командовал в годы Великой Отечественной войны, потопили 16 кораблей и транспортов противника.
      Книга "В битвах под водой" - это попытка в живой литературной форме рассказать о боевых буднях советских подводников, раскрыть их характеры, показать моральное превосходство советских моряков над моряками флотов капиталистических стран.
      Война
      В субботу вечером, после длительного пребывания в море на учениях, в Северную бухту возвратились из похода крейсера, эскадренные миноносцы, сторожевые корабли, тральщики. У пирсов в Южной бухте ошвартовались подводные лодки.
      Сойдя на берег, матросы и офицеры заполнили знаменитый Приморский бульвар и тихие улицы Севастополя. Шумно стало в Матросском клубе, где моряки веселились до поздней ночи.
      Начинало светать, когда мы с приятелем Василием Лыфарем возвращались с бала, который устраивали в Офицерском клубе в честь успешного завершения морских учений. Сквозь расступающийся мрак неотчетливо вырисовывался Севастополь.
      - Хороший день будет! - воскликнул Лыфарь, взглянув на небо. - Но что это? Самолеты?
      До нашего слуха донесся отдаленный гул моторов.
      - Да, самолеты, - подтвердил я, - и, кажется, много. Но наших вроде не должно быть...
      В этот момент небо прорезали красные, белые и зеленые полосы трассирующих снарядов. Грозным хором зловеще загудели сигналы воздушной тревоги. Где-то недалеко послышался короткий, но резко выделявшийся среди других звуков свист, и сразу за ним раздался раскатистый взрыв.
      - Бомба! Скорее в базу! - и Лыфарь бросился бежать.
      И, хотя до бухты было довольно далеко, мы прибежали к месту стоянки подводных лодок в числе первых.
      На борту нашей подводной лодки уже находились командир лодки капитан-лейтенант Георгий Васильевич Вербовский и его заместитель по политической части Иван Акимович Станкеев. Остальные офицеры прибыли через несколько минут.
      Наша подводная лодка "Камбала" еще не вступила в строй, она только достраивалась и плавала под заводским флагом, хотя артиллерийское вооружение на ней уже было установлено.
      Матросы и старшины занимали свои места по боевому расписанию. Через минуту минер нашей лодки лейтенант Глотов доложил:
      - Орудия к бою готовы!
      - Отставить! Поздно! - спокойно, хотя и не без досады, произнес Вербовский. - Вам только со сбитыми самолетами воевать, а не с летающими.
      Действительно, самолетов уже не было слышно.
      - Другие лодки тоже ведь не успели открыть огонь, - заступился за артиллеристов Станкеев.
      - Какие же это? - сверля своими черными глазами Станкеева, спросил командир. - "Устрица", что ли? Там Лыфарь тоже только что приплелся, а артиллериста еще нет...
      - Почему приплелся? - заметил Иван Акимович. - Они прибежали, я бы сказал, довольно бодро.
      К борту подводной лодки подбежал рассыльный и передал приказание командира дивизиона объявить отбой боевой тревоги. Экипажам всех подводных лодок предлагалось построиться на пирсе.
      Как помощник командира лодки, я выбежал на пире и стал наблюдать за выполнением приказания.
      Люди строились с обычным старанием. На их лицах я не заметил и следов беспокойства. И только командир дивизиона Герой Советского Союза капитан первого ранга Иван Александрович Бурмистров держался не так, как всегда. Требовательный, даже придирчивый, он замечал малейшие упущения и никогда не пропускал случая сделать замечание. Теперь же он стоял в стороне и задумчиво смотрел на строившихся моряков.
      - Неужели это серьезно? - шепнул я Ивану Акимовичу, оказавшемуся рядом со мной.
      - Да, - отозвался он, - это, конечно, война. На учения не похоже... В городе упали бомбы, и... говорят, есть жертвы.
      - Но с кем же? А может, все-таки это какое-нибудь особое учение, когда нужно создать условия, приближенные к боевым?
      - Нет, это война! И, кроме фашистов, так подло, вероломно напасть на нас больше некому. Вероятно, скоро узнаем подробности.
      Когда экипажи подводных лодок построились, Бурмистров отдал распоряжение срочно выдать всему личному составу боевые противогазы и находиться на кораблях в повышенной боевой готовности. Сходить на берег без специального на то разрешения запрещалось.
      - Примите меры к тому, чтобы быстрее ввести в действие все без исключения механизмы, оружие и устройства. Этого требует обстановка, этого требую я, как ваш начальник! - закончил свое короткое выступление перед строем командир дивизиона. Бурмистров ни разу не упомянул слово "война", но для нас, хорошо знавших своего начальника, было ясно, что положение серьезное.
      Когда команда разошлась по отсекам, и люди приступили к работе, мы с Иваном Акимовичем занялись составлением плана боевой и политической подготовки, но вскоре пришел рассыльный и сообщил, что нас вызывают на совещание офицеров соединения.
      На пирсе меня и Станкеева окружили рабочие, занятые на нашей подводной лодке, и наперебой стали задавать вопросы. С большим трудом нам удалось убедить их в том, что нам тоже еще ничего не известно.
      - Нас вызывают на совещание. Если что узнаем, расскажем! - успокоил рабочих Иван Акимович, и мы ушли.
      Когда собрались все офицеры дивизиона, Бурмистров сообщил о вероломном нападении германских вооруженных сил на нашу Родину. Фашистские самолеты, кроме Севастополя, бомбили ряд других городов и военных объектов страны.
      - Сегодня по радио будет передаваться правительственное сообщение. Надо, чтобы все подводники прослушали его! - заключил командир дивизиона.
      Взволнованные услышанным, расходились мы по своим кораблям.
      - Ну, теперь дни Гитлера сочтены! - заявил лейтенант Глотов, как только мы вышли из помещения.
      - Будет большая и тяжелая война, Николай Васильевич, и нельзя преуменьшать силы врага, - возразил ему Иван Акимович. - Мы, большевики, должны трезво оценивать обстановку.
      - По-моему, фашисты долго не смогут устоять против нас, - поддержал я Глотова.
      - Во всяком случае, это будет гораздо дольше, чем вам кажется, Ярослав Константинович! - поправил меня Иван Акимович.
      - Ну что? Война? - обратились к нам рабочие.
      - Да, - ответил Иван Акимович и, показывая на прикрепленный к столбу громкоговоритель, добавил: - Сейчас будут передавать правительственное сообщение, прошу прослушать вместе с нашими подводниками...
      И вскоре большая группа рабочих и несколько инженеров судостроительного завода присоединились к собравшимся у громкоговорителя подводникам.
      - Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться! - передо мною стоял матрос Михаил Пересыпкин, которого все мы знали как веселого парня. Но сейчас на его лице я прочел ужас.
      - Пожалуйста, - ответил я, глядя в лицо Пересыпкину.
      - Война началась, да?
      - Да, началась.
      - Бомбили, говорят... одна бомба, говорят, упала на улице Фрунзе - там, где...
      - Говорите яснее: что вас беспокоит?
      - Там ведь живет... моя невеста! - Слово "невеста" Пересыпкин произнес скороговоркой.
      - Не думаю, чтобы ваша невеста стала жертвой первой бомбы, - ответил я, хотя вовсе не был уверен, что это может успокоить матроса.
      "Говорит Москва..." - раздалось из громкоговорителя. Люди замерли. Слышно было только, как на ветру шуршат ленточки матросских бескозырок.
      Лица подводников были суровы и сосредоточенны.
      Возле меня стоял рабочий судостроительного завода Ефим Метелев, которого на лодке знали и уважали все и называли не иначе, как дядя Ефим. Лоб его был нахмурен, глаза сурово блестели, и, когда диктор произнес последние слова сообщения, Метелев не шелохнулся.
      - Дядя Ефим, - вывел молодой матрос Додонов Метелева из задумчивости, были бы вы помоложе, глядишь, третий раз пришлось бы воевать.
      - Оно и так всем нам придется воевать. На всех дела хватит, я думаю...
      - Что вы, дядя Ефим! Кто же вас отпустит на войну? Вот нам бы, молодым, не опоздать... Все дело в подводной лодке, а она не готова...
      - Ваш кораблик через неделю будет готов, можешь не беспокоиться.
      - Через неделю это неплохо... Только не было бы поздно через неделю... не унимался Додонов, подружившийся с Метелевым за время строительства подводной лодки.
      - Товарищ старший лейтенант, - обратился ко мне боцман Сазонов, - неужто мы не успеем принять участие в разгроме этого Гитлера?
      - Думаю, успеем. Ведь лодка скоро будет готова, - ответил я.
      В победе над фашистской Германией никто из членов экипажа не сомневался, никто не думал и о тех трудностях, которые являются неизбежным спутником войны. Но мысль о том, что война может закончиться раньше, чем мы примем в ней участие, волновала всех подводников.
      И наша подводная лодка в этом отношении не была исключением. Такие же опасения выражали матросы и старшины других подводных лодок и надводных кораблей флота. Прибегая к всевозможным уловкам, люди всеми правдами и неправдами стремились уйти на сухопутный фронт, только бы поскорее принять участие в разгроме гитлеровских полчищ.
      Рабочие на своем митинге приняли решение подготовить к сдаче "Камбалу" в пятидневный срок, и работы по монтажу и установке машин и боевых устройств не прекращались круглые сутки. Подводники также работали, как во время аврала, не покладая рук, не делая перерывов для курения.
      В центральный пост пришел ко мне матрос Пересыпкин. Переминаясь с ноги на ногу, он мял в руке грязную паклю и долго что-то объяснял мне.
      - Конечно, - тянул он, - сейчас не время, совсем не время, но... я ее люблю... Думал, скоро демобилизуюсь. Конечно, хотел жениться, но вот сегодня... бомба упала прямо на ее дом. К ней должна была приехать моя мама... может, и она... Разрешите, товарищ старший лейтенант, сходить посмотреть! Может быть, живы!
      Я смотрел в на редкость добродушное лицо корабельного штурмана Любимова и не знал, как поступить.
      - Так как же, товарищ старший лейтенант? - не унимался Пересыпкин.
      - Хорошо! На час я тебя отпущу. Полчаса - туда, полчаса - обратно, и несколько минут еще прибавлю, чтобы ты успел поцеловать невесту...
      - Товарищ старший лейтенант, - вступился за Пересыпкина Любимов, влюбленные целуются долго. Дайте им полчаса на это святое дело. Невеста ведь...
      - Беги! - скомандовал я матросу. - Через полтора часа доложишь о возвращении!
      Пересыпкин исчез, словно растворился на наших глазах. Мы даже не заметили, через какой люк он выскочил из отсека.
      - Хороший парень, - улыбнулся Любимов. - Веселый, дисциплинированный, к службе относится серьезно.
      Лейтенант Евгений Любимов выделялся своей жизнерадостностью и веселым нравом. Он сам любил пошутить и любил веселых людей. Особенно по душе ему был весельчак Пересыпкин.
      Но лишь только мы с Любимовым склонились над картой, как в отсек вошел Иван Акимович.
      - Помощник! Ты куда послал Пересыпкина?
      - Разрешил сходить в город на полтора часа. Дом невесты, кажется, разбомбили. Говорит, что и мать его должна была приехать в этот дом. А что?
      - Вот бандит! - рассмеялся Станкеев. - Так ведь он же не пошел, а полетел! Перемахнул через ограду. Часовой, если бы это был настоящий часовой, открыл бы стрельбу...
      - На посту стоит его дружок, - засмеялся Любимов, - он, наверное, догадался в чем дело.
      - Больше того, он даже окликнул Пересыпкина и пригрозил, что убьет "як бандюгу", но Пересыпкин ответил: "Выполняю особое задание помощника командира". Так и сказал: "Особое задание".
      - Эх, святое дело - любовь! Она больше, чем любое особое задание, вздохнул Любимов и углубился в карту.
      - Вы так вздыхаете, лейтенант, будто вам за семьдесят и все у вас уже в прошлом, - сказал с улыбкой Иван Акимович.
      - Нет, не в прошлом! - воскликнул Любимов. - Хотя и далеко...
      - Это что же далеко? - спросил Станкеев.
      - И любовь, и жена. Они у меня всегда вместе!
      - А почему же они не с вами? Или жена не захотела приехать?
      - Хотела... Но теперь уже, видно, так и будет до конца войны. Будем воевать врозь.
      - Ну, заговорились мы. А ведь я к вам по делу: в обеденный перерыв, товарищи, партийное собрание, - сказал Иван Акимович и направился к выходу.
      Офицерскому составу было дано задание так изучить Черноморский театр, чтобы знать названия всех гор, мысов, все маяки, глубины и характер их изменения, - словом, без всяких пособий, по памяти, уметь начертить карту, по которой подводная лодка могла бы плавать. Зачет должен был принимать сам Вербовский. Сроки были даны очень жесткие.
      Во всех отсеках сидели, склонившись над картами, люди.
      Время летело незаметно, и, мы с Любимовым были удивлены, когда перед нами появился улыбающийся Пересыпкин.
      - Товарищ старший лейтенант, - доложил он, - матрос Пересыпкин прибыл из кратковременного увольнения.
      - Так быстро? - вырвалось у меня. - Или ехал на чем?
      - Никак нет, не ехал, бежал. На часы не смотрел, товарищ старший лейтенант, но, должно быть, прошло не более часа...
      - Даже меньше, - сказал я, взглянув на корабельные часы над штурманским столиком. - Ну, как дела?
      - Очень хорошо, товарищ старший лейтенант! - бодро доложил Пересыпкин. Никакой бомбы в их дом не попало. Ложный слух...
      Мы поздравили Пересыпкина.
      - В городе что творится!.. - продолжал он.
      - Что же там происходит? - заинтересовались мы.
      - Стены домов мажут красками, пушки на улицах устанавливают, патрулей видимо-невидимо. В городе только о шпионах и говорят. Будто они под милиционеров маскируются...
      - И поймали какого-нибудь?
      - А как же, и, говорят, женщины занимаются ловлей их.
      - Да ну?
      - Сам видел, товарищ старший лейтенант. Выскочил я на Советскую, а на углу бабы... Извините, конечно, - запнулся матрос, - женщины то есть, и на меня: "Вот он! Вот он!" - кричат. Вижу, дело плохо, я от них. Не догнали. Слышал только: "Это не тот, тот в милицейской форме был". А когда обратно шел, они уже вели одного.
      - Шпиона?
      - Да не-ет, какого шпиона. Обыкновенного милиционера. Я даже знаю его.
      - Так зачем же его вели?
      - Бдительность проявляют. А может, это шпион... Мина говорила, что с самого утра за милиционерами охотятся.
      - Что это за Мина? Девушка твоя, что ли?
      - Она, невеста... - улыбнулся матрос.
      - Ас милицией - это какая-то провокация. Вот если бы знать, кто такие слухи распространяет, да заняться этими людьми, - рассуждал я.
      Внезапно нашу беседу с Пересыпкиным прервали. Меня вызвал на мостик только что вернувшийся из штаба соединения командир корабля, который сообщил подробности утреннего налета фашистских самолетов на Севастополь. Оказывается, бомбы были сброшены не только на город; враг атаковал также военные объекты и минировал выходы из базы.
      - Надо нажать на боевую подготовку, - приказал капитан-лейтенант. - Как только заводчики сдадут лодку, нам придется идти в море.
      - Будем готовиться к этому, товарищ капитан-лейтенант.
      - Из города начинается эвакуация женщин и детей.
      Отпускайте по одному, по два офицера и сверхсрочников, у кого здесь семьи. Понятно?
      - Так точно, понятно! А какую установить продолжительность увольнения?
      - Не больше двух часов. Действуйте. Я буду в штабе. Последние указания командира требовали дополнительного согласования со строителями плана работ и составления нового расписания занятий на всю неделю. Я пригласил к себе ответственного сдатчика, и мы стали уточнять сроки. Это была трудная задача, так как в первоначальном плане работ была учтена, казалось, каждая минута, а нужно было еще выкроить время для тренировок на боевых постах, для общекорабельных и отсечных учений. С нами находился и Иван Акимович, который изъявил желание помочь нам. Но он не раз жалел об этом, когда возникали жаркие споры между мною и ответственным сдатчиком. Я настаивал на увеличении времени на тренировки и учения, а строители, конечно, требовали уделять максимальное внимание строительству. Иван Акимович старался примирить нас, но так как оба мы оказались довольно упрямыми, то ему было трудно справиться с нами. После долгих споров мы все же составили план, который удовлетворял обе стороны.
      - Товарищ старший лейтенант, - доложил матрос Додонов с пирса, гражданские просят помощи! Обнаружили шпиона! Хотят поймать!
      - Где? Какого шпиона? - спросил я.
      - Шел он вон там, - матрос показал на обрыв, возвышавшийся почти отвесно над бухтой, - потом юрк в домик. Вон в тот, что отдельно стоит...
      - А гражданские где? Кто просит помощи?
      - За воротами.
      Приказав пяти матросам следовать за мною, я выбежал за ограду. Нас встретила группа людей, состоявшая в основном из женщин.
      - Товарищ командир, - подлетел ко мне молодой парень с бакенбардами, помогите поймать шпиона! Спрятался вон в том домике...
      - Это не домик, а уборная! - перебил женский голос. - Он там, поди, уже целый час...
      - Час не час, но очень долго... Если бы это был честный человек, то давно уже вышел бы, - поддержал мужской голос.
      - Почему же вы не войдете туда? - спросил я парня.
      - А он с гранатами... Он, видно, не только шпион, но и диверсант.
      - Да, да! У него гранаты! - поддержали парня с бакенбардами другие.
      Мы немедленно оцепили "домик" и стали постепенно сужать кольцо окружения. Когда до "цитадели" оставалось не больше десяти шагов, навстречу нам вышел средних лет мужчина, одетый в обычную спецодежду рабочего судостроительного завода.
      - Стой! Руки вверх! Ни с места! - раздалось с разных сторон.
      Оказавшись лицом к лицу с вооруженными матросами, которые наставили на него дула своих карабинов, человек поднял руки и спросил:
      - Что вам надо от меня, товарищи?
      - Нашел товарищей!.. Ишь, вырядился, ничего себе товарищ, - загомонили женщины.
      - Фашист тебе товарищ! - не унимался парень с бакенбардами.
      - Эй, ты! Говори, да не заговаривайся! - наконец пришел в себя "шпион". Ты меня почему оскорбляешь? Я тебе покажу фашиста, щенок. - Он нашел глазами перепугавшегося парня с бакенбардами. - Я тебе этого не забуду! Я эти твои баки с корнями вырву.
      Иван Акимович проверил документы "пленника" и сказал:
      - Надо извиниться перед товарищем. Это вовсе не шпион, а рабочий Селиванов.
      - А почему прятался? Мы его раньше здесь не видели! - раздалось в толпе.
      - А кто установил, сколько можно находиться в таких местах, - не то шутя, не то возмущенно говорил Селиванов.
      Сигналы воздушной тревоги заставили всех разбежаться по своим местам.
      На этот раз орудия были изготовлены к бою быстро и организованно. Я был доволен результатами, Но Вербовский не разделял моего мнения.
      - В нормативы не укладываемся, - недовольно заявил он.
      Нормативы никто не проверял, и об этом еще можно было спорить. Но от соседних подводных лодок мы не отстали, а наоборот, раньше других могли бы открыть зенитный огонь, если бы в этом была надобность. Однако разведывательные самолеты врага пролетели где-то стороной и над городом не появились.
      - Вы у нас украли сорок минут, - шутил дядя Ефим после отбоя.
      - Только тридцать, - поправил я.
      - А ловля того... шпиона, - он хитро прищурил глаза. - Это вы моего друга поймали, Ваню Селиванова.
      Боевые тревоги на лодке продолжались обычно около получаса и приносили определенную пользу. На боевых постах и командных пунктах в это время шли тренировки и учения. Но все строительные работы приходилось прекращать.
      На коротком партийном собрании, состоявшемся в обеденный перерыв, присутствовали и коммунисты-рабочие. Единогласно было принято решение обеспечить окончание строительных работ к субботе.
      Это означало завершение работ на три недели раньше, чем предусматривалось планом мирного времени.
      Вечером по радио передали первую сводку Верховного Главнокомандования.
      Вокруг установленного на лодке громкоговорителя собрались все рабочие и подводники. Никогда не забыть, с каким волнением слушали мы скупые слова первой сводки, которая доставила нам больше огорчений, чем многие последующие, содержавшие еще более грустные известия. В этот день каждый из нас ждал вестей о победоносном наступлении наших войск на всем фронте, а сводка кончалась сообщением о том, что фашисты захватили часть нашей земли и оккупировали город Ломжу.
      - Как же так, - растерянно произнес Пересыпкин, стоявший ближе всех к рупору, - значит, они сильнее?..
      - Ну, уж и сильнее, - возразил старшина Свистунов, - так нельзя рассуждать. В войне всяко бывает. Приходится иногда и отступать...
      - Вы видели своими глазами, товарищи, какой неожиданностью для нас с вами было вероломное нападение фашистских самолетов, - вышел вперед Иван Акимович. - Неожиданность буквально ошеломила мирных людей. Она породила шпиономанию. Вы видели, как у нас ловили "шпиона", который оказался нашим честным товарищем. Весь день город занимался столь же "полезной" работой. А это мешает, вызывает суматоху, напрасную трату энергии. Вместо того чтобы все силы направить на организацию обороны, многие занимаются тем, что ловят друг друга...
      Иван Акимович говорил спокойно, взвешивая каждое слово. Подводники и рабочие, окружившие его плотным кольцом, словно замерли, вслушиваясь в каждое его слово, в интонацию голоса.
      - Товарищи, - продолжал Иван Акимович, - фашисты, конечно, рассчитывали воспользоваться паникой и растерянностью, которую вызвало их неожиданное и вероломное нападение. Ведь наши люди не ожидали этого. Трудились и жили в мире. А гитлеровцы отмобилизовались, вооружились до зубов, приобрели опыт ведения современной войны. Ведь Гитлер уже успел разгромить и подчинить себе почти всю Европу, промышленность которой теперь работает на Германию. И нет ничего удивительного, товарищи, что на первых порах нашим войскам приходится временно отступать и терпеть неудачи. Конечная победа за нами!
      Я посмотрел на старшину Свистунова. Лоб его был нахмурен, глаза зло блестели. Парторг, как и другие подводники, не мог смириться с мыслью, что нашим войскам придется когда-нибудь, пусть хотя и временно, отступать.
      - Война будет тяжелая и длительная. И если кто-нибудь думает, что она может кончиться за один месяц, это ошибка, - предупреждал Станкеев.
      Люди молча переглянулись.
      По окончании беседы свободная от работ часть личного состава экипажа должна была идти отдыхать, и дежурный по кораблю громко, по-уставному скомандовал:
      "По койкам!".
      Однако не легко было заставить людей идти спать. Слишком возбуждены были у всех нервы.
      - Почему не спите, нарушаете распорядок? - шепотом, но резко сказал я во время обхода одному из матросов в жилом отсеке.
      - Я никому не мешаю, товарищ старший лейтенант, - оправдывался он, - а спать... никак не получается.
      - А чего вздыхаете? - уже мягче спросил я.
      - Как можно спать спокойно, товарищ старший лейтенант, когда фашисты уже на нашей земле?
      - Что же, всю войну не будете спать?
      - Потом, видать, привыкнем. Сразу так... трудно. Я думал, что... Совсем иначе думал, а они, оказывается, могут на нас наступать. Вот гады-то... Город... название не запомнил.
      - Ломжа.
      - Да, Ломжа. Заняли?
      - Ну, заняли. А мы потом Берлин займем. Вы хотите воевать без жертв, что ли?
      - Может, ваша правда...
      - Спите спокойно. Фашистов разгромим и Гитлера к стенке поставим. Но, конечно, не сразу.
      - Потом-то разгромам, но пока... зло берет, товарищ старший лейтенант! Почему они на нас напали, ну почему?
      - Жить надоело.
      - Товарищ старший лейтенант, - полушепотом докладывал мне дежурный по кораблю. - На лодку просит разрешения пройти учитель... тот... Рождественский. Пропустить?
      - Зачем ему? - удивился я.
      - Говорит: решил уехать домой, хочет проститься с друзьями... - С какими друзьями?
      - С дядей Ефимом, они соседи, и еще... с другими рабочими...
      - А Ефим Ефимович не хочет выйти к нему?
      - Там, говорит, темно. Затемнение же, кругом ни зги не видать. Потом, он говорит, хочет и с нами со всеми проститься...
      - Куда он едет?
      - Говорит, домой. В Белоруссию, наверное... Алексей Рождественский после освобождения Западной Белоруссии Советской Армией приехал в Севастополь и поступил на работу по специальности - преподавателем средней школы. Будучи честным тружеником, Рождественский быстро завоевал авторитет и у детей, и у благодарных родителей.
      - Пусть пройдет! - разрешил я.
      - Есть! - коротко ответил дежурный и выбежал из отсека.
      Обойдя помещения носовой части корабля, я направился в центральный пост и у трапа входного люка лицом к лицу столкнулся с запыхавшимся Рождественским.
      Высоко подняв голову, он пистолетом направил на меня свою седую козью бородку и хотел что-то сказать, но я опередил его:
      - Здравствуйте, Алексей Васильевич! Что с вами? На вас лица нет.
      - Неудобная лестница... крутая очень, - он бросил взгляд на вертикальный трап, соединяющий центральный пост с боевой рубкой.
      - Это с непривычки, Алексей Васильевич. А мы вот считаем, что он очень удобный. На корабле есть трапы гораздо менее удобные... Вы ищете Ефима Ефимовича? Он, наверное, в машинном отсеке, - я показал в сторону кормы.
      Осунувшееся лицо, потускневший взгляд и озабоченный вид Рождественского говорили о том, что дело здесь не только в усталости от подъема по неудобному трапу.
      - Вы чем-то очень озабочены, Алексей Васильевич, - заметил я.
      - Как же, как же, товарищ... старший лейтенант. Война ведь началась... да какая война! С каким врагом! Не могу быть спокойным...
      - Враг как враг, Алексей Васильевич, фашистская Германия, - вмешался в разговор вошедший в это время в отсек Иван Акимович.
      - В том-то и дело, что Германия. - Рождественский повернулся в сторону Станкеева. - Будь это другая страна, мы могли бы победить...
      - Здра-а-вствуйте! - протянул Иван Акимович. - А Германию, вы думаете, мы не победим?
      - Да... откровенно говоря... трудно будет, очень трудно, если даже и победим.
      Все переглянулись. Вахтенный матрос прыснул, но, встретив суровый взгляд дежурного, подавил смех.
      - Да, будет трудно, но мы победим! Непременно победим, Алексей Васильевич! Это точно! И не надо опускать голову. Я всегда считал вас оптимистом.
      - Эх, милый мой, трусливый оптимист хуже любого пессимиста...
      - А вы что - считаете себя трусом, так? - смеясь, бросил Станкеев.
      - Да, я, пожалуй, скорее труслив, чем... храбр.
      - Напрасно вы поддаетесь панике, Алексей Васильевич. - Иван Акимович нахмурил брови. - Я бы постеснялся на вашем месте. Все уважают вас за ваш честный труд, любовь к детям и усердие в работе, а вы... вот... извините меня, распустили нюня... Конечно, нам всем предстоят большие испытания, но разве это значит, что мы должны опустить руки?
      В отсек вошел Ефим Ефимович. Ему кто-то сказал, что на корабле Рождественский.
      - А-а, Леша! Ты что это в такую поздноту? Тебе бы сейчас в самую пору тетради проверять...
      - Нет, Ефим, тетради летом не проверяют... а потом - сейчас... война, не до того...
      - Ну что ж, что война? Не перестанут же дети наши учиться, а учителя учить!.. Да ты что, струсил, что ли, на тебе лица нет!
      - Ты прав, Ефим Ефимович, он-таки струсил, - как бы подытожил Иван Акимович и вышел из отсека.
      - Ефим, я решил забрать своих домочадцев и сегодня же ночью ехать к себе в деревню. Здесь я уже не нужен. Здесь будет горячо, а я уже стар стал, не годен для войны. В деревне спокойнее... Я пришел проститься с тобой и попросить немного денег, в дороге потребуется много..."
      - Ты что? С ума сошел? - Метелев не верил своим ушам. - Зачем же ты поедешь на запад "к себе в деревню"? Если хочешь бежать, беги на восток. Вот детей и женщин эвакуируют, и поезжай с ними в безопасные места... И денег особо больших не надо будет...
      - Нет, нет, нет! Я решил ехать домой, к родственникам. Умирать - так вместе... у меня там дети, внуки...
      - Зачем же умирать?.. Мы победим!
      Никакие аргументы не помогли. Нам не удалось убедить Рождественского не ехать к себе в деревню, которая находилась где-то за тысячи километров от Севастополя, в Западной Белоруссии.
      Ефим Метелев долго возмущался малодушием своего соседа по квартире, уговаривал и ругал его последними словами, но, видя, что тот стоит на своем, в конце концов смягчился и даже дал ему на дорогу денег. Рождественский на прощанье обнял и расцеловал Метелева и, пожав руку всем остальным в отсеке, стал взбираться по крутому трапу.
      - Хороший человек, но... мещанским душком от него отдает... Нет опыта борьбы, - заключил Ефим Ефимович.
      - А, по-моему, он просто струсил! - возразил вахтенный центрального поста.
      - Ты не прав, моряк! - Метелев искоса посмотрел на матроса. - Так презрительно нельзя к нему относиться. Он только год как в Советском Союзе. А до этого жил в буржуазной стране. Там его пичкали пропагандой о германской военной мощи... Он сам это рассказывал и понимает, но... видать, неожиданность его настолько ошеломила, что он не может положиться на разум...
      Метелев был прав. В период, предшествовавший второй мировой войне, в буржуазных странах появилось множество книг, написанных участниками первой мировой войны, в том числе германскими милитаристами различных рангов и положений. Тенденциозно освещая события, авторы этих книг всячески превозносили германские победы и искажали причины поражения Германии. Расчет был на то, чтобы у читателей сложилось впечатление о случайном характере поражения Германии в первой мировой войне и о наличии у прусской военщины какой-то магической силы побеждать. И не один скромный старик Рождественский был жертвой такой умелой вражеской пропаганды.
      Я вышел из центрального поста и направился в кормовую часть корабля. Метелев последовал за мной. Он, видимо, был расстроен разговором с Рождественским и молчал. В дизельном отсеке шла сборка машин. Детали были разбросаны по всему помещению, и казалось, что из них вообще ничего нельзя собрать.
      - Что-то не верится, Ефим Ефимович, что вы уложитесь в сроки, - начал я.
      - Ты, Ярослав Константинович, за рабочий класс не беспокойся! - обиделся Метелев. - Мы уложимся... Ты, лучше займись своими моряками. Мне кажется, скорее вы не уложитесь, чем мы...
      - А что? - насторожился я. - Вам кажется, что мы плохо занимаемся?
      - Нет, вы хорошо занимаетесь, но... мне кажется, что вы слишком много внимания и времени уделяете азам. Так учили, когда я был матросом. А сейчас нужно учить по-другому... Надо избегать стандартных приемов, отрабатывать больше сложных задач, чтобы... люди научились не теряться в трудных условиях, не боялись своих механизмов...
      - По-моему... - попытался возразить я, но Метелев перебил меня.
      - Нет, нет! Подумай хорошенько, и по-твоему будет то же самое...
      - Но ведь командир лодки проверял и... - не сдавался я.
      - Вербовский тоже не совсем прав. Я ему уже говорил об этом. В общем, он со мной согласен, но... не совсем, кажись...
      Я тоже не мог во всем согласиться со старым моряком. Учения, которые мы проводили, убеждали меня в том, что мы решаем задачи, в целом отвечающие требованиям наших официальных документов и инструкций.
      Выйдя из дизельного отсека, я поднялся на мостик.
      В бухте было совершенно темно, и только в безоблачном небе светились яркие южные звезды. С противоположной стороны гавани, где находился судостроительный завод, уже переведенный на круглосуточную работу, доносился стук молотков и шум различных механизмов. Ночь давно опустилась на землю, но люди продолжали работать с таким же усердием, как и днем.
      В пятницу утром, на целые сутки ранее намеченного срока, "Камбала" была готова к сдаче и вскоре вступила в строй боевых кораблей Черноморского флота.
      Первый блин
      Подводная лодка готовилась к первому боевому походу. На корабль грузили боеприпасы, горючее и продовольствие.
      Погрузочный кран поднял с пирса торпеду, пронес ее по воздуху и начал медленно опускать на палубу "Камбалы". На слое тавота, которым была густо смазана торпеда, кто-то вывел пальцем: "Наш подарок фашистам".
      - Хорош подарочек, товарищ старший лейтенант, не правда ли? - прикрывая рукой глаза от солнца, обратился ко мне лейтенант Глотов, руководивший погрузкой торпед.
      - Подарок достойный, - согласился я.
      - Вы двигаетесь, как черепахи! Так воевать нельзя! - слышался глуховатый голос боцмана Сазонова, "подбадривавшего" матросов, грузивших продукты на лодку.
      - Сазонов, мы, чернокопытые, уже шабашим! - вытирая руки куском пакли, подшучивал Свистунов. - А как ваша интеллигенция?
      - Ты сам интеллигент, - сухо улыбнулся Сазонов, сверкнув глазами, и снова переключился на рулевых. - Давайте быстрее! Неужели не видите, черное копыто издевается...
      На подводной лодке мотористов в шутку называли "чернокопытыми", а рулевые, и особенно радисты, именовались интеллигенцией.
      - Смотри, - улыбался, подходя к нам, Иван Акимович, - мотористы опять первые...
      - Как всегда, - поддержал я.
      - Пойдем со мной.
      - Куда?
      - Начальник политотдела вызывает. Партийный билет будет тебе вручать, - и Станкеев дружески взял меня под руку.
      В небольшом, но светлом и уютном кабинете, увешанном географическими картами, нас приветливо встретил начальник политотдела соединения капитан первого ранга Виталий Иванович Обидин. Он взял со стола приготовленный заранее партийный билет и, передавая его мне, сказал:
      - Вы получаете партийный билет в самое трудное для нашей страны время. Наша свобода и независимость в опасности. Вы уходите в море. Так докажите же, что мы не ошиблись, когда принимали вас в партию.
      - Все свои силы и знания я готов отдать за священное дело партии! произнес я и пожал большую сильную руку Виталия Ивановича.
      - Ну как? Теплее с партбилетом? - хлопнул меня по плечу Станкеев, как только мы вышли из кабинета начальника политотдела и направились на пирс.
      - И верно, теплее...
      - Дела, видео, на фронте серьезные, - нахмурил брови Иван Акимович, - в сегодняшней сводке опять... отступление...
      Некоторое время мы шли молча.
      - Снова введен институт комиссаров, - сообщил Иван Акимович.
      - Так ты теперь комиссар "Камбалы"?
      - Выходит, так.
      - И я должен обращаться к тебе на "вы"?
      - Как хочешь, - Станкеев пожал плечами, - по-моему, не обязательно...
      - Ладно, учту.
      В 16 часов наша "Камбала" была готова к выходу в море. Все необходимое было доставлено на лодку, механизмы исправны, команда обмундирована.
      - Да, ты слышал, "Крылатка" возвращается с победой, утопила два румынских транспорта, - сообщил Иван Акимович.
      - Нет, не слышал. Да может ли быть это?
      "Крылатка" только два дня тому назад вышла в море и, казалось, не могла еще дойти до позиции. И вот она уже успела одержать победу и возвращалась в базу.
      - Почему не может быть? - рассмеялся Иван Акимович. - Лодка у них хорошая, команда сработанная, а командир Илларион Фартушный серьезный и опытный офицер-коммунист! По-моему, им было бы стыдно не одерживать побед.
      - Да нет, не потому... Уж очень быстро они обернулись. Они ведь только недавно ушли в море...
      - Да, ты прав, им сопутствует удача. Пойдем скорее, надо еще рассказать людям о победе "Крылатки" и вообще побеседовать.
      Мы собрали на пирсе подводников и провели короткий митинг. Иван Акимович рассказал о боевом успехе "Крылатку" и выразил надежду, что наш экипаж сделает все для того, чтобы приумножить победы подводных лодок дивизиона.
      Подводники были рады услышать о боевых делах "Крылатки". Да и как им было не радоваться, если всем было ясно, что на потопленных подводной лодкой двух транспортах погибло много вражеских солдат, офицеров и боевой техники.
      Транспорт водоизмещением 5-6 тысяч тонн может принять 3-3,5 тысячи человек, до 200 танков, более 100 самолетов и другие грузы. А "Крылатка" утопила два транспорта по 6-7 тысяч тонн водоизмещения каждый. Однако подводников воодушевляло не только это. Они считали, что "Камбала" имеет не меньше шансов на успех в предстоящем боевом походе, и каждый уже предвкушал радость будущих побед, забывая о вполне возможных на войне неудачах и огорчениях.
      После команды "Лодку к погружению изготовить" мы с корабельным механиком лейтенантом Василием Калякиным обошли отсеки, побывали на всех боевых постах. Калякин тщательно проверял каждый боевой механизм, а я тем временем устроил экзамен по организации службы, правилам эксплуатации оружия и установок.
      Наши подводники, сотни раз проделывая всевозможные манипуляции с механизмами, стали настоящими мастерами своего дела. И мы не могли обвинить кого-либо в посредственном знании своих обязанностей или в неправильном обращении с механизмами.
      С наступлением темноты "Камбала" снялась со швартовов и направилась к выходу из бухты, пробираясь почти вслепую среди многочисленных кораблей.
      - Справа на траверзе у берега затопленный корабль! - доложил сигнальщик, как только мы вышли из бухты и нас начали покачивать волны открытого моря.
      Это был транспорт, потопленный вражескими самолетами в день нападения фашистов на нашу страну. Транспорт получил несколько прямых попаданий больших бомб и выбросился на берег у самого входа в гавань.
      Ночь была безлунная. Море кипело от четырехбалльного норд-веста.
      - Скрылись очертания берега по корме! - крикнул я по переговорной трубе в центральный пост.
      - Есть! - коротко ответили снизу и тут же записали в корабельный журнал.
      Скрылись родные берега. Наш курс лежал на запад, в тыл врага. Мы шли туда, чтобы беспощадно топить фашистские транспорты и боевые корабли.
      - Обойдите отсеки и проследите за порядком! - приказал мне командир лодки, когда очередная смена заступила на вахту.
      В первом отсеке собрались свободные от вахты торпедисты, плотным кольцом окружившие своего начальника.
      - Почему не спите? - спросил я Глотова.
      - Решил проверить еще раз кое-что: в нормативы некоторые плохо укладываются...
      - Нарушаете распорядок!
      - Все равно никому не уснуть, все так возбуждены. Ведь первый поход...
      - И вы думаете успокоить людей экзаменами?
      - Нет, конечно, но... Разойтись! Ложиться спать! - нехотя приказал он, наконец.
      Мотористы тоже не спали.
      - Машины малость запылились, - кричал мне в ухо парторг, - спать люди все равно не будут!
      - Отдых требуется! Завтра будем на позиции! - кричал я в ответ.
      - Отдохнем в процессе работы! - даже не улыбнувшись, снова возразил старшина.
      - Отправьте подвахтенных спать! - приказал я и пошел дальше.
      Приказание есть приказание, и мотористы пошли в жилой отсек.
      Людей, занятых у своих боевых механизмов и не желавших идти в жилые отсеки на отдых, я встречал буквально в каждом отсеке. Опыта войны у нас не было. С чем придется столкнуться на позиции, мы представляли весьма туманно. Каждый из нас в глубине души твердо верил, что транспорт мы непременно встретим в первый же день, как только придем в район боевых действий. В успешности атаки также никто не сомневался. Наш командир считался одним из лучших подводников, а центральный пост "Камбалы" на всех учениях показывал хорошую выучку и слаженность.
      Суровая действительность, однако, очень скоро внесла свои поправки наши планы.
      Восемь суток ходили мы в районе боевых действий и никого не обнаружили.
      - Ну что? Опять тиха украинская ночь? - услышал я как-то ночью на мостике голос Ивана Акимовича.
      - Да, ни-ко-го! - ответил командир.
      - Уф-ф! Приятно вздохнуть! - Станкеев глубоко дышал. - Сегодня мы пробыли под водой... восемнадцать часов и две минуты...
      - Все минуты считаете? - сухо спросил Вербовский, и я представил себе язвительную улыбку на его лице.
      - Товарищ вахтенный командир! Слева на траверзе огонь! Движется вправо! докладывал сигнальщик сверху из темноты.
      - Автомобиль по берегу идет, - отметил безразличным тоном Вербовский.
      - Начальство едет, - как бы продолжил мысль командира Станкеев. - Здесь, в Румынии, очень строго насчет затемнения, но это, видать, начальство едет... У Антонеску здесь дача где-то. Может, это и он.
      - Вот бы бомбу в эту дачку, - послышался голос сигнальщика.
      - Не отвлекаться! - строго оборвал Вербовский.
      - Есть, товарищ командир! - отчеканил матрос.
      Наступившую тишину нарушил доклад из центрального поста:
      - Лодка провентилирована, трюмы осушены, мусор выброшен. Разрешите остановить вентилятор.
      - Добро... Остановить вентилятор! - приказал вахтенный офицер.
      - Пойдем попьем чайку, помощник, - предложил Станкеев.
      - Да, правильно, - охотно согласился я, - скоро мне на вахту...
      Мы направились к люку, но задержались из-за нового доклада сигнальщика.
      - Курсовой левого борта сорок, показался проблеск, на воде!
      - Вы точно видели проблеск? - спросил командир.
      - Так точно, товарищ командир, вот он: курсовой сорок, слева, на воде! Не так далеко.
      - Боевая тревога! Торпедная атака! - увидел и Вербовский тусклый огонек двигавшегося вдоль берега судна. - Лево на борт!
      Я бросился на свой командный пункт.
      "Камбала" легла на курс атаки. Боевые посты тотчас же доложили о готовности.
      Подводная лодка полным ходом неслась к вражескому кораблю.
      Я сверял расчеты с данными о противнике, которые поступали с мостика, и убеждался, что все идет хорошо. Все мы были возбуждены, однако каждый делал свое дело четко, быстро и точно.
      - Аппа-ра-ты! - понеслась грозная команда в торпедный отсек, на боевой пост. И вслед за ней: - Отставить!
      Но нервы у торпедистов были настолько напряжены, что команду "Отставить!" они приняли за "Пли!" Торпеды выскочили из аппаратов и устремились в заданном направлении.
      - Срочное погружение! - услышали мы следующую команду Вербовского.
      Люди, буквально друг у друга на плечах, посыпались в люк центрального поста.
      Потребовались считанные минуты, чтобы "Камбала" оказалась на глубине и начала отход в сторону моря.
      - По ошибке атаковали дозорный катерок; будь он проклят! Понятно? шепотом сказал мне Вербовский.
      - Бывает... - успокоил командира Иван Акимович, стоявший рядом. - Еще хорошо, что он оказался... слепым. Если бы он видел, как по нему торпедами швыряют, мог бы еще нас погонять...
      - Эх, если бы знать. Установить бы глубину хода торпед поменьше и залепить в борт этому дозорному, - досадовал я. - Но почему же он несет огонь?
      - Не знаю, не спрашивал, - сухо бросил Вербовский.
      - По-моему, иллюминатор приоткрыт или плохо затемнен, - предположил Станкеев.
      Несмотря на неудачу, первая атака принесла известную пользу. На боевых постах и командных пунктах были выявлены ошибки и неточности. Устранение их, несомненно, многому научило и подняло боевую выучку экипажа.
      Всеобщее разочарование было, конечно, велико, но оно очень скоро прошло.
      На следующий день меня подозвал к перископу вахтенный командир лейтенант Глотов.
      - Как вы думаете, стоит доложить командиру: какие-то подозрительные дымы вот в этом направлении, посмотрите сами.
      Я с трудом различил на фоне облаков еле видимые клубы дыма.
      - Нужно доложить. Дымы судов, - заявил я. Вербовский приказал сыграть боевую тревогу и бросился в центральный пост.
      В нашем соединении Вербовсиий был единственный убеленный сединами командир подводной лодки. Он имел большой опыт работы с людьми, но возраст брал свое. Бывали случаи, когда он настолько уставал, что даже не мог вращать перископ, и мне приходилось помогать ему. Состояние нервной системы Вербовского также оставляло желать много лучшего. Он быстро раздражался.
      - Что - конвой? - ворвался Вербовский в центральный пост.
      - Дымы судов, товарищ командир! - доложил Глотов, уступая Вербовскому место у перископа.
      - Только и всего? - Вербовский был явно разочарован.
      - Дыма без огня не бывает, - ввернул Иван Акимович, прибежавший в центральный пост вслед за командиром.
      Командир смотрел в перископ минут десять, но никаких команд не подавал. Подводная лодка шла прежним курсом и с прежней скоростью. Курс же наш был таков, что если бы дымы принадлежали конвою, то с каждой минутой мы все больше и больше упускали бы возможность атаковать врага. Я отчетливо видел это по карте и шепотом сообщил Ивану Акимовичу.
      - Надо бы доложить ему, - ответил он, - но... с его самолюбием прямо беда... Как бы хуже не было.
      - Я тоже так думаю, - согласился я с комиссаром, - может быть хуже.
      Вербовский обладал одним крупным недостатком: он считал, что никто из подчиненных не способен подсказать ему что-либо дельное.
      - Однако, - Станкеев будто читал мои мысли, - сейчас не до шуток. Доложи командиру свои расчеты.
      - Есть, - с готовностью ответил я и обратился к Вербовскому: - Товарищ командир, следует ложиться на курс двести восемьдесят градусов. В противном случае, если конвой идет вблизи берега, мы можем к моменту его визуального открытия оказаться вне предельного угла атаки.
      - Молчать! - раздалось в ответ. - Не мешайте работать!
      - Я только доложил свои расчеты, товарищ командир!
      - Ваша обязанность - иметь расчеты наготове! Когда потребуется, вас спросят!
      - В мои обязанности входит также докладывать свои соображения командиру, обиделся я.
      - Молчать! - повторил Вербовский, не отрываясь от перископа. - Еще одно слово, и я вас выгоню из отсека.
      - Есть! - недовольно буркнул я, глянув на озадаченного Станкеева.
      В отсеке водворилось молчание.
      Паузу прервал Вербовский, вдруг обнаруживший фашистский конвой. Он произносил данные о движении врага с таким волнением, что я с трудом улавливал смысл его слов. И тут мне стало ясно, что возможность атаки упущена вследствие неправильного предварительного маневрирования.
      - Мы находимся за предельным углом атаки, - немедленно доложил я командиру, - следует? лечь на боевой курс и попытаться...
      Вербовский оборвал меня и приказал рулевому ложиться на совершенно другой курс, решив, видимо, уточнить данные о конвое, хотя времени для этого явно не оставалось.
      - Так атаки не получится! - вырвалось у меня.
      - Вон из отсека! - гневно крикнул Вербовский. - Отстраняю вас! Передать дела Любимову!..
      Я передал таблицы, секундомер и все остальное штурману и отошел в сторону.
      Идя под водой новым курсом, почти параллельным курсу конвоя, "Камбала" все больше отставала и, наконец, потеряла всякую возможность занять позицию для залпа и атаковать единственный в конвое транспорт.
      Поняв свою ошибку, Вербовский попробовал ее исправить и приказал лечь на боевой курс и приготовиться к атаке.
      Но тут допустил ошибку боцман Сазонов, который перепутал положение горизонтальных рулей и заставил лодку нырнуть на большую глубину, чем следовало. Вербовский набросился на него чуть ли не с кулаками. Но боцман так и не смог привести лодку на заданную глубину. Командир прогнал его с боевого поста и поставил другого члена команды.
      На этом неприятности не кончились. Старшина группы трюмных перепутал клапаны переключения и пустил воду в дифферентной системе в обратном направлении. Вербовский обрушился и на него.
      Наконец растерялся рулевой сигнальщик и некоторое время продержал корабль на курсе 188 градусов вместо 198 градусов.
      Когда, наконец, в центральном посту все успокоились и командир получил возможность глянуть в перископ, конвой был уже неуязвим.
      Вербовский долго смотрел в перископ "Камбалы", шедшей далеко позади конвоя, который, вероятно, даже и не подозревал, что в районе его следования находится подводная лодка.
      В отсеке все молчали, избегая смотреть друг другу в глаза. Было стыдно не только за провал, но и за бахвальство и самоуверенность, в чем каждый из нас в той или иной степени был повинен, когда мы находились еще в базе, а также на переходе и на позиции.
      Казалось, ничто уже не могло нас развеселить. Но на войне бывает такое, чего невозможно предвидеть.
      - Транспорт взорвался, тонет! - раздался вдруг голос Вербовского.
      Одновременно со словами командира мы услышали два отдаленных, раскатистых взрыва.
      - Что случилось? - спросил кто-то.
      - Он же видит, что мы не можем его потопить, вот и решил утонуть по собственной инициативе, - некстати пошутил лейтенант Любимов.
      - Транспорт взорвался на мине, - заключил командир.
      - Не согласен, - возразил Иван Акимович, - уверен, что транспорт утопила "Зубатка".
      - "Зубатка" должна быть гораздо южнее, - не соглашался с ним Вербовский.
      - Так она, видно, пошла навстречу врагу...
      Командир остался при своем мнении, хотя, как потом выяснилось, транспорт действительно потопила подводная лодка "Зубатка", которой командовал старший лейтенант Александр Девятко.
      Весть о том, что потоплен фашистский транспорт, облетела все отсеки. Казалось, люди забыли о своей боевой неудаче.
      Но вот до нашего слуха начали доходить звуки отдаленных подводных взрывов, словно по легкому корпусу подводной лодки колотили деревянной кувалдой.
      - Право руля! Курс десять градусов! Между прочим. и немцы, подобно Ивану Акимовичу, думают, что их атаковала лодка, - иронизировал Вербовский, опуская перископ. - Начали бомбите море...
      - Они преследуют лодку, - твердо стоял на своем Станкеев, - во всяком случае хорошо, что мы поворачиваем на обратный... А то утопила "Зубатка", а угостить бомбами, не ровен час, могут нас. Куцому всегда попадает больше всех.
      - Да, правда, совести у фашистов... - начал было Любимов.
      - Отставить болтовню! - резко оборвал его Вербовский. - Непонятная у вас страсть к этому занятию...
      Постепенно взрывы глубинных бомб стали затихать. Мы отошли к северу.
      Вскоре Вербовский вызвал меня в кают-компанию. Там уже находились Иван Акимович и Любимов, разложивший на столе карту района боевых действий.
      - Давайте проанализируем графически ваше предложение и мои действия, сказал командир.
      По его тону я понял, что с ним уже беседовал Иван Акимович.
      На карте было вычерчено несколько вариантов атаки при различных способах боевых действий. После тщательного изучения этих вариантов Вербовский, к его чести, признал, что хотя мое предложение и не полностью обеспечивало успех торпедной атаки фашистского транспорта, тем не менее оно было наиболее целесообразным. Вину за срыв атаки он принял на себя, хотя львиная доля этой вины падала на Сазонова, Калякина и на меня. Ведь не кто иной, как я, помощник командира, отвечал за работу центрального поста, который не выдержал испытания. А центральный пост - это мозг подводной лодки. От того, насколько четко и слаженно работают все его механизмы, зависит успех боя.
      - Метелев оказался прав, - вздохнул я, оставшись в отсеке наедине с Иваном Акимовичем.
      - В чем?
      - Он считал, что организация службы у нас плохая, требует отработки...
      - Ну, не такая уж она у нас плохая, хотя, конечно, требует доработки. Нельзя впадать в крайности. А впрочем, почему он считал ее плохой?
      - Я неточно выразился, он сказал несколько иначе. Кстати, товарищ комиссар, кем был в прошлом Метелев? Все говорят "моряк", а где и на чем он плавал?
      - Очень плохо, товарищ старпом, что ты не знаешь человека, который долго работал на твоем корабле. Он старый коммунист, подпольщик...
      - Это я знаю...
      - Об этом знают все матросы на корабле. А ты - старпом, тебе надо больше знать о людях, с которыми ты работаешь.
      Иван Акимович улыбнулся и продолжал:
      - Метелев плавал на подводной лодке "Тюлень" здесь, на Черном море. Он участвовал в героическом походе "Тюленя" в 1916 году, когда лодка захватила в плен турецкий вспомогательный крейсер "Родосто"...
      - Я слышал об этом, но подробности мне неизвестны. Вы, очевидно, знаете о них. Расскажите, пожалуйста.
      - Короче говоря, дело было примерно так: подводная лодка "Тюлень" находилась на боевой позиции у Босфора. В момент встречи с "Родосто" она из-за технической неисправности не могла погрузиться под воду, а в надводном положении, ты знаешь, подводная лодка, особенно в то время, представляла собой беспомощную коробку.
      - Да, "Родосто" имел смешанную немецко-турецкую команду: офицеры были немецкие, а рядовой состав - турки. Корабль был вооружен двумя четырехдюймовыми и двумя 75-миллиметровыми орудиями, а "Тюлень" имел лишь две 45-миллиметровые пушчонки.
      - Верно. Таким образом, силы были слишком неравны. Подводники, правда, могли уклониться от боя, но они решили вступить в единоборство с врагом, и артиллерийская дуэль началась. Наводчик Ефим Метелев отлично знал свое дело. Первые же снаряды "Тюленя" попали в цель...
      - Неужели?..
      - Вот тебе и "неужели", - хлопнул меня по плечу Иван Акимович. - Именно он, наш дядя Ефим, наводил орудие на "Родосто". Вскоре на вспомогательном крейсере начался пожар. Противник прекратил огонь. Командир лодки капитан-лейтенант Китицын видел в бинокль, как на корабле началась какая-то беготня. Как впоследствии стало известно, это немцы бегали за бросившими свои орудия турками, стремясь заставить их продолжать бой с подводной лодкой. Но офицерам не удалось "воодушевить" своих подчиненных. Последующие удачные попадания в цель русских снарядов решили судьбу боя. "Родосто" вынужден был поднять белый флаг и сдаться подводникам.
      - Молодцы подводники! Ну а дальше что?..
      - Дальше все, как положено. На "Родосто" было послано несколько подводников, которые доставили на "Тюлень" офицеров, а кораблю приказали следовать в Севастополь. Подводная лодка шла сзади и держала наготове свою пушку.
      - Откуда вы все это знаете? Ведь дядя Ефим так скуп на рассказы о себе.
      - А узнал я это случайно. Довелось мне однажды побывать в Военно-морском архиве, и там я видел отчет командира "Тюленя" об этом походе. Мне запомнилась фамилия Метелева. А позже кое-что удалось узнать и от него. Не сказал бы я, что Ефим Ефимович скуп на разговоры. Он охотно рассказал мне все. Но с особым удовольствием рассказал он о встрече командира "Родосто" - немецкого офицера Бергмана - с Китицыным.
      - Интересно, что это была за встреча?..
      - Первый вопрос, который немец задал Китицыну, был: "Сколько у вас, господин капитан-лейтенант, осталось снарядов для ваших пушек?" Китицын приказал Метелеву доставить оставшийся на корабле артиллерийский боеприпас и показать пленному офицеру. И когда Метелев притащил на руках единственный невыпущенный снаряд, с Бергманом случилось нечто вроде эпилептического припадка. Он долго бил себя в грудь, что-то бессвязно бормотал и нещадно ругал турок за трусость, измену, невежество и тому подобное.
      - Вот это молодцы, - снова не удержался я.
      - Так что дядя Метелев, брат, побольше, чем мы с тобой, нюхал пороху и подводное дело знает не хуже нас. Кроме того, он смотрит на все глазами умудренного опытом старого большевика и с первого взгляда видит то, что нам с тобой, быть может, вообще трудно понять...
      - Товарищ старший лейтенант, вас вызывает командир корабля, он в центральном посту! - доложил влетевший в отсек Пересыпкин.
      Вербовского я увидел за штурманским столом. Он еще и еще раз анализировал различные варианты упущенных возможностей атаковать конвой противника.
      - Товарищ старший лейтенант, обойдите все отсеки, опросите офицеров и старшин, выясните, какие ошибки были допущены во время... атаки, внимательно изучите их, - не поворачиваясь ко мне, приказал Вербовский, - и примите меры, чтобы эти ошибки больше не повторялись... Людей, которые вели себя примерно, надо поощрить.
      - Есть! Разрешите исполнять?
      - Идите выполняйте, но не торопитесь с выводами. Важно, чтобы первый опыт неудачного боя послужил полезным уроком на будущее.
      - Пойдем вместе, - сказал Иван Акимович, оказавшийся рядом со мной, командир правильно говорит: иногда неудача в бою может научить не хуже успеха.
      Долго в тот день мы с комиссаром ходили по боевым постам и командным пунктам корабля. Вскоре мы провели совещание офицерского состава подводной лодки.
      Ошибки, повлекшие за собой срыв атаки, были тщательно изучены не только непосредственными виновниками, но и всеми остальными товарищами. Несмотря на то, что боевая задача в целом не была решена успешно, командир счел возможным поощрить подводников, отлично выполнявших свои обязанности.
      Оставшиеся дни пребывания на позиции не принесли ничего нового. Мы больше не встретились с вражескими транспортами и кораблями. "Камбала" должна была возвращаться в базу.
      В дни войны у подводников сложилась традиция, согласно которой лодку, возвращавшуюся из боевого похода с победой, встречал весь личный состав соединения, независимо от того, в какое время суток она входила в базу. Нам такая торжественная встреча не полагалась. Нас должен был встретить лишь командир дивизиона. Однако в базе нас ждал сюрприз. Лишь только мы показались в бухте, как нас засыпали поздравлениями с береговых постов наблюдения. На кораблях выстроились ряды матросов, старшин, офицеров. На многочисленных мачтах взвились флажки-сигналы с поздравлением.
      - Что это? - вырвалось у Вербовского.
      - Вероятно, недоразумение, - спокойно ответил Станкеев.
      - На всех кораблях и постах позывные "Зубатки"! - внес ясность доклад сигнальщика.
      - Поднять наши позывные! - скомандовал Вербовский сигнальщикам.
      На всех кораблях, словно по единой команде, сигналы были спущены, но взамен их немедленно взвились новые флажные сочетания, адресованные уже нам: "Поздравляем с благополучным возвращением, желаем успехов!".
      Мы ошвартовались у небольшого пирса, рядом с плавбазой "Нева". На носовую надстройку "Камбалы" поднялся командир дивизиона капитан второго ранга Успенский, умный, опытный моряк. Он принял доклад Вербовского, пожал ему руку и поздравил с благополучным возвращением из похода. И, хотя он не сделал никакого намека на нашу неудачу, мы отлично понимали свое положение. В то утро все, казалось, говорило нам о невыполненном перед Родиной долге.
      - Прошу выстроить весь экипаж на верхней палубе! - приказал комдив, пожимая руки всем, кто оказался на носовой надстройке лодки.
      После обычных приветствий Успенский сообщил подводникам о том, что с минуты на минуту ожидается прибытие доблестной подводной лодки нашего соединения "Зубатки", которая потопила итальянский танкер и немецкий транспорт с войсками и вооружением.
      - Вы, конечно, чувствуете себя несколько... неловко, - комдив понизил тон, - встретили противника и не смогли его утопить. Но это не должно омрачать праздника, который подарила нашему дивизиону "Зубатка". Да и вы еще будете иметь возможность скрестить оружие с врагом! Главное, извлечь правильный урок. Ваш поход должен послужить уроком, школой, наукой.
      В конце бухты показалась подводная лодка. На мачтах взвились флажные сигналы поздравления. Духовой оркестр на плавбазе заиграл встречный марш. Комдив простился с нами и, сойдя на пирс, побежал встречать лодку-победительницу.
      Новая веха
      В каюту ворвался запыхавшийся Лыфарь.
      - Вот это мне нравится! - воскликнул он, хлопнув дверью.
      - Что? - повернулся я к товарищу.
      - Тебя везде ищут, а ты...
      - Кто ищет?
      - На лодке ищут. - Лыфарь поднял правую руку и потряс ею в воздухе. - Все порядочные помощники обычно находятся... ты знаешь где?
      - Так я же по плану занимаюсь. А ты пришел мешать мне.
      - Павел Иванович тебя вызывает.
      - Кто?
      - Командир бригады. Правда, он вызывал тебя полчаса назад. А может, ты уже был у него?..
      В это время раздался стук в дверь, и в каюту влетел раскрасневшийся Глотов.
      - Товарищ старший лейтенант! - торопливо заговорил он. - Вас вызывает контр-адмирал!
      ...Павел Иванович Болтунов пользовался большим авторитетом у всех подводников флота и принадлежал к числу таких начальников, которых подчиневные хотя и побаивались, но уважали. Кроме того, любили его за сердечную заботу о людях и простоту в обращении.
      - Поздравляю с назначением командиром подводной лодки! - такими словами встретил меня командир бригады и протянул мне руку.
      - Благодарю, товарищ контр-адмирал! - только и нашелся я ответить.
      День назначения на должность командира корабля считается у моряков самым счастливым днем в жизни. Стать самостоятельным и полновластным командиром корабля - удел далеко не каждого офицера.
      - Уверен, что вы хорошо проявите себя на новой должности, - напутствовал меня Павел Иванович. - Командовать кораблем трудно и очень ответственно. И надо много учиться. Учиться у начальников, у товарищей и... у подчиненных. Если вас назначили командиром, это не значит, что вы уже все знаете. Многое, чего вы не знаете, знают подчиненные.
      - Так точно! - скорее механически, чем осознанно, вставил я.
      - Зазнайство - враг любого успеха, - продолжал комбриг, медленно направляясь к столу. - Имейте в виду: главное - люди и их воспитание. У нас на лодках золотые люди. Надо только грамотно руководить ими. У командира должен быть стальной характер и доброе, отцовское, заботливое сердце для подчиненных...
      И, пожелав успеха, командир бригады отпустил меня. Я еще не успел освоиться со своим назначением, и поэтому, когда шел к себе на корабль, вид у меня был, вероятно, растерянный.
      - Что с тобой? У тебя такой вид, будто твою невесту кто-то похитил, пошутил встретивший меня мой друг Николай Белоруков.
      - Назначен командиром лодки, - сказал я, глядя в глаза другу.
      - Поздравляю! Уверен, что из тебя получится хороший командир. Но знает ли начальство, что ты...
      - Что? - насторожился я.
      - Что ты дикарь и от тебя всего можно ожидать?
      - Ты всегда шутишь, Николай, а мне не до шуток. Лучше пойдем поговорим серьезно. Ведь надо переварить такое событие, - и я потащил его в свою каюту.
      Николай Павлович Белоруков служил помощником командира на подводной лодке "Сталинец". Это был живой, энергичный человек. С его молодого лица, казалось, никогда не сходила улыбка.
      - А ты что здесь делаешь? - удивился Белоруков, увидев в моей каюте Лыфаря. - Или ты усвоил железный принцип: если хочешь спать в уюте, спи всегда в чужой каюте?
      - Да вот пришел одного приятеля навестить, а его дома нет. Скажи, Ярослав, какое взыскание огреб? - обратился ко мне Лыфарь, сочувственно глядя мне в лицо.
      - Никакого.
      - Он, брат, назначен командиром... Постой, - обратился ко мне Белоруков, командиром какой лодки ты назначен?
      - "Малютки".
      - Ты? Поздравляю! - Лыфарь вскочил с места, схватил меня за плечи и начал дружески тискать.
      Наша беседа, во время которой Белоруков и Лыфарь дали мне много ценных товарищеских советов, длилась более часа.
      Почти сразу после ухода Белорукова и Лыфаря в каюту без стука вошел капитан третьего ранга Илларион Федотович Фартушный. Я вскочил с места и вытянулся, как по команде "Смирно", приветствуя неожиданного гостя.
      Для меня было ясно, почему он так внезапно навестил меня.
      В 1938 году, по окончании Высшего военно-морского училища, молодым, неопытным лейтенантом, только что одевшим форменное обмундирование, я прибыл на подводную лодку "Касатка". Командир корабля старший лейтенант Илларион Федотович Фартушный встретил меня, как мне показалось, довольно недоброжелательно.
      - Вы назначены командиром штурманской боевой части. Документы ваши я уже смотрел, учились вы, как видно, неплохо, а теперь надо служить!..
      - Так точно! - вставил я.
      - Сегодня же примите дела, ваш предшественник должен завтра отбыть к новому месту службы...
      - Так быстро?..
      - Что значит "быстро"? Завтра корабль выходит в море на две недели. Не будем же мы ждать одного человека.
      - Сразу... штурманом я, наверное, не смогу. Если бы кто-нибудь помог на первое время...
      - Я ваш командир и буду помогать вам, если это потребуется. А теперь идите и принимайте дела, каюта штурмана напротив моей, там вас уже ждут.
      Я вышел из каюты командира ошеломленный. В позорном провале в качестве штурмана подводной лодки я теперь не сомневался. Но самое ужасное было то, что путь к отступлению был отрезан: командир безоговорочно приказал принимать дела и готовиться к выходу в море.
      - Лейтенант Иосселиани, если не ошибаюсь? - протянул мне жилистую руку улыбающийся офицер, как только я закрыл за собой дверь каюты командира.
      - Так точно, Иосселиани, - ответил я.
      - Я Нарнов, комиссар корабля, будем знакомы. Вы с командиром уже беседовали?
      - Так точно, он приказал принимать дела, завтра - в море...
      - Правильно, вам повезло, товарищ Иосселиани. Вы сразу приступите к самостоятельной работе. Мы старого штурмана отдали на повышение. Он на другом корабле будет помощником командира... а на "Касатке" полновластным штурманом будете вы...
      Я тут же высказал Нарнову свои опасения.
      - Все молодые офицеры обычно поначалу так робеют, - рассмеялся комиссар, зайдемте на минутку ко мне в каюту, поговорим о том о сем.
      Из беседы с Нарновым я понял, что моя биография ему уже хорошо известна, и разговор наш касался только отдельных подробностей моей жизни и учебы.
      - Ну что ж, - как бы заключил комиссар нашу беседу, - судя по всему, вы привыкли преодолевать трудности. Вам бояться нечего. Отныне вы будете учиться у нашего командира. Несмотря на свою молодость, Илларион Фартушный отличный воспитатель. Он умеет передавать свои знания подчиненным, помогает в учебе тем, кто хочет что-нибудь узнать, и нетерпим к тем, кто ничем не интересуется или ленится. В общем, ни один молодой лейтенант, подобно вам робко вступивший на борт корабля, не задерживался у него больше двух лет. Обычно за год с небольшим мы их "выгоняем" дальше...
      - Как?! - вырвалось у меня.
      - Очень просто, - рассмеялся Нарнов, - молодежь овладевает нашим подводным делом и идет дальше на продвижение по службе... Ведь самую лучшую характеристику офицера составляют количество обученных и деловые качества воспитанных им людей.
      - Какое там продвижение, хоть бы стать когда-нибудь настоящим штурманом.
      - Штурманом вы будете очень скоро, нужно только приложить усилия. Уже после первого похода вы почувствуете себя на ногах...
      Поздно вечером я доложил командиру корабля о том, что дела и обязанности штурмана подводной лодки "Касатка" мною приняты. Фартушный в нескольких словах изложил мне цели и характер предстоящего похода, примерные маршруты перехода в район боевой подготовки, сроки выхода и возвращения в базу.
      - Произведите предварительную прокладку и подготовьте боевую часть к выходу в море к восьми часам! - закончил Фартушный приказанием свой короткий инструктаж.
      Утром я пришел на корабль намного раньше других офицеров и сразу же приступил к штурманским расчетам. К приходу командира предварительная прокладка курсов подводной лодки была произведена.
      Выслушав доклад старшего помощника, Фартушный спустился в центральный пост, подошел к моему столику и, бегло проверив мои расчеты, заявил:
      - Ну что ж, прокладка произведена... по первому разу даже... неплохо, но малость небрежно!
      Похвала эта была настолько неожиданной для меня, что я не нашелся, что сказать, и так и остался стоять, пока командир и комиссар не удалились на мостик.
      Когда "Касатка" снялась со швартовов и вышла в море, я был вызван на мостик старпомом и поставлен на вахту.
      - Вы, как штурман, обязаны стоять на вахте с первой боевой сменой, официальным тоном заявил он мне, - сейчас очередь вашей смены, заступайте на вахту!
      Робость моих действий на командном пункте не могла ускользнуть от внимательных, опытных глаз Фартушного, который стоял в кормовой части мостика и беседовал с Нарновым.
      - Лейтенант Иосселиани, во время учебы в морском училище вы стажировались вахтенным командиром?
      - Так точно, стажировался.
      - Так вот, здесь у нас в основном такие же обязанности вахтенного командира, какие на вас лежали там. Вы полновластно командуете кораблем. Никакой неуверенности и робости не должно быть. Меня на мостике нет. Не обращайте внимания на то, что я здесь присутствую! Сами командуйте кораблем!
      Тем временем сигнальщик доложил о том, что прямо по носу обнаружено плавающее бревно. Я глянул в бинокль и с ужасом убедился в правоте доклада матроса. Подводная лодка имела большой ход, ненавистное бревно быстро сближалось с кораблем и вот-вот могло ударить о борт. Не соображая, что предпринять, я растерянно уставился на командира, но тот смотрел в другую сторону.
      - Товарищ вахтенный командир, бревно быстро приближается, ударит в нос подводной лодки! - методично докладывал сигнальщик.
      - Товарищ командир, бревно ударит в борт! - закричал я не своим голосом.
      - Что вы на меня кричите?! Управляйте кораблем, уклоняйтесь! - Резкий голос Фартушного вывел меня из оцепенения, и я тут же, напрягая голосовые связки, почти истерически скомандовал на руль: "Право на борт!"
      Подводная лодка покатилась вправо, и я видел, как злосчастное бревно постепенно начало уходить от нас левее и левее и, наконец, прошло по левому борту, так и не задев корабль.
      - Ложитесь на курс! - уже спокойнее, но так же решительно напомнил Фартушный.
      - Лево на борт! - громко скомандовал я.
      Постепенно все пришло в норму. Корабль, наконец, лег на прежний курс, и бревно осталось далеко за кормой.
      Случай с бревном меня очень огорчил. Хотя все на корабле скоро забыли об этом и никто о бревне не вспоминал, я был уверен, что в душе многие смеются надо мной. Всю жизнь я больше всего боялся насмешек, особенно со стороны друзей и товарищей, а теперь, мне казалось, почва для таких насмешек и издевательств была самая подходящая.
      Вахту я сдавал командиру минной части старшему лейтенанту Василию Акимовичу Маргасюку. Сдав вахту, я осторожно спросил его, как реагируют подводники на мои промахи на вахте. Маргасюк улыбнулся и почти шепотом сказал:
      - Можешь не беспокоиться. Командир не позволяет превращать служебные ошибки в предмет для шуток. Единственно, что он ненавидит и сам иногда высмеивает, это лень. А если этого не наблюдается, он все прощает...
      Сменившись с вахты, я спустился в лодку и отправился в жилой отсек, так как изрядно устал, простояв четыре часа на мостике, и решил прилечь отдохнуть. Но едва я растянулся на койке, как мне передали приказание командира явиться в центральный пост. Над штурманским столом с циркулем в руках наклонился Фартушный. Увидев меня, он спросил:
      - Куда вы ушли, штурман? Я спустился с мостика вслед за вами, но вы убежали так быстро, что я не смог вас догнать.
      - Хотел прилечь отдохнуть...
      - Как, уже успели устать?
      - Немного. Ночь плохо спал, а вахта...
      - Рано устаете, лейтенант! Моряк должен не только приучить себя не спать ночь, другую, но и добиться, чтобы даже не клонило ко сну. А это достигается длительной тренировкой. Потом... потом, сменившись с вахты, надо первым делом бежать к штурманскому столу, проверить прокладку, расчеты... Вам, как молодому штурману, надо бы изучить район нашего плавания...
      Фартушный задал несколько контрольных вопросов, и я сразу убедился, что совершенно не знаком с обстановкой на море на участке нашего плавания.
      - Теперь ясно? - командир лукаво улыбнулся и вышел из отсека, оставив меня в растерянности у штурманского столика.
      Оставшись один, я немедленно приступил к изучению района нашего плавания и вскоре убедился, что задача эта очень трудная и быстро ее решить никак не удастся.
      - - Что голову опустил? Почему такой грустный вид? - услышал я вдруг за спиной голос Нарнова. - Зубы не болят случайно?
      - Хуже, товарищ комиссар. Ничего из меня не выйдет, теперь я убедился.
      - Постой, постой! Ты и впрямь отчаялся, - Нарнов перестал шутить. Расскажи, в чем дело.
      Я рассказал подробно о своем разговоре с Фартушным.
      - Только и всего? Вот ты какой! - махнул рукой Нарнов. - Командир ведь не требует невозможного. Все это надо изучать постепенно, а не сразу, в один присест. И потом, с каких это пор комсомольцы впадают в панику? Выпиши в тетрадь все, чего не знаешь, и изучай себе по частям, между делом. Я уверен, что уже через неделю - две ты будешь многое знать наизусть.
      До конца дня, отрываясь лишь для наблюдения за приборами кораблевождения, я проработал у штурманского столика. Прокладывая курсы, я еще и еще раз уточнял местонахождение корабля, запоминал и заносил в записную книжку характерные особенности мест, по которым мы проходили.
      К вечеру погода начала свежеть, и вскоре поднялся шторм, редкий в летнее время на Черном море. Северовосточный порывистый ветер достигал временами девяти баллов. "Касатку" сильно качало. Через мостик перекатывались огромные волны, вода попадала внутрь корабля. Было холодно не только на мостике, но и в центральном посту, и во всех отсеках лодки.
      - Вы ужинали? - услышал я голос Фартушного. - По-моему, время заступать на вахту...
      - Никак нет, еще не ужинал!
      - Надо все делать своевременно. Быстро идите ужинать, затем на вахту.
      - Есть! - ответил я и направился в кают-компанию. Все офицеры уже поужинали и разошлись. В кают-компании оставался только Нарнов, о чем-то беседовавший с вестовым.
      - Мне только второе, пожалуйста, первое я есть не буду! - ответил я на предложение вестового.
      - Надо ужинать поплотнее, - вмешался комиссар, - иначе может укачать.
      - Меня уже укачало, но пока терпимо, - сознался я.
      - Молодец, что не скрываешь. А то молодые лейтенанты часто считают позорным признаться, что их укачало. Наш командир говорит, что укачиваются все люди, но все по-разному ведут себя. Одни становятся нетрудоспособными, беспомощными, а другие могут перебороть себя и несут службу.
      Пока я поднимался на мостик, на трапе меня окатило с головы до ног, и я предстал перед Фартушным совершенно промокший.
      - Товарищ командир, - обратился я к Фартушному, - разрешите спуститься вниз, я переоденусь...
      - Не разрешаю! Заступайте на вахту! - строго ответил командир.
      Я принял вахту и, не обращая внимания на бешеные волны, обрушивавшие на мостик тонны воды, с высоко поднятой головой встал у козырька рубки, на обычное место вахтенного офицера.
      Фартушный молчал, стоя напротив меня, с правой стороны козырька. До моего сознания постепенно начало доходить, что командир, как и я, промок до костей, но не обращал на это внимания.
      "Как же я раньше это не сообразил? - думал я с досадой. - Тогда не обращался бы к нему со столь нелепой просьбой... Никогда это не повторится, решил я, - даже если придется замерзнуть совсем".
      - Моряк не должен быть неженкой, - вдруг словно вспомнил обо мне Фартушный. - Ему положено быть закаленным. Холод, голод и другие лишения он должен научиться переносить не на словах, а на деле. Моряк, который кутается в меха или шлепает в... галошах, вы меня извините, - это не моряк... Что касается нашего похода, то основная цель его - приобрести морскую закалку, учить и учиться тому, что нужно моряку-подводнику в боевых условиях, на войне. Ясно?
      - Так точно, ясно!
      - Раз ясно, остается только исполнять, - мне показалось, что Фартушный улыбнулся, хотя в темноте я не мог видеть его лица.
      Сменившись с вахты, я быстро переоделся в сухое и направился к штурманскому столику. Едва я успел проверить по расчетам местонахождение корабля, как рядом со мной оказался спустившийся с мостика Фартушный. Он находился на мостике, пока я, новичок, стоял на вахте, и использовал всякую возможность, чтобы учить меня исправному несению ответственной службы на командном пункте. Но когда на вахту заступил другой, уже опытный офицер, он покинул мостик.
      Штурманский столик с картами берегут на корабле, как святыню, и командир, с которого ручьями стекала забортная вода, не мог подойти к нему вплотную. Он стоял На некотором расстоянии от столика и смотрел на карту, на которой строгими линиями было изображено маневрирование нашей подводной лодки.
      - С прокладкой у вас, кажется, нормально, - произнес он после некоторого раздумья. - А вы не забыли, что у вас на корабле есть подчиненные?
      - Никак нет, хотя...
      - Вот, вот, именно "хотя", - улыбнулся Фартушный. - Сменившись с вахты, я бы на вашем месте в такую погоду первым долгом обошел боевые посты своей части, посмотрел бы, все ли в порядке, как подчиненные несут службу.
      - Есть, товарищ командир! Сейчас все обойду!
      - А после обхода ложиться спать! - напутствовал меня командир. - Отдых тоже необходим. Нельзя перегибать!
      Когда после обхода боевых постов я добрался до своей койки, то упал на нее, не раздеваясь, и уснул мертвецким сном. И кто знает, сколько времени я проспал бы, если бы меня не разбудили.
      - Солнце, - услышал я сквозь сон, - солнце показалось! Командир приказал...
      - Какое солнце?.. - вскочил я, ничего не понимая. - Командир передал: солнце взошло, штурману можно определиться! - доложил посланный за мной корабельный боцман.
      - Есть определиться! - И я опрометью бросился в центральный пост.
      Но на штатных местах измерительных приборов не оказалось.
      - Где секстант, хронометр, приборы?
      - Они уже на мостике, товарищ лейтенант, - спокойно ответил боцман, командир определяется...
      Не дослушав боцмана, я поспешил на мостик.
      Наблюдение за положением солнца по отношению к земле и определение на основе этих наблюдений места корабля на карте - занятие очень увлекательное. На флоте астрономия всегда пользовалась большой любовью. Офицер, который не мог с помощью приборов определить место корабля на карте, считался неполноценным мореплавателем. Поэтому на кораблях всегда использовалась малейшая возможность для тренировки и учебы, и, как только показывалось солнце, все свободные от вахты и работ офицеры обычно решали астрономические задачи, пристроившись где-нибудь на верхней палубе, на мостике или в отсеках.
      Оказалось, что, пока я спал, погода улучшилась. Ветер утих. Море было сравнительно спокойное. Выглянуло солнце, горизонт очистился от туч, и условия для решения астрономических задач были идеальные.
      Когда я поднялся на мостик, все командиры с увлечением занимались астрономическими наблюдениями и математическими расчетами.
      "Снова попадет, опоздал", - мелькнуло у меня в голове. Но на этот раз мои опасения были напрасны. Фартушный и не думал меня упрекать.
      - Штурман, вы видите, какое чудесное солнце?
      - Так точно, вижу, товарищ командир!
      - Ну, давайте соревноваться! Порядок у нас такой: каждый офицер определяет место корабля и наносит полученные координаты на карту. Кто точнее определит наше место, тот и будет признан победителем. Жюри соревнования - это я.
      Весь остаток дня, пока высота солнца позволяла производить замеры, мы решали астрономические задачи. К вечеру у каждого офицера было на карте по нескольку обсервованных мест. Фартушный внимательно изучил полученные каждым результаты и после некоторого раздумья сказал:
      - Пожалуй, точнее других решает задачи штурман, хотя он работает недопустимо медленно...
      - Это не важно, он ведь впервые! - заступился за меня комиссар. - Набьет руку.
      - Я так и знал, что ты будешь на стороне штурмана. - Фартушный бросил лукавый взгляд на Нарнова. - Так и быть, признаем победителем лейтенанта Иосселиани.
      Увлеченный своими штурманскими делами, я не замечал, как бегут дни, и был удивлен, когда корабельный фельдшер, оторвав очередной листок календаря, заявил, что мы уже две недели "утюжим" Черное море.
      Эти две недели многому меня научили. Я стал чувствовать себя вполне самостоятельным штурманом, и мне иногда уже казалось, что опека командира корабля только мешает мне в работе. Тогда я не понимал еще всей ответственности командира-воспитателя за подчиненных ему людей и их подготовку по специальности. Не понимал я также и того, что мало знать свое дело вообще. Кроме хороших и прочных знаний, нужны еще навыки, доведенные подчас до автоматизма, вошедшие в привычку. Мне казалось, что как только я мало-мальски освою работу штурмана, командир уже не будет стоять рядом со мной на вахте, проверять мои прокладки курсов, решения астрономических задач. А на деле получалось наоборот. Фартушный становился все более придирчивым и требовательным ко мне и как к штурману, и как к вахтенному командиру.
      - Вы не первый день на корабле и должны уметь работать аккуратнее, говорил он порой, поправляя меня.
      Я проплавал на подводной лодке два года, считался опытным штурманом, меня выдвинули на должность помощника командира подводной лодки, а Илларион Федотович продолжал наблюдать за мною. Он опекал и учил меня, где и когда только мог. И сегодня, узнав о моем новом назначении, он пришел поздравить меня. Мы долго сидели с Фартушным в моей каюте, дружески беседуя на различные темы, и он давал мне советы, которые должны были помочь мне в моей новой и ответственной роли.
      - Помните, еще раз повторяю, что командир подводной лодки - это особая фигура на флоте. Представьте себе: идет война, подводная лодка вышла в море, и ее командиру на большом удалении от Родины приходится самостоятельно решать весьма ответственную задачу, имеющую государственную важность. В море ему уже не с кем посоветоваться, он сам должен все знать. А чтобы все знать, нужно на берегу, в дни пребывания в базе, в дни учебы на полигонах боевой подготовки очень много работать над собой. Мой совет: никогда не думайте, что вы уже все знаете. Такого положения, я считаю, вообще не может быть: лодка - настолько сложное боевое хозяйство, что на ней всегда находится работа.
      - Эх, овладеть бы кораблем...
      - Овладеть вы овладеете, я не сомневаюсь, - перебил меня Фартушный. - Одна из ваших слабостей (я много раз на это указывал) заключается в том, что вначале вы робко и неуверенно беретесь за дело, а когда мало-мальски овладеваете им, вам кажется, что вы достигли совершенства. Берегитесь этой слабости. На море нужны твердые знания и автоматические навыки. Раздумывать и рыться в своей памяти бывает некогда. Иногда лучше совсем не знать, чем знать как-нибудь.
      Я привык безоговорочно верить Фартушному и выслушивал его советы с большим вниманием.
      - И еще об одной вещи хотел я вам напомнить, хотя и не впервые буду вам об этом говорить. - Илларион Федотович встал и приготовился, видимо, оставить меня. - Каждый из нас, командиров-коммунистов, является прежде всего активным проводником линии нашей партии, воспитателем своих подчиненных. Иногда вы можете увлечься своей специальностью и забыть о том, что у вас есть подчиненные, которых надо учить, направлять и воспитывать. Не только вы, многие строевые командиры, к сожалению, страдают этой слабостью, забывают о том, что служба в нашем флоте основана на высокой сознательности каждого воина...
      Прощаясь с Илларионом Федотовичем, я не мог тогда предполагать, что в последний раз вижу своего учителя и друга.
      Фартушный командовал новой быстроходной подводной лодкой самого большого по тем временам водоизмещения. Лодка имела мощное торпедное, минное и артиллерийское вооружение. Только в одном залпе она могла выпустить шесть торпед. Каждый выход в море этой подводной лодки радовал моряков новыми победами над ненавистным врагом. Дерзкие торпедные атаки Фартушного были известны всем подводникам нашего флота.
      В последнем бою с противником подводники Фартушного потопили большой транспорт и два боевых корабля из состава итальянского конвоя. После атаки они подверглись ожесточенной контратаке противолодочных кораблей. Ценой огромных потерь врагу удалось смертельно ранить советскую подводную лодку, и она геройски погибла.
      ...Проводив Фартушного, я пошел на лодку.
      На "Камбале" меня ждали новые поздравления и дружеские рукопожатия.
      - Я, конечно, знал, что вас назначат командиром, - заявил Пересыпкин, мне даже приснилось...
      - Вы рады? - спросил я его.
      - Конечно, рад!
      - Что расстаетесь с таким помощником командира, как я?..
      - Да нет! - смутился матрос, а окружавшие нас подводники весело рассмеялись. - Я рад, конечно, что вас назначили командиром, но не потому, конечно, что мы расстаемся с вами...
      Пересыпкин злоупотреблял словом "конечно".
      - Наверно, и потому тоже, - продолжал шутить я.
      - Хоть вы меня, конечно, и на губу посадили, - оправдывался Пересыпкин, но, конечно, правильно посадили... Мина тоже сказала, что, конечно, правильно посадили... А за правду только нюни обижаются, а настоящие, конечно, матросы должны благодарить.
      Пересыпкин намекал на случай, когда я наказал его за опоздание на разводку дежурно-вахтенной службы.
      - А где сейчас Мина? - спросил я его. - Ведь она была в Севастополе.
      - Мина-то? - Пересыпкин заулыбался.
      - Мина, говорят, замуж вышла за какого-то разгильдяя! - крикнул кто-то из толпы матросов.
      - Вот в это уж никто не поверит. Она порядочная девушка, - заступился Свистунов.
      - Мина, конечно, была здесь, - Пересыпкин пропустил мимо ушей насмешки товарищей, - а сейчас на фронте.
      - Пишет?
      - Редко, конечно, - еле слышно произнес матрос.
      - Ну и редко! - расхохотался друг Пересыпкина Додонов. - Да он ответы не успевает писать.
      - Как это не успеваю? - обиделся Пересыпкин, - Конечно, не успеваю, когда враз приносят кучу писем, а потом... по два месяца нет.
      ...В последний раз я беседовал с подводниками "Камбалы". "Проработав" Пересыпкина, матросы направили огонь своих шуток на Додонова, затем вспомнили Сазонова, Калямина и других членов экипажа.
      Поздно вечером меня провожали подводники "Камбалы".
      Стоя на подножке камуфлированного вагона военного поезда, я по очереди еще и еще раз жал руки бежавшим за поездом подводникам.
      - Вы все же сбрейте усы! - крикнул я Пересыпкину, который третий раз прощался со мной. - Стариком быть всегда успеете!
      - Кто его знает, успею ли! Война! Мина говорит... Последние слова Пересыпкина потонули в смехе товарищей, и я так и не узнал, что говорила Мина по поводу усов своему жениху.
      Ранним утром 17 июня 1942 года поезд доставил меня на одну из станций, откуда к месту базирования подводных лодок я шел уже пешком.
      Шагая в то ясное, летнее утро по пыльному шоссе, я вдруг испытал тревогу перед новым, неизвестным.
      Припомнилось детство, глухое сванское село, родные и знакомые. В те далекие годы я мог обратиться за любым советом к дедушке, отцу или матери. Теперь же они ничего не могли Мне посоветовать. Моя жизнь не была похожа на их жизнь.
      Дорога привела меня на вершину холма. Подо мною лежала небольшая бухта, сплошь заставленная разнокалиберными морскими судами. Из леса корабельных труб там и сям тянулись вверх столбы дыма.
      Спустившись с холма, я шел по тропинке, с обеих сторон заросшей колючим кустарником и ежевикой. Это были излюбленные места шакалов.
      Заросли, прозванные кавказскими джунглями, плотным кольцом окружали место базирования наших подводных лодок.
      Вскоре я увидел перед собой каменное двухэтажное здание, построенное на возвышенности у самой бухты. В нем размещалась береговая база подводных лодок. У подножья холма, в тени эвкалиптов стояло несколько скамеек. Это место прозвали "беседкой споров". Несмотря на ранний час, у "беседки" было довольно людно.
      - Вот он! - первым заметил меня мой давнишний знакомый, командир подводной лодки Дмитрий Суров. - Сваны приехали! Теперь дело будет!
      Навстречу мне поднялись и другие командиры подводных лодок - Борис Кудрявцев, Астан Кесаев, Михаил Грешилов, Евгений Расточиль и Сергей Хаханов.
      Мне жали руки, расспрашивали о боевых делах подводных лодок соединения контр-адмирала Болтунова.
      - До вас не дошел рассказ о том, как Володя дрался с немецкой ловушкой? озорно блеснув глазами в сторону Прокофьева, обратился ко мне Хаханов. - Или вы уже успели насмеяться по этому поводу?
      - Нет, признаюсь, ничего не знаю, - ответил я. Мне было известно, что немцы к тому времени использовали на Черном море для борьбы с нашими подводными лодками так называемые суда-ловушки. Это были малые быстроходные, очень маневренные и хорошо вооруженные противолодочные суда, которые камуфлировались под обычные небольшие транспорты и предназначались для поиска и преследования наших подводных лодок. Расчет был на то, что командир подводной лодки, увидев в перископ такое судно, примет его за транспорт и начнет сближаться с ним для атаки. Суда-ловушки тем временем должны были своими точнейшими гидроакустическими приборами обнаружить подводную лодку, уточнить ее местонахождение и, выбрав момент, выйти в атаку против нее и потопить глубинными бомбами. Все командиры подводных лодок были предупреждены командованием о наличии у фашистов таких средств борьбы с нашими лодками, и мне было непонятно, каким образом такой опытный командир, как Прокофьев, мог попасть фашистам в лапы. И я тут же выразил свое недоумение по этому поводу.
      - Нет, я не ошибся, - парировал Прокофьев. - Я знал, что имею дело с ловушками. Вполне сознательно вышел в атаку и потопил одну из них...
      - Чем же?.. Они ведь так мелко сидят, что торпедой невозможно достать.
      - А мы перехитрили их, взяли да пустили торпеду по поверхности моря.
      - И ловушка не смогла уклониться?
      - Она-то не смогла, Но ее партнеры постарались отомстить за нее. - Хаханов показал на подводную лодку, ошвартованную у пирса. Сначала я подумал, что это стоит огромная цистерна, побывавшая под бомбежкой где-нибудь в Севастополе или Одессе, а так как такие искореженные коробки, эвакуированные с запада, можно было видеть в каждом порту, то я не обратил на нее внимания. Но затем я увидел, что передо мною год-водная лодка, "обработанная" вражескими глубинками.
      - О! - невольно вырвалось у меня. - Вероятно, она навсегда потеряна для флота.
      - Ну, ну, ну, типун тебе на язык! Рабочие говорят, через две недели отремонтируем. А ты говоришь "навсегда". Приходи-ка лучше завтра на подъем флага. Будем подымать на ней гвардейский флаг. Через две недели пойдем воевать! А ты со своей "Малюткой" еще подождешь, понятно? - и Прокофьев хитро подмигнул товарищам.
      - Пойду-ка я перешвартую лодку под погрузку торпед, - вдруг вскочил с места Суров. - Заговорился с вами...
      - Вот он тоже только что вернулся с победой, ты не слышал? - сказал Хаханов.
      - Да ну тебя. Не слишком ли много говорится о наших победах? - бросил Суров и поспешил к лодке.
      - О его походе я знаю. Мы получили отчетный Материал и ознакомились с ним.
      - А о походе Расточиля тоже знаешь?
      - Нет, об этом еще не слышал. - Интереснейший поход... Героический поход... Однако рассказать мне о нем Хаханов не успел. Беседа оборвалась. Командир дивизиона, узнав о моем прибытии, прислал посыльного с приказанием немедленно явиться к нему.
      - Доложи комдиву и возвращайся! - попросил меня Кесаев.
      Я побежал на плавбазу подводных лодок, где размещался штаб дивизиона.
      - Первый раз вижу командира корабля, которого приходится чуть ли не на. аркане тащить, чтобы представился, - с укором произнес командир дивизиона капитан второго ранга Хияйнен.
      За свою службу во флоте я вторично попал в подчинение ко Льву Петровичу Хияйнену.
      С подчиненными Хияйнен был вежлив и мягок, со всеми умел поддерживать простые, товарищеские отношения. Но В то же время в вопросах службы он был строг и требователен. Не помню случая, чтобы он когда-нибудь отдавал приказание повышенным тоном, однако все его распоряжения исполнялись точно и ревностно. В часы, отдыха Лев Петрович был веселым, остроумным человеком и желанным собеседником.
      - "Малютка" потерпела аварию, вы знаете, конечно? - перешел Лев Петрович к ознакомлению меня с обстановкой.
      - Никак нет, не знаю!
      - Во время зарядки взорвалась батарея. Такие случаи бывают только вследствие... как вы знаете...
      - Неправильного ухода!
      - Так точно! - Лев Петрович постучал трубкой о край пепельницы и пристально посмотрел на меня. - И они, надо полагать, эту истину знали... знали, но требований инструкции не выполняли.
      - А... жертвы были? Или обошлось?..
      - Погибло несколько человек. Были и раненые... Но с этим, я полагаю, вы подробно ознакомитесь по документам. Теперь же я хочу вам сказать, что экипажу нужен оптимизм. Да, оптимизм, я не оговорился. Нужна вера в свои силы. Вы там будете на месте.
      Я молча опустил голову, вспомнив о том, что в начале моей службы на подводном флоте Лев Петрович как-то наказал меня именно за фантазерство и излишнюю самонадеянность.
      - Помните? - поняв ход моих мыслей, подмигнул мне комдив.
      - Помню, - улыбнулся я, - но с тех пор многое изменилось...
      - Нет, дорогой мой, характер полностью поломать нельзя. Его можно воспитать, подправить, но из оптимиста сделать пессимиста... трудно. Верно?
      - Вероятно.
      - У вас впереди огромная работа: воспитывать и сколачивать экипаж. В его составе новые люди; нужно знать их настроения, мысли, научить мечтать о победах, жить этими мыслями; помочь им изучить устройство корабля, боевой техники, и изучить не так, как... помните, были дни? - Лев Петрович снова подмигнул. Очевидно, or вспомнил, как мы сдавали ему зачеты. Как правило, по первому разу никто не мог получить положительную оценку, и ему приходилось экзаменовать нас по нескольку раз.
      Корпус корабля слегка дрогнул. Командир дивизиона подошел к иллюминатору.
      - Опять не успел погасить инерцию, - с досадой произнес он. - Это Суров швартуется. Хороший был бы он командир, но... слишком горяч. Все не терпится, спешит, спешит...
      Дмитрий Суров был известен как один из лучших командиров подводных лодок. Я мечтал быть таким, как он. И то, что Лев Петрович не вполне доволен им, удивило меня и смутило. Своими сомнениями я тут же поделился с комдивом.
      - Согласен с вами, - улыбнулся Хияйнен, - Суров действительно прекрасный командир, у него есть чему поучиться, но есть у него и недостатки. С ними надо бороться. А хвалить? Пусть нас другие похвалят...
      Хияйнен не часто хвалил офицеров, но и зря никогда не ругал. Прежде чем высказать свое мнение о том или ином офицере, он тщательно его изучал, и его характеристики были всегда содержательны и справедливы.
      - Принимайте дела, не теряя ни минуты. У вас мало времени! - закончил Лев Петрович, встав с места. - Пойдемте, я вас представлю экипажу.
      В каюту вошел атлетического сложения капитан третьего ранга. Он сверху вниз испытующе глянул на меня и тут же протянул руку.
      - Иосселиани, если не ошибаюсь?
      - Так точно, старший лейтенант Иосселиани, - подтвердил я.
      - А я - Куприянов Иван Иванович, комиссар дивизиона.
      Пока мы знакомились, Хияйнен переводил взгляд с комиссара на меня, как бы что-то вспоминая.
      - Вот и хорошо, - обрадовался он и принялся шарить в бумагах на столе. Иван Иванович, вы пока идите в свою каюту, поговорите, познакомьтесь с Иосселиани, а я закончу свои дела. Потом представим его народу.
      - Пошли! - Куприянов вышел в дверь первым. Мне пришлось рассказать комиссару свою биографию и даже упомянуть о некоторых подробностях моей учебы в школе и в военно-морском училище.
      - Служебные отзывы о вас я знаю, - перебил меня Иван Иванович, когда я начал говорить о службе на "Камбале", - они неплохие. Курите?
      - Так точно, трубку.
      - Можете курить.
      - В рабочем кабинете обычно не курю. Тем более... у вас здесь такой чистый воздух... Жалко.
      - Я тогда не знал, что Иван Иванович хотя сам и курил. но не терпел прокуренных помещений.
      - На "Малютке" вам служить будет труднее, чем до сих пор, - после некоторого раздумья произнес Куприянов, и я понял, что официальная часть нашей беседы закончена и началась неофициальная, дружеская. - Здесь вы - командир. Опекать вас некому. Комдив в базе, а вы - в море, на лодке. Мало того, на вас смотрит весь экипаж. Надо так знать дело, чтобы в трудную минуту уметь оказать помощь подчиненным, правда?
      - Так точно!
      - А чтобы помочь специалисту-подводнику, надо много учиться...
      Комиссар говорил все то, что принято говорить в подобных случаях, но говорил искренне, от сердца, и поэтому обычные слова звучали не по-казенному, а проникновенно, подкупающе.
      - Победа, рождается в упорном труде и учебе, - закончил Куприянов, - я уверен, что ваш экипаж имеет все условия для того, чтобы в скором будущем выйти в ряды передовых кораблей дивизиона. А дивизион наш воюет, как вы, наверное, знаете, неплохо! - не без гордости произнес он. - Вы слышали о подводных лодках Сурова, Грешилова, Расточиля?
      - О последнем походе Расточиля я знаю только то, что "Медуза" потопила немецкий транспорт и сама оказалась в тяжелом положении...
      - Этой историей стоит заинтересоваться. Случай необычный.
      И Иван Иванович рассказал мне, что произошло с подводной лодкой "Медуза", которая только два дня тому назад возвратилась из боевого похода. Боевое задание она выполнила блестяще - отправила на дно вражеский транспорт с войсками и боевой техникой. После этого началось жестокое сорокачасовое преследование подводной лодки катерами-охотниками. Лодке в конце концов удалось обмануть их и уйти от преследования. Но, чтобы возвратиться в базу, "Медуза" должна была преодолеть минное заграждение противника и пройти через охраняемые им районы моря. Лодка находилась под водой уже более двух суток. Электроэнергия была на исходе. Процент содержания углекислоты в лодке достиг предела. Началось кислородное голодание. Но все это не могло омрачить радость победы.
      Прижимаясь к грунту и продвигаясь на восток, "Медуза" подошла к внутренней кромке вражеского минного поля. В лодке воцарилась тишина, которую нарушали лишь шум гребных винтов и щелканье приборов.
      Шли напряженные секунды и минуты. Штурман отсчитывал каждый кабельтов, пройденный кораблем. Так продолжалось сорок минут. "Медуза" почти миновала опасную зону. Но когда на сорок второй минуте подводная лодка проходила последний кабельтов минного заграждения, послышался скрежет минрепа в носовой части. "Медуза" попыталась освободиться от него, но минреп упорно продолжал скользить вдоль правого борта. Вот уже скрежет явственно слышен в районе центрального поста. Вот он на какое-то мгновение пропал. Казалось, опасность миновала. Но внезапно раздался оглушительный взрыв, в лодке погас свет, и все погрузилось во мрак. "Медуза" с быстро растущим дифферентом на нос упала па грунт.
      При тусклом свете аварийного освещения люди пытались овладеть управлением. Однако корабль не слушался и продолжал погружаться. Через несколько минут "Медуза" лежала на дне моря почти у самой кромки вражеского минного заграждения.
      Из отсеков командиру докладывали о повреждениях. В машинном отсеке оказалась пробоина, внутрь корпуса поступала забортная вода, вышли из строя все рули, и командир послал аварийную партию в машинный отсек.
      Прошла ночь, наступило утро. В лодке ни на минуту не прекращались работы. Исправлялась система управления, ремонтировались электроустановки, люки, клапаны, устранялись повреждения в корпусе и в цистернах. Люди не чувствовали усталости. К полудню были получены первые результаты упорного труда. Из отсеков все чаще и чаще стали докладывать о завершении ремонта механизмов и оружия.
      Но вот снова послышался шум винтов. Очевидно, враг не забыл "Медузу".
      Доклады гидроакустика слышали не только в центральном посту, но и в смежных отсеках корабля. Все с нетерпением ждали решения командира.
      - До нас они не дойдут, - очень громко, чтобы все слышали, произнес Расточиль, - на кромке минного поля повернут.
      Но командир не успел докончить фразу. Снова раздались взрывы глубинных бомб.
      - Катера быстро сближаются: слева сто восемь и справа сорок один градус, методично докладывал гидроакустик.
      - Оставаться на грунте нельзя! - приказал командир механику. - Во что бы то ни стало дать ход кораблю и начать активное уклонение от преследования. Очевидно, из поврежденных цистерн на поверхность моря выходит соляр, фашисты нас "видят"...
      Близкие взрывы новой серии бомб сильно потрясли подводную лодку. Корабль получил новые, хотя и незначительные повреждения.
      - Слева приближается новая группа катеров! - продолжал докладывать акустик.
      Командир, словно не слыша его, спокойно снял трубку телефона, соединился с машинным отсеком и отдал новую команду.
      И как бы пробуждаясь после длительного обморока, "Медуза" проползла по дну моря несколько кабельтовых, работая единственным исправным винтом. Затем, постепенно приведя в порядок нарушенную дифферентовку, лодка оторвалась от грунта.
      Фашисты обнаружили, что советская подводная лодка, которую они считали уже мертвой, начала двигаться.
      Катера неистовствовали, но подводная лодка могла теперь соревноваться с врагами в хитрости и умении владеть своим оружием. Подводники "Медузы" верили в свои силы. Они приобрели эту уверенность упорным трудом еще в базе, на полигонах боевой подготовки.
      - Несмотря ни на что, "Медуза" ушла от вражеского преследования и с победой возвратилась в базу! - несколько патетически закончил Куприянов свой рассказ.
      - Вот это молодцы! - вырвалось у меня.
      - Поход показательный, - резюмировал комиссар.
      - Может быть... личному составу "Малютки" рассказать об этом походе?
      - Опоздали, - улыбнулся Иван Иванович. - Вчера Расточиль был на "Малютке" и рассказал о делах "Медузы"... А сейчас пошли! Лев Петрович ждать не любит.
      Экипаж
      У маленького пирса на северной стороне бухты, где была ошвартована "Малютка", нас встретил невысокого роста офицер с нарукавными нашивками старшего лейтенанта. Он отрапортовал командиру дивизиона о том, что личный состав корабля выстроен по большому сбору, и назвал свою должность: помощник командира подводной лодки "Малютка".
      - Знакомьтесь, - обратился ко мне Лев Петрович, - это ваш помощник, Александр Косик, лихой донской казак. Орден Знак Почета он получил еще до военной службы за заслуги в коневодстве. А вы, Иосселиани, умеете ездить верхом?
      - Как же, товарищ комдив, - забасил Косик, - люди с гор всегда были лучшими наездниками.
      В ожидании нас на верхней палубе подводной лодки был выстроен экипаж "Малютки". Лев Петрович представил меня личному составу и хотел было еще что-то сказать, но сигнал воздушной тревоги, раздавшийся во всех уголках бухты, рассыпал строй.
      Я взбежал на мостик "Малютки" и вступил в командование подводной лодкой.
      - Открыть огонь! - была первая команда, которую я подал.
      Артиллеристы открыли огонь по фашистским самолетам одними из первых в бухте.
      Самолеты бомбили корабли с большой высоты. Но только одна бомба попала в уже поврежденный ранее транспорт, сидевший на мели у выхода из базы. Большинство же бомб разорвалось в море.
      После отбоя я приказал собрать экипаж на верхней палубе корабля и сказал;
      - Формально я еще не вступил в командование подводной лодкой, но я ею уже командую и не могу не отметить отличную стрельбу наших, артиллеристов. Я все время следил за трассами снарядов. Хорошо ложились!
      Я не хотел говорить о том, что самолеты летели на большой высоте и поразить цель на таком расстояний было почти невозможно.
      Подводники переглядывались, и я не понимал, означает ли это одобрение моих слов или они принимают меня за чудака.
      - Хочется выразить нашим артиллеристам благодарность, - продолжал я. - И если торпедисты так же владеют своим оружием, мы с вами выйдем в число передовых кораблей дивизиона. А пока нужно как можно скорее закончить ремонт Все мы, в том числе, конечно, и я, обязаны хорошо знать свой корабль. Новички должны изучить устройство подводной лодки в процессе ремонта, специального времени для этого у нас не будет.
      Отпустив людей, я почувствовал, что с меня течет пот, а щеки пылают. "Правильно ли поняли меня люди?" - подумал я и решил пройтись по отсекам.
      Каково же было мое изумление, когда в одном из отсеков я встретил своего старого знакомого - рабочего судостроительного завода Метелева.
      - Дядя Ефим! - обрадовался я. - Какими судьбами?
      - Ярослав Константинович! Рад снова с тобою встретиться!
      Я действительно так обрадовался этой встрече, что хотел обнять и расцеловать старого рабочего. Но на нас смотрело много людей, и это почему-то меня остановило. Видимо, то же испытывал и Метелев.
      - Так вот, корабли ремонтируем. С другом тут, помнишь "шпиона" Селиванова?
      - Как же, помню! - отозвался я, пожимая руку оказавшемуся здесь же Селиванову.
      Мы долго беседовали, вспоминая подробности первых дней войны.
      - Ну, а как ремонт? - перевел я разговор на деловую? тему.
      - Раньше срока будет все готово, товарищ командир, ты нас знаешь, уверенно ответил Метелев.
      Мы привыкли верить слову рабочих. В тяжелые дни войны золотые руки судостроителей не раз совершали чудеса. И без того сжатые сроки ремонта и ввода в строй поврежденных в боях кораблей, как правило, всегда сокращались.
      - "Камбалу" ввели в строй за пять дней до срока, - напомнил я.
      - Наше дело строить, - вмешался Селиванов, - воюйте хорошо, а мы со своими делами справимся.
      Селиванову было лет сорок, но, когда он улыбался, ему можно было дать не больше тридцати: морщинки на его широкоскулом добродушном лице разглаживались, глаза блестели молодо, задорно.
      - Мы пахали... Обеспечим! - передразнил друга Метелев. - Ты обеспечь, а потом говори! Без матросов мы с тобой ничего не обеспечим...
      - Дядя Ефим всегда верен себе: скромность, трудолюбие и скромность! рассмеялся я. - Матросы без ваших умелых рук и опыта возились бы до самого конца войны...
      - Точно, - ввернул Метелев все более входившее в обиход словечко.
      - Дядя Ефим, - перебил я старика, - вы могли бы найти немного свободного времени? Хочется кое о чем с вами посоветоваться.
      - Вечером хочешь? - Ефим Ефимович на секунду задумался.
      - В любое время. Приходите ко мне на плавбазу, в каюте поговорим. Если вдвоем с Селивановым придете, еще лучше.
      На этом мы разговор с Метелевым закончили, так как пришел рассыльный с приказанием начальника штаба соединения прислать личный состав "Малютки" на плавбазу, где подводной лодке "М-35" должны были торжественно вручать гвардейский флаг. За высокое воинское мастерство, дисциплину, организованность и мужество в борьбе с противником на Черном море всего несколько дней до того подводная лодка "М-35" была преобразована в гвардейский корабль, и вручение гвардейского флага было большим праздником не только для именинницы и для всего нашего соединения, но и для всего флота.
      Первые советские гвардейские части в дни Великой Отечественной войны появились в сентябре 1941 года, когда наиболее отличившиеся в боях 100, 127, 153 и 161-я стрелковые дивизии были удостоены Верховным Главнокомандованием этой великой чести.
      В дальнейшем число гвардейских частей росло. В Советской Армии появились гвардейские корпуса, а также гвардейские части в танковых соединениях, в авиации и во флоте. Вся реактивная артиллерия стала гвардейской.
      К моменту появления первого гвардейского корабля в нашем соединении советская гвардия имела уже свою славную историю и сыграла выдающуюся роль, участвуя в историческом контрнаступлении советских войск под Москвой в конце 1941 года.
      Непродолжительный по времени, но исключительно богатый по содержанию опыт боевых действий на фронтах Великой Отечественной войны свидетельствовал о том, что ознакомление с методами боевых действий советской гвардии имеет большое значение для всех частей, кораблей и соединений, а также для флота в целом.
      На кораблях, стоявших в тот день в бухте фронтом к ошвартованной к борту плавбазы подводной лодке "М-35", были выстроены все матросы, старшины и офицеры. На правом борту плавбазы "Эльбрус" в две шеренги выстроился личный состав "М-35" с командиром корабля на правом фланге.
      Под звуки духового оркестра командир соединения выносит на верхнюю палубу гвардейский флаг. За командиром идут начальник политотдела, начальник штаба и другие командиры.
      Командир соединения подходит к личному составу "М-35" и, остановившись в нескольких шагах перед строем, дает знак своему начальнику штаба зачитать приказ Верховного Главнокомандующего о преобразовании "М-35" в гвардейскую подводную лодку. Оркестр умолкает.
      В тишине, нарушаемой лишь криком чаек за кормой плавбазы, торжественные слова приказа слышны почти на всех кораблях в гавани.
      Я стоял вместе с экипажем "Малютки" возле носовой артиллерийской башни плавбазы и внимательно наблюдал за моряками подводной лодки-именинницы. На их лицах было написано ни с чем не сравнимое чувство гордости за свой корабль. И я не сомневался, что, глядя не этих богатырей, остальные подводники также думали о своем долге перед социалистической Родиной. Гордясь за своих друзей и товарищей, удостоенных высокого звания, каждый из присутствовавших на торжестве подводников мысленно прикидывал, что ему лично нужно сделать, чтобы равняться по гвардейцам, передовым воинам соединения.
      После того как был зачитан приказ, командир соединения сделал шаг вперед и вручил Гвардейское знамя командиру "М-35" капитану третьего ранга Прокофьеву, Держа в левой руке древко знамени, Прокофьев опустился на правое колено. Его примеру последовали все остальные члены экипажа гвардейской подводной лодки.
      - Я, воин Вооруженных Сил Советского Союза, - огласили бухту произносимые экипажем "М-35" слова клятвы гвардейцев, - получая Знамя советской гвардии, даю торжественную клятву: быть преданным до последней капли крови делу Великой партии Ленина, разить врагов Родины до полного их уничтожения и торжества нашей победы!
      Подводники произносили слова клятвы с чувством глубокой ненависти к врагу.
      - Клянусь быть образцово дисциплинированным и бдительным воином! Строго хранить государственную и военную тайну! Беспрекословно выполнять все требования воинских уставов и приказы командиров! Клянусь постоянно совершенствовать свои военные знания и умело применять их в борьбе с врагами Родины!
      Прокофьев приложил к губам и поцеловал новое Гвардейское знамя корабля. Затем он поднялся и, став впереди колонны, под звуки марша повел экипаж на борт "М-35". Здесь подводники выстроились для торжественного подъема флага.
      - Гвардейский флаг поднять! - скомандовал Прокофьев, когда все недолгие приготовления были окончены. Оркестр заиграл Гимн Советского Союза, и по стальной мачте медленно поплыл вверх гвардейский флаг.
      По окончании торжества я приказал отправить экипаж на "Малютку", а сам направился в каюту начальника штаба соединения капитана второго ранга Андрея Кудели, куда меня пригласили.
      - Вы ознакомились с кораблем? - сухо спросил он меня.
      - Так точно. Я был на корабле в течение, - я глянул на свои ручные часы, более пяти часов...
      - О-о-о, много! - Куделя улыбнулся. - В военное время это много. Вы должны уже кое-что знать.
      Я молча пожал плечами, не понимая, к чему он клонит.
      - Хочу вас с самого начала ориентировать, - продолжал капитан второго ранга, усаживаясь за рабочий стол. - Вам придется сдать следующие экзамены: устройство подводной лодки, уход за механизмами, организация службы, морской театр, противник морской и сухопутный, а также знать все боевые наставления и инструкции.
      - Так точно, мне комдив все сказал, - вставил я. - и в моем блокноте уже сделана соответствующая запись.
      - Где вы научились перебивать старших при раз-говоре?
      - Виноват! Прошу прощения!
      - То-то же! - Куделя внезапно улыбнулся. - Комдив вам не все сказал, я хочу пояснить более подробно...
      И действительно, оказалось, что предметов для предстоящих экзаменов было гораздо больше, чем я предполагал.
      - Таким образом, получается, - заключил Куделя, - для того чтобы вас выпустили в море как командира корабля, Надо вам получить четырнадцать пятерок, не меньше. Одна же четверка может испортить все дело. При этом все экзамены надо сдать за четырнадцать дней, учтите.
      - Да, по предмету в день...
      - Нет, не так. Последовательно эту задачу нельзя решать, у вас не хватит времени, - он посмотрел мне в глаза. - Нужно все предметы изучать одновременно, только так. Тогда на каждый предмет получится по четырнадцать дней. Вполне достаточно, не правда ли?
      Мы рассмеялись.
      - Иначе нельзя, работать приходится именно так. Вы же видели: "М-35" стала гвардейской. Чем хуже матросы вашей "Малютки"? Ничем, правда? Значит, и ваша лодка должна быть гвардейской...
      - Ну-у, гвардейской! Нам бы... хотя бы размочить...
      - Почему "хотя бы"? - спросил начальник штаба. - Вашей лодке легче стать гвардейской, чем той же "М-35"...
      - Почему?
      - Потому что в вашем распоряжении, милый мой, теперь боевой опыт гвардейцев. Изучайте его и используйте. Они ведь этого не имели...
      Спорить против таких доводов было трудно. За год войны наши подводные лодки на Северном флоте, на Балтике и на Черном море получили колоссальный опыт боевых действий. Изучение и умелое использование этого ценнейшего опыта предопределяло успехи в бою и намного облегчало выполнение боевых задач в море. И кто исходил в своей работе и учебе именно из этой простой истины, тот неизменно находился в числе передовых воинов-победителей, будь это на море, в воздухе или на сухопутье.
      Капитан второго ранга приказал мне составить план моих личных занятий и подготовки экипажа к выходу в море и представить его на утверждение командования не позже следующего дня.
      Вечером я пригласил к себе рабочих.
      - Я уже знаю. о чем ты меня будешь спрашивать, Ярослав Константинович. Ефим Ефимович опустился на предложенный ему стул и пригладил поседевшие пышные усы.
      - Тем лучше, дядя Ефим, ведь мы старые знакомые.
      - Твой новый экипаж хороший... люди трудолюбивые, добросовестные и... очень хотят, рвутся, можно сказать, в бой. Но... только все зависит от тебя! Ефим Ефимович многозначительно посмотрел на меня. - Только от тебя! Твой предшественник был мягковат. А начальник должен быть твердым и справедливым, понял?
      - Главное - надо быть справедливым! - поддержал старика Селиванов.
      - Это он меня упрекает, - пояснил, улыбаясь, Метелев, - дескать, он много работает, а я его мало хвалю. А зачем хвалить? Его недавно наградили медалью "За боевые заслуги". Вот и похвала!
      - Поздравляю! - сказал я, протягивая руку Селиванову.
      - Будто я и впрямь требую, чтобы меня хвалили, - оправдывался смущенный Селиванов.
      - Прошу меня извинить, товарищи, - спохватился я. - Нечем угостить. Только сегодня прибыл на корабль...
      - Это ты брось, Ярослав Константинович, - махнул рукой Метелев, - после войны будем угощаться.
      - Надеюсь, еще до конца войны найдем возможность...
      - Ну, если найдем, хорошо. - Ефим Ефимович явно не хотел распространяться на эту тему. - Одним словом, ты не уверен, что матросы, старшины да и... видать, командиры хорошо знают устройство "Малютки"... В этом дело?
      Я утвердительно кивнул головой.
      - Да я и сам почти не знаю ее...
      - Ну, ты быстро изучишь. А вот у кого образования поменьше или, скажем, кто чванится, стесняется подчиненных, не знает, как к делу приступить, - тому посложнее. Думаю, лучше всего будет не силком, а личным примером.
      - Силком и не заставишь, - подтвердил Селиванов. - Это не зачет сдавать.
      - И на "Камбале" так было. Зачеты все сдали, а дело знали плохо! припомнил Метелев. - Человек должен сам себя строго экзаменовать. Надо сознанием брать. По-моему, подводники чертежи знают хорошо, а на месте, у механизмов, не всегда разбираются, что к чему. Лодку надо изучать на лодке, самому надо все вычертить с натуры, а не зубрить по чужим чертежам.
      - А как, на ваш взгляд, дисциплина на корабле?
      - Нормальная, - просто ответил Ефим Ефимович. - Дисциплина может быть и лучше, если крепче возьмешь, может остаться и такой. Народ хороший, люди не подведут...
      - А теперь главное: что можно сделать, чтобы ускорить ремонт? Чем можем мы вам помочь?..
      - Срок, Ярослав Константинович, ты знаешь.
      - Ну, мы постараемся закончить работы пораньше, - перебил Селиванов.
      - Обнадеживать трудно, Ярослав Константинович, сроки сжатые. Постараемся, конечно. Подводники нам помогают, большего от них, пожалуй, и не потребуешь...
      Давно уже перевалило за полночь, когда Метелев и Селиванов вышли из моей каюты.
      После их ухода ко мне явился с докладом и проектом плана работ и занятий на следующий день старший лейтенант Косик.
      - Мы с вами завтра целый день будем заниматься вместе! - заявил я Косику после утверждения плана. - Вы мне будете объяснять устройство лодки. С утра приходите в комбинезоне и пойдем по кораблю.
      - Может быть... сперва ознакомитесь с документами... в каюте?
      - Нет, подводную лодку изучают на подводной лодке.
      - Да, но буду ли я хорошим учителем, товарищ командир?
      - Как так? Вы помощник, вы должны лодку знать лучше всех.
      - Есть! - произнес несколько озадаченный Косик. С утра следующего дня мы действительно начали изучение "Малютки".
      В первом отсеке нас встретил с рапортом старшина группы торпедистов Леонид Терлецкий.
      - Будем изучать устройство лодки. Занимайтесь по плану, не обращайте на нас внимания, - сказал я старшине.
      - Есть! - отрезал старшина, стоя в положении "смирно". В его маленьких хитроватых глазках я уловил искорку улыбки.
      - Что улыбаетесь?
      - Никак нет, - вывернулся Терлецкий, - то есть...
      - Не обращать внимания на начальников трудно, - помогая своему старшине, вмешался в наш разговор матрос Свиридов.
      Общее устройство подводных лодок типа "Малютка" я знал. И поэтому занятие мы начали сразу с детального изучения систем и боевых установок. Мы залезали буквально во все уголки корабля, подробно занося на чертеж все, что видели и ощупывали. Таким образом, постепенно составлялись подробнейшие схематические чертежи расположения боевых механизмов и систем - главной водяной, воздуха высокого, среднего и низкого давления и других.
      Глядя на нас, и остальные офицеры и старшины "Малютки" все свободное от работ по ремонту и частых в те горячие дни боевых тревог время стали посвящать совершенствованию своих знаний.
      - За последнее время подводники твоей "Малютки" помешались. В этом, конечно, ты сам виноват! - переступая через леер на борт "Малютки", с места в карьер заметил однажды мой старый приятель Михаил Грешилов. При этом он привычным движением огладил пышную черную бороду, подошел к столику, заваленному чертежами и рисунками, и принялся их рассматривать.
      - Помешались? - повторил я, обнимая своего друга.
      - Говорят, у тебя все - и начальники, и подчиненные - днем и ночью изучают подводную лодку, спешат с ремонтом. Рабочие как будто даже не спят...
      - Война ведь, - отозвался я. - Это не только мое влияние.
      - Нет, твое!
      - Я знаю, ты любишь подбодрить людей. Но имей в виду, я рассчитываю на твою помощь... конечно, советами главным образом.
      - Готов помочь чем могу. Но пока, я вижу, ты сам справляешься... Чувствуется школа Льва Петровича... Я, брат, так же, как и ты, начинал. Поначалу было нелегко, - и Грешилов с увлечением принялся рассказывать о своей службе в должности командира подводной лодки.
      В командование лодкой он вступил два года назад. Задолго до первого выхода в море, пока лодка достраивалась, экипаж сроднился с кораблем, досконально изучил его. И когда в марте 1941 года закончились заводские испытания, на лодке был поднят Военно-Морской флаг.
      В присутствии всего личного состава Грешилов скомандовал: "Военно-Морской флаг поднять! Заводской спустить!"
      В этот миг он понял, что пройден важный рубеж на жизненном пути. Комсомолец из курской деревни, попавший на флот, вступал в ответственную роль командира корабля. И люди, замершие в строю, отныне будут выполнять свой долг перед Родиной, следуя его приказаниям. Они должны повиноваться его воле, учиться у него... Сможет ли он быть таким командиром? Есть ли у него все, что необходимо для этого?
      Недолго пришлось Грешилову свыкаться с новой ролью, всего три месяца. Однако за это время экипаж успел изучить все капризы своей лодки и полюбить ее. Грешилов всячески старался укрепить в экипаже чувство любви к своему боевому кораблю.
      На борту лодки не было человека старше тридцати лет. Большую часть экипажа составляли комсомольцы. Для каждого из них лодка была не только военным кораблем, но и частицей Родины.
      Но знания механизмов и устройств лодки слишком мало для командира корабля. Надо хорошо изучить людей, заниматься их воспитанием. А эту задачу можно решить лишь путем повседневного общения с подчиненными. И Грешилов долго и настойчиво работал со своим коллективом. Зато он мог почти безошибочно сказать, как будет вести себя тот или иной член экипажа в минуту трудного испытания. Знал, что можно довериться главному старшине Борису Сергееву, отлично изучившему свое хозяйство и ревностно следившему за тем, чтобы электрическое сердце лодки не давало перебоев, знал, что можно положиться на старшину торпедистов Владимира Макаренко, исполнительного подводника, влюбленного в свои торпедные аппараты.
      Проверкой экипажа явилась первая учебная атака по эскадренному миноносцу. "Залп" был дан без промаха, и корабль "пошел ко дну". Торпедист Макаренко с чувством собственного достоинства принимал поздравления от товарищей.
      - А что тут удивительного? - говорил он. - Разве хороший торпедист промажет?
      И хоть это была всего лишь первая учебная атака, каждый член экипажа думал тогда так, как старшина торпедистов.
      Никто в те дни не предполагал, что не пройдет и месяца, как из этих торпедных аппаратов придется дать залп не по условному противнику, а по кораблям врага, коварно напавшего на нашу Родину.
      Началась Великая Отечественная война, но экипаж не сразу принял в ней участие. Ему пришлось пройти большой курс боевой подготовки, прежде чем он смог выйти в море, чтобы уничтожать вражеские транспорты.
      - Мы дорожили каждым часом, - рассказывал Грешилов, - чтобы закрепить навыки, приобретенные экипажем в дни мирной учебы. В интервалы между воздушными тревогами, собравшись в кают-компании, офицеры старались заглянуть в будущее. Что принесет экипажу первый боевой поход? Хорошо ли подготовлен экипаж к выполнению воинского долга? Снова и снова тщательно проверяли каждую деталь оборудования лодки, испытывали ее ходовые и маневренные качества, тренировались в быстром выходе в атаку.
      Наконец командование выпустило подводную лодку в море. Долго бороздила она синюю гладь, не встречая противника. Экипаж досадовал: дни уходят, а мы бездействуем. Морякам казалось, что во всем флоте только они не могут использовать свое оружие против врага. Но, досадуя, как и все, мы чувствовали удовлетворение. Экипаж, как говорится, обжил море.
      С первой позиции экипаж возвратился без боевого успеха. Не принесли военной удачи и второй и третий выходы в море. Даже самые нетерпеливые поняли, что на войне терпение так же важно, как и способность к стремительным действиям.
      Другие лодки соединения уже открыли счет потопленных вражеских кораблей. Только наша лодка еще не выпустила по врагу ни одной торпеды.
      - Зато вам потом повезло, - перебил я рассказ Грешилова.
      - И вам также повезет. Все зависит от желания и энергии. Ваша "Малютка" поновее нашей лодки... Я считаю, вы должны нас обогнать в боевых успехах...
      - Да что ты! - рассмеялся я.
      Я так подробно передаю рассказ Грешилова потому, что экипаж, которым он командовал, одержал к тому времени пять блестящих побед. Расспрашивая моего друга, я про себя решил следовать его примеру.
      - Прибыл вновь назначенный к нам матрос Поедайло, товарищ командир, обратился ко мне Косик, - прикажете представить?
      - Зовите!
      - Какой Поедайло? - заинтересовался Грешилов. - Ах, это тот разгильдяй... Недисциплинированный подводник. Правда, в боях участвовал...
      - Храбрый?
      - Раз недисциплинированный, значит, трус и лентяй.
      - На мостик проворно поднялся щеголеватый, краснощекий матрос в лихо сдвинутой на самый затылок бескозырке. Разглядывая его, я невольно припомнил кинофильмы, в которых действовали "братишки" времен гражданской войны с пошлыми манерами и склонностью к анархизму.
      - Матрос Поедайло прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы! - доложил Поедайло. Его довольно красивые круглые глаза самоуверенно "сверлили" меня.
      - Не по уставу докладываете! - вырвалось у Косика, но, встретив мой взгляд, он замолчал.
      - Война, товарищ старший лейтенант! - развел руками Поедайло, искоса глянув на помощника. - Что поделаешь, не до уставов...
      - Вот поэтому-то и следует особенно строго соблюдать уставные положения, товарищ подводничек! - смерив с ног до головы матроса, заметил я.
      - Узнаю вас, узнаю, Поедайло, - вздохнул Грешилов.
      - Ах, простите, товарищ капитан-лейтенант, не заметил, здравствуйте! матрос, казалось, смутился.
      - Ив этом вас узнаю! Вы не имеете права не замечать тех, кого вы должны приветствовать, - сухо заметил Грешилов.
      - Нет, честное слово, не заметил! Вы за тумбой стояли. Оказалось, что матрос Поедайло служил последовательно почти на всех лодках дивизиона и везде проявил себя только с плохой стороны. От него всюду старались избавиться и в конце концов под каким-нибудь предлогом списывали с корабля.
      - Да, от такого нужно избавляться, - пробасил Косик вслед Поедайло, которого боцман уводил через кормовой люк в лодку.
      - Попробуем воспитать, может, что и выйдет из парня, - возразил я.
      - Попробуйте, попробуйте! - иронизировал Грешилов. - Иногда бывают чудеса. Мой боцман с ним ничего не мог поделать. В конце концов он сам однажды напился.
      - Поедайло одолел?
      - Да. А Поедайло потом хвастал, что он перевоспитал самого грозного и исправного боцмана на дивизионе...
      - А сколько же раз он сидел на гауптвахте?
      - Не помню. Но взыскания с арестами он имел... и много раз, - ответил мне Грешилов.
      - Зря, - решительно заявил я. - Недооцениваем гауптвахту. Она иногда помогает.
      - Правильно, - согласился Косик, - я всегда так говорил... А потому, если дали арест, обязательно надо арестовать, а не... дискредитировать свои же решения.
      - Вообще вы, братцы, хлебнете с ним горя, - Грешилов задумчиво посмотрел в иллюминатор козырька мостика.
      Грешилов оказался прав. Поедайло сразу же начал нарушать дисциплину, бравируя своей разболтанностью.
      На следующий же день вечером парторг корабля Петр Каркоцкий сказал мне:
      - Я, товарищ командир, насчет новичка, липового новичка, Поедайло нашего...
      - Почему липового?
      - Какой же он новичок? Он на дивизионе гастролирует давно... все части обошел.
      - Да, говорят, так. Но надо перевоспитать разгильдяя.
      - Надо, конечно, но потребуются крутые меры. Самые крутые.
      - Говорят, он одного боцмана уже... воспитал.
      - Был такой случай, - Каркоцкий расхохотался. - Вам уже рассказали? Это шутка, конечно, но недалекая от правды... Он ведет, нехорошие разговоры среди товарищей. Такие ужасы о войне рассказывает, что прямо запугал всех. Ведь наши матросы еще не обстреляны, под глубинной бомбежкой не были, и они...
      - Верят ему? Каркоцкий задумался.
      - И верят, и не верят. Кое-кто может и поверить. Есть же люди со слабым характером.
      - Надо, чтобы его разоблачили, как труса, - посоветовал я парторгу.
      - Примерно в таком направлении я и ориентировал комсомольцев, но решил доложить вам...
      - Правильно.
      - Да, этот "храбрец" еще воспевает пьянство...
      - Но списывать с корабля не будем. Он пойдет с нами в поход, - решил я.
      - Мне тоже кажется, что списывать нет необходимости. У нас народ хороший. Сумеем переварить такого "героя", - согласился со мной парторг.
      Таким образом, по вопросу воспитания Поедайло мы с парторгом были одного мнения.
      - Еще одно дело, товарищ командир, - проговорил парторг, вставая и собираясь уходить. - Подводная лодка "Агешка" вернулась из очень интересного похода. Нельзя ли попросить командира побеседовать с нашими ребятами?
      Мне понравилась мысль парторга, и я обещал завтра же поговорить с капитаном третьего ранга Кукуй.
      Подводные лодки нашего дивизиона воевали активно, Многие из них уже не раз возвращались из боевых походов с победой, и это сразу же становилось известно всем подводникам соединения. Но и специальные беседы не теряли смысла и интереса. Подводники интересовались прежде всего подробностями, опытом, добытым нередко кровью своих товарищей.
      Поход "Агешки" действительно был весьма поучителен. Лодка охотилась за фашистскими кораблями в северо-западной части Черного моря. На седьмой день поиска она обнаружила транспорты противника. Приготовив к бою торпедные аппараты, командир устремился навстречу врагу. Лодке удалось благополучно прорвать кольцо охранения и торпедировать головной транспорт, груженный боеприпасами: Транспорт был большой, и его груза было достаточно для обеспечения боевых действий целой войсковой части в течение месяца.
      После атаки подводная лодка подверглась ожесточенному преследованию. Фашисты с остервенением сыпали глубинные бомбы на "Агешку", дерзнувшую прорваться внутрь минного поля, считавшегося надежным барьером против наших неопытных, как они полагали, подводников. "Агешка" была первой лодкой, атаковавшей вражеские силы внутри минного поля в северо-западной части моря.
      Преследование длилось долго. Фашисты хотели не только отомстить за серьезный урон, причиненный лодкой, но и заставить советских подводников впредь отказаться от столь смелых маневров. "Агешке" удалось оторваться от врага, но она наскочила на мину и получила серьезные повреждения.
      Впоследствии командир лодки Григорий Кукуй, вспоминая эти напряженные минуты, острил в тесном кругу друзей. Он рассказывал, например, что, пытаясь говорить спокойно, так напрягался, что у него глаза чуть не вылезали из орбит и что отсутствие света в лодке было как нельзя более кстати, так как матросы не могли видеть вибрацию, которой было охвачено все его тело.
      Лодка всплыла в надводное положение. Врага не было, и экипаж получил возможность заняться ремонтом. За одну короткую ночь нужно было сделать столько же, сколько делает хорошая ремонтная бригада за неделю. А утром "Агешка" ушла под воду, чтобы там окончательно подготовиться к новой встрече с врагом.
      Через сутки все было готово к боевым действиям. Не удалось восстановить только связь. И спустя четыре дня лодка обнаружила вражеский конвой, шедший из Одессы на юг. Очевидно, на этих кораблях фашисты увозили награбленное на оккупированной территории имущество. Лодка прорвала кольцо окружения и нанесла удар по головному транспорту.
      Подводники вновь подверглись длительному и ожесточенному преследованию. Однако противнику не удалось сколько-нибудь серьезно повредить "Агешку". Советская подводная лодка вернулась в базу с двумя блестящими победами.
      Подводники слушали Кукуя с большим интересом.
      Во время беседы я внимательно следил за матросом Поедайло, который сидел в переднем ряду. Он слушал очень внимательно и задал много вопросов. Вопросы были деловые, продуманные. Этим он удивил не только меня, но и Кукуя, знавшего матроса по его прежней службе лучше меня.
      - Никак, Поедайло перековался у вас? - заметил Кукуй, как только мы сошли с борта "Малютки". - Он ведь ничем не интересовался, кроме хулиганства, а тут...
      - Не знаю. Он у нас всего несколько дней, - пожал я плечами.
      - Ведь отпетый хулиган и трус! Но сегодня такие вопросы задавал, что прямо... черт его знает, не пойму! Перековался и все!
      - Он третьего дня даже на партийном собрании выступал. И, я бы сказал, довольно дельные советы давал по техническим вопросам.
      - Технику он знает хорошо, но дисциплина-а...
      - Возьму его в море, посмотрю...
      - Кто знает, может, в этом и секрет, - перебил меня Кукуй, - его, кажется, на всех лодках списывали до выхода в море... Попробуй, может, получится. Он ведь единственный в своем роде. Надо бы сделать из него настоящего подводника.
      Кукуй сказал это как бы между прочим, но я задумался над его словами и еще внимательнее стал наблюдать за Поедайло. Может быть, это симулянт? Может, он сознательно нарушал дисциплину, зная, что в море недисциплинированных не берут. В результате перед боевым походом его списывали на очередной ремонтирующийся корабль. Таким образом он достигал своей цели и продолжал безобразничать дальше... Впрочем, все это надо было как следует проверить.
      - Учти, что на твоей "Малютке" не считались с традицией подводников знать свой корабль назубок, - прощаясь со мною, назидательно сказал Кукуй. Мы говорили с твоим предшественником, но он и слышать не хотел...
      - Я принял меры. Завтра начну экзамены, - ответил я.
      - А сам ты... все изучил? - Кукуй испытующе глянул на меня.
      - Кажется, да.
      - Когда будешь опрашивать экипаж, пригласи Грешилова, Сурова или кого-нибудь, кто хорошо знает "Малютку".
      - Ты прав. Обязательно попрошу Сурова. Он самый дотошный...
      При упоминании о Дмитрии Сурове мы рассмеялись. Все моряки знали, что, принимая зачеты от своих подчиненных, он выворачивал у них, как говорили, "все кишки". Подводники шутили, что людям, прошедшим "школу Сурова", воевать - все равно, что у тещи есть блины. Экипаж подводной лодки, которой командовал Суров, к тому времени имел уже четыре крупных победы. Разумеется, его успехи объяснялись не только отвагой и мужеством подводников, но и их твердыми знаниями.
      В бою
      "Малютка" была ошвартована к берегу глубокой протоки. Развесистые ветви дуба защищали ее от знойного августовского солнца. Прямо по носу, в двух кабельтовых от нее, стояла плавбаза "Эльбрус". По единственной тропинке, связывавшей "Малютку" с плавбазой, непрерывной цепью двигались подводники. Они переносили боеприпасы, продовольствие, обмундирование.
      - В шестнадцать часов все должно быть готово! - напомнил я боцману, руководившему работами.
      - Так точно! - ответил боцман Халилов сиплым басом. - Все будет готово!
      - Еще надо в бане помыться, пройти медосмотр, проверить в лодке крепления по-штормовому и...
      - Есть, товарищ командир. Здесь, на новом месте, нас воздушными тревогами не беспокоят, все сделаем, успеем.
      - Хорошо, что мы сюда перебазировались, - согласился с боцманом корабельный штурман лейтенант Глоба, подтянутый, очень юный офицер, - а то эти тревоги все нервы перегрызли...
      - Ваши нервы пилой не перепилишь, не то чтобы перегрызть, - возразил я.
      Лейтенант Яков Глоба принадлежал к числу невозмутимых, даже несколько флегматичных людей. Его ничто и никогда не возмущало, и вывести его из себя было очень трудно.
      - Это только так кажется, - серьезно ответил мне Глоба.
      - Значит, нравится вам это место?
      - Есть свои минусы и здесь...
      - Какие?
      - А взять, например, это, - штурман показал на рога буйволов, которыми была усеяна вся протока. Каждая пара этих причудливых рогов венчала прятавшуюся под водой тушу огромного животного, спасавшегося от дневного зноя.
      - В случае, если нужно срочно, из протоки не выйдешь, - пояснил Глоба, согнать их с места невозможно.
      - Это верно. Но какие мирные животные, не правда ли? Вы их впервые видите?
      - Впервые. Но... они не такие уж мирные. Вчера два буйвола подрались около лодки. Так знаете что было? Едва лодку не опрокинули... Гонялись друг за другом и подняли такую волну, что вода через верхний люк попадала даже в центральный пост. И мы ничего не могли поделать с ними. Вызвали хозяина. Тот притащил горящее полено и начал бить им по носам разъяренных животных. Кое-как усмирил, но заявил, что полного мира между подравшимися уже не будет и что одного из них придется продать.
      На плавбазе меня и штурмана принял командир дивизиона. Он подробно проинформировал нас об обстановке на море в районе позиции, куда предполагалось послать нашу "Малютку". Затем Хияйнен задал несколько вопросов штурману и, видимо, удовлетворенный ответами, отпустил его.
      - Подготовку к походу вы провели хорошо, - сказал мне Лев Петрович, когда Глоба вышел из каюты, - личный состав вашей лодки прошел большую школу...
      - Академию, говорят, - вставил я.
      - Пожалуй, так. Во всяком случае экзамены были настоящие. И вас... немножко подергали, правда?
      - Я ведь тоже экзаменовался...
      - А вы хотели, чтобы вас обошли? Нет уж, с командира спрос должен быть повышенный. Иначе нельзя.
      - Я не в претензии.
      - В общем, теперь все зависит от вас. Экипаж подготовлен для действий в любых условиях. Последние выходы в море показали высокую выучку личного состава и хорошее состояние механизмов. Сегодня с наступлением темноты боевой выход. Точное время в документах. Их вам вручат в шестнадцать часов. Провожать придем.
      Выйдя из каюты комдива, я встретил фельдшера плавбазы, главстаршину Нину Тесленок и понял, почему многие подводники заглядывались на нее. Нина была очень хороша.
      - У вас есть свободное время? - спросил я ее.
      - Смотря для чего, - улыбнулась Нина.
      - Я хочу пригласить вас на подводную лодку...
      - Что вы! Матросы разбегутся: "Женщина на корабле - быть беде"...
      - Вот потому-то я и приглашаю вас. Надо же бороться с суевериями. Мои подводники не разбегутся, не бойтесь. Я им скажу словами грузинского поэта: "Женщина, как мать, украшает общество, она, как благодетель, приносит счастье".
      Мне долго пришлось убеждать девушку посетить "Малютку" в день нашего выхода в море.
      Каким путем проникали различные суеверия в среду советских моряков, объяснить трудно, но факт оставался фактом. Только во время войны эти суеверия получили особенно широкое распространение и приносили определенный вред. Я знаю случаи, когда срывались выходы в море, назначенные на понедельники и тринадцатые числа.
      Хотелось внушить подводникам, что успех зависит только от их выучки, воли к победе, настойчивости. Мне казалось, что бытовавшие среди части моряков суеверия, вера в приметы могут в отдельных случаях привести к фатализму, который в решающую минуту может нарушить контакт между командиром и подчиненными.
      Подойдя к трапу, я пропустил вперед Нину Тесленок. Провожаемая удивленными взглядами подводников, она проворно вскочила на палубу "Малютки".
      - Добро пожаловать! - забыв о субординации, расплылся в улыбке Каркоцкий и протянул руку девушке.
      - Здравствуйте... здравствуйте! - запнувшись, ответила Нина, и на ее щеках выступил румянец смущения. - Меня подводники не заругают? Женщина на корабле...
      - У нас суеверных чудаков мало, - парторг глянул на удивленные лица окружающих и добавил: - Вернее, нет совсем.
      - Я же вам говорил, - поддержал я Каркоцкого, - народ у нас сознательный. - И я громко произнес запомнившееся мне изречение грузинского поэта.
      - Поэту не воевать, дай бог ему здоровья, - буркнул кто-то, вызвав этим общий смех.
      - Главстаршина Нина Тесленок сегодня наша гостья. Будем же гостеприимны! заключил я, вглядываясь в лица моряков.
      Мы пригласили Нину пообедать с нами, и когда после обеда прощались с нею, многим, вероятно, не очень хотелось, чтобы она уходила с корабля. Во всяком случае своей непосредственностью, острым умом и веселым нравом Нина сумела оставить о себе хороший след в сердцах моряков.
      А когда спустились вечерние сумерки и из-за старых чинар, перекрывавших узкую протоку, на лодках стало совсем темно, "Малютка" бесшумно отдала швартовы и развернулась носом к выходу в море. Вскоре темнота поглотила провожавших нас начальников, товарищей и друзей. Подводная лодка двигалась по протоке при полном затемнении.
      Но вот и чинары оказались позади, и "Малютка" закачалась на волнах открытого моря. Теперь о близости берега свидетельствовал только вой шакалов, которые в ту ночь особенно усердствовали по обоим берегам протоки.
      На море был полный штиль. Яркие южные звезды щедро усыпали темное небо. Ничто уже не нарушало тишину, кроме легкого шороха волн и мерного постукивания судовых двигателей.
      - Ну как, товарищ Фомагин, хороший вечерок?
      - Так точно, товарищ командир! - ответил матрос, не отрываясь, как это положено сигнальщику, от ночного бинокля.
      - У вас в Бизяевке такие бывают?
      Иван Фомагин был влюблен в свою Бизяевку, деревню близ Казани, на Волге, и по его рассказам получалось, что лучше Бизяевки на земле места нет.
      - Нет, товарищ командир. Там, конечно, не такие, но... не хуже... Товарищ командир, - переменив вдруг тему разговора, сказал сигнальщик, - Поедайло... и некоторые с ним тоже соглашаются... Плохое у них настроение...
      - Почему?
      - Говорят: тринадцатого вышли... девушка была перед выходом, буйволов в воде не было под вечер... Плохие, мол, приметы.
      - Кто это говорит? - спокойно спросил я.
      - Поедайло. Остальные вслух не говорят, но... тоже так думают...
      - А буйволы при чем здесь?
      - В этих местах буйволы всегда в воде находятся, а перед нашим выходом они все ушли. Поедайло и болтает, что это плохая примета.
      - Поедайло в этих местах впервые, откуда же он взял такую примету? Не иначе, как сам придумал. Буйволы ушли, потому что к вечеру похолодало.
      - И комсорг так говорит, но... Поедайло упорно твердит: а девушка, а тринадцатое число?..
      - А у меня свои приметы, товарищ Фомагин, причем мои приметы проверены в бою.
      - Какие же это? - заинтересовался Фомагин.
      - Вот придем на позицию, утопим фашиста, повернем курсом на базу, тогда и раскрою... А сейчас скажу только, что мои приметы благоприятствуют нашему успешному походу.
      Я знал, что от Фомагина весь экипаж узнает о том, что у командира лодки есть какие-то свои особые приметы. Так оно и получилось. Не прошло и двух часов, как на мостик поднялся Каркоцкий.
      - Товарищ вахтенный офицер, разрешите выйти покурить! - громко произнес он, высунув голову из люка.
      - Добро!
      Каркоцкий вышел из рубки с зажженной папиросой и, прикрывая ее рукавом, начал жадно курить.
      - Вы очень много курите, старшина, - заметил я, - это вредно.
      - Вот одержим победу, брошу курить, совсем брошу, товарищ командир. А пока не могу.
      - Я запомню, смотрите!
      - Да и ждать-то ведь недолго. Все говорят, что, судя по каким-то вашим приметам, победа не за горами...
      - Правильно, - уверенно ответил я, - если встретим врага, утопим обязательно. А вы разве не верите в это?
      - Если встретим, я думаю, утопим.
      - Значит, и вы верите?
      - Получается...
      - Надо же как-то бороться с этими нытиками, черт бы их побрал.
      - Да нытик-то всего один, товарищ командир. Это Поедайло. Он мутит воду. Комсомольцы наши только им и занимаются. Не одно, так другое выдумает. Разъяснять ему что-либо бесполезно. Он считает себя умнее всех.
      - Только отсталые, невежественные люди всегда уверены в своей непогрешимости. Таких надо воспитывать всеми средствами и способами.
      - На них действуют лишь наглядные уроки. Грубо говоря, мордой об стол и... все.
      На третий день похода "Малютка" заняла боевую позицию у вражеского побережья.
      Стояла тихая, безветренная погода. Море снова было спокойное. А это не позволяло пользоваться перископом: сверху виден был след от него.
      Оставив вахтенного офицера у перископа, я решил пройтись по отсекам, поговорить с людьми.
      В жилых отсеках свободные от вахты подводники были заняты чтением. Пожалуй, нигде так много и охотно не читают, как на подводных лодках, особенно, когда лодка находится в подводном положении.
      - Товарищ командир, разрешите обратиться! - встретил меня в электромоторном отсеке старшина Леонид Гудзь.
      Видно было, что он чем-то обеспокоен.
      - Пожалуйста, - ответил я, обратив внимание на то, что матросы почему-то избегают встречаться со мною взглядами.
      - Комиссар дивизиона говорил, что каждый из нас должен все время расти. Правильно?
      - Правильно.
      - А вот матрос Тельный думает иначе...
      - Смотря как расти, - перебил я Гудзя, - если физически, так ему, пожалуй, это уже не надо.
      - Нет, физически с него, лентяя, хватит. Здоров, как бугай, - Гудзь метнул свирепый взгляд в сторону смеявшихся матросов, - а учиться не хочет. Сдал зачеты - и на боковую.
      - Ну, пусть хоть под водой отдохнет. Мои шутливые реплики несколько обескуражили старшину, но он все же продолжал:
      - Пока не прикажешь, ничего сам не догадается сделать - никакой инициативы...
      Тельный смущенно переминался с ноги на ногу. Действительно, все экзамены он сдал с оценкой "отлично", и начальники были им довольны.
      Старшина Гудзь явно хотел начать дискуссию о Тельном. Мне же она показалась неуместной; у меня, как и у других начальников, к матросу претензий не было. Поэтому я перевел разговор на другую тему, предупредив подводников о возможности атаки и о том, что в штилевую погоду скрытность маневрирования чрезвычайно затруднена.
      - В подобных условиях нужно действовать очень точно и правильно, закончил я.
      - Будет исполнено на отлично... - начал было Тельный, но под сердитым взглядом старшины замолчал.
      - Постараемся, товарищ командир! - поправил матроса Гудзь.
      Выходя из отсека, я слышал, как он начал его разносить за бахвальство.
      В дизельном отсеке матросы собрались тесной группкой и о чем-то оживленно беседовали.
      - О чем шепчетесь, заговорщики? - обратился я к Каркоцкому.
      - Подводим итоги перехода, товарищ командир!
      - А я думал, составляете заговор против электриков. Они теперь главные действующие лица...
      - Все равно без нас не обойдутся, - возразили матросы. - Все друг от друга зависимы. Один сплоховал - всем плохо.
      - Как торпеды? - спросил я в торпедном отсеке у старшины Терлецкого.
      - Ждут вашего приказания.
      - На какое время планируете бой?
      - На завтра после обеда, - не моргнув глазом, ответил Терлецкий.
      Шутливое предсказание старшины сбылось. На следующий день, едва подводники закончили обед, вахтенный офицер обнаружил вражеский конвой.
      Прозвучали колокола громкого боя, подводники бросились на свои посты. По переговорным трубам непрерывно летели доклады, команды, распоряжения. Каждый был занят своим делом, привычным ухом выделяя команду, идущую в его адрес.
      Меньше чем через минуту оружие было готово к бою. Наступила напряженная тишина. Лодка выходила в торпедную атаку.
      Конвой фашистов шел вдоль берега. Для сближения с объектом атаки надо было маневрировать в сторону мелководного прибрежного района, что усложняло решение нашей задачи.
      Я быстро спустился в центральный пост к штурманскому столику, чтобы взглянуть на карту района. Здесь мое внимание привлек Поедайло. Вид у него был жалкий: руки тряслись, нижняя губа отвисла, на лбу выступили капельки пота.
      - Что с вами? - спросил я.
      - Возьмите, - протянув резинку, почти крикнул Косик, - и закусите зубами! По крайней мере не будут стучать...
      Поедайло, казалось, пришел в себя.
      - Нервы, товарищ командир, извините, пожалуйста, - пробормотал он.
      - В ваши годы нервы должны быть стальными! Рассмотрев суда противника, мы разочаровались. В окуляре перископа различались всего лишь буксир с баржей и несколько катеров охранения.
      - Конвойчик, конечно... не слишком солидный, - размышлял между делом Косик, - но такое большое охранение зря не бывает. Груз, должно быть, ценный.
      - Утопим, а там видно будет - ценный или нет, - стараясь подавить охватывающее меня волнение, решил я.
      Наша боевая позиция находилась в районе, в котором следовало топить все суда противника независимо от тоннажа, класса и боевой ценности. И вражеские моряки испытывали панический страх перед нашими подводными лодками, уничтожавшими буквально все суда, которые осмеливались выходить в море. Нам было достоверно известно, что в черноморских портах, оккупированных врагом, происходили забастовки матросов торговых судов, отказывавшихся выходить в море.
      Лодка проскочила кольцо охранения, и мы очутились перед целью.
      - Аппарат - пли! - скомандовал я.
      Торпеда вырвалась из аппарата и устремилась к цели. В ту же секунду я понял, что допустил грубейшую ошибку: измеряя расстояние до цели, я забыл, что окуляр перископа не переведен на увеличение. Дальномер при этом, конечно, показывал ложную дистанцию. В результате "Малютка" оказалась настолько близко к атакуемой барже, что взрыв торпеды грозил ей почти в такой же степени, как и барже.
      Ухватившись за рукоятку перископа, я с силой перевел перископ на увеличение и вздрогнул, увидев лишь наглухо задраенные иллюминаторы баржи.
      - Лево на борт! - скомандовал я, и в этот миг лодка вздрогнула от удара о баржу.
      Об опасности, угрожающей "Малютке", знал только я. Остальные считали, что все в порядке.
      - Столкнулись с баржей, - тихо сказал я Косику, вытирая со лба рукавом холодный пот.
      - Что вы говорите? - вырвалось у Косика, и он беспомощно опустил руки, которые секунду до этого мастерски жонглировали расчетными приспособлениями.
      Но прошло десять, двадцать, тридцать секунд, а взрыва так и не последовало.
      - Промах! - освободившись от мучительного ожидания катастрофы, сказал я.
      - Надо полагать, - согласился Косик.
      Развернувшись на обратный курс, я приготовился было поднять перископ, но услышал по переговорной трубе голос гидроакустика старшины Бордок. Он предупреждал о приближении справа впереди катера. Лодка начала маневр на уклонение.
      Через минуту катер пронесся над нами. Люди со страхом поглядывали наверх, ожидая, что вслед за шумом винтов могут посыпаться глубинные бомбы.
      Судя по тому, как вел себя враг, было не похоже, что он нас преследует. Бордок все время докладывал о том, что катера маневрируют в отдалении от нас.
      Я осторожно поднял перископ и осмотрел горизонт. Катера, буксир и баржа сбились в кучу. Смысл такого поведения противника был непонятен. Но лучшей мишени для оставшейся в аппарате торпеды нельзя было и желать.
      - Полный ход! Право на борт! - немедленно скомандовал я. - Торпедная атака!
      Маневр требовал разворота на 180 градусов. По переговорным трубам я в двух словах сообщил об обстановке на море и о намерении повторно атаковать фашистские суда.
      Радоваться было нечему, однако мое настроение поднялось. Было приятно сознавать, что у противника, очевидно, не все в порядке, иначе он не "митинговал" бы в открытом море.
      Однако, пока мы маневрировали, фашистские катера рассредоточились и вместе с буксиром уходили на север. баржи видно не было.
      Я дал глянуть в перископ Косику. После короткого обмена мнениями мы пришли к выводу, что баржа затонула. Так как расстояние между подводной лодкой и баржей было очень небольшое, то торпеда, очевидно, не успела прийти в состояние готовности к взрыву и, ударившись в борт баржи, как обычная болванка, пробила его.
      - Зарезали тупым ножом, - определил Косик.
      Теперь можно было объяснить и поведение фашистов. Они, очевидно, не разобрались, отчего внезапно затонула баржа, и не смогли помочь ей. Обо всем этом я сообщил по отсекам и, объявив отбой боевой тревоги, передал благодарность торпедистам, электрикам я боцману.
      Боцман "Малютки" мичман Халилов был хороший специалист, но отличался грубостью и упрямством. Это часто мешало ему в работе, особенно когда приходилось иметь дело с корабельным механиком Феодосием Цесевичем, равного которому по твердости характера и силе воли на лодке не было.
      Плавучестью управлял обычно Цесевич. А боцман, стоя за горизонтальными рулями и несколько своеобразно представляя законы механики, иногда считал возможным настаивать на той или иной манипуляции с переменным балластом. Механика, невольно вынужденного отвлекаться от своего дела, это приводило в ярость. И мне приходилось тогда мирить этих двух упрямцев.
      Однако во время атаки боцман и механик действовали согласованно. И, придя однажды в жилой отсек, Терлецкий съязвил по этому поводу:
      - Еще одна - две атаки, и механик не то что усмирит боцмана, а прямо усыновит его...
      После всех волнений я решил немного отдохнуть и, добравшись до своей каюты, упал на койку и задремал. Однако спать долго не пришлось.
      - Вахтенный просит вас в рубку! - услышал я сквозь сон.
      - По-моему, транспорт! - взволнованно доложил лейтенант Глоба, уступая мне окуляр перископа.
      Вахтенный не ошибся. Из-за горизонта показались мачты транспорта. Сыграв боевую тревогу, "Малютка" снова устремилась в атаку, готовя вторую торпеду.
      Крупный транспорт водоизмещением не менее шести тысяч тонн полным ходом шел вдоль берега на юг. Конвоя не было. Это показалось странным, так как ни одно вражеское судно не могло рассчитывать в этом районе на безнаказанное плавание. Но у фашистов не хватало противолодочного охранения, и там, где им это казалось возможным, они шли на риск.
      Пользуясь сумерками и прижимаясь к берегу, транспорт явно рассчитывал проскочить опасный район. Но его настигла наша торпеда.
      Однако прошло тридцать две секунды, прежде чем мы услышали взрыв.
      Выждав еще некоторое время, я поднял перископ, приспущенный после выпуска торпеды.
      Транспорт не двигался, имея крен на правый борт. Из трубы шел легкий дымок, смешанный с белым паром.
      - Эх, еще хоть одну бы! - вырвалось у меня.
      - Не тонет? - удивился Косик.
      - Видимо, нет! Ранен... но не убит, а добивать нечем...
      Оставалось ждать, что будет с ним дальше. Транспорт мог бы и затонуть, если бы поднялся шторм, но на море по-прежнему был штиль.
      Постояв немного, транспорт словно очнулся, дал ход и, вычерчивая зигзаги, пошел вдоль берега. Развернувшись на параллельный курс, мы неотступно следовали за ним в подводном положении, легко удерживая необходимую дистанцию. Однако вскоре стало темно, и нам не удалось узнать до конца его судьбу.
      Со стороны более светлой части горизонта мы обнаружили приближение нескольких морских охотников. Их, видимо, вызвал торпедированный транспорт. Охотники мчались полным ходом.
      Мы отвернули в сторону моря и, погрузившись на большую глубину, начали уходить из района боевых действий. Более сорока минут прошли мы курсом на восток, прежде чем услышали отдаленные взрывы глубинных бомб.
      - Бомбят, - первым заговорил Косик, подняв на меня глаза, - наверное профилактически... далеко...
      - Можно нас поздравить, - на смуглом лице Цесевича появилось что-то похожее на улыбку, - первые глубинки...
      - Катера могут быстро приближаться! - вырвалось у Поедайло.
      Я повернулся к матросу. Поедайло снова дрожал. Вероятно, он был близок к полной потере самообладания.
      - Это как называется? - сурово спросил я.
      - По-французски это называется труса-мандражэ, а по-русски не знаю, хихикал в углу матрос Трапезников, считая, видимо, что я его не слышу.
      - Прекратите это безобразие, - обрушился я на него.
      - Нечаянно пошутил... товарищ командир, - не знал, как оправдать свою неуместную болтовню Трапезников.
      - Опять нервы? Как вам не стыдно? - наступал я на Поедайло.
      Матрос ерзал на месте.
      - Больше этого не будет. Поверьте...
      Несколько глубинных бомб были сброшены, видимо, только затем, чтобы отогнать нас от поврежденного транспорта. Преследования за нами мы не замечали. Пройдя еще около часа под водой, "Малютка" всплыла и, бесшумно рассекая морскую гладь, направилась на восток, к родным берегам.
      Появилась возможность сравнительно спокойно проанализировать наши действия за день. Стоя на мостике "Малютки", я долго перебирал в памяти события этого дня. Подробно и критически взвешивая каждое свое действие, я с горечью обнаружил, как много я допустил про. махов. "Ведь если бы не было этих элементарных ошибок, транспорт был бы потоплен, а лодка не подвергалась бы угрозе погибнуть от взрыва собственной торпеды", - раздумывал я и не находил себе оправдания.
      - Товарищ командир, снизу докладывают: радиограмма передана, квитанция получена, - прервал мои размышления вахтенный.
      Перевалило уже за полночь, когда я, наконец, спустился в центральный пост и пошел в свою каюту. Но в отсеке меня встретил матрос Свиридов и попросил взглянуть на очередной боевой листок.
      Листок открывался большой карикатурой: "Малютка" изображалась в виде крокодила, проглатывающего баржу. Внутри крокодила были отсеки. В одном из них сидел трусливый Поедайло и, закатив глаза, молился изображению буйвола, по самые рога погрузившегося в воду у берега нашей протоки. Механик и боцман с самодовольными улыбками смотрели друг на друга. Впрочем, всех подробностей я даже не успел рассмотреть. Карикатура мне не понравилась.
      - Мне кажется, здесь пахнет бахвальством, товарищ комсорг. А как вы считаете? - спросил я.
      - Немножко есть, - нехотя согласился Свиридов, - зато смешная.
      - По-моему, и с Поедайло вы переборщили. Не стоит его так...
      - Нет, стоит, стоит, товарищ командир. Он такой болтун! Его ничем не проймешь. Разрешите, товарищ командир?
      - Что разрешить? - не понял я.
      - Пробрать его.
      - Проберите, кто вам запрещает?! Но имейте в виду, Поедайло сам очень сильно переживает... и надо знать меру во всем.
      - Есть, товарищ командир! - у Свиридова заблестели глаза. - Переделать карикатуру.
      - Ладно, оставьте так. Жалко, много труда затрачено. Кто рисовал?
      - Костя Тельный. Ему старшина Гудзь, правда, помогал... Учит любить труд, - с усмешкой пояснил комсорг. Не успел уйти Свиридов, как явился Каркоцкий. Он доложил о неправильном поведении части подводников. Особенно ему не нравился Гудзь, который излишне нервировал своих подчиненных.
      - Надо бы пробрать как следует этого губернатора отсека, - закончил парторг.
      - Поговорите с Цесевичем, - посоветовал я. - Поставить на место старшину, конечно, следует, но пусть это сделает сначала его непосредственный начальник. Если не поможет, пустим в ход тяжелую артиллерию общественности.
      Разговор коснулся и Поедайло. Каркоцкий считал, что "Малютку", как подводную лодку, одержавшую первую боевую победу, в базе будут встречать с большим почетом. И люди, склонные к зазнайству, могут не в меру распоясаться. Под такими людьми старшина имел в виду прежде всего Поедайло.
      - Раз он трус, то, конечно, зазнайка и пьяница, - утверждал парторг.
      - У нас он еще ни разу не напился.
      - У нас он еще ни разу и не увольнялся...
      - Напьется, посажу под арест.
      Каркоцкий был прав: в базе нас встретили с большими почестями. Несмотря на ранний час, подводники всего соединения выстроились на палубах кораблей, украшенных флагами расцвечивания.
      Лишь только нос лодки приблизился к плавбазе, я стремительно поднялся по трапу на палубу корабля и отдал рапорт комдиву.
      - Товарищ капитан второго ранга, - произносил я слова рапорта, стараясь, чтобы голос мой не дрогнул, - подводная лодка "Малютка" вернулась из боевого похода. Уничтожена фашистская баржа с грузом и поврежден транспорт. Механизмы лодки исправны, личный состав здоров!
      Принимая рапорт. Лев Петрович смотрел на меня так, как смотрит отец на сына, выдержавшего трудный экзамен.
      За официальной частью последовали дружеские поздравления и пожелания. На "Малютку" устремилось так много людей, что, казалось, и одну десятую их не вместят ее тесные отсеки.
      Однако не только радости ждали нас в базе. Пока мы были в походе, на фронтах Великой Отечественной войны события развертывались со стремительной быстротой и очень неудачно для нашей Армии и Флота. А мы, находясь в море, ничего не знали, так как не слушали последних известий.
      Комиссар дивизиона подробно рассказал нашему экипажу о последних событиях. Только непоколебимая вера в правоту нашего дела, в силы нашего народа и в мудрость Коммунистической партии поддерживали в нас бодрость духа, когда мы узнали о новых оставленных нашими войсками городах и селах.
      Это были самые тяжелые дни Великой Отечественной войны, когда опьяненные временными удачами немецко-фашистские войска рвались вперед.
      Пал героически сражавшийся с превосходящими силами врага Севастополь. Гитлеровские полчища устремились на Кавказ и подошли к Моздоку. Началась ожесточенная битва на подступах к Сталинграду. Враг подошел вплотную к великому городу Ленина, защитники которого поразили весь мир своей стойкостью и героизмом.
      Над нашей Родиной нависла грозная опасность.
      Экипаж "Малютки" и не помышлял об отдыхе. Рано утром следующего дня началась подготовка к новому походу. После утреннего доклада командиру дивизиона я возвратился на лодку. Работы на корабле были в полном разгаре. Проверялись и испытывались механизмы, приборы и боевая техника, устранялись мелкие неисправности.
      - Товарищ командир, матрос Поедайло вернулся с берега с фонарем и большой шишкой на голове, - доложил мне механик, как только я поднялся на мостик.
      - Что за фонарь? - не понял я.
      - Синяк под глазом. И то и другое, вероятно, результат воздействия палки или какого-нибудь другого твердого предмета, примененных при обороне, доложил Цесевич.
      - А как он сам объясняет свое состояние?
      - Говорит, что упал... но врет, конечно.
      - Передайте, чтобы во время перерыва явился ко мне.
      - Перерыва в работе никто не желает. Может быть, сейчас вызвать?
      - Нужно, чтобы на корабле соблюдался порядок. Перерывы должны быть перерывами, а работа работой!
      В те тяжелые дни люди работали, забывая даже о минимальном отдыхе. И, чтобы сохранить силы личного состава, мы буквально заставляли людей отдыхать.
      - Товарищ командир, разрешите обратиться! - вмешался в наш разговор с Цесевичем боцман Халилов. - Каким сроком можно располагать для ремонта?
      - Ремонта не будет! Нужно проверить состояние боевых механизмов и устранить неисправности. А ремонт мы закончили еще перед выходом в море.
      В это время на мостик поднялся возвратившийся с плавбазы Косик. Он поразил меня своим озабоченным, мрачным видом.
      - Все он! - пояснил Косик. - Поедайло... Мы с механиком переглянулись. То, что рассказал Косик, было неожиданностью даже для нас. Помощник шел от комиссара дивизиона, у которого находился старик-украинец Григоренко, эвакуированный в начале войны на Кавказ.
      - Це ж холира, а не матрос. Це злыдень, - возмущался Григоренко.
      Поедайло получил увольнение и едва ступил на берег, как где-то напился. А напившись, вспомнил о победах своей лодки и решил, что теперь ему море по колено.
      У старика была молодая и красивая дочка, на которую безуспешно заглядывался не один подводник дивизиона. Поедайло решил посвататься к ней и, ввалившись в дом, довел старика до того, что тот вырвал из ограды жердь и с помощью ее пытался привести в чувство обнаглевшего матроса.
      У Поедайло хмель как рукой сняло, и он стал угрожать старику, что добьется выселения его и его дочери. Старик все же успел еще раз угостить жердью Поедайло, который, разбив на прощанье окно, убежал. А старик, не мешкая, пошел к комиссару.
      Пока Косик рассказывал мне эту историю, к лодке подошел сам Григоренко. Я пригласил старика на корабль и при нем подверг Поедайло суровому допросу.
      Матрос ничего не мог сказать в свое оправдание.
      - Двенадцать суток ареста, - до предела использовал я свою командирскую власть.
      Но тут, к моему великому удивлению, Григоренко вступился за провинившегося матроса.
      - Вы сами побачте, як я его разукрасив, - показал он рукой на шишку и затекший глаз. - Я ж его тим дрючком бив. Подумав, не выживе. А вин крепкий. Такой башкой можно сваи забивать або коней куваты. - Старик дорогой выяснил, что Поедайло участвовал в боевых походах лодки, и готов был простить ему все.
      - Цього урока ему на все життя, - показал он палку со сломанным концом, которую он захватил с собой как вещественное доказательство.
      Чтобы окончательно успокоить Григоренко, я поручил боцману провести его по кораблю и показать боевую технику.
      Уходя с корабля, старик долго уверял меня, что, если бы его Оксана согласилась, он охотно выдал бы ее замуж за подводника.
      В обеденный перерыв я приказал построить на пирсе весь состав "Малютки". Перед строем для всеобщего обозрения был поставлен Поедайло. Я подробно рассказал подводникам о проступке матроса и причине прихода на корабль старика Григоренко.
      - Вы видите, что Поедайло, - сказал я подводникам, - не только мешает нам, он позорит нас. Я обращаюсь к вам, ко всему нашему боевому коллективу, и прошу помочь командованию перевоспитать матроса. Без вас, говорю прямо, мы не справимся с ним. И придется отправить его в штрафную роту. Но ведь это позор для нашей лодки! Я считаю, что наш коллектив настолько сплочен, что мы поможем Поедайло избежать штрафной роты.
      Я знал, что люди переутомлены, что у всех свои дела, свои заботы, но другого выхода не было. Хотелось спасти парня.
      Преследование
      После ночной вахты я выпил стакан крепкого чаю и растянулся на койке.
      - Командир тоже не железный, он тоже должен спать. Со вчерашнего дня на мостике, только вернулся, - услышал я приглушенный голос трюмного машиниста матроса Трапезникова.
      Война выработала своеобразные рефлексы. Несмотря на усталость, я почти всегда слышал сквозь сон все, о чем говорилось вблизи меня.
      - Да-а, тебе этого не понять, - насмешливо возразил боцман, - ты бы уснул, хоть тут фашисты свадьбу играй.
      - Я на вахте даже не зеваю никогда, не то чтобы спать.
      - Ишь чего захотел - зевать на вахте! - продолжал боцман. - Тоже мне, орел-подводник. И вахта-то всего несколько часов...
      - Ну и что ж? - отозвался Трапезников. - Собрание еще короче, а спят некоторые, и... даже со свистом.
      Намек был на Халилова. Злые языки говорили, что на собрании отличников в береговой базе он якобы уснул. Его кто-то даже прозвал за это "отличный храпун-подводник". Факт этот Халилов категорически отрицал, но Трапезников не упускал случая дружески посмеяться над строгим начальником.
      - Болтаешь много, - огрызнулся Халилов, - неужели ты не понимаешь, что вахта не собрание? И вообще, сколько можно мусолить эту ерунду!
      Матросы хорошо знали Халилова. Если он начинал говорить быстро, вздрагивающим голосом, то это предвещало для кого-нибудь внеочередной наряд на камбузе, в трюмах отсеков или где-нибудь еще. В отсеке водворилась тишина.
      - Уже больше недели ходим у этих берегов. Точно вымерло все. Так и война пройдет с одной несчастной баржей, - тотчас же переменил тему разговора Трапезников.
      - А тебе не терпится? - услышал я снова насмешливый голос боцмана. Посмотрел бы я на тебя, если б тебе довелось один на один подраться с каким-нибудь фашистом.
      Халилов имел в виду небольшой рост и довольно слабое физическое развитие Трапезникова. Его даже прозвали "младшим сыном боцмана". Дело было не только в тщедушной фигуре Трапезникова, но и в том, что Халилов особенно внимательно наблюдал за Трапезниковым, Подмечал все его промахи, постоянно учил его, но наказывал очень редко и нестрого. Подводники не могли не видеть этого. Трапезников относился к кличке почти как к должному, даже отзывался на нее, Халилова же по совершенно непонятным причинам упоминание об этой кличке приводило в бешенство.
      - Неизвестно, кто кого проучил бы, - возразил задетый словами боцмана матрос.
      - Терпеливым надо быть! Терпеливым! Только хладнокровным, разумным и терпеливым дается победа! "Больше недели ходим"... Иногда и дольше приходится ходить - и все впустую. Не так-то легко найти врага. Он вот и рассчитывает на таких, как ты. Мол, лодочка походит, походит, поищет меня, надоест и уйдет в другой район, а тем временем я пройду спокойно...
      Матросы дружно засмеялись. Смеялся и Трапезников, но только чтобы поддержать компанию.
      - Товарищ мичман, - обратился к Халилову кок, сильно хлопнув переборочной дверью при входе в отсек, - прошу выделить двух человек на чистку картошки.
      - Ты что стучишь дверьми? Нервишки, что ли, расшатались? Не видишь, командир спит.
      - Виноват! - кок перешел на шепот. - Забылся, на камбузе жарко...
      - То-то я вижу, что жарко: у тебя мозги расширились. - Халилов снова рассмешил матросов. - Трапезников, Свиридов, на картошку, быстро!
      Кто-то прыснул, наступила пауза, которую снова нарушил голос мичмана:
      - Грачев! Иди и ты с ними. Втроем быстрее справитесь. Много смеешься, поработай малость.
      - Хорошо с нашим боцманом: поговоришь с ним по душам, глядишь - и работка какая-нибудь найдется, - бросил Трапезников, выходя из отсека вместе со своими товарищами.
      - Матросу нельзя скучать, - назидательно отозвался Халилов, довольный своей остротой. - Работайте, чтобы кок был доволен. Я приду посмотрю.
      Через несколько минут он действительно вышел из отсека.
      - Шутки шутками, а Паша прав. Да и боцман тоже прав, конечно, философствовал кто-то из отдыхавших в отсеке, - уже одиннадцатые сутки... И никого. Страсть надоели эти выходы в атаку по... луне. Паша об этом и говорил, но боцман...
      С целью тренировки экипажа ежедневно, обычно под вечер, проводились учебные атаки. При этом игралась боевая тревога, подводная лодка маневрировала на различных ходах, оружие и механизмы готовились к бою. Естественно, такие тренировки, прозванные матросами "атаками по луне", приносили пользу. Однако за десятидневное безрезультатное маневрирование на позиции они изрядно всем надоели. Люди рвались в бой, а им вместо этого приходилось довольствоваться... "атакой по луне".
      Разговор, начатый матросом, никто не поддержал. В отсеке воцарилась тишина.
      Сладкие минуты долгожданного отдыха были недолгими. По переговорной трубе я услышал слова вахтенного офицера: "Командира корабля прошу в боевую рубку!"
      Как бы изысканно вежливо и спокойно ни произносил вахтенный эти слова, они заставляли меня забывать обо всем. Я бежал в боевую рубку и припадал к окуляру.
      Этот миг всегда волновал подводников. Сам перископ казался им магическим прибором, от которого зависели все наши дальнейшие действия. Каждый гадал: либо найден противник, либо вахтенный просто решил потревожить командира.
      На этот раз повод был весьма серьезный: из-за горизонта показалась корабельная труба, над которой вился серый дымок. Мачт не было видно.
      - Боевая тревога! Торпедная атака! - скомандовал я.
      Мой помощник нажал кнопку. По отсекам зазвенели колокола громкого боя. Через несколько секунд в переговорные трубы полетели доклады с боевых постов о готовности к атаке.
      Мы стремительно шли навстречу фашистским судам. Когда расстояние между нами уменьшилось, я определил, что конвой состоит из двух больших транспортов, четырех катеров - охотников за подводными лодками, двух самоходных барж и двух торпедных катеров.
      Конвой шел вблизи берега. Суда охранения располагались со стороны моря, по дуге. Это затрудняло нам атаку. Транспорты, несомненно, везли боеприпасы и технику, предназначенную для уничтожения советских людей. Надо было во что бы то ни стало уничтожить этот груз.
      - Торпедные аппараты к выстрелу изготовлены! - доложили из первого отсека.
      Было решено произвести атаку с короткой дистанции, предварительно прорвав кольцо охранения. Для этого нужно было, чтобы гидроакустические приборы охотников не обнаружили нас и не началась бомбежка еще до того, как мы выпустим торпеды.
      Все издающие шум механизмы были остановлены, моторы работали на малом ходу. Подводникам было приказано слушать забортные шумы и докладывать о них в центральный пост.
      Торпедная атака, даже учебная, требует большого напряжения сил. Ведь именно торпедная атака подводит итоги громадной работы большого коллектива. В военное время ответственность подводников усугубляется. Каждая неудачная атака - это не только напрасная трата дорогостоящих торпед, но и поражение для всего экипажа, поражение, которое приводило к тому, что враг получал новые подкрепления на сухопутном фронте.
      - Слева к траверзу приближается охотник, - четко, не повышая голоса, но с заметным волнением доложил гидроакустик, - пеленг не меняется.
      Если пеленг не меняется, это значит, что катер пройдет точно над лодкой и не атакует ее. Однако люди, не знакомые с тонкостями правил маневрирования, в таких случаях обыкновенно думают, что охотник выходит в атаку. Чтобы избежать лишних волнений, я поспешил пояснить:
      - Если пеленг не меняется, значит, все в порядке. Для выхода в атаку пеленг должен идти слегка на нос!
      Только я произнес эти слова, как над лодкой зашуршали винты катера-охотника.
      Мое внимание привлек Трапезников. Лицо у него было бледное, лоб покрылся крупными каплями пота. Было видно, что он растерялся. Но глаза у матроса блестели. В них даже можно было прочесть какое-то торжество.
      - Испугались? - спросил я. - Вид у вас болезненный.
      - Не так, чтобы очень, товарищ командир, но... как... как и все, товарищ командир!
      Это был честный ответ, и он был встречен одобрительными улыбками подводников.
      - Время вышло! - доложил помощник.
      - Всплывать на перископную глубину! - скомандовал я, приготовившись к подъему перископа.
      Подъем перископа показал удачный ход маневрирования. Прорыв охранения прошел хорошо. Мы всплыли в заданной точке внутри конвоя - огромный транспорт подходил к "кресту нитей", можно сказать, шел прямо к своей гибели. Теперь его ничто не могло спасти, даже обнаружение нашей подводной лодки и немедленный выход в атаку против нее всех катеров конвоя.
      - Ап-па-раты - пли! - раздалась долгожданная команда.
      Корпус подводной лодки вздрогнул, и торпеды, словно разъяренные звери, выпущенные из клетки, неся смерть, устремились к фашистскому транспорту.
      Теперь надо было приготовиться к неизбежному преследованию со стороны вражеских противолодочных катеров.
      - Лево на борт! Полный ход! Мы стали отходить в сторону открытого моря. Корабельные винты заставили содрогнуться весь корпус подводной лодки, который слегка накренился влево от резкой перекладки руля.
      Место, откуда мы выпустили торпеды, могло быть замечено с вражеских катеров. Надо было сразу же уйти как можно дальше. Поэтому дорога была каждая секунда.
      Мы изменили курс от первоначального лишь немногим больше, чем на десять градусов. Раздались два оглушительных взрыва.
      - Бомбы! Бомбы рвутся! - вдруг завопил Поедайло.
      - Спокойно! - прикрикнул я на него. - Это торпеды взорвались! Вы что?!
      Бледное, вздрагивающее лицо матроса залила яркая краска.
      - Я... я от неожиданности, товарищ командир! Я не боюсь, совсем не боюсь! - бормотал он, опустив голову.
      - Надо не спать, - вмешался Трапезников, - а ждать, понял?.. Бомб ждать! Когда ждешь, не страшно.
      Дистанция залпа была сравнительно небольшая, и взрывом торпед подводную лодку изрядно тряхнуло. В боевой рубке полопались электрические лампочки, а помощника командира, стоявшего у трапа центрального поста со своими приспособлениями, сбило с ног.
      Мы развернулись на новый курс и начали отходить.
      Минуты шли за минутами. Нас не бомбили. На семнадцатой минуте после взрыва торпед я решил посмотреть, что делается наверху.
      Мы уменьшили ход и уже намеревались всплыть на перископную глубину, но гидроакустик доложил о приближении с правого борта катера-охотника. Пришлось маневрировать, но катер, видимо, установил с нами надежный гидроакустический контакт и преследовал неотступно.
      Через некоторое время появился еще один катер-охотник. Теперь они преследовали нас вдвоем. Не выходя в бомбовую атаку, они все время шли за нами. Мы сделали несколько сложных поворотов, но оторваться от них не смогли.
      Непонятное поведение фашистов начинало действовать на нервы. Казалось, лучше бы уж противник обрушил на нас свои глубинные бомбы, вероятность попадания которых невелика. А так как во время взрыва серии глубинных бомб катера-охотники теряют гидроакустический контакт с подводной лодкой, то при искусном использовании момента это дает возможность маневра для отрыва от преследователей.
      Но катера-охотники просто следовали за нашей подводной лодкой на расстоянии не более 3-5 кабельтовых, как бы эскортируя ее. Район моря был мелководный, и в случае бомбежки маневр по глубине исключался, о перерывах в гидроакустическом контакте не могло быть и речи, а наши энергетические ресурсы истощались.
      Подводные лодки периода второй мировой войны обладали в подводном положении весьма ограниченными энергетическими запасами. Подводников не могла не волновать необходимость вынужденного всплытия в невыгодных для себя условиях. Поэтому экономное пользование аккумуляторной батареей, воздухом высокого давления и другими запасами всегда было одной из первостепенных наших забот.
      По моей просьбе в центральный пост прибыл Петр Каркоцкий. Я коротко объяснил ему обстановку и поручил пройтись по отсекам и поговорить с народом.
      Люди в центральном посту всегда в какой-то степени в курсе событий. В других же отсеках обычно ничего не знают о происходящем. Поэтому информации, беседы и даже просто проявление заботы о людях - все это играет большую роль и облегчает выполнение задачи.
      - Когда же начнут бомбить? Надоели эти бледные лица! - откинув назад движением головы свои длинные волосы, Каркоцкий взглянул на Поедайло. Его умные глаза, казалось, впились в матроса.
      Опасность особенно страшна, когда ее ждешь, неожиданную опасность, всем понятную и ощутимую, переносить легче. Вся боевая практика экипажа нашей подводной лодки подтверждает это. Глубинных бомб мы боялись по-настоящему только до первых их взрывов.
      - Ну, ничего, пройдет, - Каркоцкий дружески хлопнул Поедайло по плечу и вышел из отсека.
      Поедайло, довольный, что избавился от обычных в таких случаях насмешек со стороны товарищей, немного успокоился.
      - Измором, что ли, берут... - Поедайло, видимо, рассуждал про себя, и эти слова вырвались у него помимо воли.
      - А ты боялся бомб, - после небольшой паузы услышал я шепот Трапезникова, - видишь? Лучше бы бомбили, чем... прилепились, как слизняки какие-то.
      - Если они действительно рассчитывают нас измотать, то нам это даже лучше, - обратился я к помощнику. - Скоро мы подойдем к большим глубинам, будет возможность маневра.
      Вражеские охотники словно услышали мои слова. Гидроакустик доложил о быстром приближении с левого борта одного из катеров. Я успел только отдать команду на рули, но подводная лодка еще не начала маневрировать, когда мы услышали гул винтов охотника. Вслед за этим тяжело ухнуло. Меня отбросило в противоположную часть отсека. На мне оказался рулевой. Впрочем, он тут же поднялся и побежал к своему посту, решительно шагнув через помощника командира, также отброшенного взрывом к моим ногам.
      Осветительные лампочки полопались, и в лодке на некоторое время воцарилась абсолютная темнота.
      - Включить аварийное освещение! - скомандовал механик.
      - Спокойнее! - была первая команда, которую я подал в центральный пост. Держать заданную глубину.
      Из отсеков доложили, что основные механизмы не повреждены, а несерьезные повреждения устраняются. Лодка продолжала выполнение начатого маневра.
      - Справа сто, охотник быстро приближается! Пеленг быстро меняется на нос! - взволнованно докладывал гидроакустик.
      Лица подводников обратились в мою сторону. Все ждали, какое решение я приму.
      Переговорная труба из боевого поста гидроакустика выходила прямо в отсек, и все находившиеся в нем были в курсе событий.
      - Сейчас будет очередная серия бомб, объявить по отсекам! Внимательнее! как можно спокойнее скомандовал я.
      Очередная атака врага, по моим расчетам, должна была окончиться неудачей, катер шел явно мимо нас.
      И действительно, через минуту справа по носу раздались новые взрывы. Мы оказались вне зоны поражения, даже в значительном удалении от места бомбометания.
      - Объявить по отсекам: нас преследуют два катера, - приказал я, - по одному разу они нас уже пробомбили. Можно ожидать еще две атаки. На большее у них глубинных бомб нет!
      Люди приободрились, хотя нас должны были "угостить" по крайней мере еще двумя сериями бомб, если враг не решил перейти к атакам одиночными бомбами.
      Наш курс лежал теперь в сторону берега, а катера ходили по корме. Они, видимо, потеряли с нами контакт и прощупывали гидроакустическими приборами весь район. Мы шли малым ходом, чтобы издавать минимальные шумы и в то же время ускользать от настойчивого преследования врага.
      Шум катеров в конце концов перестал прослушиваться, и я был склонен считать, что мы обманули противника. Однако это оказалось далеко не так.
      - Курсовой сто сорок пять правого борта катер, - не дал сыграть отбой боевой тревоги гидроакустик, - шум отдаленный, но приближается!
      Полагая, что катера возвращаются в свою базу, мы решили свернуть влево. Однако катер тоже повернул за нами. Вскоре появился и второй охотник. Нас снова преследовали.
      В этих условиях идти в сторону берега было для нас невыгодно. Лучше было отходить в открытое море, в сторону больших глубин, подальше от мест базирования катеров-охотников. Но любой поворот был невыгоден для нас, так как это облегчало врагу возможность немедленно атаковать лодку.
      Мы продолжали двигаться, сопровождаемые фашистскими катерами. Охотники применяли тактику, уже знакомую нам по первой встрече с ними. Они шли за нами примерно на одних и тех же кормовых курсовых углах, внимательно наблюдали за каждым нашим изменением курса, но в атаку не выходили.
      - Товарищ командир, - доложил штурман, - по моим расчетам, мы подходим к району, где торпедировали транспорт. Глубины здесь небольшие...
      И тотчас же гидроакустик доложил, что правый катер приближается к нам.
      - Пеленг медленно идет к носу! - после небольшой паузы добавил он.
      Охотник выходил в бомбовую атаку. Теперь все зависело от того, как быстро подводная лодка сумеет изменить курс и глубину погружения.
      Подаваемые команды исполнялись с такой четкостью, словно о них было известно заранее. Едва успел я произнести приказание, как моторы работали уже на полный ход, руль был положен на борт и стрелка на глубиномере показывала метр за метром увеличение глубины погружения.
      "Десять... двадцать... тридцать градусов..." - насчитал я, глядя на циферблат репитера рулевого, прежде чем справа по носу послышался знакомый гул мчавшегося полным ходом катера.
      Три взрыва с еле уловимым интервалом, словно спичечную коробку, подбросили подводную лодку. На мгновение показалось, что мы поражены бомбой.
      На этот раз вражеская атака причинила нам довольно серьезные повреждения. В торпедном отсеке лопнул шов корпуса, и забортная вода поступала внутрь подводной лодки; в дизельном, электромоторном, аккумуляторном и частично в других отсеках были разрушены, сдвинуты с фундаментов и выведены из строя многие механизмы.
      Аварийная партия занялась заделкой пробоины в корпусе. Но главной задачей все же оставалось оторваться от катеров-охотников, обмануть их.
      - Слева катер! Быстро приближается, пеленг идет на нос! - докладывал гидроакустик.
      Очередная серия вражеских "гостинцев" взорвалась прямо по носу, довольно близко, но не причинила нам почти никакого вреда, хотя по эффекту восприятия и ударной силе она казалась не слабее предыдущей.
      - Последняя, последняя, больше не будет! - забормотал Поедайло.
      - Тише, ты! Знай свое дело: записывай и молчи! - шикнул на него Трапезников, не отрываясь от своей работы. Он возился с сальниками, которые стали пропускать слишком много воды.
      - Командир сам сказал, что больше...
      - Ты что, - не дал договорить ему Трапезников, - видел рапортичку, которую командир получил от фашистов?
      - Но он же знает... - произнес Поедайло обиженным тоном; страха в его голосе не чувствовалось. Мы легли на новый курс и, не снижая скорости, начали отходить в сторону открытого моря. Пока взбудораженная разрывами бомб вода мешала охотникам снова нащупать нашу подводную лодку, важно было отойти подальше.
      - Товарищ командир, лодка сильно отяжелела, плохо слушается руля, докладывал механик, хотя я и сам все видел по приборам.
      Носовая часть тянула вниз, лодка раздифферентовалась. Заниматься дифферентовкой, когда на поверхности моря в штиль могло быть замечено каждое, даже самое крохотное пятно, было слишком рискованно. Но и управлять лодкой становилось невозможно. Оставалось одно: отойти как можно дальше, лечь на грунт и притаиться.
      - Будем ложиться на грунт, - сказал я о своем решении помощнику командира, в обязанности которого входило провести подготовительные мероприятия к производству маневра.
      - А если мы "следим"? Ведь корпус пробит, возможно выделение соляра. Наверху, видно, штиль...
      - Штиль-то штиль, - возразил я, - но ведь скоро шестнадцать часов. Надо полагать, вечерняя рябь уже появилась, и если мы выделяем небольшие пятна, они будут незаметны, во внешних цистернах топливо израсходовано, а внутренние невредимы.
      Осторожно, чтобы не взбаламутить ил, мы легли на грунт в восемнадцати кабельтовых от места последней атаки катеров. Сразу же были остановлены механизмы, которые могли издавать шумы, слышимые за пределами корпуса подводной лодки. По кораблю было объявлено приказание о соблюдении полной тишины.
      Гидроакустический пост играл особенно важную роль. Он должен был заблаговременно предупредить об опасности, причем с таким расчетом, чтобы мы успели сняться с грунта и начать уклонение. Гидроакустик понимал это, специального напоминания ему не требовалось.
      С технической точки зрения гидроакустическую аппаратуру подводных лодок времен второй мировой войны никак нельзя было назвать совершенной, в том числе, конечно, и ту, которую использовал наш корабельный "слухач" матрос Иван Бордок.
      Иван Бордок до самозабвения любил свое дело. Он настолько хорошо изучил аппаратуру, что сам смог предложить кое-какие усовершенствования. При этом ему пришлось выдержать "большой бой" с конструкторами, которые не сразу соглашались с ним. И он оказался победителем. Инженеры, вынужденные признать целесообразность применения рационализаторских предложений нашего скромного "слухача", были поражены, когда узнали, что Бордок окончил только семь классов и с техникой впервые познакомился на подводной лодке. Все свободное время он проводил за своей аппаратурой, даже тогда, когда достиг высокого мастерства. "Зазнаться можно незаметно для себя", - ответил он однажды матросу Поедайло, который заявил, что если много занимаешься одним и тем же предметом, то он надоедает и становится противным.
      - Пробоина заделана! - докладывали по телефону из аварийного помещения. Поступление воды прекращено полностью. Разрешите приступить к осушению отсека.
      - Откачивать воду за борт не разрешаю! - ответил я. Люди, находясь по пояс в воде, работали в очень тяжелых условиях. Им приходилось дышать сжатым до нескольких атмосфер воздухом. Утомляемость от этого резко повысилась, однако никто из подводников не жаловался.
      - Видать, мы сильно насолили фашистам. Никак нас не оставят, - вполголоса говорил кому-то Трапезников.
      Я глянул в его сторону, но увидел только торчащие из-под палубы ноги. Сам он был в трюме и исправлял что-то в арматуре помпы.
      - Да, Паша, сегодня был выход в атаку не на луну, - раздалось в ответ.
      Кто именно отозвался, по голосу я сразу не определил и заглянул в маленький трюмик, в котором едва мог поместиться один человек.
      - Поедайло? Вы что делаете в трюме? - удивился я.
      - Помогаю Трапезникову, товарищ командир! - браво отвечал матрос, ухитрившийся улиткой обвиться вокруг фундамента помпы.
      - А кто на записи?
      - Механик сам. Он мне разрешил, Трапезникову одному не справиться... работа сложная...
      - Вас просит к телефону Каркоцкий из аварийного отсека, товарищ командир! - протянул мне телефонную трубку механик.
      Однако разговор с парторгом пришлось отложить. Докладывал басом гидроакустик.
      - Правый катер дал полный ход! Расстояние более двенадцати кабельтовых.
      - Сближается с нами или нет? - машинально переспросил я.
      - Никак нет, к нам не приближается, товарищ командир, - уточнил Бордок, но, похоже, идет в атаку.
      - По кому же он тогда... в атаку-то? - бубнил Поедайло.
      - Наверно, по луне, - шептал Трапезников, - от нас научился, видать. Тут, брат, с кем поведешься...
      - Прекратить в трюме болтовню! - рассердился механик. Несмотря на напряженность обстановки, в голосе его улавливался с трудом сдерживаемый смех. - Вы делайте...
      Раскатом грома прозвучал взрыв серии бомб.
      - Расстояние до катеров более двадцати кабельтовых. Сближения не отмечаю! - спокойно докладывал Бордок, как бы разговаривая сам с собой. - Второй катер дал полный ход. В атаку, вероятно...
      - Они атакуют какой-то ошибочный объект, - решил помощник, - нас, похоже, потеряли.
      - Товарищ Каркоцкий, - передал я в телефонную трубку, - отсек пока осушать нельзя. Придется продержаться.
      - Я не потому вас просил, - ответил Каркоцкий. - Хотел доложить, что у нас все в порядке. Можем держаться сколько потребуется.
      Новая серия глубинных бомб! Катера, несомненно, считали нашу подводную лодку погибшей и сбросили последние запасы своих бомб на месте предполагаемой ее гибели просто для собственного успокоения.
      Более сорока минут охотники ходили в зоне слышимости наших гидроакустических приборов. Наконец они исчезли.
      - Осушить торпедный отсек! - получил я возможность подать желанную команду. - Приготовиться к снятию с грунта!
      Невозможно описать, с какой радостью выполнялось экипажем это приказание.
      Люди, словно подброшенные электрическим током, бросились к механизмам, проверяя и готовя их к пуску. Корабль ожил, все пришло в движение. Выбрасывая тонны воды за борт, на полную мощность заработала главная осушительная помпа, за которой так ухаживал Трапезников; трещал компрессор, забирая обратно в воздухохранители сжатый воздух, стравленный в отсек во время борьбы с аварией; по переговорным трубам летели доклады о готовности боевых постов к всплытию.
      - Хоть одним бы глазом глянуть на транспорты. Топим, топим, а сами не видим кого, - сквозь шум механизмов услышал я шепот Трапезникова.
      - Смотреть нечего, - возражал Поедайло, - я думаю, мавр сделал свое дело, пора ему и домой. А то, знаешь, катера могут еще раз проголосовать и...
      - Опять болтаете? - оборвав матросов механик, - Философствовать будете в базе. Особенно, вы, мавр.
      Диалог матросов навел меня на мысль: "Что, если в самом деле пойти к тому месту, где мы торпедировали транспорт, и осмотреть район моря, обследовать его, уточнить результаты атаки, за которую нас так преследовали". Чем больше я об этом думал, тем труднее мне было отказаться от этой мысли. Расстояние до предполагаемого места поражения транспорта при всех возможных погрешностях прокладки было не более трех миль.
      В центральный пост пришел Каркоцкий. Мокрая одежда прилипла к его сильному телу.
      - Пробоина заделана надежно. В случае чего скорее рядом где-нибудь лопнет, чем в месте заделки, - доложил он.
      - Всплывем на перископную глубину и пойдём к месту потопления транспорта, посмотрим, что там делается, - объявил я парторгу свое решение.
      - Товарищ командир, - обратился механик, принимавший доклады от боевых постов, - лодка готова к всплытию.
      - Как обед? Готов? - задал я неожиданный вопрос. Экипаж не завтракал и не обедал, а время уже подходило к ужину. На камбузе в срок был готов завтрак. Он остыл. Обед также остыл. Но как только кок услышал команду "Приготовиться к всплытию", у него появилась надежда, что, наконец, обратят внимание и на его пост. Он сразу же принялся за дело и поэтому мог ответить мне с некоторым самодовольством: "Обед готов!"
      - Обедать! - не без удовольствия скомандовал я. - Гидроакустику еще раз прослушать горизонт.
      Обедали не сходя со своих мест. Кок и его помощник быстро разнесли пищу по отсекам, выслушивая похвалы проголодавшихся подводников.
      - Настоящий боевой обед, - не преминул оценить работу кока и Трапезников.
      - Тинико лучше готовит, с сацебели, - не без иронии бросил кок и поспешно ушел из отсека.
      - Ну ты, знаешь, не заговаривайся! - вырвалось у Трапезникова. Он, видимо, был рассержен шуткой кока.
      - Тинико, насколько мне известно, женское имя. Почему же это вас обидело? - заинтересовался я. - Или это секрет?
      - Не обидело, товарищ командир, но... я так... Кок... он не в свое дело лезет, - матрос густо покраснел.
      Я не стал его расспрашивать, хотя упоминание о неизвестной девушке заинтересовало меня.
      - Обед действительно вкусный, - я передал пустую посуду матросу, исполнявшему обязанности вестового.
      - По-моему, обед обычный, - возразил Поедайло, - в приличном ресторане его бы постеснялись подавать...
      - Там варят без глубинных бомб, - подхватил Трапезников, немало обрадованный новым направлением разговора.
      - И без болтов, - механик вытащил из своей миски стальной болт. - Черт знает, что такое. Вызовите кока в центральный пост!
      Кое-кто прыснул. Вид у механика был суровый.
      - Почему борщ варите с болтами? - строго спросил механик, когда кок появился в отсеке.
      - Во-от он где! - расплылся в улыбке кок. - Это же от компрессора. Вот обрадуется старшина. Он его искал, искал. Проклятой бомбой... той, которая нас чуть не утопила, как шибанет! Мы искали, искали, а он, оказывается, в кастрюле... Вот хорошо, а то компрессор проволокой повязали, работает, но...
      - Какой компрессор? Какой болт? А куда он дел запасные части? Разрешите, товарищ командир, схожу посмотрю. Это же важный механизм, а они... проволокой...
      - Пусть доложит старшина, зачем вам ходить. Работал же компрессор, значит, держит проволока, - возразил я, едва сдерживая смех.
      - А болт чистый был, товарищ командир, я его сам только утром, во время приборки, чистил, - заговорил кок. - От него в суп грязь не могла попасть... ну, если только смазка там.
      - Да, ничего себе... специя, смазка от болта, - вставил Трапезников.
      - Ничего, ничего. Значит, болт пошел впрок: все говорят, что борщ хороший. А плов тоже с болтом? - взял я тарелку в руки. - Или второе блюдо уже без всякой приправы?
      - Никак нет, товарищ командир. Плов во время бомбежки был закрыт. Разрешите идти? - кока, очевидно, обидел общий смех, вызванный моей шуткой.
      - Вы смеетесь, а не думаете над тем, что он храбрее вас обоих, - начал молчавший все время боцман, как только кок вышел из центрального поста. Он обращался к Трапезникову и Поедайло. - Кругом рвутся бомбы, а он готовит обед. Не рассуждает, как некоторые, а делает свое дело. Не кричит: "Бомбы, бомбы", а готовит обед! Понятно?
      - Да мы не зло смеемся...
      - Еще бы зло смеяться! - посуровел Халилов. - Я бы вам посмеялся зло. Ишь ты! Не зло смеются. Кок у нас очень добросовестный матрос. Он поварские академии не кончал. Сам все по книжечкам разным изучает. Ты говоришь, в ресторане постеснялись бы подать, а я говорю, не постеснялись бы. Лучшего борща не приготовишь... У тебя, Поедайло, аппетита нет, ты переволновался от испуга...
      - Конечно, я не храбрый! - обиделся Поедайло, - но...
      - Не только ты, мы все не такие уж храбрецы, - не дал договорить боцман, мы бы лучше на свадьбе гуляли, чем зайцами бегать от бомб. Но раз надо... раз надо, так будь мужчиной, умей держать себя. Вот хитрость в чем заключается...
      Боцман еще долго поучал бы матросов, но ему помешал помощник командира, который доложил мне об окончании обеда и готовности корабля к всплытию.
      Оторвавшись от грунта, мы медленно пошли вверх, удифферентовывая подводную лодку.
      Наконец приборы показали перископную глубину, и я смог поднять на поверхность находившийся в бездействии долгие часы перископ.
      Ясный, безоблачный летний день клонился к вечеру. Солнце висело над низменным молдавским побережьем. На море был полный штиль, но поверхность моря рябило легким дуновением вечернего ветерка.
      При предварительном осмотре на горизонте не было замечено ничего. Но едва я перевел окуляр перископа на "увеличение", как прямо по корме заметил два небольших буйка с яркими бело-красными вертикальными полосами. Буйки находились на небольшом расстоянии один от другого и внешне были совершенно одинаковы. "Наша могила", мелькнула мысль. Возле буйков плавали обломки деревянных предметов, куски пробки и еще что-то. По всей вероятности, глубинные бомбы с катеров попали в один из потопленных транспортов, которыми этот район был усеян довольно густо На поверхность поднялись обломки, и признаки гибели подводной лодки были налицо.
      - Курс к месту потопления транспорта 336 градусов! - доложил штурман.
      - Лево на борт! - скомандовал я, получив рапорт штурмана, - ложиться на 336 градусов! Подвахтенным идти отдыхать!
      Часть людей ушла с боевых постов, передав свои обязанности остающимся на вахте.
      На курсе 336 градусов мы проходили мимо полосатых буйков. Я дал взглянуть на них по очереди помощнику командира, боцману и матросу Трапезникову.
      - Горе-топилыцики! Кишка тонка! - заметил по адресу катеров Трапезников.
      - Опять бахвальство! - обрезал Халилов. - Они топильщики такие, что ты целый день был бледный, как моя бабушка после смерти. А сейчас ты храбрец! Ишь ты какой! Иди спать!
      Трапезников, повинуясь приказанию, ушел из центрального поста.
      - Не слишком ли много вы ругаете своего... парня? - едва не вырвалось у меня: "младшего сына", - он матрос исправный.
      - Парень хороший, - боцман говорил о Трапезникове почти с отцовской нежностью, - я еще вышибу из него кое-какую дурь, и тогда увидите, какой он будет. У него еще много этой дури... а так он... лучше всех... во всяком случае очень хороший матрос.
      Прямо по носу на фоне низменного берега начал вырисовываться силуэт транспорта. У нас не было торпед, и вид вражеского судна не мог вызвать у нас иного чувства, кроме чувства досады и сожаления. Но недолго нам пришлось сокрушаться. Когда расстояние до судна сократилось, мы заметили, что транспорт стоит на месте. Еще через несколько минут все стало ясно. Перед нами был вражеский транспорт, который мы торпедировали утром. Он лежал у самого берега на мели. Вся кормовая часть его либо находилась под водой и потому не была видна, либо была оторвана взрывом торпеды. Носовая часть, мостик и надстройка возвышались над водой. Из накренившейся к берегу трубы шел едва заметный пар. У борта судна с нашей стороны стояли малый морской буксир и разъездной катер. Они, видимо, были заняты спасением людей и имущества. Обстановка казалась благоприятной для нас. Преследование нам не угрожало, и я решил показать результаты нашей утренней атаки экипажу.
      Взглянуть хотя бы мельком на результаты своих боевых дел чрезвычайно интересно, но удается это далеко не всем подводникам. Поэтому каждый, подходя к перископу, испытывал радостное волнение.
      - Голодные. Обед так и не доварили! - произнес серьезным тоном кок, оторвавшись от окуляра. - Из трубы дым все идет...
      - Ты думаешь, трубы на кораблях из камбузов, что ли, едут? - с ехидцей спросил Трапезников.
      - Лучше бы они шли именно из камбузов, - многозначительно ответил кок и ушел.
      - Да, эта атака была не по луне! Здорово! Но жаль, что второй транспорт все же ушел! - как бы про себя высказался матрос Викентьев, прильнув к окуляру перископа, от, которого, казалось, его не оторвешь.
      - Не уйдет! - возразил Каркоцкий, стоявший в очереди за ним, - другие лодки его встретят. Мы ведь не одни в море. Им тоже надо над чем-то поработать...
      Каркоцкий был прав. Рядом с нами боевую позицию занимала подводная лодка "Гвардейка" под командованием бесстрашного Михаила Грешилова. Путь вражеских кораблей лежал через ее район. И, надо полагать, транспорт, уцелевший в конвое после нашей атаки, оказался очередной жертвой "Гвардейки".
      Зашло солнце, перистые облака красными маками опоясали западную часть небосвода. Мы всплыли. Над водой нас ждала ни с чем не сравнимая приятная новость.
      - Товарищ командир, радисты принимают "В последний час", - тоном флегматичного человека доложил вышедший на мостик Глоба, - что-то важное, вероятно...
      Обычно чрезвычайной важности сообщения Советского информбюро под рубрикой "В последний час" во время Великой Отечественной войны волновали всех советских людей, но на подводной лодке в походе, когда вообще всякая внешняя информация была весьма затруднена, сообщения Совинформбюро воспринимались с особым восторгом. Однако спокойный тон лейтенанта меня не удивил. Глоба по натуре был очень сдержанным и свой восторг обычно внешне почти ничем не проявлял.
      - О чем говорится в сообщении, не узнавали? - не выдержал я.
      - Точно не сказали, товарищ командир, я спросил, но в рубке все заняты...
      - Идите вниз и прикажите, чтобы радисты сразу доложили общее содержание сообщения, до уточнения текста!
      Однако не успел еще Глоба влезть в люк, как на мостик вышел радист Дедков. Старшина был очень взволнован и едва выговаривал слова.
      - Наши войска разгромили... наступают вовсю на Сталинградском фронте, товарищ командир. Вот часть текста... помехи большие, искажений много, но скоро перепроверим...
      Выхватив бумагу из рук Дедкова, я вскочил в боевую рубку, чтобы прочесть сообщение. "На днях наши войска, расположенные на подступах Сталинграда, перешли в наступление против немецко-фашистских войск... Прорвав оборонительную линию противника... 30 километров на северо-западе, в районе... а на юге от Сталинграда... 20 километров, наши войска за три дня напряженных боев... продвинулись на 60-70 километров... Заняты город Калач, станция... Советск, ...Абганерово. Таким образом, обе железные дороги, снабжающие войска противника, расположенные восточное Дона, оказались прерванными..."
      Дальше ничего нельзя было понять. Я вышел из рубки на мостик и приказал немедленно объявить подводникам по всем отсекам радостную весть.
      - А вы идите в радиорубку и примите все меры, чтобы получить полный текст сообщения "В последний час", - поручил я Дедкову.
      Я знал о том ликовании, которое могла вызвать в тесных отсеках "Малютки" весть о победоносном наступлении наших войск в районе Сталинграда, к которому было приковано в то время внимание всего человечества. Подводники понимали, что именно там решалась судьба народов мира. Там находились основные силы фашизма, и разгром этих сил означал нечто большее, чем обычное наступление советских войск. В отсеках люди поздравляли друг друга с победой, целовались, обнимались. Все были поглощены приятной новостью и без конца и в различных выражениях говорили о ее значении. Казалось, скромная победа подводной лодки была забыта и никто не помнил о столкновениях с фашистскими кораблями.
      Именинниками были радисты, сообщившие о событиях на сухопутном фронте. Их целовали, благодарили, желали им счастья и всякой удачи в жизни, их чествовали, словно они были непосредственными участниками боев за Сталинград.
      Ночь мы шли в надводном положении, а с рассветом ушли под воду и продолжали свой путь на безопасной глубине.
      Оставив вахтенного у перископа, я направился к себе в каюту, чтобы прилечь и отдохнуть.
      - Товарищ командир, - Дедков подал мне радиограмму, - принят старый "В последний час"...
      - Что это значит?
      - Это было три дня тому назад, но мы только сегодня приняли...
      "Удар по группе немецко-фашистских войск в районе Владикавказа (гор. Орджоникидзе), - прочитал я текст сообщения. - Многодневные бои на подступах к Владикавказу (г. Орджоникидзе) закончились поражением немцев..."
      "Это, видимо, начался общий разгром фашистов по всему фронту", - подумал я и спросил у Дедкова:
      - О боях под Сталинградом уточнили текст сообщения?
      - Вот, - Дедков протянул второй лист бумаги, исписанный с обеих сторон, здесь указаны в основном потери фашистов...
      И действительно, уточнение текста касалось главным образом разгромленных частей, пленных и захваченных нашими войсками трофеев.
      - Обе радиограммы объявить по отсекам, а редактору боевого листка посоветуйте использовать эти цифры.
      - Есть, товарищ командир! - и Дедков побежал в центральный пост.
      Как ни устал я, простояв всю ночь на мостике, я так и не сомкнул глаз. Пролежав около получаса, я поднялся и пошел по отсекам. Возбуждены были и остальные мои боевые товарищи. Ни в одном отсеке я не нашел отдыхавших людей. Все по-прежнему оживленно комментировали известия о новых поражениях немецко-фашистских войск.
      - Я на вашем месте все же отдыхал бы, - сказал я торпедистам, но слова мои прозвучали не очень убедительно.
      - Не можем, товарищ командир, - виновато ответил Терлецкий, - такой радостной новости я, кажется, за всю жизнь еще ни разу не получал, как... вот сегодня... Где там спать, когда душа... танцует... - Эх, были бы еще у нас торпеды, товарищ командир, сейчас бы самое время вернуться обратно на позицию, - мечтательно произнес Свиридов, - а то армия наступает, а мы... домой...
      - Да, торпед нет, - сочувственно произнес я. - Но ничего, мы сходим в базу, возьмем торпеды и вернемся обратно.
      Переживал не только один Свиридов. Успешное наступление Советской Армии воодушевило всех подводников. Буквально во всех отсеках только и слышались слова досады в связи с отсутствием на корабле запаса торпед, словно люди только сейчас осмыслили по-настоящему значение боеприпаса для корабля.
      В жилом отсеке Костя Тельный заканчивал боевой листок подводной лодки. Я на несколько минут задержался у столика, на котором работал матрос. "Смертельный удар по становому хребту фашистской армии под Сталинградом и на Северном Кавказе", - было написано крупным шрифтом через всю полосу боевого листка.
      - А вы не слишком замахнулись? Мне тоже кажется, что удар очень серьезный, но смертельный... Не слишком ли?
      - Нет, товарищ командир, вся редколлегия так... решила, единогласно! хором возразили матросы. - Мы думаем... уверены, что это начало краха фашистской Германии...
      - Ну, если вы все так уверены, пусть остается этот заголовок, - согласился я, - только мне кажется, начало краха фашистов было еще раньше.
      - 22 июня 1941 года? - спросил Тельный, улыбаясь.
      - Так точно...
      - И я так им говорил, - обрадовался Тельный, - раз на нас напали войной, это уже начало ихнего "капута"...
      "Грандиозное наступление наших войск", - гласил подзаголовок боевого листка, написанный более мелким шрифтом, а под ним приводились данные из сообщений Совинформбюро.
      "...В ходе наступления наших войск, - читал я, - на Северном Кавказе и под Сталинградом разгромлены шесть пехотных и две танковые дивизии, хваленый полк "Бранденбург" и другие части. Большие потери нанесены еще семи пехотным, трем танковым и двум моторизованным дивизиям фашистов. Захвачено более 13000 пленных, 500 немецких танков, много бронемашин, орудий разных калибров, минометов, пулеметов, винтовок, большое количество складов с боеприпасами, вооружением и продовольствием. Трофеев так много, что они еще даже полностью не подсчитаны! 14 000 фашистов найдено убитыми на поле боя..."
      - Хороший получается боевой листок, - похвалил я матросов, прочитав уже написанное, - вот закончите, посмотрим и выпустим - пусть все читают.
      В дни Великой Отечественной войны у нас на кораблях в море стенные газеты не выпускались. Вместо них выходили боевые листки, размеры которых были меньше размеров обычных стенных газет.
      Редколлегия готовила очередной номер, показывала его командиру корабля или комиссару, и боевой листок получал право на существование. На выпуск такого боевого листка требовалось не более одного - двух часов.
      Боевые листки выпускались не только по поводу каких-нибудь важных известий. После каждой боевой атаки, независимо от того, была ли она удачной или нет, на подводной лодке выпускался специальный боевой листок, в котором подвергались критике ошибки членов экипажа и отмечались подводники, проявившие себя лучше других. Матросы, старшины и офицеры любили боевые листки и всегда с нетерпением ждали появления очередного номера. Боевые листки имели большое воспитательное значение, помогали командованию в решении боевых задач.
      В машинном отсеке все свободные от вахты подводники, оживленно комментируя последние известия, собрались вокруг большой географической карты Советского Союза, на которой парторг Каркоцкий, никому другому не доверяя, сам лично передвигал многочисленные красные и черные флажки, обозначавшие положение воюющих сторон на фронтах Великой Отечественной войны.
      В электромоторном отсеке меня с рапортом встретил старшина Гудзь и сразу же задал вопрос: какой груз вез транспорт, который накануне утопила наша "Малютка"?
      - Не знаю, не успел спросить у капитана, - шутливо ответил я, - а почему это вдруг заинтересовало вас?
      - Мы хотели... приплюсовать вот... к потерям немцев на сухопутном фронте, - старшина показал на матроса, который держал в руке почти сплошь исписанную мелким почерком засаленную тетрадку.
      - Что это? - спросил я.
      - Сюда мы записываем уничтоженную технику фашистов и... наши трофеи, конечно, тоже.
      - И давно вы ведете такой учет?
      - К сожалению, недавно, - ответил Гудзь, - всего только три месяца. Поздно вспомнили. Не теперь будем делать это до конца войны...
      - Я думаю, что... в конце войны и так подсчитают все...
      - Нет, товарищ командир, - живо возразил Гудзь, - это будет не то... то они подсчитают, а мы вот как записываем, с замечаниями...
      Действительно, тетрадь содержала не только голые цифры, но и подробное описание обстоятельств, времени и места, при которых подводники слышали те или иные новости с фронтов войны. Возле каждой новой записи можно было прочесть интересные матросские шутки и полные юмора прибаутки. Такую тетрадь можно было назвать скорее коллективным дневником незабываемых дней войны.
      - Да, вы правы, - согласился я, - вы ведете интересную запись. Я не понимаю только, зачем вам гадать, какой груз был на потопленном транспорте. У вас ведь записано, что потоплен фашистский транспорт водоизмещением более пяти тысяч тонн, и хватит.
      - Ну как же, товарищ командир, - не согласился старшина, - ведь если такой пароходище везет танки, их там штук сто двадцать, не меньше, верно?
      - Да, пожалуй.
      - А если везет солдат с вооружением, то может быть более трех тысяч человек?
      - Предположим, что да. Что-то около этого.
      - Если же везет продовольствие, то продуктов там должно быть вагонов пятьсот...
      - Да.
      - А мы все пишем: "Один транспорт потоплен"... и только...
      - Да, вы правы, но определить на глаз, какие грузы находятся на транспорте, против которого выходишь в атаку, далеко не всегда возможно, возразил я. - Что же касается вчерашнего транспорта, то на нем, кажется, были люди...
      - Значит, три тысячи солдат не дошли до линии фронта, так и запишем, засиял Гудзь, добившись своего.
      В центральном посту свободные от службы подводники тоже делились своими впечатлениями и суждениями по поводу чрезвычайных известий "последнего часа". И не было на подводной лодке такого уголка, где бы не царило приятное возбуждение радующихся людей.
      "Малютка" продолжала свой путь на восток, к родным берегам. Время начинало брать свое, одолевала усталость, и подводники постепенно успокаивались и ложились спать. И когда над просторами Черного моря солнце уже подходило почти к самому зениту, глубоко под водой на нашей "Малютке" у подводников только начиналась "ночь".
      Мины
      Море разбушевалось. Огромные волны обрушивались на "Малютку". И если бы кто-нибудь наблюдал за ней с воздуха, ему, вероятно, показалось бы, что подводная лодка, встречаясь с темными горами волн, подныривает под них.
      С мостика же казалось, что гребни свинцово-темных волн врезаются в небо и грозно несутся над черными облаками.
      - Держись за поручень! - послышался тревожный голос вахтенного офицера. Держись!
      Второй сигнальщик, матрос Мисник, увлекаемый волной за борт, застрял в ограждении мостика. В его правую ногу вцепился Косик и изо всех сил тянул матроса назад. Но усилий одного человека было явно недостаточно. Я подбежал и ухватился за вторую ногу матроса. До следующей волны нам удалось втащить подводника под козырек рубки.
      - Оказать помощь! - распорядился я. - Штурмана на мостик!
      Мы шли на боевую позицию в "Севастопольский лабиринт", как называли минированный район, прилегавший к Севастополю.
      В районе Севастополя в десяти - двенадцати милях от города проходила внутренняя кромка минного поля, которое полукругом опоясывало все побережье от Евпаторийского залива до мыса Сарыч.
      Но внутренний район тоже не был чист. Кроме специальных противолодочных заграждений, здесь были поставленные еще при уходе из Севастополя минные банки. Но никто точно не знал, ни где они поставлены, ни сколько их. Поэтому район Севастополя считался опасным для подводного плавания.
      Чрезвычайно редкая в это время года на Черном море штормовая погода путала наши расчеты. Время на переход было ограничено, и штормовать длительно в подводном положении мы не могли. С другой стороны, личному составу надо было хоть немного отдохнуть. А тут многие подводники были утомлены длительной качкой.
      - Успеем ли вовремя занять позицию, если сейчас погрузиться? Рассчитайте! - закричал я штурману, пытаясь заглушить вой ветра и шум воды.
      - Успеем! - крикнул он мне в ответ, вцепившись в стойку пулемета. - Хотя запас маленький... полчаса всего!
      - Будем погружаться! - я слегка толкнул штурмана в плечо, показывая, что надо идти вниз.
      Когда глубиномер центрального поста показал сорок метров, качка почти прекратилась. Люди принялись приводить себя в порядок. Выжимали мокрую одежду, чистились, мылись. Те, кто во время качки не мог есть или ел мало, потянулись на камбуз за пищей.
      Морской болезни подвержены все люди. Но все по-разному переносят ее. Один не может слышать о пище, жалуется на тошноту, головокружение; другой, наоборот, ест много, но тоже чувствует недомогание, проявляет повышенную нервозность, раздражителен; третий страдает бессонницей. Разновидностей этой, еще недостаточно изученной болезни очень много. Почти у каждого человека свои индивидуальные симптомы и особенности заболевания. Приучить свой организм к качке практически невозможно. Известный английский адмирал Нельсон в течение двух с лишним лет ни разу не сошел на берег, жил и плавал на кораблях флота, пытаясь привыкнуть к качающимся палубам парусных судов настолько, чтобы "не испытывать отвратительного чувства тошноты". Ничего из этого не вышло.
      И все же привыкнуть к качке настолько, чтобы она не влияла на работоспособность, можно. Для этого нужно тренировать прежде всего волю.
      На "Малютке" матросы считали, что настоящему мужчине качка не страшна.
      Доля истины в этом утверждении, конечно, есть. Люди с большой силой воли могут безболезненно переносить любые лишения и трудности, в том числе, конечно, и морскую болезнь. А сила воли, как и прочие качества моряка, воспитывается в труде, в учебе, в суровых морских походах. Но далеко не все члены экипажа "Малютки" принадлежали к числу закаленных моряков. Часть из них страдала от качки. Поэтому небольшой отдых был совершенно необходим.
      И я решил обойти отсеки, поговорить с людьми. В электромоторном отсеке все было в порядке: вещи закреплены по-походному, койки убраны, люди выглядели бодро. "Школа Гудзя", - сделал я вывод. Старшина был настолько требователен и строг, что его подчиненным некогда было даже думать о какой-то морской болезни.
      - Ну как, старшина, укачиваются ваши матросы?
      - Не чувствуется, товарищ командир! Может быть, но...
      - Ну, раз не чувствуется, значит, не укачиваются. Завтра будет горячий день, имейте в виду, готовьтесь!
      - Есть готовиться, товарищ командир! - в тон мне ответил Гудзь. Постараемся не осрамиться!
      В дизельном отсеке моряки собрались возле лежавшего на койке Мисника, который что-то рассказывал товарищам.
      - Что случилось? - спросил я.
      - Загляделся... Показалось справа что-то вроде корабля и... не заметил, как волна ударила, сшибла, а что потом - не помню... Вроде ударило чем-то по голове...
      - Удар сильный. - Каркоцкий показал на голову матроса. - Салага еще, товарищ командир, что с него требовать!..
      Парторгу нравился добродушный Василий Мисник, но он считал нужным не показывать этого и за дело строго пробирал его.
      До военной службы Мисник был счетоводом в колхозе. На подводной лодке он держался скромно. Однажды бывшего счетовода пришлось отправить в госпиталь с признаками аппендицита. На лодке считали, что такая сугубо гражданская болезнь, как аппендицит, не должна привязаться к настоящему матросу. Поэтому, простившись с Мисником, моряки вскоре забыли о нем, решив, что он случайно попал на флот.
      Операция прошла удачно, и Мисник из окна госпиталя наблюдал за пароходом, на котором на Кавказ прибыли эвакуированные дети. Пароход не мог подойти к берегу из-за мелководья, и детей переправляли на шлюпках. В это время на наш порт налетели фашистские самолеты. Вражеская бомба разорвалась недалеко от шлюпки с детьми, шлюпка перевернулась, и дети начали тонуть.
      Мисник, еще не оправившийся после операции, выбежал на улицу и бросился спасать детей. Но когда он вынес на берег спасенного ребенка, силы покинули его и он упал без чувств. Его нашли санитары и отнесли в госпиталь.
      Все это видел Каркоцкий, которого я послал с матросами для спасения детей. Вернувшись, он взволнованно докладывал мне:
      - Сейчас видел настоящего героя. Нам бы такого!
      Он уговаривал меня взять матроса на лодку. Его не смущали мои доводы о том, что Мисник - не моторист, а нам нужен только моторист, и что он приписан к другой лодке.
      Командование разрешило взять Мисника на "Малютку". И когда матрос вышел из госпиталя, Каркоцкий, не жалея времени, стал обучать своего "приемыша", как прозвали матроса на лодке, и помогал ему всем, чем мог.
      В жилых отсеках царил беспорядок. Банки с продуктами, посуда валялись вперемешку с личными вещами подводников.
      - Безобразие! - обратил я на это внимание боцмана. - Плохое крепление!
      - Так точно, не умеют еще...
      - А вы тоже не умеете? Вы ведь обязаны проверять!
      - Тоже... не умею, наверно, еще. Окончательную проверку производит помощник, товарищ командир.
      - Значит, и он еще... не умеет? Немедленно привести все в порядок! - и я вышел из отсека.
      Плавая на благодатном Черном море, "Малютка" давно не попадала в суровые штормовые условия, и подводники стали кое-что забывать, утратили некоторые навыки. Как оказалось, мелких недочетов в нашей работе по подготовке корабля к походу было много.
      Мы не только устранили их, но и сделали необходимые выводы, чтобы впредь не повторять ошибок.
      Назначенную ей позицию "Малютка" заняла своевременно. Подводники успели прийти в себя и привести корабль в хорошее состояние.
      Ветер утих, облака рассеялись, показалось солнце. Море начало успокаиваться.
      Мы увидели в перископ хорошо знакомые каждому черноморцу горы: пологая Айя, остроконечный Сарыч, сутулый Феолент. Раньше, когда мы возвращались из походов, они служили нам ориентирами, а сейчас мы, притаившись под водой, охотились здесь за фашистскими кораблями.
      Поднимая время от времени перископ, "Малютка" ползала с юга на север и с севера на юг вдоль внешней кромки минного поля, выискивая удобное для прохода место. Целый день продолжались поиск и разведка района. Самым удачным было бы, если бы из базы или в нее направлялось какое-нибудь судно, вслед за которым мы могли бы пройти внутрь минного пояса или определить фарватеры движения. Но кораблей не было.
      С наступлением вечерних сумерек мы всплыли в надводное положение и продолжали изучение боевой позиции в условиях темноты.
      Но побережье словно вымерло. Севастополь был погружен в темноту.
      На рассвете "Малютка" подошла к южной кромке минного рубежа. Определившись по карте, мы погрузились и, уйдя на большую глубину, пошли к минному полю.
      Опустив перископ и закрыв за собой нижний рубочный люк, я спустился в центральный пост и объявил:
      - Приступаем к форсированию минного поля. В отсеках слушать забортные шумы и докладывать в центральный пост. Люди застыли на своих местах.
      Я сидел у отсечной двери на брезентовой разножке и наблюдал за показаниями приборов.
      Шли напряженные минуты - минрепы не давали о себе знать. Прошло полчаса. Мы уже вползли в водную толщу, насыщенную смертоносными черными шарами.
      Для увеличения вероятности встречи с кораблем мины обычно расставляются в шахматном порядке с небольшими интервалами. Живо представлялись мне темные, покрытые водорослями чудовища, словно аэростаты воздушного заграждения возвышавшиеся на различном уровне над морским дном. От каждого из них шел вниз, к якорям, тонкий стальной трос - минреп. Если подводная лодка, задев минреп, увлечет его за собой, мина может коснуться корпуса лодки и взорваться. Несовершенство приборов того времени не позволяло избежать касания корпусом подводной лодки о минрепы, и искусство заключалось в том, чтобы, услышав характерный скрежет металла о металл, своевременно сманеврировать так, чтобы лодка освободилась от минрепа.
      - В центральном! Минреп справа по борту! - услышал я доклад из торпедного отсека.
      В этот страшный момент все зависело от искусства личного состава. Успеют ли рулевые, электрики и другие подводники своевременно и хладнокровно выполнить приказания командира или кто-нибудь растеряется, допустит неточность, оплошность? Все действия должны быть быстрыми, точными, безошибочными. За секунды надо проделать то, на что иной раз нужно затратить минуты и даже больше.
      "Малюточники" выдержали первое испытание. Минреп проскрежетал до центрального поста, а затем, провожаемый вздохами облегчения, оторвался и отстал. Я вытер со лба капли холодного пота. В отсеках "Малютки" снова наступила тишина. Освободились от одного минрепа, можно было ожидать другого.
      Более трех часов затратили мы на преодоление минного поля. За это время мы более десяти раз касались минрепов, и их зловещий скрежет каждый раз заставлял всех содрогаться.
      Встреча с последним минрепом была особенно неприятной. Только благодаря какой-то случайности мы остались невредимы. Сначала столкновение с минным тросом заметили гидроакустики, а затем и все мы услышали мерное царапанье минреп шел вдоль всего борта и подходил к винтам.
      Я приказал застопорить ход, но лодка двигалась по инерции. Мы ждали, что минреп вот-вот намотается на винты, и неожиданно ощутили сильный толчок. Но еще через мгновение мы поняли: толчок означал, что минреп сорвался с какого-то выступа в корпусе лодки.
      - Мина проржавела, - сравнительно спокойно проговорил Глоба, не отрываясь от своей работы, - наше счастье, а то бы взорвались...
      Наконец наступил момент, когда, по расчетам штурмана, мы должны были оказаться вне пределов минного поля. Тем не менее "Малютка" некоторое время еще продолжала свое движение прежним курсом и с прежней скоростью. И лишь отойдя на большое расстояние от опасной зоны и соблюдая осторожность, мы всплыли на перископную глубину.
      - Окончено форсирование минного поля! - полетела команда по отсекам. Вахте заступить, подвахтенным идти отдыхать!
      Люди повеселели, словно впереди у них уже не было преград и трудностей.
      "Малютка" легла курсом на север, к входным фарватерам в Севастопольскую бухту.
      - Вот... написал, товарищ командир, - я не заметил, как в рубку поднялся Поедайло. Выждав момент, когда я опустил перископ, он смущенно протянул мне вырванный из ученической тетради листок бумаги, исписанный размашистым почерком.
      За полтора года службы на "Малютке" Поедайло заметно изменился. Сказалась всемогущая сила воздействия дружного, спаянного коллектива. Экипаж "Малютки" сразу и так дружно взялся за Поедайло, что матрос не выдержал и побежал к комиссару дивизиона.
      - Нигде нет покоя, всюду только и говорят о моих недостатках, без конца хулят, за человека не считают, - пытался разжалобить Поедайло Ивана Ивановича. - Товарищ комиссар, помогите перевестись на другой корабль. На новом месте я покажу себя образцовым матросом, даю слово...
      Но комиссар проявил твердость, и Поедайло оставили служить на "Малютке". Вскоре он понемногу начал исправляться. Исчезли присущие ему разболтанность и недисциплинированность, он перестал бояться моря, от прежнего неряшливого внешнего вида не осталось и следа. Поедайло забыл, что такое спиртные напитки. Нервы его окрепли, и в боевых походах он ничем не отличался теперь от своих товарищей. Подводники стали уважать матроса, у него появились близкие друзья.
      Словом, передо мной стоял новый человек: общительный, дисциплинированный, отлично знающий дело.
      "Перед наступающим боем, - читал я, - прошу принять меня в Коммунистическую партию... Хочу умереть членом великой партии..."
      - Почему же умереть? - прервал я чтение. - Мы воюем не для того, чтобы умереть, а чтобы жить, не правда ли?
      - Положено так, - пояснил Поедайло, - чтобы, например, доказать: не жалко, мол, жизни за такое дело. А что до меня - умру, а фашистам не дамся живым.
      Он глубоко вздохнул и сказал:
      - Вы поддержите меня, товарищ командир? Вас первого спросят, а мне оставаться беспартийным никак нельзя. Даже кок, и тот вступил...
      - Заявление перепишите, - я вернул матросу заявление. - Чтобы не было ни слова о смерти. О ней пусть фашисты думают. Рекомендацию я вам дам. Заслуживаете...
      Поедайло воскликнул: "Есть!" - и исчез из рубки.
      Обогнув мыс Херсонес, "Малютка" к концу дня подошла к входному бую у входа в Севастопольскую бухту.
      Освещенный последними лучами заходящего солнца, Севастополь был неузнаваем. Улицы исчезли, повсюду виднелись развалины. Северная бухта была пуста.
      - И это все, что осталось здесь живого? - вслух размышлял я, заметив в перископ два фашистских истребителя, летевших над растерзанным городом.
      - Вероятно, патрулируют порт. Берегут кого-то от нашей авиации, - высказал предположение Косик, - может быть, в Южной бухте есть корабли, товарищ командир?
      - Возможно, - согласился я. - Если есть, думаю, не уйдут... Будем сторожить.
      И мы приступили к тесной блокаде входных фарватеров, ведущих в Севастопольскую бухту, днем и ночью маневрируя в районе стыка двух основных подходов к порту: Лукульского створа, идущего с севера, и Инкерманского - с запада. Мимо нас не могло пройти незамеченным ни одно даже самое маленькое суденышко. Но время шло, а противник не появлялся.
      Прорываясь внутрь минного поля, подводники были уверены, что "Малютка" сразу же встретится с кораблями фашистов. Но эти предположения не оправдались. Мы снова вынуждены были вести обычный поиск.
      Маневрируя на небольшом пятачке у самого входа в гавань, мы выработали определенную систему. Рассвет мы обычно встречали у входного буя и, погружаясь на перископную глубину, просматривали Северную бухту. Затем мы отходили на несколько миль в сторону моря и галсировали с таким расчетом, чтобы в любое время видеть вражеские суда, если бы они появились на каком-нибудь из входных фарватеров.
      27 августа 1943 года с рассветом "Малютка", как обычно, погрузилась. Противника не было. Лодке ничто не угрожало. Погода была превосходная.
      Я всю ночь провел на мостике и теперь, оставив у перископа лейтенанта Глобу, отправился в свою каюту, предупредив помощника, чтобы он не увлекался наблюдением за берегом, а внимательнее смотрел за морем.
      Но вскоре Глоба разбудил меня по переговорной трубе и доложил, что из Севастополя вышли два охотника за подводными лодками.
      Не разобравшись спросонок в смысле доклада вахтенного офицера, я приказал наблюдать за катерами и повернулся на другой бок.
      Но не прошло и пяти минут, как меня разбудил шум винтов катера. Еще через секунду близкие разрывы глубинных бомб сбросили меня с койки. В центральном посту было темно. В люк с шумом врывалась вода. По переговорным трубам из разных отсеков поступали доклады. Это было едва ли не самое неприятное пробуждение в моей жизни.
      "Глоба прозевал! - думал я. - Катера противника, очевидно, засекли перископ подводной лодки".
      Глубиномер показывал двадцать метров, и стрелка продолжала идти вниз. Чтобы не удариться о грунт (глубина в этом месте была всего 32-34 метра), я приказал держать глубину 20 метров и уходить от места атаки в сторону моря.
      Но сверху снова посыпались бомбы. Заделывавшие течь матросы от толчка попадали на палубу, однако тотчас же поднялись и полезли к поврежденному люку.
      Катера преследовали нас очень активно. Каждая серия бомб причиняла лодке все новые и новые повреждения.
      Подбитая и раздифферентованная "Малютка", уклоняясь от непрерывных неприятельских атак, продвигалась в сторону минного поля. Страшный минный рубеж теперь казался самым желанным убежищем, где мы могли укрыться от преследования.
      - Еще два катера! Быстро приближаются с кормы! - доложил Бордок безразличным тоном.
      "Мы у самой базы, значит, в катерах недостатка не будет", - подумал я. И мне тем более правильным показалось мое первоначальное решение как можно скорее укрыться в минном поле.
      Очередная серия бомб разорвалась так близко, что матросы, работавшие по заделке пробоин, пролетев через отсек, оказались лежащими в одной куче.
      Первым вскочил на ноги Поедайло.
      - Быстрее! - уклоняясь от струи забортной воды, скомандовал я. - Скоро подойдем к минному полю, и тогда бомбежка прекратится. Катера побоятся преследовать нас.
      - Может быть, товарищ командир, они только этого и хотят, - словно со дна бочки, услышал я слова Поедайло. Он стоял в трюме по пояс в воде, навалившись всем телом на планку с пластырем, которую укрепляли его товарищи, - Может быть, должен пройти конвой. Вот они и хотят угнать нас.
      Поедайло был прав. Если немецкие охотники решили "обшарить" море, то следовало ожидать конвой. Уйти от глубинной бомбежки - значило бы только выполнить желание врага.
      Эти соображения заставили меня принять новое решение: оторваться от охотников, не покидая район, в котором могут появиться вражеские транспорты.
      Задача была трудная. Катера, сменяя друг друга, могли весь день засыпать нас глубинными бомбами, тем более, что запас бомб они могли все время пополнять. Более двух часов, меняя через каждые три-пять минут курсы, "Малютка" отходила в сторону моря. Она значительно отдалилась и от Лукульского, и от Инкерманского створов.
      Следовало повернуть в сторону берега, но это было рискованно. Поэтому решено было немедленно начать циркуляцию и, если отяжелевшая "Малютка" не справится с маневром, лечь на грунт и попробовать притаиться на месте.
      На первых порах казалось, что нам удалось обмануть врага. Большинство катеров ушли в сторону открытого моря.
      "Теперь мы быстро ляжем на грунт - и конец преследованию", - с облегчением подумал я.
      Но в это время два катера, зайдя с кормы, сбросили по правому борту новую серию бомб. Враг снова нащупал нас. В таких условиях ложиться на грунт было нельзя.
      Я решил отходить в общем направлении на северо-восток, меняя курсы в зависимости от расположения катеров противника.
      Враг преследовал нас до полудня, и его бомбы по-прежнему причиняли нам немало вреда.
      "Малютка" подошла к Лукульскому створу в районе Мамашая. Дальше начинались малые глубины, затруднявшие маневрирование.
      Пришлось резко развернуться вправо и увеличить ход до полного. Через несколько минут я приказал застопорить машины, но лодка по инерции продолжала движение вправо, к берегу, постепенно теряя скорость, и наконец легла на грунт прямо на фарватере.
      Маневр удался. Следующую атаку противник произвел впустую. Бомбы рвались сравнительно далеко от нас, за кормой.
      Мы притаились, слушая, как охотники все дальше и дальше уходят в море. Видимо, они полагали, что лодка либо утонула, либо ушла из района, так старательно "прочесанного" бомбами.
      Где-то уже далеко от нас, вероятно для очистки совести, катера сбросили еще несколько бомб и ушли. Тогда мы стали спешно приводить себя в порядок. Кок приготовил обед, и матросы, пообедав на скорую руку, начали исправлять повреждения.
      Я все время находился в центральном посту. Здесь же находился и матрос Поедайло Теперь его не в чем было упрекнуть. Когда мы проходили минное поле и уклонялись от катеров врага, он держался очень хорошо.
      - Сегодня я вами очень доволен, Поедайло! - похвалил я матроса.
      Поедайло что-то смущенно пробормотал.
      Трапезников искоса глянул на Поедайло, с которым он за последнее время очень сдружился, и глубокомысленно заметил:
      - Труд облагораживает...
      Поедайло сделал вид, что не слышал слов Трапезникова.
      - Скажу больше, - продолжал я. - Ваша мысль оставаться здесь помогла мне принять правильное решение. Возможен проход конвоя... Вот и выходит, что мы с вами стремимся бить врага, не бояться его.
      - Это боцман говорил, - словно оправдывался Поедайло. - Он считает, что когда врагу удастся нас прогнать, вот тогда и пройдет конвой.
      - И штурман так сказал, - вставил боцман между делом.
      - А я от командира слышал, что уходить из района нельзя, - сказал Глоба, и все рассмеялись.
      - Значит, мысль была коллективной, это еще лучше, не правда ли? обратился я к Трапезникову.
      - Правильно... особенно, если конвой в самом деле пройдет, - согласился Трапезников.
      Шум винтов вражеских катеров затих, и наш "слухач" доложил:
      - Чист горизонт!
      Исправив поврежденные механизмы и устранив последствия аварии, мы всплыли под перископ и, выйдя в район Лукульского створа, легли параллельно ему курсом на север.
      По левому борту на расстоянии 40-50 кабельтовых стояли без хода два немецких охотника за подводными лодками. Больше на горизонте ничего не было видно.
      Зеркальной глади, выдавшей нас утром врагу, на море уже не было.
      - Сейчас бы фашистов встретить. Мы бы им всыпали! - сказал мне в дизельном отсеке Мисник, как видно, уже забывший о ночном происшествии на мостике.
      - Долго же нас гоняли, товарищ командир, - покачав головой, заметил Гудзь, - хорошо хоть, что бомб на нас израсходовали целую уйму.
      - Да, урон мы фашистам причинили, - подхватили другие.
      - Эх, нам бы хороший транспорток, - вслух мечтал старшина группы торпедистов Терлецкий, - торпеды сами просятся, еле их удерживаем...
      Такие разговоры велись в каждом отсеке.
      Я вернулся в центральный пост и тут же узнал, что капитан-лейтенант Косик заметил большой вражеский конвой, пробиравшийся через минное поле. Огромный немецкий транспорт и крупный танкер шли в сопровождении шестнадцати кораблей охранения, среди которых были и малые миноносцы, и охотники за подводными лодками, и самоходные баржи. С воздуха конвой прикрывали два самолета.
      Лодка легла на курс атаки и дала полный ход. Однако скоро стало ясно, что пройти на перископной глубине между кораблями противолодочной обороны не удастся...
      Я не успевал следить за судами, двигавшимися, как мне казалось, сплошной стеной. Они проходили очень близко от нас, и была опасность, что какое-нибудь из них может либо обнаружить нас, либо случайно наскочить на лодку и таранить ее.
      Тогда я решил поднырнуть под корабли охранения. Маневр удался. Но, когда я поднял перископ, головной транспорт, который мы намеревались атаковать, уже прошел.
      Случилось это потому, что, пока "Малютка" совершала этот маневр, прошло более семи минут. За это время наблюдение за противником велось только акустическими средствами. Скорость же транспорта была большей, чем я определил первоначально.
      Появилась новая цель - танкер. "Малютка" находилась так близко от него, что в перископ было видно все, что происходило на нем.
      На палубе танкера было довольно оживленно. Кто-то из стоявших на мостике показывал в нашу сторону - перископ и оставляемая им легкая полоса на воде выдали нас.
      Но "Малютка" успела выпустить торпеды, и на мостике танкера забегали. Взвились флажки какого-то сигнала.
      Танкер пытался уклониться, однако было поздно. Торпеды взорвались - одна под фок-мачтой, вторая - под мостиком...
      Через несколько минут танкер затонул.
      Произведя залп, "Малютка" почти полностью всплыла. Глубиномер показывал всего три метра. Я приказал погрузиться на 25 метров. Но на это потребовалось более полминуты, и с вражеских кораблей могли вдоволь налюбоваться "Малюткой". Пораженный неожиданностью атаки, произведенной со столь близкой дистанции, противник не сразу сумел организовать преследование. Несколько артиллерийских выстрелов, сделанных, очевидно, с катеров, не причинили нам вреда.
      Лодка упала на грунт.
      Однако противник знал, где мы находимся, и нужно было немедленно уходить с этого места.
      Но враг, видимо, только и ждал, когда мы выйдем из сферы конвоя На восемнадцатой минуте после залпа гидроакустики конвоя обнаружили нас. На этот раз экипажу "Малютки" досталось больше, чем за все предыдущие бомбежки.
      Гитлеровцы неистовствовали. Бомбы сбрасывались сразу с нескольких преследовавших нас катеров. Всего нас преследовало одновременно более десятка охотников за подводными лодками.
      Бомбили довольно точно. Каждая серия бомб, сбрасываемых на "Малютку", оставляла следы на лодке, хотя прямого попадания лодка избежала. Зато мелких повреждений было множество. В некоторых местах образовалась течь. В результате деформации корпуса расшатались валопроводы, заклепки. В первом отсеке люди находились по колено в воде. Рулевые перешли на ручное управление - носовые горизонтальные рули не действовали.
      Враг преследовал нас упорно и неотступно.
      Оставалось одно - быстрее укрыться в минном поле.
      Лавируя и уклоняясь от охотников, лодка пробиралась к минному полю.
      В четыре часа утра, когда мы подошли к минному полю, немецкие катера начали отставать. И хотя охотники продолжали сбрасывать бомбы, они не осмелились лезть вслед за нами на минное поле.
      Опять экипаж "Малютки" настороженно вслушивался, не раздастся ли скрежет минрепов.
      И в момент, когда нервы людей были напряжены до предела, в переговорных трубах всех отсеков послышался громкий голос:
      - В центральном!
      По переговорным трубам в такие моменты обычно передавались только очень важные сообщения.
      - Есть в центральном! - ответило сразу несколько голосов.
      - Обед готов! - послышалось из трубы. Раздался дружный смех подводников центрального поста. Его оборвал омерзительный лязг - минреп невыносимо медленно, выматывая душу, скользил по корпусу лодки.
      Теперь никто, кроме гидроакустика, не обращал внимания на удалявшиеся шумы катеров-охотников. Главная опасность была здесь, рядом, и все наши мысли были об одном: уйти от нее...
      Пока мы преодолели минное поле, корпус лодки восемь раз коснулся страшных минрепов. Восемь раз "Малютке" угрожала гибель, но, используя все свои маневренные возможности, она, наконец, благополучно вышла на чистую воду.
      - Минное поле прошли благополучно! Поздравляю славных подводников с очередной победой над ненавистным врагом! - передал я по переговорным трубам во все отсеки и тут же добавил: - Обедать!
      После обеда мы всплыли на перископную глубину, чтобы узнать, что делается на море.
      Погода по-прежнему стояла на редкость тихая. Безоблачное небо было озарено только что оторвавшимся от гребня горы Айя солнцем. В окуляре перископа обозначились два вражеских самолета, которые шли на бреющем полете и, видимо, тщательно просматривали морскую гладь.
      Всплыть было нельзя. И в то же время под водой невозможно было исправить многочисленные повреждения, связаться с командованием и зарядить аккумуляторы.
      - Придется идти под водой самым малым ходом, - сказал я Косику, опуская перископ.
      - Другого выхода нет, - согласился он. - Если с такими энергозапасами катера поймают нас, будет трудно...
      Весь день мы шли под водой, невидимые, как нам казалось, врагу. Солнце начало клониться к западу, когда вахтенный офицер попросил разрешения уйти на глубину.
      Я бросился к перископу и увидел фашистский самолет, описывавший над нами круги.
      Оказывается, лодка оставляла за собой след: из поврежденной цистерны просачивался соляр.
      "Малютка" ушла на большую глубину. Я отсчитывал каждый пройденный нами кабельтов, ибо след от соляра был такой, что, заметив его в перископ еще до погружения на глубину, Косик высказался по адресу немецкого летчика:
      - Удивляюсь, как этот балбес не обнаружил нас и не вызвал охотников еще утром.
      Продержавшись на большой глубине до наступления темноты, "Малютка" снова всплыла. Теперь можно было как следует осмотреть повреждения. И хотя их было очень много, лодка не потеряла боеспособность.
      В памятные дни Великой Отечественной войны не раз приходилось удивляться тому, как могли боевые механизмы подводных лодок типа "Малютка" выдерживать труднейшие испытания, которым они подвергались. Помню случай, когда один из прославленных подводников капитан-лейтенант Валентин Комаров прямо на пирсе расцеловал рабочих - представителей завода, вышедших вместе с моряками встречать возвращавшуюся из боевого похода лодку-победительницу.
      Потопив большой транспорт противника, лодка Комарова подверглась ожесточенному преследованию. Уклоняясь от фашистских охотников целые сутки, она получила почти прямое попадание глубинной бомбы. Шестой отсек был полностью затоплен, главный электромотор вышел из строя, линия вала в районе подшипника Митчеля работала в воде. Взрывной волной была сильно повреждена кормовая часть корпуса. И несмотря на все эти, казалось бы, смертельные для маленькой подводной лодки повреждения, она ушла от преследования врага и вернулась в базу.
      ...Исправив антенну, мы дали радиограмму с донесением о результатах боевого похода. Однако, когда мы пришли в базу, выяснилось, что здесь уже знают о потоплении у Лукульского створа советской подводной лодкой вражеского танкера. Оказывается, партизаны, наблюдавшие за морем с берега, все видели и сообщили об этом нашему командованию.
      Срочный выход
      Клуб береговой базы был переполнен. Тут были не только подводники, рабочие ремонтных мастерских и гражданские служащие нашего соединения, но и приглашенные на торжество колхозники из окрестных деревень.
      На сцене клуба был установлен большой стол, покрытый красной материей. Офицер штаба флота аккуратно разложил на нем коробочки с правительственными наградами.
      Члены экипажа нашей "Малютки" уселись в передних рядах среди других подводников, которым должны были вручаться высокие награды.
      Прибыл командующий флотом. Приняв короткий рапорт, адмирал поднялся на сцену и приказал зачитать Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении подводников нашего соединения.
      Невозможно забыть счастливые лица моих боевых друзей - матросов, старшин и офицеров, один за другим поднимавшихся на сцену и получавших высокую награду в тот знаменательный в нашей жизни день. Каждый член нашего экипажа был награжден орденом или медалью. Теперь на "Малютке" не оставалось ни одного человека, не отмеченного высокой правительственной наградой.
      - От всей души поздравляю вас, товарищи доблестные подводники, с получением высоких правительственных наград, - обратился командующий с короткой речью к награжденным. - Сегодня праздник для всех нас. В нашей среде появилась новая группа орденоносцев-богатырей. Наш народ, наша страна и ее Вооруженные Силы переживают волнующие дни. Враг отступает по всему фронту! Мы знаем, что это еще не окончательная победа. Чтобы победить окончательно, Красной Армии и Военно-Морскому Флоту, нашему народу придется приложить еще много усилий. Но дыхание победы уже чувствует каждый советский человек.
      - Товарищи подводники! - продолжал адмирал. - Победы Красной Армии и Военно-Морского Флота не могут нам с вами вскружить головы. Мы знаем большевистское правило - никогда не зазнаваться, всегда трезво оценивать обстановку и бить противника по его слабым местам наверняка и беспощадно! Это обязывает нас неустанно совершенствовать свое боевое мастерство, изучать новую технику, поступающую на наши корабли. Вручение вам высоких правительственных наград обязывает каждого из вас и всех вместе умело и решительно, не щадя своей жизни, развивать и множить боевые успехи, громить и уничтожать корабли, транспорты - все, что плавает под фашистским флагом.
      - Еще раз поздравляю вас, товарищи, - закончил командующий, - и желаю вам новых боевых успехов в борьбе с врагами Родины!
      Лишь только адмирал кончил, все начали поздравлять награжденных, пожимать им руки.
      - Душевно поздравляю, Ярослав! - передо мной стоял секретарь райкома партии Дмитрий Тарба. Из-под густых бровей на меня смотрели умные глаза. Поздравляю от себя и от имени всего нашего района весь экипаж и тебя в том числе. Одновременно, пользуясь случаем, передаю приглашение ваших шефов, рабочих и работниц чайной фабрики, прийти к ним в клуб на вечер. При этом они не просили меня поздравлять "малюточников" от их имени, сказали: "Сами это сделаем на вечере..."
      В дни войны, где бы мы ни базировались - временно или постоянно, мы везде ощущали братскую заботу о нас всех советских людей. Лишь только мы приходили в новый порт, сразу же устанавливалась тесная связь с местными партийными, комсомольскими и советскими организациями, которые делали все для того, чтобы хоть немного облегчить наше положение. Предприятия брали шефство над кораблями и частями, помогая им во всем.
      Над "Малюткой" уже давно шефствовали рабочие и служащие чайной фабрики, и день вручения нам высоких правительственных наград они законно считали торжественным днем и для себя.
      - Приглашение шефов мы принимаем с радостью, но... когда у них вечер? спросил я секретаря. - Мы в этот день не будем заняты?
      - Вечер у них сегодня, конечно.
      - Не можем. Сейчас артисты Киевского драматического театра дают здесь специально для нас концерт, - я показал на опущенный занавес, - неудобно нам уходить...
      - Концерт дается в честь всех награжденных, а награждены не только ваши подводники, но и много других, - упорствовал Тарба, - так что, я думаю, "малюточникам" надо туда...
      После недолгих споров мы решили обратиться к экипажу, чтобы каждый сам решил - идти ли на вечер к шефам или оставаться в клубе. Все, не задумываясь, изъявили желание идти на шефский вечер.
      - Я же тебе говорил: им там будет лучше, они там потанцуют, повеселятся, торжествовал Тарба, - а мы с тобой побудем здесь. Артисты не обидятся. Тем более, что в клубе все равно места всем не хватит.
      - Нет, - возразил я, - раз весь экипаж будет там, и мне надо туда.
      - А я склонен думать, что не обязательно, - дружески хлопнул меня по плечу Тарба. - Иногда веселиться даже лучше без начальства...
      Мы рассмеялись.
      Нам недолго пришлось смотреть концерт. Из штаба пришел рассыльный и шепотом доложил сидевшему рядом с нами Хияйнену о том, что с моря возвращается с очередной победой подводная лодка "М-117". Командир дивизиона тут же вышел из зала. Мы с Тарбой последовали за ним. О возвращении корабля из похода вскоре узнали моряки, которые также устремились к пирсам для встречи победительницы.
      Была уже ночь, и, чтобы не наскочить на стоявшие на рейде многочисленные суда, "М-117", медленно, как бы на ощупь, двигалась по тщательно затемненной гавани к месту швартовки. Прошло более получаса, прежде чем она подошла к пирсу. С мостика молодцевато соскочил командир лодки капитан-лейтенант Астан Кесаев, скомандовал "Смирно" и доложил командиру дивизиона:
      - Товарищ капитан второго ранга! Подводная лодка "М-117" вверенного вам дивизиона возвратилась из очередного похода, выполнив боевое задание. Потоплен транспорт противника водоизмещением 5000 тонн. Личный состав здоров, механизмы имеют небольшие повреждения!..
      - Вольно! - Хияйнен пожал могучую руку Кесаева. - Поздравляю вас! Признаться, я ждал от вашего корабля победы, очень рад, что не ошибся.
      Комдив и сопровождавшие его офицеры обошли все отсеки "М-117" и поздравили всех членов экипажа с очередной победой над врагом и благополучным возвращением в базу. После этого по приказанию Хияйнена командиры подводных лодок и офицеры штаба и политотдела собрались в кают-компании плавбазы "Эльбрус", и Кесаев подробно рассказал нам о боевых действиях "М-117" в последнем походе.
      Подводная лодка встретилась ночью с вражеским конвоем, который шел из Констанцы в Одессу. Тоненький серпик молодой луны тускло освещал мглистую поверхность спокойного моря, и сигнальщики не могли обнаруживать корабли и транспорты противника на расстоянии, превышающем 5-7 кабельтовых. Гидроакустическая аппаратура того времени плохо работала в летние месяцы, особенно на Черном море. Поэтому конвой фашистов, состоявший из двух транспортов и большого числа охранявших их малых судов, обнаружен был лишь тогда, когда он, двигаясь черной лавиной, наполз на "М-117" и подводная лодка случайно оказалась внутри ордера. Подводники не растерялись и тут же пристроились в общий ордер и начали двигаться вместе с конвоем, выжидая, когда можно будет развернуться и выпустить торпеды по транспортам.
      - Более часа мы шли в составе того проклятого конвоя, - Кесаев вытер вспотевший лоб, - и никак не могли выбрать момент для атаки. Справа от нас шли катера-охотники. Мы оказались в строю колонны самоходных барж, а слева на траверзе мы имели головной транс порт, за ним в 3-5 кабельтовых шел второй...
      - Как же это вас не обнаружили? - удивился я.
      - Меня это даже возмущало. Мы считали себя оскорбленными, что фашисты обращали на нас так мало внимания. Наблюдение у них, вероятно, аховое, Кесаев развел руками и улыбнулся. - Во всяком случае я за них не отвечаю...
      Мы все рассмеялись.
      - Силуэты наших лодок ночью очень похожи на силуэты самоходных барж, комдив словно пытался оправдать ротозейство фашистов.
      - Когда конвой развернулся вот здесь, у мыса, - Кесаев ткнул карандашом в карту, - и лег курсом на север, кто-то на мостике пошутил: "Так они нас могут привести в свой порт". Однако никуда им не удалось нас привести. В 3 часа 23 минуты раздался сильнейший взрыв. Головной транспорт фашистов загорелся в море как гигантский факел, и начал тонуть. Нам стало ясно, что транспорт, вероятно, наскочил на мину и...
      - Нет, - возразил комдив, - не то. Конвой атаковал Борис Кудрявцев и торпедировал транспорт... - Hy-y?.. - Кесаев даже вскочил. - Вот молодец, рыжий черт. Орел! А где он сейчас?
      - Возвращается в базу, - с ноткой самодовольства отвечал Лев Петрович, но прибудет только завтра. Лодка медленно идет, имеет существенные повреждения линии вала и машин. Кудрявцев сообщил, что после атаки очень сильно бомбили...
      - Да, да,, да! - спохватился Кесаев. - Значит, это он принял на себя всю ярость контратаки противника...
      - Вы рассказывайте по порядку, - поправил Хияйнен.
      - Да, так вот. Как только взорвался головной транспорт, все баржи в конвое начали поворот вправо, в сторону моря. В этот момент мы и получили возможность маневрировать для торпедной атаки. Лодка на полном ходу резко развернулась вправо, и через минуту мы выпустили две торпеды по второму транспорту. Обе попали в его кормовую часть. Транспорт, охваченный пламенем, начал тонуть, но мы не могли наблюдать за ним. Сыграли срочное погружение и ушли под воду. Катера-охотники уже бомбили, как мы тогда думали, "чистую воду" по другую сторону конвоя, и нас некому было преследовать. Теперь-то, конечно, понятно, что враг преследовал подводную лодку Бориса Кудрявцева, а о нашем присутствии вообще не подозревал...
      - Нет, они вас обнаружили, но не считали достойным противником... пошутил Прокофьев, но, встретив осуждающий взгляд комдива, осекся.
      - Шутки потом, - строго оказал Лев Петрович. - Значит, на вас не сбросили ни одной бомбы?
      - Никак нет, нас не преследовали вообще.
      - А где же вы получили повреждения, о которых докладывали в рапорте?
      - Ах, да, - вспомнил Кесаев, - это еще раньше нас ловушки поймали, на переходе...
      - Поймали и всыпали? - прыснул Прокофьев.
      - Опять шутки! - одернул его Лев Петрович, но и сам не выдержал и рассмеялся. - Ему все же всыпали меньше, чем вам, вы, очевидно, помните...
      - Зато мы одну ловушку сами послали к праотцам, а "М-117", я вижу, нет, под общий смех парировал нападки комдива Прокофьев.
      - Расскажите о соприкосновении с ловушками, - Продолжая улыбаться, приказал Лев Петрович Кесаеву.
      - Еще в пути, за восемь часов до занятия позиции, находясь в надводном положении, мы вдруг встретились с ловушками. Видимость была не более 10-12 кабельтовых, и мы просто наскочили на них. Расстояние до головной ловушки не превышало 8-10 кабельтовых. Сразу же сыграли срочное погружение, ушли за большую глубину и начали маневрирование с целью уклонения. Но лодка тоже оказалась замеченной, и преследование началось немедленно. На нас сбросили 56 глубинных бомб и причинили лодке повреждения. Мы уклонялись в течение четырех часов и, надо признаться, едва-едва оторвались от невероятно цепкого врага. У них, видно, гидроакустика работает хорошо...
      - На разбор похода с офицерским составом приготовите подробную карту не только боевого соприкосновения с конвоем, но и с ловушками, - приказал комдив Кесаеву. - Эти суда-ловушки представляют известную опасность для нас, и ими нельзя пренебрегать. Каждому командиру корабля надо изучить все подробности их тактических приемов и все имеющиеся о них разведывательные данные. Установим такой порядок: перед выходом в море командир лодки сдает зачет... нет, специальный экзамен по судам-ловушкам врага.
      - Опять экзамен! - вырвалось у кого-то из сидевших в задних рядах.
      Хияйнен слышал эту реплику, но промолчал. Лев Петрович очень любил экзаменовать подчиненных, причем самым строгим образом. Многие офицеры не сразу осознавали необходимость постоянного штудирования уже изрядно приевшихся предметов и тяготились строгостью начальника, но, побывав в море, в боевых переделках, те же подводники не раз с. благодарностью вспоминали "дотошного батю" Льва Петровича, который заставлял их по-настоящему овладевать своей специальностью, без чего победа над врагом была немыслима.
      - Как действовал экипаж в бою? - спросил комдив.
      - Все подводники в бою вели себя отлично, - отвечал Кесаев, - по действиям подчиненных у меня замечаний нет.
      - Мне кажется, вы недостаточно самокритичны, - заметил комдив. - Почему сигнальщики поздно обнаружили конвой и суда-ловушки? Оба раза, по-моему, они просто прозевали и поставили корабль в тяжелое положение, а вы говорите: замечаний нет.
      - Товарищ капитан второго ранга, - упорствовал Кесаев, - видимость плохая была. За что же сигнальщиков винить? Я ведь сам с мостика не, сходил, все время смотрел за горизонтом и не смог своевременно обнаружить. Противник совсем нас не заметил, хотя мы...
      - Ну во-от, нашел с кем равняться, - расхохотавшись, зашумели сразу все.
      - Нет, нет, нет! - спохватился Кесаев. - Я же не равняться...
      - Вот что, - заметил строго комдив, - вы проверьте еще раз вашу оценку работы сигнальщиков в походе. Имейте в виду, что, когда на кораблях будут прорабатывать материалы похода, ваших сигнальщиков будут критиковать нещадно, а заодно с ними и вас... за отсутствие требовательности.
      - Есть! - коротко ответил Кесаев.
      - В лучшую сторону есть отличившиеся? - спросил комдив.
      - Есть. Я считаю, трюмных машинистов надо всех выделить, как лучших. Они рекордно быстро исправили основные повреждения механизмов и обеспечили боеспособность корабля.
      - Подумайте о представлении их к правительственным наградам. Доложите свои соображения завтра. А сейчас идите мыться, есть и отдыхать. Мы пойдем досматривать концерт, - заключил Лев Петрович, глянув на ручные часы.
      На палубе плавбазы было по-прежнему многолюдно. Матросы и старшины слушали подводников "М-117", рассказывавших подробности о последнем победном походе своего корабля.
      - Ярослав Константинович! - услышал я знакомый голое, - Вы знаете, какое интересное письмо я получил только что? Просто диво.
      - Нет, конечно, откуда же мне знать...
      - Алексея Васильевича помните?
      - Какого Алексея. Васильевича?
      - Алексея Васильевича Рождественского, неужели не помните? Учителя, в Севастополе.
      - Помню, как же не помнить! Он ведь тогда струсил и решил ехать умирать домой в деревню. Где же он? Жив, значит?
      - Не только жив, но даже отличился в боях с фашистами! - Метелев говорил очень возбужденно. - В партизанах был, ранили, сейчас находится на излечении в каком-то госпитале, награжден орденом Отечественной войны. Молодец, верно?
      - Даже не верится. Вот уж не ожидал я от него такой прыти.
      - Мне кажется, он тогда не вполне понимал обстановку. Он еще не сознавал, что началась не простая война между государствами, а смертельная схватка за сохранение самого дорогого - нашего социалистического государства. А когда позже он понял, наконец, что вопрос стоит так: быть или не быть социализму, придут темные силы фашизма в нашу страну или они будут уничтожены, Рождественский, как настоящий патриот своей Родины, поборол в себе чувство страха и неуверенности и надежно занял свое место в строю бойцов - народных мстителей...
      - Вы, конечно, правы, дядя Ефим, - согласился я.
      - В этом сила нашего государства, проявление любви нашего народа к социалистическому Отечеству. Отсюда и массовый героизм на фронте, и презрение к смерти, и самоотверженный труд в тылу, и железная воля к победе, и жгучая ненависть к врагу, и другие качества наших людей...
      - Вы на концерт не идете? - прервал я разговор.
      - Иду, пойдем, по дороге поговорим. И мы пошли в сторону клуба, куда направлялись и другие подводники, приходившие встречать "М-117".
      - О чем еще пишет Рождественский? - спросил я, когда мы сошли с трапа и направились в сторону береговой базы. - Как он узнал ваш адрес?
      - Он просто адресовал: "Командующему Черноморским флотом - для Ефима Ефимовича Метелева", и я, представьте себе, получил письмо. Написано оно в патриотическом духе, и в нем много интересных мыслей. А в конце письма он просит, чтобы я сообщил ему свой адрес. Хочет выслать мне деньги, которые он взял у меня в Севастополе.
      - Война войной, а долг помнит.
      - Чудак он, конечно. Зачем мне эти деньги? Хорошо, что написал, я очень доволен, но о деньгах он зря...
      - Дядя Ефим, а письмо это при вас? - Я специально искал вас, чтобы показать его. Мне не хотелось бы, чтобы вы остались плохого мнения об Алексее Васильевиче. Вы осудили его за растерянность. Мне даже жаль было старика. А теперь он реабилитирован, не так ли?
      - Я считаю, вполне. Но тогда он ведь струсил, ну, а разве можно уважать труса?
      - Да, тогда он, конечно, растерялся, это верно.
      - Дядя Ефим, мы у себя на лодке проводим "минутки обмена письмами". Собирается весь экипаж, и каждый, кто получил от своих близких и родных интересное письмо, читает его вслух, а затем мы обмениваемся мнениями...
      - Знаю об этом. И не только на вашей, на многих других лодках делают то же самое.
      - Так вот, может быть, и письмо Рождественского...
      - Думаю, что и оно будет иметь воспитательное значение. С удовольствием зачитаю его твоим подводникам. Договорились. Когда это нужно?
      - Завтра в обеденный перерыв, на пирсе, согласны?
      - Хорошо. Только ты меня не задержишь?
      - Обычно мы отводим на это полчаса. Я тоже хочу зачитать товарищам отдельные куски из писем, полученных мною.
      - Что же это за письма?
      - Из Сванетии, - показал я на север, где, несмотря на темноту ночи, довольно явственно различались белевшие вдали снежные вершины гор, за которыми была моя родина.
      - Переписываешься с земляками? Это весьма похвально!
      - К сожалению, не могу похвастаться, что я им много пишу. Пишут больше они. Но изредка все же отвечаю.
      - И то хорошо. Осуждаю тех, кто забывает о своих земляках, родственниках и друзьях и не находит времени, чтобы хоть изредка писать им.
      - Я хочу поделиться с подводниками письмом одного свана из села Лабскалд. Это село расположено на высоте 2500 метров над уровнем моря, на самой, так сказать, мансарде Кавказа...
      - Ты мне почти никогда не рассказывал о Сванетии, а о ней мало кто знает.
      Мы дошли до клуба, и Метелев остановился, не собираясь входить в помещение.
      - Если не возражаешь, постоим, поговорим еще немного.
      - А может, встретимся в другой раз?
      - Нет, в другой раз у нас может не найтись времени. Ты расскажи, хотя бы коротко, о своей Сванетии.
      - Ну что о ней можно сказать коротко? - призадумался я. - В высокогорной котловине, зажатой между Главным Кавказским и Сванским хребтами, расположена крохотная страна Сванетия. Некоторые вершины этих гор, окружающих нашу маленькую страну, выше знаменитого Монблана.
      До Октябрьской революции цивилизованный мир почти ничего не знал о Сванетии. И сваны почти ничего не знали о цивилизации. Отгороженные труднопроходимыми горами и ущельями, сваны долгие столетия были оторваны от всего мира. Впрочем, сваны и не стремились к общению с внешним миром, так как именно оттуда исходила угроза порабощения. И сваны жили в постоянном страхе, в ожидании нашествия иноземных поработителей. Именно этим и объясняется, что дома сванов представляют собою неприступные в высокогорных условиях крепости, замки. Сваны строили свои дома из камня, зачастую без окон, и над каждым домом возвышалась белая, в четыре - пять этажей, башня, служившая свану и его семье укрытием в случае вражеского нападения. Мингрельский князь Дадиани в 1645 году вторгся со своей дружиной в Сванетию, но ему удалось завоевать, ограбить и разорить лишь несколько сел.
      Сваны других селений, засевшие в своих башнях, выдержали осаду и затем разгромили врага.
      Шапка князя Дадиани и поныне хранится в мужальской церкви Спаса, как вещественная память о боевых делах сванов.
      Подобных набегов Сванетия помнит много. До Октябрьской революции не было случая, чтобы в эту страну "постучался кто-нибудь с добрым намерением". Все стремились поработить ее. Ко времени Октябрьской революции вея страна, за исключением самой верхней, восточной части, по праву называемой Вольной Сванетией, была захвачена князьями Дедешкелиани и Дадиани. Блокированная со всех сторон, подвергавшаяся постоянному соляному голоду, Вольная Сванетия в 1853 году была вынуждена присягнуть на верность русскому царю и принять русское подданство. Сванам было обещано очень много, но царское правительство и не думало выполнять свои обещания.
      Самодержавная политика и княжеский гнет тормозили развитие экономики и культуры Сванетии. Страна не имела даже дорог для связи с внешним миром. Царское правительство и обосновавшиеся, здесь князья были заинтересованы в том, чтобы сваны Оставались в первобытном состоянии, находились во власти суеверий и предрассудков, которые в этом народе, целиком зависевшем от суровой стихии, были развиты, как ни в каком другом народе.
      Мое детство протекало в Сванетии, в селе Лахири, как раз в то время, когда и эту страну озарило солнце Октября. Освобождение сванов от первобытных суеверий и религиозного дурмана происходило, весьма своеобразно. После установления в Сванетии Советской власти страна расцвела. Открылись школы, больницы, сваны потянулись к образованию. Сванов-студентов можно встретить в институтах Тбилиси, Москвы, Ленинграда и других городов нашей Родины. И неудивительно, конечно, что эти великие завоевания для сванов дороже жизни, они не отдадут их никаким оккупантам.
      - На твоем месте, - сказал Метелев, - я обо всем этом рассказал бы морякам "Малютки". Используй и письмо, если оно интересное, и обязательно увяжи его с историей Сванетии.
      - Письмо интересное. Я, конечно, не помню его от слова до слова, но содержание его примерно такое: "Мне уже так много лет, что никто не помнит, когда я родился, да и сам я не знаю, сколько прошло с тех пор лет. Но если бы я был на твоей лодке, которая, говорят, может плавать под водой, то пробрался бы по рекам к врагу и взорвал заводы, где враги делают порох, а без пороха они не смогут воевать. Только, когда будешь завод с порохом взрывать, смотри будь осторожнее, сам можешь погибнуть..." - Конечно, это наивно, но имеет глубокий смысл. О подводных лодках он имеет своеобразное представление, но по-своему пытается вдохновить меня на ратный подвиг.
      - О чем это вы шепчетесь? - послышался В темноте голос проходившего мимо Куприянова. - На концерт почему не идете?
      - Сейчас идем, Иван Иванович, - отозвался Метелев. - Ярослав Константинович рассказывает мне о своей Сванетии.
      - Рассказал бы и нам как-нибудь на общем сборе подводников, - заметил Куприянов. - Договорились? А сейчас айда на концерт!
      Клуб был переполнен. Когда мы вошли в зал, артист начал читать рассказ Петра Северова о трагической судьбе киевской футбольной команды "Динамо". Мастерство актера как бы перенесло нас на стадион оккупированного фашистами Киева.
      ...Вот в первых рядах трибун расположились эсэсовцы. Они довольны своей затеей. Сегодня они продемонстрируют киевлянам преимущество армейских спортсменов, наглядно убедят непокорных русских в превосходстве немецкой нации и в бесполезности сопротивления ей. Стадион заполнен жителями города, насильно согнанными на показательный футбольный матч между немецкой командой "Люфтваффе" и командой местного хлебозавода. Киевляне понимают основной смысл эсэсовской затеи, и, хотя никто не слышал о существовании футбольной команды хлебозавода, в глубине души у каждого теплится надежда: "Авось наши набьют фашистам".
      На стадион выбегает команда "Люфтваффе". Фашистские футболисты в хорошей спортивной форме. Эсэсовцы встречают их маршем на губных гармошках. С противоположной стороны стадиона появляются измученные, истощенные советские спортсмены. Их только что привезла тюремная машина, которая будет ждать их за воротами стадиона. Киевляне узнают своих любимых футболистов - Трусевича, Клименко, Кузьменко, Балакина, Тютчева и других. Это футболисты киевского "Динамо".
      В тяжелые дни защиты столицы Украины спортсмены "Динамо" сражались с фашистскими интервентами далеко за Днепром. Воинская часть, в которой они служили, попала в окружение, и вырваться из фашистских когтей удалось лишь немногим. Захваченные в плен советские спортсмены сперва были брошены в концлагерь, но оккупантам нужны были рабочие руки, и вскоре их прислали на хлебозавод, где они должны были работать по двенадцать и больше часов в сутки, получая за это всего лишь 300 граммов хлеба. Разве могли они думать о каких-то соревнованиях? Но их доставили на стадион под дулами пистолетов.
      Раздается свисток судьи, возвещающий о начале игры. Динамовцы предупреждены о том, что они должны проиграть фашистской команде, иначе смертная казнь. Судья грубо нарушает общепринятые правила не замечая вопиющих хулиганских поступков немецких футболистов и придираясь к советским спортсменам. В первые же минуты игры центр нападения фашистской команды сбивает с ног вратаря, который теряет сознание. И хотя лицо у Трусевича в крови, ему не собираются оказать медицинскую помощь. Эсэсовцы и спортсмены "Люфтваффе" не скрывают своей радости.
      Закусив губы, скорбно молчат киевляне...
      ...Актер сделал паузу, и я окидываю взглядом сосредоточенные лица подводников. В грозном молчании сжимают они зубы. Глаза этих мужественных людей говорят о том, что они готовы к самой жестокой схватке с врагом, чтобы отомстить за поруганную честь советских людей...
      Пользуясь отсутствием вратаря, футболисты "Люфтваффе" забивают мяч в ворота динамовцев. Раздаются свист и крики на скамьях эсэсовцев. Однако вскоре Трусевич приходит в себя и снова занимает свое место в воротах киевлян. И вдруг происходит нечто ошеломляющее. Динамовцы переходят в решительное наступление. Следует атака за атакой, инициатива вырвана из рук "Люфтваффе". Фашистские футболисты в отчаянии пускают в ход кулаки, ругаются и грозят всеми земными карами... Но все напрасно. Правый край Клименко красиво забивает гол. Громовая овация, стадион ликует. Через несколько минут киевляне забивают еще один гол в ворота "Люфтваффе". Диктор по радио грозит "красным агитаторам", выкрикивающим "неуважительные слова" по адресу немецких армейских спортсменов, но его голос тонет в шуме ликующего стадиона.
      До конца игры динамовцы забивают еще четыре гола и заканчивают матч со счетом 6 : 1 в свою пользу. Эсэсовцы сконфуженно покидают стадион. Советских футболистов хватают и грубо тащат в тюремную машину, которая отвозит их к месту казни. Перед смертью Трусевич высоко поднимает сжатые кулаки и, грозя ненавистным оккупантам, кричит:
      - Мы разгромили вас на футбольном поле, разгромим и в боях!
      ...Рассказ произвел на подводников сильное впечатление.
      В зал вошел дежурный по штабу, с трудом пробрался к комдиву и стал ему что-то докладывать. Хияйнен тут же встал, отыскал меня глазами и сделал знак, чтобы я вышел за ним из помещения.
      Лев Петрович быстро и молча шел на плавбазу "Эльбрус". Я едва поспевал за ним.
      - Как вам понравился рассказ о динамовцах Киева, товарищ капитан второго ранга? - нарушил я молчание. - Прямо хватает за живое, не правда ли? Так и хочется отомстить этим варварам...
      - Вот вам и представляется такая возможность, - ответил комдив, освободилась позиция. Я думаю послать вашу "Малютку".
      - А чья позиция освободилась - разрешите узнать?
      - Хаханов утопил транспорт с войсками, возвращается.
      - Молодец! Это сегодня уже вторая победа.
      - Третья. Вы забыли Кудрявцева.
      В штабе Льва Петровича уже ждали офицеры с картами и другими документами, чтобы подробно доложить обстановку на театре.
      - Готовьте корабль к срочному выходу! - приказал мне Хияйнен после беглого просмотра документов.
      - Есть! К которому часу прикажете доложить?
      - Срочный выход! Выпустим сразу по готовности. У вас еще работы много: не все запасы пополнены, экипаж на вечере на фабрике...
      - Люди будут на корабле через десять минут! А пополнение всех запасов займет не более одного часа...
      - Даю вам на все два часа!
      - Есть два часа! Прошу разрешения идти.
      - Подождите, - Лев Петрович придвинулся к морской карте, на которой разноцветными карандашами была нанесена оперативная обстановка в районе нашего базирования. - У выхода из нашей базы на боевой позиции находится немецкая подводная лодка. Предположительно "U-21". Выход из базы и проход через ее позицию должен быть совершен искусно и обязательно в темное время суток.
      - А ее не будут загонять под воду на время выхода? - поинтересовался я.
      - Нет, командир базы имеет задание во что бы то ни стало уничтожить эту немецкую лодку, и он ее зря пугать не собирается. Но пока ему удастся выследить и наверняка атаковать ее, может пройти много времени. А мы ждать не можем. Поэтому нужно выйти затемно и проскочить через вражескую позицию, полагаясь на свое искусство, понятно?
      - Так точно, понял!
      - Пока корабль будет пополняться запасами, подумайте о вариантах выхода из базы и доложите мне свои соображения. Все, идите исполняйте!
      Уже через час по получении приказания "Малютка" готова была к выходу в море. Кормовые швартовы были отданы, но в этот момент я услышал с борта "Эльбруса" слова Хияйнена: "Иосселиани, повремените с отходом!" Одновременно со стороны моря раздались гулкие разрывы глубинных бомб и артиллерийская канонада.
      Но вскоре прекратились и грохот орудий и разрывы знакомых глубинок, и в бухте снова воцарилась тишина, которую нарушал лишь многоголосый хор лягушек из окружавших базу болот. А через некоторое время завыли и шакалы, которые во время бомбежки молчали, трусливо забившись в кусты.
      Сходить с борта "Малютки" никому не разрешалось, и мы стояли на швартовах в ожидании дальнейших приказаний. Примерно через полчаса мы услышали шутливое обращение Ивана Ивановича:
      - Эй вы, орлы-именинники! Поздравляю вас!
      - С чем? - раздались голоса.
      - Командир базы своими кораблями утопил немецкую подводную лодку!..
      - В самом деле утопил или?..
      Мы ведь знаем, как иногда топят подводные лодки. Нашу "Малютку" тоже дважды фашисты объявляли утопленной...
      - Сомнений нет! - послышался радостный голос Ивана Ивановича. - Сообщили, что на воде подобрали двух немцев из экипажа подводной лодки.
      Еще через полчаса мы покинули бухту и взяли курс на запад, на боевую позицию.
      Порт Констанца
      Во время обеденного перерыва Василий Васильевич Колоденко, замполит подводной лодки "Форель", должен был рассказать о последнем боевом походе.
      Закончив дела, я сошел с "Малютки" и направился к кипарисовой аллее, где назначен был сбор всех свободных от вахт матросов, старшин и офицеров кораблей дивизиона. На пирсе я встретил старых знакомых - Метелева и Селиванова, которые с группой своих товарищей тоже шли на беседу. Мы пошли вместе.
      - Будете "Форель" ремонтировать? - спросил я Ефима Ефимовича.
      - Наше дело такое: вы, подводники, ломаете корабли, а мы ремонтируем...
      - Ну, "Форель" почти не имеет повреждений, - вмешался кто-то из рабочих, а победу одержала славную...
      - Корабли, которые приходят с победой, можно ремонтировать. Тут сил не жалко, - заметил Селиванов. - И день и ночь готов на "Форели" работать.
      - Спать ты совсем не любишь! Насчет ночи ты бы осторожнее, - пошутил Метелев.
      - Ярослав Константинович, - взмолился Селиванов, - последний месяц сплю по три часа. А он, слышите, что говорит?
      - Грешным делом, я тоже люблю поспать, да времени не хватает, пожаловался и я. - Помню, после первого боя уснул и увидел во сне родное село, башни над домами, старого своего деда, Сидит у очага и рассказывает сказку...
      - Наверное, скучаете по родным местам? - Метелев кивнул в сторону гор, где за снежными вершинами находилась моя родная Сванетия.
      - Как и вы, вероятно.
      - Моя родина - Ленинград, томится в блокаде...
      - У вас там есть родные, близкие?
      - Все родственники там. Два сына на Ленинградском фронте.
      - А мои в Николаеве. Фашисты, небось, издеваются над Ними. Никто из них не успел эвакуироваться, - проговорил Селиванов, и веселые искорки в его глазах погасли.
      - Ничего, теперь недолго. Годик - другой, и каюк фашисту! А твой Николаев... к нему уже наши подошли. - Метелев ласково похлопал своего друга по плечу.
      - Два года - это слишком много, - возразило несколько голосов.
      - Я так думаю... Правде надо в лицо смотреть... На беседу мы немного опоздали. Подводники дивизиона, расположившись на полянке в тени высоких кипарисов, уже с интересом слушали Колоденко.
      - Лодка шла к мысу Шабла. В боевой рубке у перископа стоял командир корабля капитан-лейтенант Дмитрий Суров. Приближались к границе минных полей, которые лодке предстояло преодолеть.
      - На глубину! - скомандовал Суров. - Малый ход!
      Перед минным полем "Форель", убрав перископ, пошла на нужную глубину.
      Вскоре она коснулась первого минрепа и стала осторожно преодолевать минное поле.
      Наконец опасный пояс был пройден, и лодка всплыла на перископную глубину.
      На море был почти полный штиль. Контуры Констанцы отчетливо вырисовывались на горизонте. Отдельные дома трудно было различить, город был затянут пеленой дыма, вырывавшегося из многочисленных труб нефтеперегонных заводов.
      - В гавани никого не видно, - с досадой проговорил командир.
      - В радиограмме сказано, что транспорт должен выйти в море с наступлением темноты, - напомнил Колоденко.
      До наступления темноты "Форель" маневрировала под водой у входного фарватера порта Констанца. Затем всплыла и, подойдя почти вплотную к молу, ограждавшему гавань, легла в дрейф.
      На мостике остались командир корабля и сигнальщик Шувалов.
      - Это мол порта. До него не менее двухсот метров. По нему ходит фашистский часовой, видишь? - шепотом пояснил Суров обстановку матросу-сигнальщику.
      - Вижу. Вот черт, подползти бы к нему и...
      - Это не наше дело. Пусть себе гуляет.
      - Как же он нас не видит? - не выдержал Шувалов.
      - Нас ведь чуть-чуть видно, примерно как плавающую бочку. А мало ли бочек плавает сейчас в море?
      - Ваша правда, товарищ командир, - согласился сигнальщик и вдруг изменившимся голосом прошептал:
      - С моря катер... по курсовому сто двадцать...
      - В центральном! - шепотом приказал командир. - Артиллерийская тревога! Сигналов не подавать! Голосом!
      Артиллеристы молниеносно изготовили свои орудия к бою.
      - Собираемся драться? - глядя на командира, спросил Шувалов.
      - Если он не полезет сам, не будем, - ответил командир, не сводя глаз с вражеского судна.
      - А погружение?
      - Здесь мелко, все равно от катера-охотника не уйдешь.
      Проскочив мимо "Форели", катер поднял такую волну, что лодка закачалась на ней, как щепка.
      Появление катера было единственным происшествием за ночь. Утром нужно было уходить под воду, а транспорт все не появлялся...
      - Чего мы ждем, товарищ командир? - не терпелось Шувалову. - Может, в порту и нет никого. Разве туда нельзя войти? Все равно никто не видит.
      - Вот это и называется зазнайство. Слепых врагов не бывает.
      - Идет, выходит из гавани!.. - после минутной паузы доложил Шувалов.
      "Форель" пошла в атаку. В то же время из гавани выскочили катера-охотники. Они обследовали близлежащий район, но лодку, прижавшуюся почти вплотную к молу, не заметили. Показался транспорт. Катера-охотники стали занимать места вокруг него, но не успели закончить маневр, как раздался взрыв, а за ним другой... Две огненные шапки осветили Констанцу. Транспорт, накренившись на левый борт, медленно погружался.
      Катера-охотники бросились преследовать "Форель" и долго бомбили подводную лодку... Но безуспешно.
      Ранним мглистым утром "Форель" благополучно вернулась в свою базу.
      После выступления замполита подводники попросили Шувалова рассказать о том, как ему удалось выполнить задание. Шувалов долго мялся, краснел, а когда, наконец, решился раскрыть рот, раздался сигнал воздушной тревоги.
      Я побежал к "Малютке", заметив по пути, что одна из бомб разорвалась в гавани у самого борта "Малютки". Тонны воды обрушились на верхнюю палубу. Несколько человек было смыто за борт, а матроса Фомагина волной выбросило на берег.
      Встреченные ураганным огнем зенитной артиллерии, самолеты врага улетели.
      В тот же день мы вышли на боевую позицию и направились в район боевых действий у выхода из порта Констанца, где отличилась "Форель".
      Действия наших военно-морских сил на южном крыле гигантского советско-германского фронта к тому времени приобрели особую важность.
      Советское Верховное Главнокомандование готовилось к разгрому крымской группировки немецко-фашистских войск. Для этого на плацдармах северной и восточной части полуострова были сосредоточены мощные военные группировки. Основная часть сил 4-го Украинского фронта занимала оборону на Перекопском перешейке и южнее Сиваша. Отдельная Приморская армия сосредоточивалась для нанесения удара по врагу с керченского плацдарма. Но Черноморский флот, на который была возложена поддержка сухопутного фронта, готовился к десантным действиям и обеспечивал свои морские перевозки, а также выполнял задачи по нарушению морских коммуникаций противника между портами Румынии, Болгарии и Крыма.
      В связи с успешным наступлением наших армий на южном крыле фронта обстановка для фашистов на Черном море сложилась весьма неблагоприятная. Войска противника, находившиеся в Крыму, оказались полностью изолированными с суши, и их снабжение могло осуществляться только морем. Но для того чтобы более или менее нормально снабжать их морским путем, не только не хватало транспортов, надо было преодолевать мощное противодействие нашего Черноморского флота.
      С этой целью немецко-фашистское командование усилило свой боевой и транспортный флот, стянув на Черное море большое количество транспортов, захваченных в оккупированных странах, и плавучих средств с Дуная. Были также специально построены новые транспортные суда типа "КТ" водоизмещением 1300 тонн. Наконец была поднята, отремонтирована и введена в строй часть потопленных нами вражеских, судов.
      Учитывая исключительно большое значение Крымского полуострова, гитлеровцы перебрасывали в Крым войска и боевую технику с западных фронтов. Прибывавшие в Крым с войсками и боевой техникой суда увозили. отсюда на запад заводское оборудование, тыловые учреждения, раненых и больных солдат и офицеров.
      Движение конвоев на морских коммуникациях врага между портами Крыма, Румынии и Болгарии становилось все более интенсивным. Противник усилил охранение своих конвоев, используя для этой цели эскадренные миноносцы, сторожевые корабли, быстроходные тральщики, катера-охотники, катера-тральщики и даже быстроходные баржи. Однако все эти меры не гарантировали врага от дерзких и сокрушительных ударов советских кораблей. Наши подводные лодки и морская авиация наносили фашистам колоссальные потери. Каждый второй транспорт противника, выходивший в море, отправлялся на дно, каждое. третье судно охранения конвоя уничтожалось. Но противник не считался ни с какими потерями.
      Занимая боевую позицию у оккупированного немцами побережья, экипаж "Малютки" хорошо понимал значение боевых действий нашего корабля в эти решающие дни изгнания оккупантов из родного Крыма и делал все. зависящее от него, чтобы найти конвой врага и нанести ему очередной удар, отправить, как шутили моряки, в "Дельфинград" очередную партию гитлеровских солдат и офицеров.
      На рассвете "Малютка" приступила к поиску. Мы намеревались обстоятельно обследовать хорошо укрытую за мысом бухточку.
      Знойное летнее солнце клонилось к западу, когда мы, убедившись в том, что в бухте нет вражеских кораблей, развернулись и собирались было уходить.
      - Товарищ командир, слева по корме два катера! - доложил вдруг гидроакустик Иван Бордок.
      Оставляя за собой пенистые буруны, из бухты вырвались два охотника за подводными лодками и взяли, курс прямо на нас.
      И на этот раз подвели ровная поверхность моря и отличная видимость. Возможно, нас обнаружили береговые наблюдатели.
      "Малютка" ушла на глубину и начала маневрировать. Район этот нельзя было покидать: фашисты держали в бухте противолодочные средства, следовательно, здесь могли пройти корабли врага.
      Катера, очевидно, удерживали с нами гидроакустический контакт и потому прямо с ходу вышли в атаку.
      Первая серия глубинных бомб легла по правому борту, за ней последовали другие. Они - в который уже раз! - причинили повреждения нашей лодке. Пришлось ложиться на грунт.
      Но лишь только мы легли на грунт, катера потеряли нас, и нам сравнительно быстро удалось устранить повреждения.
      Но вскоре акустик доложил:
      - Справа по корме шумы винтов больших кораблей! Прослушиваются нечетко! Расстояние более сорока кабельтовых.
      - Приготовиться к всплытию! - раздалась команда. Ошибиться Иван Бордок не мог: шумы винтов доносились со стороны бухты: видимо, фашисты выводили из нее корабли, рассчитывая под покровом ночи "провести" их через опасную зону.
      Зашипел воздух высокого давления, заработала главная осушительная система, тоннами выбрасывая за борт воду, попавшую в лодку через пробоину.
      Всех охватил боевой порыв. Но когда до поверхности оставалось всего несколько метров, по корпусу лодки что-то сильно забарабанило, электромоторы вдруг получили большую дополнительную нагрузку и их пришлось остановить. Лодка, имея отрицательную плавучесть, пошла на погружение, и скоро мы снова оказались на грунте.
      - Не иначе как на винты что-то намоталось! - предположил механик. Это же подумал и я.
      - Приготовить двух водолазов, - приказал я.
      - Глубина, товарищ командир, большая, - словно возражая, заметил механик, поглядывая то на меня, то на глубиномер.
      - Ничего не поделаешь. Терлецкого и Фомагина - в центральный!
      - Пожалуй, не успеют...
      - Успеют! - успокоил я его. - Для выхода конвоя из бухты и для построения в походный порядок тоже потребуется время. За час все сделают...
      Главный старшина Леонид Терлецкий и матрос Иван Фомагин овладели водолазным делом лучше других. Поэтому на них и пал выбор.
      - Ваша задача: выйти из лодки и осмотреть винты. Если на них что-либо попало, нужно быстро их освободить. Дорога каждая минута. Ясно?
      - Так точно! - дружно ответили моряки.
      Бордок уже отчетливо прослушивал шумы кораблей врага. Конвой вышел из бухты. По всему заливу носились катера-охотники. Два раза они проскакивали чуть ли не над самой "Малюткой".
      Время шло, а Терлецкий и Фомагин не подавали никаких сигналов. Корабли фашистов уже выходили из залива. Еще пятнадцать - двадцать минут, и враг будет упущен. Но надо было терпеливо ждать.
      Наконец водолазы вернулись. Винты свободны.
      - Средний вперед! Всплывать! Торпедная атака! "Малютка" всплыла невдалеке от единственного большого транспорта в конвое.
      Через несколько секунд бухта осветилась ярким пламенем. Пораженный нашими торпедами транспорт переломился и стал тонуть.
      - Все вниз! Срочное погружение!
      Фашисты немедленно начали преследование. Однако теперь, когда дело было сделано, мы могли отходить в любом направлении.
      Всю ночь они безуспешно гонялись за нашей "Малюткой". А в восемь часов утра последние глубинные бомбы разорвались позади нас.
      Оставаясь на большой глубине, лодка взяла курс к родным берегам. Вечером мы всплыли.
      Где-то далеко за кормой остались вражеские берега. За день мы прошли под водой много миль, и нам уже ничто не угрожало.
      - Получена радиограмма, товарищ командир! - доложил, высунувшись из люка, старшина радистов Дедков.
      - О чем?
      - В сорока восьми милях южнее Севастополя, в море, сделал вынужденную посадку наш самолет. Приказано оказать срочную помощь. Координаты даны...
      - Штурману передать: немедленно рассчитать курс.
      Через несколько минут мы уже шли на помощь самолету.
      Наша морская авиация в те дни развернула широкие и весьма активные действия против вражеских коммуникации и береговых объектов на всем Черноморском театре Она непрерывно наносила мощные удары по порт там, базам и войскам противника на суше. При этом радиус ее действия значительно увеличился. Самолеты-бомбардировщики и торпедоносцы во взаимодействии с истребителями налетали на конвои фашистов и наносили им сокрушительные удары, беспощадно уничтожая большое количество боевых кораблей и транспортов с военными грузами.
      Подводные лодки взаимодействовали с авиацией, и бывали случаи, когда, помогая друг другу в бою, они совместными усилиями уничтожали вражеский конвой Один такой случай произошел в районе юго-западнее Херсонесского маяка Шедший из Констанцы в Севастополь конвой в составе шести транспортов, двух эсминцев, двух сторожевых судов и восьми катеров-охотников в 6 часов был атакован в ста милях юго-западнее Херсонесского маяка подводной лодкой "Гвардейка", которой удалось потопить один транспорт и повредить другой. После атаки лодка ушла от преследовавших ее фашистских катеров-охотников, всплыла в надводное положение и сообщила данные о движении конвоя. По ее донесению авиация в тот же день в 14 часов 20 минут произвела первый налет четырьмя самолетами-торпедоносцами "Ил-4" и пятью бомбардировщиками "ДБ-3". Затем авиация нанесла еще два последовательных удара несколькими торпедоносцами и бомбардировщиками. В результате все шесть транспортов врага были уничтожены, поврежден один эсминец и затонули сторожевик и быстроходный тральщик.
      Подобных эпизодов из совместных боевых действий авиации и подводных лодок в те дни было много. И подводники относились к летчикам с большим уважением. Мы хорошо знали, как яростно противодействовал враг нашим доблестным летчикам и в каком тяжелом положении оказывались экипажи самолетов, подбитых и вынужденных садиться на воду в глубоком тылу врага. Поэтому нет ничего удивительного в том, что подводники всегда спешили к месту аварии самолета для спасения летчиков. И на этот раз все думали только о том, чтобы успеть оказать помощь боевым друзьям.
      Учитывая влияние ветра и течений, Глоба довольно точно привел корабль к месту аварии бомбардировщика. Соблюдая предосторожность при подходе к месту аварии, мы погрузились, а когда подняли перископ, то увидели покачивающийся на спокойной поверхности моря катер. Он лежал в дрейфе. На его погнутой мачте развевался флаг с ненавистной свастикой. Возле катера был и полупогруженный в воду самолет. Ни на катере, ни на самолете никаких признаков жизни не было заметно.
      - Артиллерийская тревога!
      Мы решили всплыть и, приготовив свою единственную пушку, начали осторожно приближаться к месту аварии.
      На верхней палубе катера валялось несколько трупов моряков. На самолете, которому протаранивший его катер не позволял затонуть, зацепившись своей носовой частью за фюзеляж, никого не было.
      - Несомненно был бой, товарищ командир! - крикнул с борта катера посланный для обследования самолета Косик. - Очевидно, наши летчики отбивались...
      - Товарищ вахтенный офицер", слева пятьдесят - три катера-охотника Идут на нас! - доложил сигнальщик.
      Нависла опасность неравного боя в невыгодных для нас условиях.
      - Открыть кингстоны катера и быстро всем на борт лодки! - крикнул я.
      Расстояние до вражеских катеров не превышало сорока кабельтовых, и на дистанцию действительного артиллерийского огня они могли сблизиться с нами буквально за несколько минут. Я считал каждую секунду. Но надо было утопить катер и самолет, чтобы не оставлять их врагу.
      - Товарищ командир, у борта катера на воде труп нашего летчика! - раздался голос Косика.
      - Взять на борт.
      - Головной катер начал стрельбу! - напрягая голосовые связки, крикнул сигнальщик.
      - Открыть огонь по катерам!
      Дуэль началась. Противник, видимо, не ожидал, что советская подводная лодка вступит в бой в надводном положении. Катера изменили курс. Наши артиллеристы стреляли успешно, но им не удалось довести до конца свое дело. Косик и его подчиненные подняли из воды летчика, пустили ко дну катер с самолетом и прибыли на борт "Малютки".
      - Все вниз! Срочное погружение! Подводная лодка ушла на глубину. Артиллеристы, досадуя, разбежались по своим отсекам. Мы легли курсом к родным берегам.
      - Летчик живой! Будет жить! - сияя, доложил мне санитар - матрос Свиридов. - Мы его откачали, сделали искусственное дыхание... Поправится, непременно поправится...
      Летчик - широкоплечий молодой человек - лежал на носилках. Вся его грудь, шея и живот были в кровоподтеках. Раны на лице матросы успели перевязать.
      - Пульс хороший, - не без гордости пояснял Свиридов, - скоро, думаю, придет в себя...
      Всплыли мы ночью, намереваясь с рассветом снова погрузиться. Но неожиданно выяснилось, что неисправна вентиляция носовой группы главных балластных цистерн. Это означало, что погрузиться мы не можем.
      Подводная лодка проходила через район, который регулярно патрулировали фашистские самолеты. С наступлением светлого времени любой корабль мог быть без особого труда обнаружен ими. Подводная же лодка, если она не может погружаться, - неплохая мишень для авиации.
      - Много бомб на нас падало за последнее время и вот... - как бы извиняясь, докладывал побледневший механик. - Нужно исправить клапанную коробку.
      Я приказал немедленно приступить к работе и объявить по кораблю артиллерийскую готовность.
      С рассветом у носового орудия застыли на своих местах подводники артиллерийского расчета. С мостика велось усиленное наблюдение.
      В надстройке стучали молотками два матроса. От них теперь зависело многое.
      Время, тянулось. Ремонт продвигался медленно. Из надстройки слышался один и тот же ответ: "Причины не обнаружены, пока неисправно".
      - Товарищ командир, - почти шепотом обратился Косик, - разрешите к пулемету поставить того новичка, Викентьева.
      Владимира Викентьева месяца три назад боцман взял из базового госпиталя. Один из наших матросов по болезни был переведен на береговую службу, и вместо него нам нужен был новый человек. Этой возможностью не преминул воспользоваться боцман. Викентьев понравился ему живой любознательностью и прямотой характера. "Мы из него воспитаем моряка и не просто моряка, а героя. Энергичный, старательный, дисциплинированный парень. Из него непременно выйдет герой?" - уговаривал меня боцман. Подготовка в боевых условиях моряка из солдата, никогда не служившего на корабле, несколько смущала меня. Но отказывать старому ветерану не хотелось, и по моему ходатайству Викентьев вскоре прибыл на подводную лодку. Сопровождаемый торжествующим боцманом, он неуклюже перебрался с пирса на надстройку подводной лодки, взобрался по узкому трапу на мостик и доложил мне о своем прибытии на корабль для прохождения дальнейшей службы.
      Его солдатское обмундирование, как говорится, "видывало виды", но сидело оно на нем очень аккуратно. Прямой, бесхитростный взгляд из-под густых русых бровей и добродушная улыбка сразу располагали к себе.
      На все мои вопросы солдат отвечал твердо и уверенно.
      - Не боитесь трудностей? Ведь специальность подводника сложная, очень сложная, - сказал я.
      - Никак нет! Не боюсь! - ответил Викентьев и сам смутился от своей самоуверенности. - То есть, конечно, я знаю, будет трудно, но... вся военная служба ведь мужское дело. Будет Трудно - буду больше учиться.
      - Ваш начальник - боцман, он будет из вас готовить рулевого, - в заключение сказал я.
      - Ну, пехота, пойдем! - дружески хлопнув вчерашнего солдата по плечу, боцман повел своего питомца в отсек. Викентьев развел руками, как бы говоря: "Что поделаешь, конечно, пехота", и направился за боцманом.
      С того дня он много и упорно учился, стал хорошим рулевым и отличным матросом, однако как пулеметчика я его не знал. Поэтому просьба помощника командира меня несколько удивила.
      - А вы уверены, что Викентьев хороший пулеметчик? - поинтересовался я.
      - Пулемет он знает еще по сухопутному фронту. Здесь, на лодке, он показал лучшие результаты и теоретически и практически.
      Мне оставалось только согласиться с доводами своего помощника.
      Викентьев быстро и не без гордости занял место у пулемета, тщательно проверив исправность оружия, как это делают заправские специалисты своего дела.
      Конца ремонта злосчастной клапанной коробки все еще не было видно, и мы продолжали двигаться в надводном положении. Вначале люди наблюдали за горизонтом с большим напряжением, но потом начали уставать. Бдительность постепенно стала притупляться. И как раз в такой момент нас подстерегала смертельная опасность. Из-за облаков вынырнул незаметно подкравшийся к нам фашистский самолет.
      Наши артиллеристы успели сделать всего лишь один выстрел, да и то неудачно. У самого борта подводной лодки разорвались две бомбы. Лодку сильно тряхнуло.
      Самолет мгновенно развернулся для повторной атаки. Однако на этот раз наша единственная пушка и пулемет сумели помешать атаке врага. Новые бомбы упали гораздо дальше, чем в первый раз, и не причинили нам вреда.
      В третий раз самолет зашел с кормы, рассчитывая оказаться вне сектора обстрела пушки. Разгадав замысел врага, мы начали маневрировать. Викентьев хладнокровно выпускал одну за другой длинные пулеметные очереди.
      Пройдя траверз подводной лодки, самолет резко повернул сперва влево, затем вправо и, пролетев вперед по нашему курсу, рухнул в море.
      - Держать на точку падения самолета! - скомандовал я.
      Изменив на несколько градусов курс, подводная лодка направилась к месту падения самолета.
      - Прямо по носу масляное пятно! - крикнул сигнальщик.
      И действительно, на месте падения самолета мы увидели масляное пятно, которое медленно разрасталось. Самолета никто из нас не увидел. Он бесследно исчез под водой.
      - Два самолета! Справа двадцать. Высота триста! На нас! - крикнул сигнальщик.
      Но эти самолеты были уже не страшны нам: неисправности были устранены, и мы могли погрузиться.
      Когда самолеты достигли места нашего погружения, глубиномер уже показывал сорок метров.
      Придя в жилой отсек и поздравив матросов с победой над фашистским стервятником, я отыскал глазами Викентьева, которому санитары перевязывали рану. Рана была неопасная - в мягких тканях ноги.
      - Благодарю за службу! - крепко пожал я руку матросу.
      - Служу Советскому Союзу! - громко ответил Викентьев и вспыхнул. - Только я, наверное, случайно угодил в него.
      - На войне всегда и все кажется случайным, - перебил я, обращаясь ко всем находившимся в отсеке подводникам, - одно бесспорно не случайно: всегда побеждает тот, кто готовит себя к победе, кто много и серьезно учится и любит свое дело.
      Выйдя из отсека, я направился навестить спасенного нами летчика.
      - Пришел в себя! Разговаривает! Зовут его Василий Сырков, - радостно сообщил мне Свиридов.
      Василий Сырков не только пришел в себя, но и довольно бодро разговаривал с подводниками.
      - Как вы себя чувствуете? - обратился я к летчику.
      - Хорошо... Только вот бинты мешают говорить...
      - Пока нельзя снимать, - поспешил пояснить Свиридов.
      - Врач у нас строгий, - я показал глазами на Свиридова.
      - Он молодец, - глухо отозвался летчик.
      - Вы можете коротко рассказать, что случилось с вами? Надо донести командованию...
      - Могу, - ответил Сырков. - Эскадрилья была перехвачена двадцатью фашистскими истребителями. Против нас дрались три "мессера". Двух мы "схарчили", а третьему удалось нас подбить. Мы были вынуждены сесть на воду и старались "прирулить" самолет в базу. Место посадки фашисты, вероятно, засекли и послали за нами катер. Мы пытались покинуть самолет и не заметили, как почти вплотную к нам подошел катер-охотник. Открыли огонь с большим опозданием. Катер с ходу врезался в самолет и таранил его. К нам на борт вскочили фашисты... Тут-то и началась борьба. Я сидел у пулемета. Какой-то верзила-немец ударил меня автоматом. Я потерял сознание. Когда пришел в себя, то увидел, что лежу на палубе катера, а около меня два фашиста. Наверное, только они и уцелели. Болела левая рука. Я осторожно осмотрелся, заметил немецкий автомат. Не медля ни секунды, вскочил на ноги, схватил одной рукой автомат и ударил им по голове одного фашиста. Он упал за борт. Второго ударить не успел. Он кошкой подскочил ко мне и свалил на палубу. Мы боролись долго. Не помню, как очутились в воде. Что было дальше, не знаю... Очнулся вот... у вас.
      - Ваше состояние не опасное, - успокоил я его, - вы быстро поправитесь.
      - Пока придем в базу, он будет бегать, товарищ командир...
      - Я-то скоро поднимусь. А вот мои товарищи... Мы молча склонили головы...
      Свиридов оказался прав. Когда мы входили в базу, Сырков был почти здоров.
      Особое задание
      Утром 9 марта 1944 года меня вызвал к себе командир дивизиона и сказал, что есть приказ о срочном откомандировании экипажа "Малютки".
      - Завтра вы со своими людьми должны быть в Поти, во флотском экипаже базы.
      - Так быстро? - удивился я. - Война, Ярослав Константинович! - коротко, но многозначительно ответил комдив.
      - Кому прикажете передать корабль?
      - Мне. Специалисты уже пошли на лодку для проверки...
      - Куда же нас направляют, товарищ капитан второго ранга? - решился спросить я, видя, что сам комдив не собирается говорить об этом.
      Комдив развел руками, улыбнулся:
      - Если бы я знал, то не забыл бы вам об этом сказать. Но дело в том, что начальство после моего такого же вопроса упрекнуло меня в излишнем любопытстве.
      Посмотрев мне в глаза, он добавил:
      - Думаю, что на нашем театре скоро для подводников - штыки в землю. А на других театрах еще придется повоевать. Почему бы, например, черноморцу не попробовать свои силы на Балтике или на Севере?.. Однако это только мои догадки, - предупредил комдив.
      Выйдя из каюты, я сразу попал в окружение командиров подводных лодок. Они каким-то образом уже узнали об откомандировании нашего экипажа и теперь интересовались подробностями.
      - Тебе повезло, я прямо завидую, - дружески хлопнул меня по плечу Кесаев. - Вы наверняка поедете на Север... Там настоящая подводная война... В море ходят не баржи, а транспорты! А наш противник не имеет ничего порядочного. Одна труха, даже торпед жалко...
      С начала войны подводники Северного флота ежемесячно пускали на дно Баренцева моря вражеские транспорты и боевые корабли.
      В Северной Норвегии дорог мало, и снабжение северной группировки немецко-фашистских войск шло почти исключительно морским путем. Наши подводные лодки резали коммуникации врага, не давали фашистам накапливать силы для наступательных действий на сухопутье, ослабляли их войска. Немецко-фашистское командование в конце концов оказалось не в состоянии подвозить людское пополнение, технику, боеприпасы и продовольствие войскам своего северного фланга и прекратило наступательные действия на этом важном участке фронта.
      На Черном же море фашисты не располагали большим транспортным флотом. В 1944 году все их более или менее крупные транспорты были уже потоплены и наши подводники вынуждены были воевать в основном против самоходных барж, буксиров, землечерпалок и других мелких судов.
      Ранним утром следующего дня на верхней палубе плавбазы застыли фигуры матросов и офицеров кораблей, находившихся в тот день в баз. Вдоль берега выстроились такие же неподвижные ряды - моряки береговых учреждений и баз провожали наш экипаж.
      Церемониальным маршем, четко печатая шаг, экипаж лодки прошел вдоль строя сперва на плавбазе "Эльбрус", затем по берегу.
      Мы уходили на маленьком быстроходном судне. У трапа строй нарушился, сгрудились провожающие.
      - Разреши абращатца к тебе, начальник! - услышал я сзади. Это говорил высокий, убеленный сединами грузин Бесо...
      - Чем могу служить? Здравствуйте! - ответил я по-грузински.
      - Куда идете? Можно сказать мне? - белые усы Бесо зашевелились.
      - А зачем вам это знать?
      - Как зачем? Должен же знать отец, куда идет жених его единственной дочери!
      - Какой жених?
      - Владимир...
      - Какой Владимир? Их у нас три.
      - Трапезников Владимир.
      - Ах вот оно что! Это вашу дочь зовут Тинико?
      - Да-а, Тинико, а вы ее знаете?
      - Слышал о ней.
      - Здравствуйте! - вырос вдруг из-за спины моего собеседника старый украинец Григорий Фомич Григоренко. Мы все знали его уже два года - с момента скандала, который учинил в его доме Поедайло.
      - Жених его дочери... тоже уходит с вами? - вмешался Бесо.
      - Кто же это?
      - Поедайло! - не без гордости ответил Григорий Фомич.
      - Поздравляю. Это хороший матрос.
      - А Владимир плохой, да? - воскликнул Бесо, не на шутку встревоженный, так как Трапезникова я не похвалил.
      - О присутствующих не говорят, - я показал, на Трапезникова, который, переминаясь с нош на ногу, стоял невдалеке.
      - Тогда скажи мне и Фомичу, куда вы идете! - настаивал Бесо.
      - Не знаю.
      - Тайна, наверна. Ну, тогда скажи, далека или не далека идешь?
      Убедившись, что от меня они ничего не добьются, старики простились и обняли смущенных женихов.
      - Ярослав Константинович, - из толпы провожающих вынырнул Метелев, - ты что ж это? Уходишь не простившись?
      - Никак нет, видишь, прощаемся, - говорил я, пожимая руку дяде Ефиму. - За нашим воспитанником Васей, дядя Ефим, прошу присмотреть. Нам не разрешили взять его с собой... А к вам он привязан, как к родному...
      - Не беспокойся, он здесь дома. Смотри за своими людьми в оба, дорога, видать, у вас длинная. Будь требовательным. Молодежь есть молодежь. Иногда баловство может до беды довести... Сейчас война!
      - Это он верно говорит, - подтвердил оказавшийся рядом Селиванов, - но за "малюточников" можно не беспокоиться...
      - Время вышло. Ярослав Константинович, прошу на корабль, - пожимая на прощанье руку, говорил Лев Петрович.
      Судно отошло от берега. На базе заиграл оркестр. Все шире и шире становилась полоса воды, отделявшая нас от остальных кораблей.
      Кто-то, кажется, Терлецкий, затянул, и все подхватили популярную в то время песню: "Прощай, любимый город! Уходим завтра в море..."
      - Товарищ командир! - воскликнул Цесевич. - Посмотрите на нашу "Малютку"! Это не иначе как наш Вася!
      Мы все были тронуты, увидев поднятый на "Малютке" сигнал: "Прощайте, боевые друзья! Счастливого плавания!"
      Я стоял у борта. Подошел Свиридов и рассказал, что накануне ночью он видел, как старшина Терлецкий, думая, что его никто не видит, долго стоял возле торпедного аппарата, потом наклонился и прижался к нему щекой.
      - А как вы там ночью очутились? - спросил я. Оказывается, Свиридов зашел ночью в отсек, чтобы положить в торпедный аппарат записку своему неизвестному преемнику.
      - Я писал, что для наших аппаратов... манжеты перепускных атмосферных клапанов надо менять раз в месяц, хотя обычно их меняют раз в три месяца. У нас же так нельзя. Потом писал, что особенно нужно следить за нажимными блок-коробками. Иногда они отходят, что может привести к срыву выстрела. А после выстрела нужно проследить за посадкой боевых клапанов...
      - И длинное у вас получилось письмо?
      - Четыре страницы. Но иначе нельзя, товарищ командир! В инструкциях этого нет, а придет новый человек...
      - Не спорю, - согласился я. - Думаю, что ваш преемник будет доволен.
      Позже я узнал, что такие же записки были оставлены и в дизельном отсеке, и у электромоторов, и почти у каждого из многочисленных аппаратов и приборов подводной лодки.
      Во флотском экипаже, куда мы прибыли, было шумно и людно. Оказалось, что по срочному вызову сюда прибыли экипажи нескольких миноносцев, крейсера и подводной лодки "Щука". Всего около двух тысяч человек.
      Командир базы сообщил, что мне поручено срочно сформировать железнодорожный эшелон, который должен доставить черноморцев в Мурманск. Начальником эшелона назначался я.
      По совету командира базы я установил на время следования эшелона жесткий порядок: без моего ведома никому не разрешалось выходить на остановках, переходить из вагона в вагон, покупать на станциях продовольствие.
      В тот же день поздно вечером эшелон вышел со станции Поти.
      В Туапсе нас ждали первые неприятности.
      - Мост через реку Пшиш взорван. Ведутся работы по восстановлению. Вам придется задержаться, - доложил мне комендант вокзала. По его словам, до 22 марта нельзя было и думать о продолжении пути.
      Узнав, что в Туапсе находится начальник дороги, я обратился к нему с просьбой поскорее закончить ремонт моста, потому что наш эшелон имеет срочное назначение.
      - Молодой человек, - ответил он мне, - я понимаю вас, и меня не нужно убеждать. Поверьте, что есть составы с более срочным назначением, чем ваш.
      Перспектива длительной задержки не на шутку испугала меня.
      Посоветовавшись с офицерами, следовавшими в нашем эшелоне, я решил использовать личный состав эшелона на работах по восстановлению моста. Начальник дорога, которому я предложил это, не стал возражать.
      Начальник строительства сообщил мне, что восстановлению моста придается огромное значение и что он каждые три часа докладывает о ходе работ по прямому проводу в Москву.
      Весь личный состав эшелона был разбит на три смены. Во главе каждой смены стояли офицеры-подводники. Смены в свою очередь делились на группы по двадцать пять человек в каждой.
      Уже через час после нашего прибытия в район строительства моста работа закипела.
      - Поворачивайся, черноморская медуза, видишь, мы отстали, - шутливо бранил загорелый детина щуплого матроса-подводника Сахарова, тянувшего вместе с ним вагонетку, груженную битым камнем.
      - Пощадите его, - заступился оказавшийся здесь начальник строительства, он ведь намного слабее вас.
      - Он моим начальником назначен, значит, не должен отставать. У нас, у куниковцев, такой закон, - возразил здоровяк, вытирая пот.
      Куниковцами называли матросов, воевавших в морской пехоте под командованием Цезаря Куникова и прославившихся в горячих схватках с врагом.
      - Я хорошо помню Куникова, - неожиданно сказал начальник строительства, это был действительно необыкновенной храбрости человек!
      Здоровяк-матрос остановил свою вагонетку и уставился на начальника строительства.
      - Припоминаю. Вы у нас в гостях были. Я с Куниковым с первого дня войны сражался...
      - В Новороссийске? - заинтересовался начальник строительства.
      - Да, я вас еще до автомобиля провожал, помните? Остапчук моя фамилия...
      - Как же, разве можно забыть! Вы ведь тогда всех нас спасли, - и он сильно сжал руку матроса.
      - Начались воспоминания...
      - К "бате" я попал с крейсера "Красный Кавказ", где служил комендором, рассказал моряк, - пришлось воевать на сухопутье... Но ничего, поработали мы и на берегу...
      - Нас называешь медузами, - не мог забыть свою обиду Сахаров, - а сам-то ты, оказывается, глухарь. Глухарями на войне называли артиллеристов. Я ходил по строительной площадке, приглядываясь к работающим матросам.
      - Как работается, орлы? - спросил я, подойдя к группе матросов.
      - Нормально, товарищ капитан третьего ранга, - ответило сразу несколько голосов.
      - Работать лучше, чем ждать торпеду от ваших коллег-подводников, - сострил кто-то.
      - Или глубинную бомбу от ваших коллег-надводников, - добавил другой.
      Матросы шутили, балагурили...
      Работы не прекращались круглые сутки... И через шесть дней наш эшелон первым прошел по восстановленному мосту. Железная дорога Армавир - Туапсе вступила в строй на три дня раньше срока. Мы были горды тем, что в нее вложена частичка и нашего труда.
      По случаю окончания работ на станции Белореченская был устроен митинг. В приказе начальника дороги всем морякам объявлялась благодарность, а 33 человека из нашего эшелона получили значки "Отличный восстановитель" и "Почетный железнодорожник".
      Наш поезд мчался по освобожденному Донбассу. Мелькали сожженные станции, взорванные мосты, пепелища разрушенных городов и селений.
      Жгучая ненависть к врагу с новой силой охватила моряков.
      Одно дело, когда ты знаешь о чем-либо из книг, газет, журналов,, и совсем другое, когда лично убеждаешься в этом же. Мы были потрясены тем, какие следы оставила война. Отступая под ударами наших войск, фашисты разрушали и предавали огню все, что могло быть уничтожено и сожжено.
      - Вот из каких мест прибыл к нам Вася, - вспомнил о нашем воспитаннике Свиридов, глядя в окно вагона. - Где-то он теперь?
      Подобрали мы Васю год назад в одном из приморских городов, разрушенном фашистской авиацией.
      Когда начался очередной налет противника, лодка стояла в порту, неподалеку от судоремонтного завода. Фашистские бомбы разрушали санаторий и дачи. Несколько бомб упало на один из цехов судоремонтного завода. Пожары, возникли, и в самом городе. Появились убитые и раненые.
      - Вот, товарищ командир, подобрал. Какой славный малый, - докладывал мне комсорг Свиридов. - Нам бы такого на лодку...
      Матросское сердце не могло мириться с тем, что по дымящимся развалинам бродит запуганный, голодный мальчуган.
      - А откуда вы знаете, хороший он или плохой? - спросил я.
      - Да я их насквозь вижу, - уверял Свиридов, крепко зажав в руке воротник измазанной рубашонки. - Вы на слезы его поглядите. Такие слезы только у настоящих мужчин бывают...
      Мальчуган глянул исподлобья на матроса и, перестав плакать, неожиданно рассмеялся.
      Подошли другие матросы и вместе со Свиридовым начали уговаривать меня.
      - Неужели мы одного мальчонку не сможем воспитать? - наседали на меня матросы.
      - За ребенком уход нужен. А когда нам им заниматься?
      - Я не ребенок, - неожиданно выпалил чумазый мальчуган, - и ухода за мной никакого не надо. И ничего я не боюсь. Вы не подумайте, что я от страха плакал. От обиды, товарищ командир, ей-богу, от обиды...
      Парнишке, видимо, очень хотелось попасть на лодку, и Свиридов совершенно напрасно боялся, что он убежит.
      - Товарищ командир, конечно, пользы от меня будет мало, - рассудительно продолжал он, - так ведь я и мешать никому не стану. И ем-то я почти совсем ничего. Правда, дяденька, - взмолился он, - взяли бы меня...
      Через несколько минут мы уже узнали несложную биографию мальчика. Плакал Вася - так звали мальчика - потому, что увидел убитую бомбой женщину, которая напомнила ему мать. Отец его погиб на фронте. Когда бежавшая от гитлеровцев мать вместе с младшей сестренкой погибли от фашистской бомбы, осиротевший мальчуган пошел куда глаза глядят. Он долго бродяжничал, пока добрался до Черноморского побережья.
      И хотя Вася стал членом нашего экипажа, однако взять его с собой нам не разрешили.
      - Разве легко все это восстановить? - глядя на развалины, говорил кок Щекин.
      - Трудно, но восстановим! - отозвался Каркоцкий. - И не только восстановим, лучше построим. Дай только уничтожить фашистов!
      - Ну, уж теперь-то фашистов дожмем, еще месяц-другой и...
      - Я уже перестал устанавливать сроки, во знаю, что скоро...
      Шел третий год ожесточенной войны. За это время было столько всяких догадок и предположений относительно сроков окончания войны, что уже мало кто осмеливался делать какие-либо прогнозы, хотя все чувствовали, что крах фашизма недалек.
      В конце марта наш эшелон прибыл в Москву и мне было приказано явиться с докладом к заместителю наркома Военно-Морского Флота генерал-майору Н. В. Малышеву.
      Генерал встретил меня приветливо и задал много вопросов о матросах, старшинах и офицерах эшелона.
      - Хотел приехать к вам, поговорить с людьми, но вот беда: никак не выкроил на это время, - говорил генерал, прохаживаясь по кабинету. - Прощу передать морякам мое пожелание успехов в выполнении "священного долга перед Родиной... Нет ли у кого вопросов ко мне?
      - Все хотят знать, куда нас везут...
      - Этого сказать не могу.
      Случайно бросив взгляд на рабочий стол генерала, я увидел несколько фотографий и среди них фотографию своего товарища по Военно-морскому училищу Павла Кузьмина. Почему она здесь? Что с Павлом?
      Как бы угадав мои мысли, генерал подошел к столу, и, взяв в руки несколько фотографий, спросил у меня:
      - Вы знаете кого-нибудь из этих подводников?
      - Да, вот это - мой товарищ Паша Кузьмин.
      - Погиб, - Малышев подошел к столу и взял в руки фотографию, - геройской смертью погиб.
      - Когда? При каких обстоятельствах?
      - Подробности нам стали известны совсем недавно. А случилось это два года назад.
      И генерал рассказал обстоятельства гибели П. И. Кузьмина и его товарищей...
      Подводная лодка "Салака" должна была действовать в западной части Балтики. Она успешно прошла Финский залив, преодолела многочисленные минные поля, сетевые заграждения, специальные противолодочные барражи и всплыла в надводное положение западнее острова Готланд, чтобы зарядить аккумуляторы.
      Командир корабля капитан-лейтенант П. И. Кузьмин в ночной бинокль внимательно осматривал горизонт.
      Была довольно ясная ночь. Несмотря на трехбалльную волну и легкую дымку, которой была окутана восточная часть горизонта, подводная лодка могла быть обнаружена с береговых постов наблюдения или катерами-охотниками, рыскавшими в районе противолодочных барражей. Однако запасы электроэнергии были почти полностью израсходованы и всплыть было необходимо.
      Со стороны Гогланда появился луч прожектора. Он двигался в сторону подводной лодки, но не дошел до нее и исчез. Темнота сгустилась.
      Это насторожило подводников. Похоже было, что прожектор кому-то сигналит. Командир подводной лодки по направлению луча прожектора определил, откуда можно ждать противника, и приказал изменить курс.
      Однако прошел час, а противник не показывался.
      - Боевая тревога! Надводная торпедная атака! - неожиданно раздалась команда, и "Салака" устремилась навстречу конвою, который состоял из двух больших транспортов, двух миноносцев и более десяти катеров-охотников.
      Но советских моряков, охваченных одним желанием - во что бы то ни стало нанести врагу смертельный удар, ничто не могло остановить. Подводники знали, что транспорты везут подкрепление войскам, осаждавшим Ленинград.
      "Салака" проскочила сквозь кольцо охранения и проникла внутрь вражеского конвоя, но не успела еще занять позицию для залпа, как головной миноносец обнаружил ее и открыл артиллерийскую стрельбу. Поднялась тревога. Другие корабли конвоя также начали обстреливать "Салаку".
      От разрывов снарядов море вокруг "Салаки" кипело. Слепящие лучи прожекторов и встававшие от разрывов снарядов водяные столбы мешали видеть цель. Вражеские транспорты начали разворачиваться, чтобы уклониться от торпед.
      - Левый залп, ап-па-ра-ты, пли! - прозвучала команда. - Правый залп, ап-па-ра-ты, пли! И подводная лодка пошла на погружение. Два фашистских транспорта были потоплены, но пострадала и подводная лодка. От осколка вражеского снаряда погиб на мостике сигнальщик Синельников, несколько человек были ранены. В кормовой части корабль получил пробоину. Вся верхняя палуба была искорежена снарядами.
      "Салаке" предстояло уклоняться от преследования в районе, насыщенном противолодочными минами. Катера-охотники, имея небольшую осадку, могли плавать в этом районе, но подводные лодки рисковали в любую минуту наскочить на мину и подорваться.
      "Салака" маневрировала, уклоняясь от прямых попаданий вражеских глубинок. Но плотность аккумуляторов была мизерной. Электроэнергия быстро таяла, и возможности маневра становились все меньше.
      Но вот глубинные бомбы стали уже настигать лодку. "Салака" с большим дифферентом на корму почти лежала на правом борту, крен достигал огромной величины. В лодке было темно. Даже аварийное освещение вышло из строя.
      Однако, несмотря ни на что, "Салака" поднялась с грунта и двинулась вперед.
      - Пробоина в дизельном отсеке! Поступает забортная вода! - докладывали из кормовой части корабля.
      - Скрежет минрепа справа! - раздалось одновременно несколько голосов из носовых отсеков.
      Минреп проскользни по борту до самого кормового отсека, и, когда подводники решили, что опасность миновала, раздался взрыв.
      Изуродованный корпус подводной лодки упал на илистый грунт. Стрелка глубиномера показывала 22 метра.
      В центральный отсек ввалился заместитель командира Круглов - в изорванной одежде, весь в грязи и соляре.
      - Положение тяжелое, Павел Иванович, - сказал он командиру, - нам нечем бороться за живучесть...
      - Людей из электромоторного убрать! Отсек изолировать! - принял решение Кузьмин, не дав докончить Круглову. - Артиллерийская тревога!..
      - Правильно, Павел Иванович, - одобрительно заметил Круглов, - другого выхода нет... сразимся...
      Вслед за сигналом артиллерийской тревоги раздалась команда:
      - Срочное всплытие! Продуть балласт! Фашисты, очевидно, решили, что поврежденная подводная лодка собирается сдаться в плен, и не открывали огня. Каково же было их изумление, когда "Салака" открыла огонь и подожгла головной катер-охотник. На лодку обрушились десятки вражеских снарядов. Крупнокалиберные пулеметы осыпали горячим металлом верхнюю палубу, мостик и надстройку мужественно сражавшегося одинокого советского корабля. Вскоре от прямого попадания загорелся и вышел из строя еще один фашистский охотник и два получили повреждения, но враг продолжал наносить удары по подводной лодке.
      - Шлюпки спустить с правого борта!.. Людей на берег!.. Командовать Круглову!.. - отдавал последние распоряжения смертельно раненный Кузьмин.
      Две крохотные шлюпки отделились от "Салаки" и исчезли среди всплесков от разрывов артиллерийских снарядов.
      Одинокое кормовое орудие подводной лодки еще некоторое время продолжало разить врага, но вскоре и оно замолкло.
      Уходившие подводники видели, как кольцо вражеских кораблей стало смыкаться вокруг советской подводной лодки, которая каким-то чудом еще держалась на воде. "Салака" была освещена прожекторами катеров. На верхней палубе и мостике никого не было.
      Катера осторожно, но упорно сближались. "Салака" кормой постепенно погружалась в воду. Но фашисты не хотели ее упустить. Они спешили захватить хотя бы трофеи, документы, оружие и, уверенные в полной беспомощности лодки, один за другим стали подходить к ее борту.
      Шлюпки были уже далеко. Подводники едва различали силуэты вражеских кораблей. И вдруг раздался оглушительный взрыв.
      Это оставшиеся в живых моряки героической подводной лодки, не желая попасть в руки врага, взорвали свой корабль.
      - ...О героизме подводников "Салаки" вам следует рассказать своим морякам, - закончил рассказ заместитель наркома.
      - Так точно, товарищ генерал, будет выполнено.
      - Политинформации проводите в эшелоне?
      - Регулярно, товарищ генерал. Проводим беседы, информации и даже доклады.
      - Это хорошо. Нужно держать товарищей в курсе событий.
      - Товарищ генерал, а те моряки... на шлюпках... достигли берега?
      - Да. И воевали вместе с эстонскими партизанами. А сейчас они снова на подводных лодках, воюют на Балтике.
      - Орлы!
      - Вот об этих орлах и расскажите товарищам в эшелоне на очередной политинформации.
      - Сегодня же расскажу.
      - Лучше завтра. Сегодня день уже кончается, - генерал посмотрел на часы. Кстати, скоро салют. Москва будет салютовать войскам 1-го Украинского фронта, овладевшим городом Коломыя. Подождите немного, посмотрите салют и поедете к себе.
      Простившись с генералом, я вышел из кабинета. На Арбатской площади, возле станции метро, было многолюдно. Народ собрался около громкоговорителя.
      - Войска 1-го Украинского фронта, - разносилось по площади сразу из нескольких рупоров, - в результате умелого маневра танковых соединений и пехоты овладели городом и крупным железнодорожным узлом Коломыя - важным опорным пунктом обороны немцев в предгорьях Карпат...
      - Так это уже, кажется, передавали, - тихо произнес я.
      - Такой приказ можно сто раз слушать! - укоризненно произнесла, сердито глянув в мою сторону, пожилая женщина, стоявшая рядом и внимательно слушавшая приказ.
      Вслед за последними словами приказа раздались раскаты мощных артиллерийских залпов, сопровождаемых тысячами разноцветных ракетных вспышек. Все вокруг озарилось. Люди поздравляли друг друга, радовались.
      ...Больше месяца продолжалось наше путешествие. Далеко позади остались кипарисы и эвкалипты, зелень бананов и мандариновых плантаций. Мы прибыли на Север.
      Кольский полуостров встретил нас низкорослыми березками. Кончался апрель, но весны здесь еще не чувствовалось. День и ночь бушевала пурга, которую здесь называют "зарядами". Кто за Полярным кругом не знает этих "зарядов", бурных, снежных атак, сменяющихся короткими, обманчивыми прояснениями!
      Ранним сереньким утром эшелон прибыл в Мурманск;
      Сквозь туманную дымку было видно множество кораблей, ожидавших разгрузки и погрузки. Стрелы портовых кранов вытаскивали из трюмов океанских пароходов военные грузы и ставили их на причалы. Здесь, на Севере, как и по всей нашей стране, шла деятельная подготовка к решающей схватке с врагом.
      Я направился в штаб флота, чтобы доложить о прибытии нашего эшелона.
      - А-а! Черноморцы прибыли, - радушно встретил меня командующий Северным флотом адмирал Арсений Григорьевич Головко, самый молодой из командующих флотами.
      Еще на Черном море я слышал о "вездесущем адмирале", как прозвали адмирала Головко молодые офицеры. Адмирал действительно везде поспевал. Его можно было видеть то среди матросов и офицеров на кораблях, то на батареях береговой обороны, то среди солдат. Все остальное время он проводил в штабе.
      - Здесь у нас несколько холоднее, чем на Черном море, но вы не пугайтесь! Воевать можно. Особенно много дел для подводников... Я читал отчетные материалы по вашим походам. Ошибок много, однако действия смелые и продуманные. Но ведь только смелым покоряются моря.
      Я не знал, что ответить на эту похвалу, и промолчал.
      - У нас только глубины очень большие, - продолжал адмирал, - а вы любите полежать на грунте. Здесь же это неудобно.
      - Наоборот, товарищ адмирал. Возможности маневра по глубине здесь большие, чем...
      - Правильно! А теперь расскажите о себе. Адмирал расспрашивал меня обо всем. Его интересовала не только моя биография. Он спрашивал и о книгах, прочитанных мною за последние годы. А по тактической подготовке устроил мне даже нечто вроде экзамена. Когда я рассказывал о боевых походах "Малютки", адмирал проявил исключительную осведомленность о действиях подводной лодки, напомнив мне такие детали, о которых я уже забыл.
      - Однако мы увлеклись! - адмирал встал и, уже стоя, закончил: - По вопросам тактики мы еще поговорим, когда вы вернетесь из Англии.
      - Из Англии? - вырвалось у меня. - А зачем мне ехать туда, разрешите узнать?
      - За подводной лодкой. Итальянские фашисты капитулировали. И часть кораблей итальянского флота подлежит передаче нам. Но они находятся в Средиземном море. Вот англичане и предложили нам вместо итальянских судов временно свои корабли. Мы согласились.
      - А много кораблей нам полагается?
      - Вам с экипажем полагается одна подводная лодка. Да и зачем вам больше? Впрочем, дадут нам немного... Ваша задача по прибытии в Англию принять подводную лодку, привести ее на Родину, подготовить для боевых действий и воевать на ней. Просто, не правда ли?
      - Да... все ясно.
      - На днях уходит в Англию конвой союзников. Вы отправитесь с ним. Переход на острова опасен. Фашистские подводные лодки действуют активно. Не исключена возможность нападения.
      - А ведь пишут, что немецкие подводные лодки уже деморализованы...
      - Это пишет буржуазная печать. А мы с вами люди военные, нам нельзя не учитывать реальную действительность. Лодки продолжают нападать на транспорты. И с этим нельзя не считаться... Поэтому разделите экипаж на три части и разместите людей на разных транспортах. Такая предосторожность необходима...
      Первая мировая война показала, что для островной державы, какой является Англия, действия подводных лодок представляют большую опасность. В течение почти всей войны (за исключением ее первого года) основные морские силы Англии, Франции, Канады и других воюющих держав были заняты борьбой с германскими подводными лодками. Против них странами Антанты было брошено все: мины, боновые и сетевые заграждения, глубинные бомбы, суда-ловушки, подводные лодки-истребители, авиация и многое другое. Но борьба шла с переменным успехом.
      С первых же дней второй мировой войны подводные лодки действовали почти на всех морях западного полушария. В "битве за Атлантику" вновь встал вопрос: "Кто кого?" Английский флот оказался не подготовленным к успешному противодействию подводной опасности. Англия стала спешно закупать всякого рода суда противолодочной обороны.
      До вероломного нападения фашистской Германии на Советский Союз победа в "битве за Атлантику" была в сущности на стороне небольшого немецкого подводного флота.
      Разумеется, с увеличением числа потопленных английских судов росли и потери немецкого подводного флота. Но до 1943 года эти потери относительно легко восполнялись германской промышленностью. И лишь после поражения под Сталинградом и Курском военное производство фашистской Германии пошло под уклон.
      Не разрушение германских заводов американской и английской авиацией, о чем так шумела американо-английская пропаганда, а нехватка кадров в результате огромных потерь на Восточном фронте и сырья, которое во все возрастающих количествах требовалось для борьбы с Советской Армией, - вот что заставило гитлеровскую Германию несколько сократить выпуск подводных лодок уже в 1943-1944 годах. Кстати, сама теория "сокрушения" Германии с воздуха была и поводом для дальнейшего саботажа открытия второго фронта в Европе и средством давления на магнатов германской тяжелой индустрии. По признанию самих американцев, ударами с воздуха они не рассчитывали серьезно подорвать военную мощь гитлеровской Германии. Эти удары обрушивались главным образом на мирное население городов, а также на те объекты германской промышленности, которые конкурировали с аналогичными предприятиями американской промышленности.
      Таким образом, количество немецких подводных лодок, действовавших в море, значительно сократилось, но никакой деморализации от ужасных стратегических бомбардировок подводники не испытывали и продолжали топить транспорты и боевые корабли своих западных противников.
      К берегам Англии
      Темной ночью маленький буксир доставил нас на транспорт "Джон Карвер". На палубе мы были встречены специально приставленными к нам двумя американскими матросами - Джоном Бурна и Чарли Ликом. Матросы и старшины были размещены в носовом трюме, который за несколько дней до этого наши хозяйственники специально оборудовали под временный кубрик. Офицерам были отведены каюты во второй и третьей палубах.
      Чтобы посмотреть, как будут устроены матросы, я сгустился в кубрик по узкому и очень неудобному трапу. В нашем эшелоне, кроме одной трети команды подводной лодки, были части экипажей миноносца и линейного корабля.
      Весь левый борт огромного тускло освещенного трюма заняли моряки с линейного корабля. По правому борту разместились матросы миноносца и подводники. В центре трюма вокруг двух длинных столов оставалось много свободного места.
      Оглядевшись, Свиридов воскликнул:
      - Здесь мы организуем танцы!
      - Быстро ложиться спать! - перебил я. - Время позднее, экипаж транспорта должен отдохнуть! Мы мешаем.
      Бурна и Лик со всеми знакомились и, весьма искусно пользуясь очень скудным запасом русских слов, что-то рассказывали. Нашим морякам, впервые встретившимся с американцами, тоже было небезынтересно поговорить с ними.
      Я долго ждал, пока угомонятся американцы, но, убедившись, что они могут проболтать до утра, попросил их уйти.
      Когда я вышел на верхнюю палубу, уже забрезжил рассвет. Короткая полярная ночь кончилась.
      - Доброе утро, мистер! Говорите ли вы по-английски? - подошел ко мне лейтенант американского флота. - Меня зовут Уильям Одд.
      Мы познакомились.
      - Я покажу вам вашу каюту. Я дежурю по кораблю, и моя обязанность принять дорогих гостей. И... сразу хочу вам сказать, что капитан просил, чтобы ваши люди не мешали команде на верхней палубе.
      - Я уже приказал своим людям не нарушать ваших корабельных порядков.
      - О-о-о, очень приятно! - лейтенант говорил нараспев, необычно для американцев.
      - Вас разбудить, когда суда начнут выходить в море? - лейтенант глянул в сторону многочисленных "Либерти", словно гранитными утесами окружавших со всех сторон "Джона Карвера".
      - А сколько транспортов будет в конвое, мистер лейтенант?
      - Более сорока. Кажется, сорок один. Так сказал вечером капитан Мейер.
      - И все они однотипные? Класса "Либерти"?
      - Все типа "Либерти", американской постройки... Мы поднялись во вторую палубу, где под самым капитанским мостиком находилась каюта, отведенная мне и капитан-лейтенанту Виктору Паластрову.
      - Вот ваша каюта. Ваш товарищ уже спит. Он, вероятно, очень устал.
      "Кадеты", - прочел я над дверью каюты.
      - Это нас будете так именовать?
      - Теперь будем вас, - лейтенант понял шутку, - а раньше в этой каюте жили практиканты-кадеты. Но война... Я тоже хотел быть учителем, а... теперь воюю...
      - Благодарю вас, лейтенант! - я открыл дверь каюты.
      - Вы не сказали, мистер команде, разбудить вас?
      - Не беспокойтесь, я сам проснусь.
      В каюте были две койки, расположенные одна над другой. На верхней спал капитан-лейтенант Паластров. Лежал он в неудобной позе и похрапывал.
      - Перестань храпеть! - растолкал я товарища. - На тебя уже дежурный по кораблю жалуется...
      - Да ну его к свиньям. Все время ходит около двери...
      Паластров повернулся на другой бок и тотчас же снова уснул.
      Нас разбудил энергичный стук в дверь. Это пришел Петр Каркоцкий, назначенный мною старшиной кубрика.
      - Уже восемь часов! - воскликнул я, глянув на часы. - Слушаю вас, старшина.
      - Извините, пожалуйста, товарищ капитан третьего ранга. Не знаю, как быть, американцы требуют рабочих на камбуз. Кого назначить? Языка никто не знает...
      - Назначайте подряд по списку, пусть объясняются жестами.
      - Разрешите еще один вопрос, товарищ капитан третьего ранга.
      - Хоть сто. Теперь мы с вами пассажиры. Времени у нас много.
      - Мы идем по Кольскому заливу, очень красиво кругом. Ребята хотят посмотреть... Разрешите по нескольку человек выпускать на верхнюю палубу...
      - Ладно. Только предупреждайте каждого, чтобы не мешали в управлении кораблем. Мы военные люди, и нехорошо, если гражданские моряки будут иметь к нам претензии, понятно?
      - Так точно. Все будет в порядке! - И старшина ушел.
      Я слишком хорошо знал Каркоцкого, чтобы не разгадать его "дипломатических ухищрений". Его заставило обратиться ко мне не затруднение с назначением матросов на камбуз, а желание получить разрешение выпускать людей на верхнюю палубу.
      Мы с Паластровым оделись и также вышли из каюты, чтобы полюбоваться Кольским заливом.
      Транспорты выходили в море с небольшими интервалами. Ни начала, ни конца колонны не было видно. Глядя на мрачные скалистые берега Кольского залива, я думал о суровой красоте этих мест. Казалось, здесь не может быть никакой жизни. Но в бинокль я видел небольшие поселения на берегу. И было радостно за смелых людей, которых не испугал далекий суровый Север.
      Как бы вторя моим мыслям, Паластров говорил:
      - Северный театр, конечно, не... Черное море! Здесь кругом камень, обдуваемый холодными ветрами. К скалам лепятся мох да лишайник. Даже кустарник редкость. Не сладко и в море на подводной лодке: ветры поднимают иногда волну такой высоты, что Кавказские горы могут показаться игрушкой... Лодку все время окатывает ледяная вода, которая через люк центрального поста проникает внутрь корабля. Кажется, нигде нет спасения от холода, сырости и болтанки... И все-таки служба здесь интересная...
      Паластров был назначен штурманом нашего будущего дивизиона. Он давно уже плавал на Баренцевом, Карском и Норвежском морях и полюбил Север.
      - А полярный день! Это чудо природы! - продолжал Паластров. - Круглые сутки в течение месяца над головой у тебя солнце. Погода безоблачная, тихая. В такие дни человека охватывает какое-то особое, приподнятое настроение...
      - Ты так убедительно говоришь, что и в самом деле можно влюбиться в этот край...
      - Нельзя не полюбить! - решительно подтвердил Паластров.
      В тот момент я был весьма далек от того, чтобы хоть частично разделить мнение моего собеседника, но последующие годы службы на Северном флоте убедили меня в правоте его слов. Не только я, но и другие подводники, прибывшие со мной с "курортного флота", как в шутку называли моряки Черноморский флот, привыкли к суровому морю Баренца и полюбили его буйную стихию и необъятные просторы.
      Нас покачивала пологая и довольно сильная океанская волна, хотя ветер едва достигал трех баллов.
      - Здесь часто так бывает, - пояснил Паластров, - ветер хотя и небольшой, а волна свое достоинство сохраняет...
      Наш выход из базы прикрывали корабли советского Северного флота. В воздух поднялись истребители.
      Никогда не видел я такого скопления кораблей, транспортов и авиации.
      - И так всегда. Когда союзники входят в базу или выходят из нее, наши создают такое прикрытие, что фашисты ни разу еще не посмели на них напасть. И капитан-лейтенант указал на неуклюжие "Либерти", двигавшиеся в разных направлениях.
      Потребовалось более четырех часов, прежде чем конвой был готов начать движение по маршруту. Транспорты выстроились в восемь колонн с интервалом между колоннами по полмили. В каждой колонне, на расстоянии одной мили друг за другом, следовали пять-шесть "Либерти". Центральное положение в конвое занимал крейсер противовоздушной обороны, сопровождаемый двумя эскортными авианосцами.
      "Джоном Карвером" командовал, как я уже говорил, Мейер, американец немецкого происхождения. Чтобы познакомиться с ним и уточнить некоторые вопросы, связанные с нашим пребыванием на транспорте, мы с Паластровым поднялись на мостик.
      - Очень приятно иметь на борту подводника, - Мейер проткнул мне сухую, костлявую руку, изобразив на лице нечто похожее на улыбку. - Теперь мы вместе с вами будем подвергаться Подводной опасности.
      - Только что, мистер капитан, я прочел в журнале "Лайф", что немецкие подводные лодки уже не опасны, - заметил я.
      - Правильно! Для журнала не опасны, - при этих словах американские моряки, стоявшие на мостике, рассмеялись и подошли поближе к нам. - Знаете, как говорят об этом журнале?
      - Нет.
      - "Эх, и лайф! Лучше бы смерть".
      И снова на мостике раздался дружный смех.
      - "Лайф" пишет, а немецкие лодки воюют, - вставил высокий американец, посасывавший длинную, словно по росту подобранную трубку.
      - Для ваших немецких коллег даже вот такое охранение, - Мейер описал рукой круг, - нипочем... топят нас - и все...
      - Да, для хороших подводников охранение... только помеха, - согласился я, - но в журнале говорится, что немецкие подводники деморализованы и... плохо воюют...
      - Журнал сам деморализован! - перебил меня капитан, поджав свои бескровные губы. - Немцы чувствуют себя хорошо...
      С Мейером мы легко договорились по всем вопросам. Он разрешил матросам и старшинам небольшими группами выходить на верхнюю палубу, пользоваться санитарными узлами наравне с экипажем "Джона Кервера", осмотреть корабль, провести вечер самодеятельности. Но когда вопрос коснулся транслирования в кубрике последних известий из Москвы, возникли затруднения.
      - Зачем матросу политика? - с заметным раздражением сказал капитан. Молодому человеку нужны музыка, танцы, девушки, вино. Музыку мы транслируем, танцевать разрешаем, а вино и девушек они найдут в Англии.
      - Простите, у нас другие порядки, - продолжал настаивать я, не обращая внимания на улыбки американских моряков.
      - Мистер командер, я не могу разрешить транслировать московскую станцию, решительно заявил Мейер. - Вы лично, если хотите, можете слушать через офицерский приемник в штурманской рубке. И то... я бы на вашем месте не, тратил на это время. А матросы... давно известно: чем меньше матросы знают, тем лучше для них и для дела... Я бы развлекал их как-нибудь иначе.
      Мне пришлось удовлетвориться возможностью самому слушать сводки Совинформбюро, чтобы потом информировать матросов и старшин.
      Идя со средней скоростью девять узлов, конвой держал курс на остров Медвежий, с тем чтобы на его траверзе повернуть на запад и обойти Норвежское побережье, оккупированное фашистскими войсками.
      К исходу четвертого дня конвой находился уже в районе этого каменного острова, расположенного в Северном Ледовитом океане, на полпути между материком и архипелагом Шпицберген.
      После очередной беседы с матросами и старшинами мы с Пал Астровым вышли из кубрика и направились к себе в каюту. На палубе нас догнал Свиридов.
      У матроса был явно озабоченный вид.
      - Товарищ капитан третьего ранга, - Свиридов понизил голос до шепота, эти... вон тот...
      - Кто?
      - Джон Берна... все время агитируют наших матросов ехать в Америку. Расписывает, какое там райское житье. Говорит, он сам чех, Иваном его звали, а теперь Джон...
      - Так чем же Джон лучше Ивана? Вопрос этот оказался для Свиридова неожиданным, и матрос растерялся.
      - Он оскорбляет нас, товарищ капитан третьего ранга!
      - А вы отвечайте тем же...
      - Чем? - Свиридов вопросительно посмотрел сначала на меня, а затем на капитан-лейтенанта.
      - Доказывайте, что у нас лучше, - вставил Паластров, - и агитируйте его ехать к нам.
      - Такого гада к нам нельзя, товарищ капитан-лейтенант. У него нет родины! - возразил матрос.
      - Вот вы ему и объясните, что люди, которые изменяют родине и уезжают в чужие страны только потому, что сегодня там картошка стоит на две копейки дешевле, - изменники и гады. Он тогда поймет, что вы его тоже считаете гадом.
      - Мы ему без намека... прямо говорим, что он гад, изменник, предатель и ... еще крепче... говорим кое-что... но... он не оскорбляется... Вот если бы вы разрешили...
      - Что я должен разрешить?
      - Бока немножко... намять ему.
      - Вы с ума сошли! - рассердился я. - И это вы, комсорг, говорите такие вещи?
      - Мы ему за дело. Он ведь про фашистов говорит, что они вроде не такие уж плохие люди... Даже некоторые американцы возмущаются... Они только вдвоем такие... А таких только кулаками можно образумить...
      - Кто же второй?
      - Вот Берна и тот... его друг Чарли! Но тот меньше болтает. Тот по-русски не говорит, а этот знает язык...
      - Неужели в кубрике у вас происходят такие споры? - удивился Паластров.
      - Не-ет, в кубрике он не посмел бы. А вот как назначат рабочим по камбузу какого-нибудь матроса, Берна сразу к нему и...
      - А что Берна: постоянный рабочий на камбузе?
      - Не поймешь, кто он такой, только он все время там... Да он вообще везде...
      - Мистер команде, - услышал я голос капитана, - вы, кажется, хотели видеть остров Медвежий? Вот он, к вашим услугам!
      Оставив Свиридова на палубе, мы поднялись на мостик.
      В бинокль я увидел очертания берегов необитаемого острова, почти сплошь покрытого оледеневшим снегом.
      Установленный перед капитаном на большой тумбе ультракоротковолновый приемопередатчик вдруг захрипел, и из него послышались какие-то шипящие звуки.
      - Сейчас конвой будет делать поворот, - пояснил нам Мейер, привычное ухо которого, видимо, легко разбирало приказания начальника конвоя.
      - Откуда идут команды? - машинально спросил я. - Где старший начальник?
      - Начальник конвоя...
      Мейер не успел договорить. Раздались два сильных взрыва, и мы увидели, как в третьей колонне, слева и позади от нас, транспорт с высоко поднятым форштевнем погружается в воду.
      Охранение прозевало. Подводные лодки фашистов проникли в конвой и атаковали его. Приемопередатчик снова захрипел, и взволнованный голос повторил несколько раз: "Боевая тревога! Подводные лодки, подводные лодки! Транспортам самостоятельно атаковать перископы артиллерией! Ударным группам кораблей преследовать и уничтожать подводные лодки!"
      Одновременно со взрывом неприятельских торпед во всех уголках "Джона Кервера" зазвенели колокола громкого боя.
      Артиллеристы транспортов немедленно открыли огонь. Но морякам теперь повсюду мерещились перископы, и не удивительно, что стрельба велась впустую, тем более, что море было усеяно мелкобитым льдом, осколки которого на трехбалльной волне легко было принять за перископ подводной лодки.
      Все орудия транспортов - на каждом "Либерти" было по две спаренные пушки стреляли с максимальной скорострельностью. Никто не считался с тем. что снаряды рикошетировали о поверхность воды ив любую минуту могли угодить в соседние транспорты.
      - Что происходит, мистер капитан? - обратился я к Мейеру.
      Он непонимающе посмотрел на меня и пожал плечами.
      - Почему такая стрельба? - повторил я вопрос.
      - Отражаем нападение ваших немецких коллег, мистер команде. Не играть же танго, когда один из "Либерти" идет ко дну.
      - Какой транспорт тонет? - кричал я, чтобы капитан расслышал меня в грохоте орудий.
      - "Вильям Эстейер", номер "28Ф".
      Я побежал в каюту, схватил списки "Либерти" и увидел, что на "Вильяме Эстейер" находятся восемьдесят советских моряков, среди которых были и подводники.
      "Их тоже разместили в трюме, и, следовательно, они подвергались наибольшей опасности... Вероятно, многие из них погибли...", - решили и поспешил в кубрик к матросам и старшинам. По боевой тревоге им запрещалось выходить на верхнюю палубу, и они очень смутно представляли, что происходило на море. Тем не менее они понимали, что, если началось активное преследование, немецкие подводные лодки постараются отойти.
      - Ну как по-вашему: где лучше во время боя - на транспорте или в лодке? обратился я к подводникам. Этим вопросом я хотел скрыть свое беспокойство. Мне было совсем не до шуток.
      - На берегу, товарищ капитан третьего ранга! - отозвался кто-то из матросов.
      - А... на утопленном... были наши моряки? - обратился ко мне Свиридов.
      Я не мог солгать и ответил:
      - Да, были. Примерно столько же, сколько и на этом транспорте.
      Лица у всех помрачнели. Матросы вопросительно смотрели на меня.
      - Будем надеяться, что их спасут. Средств для этого на транспортах много. Люди наши, вы знаете, опытные, думаю, не растеряются, - обнадеживал я моряков, хотя сам не был уверен, что людей могут спасти.
      - Там... товарищ капитан третьего ранга, они тоже в трюме... жили? опросил кто-то.
      - Да, в трюме. На всех транспортах порядок один.
      - Тогда всем не спастись. Мы ведь размещены на два метра ниже ватерлиний. Один приличный прокол этой скорлупы, - матрос постучал по борту судна, - и мы с рыбами.
      - На то и война! - возразил Каркоцкий. - На войне везде опасно... и жертвы всякие бывают. Только наивные могут рассчитывать на войну без жертв.
      - А что ты думал? Думал, что американцы тебя под бронированный колпак посадят?
      - Да я ведь ничего не говорю, - отступил матрос.
      - Вы, старшина, и в самом деле напрасно напустились на матроса, - вмешался я, - он прав: если борт пробьют, то в кубрик действительно хлынет вода. Но рыбы здесь не будет... Ни одна уважающая себя рыба сюда не войдет. Слишком уж неуютно здесь, а в их распоряжении целый океан. Зачем же им сюда лезть?
      Лица моряков были по-прежнему мрачны. Моя шутка не вызвала ни одной улыбки.
      - Не забывайте, что торпеды попали в корму, а наши люди, как и мы с вами, находились в носовом трюме, - добавил я.
      - Война с призраками в полном разгаре, - шепотом отрапортовал мне Паластров, с биноклем в руке стоявший на левом крыле капитанского мостика. Он не уходил отсюда с момента объявления тревоги.
      - По каким мишеням бьют?
      - Все время слежу... Сейчас обстреливают вот эту несчастную льдинку! Паластров протянул мне бинокль.
      Мейер, казалось, несколько успокоился. Он прохаживался по мостику, поминутно прикладывая к глазам бинокль.
      - Как вы думаете, мистер командер, откуда нам сейчас грозит опасность? произнес Мейер, глядя на мою орденскую планку.
      - Подводная опасность почти миновала. Вы же видите, что делается, - я показал на кормовую часть горизонта, где водяные шапки, вздымавшиеся над местами разрывов глубинных бомб, создавали впечатление, будто море вдруг начало бурно кипеть.
      - Это ничего не значит. Они только глушат рыбу. Если бы они умели бомбить! - капитан махнул рукой. - Вы знаете, что сообщили несколько минут назад?
      - Кто сообщил?
      - Начальник конвоя. Вернее, он наврал нам, а ему наврали те, кто преследует фашистские подводные лодки.
      - Что же сообщили?
      - Будто сегодня потопили шесть нацистских подводных лодок, - капитан еле заметно улыбнулся.
      Неожиданно стрельба прекратилась, и капитан пришел в замешательство.
      - Что случилось? - грозно крикнул он на бак.
      - Пушки перегрелись! Нужен перерыв! - ответили артиллеристы.
      - Эх, и болваны же! - возмутился Мейер. - Мистер командер, у вас артиллеристы тоже такие же болваны, как мой Уильям Одд? Сейчас самое ответственное время, надо стрелять, а у него перегрелись орудия...
      Я пожал плечами.
      - Почему вы думаете, что подводные лодки не потоплены? - Паластров затратил весь свой запас английских слов, чтобы спросить это.
      - Что вы сказали? - Мейер не понял его. Микрофон ультракоротковолнового передатчика захрипел. Начальник конвоя объявил, что потоплены еще две нацистские подводные лодки.
      - Мой коллега хочет знать, почему вы не верите в правильность этих сообщений, - пришел я на помощь Паластрову.
      - Я просто не верю, что Гитлер имел так много подводных лодок. Мой корабль недавно начал ходить в конвоях, но за это время наши миноносцы объявили потопленными более двухсот подводных лодок. Это же фантазия!
      От непрерывной стрельбы пушки стали накаляться и на других "Либерти". Транспорты один за другим прекращали огонь. Мейера это приводило в бешенство Он полагал, что подводная опасность не миновала и стрельба из пушек единственное надежное средство против нее.
      Переубеждать его мы не собирались, да и вряд ли смогли бы это сделать. Он, видимо, никому и ничему не верил.
      Однако капитану недолго пришлось сокрушаться. Орудия снова становились способными стрелять. Один за другим корабли вступали в "бой", и вскоре всеобщая стрельба возобновилась.
      - "Волчьи стаи", мистер командер, боятся только шума. Когда мы стреляем, они думают, что мы их видим и преследуем. Они тогда отказываются от атак. А когда мы молчим, они топят нас, - философствовал Мейер, ободренный возобновившейся стрельбой.
      "Волчьими стаями" именовались маневренные группы фашистских подводных лодок. Обычно они состояли из семи-девяти подводных лодок, управляемых одним командиром. Такие группы действовали по единому плану и причиняли большой урон союзникам.
      К вечеру стрельба затихла. Ночь, которая в этих широтах в мае напоминает недолгие сумерки, прошла сравнительно спокойно. Правда, по ультракоротковолновой связи беспрерывно шли приказания и информации. Летчики, патрулировавшие в воздухе, сообщали данные о "волчьей стае", которая, по их словам, все время пыталась догнать наш конвой. Но лодки, будто бы загоняемые под воду самолетами прикрытия, не могли соревноваться с нами в скорости и постепенно отставали.
      Утром, после очередной беседы с матросами и старшинами, я поднялся в штурманскую рубку. Капитан Мейер занимался прокладкой курса "волчьей стаи", пользуясь для этого данными летчиков и вымеряя расстояния от страшных "стай" до нашего конвоя.
      - Неужели это та самая "стая", которая атаковала нас вчера? - спросил я.
      - Та же самая, - со вздохом признался капитан, - все девять штук. Ни на одну не убавилось. Как видите, утопленники воскресли. Ваши коллеги живучи, не правда ли?
      - Да. Моих товарищей и меня много раз объявляли утопленниками... Но, может быть, это другая "стая"?
      - Та же самая, мистер командер. Если бы другая, она была бы впереди нас, а не сзади. И данные летчиков подтверждают...
      В рубку вошел Чарли Лик. Он принес капитану стакан кофе. Лицо матроса украшали многочисленные синяки.
      - Что с этим матросом? - спросил я у капитана, когда Чарли Лик вышел.
      - Подрались, наверное, - спокойно ответил Мейер, отпивая кофе, - матросы всегда дерутся... Могли подраться с вашими матросами. Встреча с новыми людьми, с иностранцами... Почему бы не испробовать свои силы?
      Я вспомнил разговор со Свиридовым. "Неужели они?.. Неужели побили?.. думал я, выходя из штурманской рубки. - Они, это они разукрасили американца". Я уже не сомневался в этом и решил наказать виновных.
      На палубе я встретил Джона Бурна и с трудом узнал его. Правый глаз у него почти не был виден, нижняя губа распухла и кровоточила.
      - Что с вами? - спросил я, ответив на приветствие матроса.
      - Несчастный случай, - неохотно ответил Бурна.
      - Что же это за случай?
      - Упал с трапа, когда бежал по тревоге.
      Американец явно говорил неправду. Придя в кубрик, я отозвал в сторону Каркоцкого и Свиридова. Оказывается, они ничего не слышали о драке.
      - Нет ли среди наших людей изувеченных? - допытывался я.
      - Разве только Заде... - замялся Свиридов. - У него, по-моему, что-то с рукою.
      Заде - это была кличка матроса Алымова из экипажа эскадренного миноносца.
      - Позовите его сюда.
      Алымов не спеша подошел ко мне. На круглом скуластом и мужественном лице матроса было написано смущение.
      - Дрались с американцами? - в упор спросил я Алымова.
      - Нет, не дрался! - решительно ответил матрос и опустил глаза.
      - Вижу, что вы провинились. Расскажите, что у вас было, не заставляйте меня повторять вопрос! - не удалось мне скрыть нервозность.
      - Мы не дрались, - пробормотал матрос, - мы боксом занимались, а вышло, что как бы подрались.
      - И это вы называете боксом? Ведь люди до безобразия избиты!
      - Бурна меня оскорбил: говорит, что я из колонии. Узбекистан назвал колонией, - решительно начал Алымов свой рассказ. - Я ему говорю: я бы тебя избил за это, но у нас драться нельзя. А он отвечает: "Давай на бокс. Ты меня не одолеешь." Одолею, говорю. И мы начали...
      - Ну, а у Чарли почему синяки?
      - Когда я начал одолевать Бурна, Чарли пришел ему на помощь. Я ему тоже... отвесил пару раз...
      - Какой же это бокс! Вы дрались, а не боролись, - вмешался Каркоцкий.
      - Они говорят: это борьба такая у них... Объявили меня победителем и просили никому не рассказывать, что я их побил... Вот я и... молчал.
      Собрав матросов и старшин, я предупредил всех, чтобы впредь никто не терял головы и не поддавался ни на какие провокации.
      Чувствовалось, что старшины и матросы осуждают поведение Алымова, но так или иначе матрос стал героем дня. Очень уж надоели всем эти два типа, не то специально приставленные к нам, не то неисправимые бродяги и хулиганы.
      - Мистер командер, русского сигнальщика вызывают на капитанский мостик! доложил вдруг выросший как из-под земли американский матрос.
      Я захватил с собой Фомагина и побежал наверх. С соседнего транспорта передавалась на русском языке светограмма, адресованная всем начальникам эшелонов в конвое Она гласила: "Транспорт "Вильям Эстейер" торпедирован фашистской подводной лодкой и затонул. Люди спасены и взяты на борт эскадренного миноносца, за исключением погибших восьми человек из состава экипажа транспорта и одиннадцати советских матросов, старшин и офицеров: Майорова, Викторова, Климова, Дургелюка, Вашадзе, Сафронова, Кузенко, Смолянцева, Иашвили, Клименко, Титова. При спасении людей отличились матросы и старшины: Поедайло и Иванюк..."
      Светограмма была подписана командиром нашего будущего дивизиона капитаном первого ранга Трипольским.
      Текст светограммы я тут же прочитал в кубрике. На потопленном транспорте не могло не быть жертв. Слишком скученно были размещены наши люди. Но каждый надеялся на чудо. И хотя общие потери были относительно невелики, сообщение о гибели наших боевых друзей болью отозвалось в наших сердцах.
      Паластров метался по каюте, остро переживая гибель своего лучшего друга капитан-лейтенанта Майорова, с которым он учился в военно-морском училище, служил на флоте и одновременно был командирован в Англию.
      Не в состоянии утешить капитан-лейтенанта, я попытался отвлечь его разговором.
      - Наш комдив Трипольский еще в белофинскую кампанию получил звание Героя Советского Союза. Человек он, бесспорно, большой отваги и смелости. Но это общие слова. Ты же служил с ним. на Севере. Может, расскажешь что-нибудь о нем?
      - Что же сказать о нем? Начал он службу простым водолазом. Окончил морское училище, получил офицерское звание. Командовал подводной лодкой "Б-1", которая была затоплена во время революции, а позже была поднята Эпроном. Трипольский чуткий товарищ и хороший офицер.
      - И сегодня он проявил себя очень заботливым, - заметил я. - Нашел способ сообщить о результатах катастрофы. Хоть и горько слышать о гибели друзей, но лучше знать правду, чем гадать...
      Паластров кивнул головой в знак согласия со мной и снова заходил по каюте.
      - Меня удивляет... - медленно произнес он. - Ведь известно, что район Медвежьего опасен, здесь почти всегда фашистские лодки атакуют союзные конвои, топят корабли. Казалось бы, надо принять меры и либо обходить этот район, либо выкурить отсюда фашистов. Но ничего не делается.
      - Даже мы, черноморцы, и то слышали об этом районе. Ведь "Скумбрия" Бондаревича потопила фашистскую лодку где-то здесь, не правда ли?
      - Нет, это было не здесь, - сказал Паластров.
      - А не знаешь ли ты подробностей?
      - До вас разве не дошли отчетные документы?
      - Нет. Точнее, пришли, но перед самым нашим откомандированием с флота.
      Паластров присел на стул рядом с моей койкой и стал рассказывать. Я вслушивался в его глуховатый голое, и передо мной вставала картина гибели вражеской подводной лодки.
      Дело было так...
      "Скумбрия" держала курс на боевую позицию у берегов противника. Дул восьмибалльный норд-ост. Шел дождь, то и дело переходивший в ледяную крупу. Видимость была исключительно плохая.
      В девятом часу утра на мостик поднялся командир корабля капитан-лейтенант Иосиф Бондаревич. Едва он перешагнул через комингс верхнего рубочного люка, как его окатило волной. Пока он вытирал лицо, вахтенный офицер коротко доложил обстановку.
      Согласно показаниям приборов по направлению 260 градусов находится неизвестное судно. Визуальное наблюдение в этом направлении усилено .
      Командир выслушал доклад, взял предложенный вахтенным офицером бинокль и стал наблюдать за неприветливым морем.
      Вскоре сквозь дождь и морские брызги он различил неясные контуры низкобортного судна, шедшего контркурсом на небольшой скорости.
      Одновременно сигнальщик доложил, что по левому борту он видит судно, похожее на самоходную баржу. Однако капитан-лейтенант знал, что в этом районе не может быть никаких барж. Всматриваясь в обнаруженное судно, он склонен был принять его за катер, но затем решил, что это подводная лодка. Но чья? Своя или вражеская?
      Уже несколько дней в базе ждали подводную лодку, которой командовал большой друг Бондаревича Момонт Мелкадзе. Не она ли возвращается домой?
      Неизвестный подводный корабль, видимо, также заметил "Скумбрию" и изменил курс. Что это за маневр? Подготовка к атаке или обычное желание уклониться от встречи со своими кораблями?
      Бондаревич приказал сыграть боевую тревогу. Гидроакустикам было приказано запросить неизвестный корабль, кто он.
      "Скумбрия" вышла на коммуникации противника с заданием топить фашистские транспорты, уничтожение подводных лодок не входило в ее задачу. Поэтому Бондаревич, приказав уйти под воду, начал маневрировать, уклоняясь от встречи с неизвестным кораблем.
      - Лодка погрузилась и идет на сближение с нами, - доложил командиру гидроакустик, - курсовой сто три левого борта. На наши запросы не отвечает...
      - Право руля! На глубину! - скомандовал Бондаревич.
      - Думаю, гидроакустикам надо еще раз запросить лодку. Может быть, это все же "Камбала", - сказал подошедший к командиру корабля комиссар.
      - Пусть запрашивают, - ответил Бондаревич.
      - Товарищ командир, - крикнул гидроакустик, просунувшись в отсечную дверь, - по корме на нас идут торпеды!
      - Не попадут, - ответил ему Бондаревич, взглянув на растерявшегося рулевого-горизонталыцика, - торпеды, выпущенные сзади, - плохие торпеды!
      В этот момент над лодкой с резким шумом пронеслись две торпеды.
      - Встаньте! - сухо скомандовал Бондаревич двум матросам, присевшим на корточки и расширенными глазами смотревшим вверх.
      - Что случилось, командир? - в центральный пост вернулся комиссар. Торпеды?
      - Да, - спокойно ответил Бондаревич, наклоняясь над штурманской картой, и добавил, обращаясь к акустикам:- Следить за лодкой противника! Внимательно!
      - Есть, следить внимательно! - отчеканил старшина поста.
      Подводникам стало ясно, что фашистская лодка стреляет неплохо. Ее торпеды шли прямо на советскую лодку и, если бы противник не допустил просчета глубины, попали бы в цель.
      В отсек снова спокойно доложили командиру:
      - Лодка следует за нами, расстояние не уменьшается.
      - Кормовыми торпедными аппаратами можно было бы стрельнуть, - робко посоветовал штурман.
      - Не-ет уж, штурман, не спешите. Мы будем стрелять наверняка. - Бондаревич посмотрел на секундомер, который держал в руке. - Увеличить глубину плавания на десять метров! Сейчас они выпустят новые торпеды, - командир еще раз посмотрел на секундомер и направился к посту управления рулями глубины.
      - Почему вы так думаете? - спросил комиссар. Бондаревич, усмехнувшись, произнес:
      - Фашист выстрелил, промазал, затем уточнил сведения и теперь будет атаковать повторно...
      - Прямо по корме торпеды! Идут на нас!
      - Выпустили-таки, - процедил сквозь зубы Бондаревич.
      - А что если самонаводящиеся торпеды? - предположил комиссар.
      - Самонаводящаяся на глубине не идет, - громко, чтобы все слышали, ответил командир. - Она может взорваться от нашего магнитного поля наверху, над нами... Но это не страшно...
      В эту минуту лодку потряс взрыв. Все отсеки "Скумбрии" погрузились в темноту. Никто не смог удержаться на своем месте.
      В отсеках услышали голос Бондаревича, приказывавшего включить аварийное освещение. Голос командира звучал спокойно, по-деловому. Это придало людям уверенность, помогло освободиться от страха. Включили аварийное освещение. Команда заняла боевые посты.
      "Скумбрия" застопорила машины и стала постепенно погружаться на большую глубину.
      Акустик снова нащупал приборами вражескую лодку.
      Командир не отрывался от штурманских карт.
      - Противник приближается! - доложил акустик. На лицах людей вновь можно было прочитать волнение. Но командир объяснил, что такой тип немецкой подводной лодки имеет только четыре торпедных аппарата, и что все торпеды уже израсходованы.
      - Лодка над нами!
      Тревожные взоры подводников невольно устремились вверх, хотя, разумеется, сквозь стальной корпус лодки, к тому же находящейся на глубине, увидеть ничего нельзя.
      Пройдя над "Скумбрией" и вероятно решив, что советская подводная лодка потоплена, фашистская лодка стала всплывать на поверхность. Акустик незамедлительно доложил об этом командиру.
      - Боевая тревога! Торпедная атака! Оба полный вперед! - скомандовал Бондаревич, потирая в боевом азарте руки.
      Фашистские подводники обнаружили приближение опасности и попытались уклониться. Но тщетно...
      Там, где только что находилась вражеская подводная лодка, поднялась огненная шапка.
      "Скумбрия" всплыла и устремилась к месту гибели врага, где могли оказаться вещественные доказательства победы - деревянные предметы, одежда и прочее...
      - На бушевавшей поверхности моря, кроме огромного пятна соляра, был обнаружен и подобран немецкий военно-морской китель, - продолжил я рассказ Паластрова. - В боковом кармане кителя нашли курительную трубку и записную книжку, принадлежавшие командиру подводной лодки капитан-лейтенанту Холенацеру...
      - Ошибаешься, - возразил Паластров. - Ты имеешь в виду подводную лодку, которой командовал Павел Ильич Егоров. Он действительно поднял из воды китель и другие вещи. А Бондаревич ничего не подобрал. Он увидел только огромное масляное пятно на месте гибели фашистской подводной лодки... Теперь уже никто не мешал "Скумбрии" продолжать путь к вражеским берегам.
      - Такая победа достойна всяческой популяризации. Пойдем в кубрик, расскажи об этом народу.
      - Северяне знают об этом походе Бондаревича, а черноморцам ты сам расскажи, - пытался отказаться Паластров. Однако мне удалось уговорить его, и мы пошли в трюм к матросам. Спать в тот вечер все легли очень поздно.
      В ночь на шестое мая конвой втянулся в пролив Северный Минч, постепенно перестроившись в кильватерную колонну. Охранение покинуло транспорты. Во внутренних водах Великобритании, опоясанных со стороны открытого моря сложными противолодочными рубежами, транспортам ничто не угрожало.
      На следующий день утром "Джон Карвер" отдал якорь на рейде Гренок. Весь залив до самого порта Глазго был заставлен транспортами, вместе с нами пересекшими Ледовитый океан и теперь ожидавшими очереди разгружаться.
      Вполне прилично
      Высадка в порту Глазго и переезд с западного на восточное побережье заняли всего несколько часов. К вечеру мы подъезжали к военно-морской базе Королевского флота - Розайт.
      Маленькие вагончики, в которых мы ехали, казались игрушечными и напоминали мне вагончики детской железной дороги, которую я видел в нашей стране. Наш состав миновал железнодорожный мост, перекинутый через обширный залив Ферт-оф-форт. Под мостом свободно проходили океанские пароходы, крейсера и линейные корабли.
      Слева от моста на рейде стояло несколько боевых кораблей. За кораблями виднелись причалы, доки, краны, многочисленные портовые сооружения. На заднем плане, за невысокими холмами, располагался городок Розайт.
      По правую сторону от нас, за многочисленными мысами, простиралось Северное море.
      Цель нашего приезда в Англию и само наше прибытие должны были сохраняться в тайне. Однако, как мы убедились, в Розайте все население знало о нас. И, когда наш поезд подъезжал к порту, у каждого дома, у каждого поворота дороги мы видели людей различных возрастов и профессий, пришедших посмотреть на нас. Увидев в открытом окне голову советского матроса или офицера, англичане поднимали кверху два пальца, что означало победу. Даже дети, игравшие возле маленьких домиков, приветствовали нас тем же жестом.
      В порту мы попали в окружение английских рабочих, которые встретили нас очень тепло.
      "Вот теперь-то, наконец, Гитлеру будет капут!" "Вот теперь-то наше правительство откроет второй фронт!" "Вот это настоящие союзники!" - говорили рабочие, дружески похлопывая по плечу матросов.
      Несмотря на то что наши случайные собеседники не знали русского языка, а запас английских слов у наших моряков был весьма скудный, между рабочими и матросами завязывались оживленные дружеские беседы.
      Однако вскоре полицейские стали оттеснять от нас портовых рабочих. У поезда остались только советские моряки, несколько носильщиков да полицейские, удивлявшие нас своим необычайно высоким ростом.
      Нас разделили на две части. Моряки надводных кораблей были размещены на пароходе со странным названием "Императрица России". Подводников же отправили на эскортный авианосец "Чейсер", который стоял в ремонте и мог быть использован для временного размещения людей.
      Поздно вечером, когда все хлопоты были закончены и мы, предвкушая отдых, готовились ко сну, к нам в каюту вошел Трипольский.
      - Готовитесь спать?
      - Так точно, спать, - подтвердили мы с капитаном второго ранга Фисановичем, моим соседом по каюте.
      - Не выйдет!
      - Почему не выйдет? - спросили мы. - Ночь ведь...
      - Хозяева приглашают в салон на коктейль-партию. Там, говорят, нас познакомят с офицерами передаваемых нам подводных лодок, а также хотят познакомиться с нами. Словом, собирайтесь!
      - Пошли, Фис, положение безвыходное, - резюмировал я.
      Герой Советского Союза Израиль Ильич Фисановнч, или Фис, как его называли подводники, был родом из-под Харькова. В свое время по путевке Ленинского комсомола он был послан в Военно-морское училище имени Фрунзе. Окончив его и попав на подводные лодки Северного флота, Фисанович быстро занял место в ряду прославленных подводников. На его боевом счету числилось четырнадцать потопленных фашистских транспортов и кораблей. О Фисановиче я слышал еще на Черном море, но познакомился с ним только в Англии. Это был очень остроумный человек и интересный собеседник.
      С подчиненными он был мягок, и никто никогда не слышал от него грубого слова.
      - Больше всего я боюсь, что там заставят пить, - жаловался Фисанович, который, как говорится, в рот не брал спиртного.
      Опасения Фисановича были не напрасны.
      Через полчаса все советские офицеры собрались в каюте командира дивизиона, и вскоре все вместе направились в салон, где, как нам казалось, нас ожидали англичане.
      В салоне было очень шумно И накурено. Офицеры сидели на низеньких диванчиках, расположенных вдоль стен, или стояли группами и беседовали, держа в руках стаканы с напитками.
      Наше появление было замечено присутствовавшими не сразу, и некоторое время мы были в положении незваных гостей.
      - О-о! Наши гости! Очень приятно! - подскочил к нам, наконец, щупленький англичанин с нашивками старшего лейтенанта. - Меня зовут Лейкок, я назначен к вам офицером связи.
      Лейкок говорил по-русски хорошо, без всякого акцента. Внешне он также мог быть принят за русского, и я это сказал ему.
      - Нет, мистер Иосселиани, - улыбнулся Лейкок, - у меня только мама была русской.
      - Положим, и папа у него был русский капиталист... Но не будем об этом... - шепнул мне капитан второго ранга Сергей Зиновьев. - Мне кажется, ты его смущаешь.
      - Откуда ты все это знаешь?
      - Я ведь приехал на острова раньше вас. И пока я ждал вас здесь, мне часто приходилось бывать в компании английских офицеров. Они все и выболтали. Отец Лейкока, некий Кукин, был владельцем владивостокских холодильников...
      - И это верно?
      - Представляешь, как он рад нам с тобою?
      В это время Трипольский подвел к нам невысокого бородатого лейтенанта.
      - Дэвис, - протянул он мне руку. - Говорят, вы будете у меня отбирать подводную лодку...
      - Иосселиани, - отрекомендовался я. - Почему отбирать? Мы ведь с вами союзники и... друзья?
      - Вы правы, но... другую лодку в свое командование я получу нескоро.
      Вокруг нас образовалось кольцо офицеров. Люди подходили и знакомились с нами, обменивались общепринятыми фразами.
      К нам подошел изрядно подвыпивший английский офицер.
      - Командер Чоувел! - представился он.
      - Потопил русскую подводную лодку, - добавил с улыбкой лейтенант Дэвис.
      - Где же вам пришлось встретиться с русской подводной лодкой? - спросил я.
      - Это произошло, когда вы воевали с Финляндией. Мой миноносец был в дозоре у Нордкапа. - Я обнаружил вашу лодку, пробомбил ее и, к сожалению, потопил. Меня наградили вот этим орденом, - не без гордости показал он на орденскую ленту, прикрепленную к его тужурке.
      - Мы ведь с вами не воевали!
      - Мы с вами, дорогой, люди военные, и нам не положено знать, кого бить, за что бить, как и многое другое. Мы выполняем приказы... - ответил Чоувел.
      Я внимательно слушал его, и мне стало казаться, что рассказ подвыпившего офицера - правда. И вдруг один из наших командиров подводных лодок - Панков внес существенное дополнение в этот рассказ.
      - Так вот кто меня, оказывается, лупил! - воскликнул Панков. Следовательно, это вы хотели меня потопить?
      - Вас? Потопить? Почему? - растерялся англичанин. - С кем имею честь?
      - Я командир той самой лодки, которую вы топили.
      - Вы шутите!
      - Нет, Не шучу. После того, как вы сбросили на меня двадцать две бомбы, вы спустили шлюпку...
      - Спустили, - с волнением перебил англичанин.
      - Я отошел к берегу, поднял перископ и наблюдал за вашими действиями. Вы очень долго возились на воде.
      - Черт побери, - развел руками англичанин, - все верно. Почему же вы не стреляли, если видели, как мы стоим с застопоренными машинами?
      - Зачем же? Мы ведь с вами не воевали...
      - Но я же вас бомбил?!
      - Откровенно говоря, поначалу я думал, что вы случайно сбросили бомбы, они не причинили нам никакого вреда, - язвительно ответил Панков. - А потом мне показалось, что вы приняли нас за кого-то другого...
      - Никак не думал...
      - И лучше, что не думали, - вмешался Трипольский, - все хорошо, что хорошо кончается. Теперь об этом не следует вспоминать.
      - Как это хорошо? - возразил лейтенант Дэвис. - За что же тогда он получил орден? Нет, это совсем нехорошо!
      - Наоборот, хорошо: и орден есть, и миноносец цел, и лодка не утонула, под общий смех заключил Трипольский.
      - Ведь за орден он ежемесячно получает деньги, - показал лейтенант Дэвис на грудь своего товарища, - значит, это неправильно...
      Англичане долго высмеивали Чоувела. Но он как бы не замечал шуток и спокойно пил свой джинджарелл, посматривая на товарищей так, словно бы по его адресу произносились хвалебные речи.
      - Выпьем за то, чтобы таких нелепых ошибок больше не было, - предложил лейтенант Дэвис, высоко подняв свой стаканчик.
      - Не возражаю, - поддержал его Трипольский, - но хочу добавить: и за то, чтобы эта война была последней, а также за дружбу английского и наших народов!
      Осушив стакан, Дэвис глянул на мою грудь и воскликнул:
      - О-о, сколько у вас орденов! Видно, они приносят вам немалый доход.
      - Как человек военный, вы должны знать, что ордена приносят славу, а не деньги, - строго заметил я.
      - Это, конечно, верно. Но не век же мы будем военными. Придет час, и нас могут, грубо говоря, выгнать. А когда мы перестанем быть военными, тогда слава не нужна будет нам, а вот деньги будут нужны, обязательно будут нужны.
      - Не знаю, как у вас, но у нас насчет офицеров есть законы, и никто не смеет их нарушить.
      - А представьте себе, - не унимался англичанин, - вы почему-либо не понравились своему начальнику и вас "зааттестуют" и выгонят... Не спорьте, это везде было, есть и будет. Кроме того, за деньги можно купить все, за славу же... вы ничего не купите!
      - Вы забываете, что не покупают, ее можно добыть только либо на поле брани, либо честным, самоотверженным трудом на благо народа, - еле сдерживаясь, ответил я.
      - Это уже похоже на пропаганду, - неожиданно разозлился Дэвис. - Думай, что это не совсем так...
      Было ясно, что переубедить Дэвиса невозможно. Понимал и он, что я останусь при своем мнении.
      ...В салоне мы пробыли довольно долго.
      - Когда же вы намерены принимать корабли? - прощаясь с нами, спросил Лейкок, ни на минуту не покидавший нас.
      - Если не будет возражений с вашей стороны, то завтра с утра, мистер Лейкок, - ответил Трипольский. - Так быстро? Вы бы отдохнули неделю-другую...
      - А мы отдохнем в процессе работы, - вставил я. На следующий день мы действительно приступили к приемке подводных лодок.
      Экипажу "Малютки" передавалась подводная лодка "Урсула", которой командовал лейтенант Дэвис.
      Утром, после официальных церемоний знакомства и обмена приветствиями между англичанами и нашим экипажем, подводники разошлись по отсекам и приступили к изучению незнакомой им техники.
      "Урсула" была построена на английских верфях не очень давно, однако боевая техника, установленная на ней, была довольно устарелой. В этом мы убедились, ознакомившись с нею, так как иначе нельзя было приступить к приемке корабля.
      Знание устройства подводной лодки и ее боевой техники - это первое условие любого успеха в бою. Поэтому, не теряя ни минуты на праздные разговоры, наши матросы, старшины и офицеры направились с тетрадями и карандашами в отсеки, в трюмы английской подводной лодки.
      - Как они будут изучать лодку без переводчиков? - не без иронии спросил меня Дэвис, глядя на наших подводников, расходившихся по кораблю.
      - С техникой вообще они знакомы. Посмотрят, зарисуют в тетради, ощупают. Если что-нибудь будет неясно, спросят у механика или у меня, - ответил я.
      - Чтобы самостоятельно разобраться во всем, надо быть инженером, - стоял на своем Дэвис.
      - Вовсе не обязательно, мистер Дэвис. Достаточно быть любознательным подводником.
      Я никак не мог понять, говорит это Дэвис в шутку или действительно сомневается в способностях подводников. Но вскоре я убедился, что лейтенант говорил вполне серьезно. Поэтому, чтобы не обострять отношений, я постарался переменить тему нашей беседы.
      Затем мы с Дэвисом занимались проверкой корабельных документов, которые оказались в хорошем состоянии, и мы сравнительно быстро закончили свою работу. Я выписал себе в тетрадь необходимые цифровые данные, поблагодарил Дэвиса за помощь и сказал, что тоже пойду по отсекам зарисовывать и изучать устройство корабля.
      - Когда сам изучаешь, знания прочнее. Если встречу трудности, буду просить вас помочь, мистер Дэвис, - сказал я, направляясь в центральный пост.
      В трюме первого отсека я застал лейтенанта Глобу и недавно произведенного в старшины Свиридова. Оба они изучали трубопровод и главную осушительную систему отсека.
      - Кто еще там? - раздался голос Свиридова.
      - Это я. Придется вам потесниться, товарищи. Меня тоже интересует лодочка. Как идет освоение?
      - Лодка как лодка, товарищ командир. Освоим.
      - А лейтенант сомневается, говорит, что нам без их помощи не удастся изучить ее...
      - Попробуем обойтись без их помощи, думаю, что она и не понадобится, говорил Глоба, поднимаясь за мною в отсек.
      Здесь также люди были заняты делом. Каркоцкий и Мисник сидели на корточках в одном углу, "колдуя" над своими тетрадями, а Гудзь и Тельный - в другом.
      - Смирно! - гаркнул Гудзь, первым заметивший меня.
      - Вольно! Пока на корабле чужой флаг, эту команду подавать не надо, предупредил я.
      - Есть! - вытянулся Гудзь. - А когда поднимем наш флаг, товарищ командир?
      - Это зависит от нас. Надо изучить корабль, овладеть управлением, принять его.
      - Это понятно, но какой срок дается?
      - Срок? Вот лейтенант Дэвис говорит, что на изучение лодки нужен год, не меньше... Все рассмеялись.
      - За две недели с потрохами изучим, - начал Тельный, но, встретив суровый взгляд старшины, осекся.
      - Две будет маловато. А вот за три недели обязательно изучим, - поправил Каркоцкий матроса.
      - Согласен, - сказал я, - думаю, к концу мая надо принять лодку и поднять на ней наш флаг.
      После отбоя я собрал подводников, чтобы поделиться первыми впечатлениями о лодке и поговорить о наших планах по изучению корабля. Матросы, старшины и офицеры заявили, что при небольшой помощи со стороны англичан подводной лодкой можно овладеть за три - четыре недели.
      - Сегодня девятое мая. До конца месяца остается двадцать два дня. Если скинуть два выходных дня, остается двадцать рабочих суток. Думаю, что мы уложимся в этот срок, - объявил я.
      - Уложимся! Уложимся! - раздались голоса одобрения.
      - В таком случае, - продолжал я, - ставлю перед нашим боевым коллективом такую задачу: всему экипажу к концу месяца изучить устройство "Урсулы" и правила эксплуатации боевых механизмов и сдать экзамен с оценкой "хорошо" и "отлично". Думаю, основным методом занятий останется самостоятельное изучение. Если кому потребуется помощь, обращайтесь к механику, ко мне, к другим офицерам. Сегодня прибыл переводчик, через него можно использовать также и англичан. По условиям они обязаны оказывать нам всестороннюю помощь.
      Вечером, встретив в салоне "Чейсера" лейтенанта Дэвиса, я рассказал ему о том, что советские подводники берутся изучить "Урсулу", принять ее и поднять на ней наш флаг за три недели.
      Дэвис рассмеялся.
      - Я думаю, сэр командер, вы за это время успеете лишь уточнить действительный срок, необходимый для изучения подводной лодки...
      - Посмотрим, мистер Дэвис, кто прав. Но вряд ли вы, - ответил я.
      - А я верю, что они поднимут флаг в конце мая, - заявил неожиданно один из присутствовавших при моем разговоре с Дэвисом английских офицеров. - Они изучат и будут управлять твоей "Урсулой", Дэвис, даже раньше, чем в конце мая, потому что у них не матросы, а инженеры! Да, каждый их матрос - это инженер, переодетый в матросскую форму...
      - Вы говорите вздор! - не выдержал я.
      - Не сердитесь, сэр командер, - покровительственным тоном произнес Дэвис. - Может быть, среди ваших матросов и в самом деле есть инженеры... Что же в этом особенного?
      - Нет, мистер Дэвис, инженеров среди наших матросов нет. Правда, наши матросы имеют либо среднее, либо незаконченное среднее образование. И мы никого не обманываем. Свой союзнический долг выполняем честно. Если бы мы считали нужным иметь на корабле инженеров, мы бы это сделали открыто, не переодевая их в форму матросов или старшин.
      Время показало, кто был прав.
      Наши подводники изучили устройство "Урсулы" действительно раньше установленного срока. 27 мая все старшины и офицеры экипажа доложили, что задача выполнена, личный состав знает и устройство подводной лодки, и механизмы, и правила их эксплуатации.
      Утром следующего дня комиссия в составе Трипольского, флагманского механика Балахничева, лейтенанта Дэвиса и меня приступила к приемке индивидуальных экзаменов от членов нашего экипажа. Требования предъявлялись самые строгие. Экзаменуемый должен был не только рассказать устройство того или иного механизма, наизусть вычертить его на бумаге и привести характерные цифровые данные, но и уметь пустить и остановить его, а также знать, как устранить дефекты и мелкие повреждения.
      Все подводники с честью выдержали экзамен.
      Приближался день подъема на лодке советского Военно-Морского флага. Одновременно с нами успешно подготовились к этому знаменательному событию и экипажи остальных подводных лодок нашего дивизиона.
      Вечером, после ужина, я, как обычно, спустился в матросский кубрик. Меня обступили чем-то взволнованные подводники.
      - Что случилось? У всех у вас такой вид, будто вы ждете глубинной бомбежки, - переводя взгляд с одного матроса на другого, спросил я.
      - Товарищ командир, - склонился ко мне Тельный, озираясь на английских матросов, находившихся в отдаленном углу кубрика, - разве можно матроса наказывать плетью?
      - Какого матроса? Кто наказывает? - спросил в свою очередь я.
      - Двадцать плетей дали...
      - Блекхиллу...
      - Это у них такая мера есть дисциплинарная...
      - Бедняга...
      - Как им не стыдно? А еще культурный народ! - не могли успокоиться матросы.
      - А кто это там, в углу? - спросил я.
      - Это сочувствующие. Там лежит побитый Блекхилл.
      - За что же наказали?
      - Говорят, за то, что шапку не снял, обращаясь к офицеру...
      - А может, за то, что он нам всегда помогает, разве разберешь тут...
      Мы долго еще говорили об этом событии. Наконец, подводники несколько успокоились, и я смог перейти к цели своего посещения - к информации о текущих событиях.
      Обычно утром я просматривал свежие английские газеты, получаемые в офицерском салоне, выписывал из них наиболее интересные материалы и вечером рассказывал о прочитанном матросам и старшинам.
      В тот вечер я пришел рассказать о том, что наши войска наступают по всему фронту, что идут бои за столицу Белоруссии Минск, в Чехословакии, на Карпатах, за Прибалтику. Фашисты под могучим натиском Советских Вооруженных Сил отступали по всему фронту. Разгром фашистской Германии и, следовательно, конец войны был близок. Все это радовало сердца подводников, но в то же время каждый из них думал о своем участии в окончательном разгроме врага. Никто не хотел задерживаться здесь, чтобы не опоздать принять участие в последних, завершающих боях великой битвы.
      Не успел я рассказать матросам обо всем, что прочитал, как в кубрик вошел Фисанович и, отозвав меня к двери, тихо сказал:
      - Ты почему же не отпускаешь людей на вечер? Там все уже собрались, ждут...
      Я совершенно забыл, что в восемь часов в портовом клубе начинался вечер самодеятельности, в котором принимали участие английские и наши матросы.
      - Да, товарищи! - спохватился я. - Завтра утром закончим. А сейчас на вечер! Быстро!
      Вслед за Фисановичем в кубрик ворвалась группа английских матросов. Они тоже пришли за нашими подводниками. Увидев офицеров, матросы снимали свои бескозырки и, сжимая их в левой руке, вытягивались по стойке "смирно".
      Вскоре в кубрике остались только мы с Фисановичем. А с пирса уже неслась знакомая мелодия "Широка страна моя родная..." Эту песню должен был исполнить на вечере объединенный хор - наших и английских матросов.
      - Пойдем в клуб, - предложил Фисанович.
      - Дэвис сказал, что этого нельзя делать. На матросские вечера у них офицеры не ходят.
      - Их офицеры и в кубрики не ходят. Ты ведь не следуешь этому правилу? Невинность все равно нарушена.
      - Да. но там могут обойтись и без... Впрочем, пойдем! Посмотрим, как наши матросы будут исполнять английские народные танцы, а английские - наши.
      Но в коридоре нас встретил Трипольский, поинтересовался, куда мы спешим, а затем сказал:
      - Соберите командиров лодок и приходите ко мне в каюту. Обсудим план на завтра. Нечего устанавливать свои порядки. Раз у англичан офицерам не полагается посещать матросские вечера, значит, незачем идти в клуб. Ведь мы у них в гостях, а не наоборот.
      На следующее утро, несмотря на то что вечер самодеятельности закончился поздно, задолго до официальной побудки в кубрике все уже были на ногах. Матросы брились, чистили и гладили обмундирование, готовились к подъему Военно-Морского флага. В этот день в строй Советского Военно-морского Флота вступали пять кораблей: линкор и четыре подводные лодки. Все они представляли далеко не последнее слово техники, но мы понимали, что в руках умелых советских моряков каждый из этих кораблей может быть грозной силой в борьбе с врагом.
      К моему приходу все уже были готовы следовать на рейд - к месту торжественной церемонии подъема флага. Матросы слонялись по кубрику, боясь присесть, чтобы не помять тщательно отутюженные брюки.
      - Почему так рано? - сделав вид, что мне непонятна причина волнения, спросил я, приняв рапорт от дежурного по команде - Чай пили?
      - Так точно, товарищ капитан третьего ранга, уже пили!
      - Вы, наверное, им опять не дали? - указал я на часть кубрика, где еще только поднимались со своих коек английские матросы.
      - Да... видать, немного помешали, товарищ капитан третьего ранга. Но... они понимают... - сверкая глазами, говорил Трапезников. - Конечно, волнуемся малость...
      Вид у подводников был образцовый: аккуратно подстрижены, причесаны, выбриты, обмундирование выглажено, обувь начищена до "лакового блеска".
      Мы прибыли на пристань очень рано, и буксира, который должен был доставить наши экипажи на линейный корабль, одиноко стоявший на обширном рейде, еще не было.
      Стояла "шотландская" погода. Моросил дождик. Но люди словно не замечали этого. Они шутили, смеялись, веселились.
      На линкоре нас встретили моряки надводных кораблей, которые с не меньшим волнением ждали знаменательного события.
      Одна за другой выходили из док-ярда подводные лодки и направлялись на рейд, к месту стоянии линкора. Их вели английские команды. Две лодки "Санфиш" и "Урсула" - ошвартовались к правому борту линкора, а две другие "Унброкен" и "Унисон" - к левому.
      Наши экипажи были выстроены на кормовых надстройках подводных лодок, английские - в носовой части палуб.
      На церемонию передачи кораблей прибыли из Лондона советский посол и глава советской военной миссии в Англии. Вместе с ними на палубе появились английские адмиралы.
      Стройные ряды моряков замерли. Под звуки английского гимна на кораблях был спущен английский флаг, а еще через минуту под звуки Гимна Советского Союза на кораблях был поднят советский Военно-Морской флаг.
      По окончании торжественного церемониала английские экипажи пересели на буксиры и отправились в порт.
      День был уже на исходе, когда подводные лодки получили разрешение командира отряда идти к месту своей стоянки в док-ярде, расстояние до которого не превышало трех миль.
      У внешнего причала док-ярда первой ошвартовалась подводная лодка "Санфиш", второй "Урсула". Затем одна за другой ошвартовались остальные корабли.
      На берегу собралось множество людей, пришедших приветствовать советских моряков. Здесь же прогуливались дородные полисмены.
      Я сошел с мостика и увидел на палубе Свиридова, который как бы застыл у развевающегося по ветру кормового флага.
      Под этим флагом всем нам стало теплее. От него веяло родным и близким. Он защищал нас от всего...
      Вечером я решил проверить, как обстоит дело с дежурной службой на лодке. Дежурный главстаршина Терлецкий, отдавая мне рапорт, в каждое слово вкладывал столько чувства, что, кажется, таких рапортов я не слышал даже на Черном море. За время наших переездов он соскучился по службе и теперь "отводил душу".
      На верхней палубе порядок был безукоризненный. Но в центральном посту я увидел матроса, возившегося с разобранным компасом.
      Свободные от нарядов люди уже давно должны были быть в клубе. И у меня, таким образом, нашелся формальный повод, чтобы "придраться" и к вахтенному, и к сопровождавшему меня главстаршине.
      - Непорядок, - с притворной строгостью сказал я.
      - Так точно, непорядок, - уныло согласился Терлецкий. Но в уголках его рта скользнула едва заметная улыбка.
      - Что вы делаете здесь так поздно? - спросил я матроса.
      - Виноват, - растерянно сказал он, - проверить хотел контакты... - И, опустив руки по швам, он начал пространно объяснять, что хотел только проверить, в порядке ли компас.
      - Товарищ капитан третьего ранга, - заверял он, - минут через десять все будет сделано...
      Но я-то знал, что собрать компас можно лишь за несколько часов. В дизельном отсеке я столкнулся лицом к лицу с Каркоцким.
      Мгновение мы молча смотрели друг на друга. От парторга я никак не ожидал нарушения корабельной дисциплины. Лицо у него, как и у остальных матросов, было измазано, руки в соляре.
      - Виноват, товарищ капитан третьего ранга. Хотели проверить, все ли в исправности нам передают.
      - Разве машина может терпеть такое обращение? - в тон ему заявил матрос Мисник, из которого в обычное время невозможно было выдавить слово.
      - Поглядите только, - продолжал Каркоцкий, показывая на ведра с грязью, очищенной с машин, - можно ли, чтобы в дизельном было такое...
      Годы войны выработали в каждом подводнике чувство личной ответственности за порученный участок работы; наблюдая за своими людьми, я убеждался в этом все чаще и чаще. Для них дело, служба были превыше всего.
      - Сегодня праздник, или вы забыли, старшина? И вообще людям нужен отдых, ведь они не автоматы, - корил я Каркоцкого в присутствии подчиненных.
      - Отдохнем, товарищ командир, в процессе работы! - произнес Мисник старую "малюточную" поговорку.
      - Однако Мисник возмужал, - заметил я.
      - И даже немного подразболтался, - добавил Каркоцкий, сверкнув глазами на своего подчиненного...
      - Ну, вы уж слишком строги...
      - Нет, товарищ командир, он перерождается, становится болтливым. Я бы его на губу посадил, да стыдно перед англичанами. Вот приедем домой...
      Я приказал Терлецкому собрать в центральный пост всех, кто находился на лодке. За исключением дежурного и дневальных по кубрикам на "Чейсере", весь экипаж оказался в сборе.
      - Товарищи, я не хочу ругать вас за вашу любовь к своему делу, - сказал я, - но ведь сегодня наш корабельный праздник. Кроме того, вам просто надо отдохнуть. Завтра утром мы выходим в море. Там некогда будет отдыхать. А теперь слушать мою команду: быстро в кубрик, переодеться и в клуб на танцы. Советские подводники лучше всех работают, лучше всех воюют и должны лучше всех веселиться!
      В сопровождении дежурного по кораблю я вышел на пирс вслед за матросами и старшинами. К нашей подводной лодке подошли лейтенанты Дэвис и Лейкок.
      - Мы вас хотим пригласить в офицерский клуб, - сказал Лейкок.
      - Весьма благодарен за внимание, но сегодня не могу, - ответил я, - в другой раз.
      - Почему?
      - Иду в клуб со своими подводниками.
      - Как, в клуб с матросами?
      - Да.
      - Это же неприлично! - переглянулись офицеры.
      - Но, мистер Лейкок, матросы - мои боевые товарищи. У нас сегодня общий корабельный праздник, и мы его будем праздновать вместе. Думаю, это будет вполне прилично и весело!
      Второй фронт
      - По местам стоять к проворачиванию механизмов!" - передавалось по всем отсекам мое приказание. По строго регламентированным правилам такая команда подавалась ежедневно перед началом работ и занятий на всех военных кораблях Советского Союза. И, подняв свой флаг на бывших английских подводных лодках, мы, естественно, завели на них свои, советские Порядки.
      Подводники мгновенно заняли "места у своих боевых механизмов, доложили о том в центральный пост и по получении следующего приказания "Провернуть механизмы!" немедленно приступили к работе. На короткое время, обычно на несколько минут, пускались в ход все без исключения механизмы корабля то с помощью электромоторов, то вручную - по очереди. При этом подводники внимательно следили за контрольными приборами и обо всех ненормальностях докладывали в центральный пост. Обнаруженные неисправности немедленно устранялись. Такая ежедневная, систематическая проверка состояния механизмов обеспечивала постоянную высокую боевую готовность корабля.
      - Товарищ командир, - вдруг, в самый разгар работ по проворачиванию механизмов, доложили мне с мостика по переговорной трубе в центральный пост, вас хочет видеть лейтенант с французской подводной лодки, прикажете пропустить?
      - Проводите! - вопреки общим правилам, разрешил я. Во время проворачивания механизмов на корабле разрешалось быть только членам экипажа.
      Дело в том, что французская подводная лодка "Дельфин" входила в состав Интернациональной флотилии, базировавшейся на порт Данди. Она случайно зашла в Розайт, и матросы с этой лодки установили самые дружеские отношения с нашими подводниками. Мы сразу почувствовали, что французы относятся к нам искренне, и естественно, что мы тоже прониклись к ним уважением.
      Лейтенант проворно спустился по трапу и на ломаном английском языке сообщил, что его командир передает мне свои поздравления по случаю открытия второго фронта в Европе и просит принять приглашение на коктейль-партию по случаю этого чрезвычайной важности события.
      - Какого второго фронта? - недоуменно переспросил я.
      Француз был очень возбужден, говорил неразборчиво, быстро, и мне казалось, что он что-то путает.
      - Союзные войска... англо-американские и французские, сегодня утром начали высаживаться в Нормандии. Разве вы не слышали, господин командер? - уже более спокойно говорил лейтенант. - Открыт второй фронт.
      - Поздравляю, от всей души поздравляю! - и я стал трясти руку француза. Поздравляю вас и всех ваших мужественных соотечественников!
      Мои поздравления растрогали лейтенанта, и он, как мне показалось, едва сдерживал слезы радости.
      После ухода француза из штаба прибыл офицер с официальным письменным посланием английского адмирала, который поздравлял моряков всех союзных флагов, находившихся в военно-морской базе Розайт, с открытием второго фронта.
      По моему приказанию в жилом отсеке был собран экипаж "Малютки". Я перевел подводникам текст послания командира базы и поздравил их с новым важным событием второй мировой войны.
      - Наконец-то осмелились высадиться, - со вздохом облегчения произнес Терлецкий, сидевший среди матросов, - хорошо хоть так.
      Судя по репликам матросов, старшина точно выразил общее настроение экипажа.
      Подводники хорошо помнили, что Англия и Соединенные Штаты Америки еще 12 июня 1942 года торжественно заявили о том, что они откроют второй, западный фронт против гитлеровской коалиции еще до конца года. Однако обещание не было выполнено не только в 1942, но и в следующем, 1943 году, хотя Советское правительство настаивало на выполнении этого обещания. Подводники знали также, что Советская Армия нуждалась в военной помощи союзников больше всего именно в 1942 году, когда немецко-фашистские войска, воспользовавшись отсутствием второго фронта в Европе, стянули все свои силы с Западного на Восточный фронт и рвались через Донбасс к Сталинграду и на Кавказ. Однако союзники сделали очень немного, чтобы помочь нашим войскам в самые тяжелые дни войны.
      Выйдя на мостик, я видел, как на стоявших рядом с нами английских подводных лодках матросы поздравляли друг друга, целовались. Офицеры же вели себя сдержанно.
      Больше всех, кажется, радовались рабочие судостроительной верфи. Они прекратили работу, собрались около мастерских и организовали нечто вроде митинга.
      На "Дельфине" нас, командиров советских лодок, встретили очень радушно. Командир корабля "по русскому обычаю" обнимал нас по очереди и целовал.
      - Это ваша победа! - сказал он, прикоснувшись к моим орденам. - Ваши войска заставили высадиться американцев и англичан в Нормандии, иначе они бы сами...
      - Их обязывал союзнический долг, - ответил я. - Они давно должны были это сделать и вот... высаживаются...
      - Очень хорошо, что они все же высаживаются. Это ускорит события на континенте. Но поздно! Очень поздно! Нам с вами ясно, для чего они высаживаются, не правда ли? Они высаживаются, чтобы не опоздать! - восклицал француз. - Если бы они не высадились, ваши войска раньше их пришли бы в Берлин и забрали бы всю Германию. Ведь вы уже разбили Гитлера!
      - К сожалению, еще не совсем, - возразил кто-то, - Гитлера надо еще добивать!
      - Правильно! Добивать, но не разбивать, так как ваши войска уже сделали это.
      Наш хозяин был настроен явно недружелюбно и к англичанам, и к американцам, и нам ничего не оставалось, как повернуть разговор в другую сторону.
      - Вот окончится война, и я надеюсь видеть вас в качестве гостя в нашей Москве! С удовольствием пью за это! - Фисанович чокнулся маленьким бокальчиком с хозяином.
      - О-о, я вам очень благодарен! Побывать в Москве - моя давнишняя мечта, засиял француз. - Я думаю, вы тоже не откажетесь посетить наш Париж...
      Когда мы садились за сервированный в кают-компании стол, кто-то из наших офицеров спросил, почему в гостях нет ни одного англичанина. Француз, кроме нас, пригласил одного голландского офицера и одного норвежца.
      - Мы не приглашаем... их, - ответил француз и, сделав паузу, добавил: Хотя иногда они и без приглашения приходят на наш корабль... Хозяева!..
      - Вы, капитан, настроены явно против англичан, - вставил голландец. - Если бы не было Англии, где бы могли укрыться французские патриоты после оккупации их родины гитлеровцами? До Америки далеко...
      - Если бы не англичане... не было бы и Гитлера! - выпалил француз.
      - Стоит ли нам, господа, сегодня, в такой радостный день, вспоминать о неприятных вещах? - вмешался Фисанович. - Сегодня началось освобождение от черных сил прекрасной Франции, родины наших хозяев. Поговорим лучше о ней, господа!
      - Месье Фисанович, - уже спокойно сказал француз, - вы знаете, что наша подводная лодка из состава Интернациональной флотилии?
      - Да, знаю. Говорят, и нас скоро переведут туда, к вам.
      - Я и мои коллеги будем счастливы служить в одном соединении с вами. В этой флотилии вначале было одинаковое число как английских лодок, так и лодок других наций. Но сейчас у нас другая картина: английских осталось столько же, сколько и было, а лодок других наций... всего несколько единиц. Почему это, как вы думаете?
      - Право не знаю, - пожал плечами Фисанович.
      - Потому, что в самые опасные места посылались иностранцы и они чаще гибли, а английские лодки больше отстаивались в базе да несли патрульную службу... Впрочем, вы правы: сегодня не стоит говорить об отвратительных вещах. Выпьем лучше за нашу встречу с вами после войны, в мирной обстановке!..
      Поговорив с гостеприимными хозяевами еще полчаса, мы собрались уходить.
      - Хорошо было бы поздравить лично каждого их матроса, - шепнул мне Фисанович.
      - Чудесная мысль! Давай скажем об этом командиру.
      - Впрочем, может быть, неудобно. У них, вероятно, не принято общаться с рядовым составом.
      - Мало ли что у них не принято, - возразил я, - зато принято у нас. Давай спросим!
      К нашему удивлению, француз пришел в восторг от нашего предложения, немедленно бросился к переговорной трубе и лично объявил по кораблю, что русские офицеры хотят поздравить подводников и сейчас пройдут по отсекам.
      Невозможно описать те волнующие сцены, которые происходили в отсеках подводной лодки "Дельфин". Бывалые моряки, закаленные в тяжелых походах, проведшие всю войну на чужбине и истосковавшиеся по родине, принимали наши поздравления со слезами радости на глазах.
      Обойдя корабль, мы возвратились в центральный пост, где по просьбе командира подводной лодки капитан третьего ранга Панков сделал поздравительную запись в вахтенном журнале.
      На пирсе нас встретили два знакомых нам с первого дня пребывания в Розайте огромных полицейских. Они улыбались нам, как старым знакомым, и поздравили с открытием второго фронта.
      - Мы знали, что вы гостите на французской лодке, и пришли сюда, чтобы поздравить вас.
      - Вы молодцы! - похвалил Панков. - Вы всегда знаете, где мы находимся. Это иногда даже помогает в работе командованию.
      - О-о! Благодарю вас, - приняв всерьез нашу похвалу, ответил один из полисменов. - А были случаи, когда мы помогли?
      - А как же, были!
      Панков имел в виду такой случай. Как-то мы с Фисановичем выехали на несколько дней в Глазго для ознакомления с техникой в школе радиолокации. В гостинице для нас были заказаны номера, о чем было известно командиру дивизиона. Но когда мы прибыли в Глазго, нам эти номера не понравились, и мы ушли в другую гостиницу. А чтобы проверить, действительно ли интересуется нами полиция, мы назвались вымышленными фамилиями: Иванов и Петров. Буквально через несколько минут после нашего прибытия в новую гостиницу раздался телефонный звонок. Звонил Трипольский из Розайта. А вскоре выяснилось, как ему удалось найти нас. Оказывается, когда комдиву вдруг понадобилось переговорить с нами, он позвонил в ту гостиницу, где мы должны были остановиться. Но телефонистка с коммутатора ответила, что, как ей известно от полиции, мы живем в другой гостинице и почему-то переменили фамилии.
      - О-о, мы очень рады похвале, - ответил один из полицейских, - значит, мы не даром едим королевский хлеб. Помогать союзникам - наш первый долг.
      Времени было уже много, и, простившись с полицейскими, мы направились в сторону "Чейсера", чтобы пообедать в кают-компании. Однако нам не скоро удалось попасть на авианосец. Напротив мастерских нас окружили наши матросы, которые, восполняя жестами скудный запас английских слов, о чем-то изъяснялись с рабочими судоверфи.
      - Товарищ командир! - подошел ко мне Свиридов. - Рабочие... англичане, конечно, хотят с вами говорить, но... говорят, им неудобно обращаться к офицеру и...
      Мы свернули с дороги, подошли к рабочим и поздравили их с радостным событием - открытием второго фронта.
      - Мы, рабочие, мы... понимаем, - начал пожилой, невысокого роста англичанин со шрамом на лбу, - что второй фронт можно было открыть только потому, что ваша армия уничтожила лучшие армии Гитлера.
      - Почему вы так думаете? - попробовал я взять под защиту англичан и американцев. - Силы фашистов уничтожаются союзническими усилиями как с востока, так и с запада...
      - Нет, сэр, я не то хотел сказать. Мы хотим вас спросить.. Мы все хорошо помним, - он окинул быстрым взглядом своих товарищей, - дюнкеркскую катастрофу. Там погибли наши дети и друзья. Тогда мы были на континенте, но нас разбили и выгнали. Теперь гитлеровские войска на востоке, воюют с вашей армией, и мы смогли высадиться во Франции, но... если Гитлер получит возможность снова перебросить на запад свои войска... тогда, - старик снова оглянулся на своих товарищей, - может... повториться тот же Дюнкерк...
      - Я понял ваш вопрос, - перебил Фисанович, - можете быть уверены, что Гитлер не сможет снять ни одного солдата с Восточного фронта. Советская Армия будет громить фашистов до полного их уничтожения.
      - По-моему, Гитлер уже настолько ослаблен, что не сможет больше организовать никакого "Дюнкерка", - вставил я.
      - Мы очень благодарим вас, - обрадовался старик, - мы вам верим, ваше мнение для нас очень ценно... Значит, конец войны действительно показался...
      Прежде чем осмелиться высадиться на континенте и открыть второй фронт против гитлеровской коалиции в Европе, англичане и американцы создали такое превосходство в силах над своим ослабленным противником, что смешно было сомневаться в полном успехе. Однако об опасениях английских рабочих мне пришлось вспомнить через полгода, то есть в декабре того же 1944 года, когда немцы в Арденнах перешли в контрнаступление против превосходящих сил англо-американцев и начали быстро теснить их. Опять появилась опасность поражения союзных войск, на западе. И только энергичные наступательные действия Советской Армии на всем Восточном фронте спасли американцев и англичан от повторения печального опыта Дюнкерка.
      Мне показалось, что весть об открытии второго фронта не может не волновать морских офицеров, но в кают-компании к нашему приходу все уже забыли об этом и спокойно ели свой обед.
      После обеда нас, командиров подводных лодок, вызвал к себе в каюту Трипольский и сообщил, что командованием принято решение перебазировать наш дивизион в порт Данди. Лодки нужно было подготовить к переходу к новому месту базирования завтра же.
      - Идите на корабли, - напутствовал Трипольский, - и немедленно готовьтесь к переходу. На вечернее время не рассчитывайте. Вечером нас приглашают в гости батарейцы, придется ехать к ним.
      - Успеем ли мы подготовиться до вечера... Может быть, не ходить в гости... - заколебались мы.
      - Так поступить нельзя. Это не обычное гостеприимство... У них ведь праздник... открытие второго фронта. Если мы не пойдем в такой день, это может быть неверно истолковано... В общем, идите! Вы должны поспеть и на корабле, и на берегу. На то вы и командиры.
      - А что за батарейцы нас приглашают? - спросил Фисанович. - Что-то я не слышал о них.
      - Приглашает нас командование батареи береговой обороны. Батарея расположена где-то за городом. Командир батареи - мой старый знакомый, отвечал комдив, - он был в Советском Союзе и к нам относится очень тепло.
      Так как мы не предполагали так быстро перебазироваться, часть механизмов на лодках была разобрана для ремонта, в отсеках шли работы и занятия. Теперь нужно было переключить усилия экипажа на подготовку к переходу к новому месту базирования, а это требовало времени и труда.
      Изложив экипажу задачу, я отпустил людей готовиться к выходу в море, а сам закрылся в каюте и занялся приведением в порядок документов, чтобы рассчитаться с командованием базы. Но тут же пришел рассыльный от флагмана и доложил, что в базу возвращается с победой английская подводная лодка и всем офицерам рекомендуется встретить ее на пирсе.
      Принесенная рассыльным весть меня обрадовала, хотя и отвлекла от спешной работы. Я вообще любил встречать победителей, а тут еще дело касалось союзных коллег-подводников. Мне было крайне интересно узнать подробности этого похода, а также мнение английских офицеров о немецких моряках вообще.
      "Успею. В крайнем случае сделаю ночью", - успокоил я себя и, взглянув на разложенные на столе бумаги, выскочил из каюты.
      На пирсе для встречи победителей собралось множество офицеров. Кроме командиров наших подводных лодок и комдива с его штабом, здесь были все старшие офицеры кораблей, находившихся в тот день в базе, и береговых учреждений военного порта.
      Подводная лодка-победительница медленно втягивалась в базу, и, прежде чем она ошвартовалась, нас довольно основательно промочил дождь. Над нами нависали черные облака, из которых выделялись почти невидимые капли, пронизывающие одежду, как говорят, "насквозь".
      Сойдя на пирс, командир лодки обратился с официальным рапортом к своему начальнику и обменялся с ним несколькими словами. Затем он принял поздравления от многочисленных встречавших его офицеров и, наконец, дошел до нас, советских подводников.
      - Я счастлив пожать ваши руки! - воскликнул англичанин, приняв наши поздравления. - Благодарю вас, дорогие коллеги. Моя победа - ничто по сравнению с вашими гигантскими победами. Благодаря вам стал возможен и второй фронт. Победители - это вы! А мы только помогаем, - улыбка не сходила с чисто выбритого лица англичанина.
      - Из маленьких побед, какие обычно одерживаем с вами мы, подводники, складываются большие дела. Без них не может быть общей победы, - возразил Трипольский.
      - О-о, я знаю ваши принципы, - снова парировал англичанин, - мне говорил о них командир флотилии, - он указал на своего начальника капитана второго ранга. - Моя победа у вас вообще не считается победой. Я ведь утопил только одну немецкую подводную лодку. А перед тем моя лодка имела четыре встречи с нацистскими конвоями и не смогла утопить ни одного транспорта...
      - Он, пожалуй, прав, черт побери! - толкнул меня в бок Фисанович. - У нас бы за такой поход его строго наказали...
      - Не всегда же одерживать блестящие победы, иногда приходится довольствоваться и скромными, - Трипольский, видимо, сочувствовал командиру лодки.
      - Я о вас много слышал, сэр коммодор, польщен, что вы нашли возможным поздравить меня, - англичанин скользнул глазами по звездочке Героя на груди Трипольского.
      Затянувшуюся беседу прервал командир флотилии. Он любезно пригласил нас на плавбазу подводных лодок на коктейль-партию по случаю благополучного возвращения лодки-победительницы. Однако мы, сославшись на спешные работы по подготовке кораблей к перебазированию, извинились, что не можем принять приглашения, и ушли к себе на лодки. Трипольский был вынужден отправиться на коктейль-партию на плавбазу.
      Вечером, по окончании работ и занятий на подводных лодках, мы поехали в гости к батарейцам. Как нас ни уверяли, что батарея расположена не так далеко, ехать нам пришлось довольно долго.
      Несмотря на сравнительно спокойный характер, который носила в то время война на западе (на Британские острова немцы уже не совершали воздушных налетов), затемнение здесь все же соблюдалось и скорость движения легковых автомобилей была ограничена. Мы ехали по лесу, буквально кишевшему дичью. Особенно много было в лесу зайцев и кроликов. Они прямо лезли под колеса машины, и вскоре мы задавили двух кроликов и зайца. Кроликов в Англии очень много, и с ними ведется борьба, так как она приносят вред фермерскому хозяйству.
      На батарее нас приняли очень радушно. Командир батареи, пожилой, но довольно энергичный полковник с седоватыми волосами, любезно представил нас своим многочисленным гостям.
      - Леди и джентльмены! Я рад познакомить с вами необычных для нас гостей: мой старый друг коммодор Трипольский и его коллеги, офицеры русских подводных лодок! Эти почетные гости сегодня представляют армию и флот, которые дали возможность западным союзникам открыть второй фронт против фашистов в Европе...
      Полковнику не дали договорить. Присутствующие потянулись к нам. Каждый старался подойти первым и обменяться с нами рукопожатием. Нас растащили по разным уголкам салона и без конца поздравляли с открытием второго фронта, словно это мы, подводники, вторглись в Нормандию и нам лично принадлежит окончательная победа.
      - Что вам нравится, сэр? - передо мной стояла девушка с подносом, уставленным рюмками с различными напитками.
      - Благодарю вас, - я взял рюмочку с портвейном.
      - Как так? - мои собеседники удивленно посмотрели на меня. - Русские, насколько нам известно, обычно пьют больше.
      - Недавно я встретил одного русского офицера. Он напился - и вот, заговорил долговязый старший лейтенант, показывая на свой довольно заметный рубец на переносице, - оставил мне память о своей работе...
      - Где же это было?
      - В Бангкоке...
      - Русские там не живут, - оказал я.
      - Жили, - ответил он, - лет десять тому назад там жило еще много эмигрантов. Мы с ними часто встречались в ресторане...
      - Значит, это был изменник Родины, а не советский офицер. А за изменников мы не отвечаем.
      Игравший фокстрот джаз неожиданно умолк.
      - Наши дорогие гости!.. Коммодор Трипольский просит исполнить шотландскую музыку, - объявил полковник. - С удовольствием удовлетворяем его желание...
      Шотландские народные песни всем нам очень нравились, и мы всегда охотно слушали полюбившуюся нам музыку.
      Из коридора донеслись звуки волынки, которая исполняла бравурную мелодию коллективного шотландского танца. Наши собеседники один за другим поставили на столики свои бокалы и стали включаться в общий танец. Скоро почти все, кто был в зале, в том числе и наши офицеры, пели, танцевали и веселились.
      - Мистер Иосселиани, вы не находите, что шотландские танцы хороши? Они даже интереснее, чем фокстроты, - обратилась ко мне девушка в форме майора.
      - По-моему, эти чудесные национальные танцы нельзя даже сравнивать с надоевшими всем фокстротами, - согласился я, - и название "фокстрот" (лисий шаг) уже давно не соответствует нынешним фокстротам. Они столь грубы, что я бы назвал их скорее "скаундрел-трот" (бандитский шаг)...
      Моя шутка рассмешила англичанку, и она немедленно сообщила о ней своим приятелям.
      Волынка долго играла шотландские песни и танцы. Меня заинтересовало, почему музыкант играет в коридоре, а не в зале, где находятся гости.
      - На волынке играет один старшина, - стыдливо пояснил мне майор, - он не офицер, и... ему нельзя появляться в салоне... Таковы старинные... обычаи королевства...
      - Неужели не настало время изменить эти традиции? - мне стало как-то не по себе. Майор пожал плечами и ничего не ответил.
      Чтобы посмотреть на музыканта, я, стараясь не привлекать к себе внимания, вышел из салона. В конце длинного коридора в форме шотландского старшины сидел убеленный сединами человек с волынкой через плечо.
      Я подошел к нему и увидел, что он играет очень старательно и добросовестно, но в нем не было той искорки оживления, которая так характерна для музыкантов. Наоборот, в его глазах я прочел глубокую печаль, которая, однако, не отражалась на исполнении.
      - Рад с вами познакомиться, мистер чийф, - обратился я к музыканту, как только он сделал паузу в игре. - Я большой поклонник вашей музыки.
      - О-о, сэр! - как ужаленный вскочил с места старшина. - Я... я счастлив, что доставил вам удовольствие...
      - Мне показалось, что вы чем-то опечалены, это правда?
      - Да, сэр, у меня несчастье, мой сын очень болен...
      - Так вам надо идти домой!
      - Нет, сэр, я все равно ничем не могу помочь больному. А здесь надо играть для гостей. Вы, вероятно, знаете, у нас в гостях русские офицеры. Они просили сыграть на волынке...
      Мне стало ясно, что старшина принял меня не за советского офицера. Но за кого? Вряд ли кто еще в тот вечер мог говорить с ним на таком ломаном английском языке, как говорил я.
      - Вы знакомитесь с музыкантом? Не правда ли, он очень мило играет? - к нам незаметно подошла девушка в форме майора.
      - Он играет восхитительно...
      - У вас в России нет таких волынок? - не дала мне договорить она.
      - Ему надо домой, у него дома больной сын.
      - Сэр! - растерянно произнес старшина. - Вы меня извините, извините, я прошу... я вас принял за греческого офицера... Мне не надо домой, нет, сын выздоровеет!..
      Я протянул ему руку, и мы обменялись дружеским рукопожатием.
      - Для меня это большое счастье! - глаза чийфа светились радостью. - Я расскажу о вас моему сыну...
      В другом конце коридора вдруг поднялся какой-то шум. Слышалось множество голосов, но разобрать что-либо было невозможно.
      - Американцы пришли! - крикнул кто-то у двери салона, и тут же большинство английских офицеров бросилось навстречу гостям.
      - Румбу! Почему нет музыки? - раздались хриплые голоса новых гостей.
      - Они пришли не только с опозданием, но и... пьяные, - как бы про себя вздохнул старшина. - Что мне делать? - он вопросительно посмотрел на девушку-майора.
      - Нет, вы можете идти домой, - рассеянно ответила она, - ваша волынка их не устроит. Им будет играть джаз.
      И действительно, с последними словами девушки раздались звуки румбы. Казалось, джаз подражал голосам сразу всех зверей далеких индийских джунглей.
      - Откуда здесь американцы? - обратился я к девушке.
      - Это летчики с соседних аэродромов, - ответила она и отошла.
      В салоне столики моментально были сдвинуты в угол, и национальные песни и танцы сменились крикливым джазом и энергичным шарканьем подошв.
      Мы недолго оставались на вечере и, откланявшись, уехали.
      При расставании с батарейцами мы еще раз услышали слова благодарности героическому советскому народу и его Вооруженным Силам за ту роль, которую они сыграли в спасении мировой цивилизации от фашистского рабства.
      Английский народ хорошо разбирался, кто его враг и кто друг. И можно только удивляться тому, что сразу же после войны в Англии появилось множество мемуаров, в которых всячески принижается роль Советских Вооруженных Сил в разгроме гитлеровской коалиции и сильно преувеличивается значение второстепенных фронтов на западе Европы.
      Состязания
      Вскоре после поднятия на принятых нами подводных лодках советского Военно-Морского флага мы перебазировались в порт Данди. На время прохождения курса боевой подготовки наши лодки вошли в состав Интернациональной флотилии.
      Нас, советских офицеров, расквартировали с офицерами других наций в фешенебельной гостинице "Мейфилд", в двух километрах от док-ярда. Остальной личный состав был размещен в матросских казармах в самом порту.
      В состав Интернациональной флотилии входили, кроме английских, подводные лодки Голландии, Норвегии, Свободной Франции, Дании и Польши.
      Появление в составе соединения советских подводных лодок явилось большим событием. Матросы всех кораблей флотилии встретили нас очень приветливо. Офицеры вели себя несколько сдержаннее, но чувствовалось, что и они рады познакомиться с нами.
      Вечером, в день нашего прибытия в Данди, командир флотилии устроил в гостинице "Мейфилд" прием в честь советских подводников.
      Здесь мы познакомились с руководящими офицерами флотилии и установили с ними деловой контакт.
      Мне приходилось много беседовать с механиком соединения, уже немолодым, но еще очень бодрым командиром Вульфом. Он знал одно русское слово "молодец" и, разговаривая по-английски, часто употреблял его кстати и некстати.
      - Думаю, вы к зиме вернетесь в Мурманск, - заявил Вульф, когда мы коснулись деловой темы разговора, - мы вам окажем помощь, какую только сможем...
      - Вы нам окажете плохую помощь, если мы будем готовы только к зиме, возразил я, - надо раньше! Война ведь...
      - Молодец, - отчеканил Вульф первое слово по-русски, - раньше, я думаю... трудно будет, но... мы поможем. Может быть, вы и успеете пройти курс боевой подготовки раньше. Если бы это сказал не русский офицер, я бы не поверил, но вам я верю. Не понимаю только, как вы можете бить немцев? Как вы их побеждаете? Это же уму непостижимо!.. Когда вы думаете начать выходить в море?
      - Через два-три дня, если, конечно, вы дадите обеспечение.
      - - Молодец! - повторил Вульф. - Вот почему вы бьете фашистов! Вы много работаете, не ленитесь, не теряете время. Молодец! Вы знаете, мне уже пятьдесят лет, и я видел жизнь. Кто много работает, тот всегда побеждает. А кто много отдыхает... у того дела плохи...
      От Вульфа и другие английские офицеры узнали о наших планах.
      - Прежде чем выйти в море, надо изучить условия навигации в нашем районе. А минная обстановка очень сложна. Плавание по реке и в прибрежной полосе тоже имеет свои особенности, - выразил свое мнение и командир флотилии. - Изучение всего этого потребует немало времени, я думаю, не меньше чем полмесяца.
      - Мы не имеем столько времени, - решительно сказал Трипольский. - Кое-что мои офицеры уже знают, кое-что доизучат, а для обеспечения безопасности плавания в районах боевой подготовки мы будем просить, чтобы английские командиры лодок пока оставались на кораблях.
      - Наши командиры в вашем распоряжении, - любезно согласился командир флотилии, - но доверяете ли вы нам?
      - Как же не верить союзникам? Какое мы имеем право сомневаться в вашей честности? - удивился Трипольский.
      - А мне почему-то казалось, что вы, русские, хотите все делать сами.
      - Напрасно. Мы очень благодарны за помощь и не отказываемся от нее.
      - Молодец! - снова громко воскликнул Вульф.
      - Вы говорите по-русски? - Трипольский повернулся в сторону краснощекого механика флотилии.
      - Только одно слово знает по-русски, - пояснил я, - но весьма широко им пользуется...
      - Он на каждом языке знает по одному слову и умудряется разговаривать на всех языках, - подхватил командир флотилии.
      Через три дня наши подводные лодки действительно начали боевую подготовку в море.
      "Урсула", получившая новое название "В-4", в течение двух дней была приведена в порядок и одной из первых вышла в море. На лодке еще оставались англичане, заканчивавшие сдачу отдельных механизмов, и командир лодки лейтенант Дэвис, который теперь выполнял роль лоцмана. Без него нам трудно было бы ориентироваться в минированных водах Великобритании.
      Стояла ясная, солнечная погода. Над утопавшим в зелени городом Данди метеорами носились в разных направлениях многочисленные группы самолетов. Корабли один за другим покидали обширный рейд. На реке Тей, на которой стоит город, царило не меньшее оживление, чем в воздухе. В общем гуле моторов и сигналов мы незаметно снялись со швартовов, дали ход обеими машинами и направились вниз по реке. До выхода в море нам надо было пройти около десяти миль. Однако едва "В-4" отошла от пирса, как матрос, укладывавший швартовные концы, уронил за борт пеньковый канат. Конец намотался на винт лодки, и правую машину пришлось остановить.
      - Придется возвратиться, - покачал головой Дэвис.
      - Нет, - решительно возразил я, - матросы освободят винт.
      - Не смогут. А мы идем на торпедные стрельбы. Задание ответственное.
      - У нас есть водолазы, которые в боевых условиях занимались очисткой винта даже от стальных тросов.
      - Ну, как хотите, мистер Иосселиани...
      Дойдя до удобного места, "В-4" застопорила ход и, свернув с фарватера, чтобы не мешать движению судов, стала на якорь.
      - Фомагина с водолазным прибором на мостик!
      - Может быть, пошлем моего старшину? Мои люди лучше знают подводную аппаратуру, - предложил обеспокоенный Дэвис.
      - Я в своих людях уверен.
      - Но, мистер Иосселиани, если кто-нибудь утонет из-за... нашего с вами упрямства...
      - Моряка, который утонет в таких простых условиях, не жаль, - по-русски вставил молчаливый Глоба, внимательно слушавший наш разговор.
      Все на мостике рассмеялись. Дэвис заинтересовался, что сказал мой помощник, и мне пришлось перевести ему эту фразу.
      - Ваш помощник стоит вас, - безнадежно махнул рукой лейтенант Дэвис.
      Фомагин быстро надел на себя легководолазное снаряжение, привычным движением привязал стальные резаки, с ходу прыгнул в воду и исчез в мутных волнах реки.
      Вскоре мы снялись с якоря и полным ходом поспешили в район боевой подготовки. Другие лодки уже занимали назначенные им позиции и выполняли упражнения по плану.
      Эскортный корабль "Лок Монтитц", служивший учебной мишенью, галсировал между условными точками в море, и подводные лодки по очереди выходили против него в атаку.
      Мы доложили семафором командиру дивизиона Трипольскому о причинах нашей задержки и начали боевую подготовку со второго-упражнения.
      "Лок Монтитц" подал сигнал о начале упражнения с выпуском учебных торпед.
      Атака завершилась успешно. Торпеды прошли точно под кораблем-целью и на заданной дистанции всплыли. Их подобрал буксирик, специально снаряженный для этой цели.
      Еще четыре раза выходили мы в атаку по "Лок Монтитц" и, выполнив план боевой подготовки, получили разрешение вернуться в базу.
      Не успели мы ошвартоваться, как увидели на пирсе Трипольского. "Лок Монтитц" вернулся с моря раньше нас, и комдив теперь встречал провинившуюся "В-4". Еще издали он погрозил мне пальцем. Как только лодка ошвартовалась, к борту подошел водолазный бот с водолазом в скафандре.
      - Зачем это? - удивился я.
      - Я сообщил семафором, чтобы осмотрели винты корабля, - объяснил лейтенант Дэвис.
      Водолаз был спущен и вскоре доложил, что никаких ненормальностей ему обнаружить не удалось.
      На следующий день предстояли дружеские состязания.
      Дело в том, что накануне в офицерском салоне в "Мейфилде" командир флотилии вызвал на борьбу Трипольского. При этом он предложил неизвестный нам вид борьбы - не то японского, не то индийского происхождения. Суть такой борьбы заключается в том, что противники ложатся головами друг к другу и, упершись плечами, соединяют руки. Затем, заложив ногу за ногу противника, борющиеся стараются перетянуть друг друга через себя. По окончании борьбы победитель садится верхом на побежденного. И хотя Трипольский был выше ростом англичанина и много тяжелее его, тем не менее он несколько раз кубарем летел через худого, но жилистого командира флотилии.
      - Мистер Трипольский, завтра вы имеете шансы выиграть. Будем играть в футбол...
      - Это ведь английская игра, - развел руками комдив, - почему же мы имеем больше шансов?
      - Наши офицеры играют плохо...
      Комдив принял вызов командира флотилии, и мы начали готовиться к матчу. Самое главное было усвоить правила игры. С футболом был знаком у нас только физрук дивизиона лейтенант Падчин. Он составил чертеж с размещением игроков на футбольном поле и вручил каждому из нас написанные им правила игры. Закончив служебные дела, я закрылся у себя в каюте и начал готовиться к предстоящему матчу.
      Но вскоре ко мне пришел матрос Архипов, бывший рабочий тульского оружейного завода. Он принес английские газеты и сказал, что меня хочет видеть какой-то американский офицер.
      Через минуту я увидел франтоватого лейтенанта американского флота. Он был чисто выбрит и распространял вокруг пряный запах кэпстена [сорт табака].
      - Лейтенант Гильтон, господин капитан третьего ранга! - отрекомендовался вошедший. Мы познакомились.
      - Я имею удовольствие доложить вам, - заговорил американец, - что завтра на стадионе старший по чину на рейде, контр-адмирал американского флота Аллан Стикер назначил состязание по боксу. Победителю будет вручен приз. Боксеров выставляют корабли союзных держав, пользующиеся гостеприимством в этом порту. Как организатор, я должен знать, будет ли выставлен от русских боксер.
      С боксом у нас на корабле дело, признаться, обстояло еще хуже, чем с футболом. Я мысленно перебирал имена матросов и старшин своего корабля. Хорошие, крепкие ребята, занимаются спортом, но боксеров нет. А ведь для участия в состязаниях надо знать все тонкости этого вида спорта.
      Словом, пришлось сказать американцу, что как легкоатлеты, борцы, гиревики мои матросы могли бы участвовать в состязании, но по боксу специалистов нет.
      - Весьма сожалею, - учтиво ответил американец и удалился.
      - Жаль, что у нас нет боксеров. Опозорились в чужом порту, - сказал я Архипову, как только ушел Гильтон.
      - Как же, боксеры у нас есть, да только не тренированные... нельзя без тренировки выступать.
      - Кто же?
      - А хотя бы Иван Откушенный. Да, наверное, и еще есть.
      Иваном Откушенным на корабле прозвали торпедиста Грачева. В дни Севастопольской обороны он воевал на сухопутном фронте. В одной из рукопашных схваток фашист откусил ему пол-уха.
      - Ну какой он боксер? Дал откусить свое ухо какому-то шалопаю...
      - Ведь против него было восемь гитлеровцев. Он уничтожил семерых, а восьмой, когда Ваня прижал его, хвать за ухо... ну и откусил. Что с него, фашиста, спросишь?
      Я приказал вызвать Грачева. Вид у него был далеко не спортивный.
      - Не умею я. Так, баловался, - неуверенно сказал матрос, озорно сверкнув при этом карими глазами. - Вот Алеша немножко может...
      - Архипов? - переспросил я.
      - Но его тоже, по-моему, нельзя выпустить: побьют, осрамит нас, - и Грачев посмотрел на дверь, в которую только что вышел его друг.
      На другой день рассыльный старшего на рейде принес несколько пригласительных билетов на состязание. Я роздал их свободным от вахты. Люди начали готовиться к увольнению с корабля - гладить брюки, фланелевки, бушлаты, чистить ботинки.
      Один билет я оставил у себя и спросил Архипова, не хочет ли и он пойти посмотреть настоящий американский бокс.
      - Товарищ капитан третьего ранга, - замялся матрос, - я немного занят сегодня... За мной комсомольский должок: надо написать передовую в стенгазету. Работенка часов на пять. Это ведь не узлы вязать, малость посложнее...
      - Знаю, что сложнее и что легче. Мне тоже сегодня предстоит тяжелое испытание. Мы будем играть в футбол с английскими офицерами.
      - Как? Кто с кем, товарищ командир?
      - Наши офицеры будут играть против английских. Я участвую...
      - Так... вы же не тренировались, товарищ командир, как же можно? Каким же номером вы играете, можно узнать?
      - Номера не помню, а называется это хаубегом... - ответил я, предварительно заглянув в шпаргалку.
      - Хаубеком, - поправил матрос и едва удержался, чтобы не рассмеяться. - А раньше вы играли в футбол?
      - Нет. Пожалуй, это единственный вид спорта, которым я никогда не интересовался. По-моему, и остальные офицеры... большинство из них никогда не играло.
      - Интересно, как вы будете играть... Они ведь забьют вам не меньше ста голов.
      - Ну, сто, может быть, и не забьют...
      - Все равно выиграют они... Товарищ командир, а мне можно прийти посмотреть, как вы будете играть?
      - Вам?.. Пожалуй, нет. Вы лучше занимайтесь своим боевым листком. На стадионе и без вас будет много зрителей. А после обеда пойдем смотреть бокс. Я думаю, там будет поинтереснее...
      Архипов нехотя пошел в матросский кубрик, а я направился на спортплощадку "Мейфилда", где был назначен сбор футбольных команд офицерского состава флотилии.
      Командир флотилии выступал в роли вратаря английской команды. Волей-неволей Трипольскому тоже пришлось получить такой же высокий спортивный пост.
      Когда все собрались, команды направились на стадион, и игра началась. Первые же минуты игры показали, что как футболисты мы и англичане стоили друг друга, - недаром облепившие ограду стадиона мальчишки громко смеялись над нами и то и дело скандировали что-то.
      Подобно своим товарищам, я носился по полю за мячом, с размаху налетая то на своего игрока, то на противника, падал, вскакивал и снова падал. Мяч ударялся о мою голову, я задевал его руками, но ногой ни разу так и не смог его ударить.
      - Не бегай по всему полю! - время от времени напоминал мне Паластров, игравший центра нападения, - держись своего места!
      И действительно, забыв о том, что было написано в шпаргалке Падчина, я вошел в азарт и вовсю гонялся за мячом. Один раз я даже влетел вслед за мячом в свои ворота, сбив с ног растерявшегося Трипольского.
      - Спокойней! - не на шутку рассердился комдив. - Что ты носишься? Да и глаза у тебя безумные, как у Ивана Грозного, убившего своего сына!
      В конце концов мне надоело получать толчки и удары, и я начал подумывать о том, как бы улизнуть с поля. Но неожиданно состязание окончилось. Оказывается, у судьи остановились часы, и мы играли лишних полчаса.
      - Счет пятнадцать - семь в пользу русских! - торжественно провозгласил судивший игру англичанин.
      После матча обе команды долго изучали полученные синяки и кровоподтеки.
      - Поздравляю вас, коммодор Трипольский, - первым подошел к нам командир флотилии, - вы блестяще отбивали мячи!
      - Это не я, - смеялся комдив, - мяч сам ударялся об меня и отскакивал. Я его ни разу так, и не смог поймать руками...
      - Вот кто лучше всех играл, - нашел меня глазами командир флотилии, - это он помог вам выиграть...
      - Да я же ни разу не ударил по мячу, мистер...
      - Это не важно! - перебил меня англичанин. - У вас был такой страшный вид, что наши офицеры как зайцы убегали от вас...
      - Он и своих пугал не меньше, - вмешался Паластров, рассматривая свою поврежденную ногу, - по-моему, меня искалечил именно он...
      За воротами стадиона меня встретил матрос Архипов.
      - Ну как? Проиграли? - спросил он.
      - Выиграли!
      - Не может быть...
      - Что за неверие в силы своего начальства? - шутил я. - Вот пойду умоюсь, оденусь, приведу себя в порядок, затем пообедаем и снова пойдем на стадион, понятно?
      - Так точно, товарищ командир! - И Архипов вприпрыжку помчался к своим друзьям сообщить необычайную новость: наши выиграли футбольный матч.
      После обеда часть офицеров и группа матросов и старшин пошли по приглашению американцев смотреть соревнования по боксу.
      У входа на стадион нас встретила группа девушек. Они собирали пожертвования в пользу жителей, пострадавших от фашистских бомбардировок. Мы вручили им небольшую сумму, прошли на свои места и увидели, что опоздали. Начался уже последний раунд. Произошла ошибка: американский лейтенант неправильно указал время начала матча.
      Мы увидели последнюю встречу. Выступали американец и голландец. Прозвучал удар гонга, соперники, как полагается, пожали друг другу руки, и бой начался. Американец сравнительно быстро победил противника. Судья подошел к победителю и высоко поднял его руку. Затем на ринг взбежал лейтенант Гильтон и крикнул в микрофон:
      - Победителем состязаний по боксу объявляется американский моряк! Эта победа тем знаменательнее, что здесь, как видите, нет профессионалов-боксеров...
      Я переводил речь Гильтона своим матросам.
      - Если Джим Оули, сегодняшний победитель, - продолжал Гильтон, - раньше дрался на спортивных встречах в Америке, то теперь он простой воин-моряк, любящий спорт, как и все американские моряки.
      - А будто остальные не любят спорт, - проворчал Архипов.
      - Спорт и мы любим, а все-таки с боксом у нас на корабле плоховато, заметил я. А Гильтон между тем говорил:
      - В состязаниях принимали участие моряки всех союзных кораблей, находящихся в настоящее время в порту. Только русские не выставили своих боксеров, несмотря на наше приглашение.
      Американец откашлялся и продолжал:
      - Прежде чем вручить победителю денежный приз, я объявляю еще раз: не желает ли кто-нибудь из публики оспаривать приз победителя? Если есть такой, то прошу на ринг!
      Я перевел эти слова Архипову. Он вдруг встрепенулся и, глядя мне в глаза, умоляюще сказал:
      - Товарищ капитан третьего ранга, разрешите!
      - Что разрешить?
      - Разрешите драться с американцем!
      - Так вы же не боксер?
      - Конечно, не профессиональный боксер... Но кое-что в этом деле кумекаю... У нас в Туле при заводском клубе был кружок, я занимался... Прошу разрешения, товарищ капитан третьего ранга!..
      - А не подведете? - нерешительно спросил я. - Помните, здесь дело идет о чести флага.
      - Знаю, товарищ капитан третьего ранга. Позволите?
      - Подведет, товарищ командир, наверняка подведет, - вмешался Иван Откушенный, - нет у неге тренировки. Нельзя так идти, Алексей!
      - Ты за собой смотри, - метнул в его сторону злой взгляд Архипов, - а то дал какому-то шалопаю ухо съесть...
      Архипов передал мне на хранение свой комсомольский билет и побежал на ринг.
      Лейтенант Гильтон объявил, что один из русских матросов изъявил желание участвовать в финальном состязании с победителем. В его голосе и в жесте, которым он указал на Архипова, сквозила ирония. По трибунам пронесся гул. Архипов рядом с рослым американцем выглядел маленьким и очень юным.
      Американец начал бой в быстром темпе. Он наскакивал на своего низкорослого противника и с первых же минут стал его одолевать. Удары американца заставляли Архипова переходить к обороне. Сам он наносил редкие и слабые удары.
      - Ну что он полез против профессионала? - нервничал Грачев.
      - Подожди! Алешка ведь ловкий. Он еще покажет этому верзиле! - успокаивали Грачева другие матросы. Видно было, что и они переживают за Архипова.
      - Спокойнее, товарищи, спокойнее! - то и дело говорил я матросам, тщетно стараясь скрыть собственное волнение. В публике все чаще раздавался смех. Смеялись над Архиповым.
      Мы чувствовали себя неловко.
      Но вот первый раунд закончился. Удар гонга... Наш Алеша уселся на стул. Его обмахивали полотенцем, предлагали воду. И он, как настоящий боксер-профессионал, не пил, а только полоскал рот.
      Во втором раунде американец нанес Архипову удар такой силы, что матрос бессильно повис на канате.
      Мы вздрогнули. Неужели конец?
      - Алеша! - вскочил с места Грачев. - Товарищ командир, разрешите я пойду...
      - Садись, сумасшедший! - Матросы силой усадили Грачева на место.
      - Русские волнуются, - объявил между тем в микрофон лейтенант Гильтон, - у них, видимо, есть для этого основания...
      Смех на стадионе усилился. Смеялись, глядя в нашу сторону, почти все присутствующие. Я раскаивался, что разрешил Архипову выйти на ринг.
      Однако до поражения не дошло.
      Архипов пришел в себя и устремился в атаку. Нам показалось, что с каждой минутой у него прибавляются силы. Он наносил противнику удар за ударом. Ответные удары приходились в воздух. Зрители смеялись снова, но теперь уже не над Архиповым, а над долговязым американцем. Архипов дрался все энергичнее.
      И вдруг произошло невероятное: все увидели растянувшегося на ковре американца. Судья стал считать секунды. Удар пришелся точно. Нокаут! Американец не поднялся с ковра. К нему подбежал врач.
      Судья-американец с деланой улыбкой поднял вверх руку победителя. Стадион зааплодировал. Победителю был вручен пакет с двадцатью фунтами английских стерлингов. Усталый, но с торжествующей улыбкой, Архипов пробирался к нам через ряды зрителей. Все смотрели на него с любопытством.
      Мы поздравили товарища и пошли к выходу.
      Больше всех ликовал Грачев. Он целовал своего друга и твердил, что ни минуты не сомневался в его победе.
      За нами устремилась толпа. Но вот Архипов увидел девушек, собиравших деньги в пользу мирных граждан, чьи жилища были уничтожены фашистами, и остановился.
      - А зачем они мне, английские фунты, товарищ командир? - вслух размышлял Архипов. - Мне они вроде бы ни к чему.
      Он знаками подозвал девушек и вручил им пакет с деньгами.
      Толпа проводила нас криками одобрения.
      Тому, кто никогда не покидал пределов родной страны, может показаться, что пребывание на чужбине и разнообразие впечатлений и событий отвлекают от мыслей о доме. Я убедился в обратном. В матросских кубриках, в офицерских каютах и в отсеках подводной лодки только и было разговоров, что о скором возвращении на Родину. Каждый член нашего экипажа работал, учился, тренировался на своем боевом посту от утреннего подъема и до вечернего отбоя почти без передышки. В воскресные дни мы также отдыхали только после обеда.
      Наконец долгожданный день настал. Личный состав советских подводных лодок, боевая техника и корабли в целом были в полной готовности к выходу в море, к отплытию на Родину. На берегу нас провожало командование флотилии.
      - Молодец! - прощаясь с советскими офицерами, сказал мне Вульф. - Молодец! Желаю благополучно добраться домой и иметь боевые успехи на "Урсуле".
      - Спасибо, мистер Вульф! Мои люди и я очень благодарны вам. Вы никогда не считались с временем, помогали нам с открытой душой и охотно...
      24 июля 1944 года наши подводные лодки, построившись в кильватерную колонну, начали спускаться по реке Тей к выходу в Северное море, а на следующий день с восходом солнца втягивались уже в военно-морскую базу королевского флота Лервик на Шотландских островах.
      По плану перехода, из Лервика подводные лодки должны были двигаться поодиночке, следуя друг за другом с интервалом в одни сутки.
      Первой ушла подводная лодка "В-1", которой командовал Фисанович. После торжественных проводов "В-1" нас пригласил на обед командир военно-морской базы.
      Обед был весьма обильный. Женщин за столом не было, и наши хозяева вели себя довольно непринужденно.
      Начальник штаба базы, ирландец, быстро напился, вспомнил о старинной распре ирландцев с англичанами и совсем недвусмысленно пожалел о том, что немцы так и не оккупировали острова.
      - Скажите, - неожиданно обратился он ко мне, - разве вы забудете когда-нибудь о том, что делали на вашей земле фашистские оккупанты?
      И пока я собирался с мыслями, чтобы ответить на его вопрос, он продолжал:
      - Никогда! Эти люди сделали с моей родиной то, что фашисты проделывали на оккупированной ими территории России, - продолжал он. - Но англичане опередили немцев, Гитлер учился у них...
      Чтобы отвлечь внимание собравшихся и предупредить назревавшую ссору, я подошел к радиоприемнику и начал настраивать его.
      Позывные Москвы заставили меня задержать регулятор. Было время обычной передачи "Последних известий".
      - Декрет Краевой Рады Народовой о создании Польского Комитета национального освобождения, - раздался знакомый голос московского диктора. Мы стали вслушиваться в текст постановления:
      "Накануне решающих боев за изгнание из Польши немецких захватчиков Краёва Рада Народова создает Польский Комитет национального освобождения, как временную исполнительную власть для руководства освободительной борьбой народа, для обеспечения его независимости и восстановления Польского государства". Далее следовал состав Польского Комитета. Сообщение это, как только я перевел его, произвело на англичан большое впечатление.
      - Не понимаю, - развел руками командир базы, - зачем комитет, когда есть правительство? Ведь из-за Польши Великобритания вступила в войну...
      - Раз польское правительство сидит в Лондоне, - ехидно вставил присмиревший было ирландец, - а Польшей надо управлять из Варшавы, то, очевидно, явилась надобность и в таком комитете.
      Командир базы яростно уставился на своего непокладистого начальника штаба, и мы, предвидя, что сейчас скандала не избежать, поспешили откланяться.
      На следующий день вышла в море подводная лодка, на которой уходил Трипольский. Еще через день покинула Лервик и наша "В-4".
      - Товарищ командир, получено разрешение на выход в море! - доложил вахтенный офицер.
      На пирс проводить нас пришла большая группа английских офицеров во главе с командиром военно-морской базы.
      И словно для того, чтобы мы навсегда запомнили Шотландию, густой туман спустился на море, и лишь только наша подводная лодка отошла от пирса, берег потонул во мгле.
      Подводная лодка обогнула южный мыс острова Брессей, и сигнальщик, который давно ничего не видел в густом, как молоко, тумане, все же доложил мне, с явным удовольствием соблюдая установленную форму рапорта:
      - Товарищ командир, берега Шотландии скрылись.
      При этом голос сигнальщика дрогнул.
      Северяне
      День 4 августа был в Заполярье почти ясным. Солнце еще не показалось из-за горизонта освещая только обрывки кучевых облаков, в беспорядке разбросанных по бледно-голубому небу.
      Наша подводная лодка приближалась к родным берегам. Вот-вот должны были открыться очертания скалистых гор Мурманского побережья, и внимание сигнальщиков и вахтенного офицера невольно привлекла южная часть горизонта. На какой-то момент бдительность была ослаблена, между тем на подходах к базам и портам нас подстерегали всякого рода опасности. Фашистские подводные лодки и авиация обычно нападали на наши транспорты и боевые корабли именно в этих местах. Учитывая это, я время от времени напоминал сигнальщикам о необходимости усилить наблюдение за горизонтом и воздухом Я знал, что всем уже изрядно надоели мои непрерывные напоминания о бдительности, но я не мог поступать иначе. И все же, несмотря на это, корабельное наблюдение прозевало летевший на бреющем полете самолет.
      И хотя я определил, что это самолет типа "Каталина", которыми была вооружена наша противолодочная оборона, я скомандовал немедленное погружение. Уйдя на глубину, подводная лодка некоторое время продолжала путь. Это нужно было для того, чтобы самолет окончательно потерял то место, где он обнаружил лодку. Затем я вызвал в центральный пост сигнальщиков, отругал за ротозейство и обещал пробрать еще на собрании всего экипажа. Этой меры на корабле боялись больше всего. [241
      После таких собраний все члены экипажа обычно долго держали провинившегося под обстрелом товарищеской критики, и нередко бывали случаи, когда "потерпевшие" обращались ко мне с просьбой помочь им реабилитировать себя перед коллективом.
      Когда мы всплыли в надводное положение, самолета уже не было видно, а прямо по носу лодки открылся расположенный слева от входа в Кольский залив остров Кильдин. Сообщение об этом было встречено в отсеках с ликованием. Для истосковавшихся по Родине подводников остров Кильдин в ту минуту был первым желанным клочком родной земли.
      "В-4" полным ходом шла в Кольский залив.
      - Прямо по носу четыре катера-охотника, идут на нас большими ходами! громко доложил сигнальщик.
      Это шли катера, чтобы эскортировать нашу лодку при прохождении через опасные в противолодочном отношении входные фарватеры и узкости. Они быстро сблизились с нами и, поздравив с помощью флажных сигналов с благополучным возвращением на Родину, повели нас в базу.
      Когда "В-4" вошла в Кольский залив, навстречу нам вышел специальный катер, который должен был провести лодку в незнакомую еще нам Екатерининскую гавань. С катера на борт "В-4" поднялся Трипольский.
      Приняв от меня рапорт, он спросил:
      - Вам известно что-нибудь о "В-1"? Была ли у вас связь с нею в пути? Ведь до сих пор она не пришла в базу.
      - Неужели?.. - только и мог произнести я.
      - Все может быть... Слишком долго ее нет. Но подождем еще немного, будем надеяться на лучшее.
      Долго и терпеливо североморцы ждали возвращения в их боевую семью подводников с "В-1". Однако прошло много дней, а подводная лодка, которой командовал Герой Советского Союза капитан второго ранга И. И. Фисанович, так и не пришла на Север.
      По поводу исчезновения "В-1" делались различные предположения. Но наиболее вероятным из них следует считать, что она погибла в бою с сильным и коварным врагом.
      ...Следуя за катером, мы развернулись и вошли в Екатерининскую гавань. И сразу перед нами открылась чудесная панорама города Полярного.
      - Так это ж огромный город! - вырвалось у меня. - Посмотрите на эти дома, улицы!..
      Первое впечатление было такое, что в этом городе обязательно должен быть и трамвай, и троллейбус, и автобус. Этими мыслями я поделился с комдивом.
      - Нет, вы ошиблись, - улыбнулся Трипольский. - Город построен на скалистом плоскогорье и поэтому кажется многоэтажным. А троллейбусы здесь не нужны, так как на них все равно некуда было бы ездить - город небольшой, все рядом.
      Нас встречали почти все жители города. Еще издалека мы увидели большую группу офицеров и адмиралов на пирсе у места стоянки подводных лодок, куда нам было указано подойти для швартовки.
      - Отдайте рапорт члену Военного совета вице-адмиралу Николаеву. Командующий флотом в Москве, вызван в Ставку, - инструктировал меня комдив перед самой швартовкой.
      Швартовка не отняла много времени. Я выскочил на пирс и доложил члену Военного совета о благополучном прибытии подводной лодки на Родину. Первый вопрос, который задал мне вице-адмирал, был относительно того, знаем ли мы что-нибудь о подводной лодке Фисановича.
      По всему чувствовалось, что Командование флота считало "В-1" погибшей, но никому не хотелось верить в это. И, разговаривая с нами, вице-адмирал и сопровождавшие его офицеры то и дело возвращались к этой теме.
      Как только я вышел от члена Военного совета, меня окружили мои новые товарищи по оружию. Дружеским рукопожатиям, казалось, не будет конца.
      - Ярослав! - вдруг услышал я, и передо мной выросла фигура капитана третьего ранга Михаила Семенова. - Сколько зим, сколько лет!
      И мы обнялись с другом моей юности, участником многих боевых походов, флагманским штурманом бригады подводных лодок Михаилом Минаевичем Семеновым.
      Михаил Семенов, Федор Видяев и я дружили между собой все четыре года учебы в Ленинградском военно-морском училище имени М. В. Фрунзе и по окончании его в 1938 году получили назначение на разные флоты: Семенов и Видяев на Северный, а я на Черное море.
      С тех нор мы ни разу не встречались. И теперь оба мы были рады столь неожиданной встрече.
      - А Федя... погиб, - сообщил мне печальную весть Семенов, высвободившись из моих объятий, и указал на памятник, поставленный тут же, прямо напротив пирсов, где были ошвартованы лодки.
      - Да, я слышал, - тихо ответил я, и мы направились к памятнику. "Капитан 3-го ранга
      ФЕДОР АЛЕКСЕЕВИЧ ВИДЯЕВ.
      Погиб в море
      при выполнении боевого задания
      25 апреля 1943 года",
      прочел я надпись под бюстом.
      Видяев изображен при исполнении служебных обязанностей на мостике подводной лодки на боевой позиции. Ледяной ветер бьет ему в лицо. Прищуренные глаза пристально вглядываются в морскую даль, как бы выискивая силуэты вражеских судов.
      Я вспомнил курсантские годы в Военно-морском училище. Особенно запомнился мне такой случай. После окончания теоретических занятий на первом курсе мы проходили летом морскую практику на учебном судне "Комсомолец". На корабле много внимания уделялось шлюпке. Мы довольно быстро научились грести под руководством курсантов старших курсов и ходили по Финскому заливу, удаляясь на большое расстояние от учебного судна, стоявшего на Кронштадтском рейде. Мы полюбили шлюпку и, как нам казалось, овладели ею; правда, под парусами мы ходили очень мало и при малейшем усложнении обстановки спускали их и переходили на весла.
      Однажды в ясное летнее утро от "Комсомольца" отделились десятки шлюпок и, развернувшись веером, двинулись по штилевой глади рейда. Сначала шли на веслах, но как только подул легкий норд-ост, шлюпки одна за другой начали поднимать паруса, и вскоре весь залив казался усеянным порхавшими над морем огромными белоснежными бабочками.
      Шлюпка, на которой находились Видяев, Семенов и я, отошла от корабля одной из первых. Подняв паруса мы взяли курс в сторону города Ломоносова и, когда ветер начал усиливаться, оказались далеко от "Комсомольца".
      Старшина шлюпки, зная, что мы недостаточно опытны, приказал сначала взять паруса на рифы, затем "срубить рангоут" и перейти на весла. Но оказалось, что и веслами мы владеем еще недостаточно хорошо, чтобы в ненастную погоду ходить в море на шлюпках.
      - На "Комсомольце" сигнал: "Всем шлюпкам немедленно возвратиться к кораблю!" - доложил вперед смотрящий курсант.
      Это означало, что ожидается шторм и дежурный по кораблю принимает меры безопасности.
      Старшина попытался развернуться в сторону учебного судна, но это оказалось не так-то просто. Шквалистый ветер становился все сильнее и сильнее. Мы растерялись и, забыв элементарные правила гребли, начали, как говорится, ловить "щук", тормозя движение болтающимися веслами. Шлюпка почти перестала продвигаться вперед и, потеряв скорость, никак не могла развернуться на волне. Она то поднималась на гребень волны, то падала носом вниз и, зарывшись, черпала воду.
      - Действовать по команде! - в отчаянии призывал к организованности старшина, командуя как можно громче. Но его уже никто не слушал, и мы гребли кто куда, мешая друг другу.
      Тогда старшина выхватил сигнальный пистолет и выстрелил ракету. На "Комсомольце" приняли сигнал бедствия и немедленно послали за нами моторный катер. Однако, пока спасательный катер сумел дойти до нас, мы чуть не утонули. В этом был виноват Федя Видяев. Он уронил весло в воду и пытался его поймать, наклонившись за борт, но очередная волна буквально вытащила его из шлюпки. Курсанты все сразу бросились спасать его, накренили шлюпку, и она перевернулась.
      Лето еще только начиналось, и вода в Финском заливе была очень холодная. Пробыв в воде около получаса, мы буквально окоченели. Но, когда нас доставили в корабельный лазарет на "Комсомолец", мы быстро отошли. Командование наказало участников неудачного шлюпочного похода. Старшина был подвергнут аресту, а остальные курсанты получили наряды вне очереди. Нас тогда возмущала "несправедливость" наказания, и мы долго не хотели мириться с ней. В нашем сознании не вязалось: как это так, мы чуть не утонули, и нас же наказали. Видяев, кажется, раньше других осознал тогда нашу виновность.
      - По-моему, наказали нас все же правильно, - к общему удивлению вдруг заявил он. - Случай-то ведь из ряда вон выходящий.
      - Да, конечно, - удивленно посмотрел на Федю Семенов, - ну и что?
      - Значит, надо было наказать тех, кто растерялся, а растерялись мы и чуть не наделали... беды! - Видяев говорил быстро и громко - так, чтобы мы не могли возразить ему. - И нечего возмущаться, наказали поделом.
      - Если так наказывать, все будут бояться и... никто не научится грести и... ходить на шлюпках, - пытался я возражать.
      - Наоборот! Теперь-то уж к концу лета, как и положено по программе, мы обязательно будем опытными старшинами шлюпок, а в будущем году - командирами катеров, а... когда-нибудь, может, и командирами кораблей...
      Федя Видяев был очень прилежный и добросовестный курсант. Он стремился стать настоящим моряком и опытным командиром-подводником еще в те годы, когда мы находились в стенах Военно-морского училища. И он достиг своей цели. Уже в первые дни Великой Отечественной войны Федор Видяев проявил себя как подготовленный командир современной подводной лодки. Каждый выход в море его "Щуки" означал гибель нескольких вражеских транспортов или боевых кораблей.
      О боевых походах подводной лодки под командованием Видяева знали на всех флотах, и подводники учились на его примере бить и побеждать врага. Мы, черноморцы, восхищались мужеством и мастерским владением оружием "щукарей" Видяева и во всех подробностях знали о каждом их походе. Их последние боевые встречи с конвоем противника были особенно замечательны.
      "Щука" находилась на боевой позиции в районе Берлевога, у берегов Северной Норвегии. Рано утром, сразу же после погружения, в перископ был обнаружен вражеский конвой. Два больших транспорта и шесть охранявших их сторожевых кораблей и охотников за подводными лодками вытягивались из фиорда, чтобы взять курс на восток, к портам снабжения одной из немецких группировок. Видяев решил атаковать сразу два транспорта. Он отдал приказание, и "Щука" начала маневрирование для форсированного выхода в точку выпуска торпед. Но лишь только лодка легла на боевой курс, как ее перископ был обнаружен береговыми постами наблюдения, и фашисты открыли по лодке артиллерийский огонь. Вскоре на помощь вражеским береговым батареям пришли сторожевые корабли из состава конвоя, и на лодку посыпались серии глубинных бомб. Однако "Щука" решила не уклоняться и, не сворачивая с боевого курса, продолжала вы--ходить в торпедную атаку. Это облегчало задачу атакующим сторожевикам, и они безнаказанно бомбили ее. Каждая серия бомб причиняла лодке все новые и новые повреждения. В отсеки через трещины корпуса проникала забортная вода. Личный состав проявляя чудеса стойкости и героизма, самоотверженно боролся с последствиями вражеских бомбардировок.
      - Товарищ командир! - докладывали из гидроакустического поста. - Прямо по корме сторожевик, быстро приближается!
      - Он снова выходит в атаку на нас. Надо его проучить, - вслух рассуждал Видяев, поворачивая перископ в сторону, откуда грозила опасность, - кормовые аппараты товсь!
      Едва командиру успели доложить о готовности к стрельбе кормовых аппаратов, как из боевой рубки последовала команда:
      - Ап-па-раты, пли!
      Корпус корабля дрогнул, торпеды вырвались из аппаратов и устремились по заданному курсу.
      - Слева сорок пять быстро заходит второй сторожевик! - докладывал гидроакустик.
      А в это время по носу "Щуки" легла новая серия знакомых глубинок, но их хотя и близкие разрывы на этот раз не произвели на подводников сильного впечатления. Среди общего гула взрывов по корме отчетливо были слышны два громовых раската.
      - Это сторожевик приказал долго жить! - шутил между делом Видяев, приготовившись вновь поднять перископ, чтобы еще раз уточнить данные движения основных объектов транспортов и выпустить по ним носовые торпеды.
      Несмотря на чрезвычайное напряжение, подводники в отсеках ликовали. Враг тонул, была одержана победа над боевым кораблем фашистов. Правда, это была не главная цель. Основной задачей подводной лодки было уничтожение транспортов с военными грузами, а не сторожевых судов, но победа была одержана над военным, боевым кораблем, и это доставляло особое удовлетворение.
      Гибель сторожевика привела в замешательство весь конвой. Сперва фашисты растерялись, не зная, как быть. Строй судов был дезорганизован, каждый капитан пытался, видимо, спасаться самостоятельно, уклоняясь от преследования "большевистского чудовища". Но вскоре гитлеровцы пришли в себя и приступили к организованным действиям. Транспорты резко повернули вправо, пытались укрыться в ближайшем фиорде, а все катера бросились в атаку на подводную лодку, забрасывая ее глубинными бомбами. Но как раз в тот момент, когда транспорты начали разворачиваться на новый курс, раздались три последовательных взрыва огромной силы. Головной транспорт, охваченный пламенем, еще продолжал циркулировать по инерции, в то время как шедший вслед за ним второй транспорт был закрыт двумя огромными пароводяными столбами, поднявшимися над судном.
      Озверелые фашисты буквально засыпали глубинными бомбами весь район моря, преследуя отважную "Щуку", но это не дало им ничего утешительного. Советская подводная лодка возвратилась в базу с тремя победами.
      - При каких обстоятельствах погибли такой опытный командир и его подчиненные? Разве нет никаких данных?.. - тихо опросил я Семенова. - В бою их вряд ли могли одолеть...
      - Нет, это почти исключено. Полагают, что они погибли на минах. Ведь коммуникации противника вдоль норвежского побережья со стороны моря защищены линией минных полей. Чтобы пробраться в район движения конвоев, нужно несколько раз преодолеть опасные противолодочные барражи. Аппаратура обнаружения мин была в тот период еще примитивной и... немудрено было, конечно, наскочить...
      - Мины, конечно, мины, - подтвердили другие товарищи, - в открытом бою, обычными глубинками таких орлов не утопить.
      - Как раз на этом месте Федя рассказывал друзьям о своем первом походе, сказал Семенов, - и... моряки решили поставить ему здесь памятник...
      Отойдя от памятника, мы направились в казармы береговой базы. Я никогда не бывал в подобных скалистых местах, и мне все здесь было интересно.
      - Странно, здесь нет земли, везде только камень, - заметил я.
      - Мы уже привыкли к этому, - отозвались мои спутники. - А если какая-нибудь хозяйка решит вырастить собственный лук, землю она должна привезти из Мурманска. Там все же земля есть.
      До основных береговых зданий бригады подводных лодок по прямой было не более двухсот метров, но нам пришлось пройти около полукилометра, взбираясь по прикрепленным к скалам деревянным лестницам.
      У входа в дом, в котором нас разместили, мы встретились с Героем Советского Союза Николаем Александровичем Луниным. О замечательных победах этого прославленного подводника я слышал очень много, но никогда с ним не встречался и сейчас рад был этому знакомству.
      Пожимая сильную руку Лунина, я не удержался и попросил его рассказать, как в июле 1942 года он встретился с германским линейным кораблем "Тирпиц" и Нанес ему тяжелые повреждения. Но, как я потом узнал, Лунин не любил рассказывать о своих победах.
      - О, это дела уже давно минувших дней, - сказал он. - Вы лучше расскажите о вашем переходе, как относились к вам англичане, собираются ли союзники хоть сейчас, накануне шапочного разбора, воевать с немцами по-настоящему.
      - Коли так, заходите в мою келью, - пригласил я сопровождавших меня офицеров к себе домой.
      Отведенная мне командованием комната находилась на третьем этаже фундаментального каменного здания. И таких домов с теплыми, уютными квартирами, как бы чудом перенесенных из Ленинграда или Москвы за тысячи километров на Север, здесь было много.
      - Просто не верится, товарищи, - сказал я, - что Северный флот начал создаваться только в 1933 году. Прошло всего каких-нибудь десять лет, и именно этот флот завоевал наибольшее право на жизнь. Флот открытого моря...
      - Да, флот наш молодой, - как бы рассуждая вслух, говорил Лунин. - Правда, какие-то попытки создать здесь флот были, говорят, еще при царизме, но дело, видимо, ограничилось тогда разговорами между высокопоставленными чиновниками. А сейчас что мы видим?..
      - Наш Север начал развиваться по-настоящему только при Советской власти, включился в разговор Семенов. - Раньше здесь было совсем дико. Даже железной дороги на Мурманск не было...
      - Да и самого Мурманска не было, - вставил кто-то. - Раньше это был город Романов.
      - Царское правительство равнодушно относилось к интересам матушки России, - махнул рукой Лунин. - Несмотря на то что защита морских путей настоятельно требовала создания именно здесь, на Севере, боевых морских сил, особенно в первую мировую войну, правительство ничего не предпринимало. Все, что здесь видишь и еще увидишь и узнаешь, создано за годы Советской власти. Построен Беломорско-Балтийский канал. Построена Мурманская железная дорога. Создан большой Мурманский порт. Раньше морские перевозки шли только через Архангельск, и с замерзанием Белого моря судоходство на 5-6 месяцев вообще прекращалось. Незамерзающие гавани Кольского залива не использовались.
      - И нашу базу, и остальные места базирования флота начали строить только в 1933 году, - знакомили меня с Северным флотом подводники. - По Беломорско-Балтийскому каналу сюда на Север пришли подводные лодки, надводные корабли, и с тех пор начал жить и расти наш флот. Представьте себе, как было трудно вначале жить и трудиться североморцам! Дикое побережье, почти полное отсутствие жилья, морозы, пурга, снегопады... - Семенов даже вздрогнул.
      - Мы тебя кое с чем уже ознакомили. Ну, а теперь скажи ты нам, собираются ли все же союзники воевать?
      - Собираются, конечно, настроение у них весьма воинственное...
      - Этого же мало. У моей бабушки тоже воинственное настроение, но она дальше порога ни на шаг.
      - Так ведь высадились же они в Нормандии!
      - Высадились и сидят... А наступать когда будут? Два артиллерийских раската вдруг заставили нас вздрогнуть.
      - Это Жора возвращается с победой! - решил кто-то, и все стали выходить из комнаты.
      Я вспомнил о сложившейся у подводников-северян традиции давать "артиллерийское оповещение" о числе побед. Возвращаясь в базу, подводная лодка при подходе к месту швартовки стреляла из своей корабельной пушки столько раз, сколько кораблей врага она уничтожила в походе.
      Вместе со всеми я решил пойти встречать победителей.
      Георгий Васильев был моим однокашником по Военно-морскому училищу. Все четыре года нашей совместной учебы он был бессменным старшиной нашей группы. За честность и требовательность как к себе, так и к подчиненным он уже в те годы пользовался большим авторитетом и у начальников, и у курсантов. Я не видел его со дня окончания училища, и, не скрою, мне очень хотелось взглянуть на "нашего грозного старшину" в роли командира лодки-победительницы.
      - А тебе зачем? Ты бы лучше принял ванну, - пытался удержать меня Семенов, когда мы торопились к бухте, - ведь товарищи не дадут потом, вое время будут донимать расспросами.
      - Вот встречу Жору - тогда вместе и помоемся... Когда мы пришли к месту швартовки, начальник штаба бригады капитан второго ранга Борис Иванович Скорохватов отдавал последние распоряжения командиру береговой базы:
      - Зарежьте двух самых жирных поросят. Не жалейте свиней!
      - Поросят уже осталось мало, товарищ капитан второго ранга, - словно извинялся командир базы. - Ведь мы ждем еще лодки Колосова, Комарова... А такие лодки, как Щедрина, никогда без победы не возвращаются. Поросят же осталось...
      - Я повторять приказы не люблю, понятно?
      - О чем это они? - спросил я Семенова.
      - А разве ты не знаешь? По традиции на бригаде для экипажа лодки-победительницы в день ее возвращения из похода должно быть зарезано столько поросят, сколько она утопила кораблей. В последнее время "урожай" на потопленные транспорты большой, и у него, - Семенов кивнул в сторону командира базы, - свиней не хватает, вернее, он пытается их экономить, но, как видишь, не удается.
      Мы чуть не опоздали. Подводная лодка уже ошвартовалась, и Васильев на пирсе докладывал командованию о результатах боевого похода.
      Победительницу встречало почти все население Полярного - и военные и гражданские.
      Но вот Васильев закончил рапорт, и его окружили друзья и товарищи, начались поздравления и рукопожатия. Теперь добраться до него сквозь толпу было не так-то легко.
      - А! Яро! Уже вернулся? - Мы обнялись с Васильевым.
      - Братцы, немец буквально озверел, - отвечал Васильев на наши вопросы о последнем походе. - За эти два последних транспорта фашисты высыпали на нас сотни бомб и чуть не утопили.
      - Ну уж! - рассмеялся Лунин. - Вас разве утопишь? У тебя ведь не подводники, а настоящие орлы!
      - Экипаж у нас действительно хороший, но и враг неплохо подготовлен, тем более, что фашисты чуют свой конец и зверски ожесточены...
      Васильев был прав. Ко второй половине 1944 года борьба на северных морских коммуникациях действительно приняла ожесточенный характер. Фашистское командование догадывалось, что на Карельском фронте наша армия готовится к решительным действиям, и поэтому всячески пыталось укрепить свою Лапландскую группировку. Для борьбы с нашими подводными лодками немецки-фашистское командование перебросило на северный театр корабли противолодочной обороны, оборудованные новыми совершенными гидроакустическими приборами. Конвои стали ходить со значительными эскортными силами. На коммуникациях появились также новые немецкие самолеты. Немецко-фашистское командование особенно опасалось наших подводных лодок и авиации, активизировавших свои действия на всем протяжении морских сообщений вдоль побережья Северной Норвегии.
      Правда, неблагоприятные осенние метеорологические условия сильно затрудняли, а иногда даже заставляли прекращать боевые полеты авиации, мешали выходу торпедных катеров и резко снижали эффективность действий подводных лодок. Используя темное время суток, продолжительность которого на Севере в это время года превышает двенадцать часов, а также большое количество якорных стоянок в многочисленных фиордах вдоль всего норвежского побережья, немецко-фашистские конвои в случае опасности могли укрываться в сравнительно безопасных местах. Однако все усилия фашистов были тщетными. Советские военно-морские силы, преодолевая сопротивление врага, уничтожали все больше и больше транспортов и боевых кораблей. Кроме нанесения материального ущерба, эти огромные потери деморализовали врага, нарушали его морские перевозки. В конце концов противник вынужден был отказаться от погрузки и разгрузки транспортов в таких сравнительно хорошо оборудованных портах, как Петсамо и Киркенес, подходы к которым постоянно находились под ударом наших военно-морских сил.
      Взаимодействуя между собой, подводные лодки и авиация наносили врагу невосполнимые потери. Но до окончательного краха гитлеровцев на Севере было еще далеко. Они располагали значительными морскими силами на театре и действовали достаточно активно. Когда дело касалось преследования наших подводных лодок, фашистские корабли гонялись за ними иногда сутками, забрасывая глубинными бомбами целые районы моря.
      Верхняя палуба подводной лодки Васильева была буквально "гофрирована" от близких разрывов глубинных бомб. Прочный корпус имел пробоины, часть боевых механизмов вышла из строя, была искривлена линия валов, повреждены электросеть и магистрали воздуха высокого и низкого давления.
      - Мы вышли навстречу конвою, руководствуясь данными авиации, - рассказывал нам Васильев. - Шли два транспорта в охранении двух эсминцев и восьми охотников за подводными лодками...
      - Ничего себе охранение! - заметил кто-то.
      - Шли они курсом 135 градусов, направляясь к проливу Варде, - продолжал Васильев. - Мы объявили тревогу и начали маневрирование. Атака проходила нормально и не заняла много времени. Охранение нас не заметило, и мы прорвались внутрь внешнего кольца и выпустили торпеды - сперва по головному транспорту, а затем, Отвернув на 18 градусов влево, дали второй залп - по второму. В момент второго залпа мы, вероятно, были засечены. Атаковавшие нас охотники сбросили первую серию глубинных бомб.
      - Как тонули транспорты не удалось увидеть? - спросил я.
      - Любопытство-то нас и подвело. Почти одновременно с первыми бомбами были слышны взрывы торпед. Я решил поднять перископ и посмотреть на результат атаки. Один из транспортов лег на правый борт, а второй уходил под воду кормой. Однако поднятый на несколько секунд перископ оказался хорошим ориентиром, и нам пришлось дорого заплатить за свое любопытство. Катера атаковали нас немедленно. Они-то и причинили нам основные повреждения. Два отсека получили пробоины и стали заполняться забортной водой. Мы боялись, что не сумеем устранить повреждения, не удержим глубину... К счастью, мы справились с повреждениями.
      - По-моему, не два, а все отсеки у вас имели пробоины, - поправил подошедший к нам флагманский механик бригады Иван Коваленко. Он уже успел проверить все отсеки подводной лодки и теперь шел вместе с рабочими судоремонтных мастерских доложить командованию свои соображения о плане форсированного ввода в строй поврежденного корабля.
      - Я говорю о первоначальных повреждениях, - усмехнулся Васильев. Остальные пробоины были получены потом. Нас ведь преследовали и бомбили в течение 28 часов...
      - Кончайте митинговать! - услышали мы голос контр-адмирала Колышкина. Он проводил вице-адмирала Николаева и сопровождавших его лиц в штаб флота и возвращался на бригаду. - Командиру надо отдохнуть. А вы почему здесь? комбриг вдруг заметил меня: - Марш в каюты! Приведите себя в порядок, а потом будете травить дальше. Времени еще хватит...
      И мы стали расходиться. Васильев и я пошли в сторону жилых корпусов бригады. Большинство офицеров также направилось вслед за нами вверх по уже знакомому деревянному помосту. Но, дойдя до береговых учреждений бригады, мы остановились у обелиска с фигурой матроса высотой в два человеческих роста.
      Нахмурив лоб, матрос с биноклем в руках и автоматом через плечо всматривается в морскую даль. Грудь его украшает орден Отечественной войны. Ниже, на гранитном постаменте, изображена гибель вражеских кораблей от метких торпед советских подводников.
      - Что это за памятник? - спросил я приятеля.
      - Это... памятник погибшим подводникам, - объяснил Васильев. - Мы сами построили его силами бригады.
      - А из какого материала он сделан? - Гранит, сталь, чугун и Железобетон.
      - А у англичан памятники погибшим подводникам вы видели? - спросил меня кто-то из мгновенно собравшихся вокруг нас.
      - Откровенно говоря, я не слышал, чтобы за время этой войны погибла хотя бы одна английская подводная лодка. Видимо... и памятники не нужны...
      - Товарищ Васильев! Иосселиани! - прервал меня словно подкравшийся к нам Скорохватов. - Комбриг ведь вам уже сделал замечание! Через два часа, в восемнадцать ноль-ноль, доложите мне лично о том, что вы и ваши экипажи помылись в бане, подстриглись, побрились... вообще привели себя в полный порядок. Идите исполнять!
      Коротко ответив "есть", мы почти бегом направились в сторону жилого корпуса, а в назначенное время постучались в кабинет начальника штаба бригады и доложили, что его приказание выполнено.
      - Вот теперь можете рассказывать и разговаривать, с кем хотите и сколько хотите, - хитро улыбнулся Скорохватов. - Только сначала я сам с вами побеседую. Садитесь! - он указал на стулья, расставленные вокруг его громадного стола с многочисленными морскими картами.
      Начальник штаба беседовал с нами очень обстоятельно, спрашивая у нас о каждой детали, каждой мелочи, касавшейся поведения и действий экипажа и боевых механизмов в море. При этом он делал какие-то пометки в своем "колдуне". Наш разговор затянулся и закончился только тогда, когда командир береговой базы доложил по телефону, что ужин в честь экипажа лодки-победительницы готов. Скорохватов положил трубку и обратился к Васильеву:
      - Идите приглашайте гостей и ведите экипаж в столовую.
      - Есть! - Васильев быстро направился к двери.
      - Вы забыли пригласить Иосселиани! - крикнул вслед убегавшему Васильеву начальника штаба.
      - Прошу прощения, - обратился Васильев к Скорохватову, - прежде всего разрешите пригласить вас...
      - То-то же, - рассмеялся Скорохватов, - конечно, разрешаю, большое спасибо.
      После ухода Васильева начальник штаба долго еще расспрашивал меня, и стрелка часов подходила уже к девяти, когда мы, наконец, отправились в столовую.
      Очередную победу подводной лодки, как обычно, северяне праздновали с большой пышностью. Для экипажа был устроен торжественный ужин, на который наряду с офицерами соединения подводники пригласили и представителей рабочих судоремонтных мастерских, с которыми в дни войны они привыкли делить радости побед и горечь неудач.
      Вечер, или, как его именовали северяне, "поросенок", ничем не отличался от многих других вечеров, на которых чествовали победителей. Все столы в столовой сдвигались в один общий в форме буквы "П". В центре, на самом почетном месте, садился командир подводной лодки-победительницы. Слева от него обычно сидели командир бригады и начальник политотдела, справа - командир дивизиона. Матросы, офицеры и рабочие рассаживались кто где хотел. А так как мы со Скорохватовым немного опоздали, нам довелось сесть в самом конце стола, на правом крыле. Рядом со мной оказался веселый и остроумный матрос Иван Куйпока.
      На "поросенках" северян строго соблюдались установившиеся традиции. Традиционным был и тост командира бригады.
      - Товарищи подводники! Позвольте мне еще раз поздравить вас с превосходной победой над кораблями нашего лютого врага - германских фашистов, - начал Колышкин свою речь. - Ваша победа является нашей общей победой, победой всей бригады и героической команды уважаемого Никодима Ивановича...
      При упоминании имени Никодима Ивановича подводники дружно зааплодировали.
      - Кто такой Никодим Иванович? - опросил я Куйпока.
      - Никодим Иванович? О-о! Это вот он, - Куйпока показал на довольно пожилого человека, сидевшего напротив Колышкина. - Комбриг официальничает, а так мы его называем просто: дядя Никодим.
      - На Черном море у нас был такой же замечательный бригадир - Ефим Ефимович.
      - Что вы! Другого такого нигде не сыскать. Вы посмотрите только: ему больше шестидесяти лет, он еще Советскую власть завоевывал, в Красной гвардии служил, еще до войны на пенсию ушел, а началась война - сразу же вернулся на работу. "Давай бригаду!" - говорит. И какой строгий бригадир! Все планы перевыполняет. А качество ремонта! Залюбуешься!
      - И Ефим Ефимович такой же...
      - Вы извините, конечно, - горячился матрос, - дядю Никодима знают все, равного ему нет. Уж какие искалеченные в боях подводные лодки его бригада "вылечивает"... Вы, наверное, видели нашу лодку. Так вот, дядя Никодим и его бригада, я уверен, за неделю ее отремонтируют...
      - Не в дяде Никодиме или Ефиме Ефимовиче дело, - заметил Скорохватов, который слышал наш разговор, - Дело в рабочем классе в целом, а не в отдельных самородках. Дело в старых опытных рабочих-коммунистах. Не только у нас, на бригадах подводных лодок, на всех фабриках и заводах страны молодежь учат, ведут ее к победе именно такие благородные люди, старая рабочая гвардия...
      - Товарищи, выпьем за боевые успехи наших новичков, - предложил тост начальник политотдела. - Сегодня в нашу семью северных подводников вступила новая подводная лодка "В-4". Экипаж этой лодки прибыл к нам с Черного моря. Наша с вами задача состоит в том, чтобы окружить их дружеской заботой и вниманием. И они легко освоятся с нашим морским театром. Пожелаем нашим черноморцам быстрее "акклиматизироваться" и порадовать нас боевыми успехами!
      Последние слова начальника политотдела подводники Встретили громкими аплодисментами и возгласами одобрения.
      После ужина начались танцы под духовой оркестр. Было уже далеко за полночь, когда я, распрощавшись с товарищами, вышел из столовой и направился к себе - спать.
      В первый же день службы на бригаде подводных лодок в городе Полярном я ощутил атмосферу той особой спаянности и дружбы, которые были так характерны для всего молодого Северного флота.
      Черноморцы на Севере
      Вся деятельность Северного флота была подчинена одной великой цели разгрому гитлеровской военной машины.
      На заводах и верфях, в мастерских и учреждениях, на кораблях и вспомогательных судах - всюду люди работали не покладая рук, не щадя своих сил.
      Много и настойчиво трудились и подводники.
      Советские подводники никогда не считали, что с развитием средств противолодочной борьбы подводная опасность в какой-то степени исчезла или по крайней мере отошла на задний план. Мы были уверены, что хорошо подготовленная к боевым действиям подводная лодка является, как и в прошлом, грозным оружием не только в борьбе с торговым судоходством, но и с военными кораблями врага.
      Изо дня в день, в течение долгих месяцев, упорно и настойчиво мы тренировались в маневрировании кораблем, в применении оружия, в использовании механизмов. Кроме того, мы, бывшие черноморцы, должны были пройти специальный курс обучения для действий в северных водах и сдать соответствующий экзамен.
      - Ну, черноморцы, - объявил нам после экзаменов Трипольский, - вы превзошли мои ожидания... Теперь я вижу, что вы приехали не в трусиках со своего курортного моря и готовы воевать и в наших северных условиях...
      Подводники повеселели.
      - Курс на базу! - скомандовал после небольшой паузы Трипольский, вытирая потное лицо. - Хватит вас мучить. В базе примите запасы, отдохните немного и... айда воевать!
      Личному составу лодки было дано два дня отдыха.
      На Северном флоте в те дни начались бои за Печенгу. По всему было видно, что война близятся к концу, и те, кто не бывал в боевых походах, стремились во что бы то ни стало попасть на уходящие в море подводные лодки. Ко мне обращались многие с просьбой взять их в очередной поход, но таких настойчивых, как матрос-экспедитор Виктор Паша, я не видел. Он был первым, от кого я узнал, что мне и моему экипажу вручается советская подводная лодка современной конструкции взамен устаревшей английской, и я не мог отказать ему в его просьбе.
      Во второй половине Великой Отечественной войны мои земляки, трудящиеся Сванетии, собрали средства на постройку подводной лодки и, когда корабль вступил в строй, обратились к Верховному Главнокомандованию с просьбой поручить командовать им мне.
      Свою преданность советской Родине сваны доказали в тяжелые дни вторжения гитлеровцев на Кавказ. Когда фашистские горноальпийские части сделали попытку прорваться в Абхазию, путь им преградили отважные горцы.
      Вскоре фронт отодвинулся от гор Сванетии, и те, кто был уже неспособен носить оружие, решили внести посильную лепту в оборону страны.
      Подводная лодка получила название "Советская Сванетия", и мы уходили на ней в свой первый боевой поход.
      - Разрешите, товарищ командир! - просунулась в дверь вихрастая голова матроса.
      - Войди, Паша. - Чем могу быть полезен?
      - Хочу вас попросить... - мялся матрос.
      - Взять в море, что ли?
      - Да, взять, иначе... прямо хоть пропадай...
      - Почему же так? Если все, кого не берут в море, должны пропадать, как же тогда воевать?
      - Я матросом считаюсь, форму ношу, а в море не пускают... письма все разношу. Что я за матрос? Помогите, товарищ командир...
      - Не спится в базе? - отговаривал я. - Разве на берегу плохо? Бомб нет, мин тоже. Шагай себе на здоровье по деревянным тротуарам, разноси письма.
      - Я же ни разу не был в море, товарищ командир... А ведь я немножко и фотографирую, могу быть вроде фотокорреспондента. Мечтаю заснять ночной взрыв торпеды и потопление транспорта...
      - Все не могут быть подводниками, кто-нибудь и на берегу должен оставаться, - убеждал я Пашу. - Потом, учти, война кончается... погибать сейчас особенно грустно... Потопим транспорт, нас, конечно, станут преследовать. Кто знает, чем это кончится... Подумай еще раз и потом приди ко мне.
      - Есть, товарищ командир! - обрадовался матрос. - Когда разрешите зайти?
      - Не раньше, чем завтра, - рассмеялся я. - Имей в виду, я еще ничего не обещал.
      Назавтра Паша явился ранним утром, и мне пришлось уступить. По моему ходатайству командование разрешило взять его помощником кока. Эта специальность ему подходила. Одновременно он должен был помогать выпускать боевой листок.
      Вечером, накануне выхода в море, в клубе бригады для нашего экипажа давали концерт. Однако, к моему удивлению, перед началом концерта в клубе оказалось немногим более десяти человек. В кубрике на берегу тоже не было наших людей. Я пошел на подводную лодку, находившуюся у пирса в полумиле от клуба.
      Спустившись в центральный пост, я встретился со старшиной группы электриков. В рабочей форме, с переносной электролампой в руках, он спешил в отсек.
      Здесь же возился с механизмами усатый Костенко.
      - Почему не идете на концерт?
      - На концерт я усих погнав, - ответил старшина.
      - А сами почему здесь?
      - Я проверяю механизмы, днем не успев... Старшина долго доказывал, что ему никак нельзя идти на концерт, что перед боевым походом нужно все проверить.
      Когда я, наконец, заставил людей покинуть подводную лодку и вышел на пирс, меня встретили командир бригады контр-адмирал Колышкин и капитан первого ранга Трипольский. Они сообщили, что обстановка изменилась и подводная лодка должна выйти в море ранее намеченного срока.
      - Это к лучшему, Ярослав Константинович, раньше кончим войну, - улыбнулся контр-адмирал.
      О Колышкине на флоте ходили легенды. Он первым из подводников-североморцев был награжден Золотой Звездой Героя Советского Союза. Коренной волжанин, сын крестьянина, он начал трудовую Жизнь мальчиком в кожевенной лавке. Потом сбежал от хозяина и поступил на нефтяную баржу. Зимой, когда баржа стояла в затоне, он жадно учился, много читал. Позже по комсомольскому набору попал на флот. Годы, проведенные на Севере, сделали его знатоком этого сурового края. Не было случая, чтобы вновь назначенного командира подводной лодки контр-адмирал не опекал во время его первого боевого выхода.
      Строгий начальник, Иван Александрович всегда являлся желанным собеседником для матросов, старшин и офицеров, которые видели в нем не только командира, но , и воспитателя и друга.
      Вместе с Колышкиным и Трипольским я был вызван к командующему флотом адмиралу Головко для получения особых указаний.
      Когда мы после непродолжительной беседы с адмиралом вернулись на пирс, Глоба доложил о готовности корабля к выходу.
      Колышкин и Трипольский обошли все отсеки, побеседовали с матросами и старшинами. Затем экипаж был собран во втором отсеке, и Колышкин обратился к нам с короткой напутственной речью.
      - Ваш выход, - говорил он, - совпадает с днем, когда столица нашей Родины Москва будет салютовать доблестным войскам Карельского фронта, кораблям и частям Северного флота, овладевшим сегодня старинной русской крепостью Печенга. Вы будете добивать убегающего врага. Киркенес еще не взят нашими войсками. Его начнут штурмовать, когда вы будете на боевой позиции. Не выпускать ни одного живого фашиста из баз - вот ваша задача. Нарушать вражеские коммуникации! Топить все корабли врага!.. Желаю успеха! Ждем вас с победой!*
      - По местам стоять, со швартовов сниматься! - скомандовал я, как только Колышкин, Трипольский и сопровождавшие их офицеры штаба сошли на пирс.
      Мой помощник Глоба, теперь уже капитан-лейтенант, подал команду на руль:
      - Право на борт!
      Подводная лодка, дрогнув, начала разворачиваться. Заработали дизели, и мы двинулись в Баренцево море.
      Постоянные штормы и плохая видимость требуют от моряков, плавающих в суровом Баренцевом море, большого напряжения и выносливости. И тем не менее трудно передать словами то ощущение, которое охватило меня, когда мы вышли на широкие просторы этого грозного моря. Я стоял на мостике и не отрываясь смотрел на свинцово-черные злые волны, разбивавшиеся о нашу лодку.
      Из центрального поста сообщили, что радисты принимают приказ Верховного Главнокомандующего об освобождении Печенгской области. Текст приказа был передан по отсекам подводной лодки. Весь наш экипаж с радостью узнал об, освобождении последнего кусочка родной земли.
      - Ну что, Трапезников? - шутливо обратился я к матросу. - Кто из нас прав? Говорил я, что мы до конца войны успеем еще совершить боевой поход? Помните?
      - Помню, конечно! - заулыбался матрос. - Вы еще сказали тогда, что утопим... транспорты...
      - А как же? Зачем же мы идем на позицию в такую даль? Или вы хотите сказать: "Не говори гоп, пока не перепрыгнешь?" Я вам отвечу: "А когда перепрыгнешь, незачем и гоп кричать".
      - Вовремя надо прыгать, а не кричать!
      Все в отсеке с интересом прислушивались к нашей беседе.
      Боевая позиция, на которую шла лодка, была у мыса Нордкин - самой северной оконечности европейского континента. Вражеские суда не могли обойти этот район. Они старались, где это было возможно, проходить внутри фиордов, в шхерных районах, узкостях, затруднявших действия советских подводных лодок. Наиболее опасные места фашистские суда проходили ночью и в непосредственной близости от берега.
      Высокие скалистые берега служили хорошей маскировкой для кораблей. На темном фоне, особенно если луна светила со стороны берега, очень трудно было заметить даже большие транспорты и. корабли.
      Первый день маневрирования не дал результата. Мы не обнаружили ни транспортов, ни других каких-либо вражеских судов. Не было видно признаков жизни и на суше. Побережье словно вымерло. Почти над самым перископом хмуро нависали крутые скалы Нордкин.
      За день подводного маневрирования нам удалось просмотреть и изучить всю береговую черту района позиции.
      С наступлением темноты мы, как обычно, всплыли в надводное положение и продолжили поиск над водой.
      Вахтенный офицер, два сигнальщика и я, не отрываясь ни на секунду, "шарили" своими "ночниками" по мглистому горизонту. Однако на визуальное обнаружение вражеских судов было мало шансов. Видимость не превышала полутора десятков кабельтовых, а временами была и меньшей. Это означало, что практически мы были не в состоянии контролировать даже одну треть отведенного нам района боевой позиции. В этих условиях мы снова, как некогда на Черном море, полагались на нашего корабельного "слухача" Ивана Бордок.
      За время пребывания в Англии Бордок не только не отстал от современного уровня подготовки, но и сумел улучшить и усовершенствовать методы своей работы с приборами. Он целыми днями просиживал в гидроакустической рубке еще не принятой от англичан подводной лодки, прислушиваясь к шумам от кораблей в базе.
      Англичане серьезно считали, что он готовится на всемирный конкурс гидроакустиков.
      Такое отношение к делу не замедлило принести свои плоды.
      Было четыре часа сорок семь минут, когда из центрального поста доложили: "По истинному пеленгу двадцать семь шум винтов большого судна. Идет влево!"
      На двадцать четвертой минуте стал вырисовываться силуэт одинокого танкера, шедшего, судя по густо валившему из трубы дыму, форсированным ходом.
      Я скомандовал ложиться на боевой курс, и лодка сделала двухторпедный залп с дистанции около пяти кабельтовых. Но прошло несколько минут, а взрыва не последовало. Противник, видимо, так и не знал, что по нему только что были выпущены торпеды.
      - Оба полный вперед! - до боли сжав зубы, подал я новую команду.
      Подводная лодка снова устремилась в атаку, В шесть часов двадцать минут мы снова сумели занять позицию и выпустили две торпеды из носовых торпедных аппаратов.
      Дистанция залпа была не более пяти кабельтовых, но увы!.. Торпеды опять не попали в цель. На этот раз мне удалось заметить, что торпеды прошли по носу танкера.
      Стало ясно, что скорость противника была меньшей, чем мы полагали. Четыре боевые торпеды были израсходованы зря... Но у нас оставались еще две не выпущенные торпеды, и я решил попытаться еще раз выйти в атаку.
      К сожалению, момент был упущен: скорость подводной лодки не позволяла догнать противника и занять позицию для залпа. Да и танкер, как мне показалось, уже обнаружил присутствие советской подводной лодки и увеличил скорость хода.
      Оставалось рассчитывать только на какое-нибудь изменение обстановки. Более всего я надеялся на то, что за мысом Нордкин танкер повернет в сторону берега, направляясь на Ла-фьорд.
      Двенадцать следующих минут мы соревновались с танкером в скорости. Но танкер довел свою скорость до предельной и прошел мыс Нордкин, не повернув в сторону берега.
      Втайне я еще на что-то надеялся, и мы продолжали преследовать танкер.
      Вдруг все находящиеся на мостике заметили, что дистанция между лодкой и танкером стала сокращаться, Противник явно уменьшил ход. Это ничем не могло быть оправдано, но факт был налицо, А вскоре танкер начал-таки поворачивать в сторону берега.
      Я тут же скомандовал "Право руля!", и лодка немедленно легла на боевой курс. Через две минуты был дан залп с дистанции трех кабельтовых.
      За все двадцать восемь боевых атак, в которых мне приходилось участвовать в дни Великой Отечественной войны, ни одна из сорока двух торпед, выпущенных по моей команде "Пли", не приносила столько волнении, сколько принесла эта последняя. С нетерпением ждали результатов атаки и остальные подводники.
      Над танкером поднялся громадный водяной столб, и густей черный дым окутал судно.
      Подводная лодка легла уже на курс отхода и дала полный ход, когда раздался новый сильный взрыв. Нас изрядно тряхнуло. Там, где находился танкер, мы увидели огненный столб высотой метров сто.
      А мы спешили уйти подальше от берега, чтобы погрузиться на большую глубину и перезарядить торпедные аппараты.
      На мостике появился Паша с фотоаппаратом.
      - Ну как, Паша, успел сфотографировать что-нибудь? - спросил я.
      - Нет, - огорченно ответил матрос, - меня прогнали с мостика... мешал.
      - Кто прогнал?
      - Старший помощник. Говорит: и без тебя тут хватает...
      - Ну, ничего, - успокоил я матроса, - в следующий раз прикажу, чтобы тебе дали возможность сфотографировать ночной торпедный взрыв. Сегодня взрыв был какой-то... невыразительный, ты все равно не успел бы его снять...
      - Да он и другой раз не снимет, - вмешался Глоба.
      - Почему? - удивился я.
      - Да здесь же позировать никто не будет, а работать быстро он не может... Ползает, как медуза...
      - Нет, товарищ капитан-лейтенант, с аппаратом я работаю быстро.
      - Ну, посмотрим, как ты работаешь, - решил я положить конец спору, завтра или послезавтра еще кого-нибудь встретим, атакуем, а ты снимай.
      На следующий день действительно встретили немецко-фашистский конвой.
      Накануне вечером мы получили радиограмму, извещавшую, что из Бек-фьорда вышел конвой в составе пяти транспортов, трех эскадренных миноносцев и нескольких малых судов.
      По нашим расчетам, он должен был подойти к нашей позиции около пяти часов утра.
      Мы начали готовиться к бою...
      Ночь была темная. Сильная зыбь мешала работе гидроакустика. Северо-восток, откуда мы ожидали появления противника, затянуло туманом. Видимость упала до нескольких кабельтовых.
      Ранним утром мимо самого носа нашей лодки неожиданно пронесся на полном ходу вражеский эскадренный миноносец. Волнением лодку сильно подбросило. Но с корабля нас не могли заметить, так как мы находились на фоне высоких скалистых гор.
      Я понял, что мы не сумели своевременно обнаружить конвой. И это могло кончиться печально. Справа от нас двигалась армада кораблей: четыре транспорта в сомкнутом строю следовали один за другим, за ними шло много мелких судов. Эскадренный миноносец, жертвой которого мы чуть было не стали, шел головным на большой скорости.
      - Оба полный назад! - скомандовал я вслед за объявлением боевой тревоги.
      Я успел хорошо рассмотреть передний транспорт пассажирского типа водоизмещением 10-12 тысяч тонн. Его плохо затемненные иллюминаторы были отчетливо видны на близком расстоянии.
      - Аппараты! Пли! - раздалась команда, когда форштевень первого транспорта достиг линии прицеливания. И торпеды понеслись по курсу подводной лодки.
      Одна из них взорвалась у борта первого транспорта в районе фок-мачты. Пожар мгновенно охватил судно, которое на наших глазах переломилось пополам.
      Но вот раздался новый взрыв. Это вторая торпеда попала в другой транспорт - третий в строю вражеских судов. Взрыв оказался еще более сильным. Горящие обломки судна, взлетевшие на большую высоту, падали в воду. А еще через несколько минут судно исчезло под водой.
      Зарево от взрывов следующих двух торпед, попавших в цель, было таким ярким, что на подводной лодке капитана третьего ранга Каланина, находившейся в двадцати двух милях от мыса Нордкин, хотели было сыграть "срочное погружение", чтобы не быть замеченными береговыми постами наблюдения. Другая наша соседка (лодка капитана третьего ранга Колосова), находившаяся в семнадцати милях от нас, тоже видела зарево. В ее вахтенном журнале было записано: "По пеленгу 240 градусов две шапки пламени на горизонте".
      Немудрено, что мы были обнаружены. Многочисленное охранение корабля (количество судов точно нам так и не удалось установить) бросилось в атаку на нас. А головной миноносец, как докладывал сигнальщик, открыл по лодке артиллерийский огонь. Проверить правильность доклада я не успел. Подводная лодка приближалась к берегу задним ходом и каждую минуту могла налететь на камни.
      - Всё вниз! Срочное погружение!
      Находившиеся на мостике кубарем скатились вниз. Через несколько минут мы были на глубине 55 метров. - Слева сорок шесть шум винтов приближается! послышался голос Бордока.
      Я подал команду на уклонение, но в этот момент раздались взрывы первой серии глубинных бомб, ложившихся по левому борту подводной лодки. Противник, очевидно, бомбил наугад, не имея с нами гидроакустического контакта.
      Подводники, хорошо знавшие цену бомбовому преследованию, казалось, были спокойны, только Паша не на шутку заволновался. Широко раскрыв свои круглые карие глаза, он озирался по сторонам, словно просил помощи.
      - Что, струхнул немножко? - тихо посочувствовал ему Поедайло. - Ничего, это со всеми бывает... а потом проходит. Бомбы далеко Падают... Вот рыбу жалко.
      - Какую рыбу?
      - Как какую? Треску. Они ведь ее глушат...
      - А-а! - махнул рукой Паша. - Черт с ней, с рыбой! Новая серия бомб разорвалась не ближе первой.
      - Ближе! - вырвалось у Паши.
      - А наш фотокорреспондент застрял в центральном? - сделал я вид, будто только сейчас заметил матроса.
      - Вы почему не в своем отсеке? - набросился на Пашу Глоба.
      - Меня... меня не пустили. Мешаешь, говорят... Бомбы, очевидно, почтой одновременно брошенные с двух кораблей, немного тряхнули корпус подводной лодки.
      - Расстояние до бомбящих миноносцев превышает десять кабельтовых, доложил Бордок, - по курсовому сто три и сорок левого борта удаляются быстро! Другие шумы не прослушиваются!
      - Видишь, даже удаляются, - возобновил я прерванный разговор. - Ну, а как твой снимок, Паша? Взрывы были хорошие!
      - А-а! - махнул он рукой и чуть не разрыдался. - Уронил аппарат за борт...
      - Так ведь ты его на ремне носил!
      - Когда взорвались торпеды, я не помню, что я сделал... Только аппарат вместе с футляром упал за борт...
      - Ничего, ничего, это бывает по первому разу, - вмешался Поедайло, наклонившийся над журналом записи событий, - потом проходит...
      Кто-то прыснул. Вероятно, этот рассказ рассмешил бы и других, но новые и довольно близкие разрывы отвлекли наше внимание от матроса.
      - Охотники! Приблизились неожиданно справа! Сейчас отвернули, удаляются по корме! - сообщил Бордок.
      - Здесь у них база, - вслух рассуждал я, - пошли в сторону кормы, значит, они тоже бомбят наугад и считают нас где-то сзади...
      Преследование длилось четыре часа. Мы отделались только несколькими разбитыми электрическими лампочками - этими первыми жертвами глубинных бомб.
      Оторвавшись от врага, лодка с наступлением утра всплыла в надводное положение, и мы увидели густой слой нефти, расплывшейся по поверхности моря. Это было все, что осталось от транспортов.
      Так, закончили мы свой последний поход в дни Великой Отечественной войны.
      Вместо послесловия
      После окончания войны прошло много лет. Как-то перед выходом в море я решил просмотреть накопившуюся корреспонденцию.
      Но лишь только я сел за стол, как в каюту осторожно, но довольно настойчиво кто-то постучал. Затем открылась дверь, и вошел лейтенант в новеньком обмундировании.
      - Товарищ капитан первого ранга, - по-детски звонким голосом доложил он, лейтенант Василий Федорчук представляется по случаю назначения на должность штурмана подводной лодки "Окунь" вверенного вам соединения.
      Что-то в скуластом, обветренном лице молодого лейтенанта показалось мне знакомым, но я никак не мог припомнить, где я встречал этого человека.
      И как бы отвечая на мой внимательный взгляд, лейтенант полушепотом подсказал:
      - Васю... помните?
      - Вася! - схватил я лейтенанта за плечи. - Да ты орел!.. Рассказывай, немедленно рассказывай о себе! Как учился, где был с тех пор?..
      - После ухода вашего... нашего экипажа, - запинаясь, начал лейтенант, - на второй же день прибыл новый экипаж. Меня снова приютили, и я ходил с ними в походы... Однажды меня встретил адмирал Болтунов. Он спросил, кто я и откуда, и приказал отправить меня в нахимовское училище. Окончил его. Потом приняли в Высшее военно-морское училище - и вот... лейтенант, прислан в ваше распоряжение.
      - А почему ни разу не давал о себе знать? И тебе не стыдно? Остальные "малюточники" все пишут, - хоть изредка, но пишут.
      - Я очень хотел, товарищ капитан первого ранга, но стеснялся. Думал, и без меня у вас много дел... Зачем же мешать. Об остальных я тоже кое-что знаю. Вот у меня газета сохранилась, - Вася вытащил из кармана и протянул мне тщательно сберегаемую газету, - здесь Указ Президиума Верховного Совета СССР... Вот: "За высокие трудовые показатели награжден... Фомагин Иван Григорьевич"...
      - Знаю! Я поздравлял его и получил от него ответ. А о других товарищах ничего не знаешь?
      - Еще я читал: Костя, электрик, - Герой Социалистического Труда. Слышал, что Гудзь и Терлецкий стали офицерами.
      - Газеты нерегулярно читаете, товарищ лейтенант! - сказал я строго, но тут же не сдержал улыбку.
      - Да, все списки награжденных... конечно, некогда... учеба, требования большие.
      - Да, требования... правильные, садитесь! - я показал лейтенанту на диван и стал убирать со стола бумаги, которые так и не успел просмотреть. - После того как отгремели последние орудия на фронте, большая часть наших "малюточников" демобилизовалась. Расставаясь, мы договорились: работать на мирном фронте по-боевому и друг друга не забывать. И надо сказать, что договор выполняется вполне удовлетворительно. На трудовом фронте отличились многие: Николай Зуб, Константин Щекин... Трапезников со своей женой, помнишь - Тинико?
      - Так точно, помню! Я слышал, они поженились?
      - Да. И выращивают обильные урожаи. Наш "слухач" Иван Бордок выдвинут на должность секретаря райкома партии в Днепропетровске. Каркоцкий посвятил себя благородному делу воспитания подводников. Отмечен наградой А помнишь Василия Харитоновича Мисника? - Директор совхоза.
      - Здорово!
      - Так и все остальные. Вадим Поедайло со своей Оксаной в колхозе под Одессой. Пишут, что в этом году будут участвовать в сельскохозяйственной выставке.
      - Молодцы! - искренне радовался Федорчук.
      - Только нашей с вами работы пока что не видно.
      - Да, конечно... не видно, - неуверенно подтвердил лейтенант.
      - И не надо, чтобы ее было видно. - Закончив укладывать бумаги, я стал прохаживаться по каюте. - Наша с вами задача: совершенствовать оружие, осваивать опыт минувшей войны овладевать новым оружием, новыми приемами применения его в бою.
      - Да, если будет война...
      - Но нам с вами надо быть готовыми к ней в любую минуту. Пока мир разделен на два лагеря, вероятность войны ни в коем случае нельзя считать устраненной. Порох всегда надо держать сухим, понятно?
      - Это-то, конечно... так точно, товарищ капитан первого ранга!
      - А раз это так, нам с вами надо учиться, учиться и учиться. Современные подводные лодки совсем не такие, на которых мы с вами плавали когда-то. Оружие на них тоже другое, иными стали и тактико-технические возможности. Тогда мы с вами воевали против отдельных транспортов и конвоев в море, а современные лодки могут бороться не только с кораблями в море, но и против крупных стратегических береговых объектов врага. Если даже эти объекты расположены в глубине континента, современные подводные лодки могут их с успехом разрушать и уничтожать своим сверхмощным и дальнобойным оружием. Понятно?
      - Так точно, понятно!
      - А когда существует новое мощное подводное оружие, боевая подготовленность личного состава приобретает еще большее значение. Как бы ни был технически оснащен корабль, решающая роль остается за людьми, управляющими техникой. Если люди плохо знают свое оружие, им ничто не поможет. И, наоборот, если люди хорошо овладели современным оружием, они непобедимы.
      - Товарищ капитан первого ранга, разрешите доложить! - в дверях появился дежурный соединения. - Все корабли подняли сигналы о готовности к выходу! Сейчас без десяти семь.
      Приняв доклад, я отпустил дежурного офицера и снова обратился к молодому штурману.
      - Идете на подводную лодку. Через десять минут выходим в море.
      ...Покинув базу, подводные лодки выстроились в кильватерную колонну и, покачиваясь на пологой волне, направились в районы боевой подготовки.