Этот рослый, импозантный, со вкусом одетый немец был личным переводчиком у Гитлера и Риббентропа. Занимая место у свидетельского пульта, он смотрит на скамью подсудимых и встречается взглядом со своим бывшим шефом. В глазах Риббентропа мольба. Повышенное внимание проявляют к Шмидту и другие подсудимые, особенно Нейрат, у которого он тоже служил в свое время. А еще раньше Шмидту довелось работать с германскими канцлерами Мюллером и Брюнингом, с министром иностранных дел Штреземаном.

Придворный переводчик дает присягу говорить трибуналу только правду. И хотя Риббентроп имел уже возможность убедиться, чего стоит эта клятва, когда ее приносят гитлеровцы, на этот раз его бросает в жар. Уж слишком много Шмидт знает о нем такого, что никак не хотелось бы обнародовать на суде.

30 августа 1939 года, когда Европа доживала последние мирные часы, в Берлин был приглашен для переговоров чрезвычайный уполномоченный польского правительства. Срок его явки Гитлер намеренно установил такой, чтобы он непременно «опоздал».

Вермахт уже изготовился к прыжку на Польшу. Отданы последние распоряжения в соответствии с «планом Вейс». Но Берлин и Лондон все еще продолжают комедию переговоров, в результате которых обе стороны стремятся создать себе дипломатическое алиби, перевалить друг на друга ответственность за развязывание новой мировой войны.

В 24 часа 30 августа английский посол в Германии Гендерсон встречается с Риббентропом. Шмидт присутствовал при этом и дает суду следующие показания:

— Германский министр иностранных дел с бледным лицом, с жесткими губами и пылающими глазами опустился против Гендерсона у маленького стола для переговоров. С подчеркнутой твердостью поздоровался, вынул из портфеля обширный документ и стал читать...

Это были условия, на которых Германия согласилась бы «мирно урегулировать конфликт» с Польшей. Риббентроп намеренно быстро читал их, настолько быстро, что невозможно было не только записать, но даже запомнить прочитанное. Передать же Гендерсону текст меморандума рейхсминистр категорически отказался.

Это удивило даже видавшего виды Шмидта. Непонимающими глазами он смотрит на Риббентропа: не оговорился ли тот? Или, может быть, ослышался сам переводчик?! Не то и не другое. Риббентроп еще раз повторяет, обращаясь к Гендерсону: «Я не могу дать вам этот документ».

— После этого я посмотрел на сэра Невилля Гендерсона, — показывает Шмидт. — Я, естественно, ожидал, что он предложит мне перевести этот документ, но Гендерсон не потребовал... Если бы мне было предложено перевести, я делал бы это совсем медленно, почти диктуя текст, предоставив возможность английскому послу записать не только общие положения, изложенные в документе, но и все детали германских предложений... Однако Гендерсон не реагировал на мое выражение лица. Беседа скоро закончилась, и события пошли своим чередом...

Ровно через двадцать четыре часа после этой встречи Германия напала на Польшу. А еще три дня спустя германо-польская война стала перерастать в мировую — в нее вступили Англия и Франция.

— Утром третьего сентября, — продолжает Шмидт, — между двумя и тремя часами из английского посольства позвонили в имперскую канцелярию... Английский посол получил инструкции от своего правительства, в соответствии с которыми он должен был точно в девять часов утра сделать министру иностранных дел очень важное сообщение... Риббентроп ответил, что сам он не может иметь беседу в такое время, но уполномочивает сотрудника министерства иностранных дел, в данном случае меня, принять вместо него это сообщение английского правительства...

Совершенно очевидно, что Риббентроп ни во что не ставил свои последние переговоры с Гендерсоном и заинтересован был лишь в том, чтобы прикрыть дипломатическим фиговым листком уже завершенную германским генеральным штабом подготовку к нападению на Польшу. Умственных ресурсов Риббентропа вполне хватило на то, чтобы понять, что и Гендерсон с добросовестностью чиновника стремится только создать впечатление, будто Великобритания хочет избежать войны. Именно поэтому рейхсминистр с такой легкостью отказался встретиться с послом государства, объявляющего состояние войны с Германией, а посол с не меньшей легкостью согласился вести переговоры с... переводчиком. По этим же причинам тремя днями раньше Риббентроп отказался передать Гендерсону текст германских предложений, а Гендерсон и глазом не моргнул, чтобы Шмидт перевел ему этот текст.

Хорошо известно, что преступник-рецидивист опаснее человека, впервые совершившего преступление. В то же время рецидивиста разыскать легче, если он скрылся. Легче потому, скажут вам криминалисты, что рецидивист, как правило, имеет свой «преступный почерк» — характерные только для него приемы совершения преступлений повторяются. Эта повторяемость приемов нередко и помогает напасть на след.

Риббентроп уподобился рецидивисту: приемы его вероломной дипломатии время от времени повторялись.

Вспомним опять 13 марта 1939 года. Через несколько часов Чехословакия как самостоятельное государство перестанет существовать. В этих условиях нетрудно было предположить, что оставшиеся в Праге министры захотят связаться с германским послом и через него — с Риббентропом. На сей случай Риббентроп телеграфирует своему послу в Праге: «Я должен попросить вас и других членов посольства принять меры к тому, чтобы чешское правительство не могло связаться с нами в течение ближайших нескольких дней». Речь, конечно, шла именно о тех неполных двух днях, в течение которых в Берлине насиловали Гаха, заставляя его собственной рукой подписать смертный приговор Чехословакии.

Прошло полгода. Наступили дни польского кризиса. И опять тактика Риббентропа сводится к тому, чтобы лишить польского посла возможности в критические часы, предшествовавшие нападению Германии на Польшу, прибыть к нему для переговоров.

3 сентября 1939 года английский посол требует у имперского министра иностранных дел аудиенции. Риббентроп отлично понимает, что речь пойдет о вступлении в войну Англии и Франции. Но и на этот раз он точно следует своей методе — в решающие минуты уходить от переговоров, чтобы исключить какую бы то ни было задержку, когда германский генеральный штаб в ней не заинтересован. Принять посла Риббентроп поручает переводчику.

Минули еще два года. Наступила памятная для нас суббота 21 июня... Берлин. Унтер-ден-Линден. Советское посольство. Из Москвы утром пришла срочная телеграмма, предписывавшая незамедлительно передать германскому правительству важное заявление.

Сотрудник посольства В. Бережков пытается через чиновников германского МИДа условиться о встрече нашего посла с Риббентропом. Увы, господина рейхсминистра «нет в Берлине». Иоахим фон Риббентроп дал указание именно таким образом отвечать на настойчивые звонки из советского посольства.

В. Бережков вспоминает:

«Из Москвы в этот день несколько раз звонили по телефону. Нас торопили с выполнением поручения. Поставив перед собой настольные часы, я решил педантично, через каждые 30 минут, звонить на Вильгельмштрассе».

Но тщетно. Риббентроп оставался верен себе: до поры, до времени он избегал контактов и переговоров, которые могли повредить германскому генеральному штабу. Потом положение резко изменилось.

«Внезапно, — продолжает Бережков, — раздался телефонный звонок. Какой-то незнакомый лающий голос сообщил, что рейхсминистр Иоахим фон Риббентроп ждет советских представителей в своем кабинете в министерстве иностранных дел на Вильгельмштрассе... Я сказал, что понадобится время, чтобы известить посла и подготовить машину.

— Личный автомобиль рейхсминистра находится у подъезда советского посольства. Министр надеется, что советские представители прибудут незамедлительно...»

Было три часа ночи. Германская армия уже атаковала советскую границу. Фашистские самолеты внезапно обрушили тонны бомб на крепко уснувшие города. Теперь можно было обратиться и к Гаагским конвенциям. Правда, эти конвенции требуют объявлять состояние войны до того, как заговорят пушки. Но с точки зрения Риббентропа, это не более чем анахронизм. Он сообщил советскому послу не о том, что через час Германия начнет войну, а о том, что час назад она уже начала боевые действия, и постарался представить их как «чисто оборонительное мероприятие».

...Риббентроп сидит на скамье подсудимых и с тревогой наблюдает, как из таких отдельных штрихов его «дипломатической» деятельности складывается зловещий портрет военного преступника.

Советские обвинители предъявили огромное количество документов, полностью опровергших версию об «оборонительных мероприятиях» и изобличивших Иоахима фон Риббентропа в развязывании агрессии.

Вот папки германского МИДа, в которых подшиты доклады посла в Москве графа фон Шуленбурга и военного атташе генерала Кестринга. Когда обвинитель приступил к чтению этих документов, лицо Риббентропа стало землистым. Как бы ему хотелось, чтобы Шуленбург и Кестринг сообщали тогда о военных приготовлениях Советского Союза, о концентрации советских войск на западной границе. Но германский посол в Москве наблюдал в то время совсем иное.

На стол выкладываются донесения Шуленбурга от 4 и 6 июня 1941 года. В одном из них посол заверяет: «Русское правительство стремится сделать все для того, чтобы предотвратить конфликт с Германией». В другом подчеркивается: «Россия будет сражаться лишь в случае нападения на нее Германии».

Еще один документ — меморандум Шуленбурга, советника посольства Гильгера и военного атташе генерала Кестринга. Это трио в осторожной, но категорической форме предупреждало свое правительство об опасностях, которые ждут Германию, если она нападет на Советский Союз.

Гитлер и Риббентроп вызвали графа Шуленбурга в Берлин. 28 апреля 1941 года посол получил аудиенцию у самого фюрера. Но она была более чем короткой. Гитлер отделался несколькими общими фразами, и Шуленбург понял, что его меморандум отклоняется. Не дав послу договорить, Гитлер распрощался с ним, бросив «под занавес»:

— Я не собираюсь воевать с Россией.

Фюрер явно не доверял графу Шуленбургу, хотя тот выступал против советско-германской войны отнюдь не потому, что был нашим другом, а только потому, что, живя в Москве, лучше других знал огромный экономический потенциал Советского государства, его растущую обороноспособность и высокие моральные качества народа.

Документы, зачитанные на суде, в частности исходившие от Шуленбурга, полностью подорвали защитительные позиции Риббентропа.

Германские дипломаты, аккредитованные в СССР, всерьез были обеспокоены назревавшими событиями. Не раз в разговорах между собой они возвращались к наполеоновскому походу на Москву, к его трагическим для Франции последствиям, вспоминали маркиза Коленкура. Он тоже был послом в России и оказался единственным человеком из ближайшего окружения Наполеона, который решился предупредить императора о больших опасностях, ожидающих Францию в случае развязывания войны с русскими.

Коленкур, как известно, оставил мемуары, где самым интересным является, конечно, пересказ его бесед с Наполеоном, происходивших как в период подготовки похода на Россию, так и во время этого похода, вплоть до позорного бегства разбитой французской армии во главе со своим повелителем. Этот томик воспоминаний французского дипломата побывал на столах гитлеровских генштабистов при разработке ими «плана Барбаросса». Но самоуверенные гитлеровские генералы лишь посмеялись над ним и с пренебрежением отбросили прочь. А вот в германском посольстве в Москве в роковую весну 1941 года нашлись трезвые люди, подметившие в мемуарах Коленкура много такого, к чему следовало прислушаться. Тогдашний советник посольства Гильгер писал позднее:

«При чтении воспоминаний Коленкура особое впечатление на меня произвело то место, где автор описывает, как он упорно пытался убедить Наполеона встать на его точку зрения в отношении России и говорил о необходимости поддержания хороших франко-русских отношений. Это место книги так живо напомнило мне точку зрения Шуленбурга, которую он выражал всякий раз, когда ему представлялась возможность говорить с Гитлером о Советском Союзе, что я решил использовать это совпадение и разыграть посла.

Однажды, когда посол зашел ко мне, я сказал, что недавно получил конфиденциальное письмо от приятеля из Берлина и в нем имеется очень интересное сообщение о содержании последнего разговора посла с Гитлером. Граф Шуленбург выразил удивление, поскольку он имел основания полагать, что этот разговор известен в Берлине лишь очень немногим.

— Как бы там ни было, — ответил я, — вот текст.

С этими словами я стал читать отрывок из книги Коленкура, которую тщательно спрятал от Шуленбурга, вложив ее в папку для документов. Читая, я не прибавил и не убавил ни одного слова в тексте Коленкура, только заменил имена действующих лиц: Наполеона на Гитлера, а Коленкура на Шуленбурга, Посол проявил неподдельное изумление.

— Хотя это, по-видимому, не та запись, которую я сделал для себя после встречи с Гитлером, — воскликнул он, — тем не менее текст почти слово в слово совпадает!.. Пожалуйста, покажите мне, откуда это письмо.

...Я протянул послу томик мемуаров Коленкура... Совпадение было действительно поразительным. Мы оба сочли это за очень дурное предзнаменование».

Но Риббентроп не верил в предзнаменования, и тогда еще никакие сомнения не одолевали его. Избалованный «любезностью времени», он готов был воспринять всерьез иронические слова Анатоля Франса, будто «способность сомневаться — способность чудовищная, аморальная, противная государству и религии».

В ночь на 22 июня 1941 года граф фон Шуленбург был поднят с постели ровно в три часа. Ему передали только что полученную шифровку от Риббентропа.

Через несколько минут из Леонтьевского переулка на улицу Горького выехал черный «мерседес», Германский посол направился к Народному комиссару иностранных дел СССР, чтобы открыть ящик Пандоры.

Граф хорошо знал широко распространенный в дипломатическом мире афоризм: «посол — это честный человек, которого посылают за границу лгать для блага своей родины». За долгие годы своей дипломатической карьеры фон Шуленбург лгал, разумеется, не меньше, чем другие буржуазные дипломаты. Но, прибегая ко лжи как методу дипломатии, он все-таки был убежден, что делает это на пользу своей страны. А вот в тот раз, следуя на большой скорости по пустынным улицам Москвы, посол вовсе не был уверен, что ложь его обернется благом для Германии.

Тем не менее старый службист «выполнил свой долг до конца». Встретившись в Кремле с советскими руководителями, он в точности передал им то, что предписывалось Риббентропом:

«Концентрация советских войск у германской границы достигла таких размеров, каких уже не может терпеть германское правительство. Поэтому оно решило принять соответствующие контрмеры».

Этими «контрмерами» была война. Самая разбойничья из всех войн, которые вела дотоле гитлеровская Германия. В момент, когда Шуленбург делал это заявление, бомбы уже рвались над советскими городами, убивая и калеча тысячи людей.

Шуленбург был очень краток. Риббентроп запретил ему вступать в какие бы то ни было разговоры. Роль истолкователя событий той ночи он взял на себя. Утром 22 июня рейхсминистр выступил на обширной пресс-конференции в Берлине и призвал представителей мировой печати рассматривать военные действия Германии против СССР как чисто оборонительный акт, как войну «превентивного характера».

Иоахим фон Риббентроп в свое время скрепил своей подписью советско-германский договор о ненападении. Но Германия тем не менее напала на Советский Союз, и виноторговец с Вильгельмштрассе оказался в числе наиболее активных соучастников преднамеренного, преступного попрания этого договора. Риббентроп постарался сделать все для того, чтобы в час победы никто не посмел сказать, что в нее не внес своего вклада господин рейхсминистр. А когда сладкие мечты о победе улетучились как дым и после кровавого пира наступило нюрнбергское похмелье, он пытается внушить судьям, что узнал о подготовке войны против СССР лишь за несколько дней до ее начала.

Однако обвинители помогают Риббентропу «вспомнить», что еще в январе 1941 года он совместно с Кейтелем и Иодлем (обязательные «ассистенты» почти всех его дипломатических переговоров!) уговаривает в Бухаресте Антонеску пропустить германские войска в Румынию для того, чтобы они могли осуществить фланговый удар по войскам СССР. Весной 1941 года Риббентроп опять встречается с Антонеску и теперь уже предлагает ему принять участие в агрессивном походе против Советского Союза. За это Румынии были обещаны Бессарабия и Буковина, а также советское Приднестровье и Одесса.

Риббентроп утверждает, что даже в мае 1941 года ничего не знал о готовящемся нападении на СССР. А обвинитель зачитывает его письмо от 20 апреля Альфреду Розенбергу, назначенному на пост имперского комиссара восточных оккупированных территорий. В этом послании рейхсминистр сообщает фамилию своего чиновника, направленного в восточный штаб в качестве представителя МИДа...

После нападения Германии на СССР наступил новый, гораздо более трудный этап в дипломатической карьере Риббентропа. В известном смысле началом этого этапа можно считать переговоры с Японией. В них рейхсминистр не мог рассчитывать на «любезность времени» или на устрашающую силу вермахта. Японию следовало не понуждать, а убеждать.

Еще 29 марта 1941 года Риббентроп встречался в Берлине с японским министром иностранных дел Мацуока. Стремясь скорее столкнуть Японию с СССР, он произнес тогда напыщенную речь, напомнил своему собеседнику слова известного японского милитариста, впервые прозвучавшие при подготовке нападения на Россию в 1904 году: «Откройте огонь, и вы объедините нацию». Мацуока проявил большую учтивость, но был осторожен по части обязательств.

Сразу же вслед за вероломным вторжением немецко-фашистских войск на советскую землю Германия усиливает дипломатический нажим на своего дальневосточного партнера. Риббентроп опять подстрекает Японию «нанести удар в спину СССР». 10 июля 1941 года с Вильгельмштрассе направляется телеграмма Отту — германскому послу в Токио:

Однако восточный агрессор имел собственные планы, Япония усиленно готовилась к нанесению удара по тихоокеанским владениям Англии и США и предпочитала не втягиваться пока в опасную для нее войну против Советского Союза. Японский генеральный штаб имел уже горький опыт боев в Сибири и на Халхин-Голе. При всем своем авантюризме японские милитаристы хорошо понимали, что для одновременного нападения и на тихоокеанские владения могущественнейших западных держав, и на Советский Союз у Японии не хватит сил. В Токио решили делать ставку на один из этих двух вариантов. И конечно, выбрали более перспективный — тихоокеанский.

В течение 1941—1943 годов Риббентроп с упорством маньяка продолжает склонять японцев к нападению на СССР. Но усилия его тщетны. Япония в то время уже распылила свои силы по многим фронтам. Военное положение Германии с каждым месяцем становилось все хуже и хуже: за поражением под Москвой последовал разгром немецких войск на Волге, потом проигрывается Курская битва...

Гитлеровским «сверхдипломатом» овладевает растерянность. Он полностью утрачивает чувство реальности. Только этим можно объяснить, что в беседе с японским послом Осима Риббентроп напоминает о пакте «Рим — Берлин — Токио». Лидер ультраагрессивной фашистской внешней политики, всегда считавший международные договоры клочком бумаги, теперь вдруг вспомнил старую дипломатическую формулу: «Договоры должны выполняться». Вспомнил то, чем и он сам, и его японский союзник всегда пренебрегали. И уж совсем смешон был Риббентроп, когда слезливо стал убеждать Осима, что «нельзя же перенапрягать силы Германии».

Мобилизуя весь арсенал японской вежливости, посол сообщает Риббентропу мнение Токио:

«Японское правительство полностью понимает опасность, которая угрожает со стороны России, и полностью понимает желание своего германского союзника, чтобы Япония со своей стороны также вступила в войну против России. Однако, учитывая нынешнее военное положение, для японского правительства невозможно вступить в войну. С другой стороны, Япония никогда не будет игнорировать русский вопрос».

Риббентроп злится, теряет самообладание. 18 апреля 1943 года он снова встречается с Осима и пытается убедить его в том, что Россия «никогда не будет так слаба, как сейчас». Надо же было сказать такое, когда под мощными ударами Советской Армии германские войска откатывались назад, оставляя сотни километров захваченной территории!..

А результат? Он оказался плачевным для Риббентропа. «Японская операция» — первая крупная дипломатическая акция, которую нацистский «сверхдипломат» пытался провести, лишившись возможности прибегнуть к излюбленным своим методам — шантажа и угроз, провалилась.