Ионов Петр Павлович
      Записки летчика-наблюдателя
      {1}Так помечены ссылки на примечания. Примечания в конце текста
      Аннотация издательства: Эта книга о боевых делах наших летчиков, летчиков-наблюдателей, техников и мотористов первых лет существования советской военной авиации. В своих воспоминаниях автор, генерал-лейтенант авиации в отставке Петр Павлович Ионов, на примере одного из авиационных отрядов рассказывает о людях, которые составляли основные кадры советских Военно-воздушных сил периода гражданской войны и военной интервенции. П. П. Ионов ведет повествование от своего лица, однако он менее всего стремится к мемуарной форме изложения. Главная задача автора - показать, как полные энтузиазма и веры в свое правое дело простые советские люди, руководимые коммунистами, защищали молодую Советскую республику от многочисленных ее врагов. В основу воспоминаний положена боевая деятельность авиационного отряда на юге России в период 1918-1920 годов. Автор был участником описываемых событий.
      Содержание
      Глава 1
      Январские события 1918 года в Астрахани. Первый военный самолет над городом. Хочу стать летчиком. Самолетный парк отряда. Гибель летчика Дермидонтова. Авиационный отряд выполняет первое боевое задание. Комиссар Левашев.
      Глава 2
      Первый Кубанский авиационный отряд. Военный комиссар Василий Шкуро. Снова в Астрахани. Ураган над аэродромом. Контрреволюционный мятеж в городе. Удары с воздуха по мятежникам. Приезд Сергея Мироновича Кирова. Приключения летчика Демченко и моториста Сероглазова.
      Глава 3
      Военная обстановка на Северном Кавказе и в Астраханском крае. Первые налеты самолетов интервентов. Полеты на разведку. Воздушный бой. Летчики-истребители Щекин и Коротков. Пробные полеты. Воздушный бой с английскими интервентами. Победа летчика Щекина. Еще один сбитый самолет противника. Наступление белых армий на Астрахань. Бомбы и стальные стрелы по врагу. В часы досуга. Расправа белых с Фокиным и Соколовым.
      Глава 4
      На другой аэродром. Авиационная часть английских интервентов. Комиссар Шкуро рассказал. Ожесточенные бои в воздухе. Еще один сбитый самолет интервентов. Политрук Одинцов. Кружок текущей политики. В перерывах между боями. В степи горит "Де-Хавеланд", сбитый летчиком Коротковым. Героическая гибель Даниила Щекина.
      Глава 5
      Отступление деникинской армии. На защиту города Енотаевска. Вынужденная посадка в расположении белых. Бой с белоказаками. Штурмовка войск противника. На глазок больше бомбить не будем - есть прицел. Что рассказал отец Тани. Неудачный полет.
      Глава 6
      Эскадрилья интервентов покидает фронт. Контролер от высшего штаба. Срочно в Сарепту. Вынужденная посадка с бомбами. В боях за Ставрополь. В плену у красных конников. За наступающими частями Красной Армии. Над горными хребтами.
      Примечания
      Глава 1
      Январские события 1918 года в Астрахани. Первый военный самолет над городом. Хочу стать летчиком. Самолетный парк отряда. Гибель летчика Дермидонтова. Авиационный отряд выполняет первое боевое задание. Комиссар Левашев.
      На восточной окраине Астрахани, там, где кончались немощеные пыльные улицы, образуемые маленькими деревянными домиками, находилось большое поле с примыкающим к нему кладбищем. С этого толя, ставшего аэродромом авиационного отряда, 20 августа 1918 года впервые поднялся военный самолет "Вуазен".
      В этот день в Астрахани стояла очень жаркая и сухая погода. В знойном воздухе не чувствовалось ни малейшего дуновения ветра, и ни один звук не тревожил дремотной тишины города, залитого яркими палящими лучами солнца.
      Эту тишину нарушил рокот подымавшегося над Астраханью самолета. Он ворвался в город внезапно и сопровождался радостным и удивленным говором толпы. Население города от мала до стара высыпало на улицы.
      Большинство астраханцев впервые в жизни видели военный самолет, хотя считали себя бывалыми людьми, которых трудно чем-либо удивить. Такое мнение установилось среди астраханцев после январских событий 1918 года, когда под руководством партии большевиков рабочие города вместе с солдатами 156-го запасного полка, поддержанные рыбаками ближайших поселков, взяли власть в свои руки. Двенадцать суток шли ожесточенные бои с казачьими частями гарнизона, с калмыцкими отрядами, возглавляемыми князем Тундутовым, и отрядами городской буржуазии. Рабочие и солдаты одержали победу.
      Советская власть в Астрахани была окончательно установлена 25 января (7 февраля) 1918 года, хотя еще при выборах в октябре 1917 года в астраханском Совете коммунисты получили большинство.
      После январских событий каждый астраханец выслушивал рассказы вернувшегося в город фронтовика о боях с немцами как человек, не менее их испытавший у себя в городе. Но полет своего советского военного самолета был таким событием, которое не могло не произвести сильного впечатления на жителей Астрахани. Этот полет был воспринят астраханцами как свидетельство возрастающей силы Красной Армии, как упрочение Советской власти.
      Во мне же он с новой силой и страстью пробудил прежние мечты стать летчиком, и я решил сделать еще одну попытку добиться этого.
      Еще до первой мировой войны я видел в Астрахани полеты авиатора Александра Васильева, победителя знаменитого в то время перелета Петербург Москва. Это была заря нашей отечественной авиации. Я был восхищен мастерством и мужеством авиатора. И еще тогда решил: буду летать. Но прошло много лет, а я по-прежнему "ходил по земле" и лишь мечтал о воздухе.
      ...На другой день после полета "Вуазена" я направился в авиационный отряд.
      На аэродроме я увидел установленную прямо у забора большую белую палатку-ангар с одиноко стоящим около нее часовым. По полю мирно бродила стреноженная лошадь. Было тихо, и если бы не эта большая белая палатка, то ничто не могло бы навести на мысль, что именно здесь находится "таинственный" аэродром, где взлетают и садятся самолеты.
      Над домом, стоявшим в саду по другую сторону аэродрома, висел красный флаг. По мере приближения к заветному дому, где должен был находиться командир авиационного отряда, я нервничал все больше и больше. Неужели и на этот раз не осуществится моя мечта стать летчиком?
      Вошел в прохладную полутемную комнату. Первое, что я услышал, был строго-сухой недружелюбный окрик, голос, спросивший, кто я и что мне нужно.
      Передо мной вполоборота стоял высокий и худой молодой человек в пенсне, одетый в черные навыпуск брюки и защитного цвета гимнастерку. На вид ему было года двадцать два - двадцать три. Через стеклышки пенсне на меня смотрели равнодушные глаза. Пренебрежительно оттопыренные губы и тщательно выведенный пробор в жидких белесых волосах невольно вызвали во мне чувство неприязни. Я был крайне разочарован его видом. В авиационной части я ожидал встретить людей физически сильных, статных и волевых.
      Я попросил принять меня на службу в отряд. Он ответил отказом. Это меня настолько обескуражило, что даже не сразу дошло до моего сознания...
      Однако я не отступил и продолжал просить. Чем настойчивее и убедительнее я это делал, тем отчужденней становился стоящий передо мной "авиационный человек". Не зная, с кем разговариваю и кого, собственно, прошу, я осведомился о его служебном положении.
      - Я - командир отряда, - с апломбом ответил он, давая понять, что продолжать разговор бесполезно.
      Я вышел.
      Во дворе навстречу мне шел сутулый, среднего роста, худощавый шатен с загорелым лицом, в черной с красными кантами фуражке и в защитного цвета летней паре, запачканной во многих местах маслом. Он похож был на мастерового или шофера. На его вопрос, что мне здесь нужно, я неохотно ответил о цели своего прихода.
      - Кто вы? - продолжал допытываться незнакомец.
      "Зачем ему знать? - подумал я. - Если командира отряда это не интересовало, что может сделать для меня случайно встреченный человек, по виду мало похожий на начальство". Но все в незнакомце так к нему располагало, что я невольно ответил:
      - Петр Ионов. Служу здесь невдалеке в артиллерийской части.
      - Вы в Красной Армии?
      - Да.
      Он продолжал расспрашивать меня дружески и просто. Через несколько минут мы уже беседовали, словно знали друг друга давно. Его фамилия была Ванин. В отряде он служил авиационным механиком.
      Закурив, мы сели на бревна, сложенные во дворе под навесом. Я рассказал Ванину о своих неудачных попытках поступить на службу в авиацию.
      - Это было еще до Октябрьской революции. Служил я тогда в тяжелой артиллерии. Подавал не один рапорт о переводе меня в авиацию, но каждый раз получал отказ.
      Мой новый знакомый обещал помочь и переговорить о моей просьбе с начальством.
      Во время нашей беседы мимо нас прошел, направляясь в канцелярию отряда{1}, человек без фуражки, в штатском костюме: в серых брюках и белой рубашке навыпуск, подпоясанной черным шелковым пояском. Ему было лет двадцать пять - двадцать семь. Это был летчик-наблюдатель, бывший офицер царской армии Николаев. Обращаясь к моему собеседнику, он сказал:
      - Товарищ Ванин, вас просили зайти в технический склад.
      Мы встали. Вместе с Ваниным я направился на соседний двор, где находился технический склад отряда. Там у дверей склада стояли двое. Один, в матросском костюме, пожилой, худощавый, с голубыми глазами и небольшими подстриженными рыжеватыми усами, что-то рассказывал, поминутно чертыхаясь и размахивая руками. Его слушал, заложив руки в широкие серого цвета брюки-галифе, плечистый высокий мужчина лет двадцати пяти. В фигуре этого штатского и в выражении его лица чувствовался человек, уверенный в себе, привыкший приказывать и готовый спокойно и смело встретить опасность.
      - Петр Васильевич, - сказал ему Ванин, - вот товарищ очень просится к нам на службу. Сколько лет пытается поступить в авиацию. Доброволец Красной Армии, фронтовик.
      На меня смотрели те смелые, немигающие серо-стального цвета глаза, с представлением о которых был неразрывно связан в моем воображении образ летчика.
      - Ваш командир отказал мне, - откровенно признался я. - Очень прошу вас, товарищ, помочь мне поступить в отряд.
      Петр Васильевич удивленно взглянул на меня и ответил:
      - Расскажите подробно о вашем разговоре с командиром.
      Я рассказал. Слушая меня, Ванин и моряк многозначительно переглядывались. Петр Васильевич, ознакомившись с моими документами, спросил:
      - Кем же вы хотите быть?
      - Право, не знаю. Я хочу быть летчиком. В крайнем случае готов поступить на службу в отряд на любую должность, буду учиться, - отвечал я с зарождающейся надеждой.
      - У нас не школа, а боевая авиационная часть. Учеников мы не набираем. - Как приговор, прозвучал ответ моего собеседника. Обращаясь к Ванину и моряку, он, неожиданно улыбнувшись, добавил:
      - Пойдемте все просить командира. Авось примет.
      Уже на что-то вновь надеясь, я шел вслед за Петром Васильевичем вместе с Ваниным и моряком.
      Замедлив шаг и поравнявшись со мной, Петр Васильевич спросил, знаю ли я хотя бы основные части самолета и смогу ли назвать их. Мой ответ, видимо, удовлетворил его. На вопрос о конструкции моторной установки я, перечисляя основные части, как бы вскользь упомянул коробку скоростей, не будучи уверенным в ее наличии в авиационном моторе. Я отвечал, руководствуясь аналогией с обычным автомобильным двигателем и передаточными агрегатами, устанавливаемыми на автомашинах.
      Дружный смех моих спутников прервал мои описания винто-моторной установки на самолете. Я смутился и замолчал. Петр Васильевич, смеясь, заявил:
      - Ну, приятель! Насчет коробки скоростей вы фантазируете.
      . Мы пришли в то помещение отряда, из которого полчаса тому назад я вышел, окончательно потеряв надежду когда-либо летать.
      - Что же вы, товарищ командир отряда, не хотите принять на службу этого товарища? - показывая на меня, спросил Петр Васильевич человека в пенсне.
      Вместо ответа тот быстро встал из-за стола. Физиономия его вытянулась, сквозь стекла пенсне глядели испуганные маленькие светлые глазки. Он попытался было что-то объяснить, но, встретившись с сурово нахмуренным взглядом Петра Васильевича, тотчас же замолчал. - Товарищ командир, продолжал Петр Васильевич, - мы вот все пришли просить вас принять товарища в отряд. Он доброволец Красной Армии, бывший фронтовик и очень хочет служить в авиации.
      Тут Петр Васильевич неожиданно для меня захохотал и, утирая выступившие на глазах слезы, сказал:
      - Ах ты самозванец, да я тебя под суд отдам!
      Тот продолжал стоять некоторое время по-прежнему с вытянутой физиономией и испуганным выражением глаз. Но потом лицо его постепенно начало расплываться в улыбку, и он уже весело произнес:
      - Я пошутил, товарищ командир. А черт с ним, давайте примем! Но куда его принять?
      Не летчиком же? - И ехидно добавил: - Может быть, зачислить его в канцелярию отряда писарем?
      Я узнал, что тот, кого принимал за командира, всего-навсего лишь делопроизводитель канцелярии отряда Гвоздев. Командиром же был Петр Васильевич Столяров.
      Случай, как Гвоздев выдал себя за командира, долго помнили в отряде и пересказывали со многими выдуманными подробностями.
      Гвоздев, нужно отдать ему должное, не проявлял ко мне неприязни, но и не был особенно расположен. Моими лучшими друзьями в отряде стали первые знакомые: Ванин и носивший морскую форму, ранее служивший в гидроавиации моторист Борис Николаевич Мошков.
      Я был зачислен в отряд на вакантную должность аэронавигатора, а фактически стал работать вторым помощником моториста Мошкова, обслуживавшего самолет командира отряда; первым помощником Мошкова был Володя Федоров.
      Так началась моя служба в авиационном отряде.
      Самолет, который я должен был обслуживать, оказался устаревшим французским разведчиком типа "Фарман-30", с мотором "Сальмсон" мощностью 160 лошадиных сил. Самолет называли обычно сокращенно "Фарсаль" (от слов "Фарман" и "Сальмсон") или еще проще - "Тридцатка". Его максимальная скорость составляла 136 километров в час, на высоту 3000 метров "Фарсаль" мог подняться только за 24 минуты.
      В полете самолет плохо выходил из скольжения. И если это скольжение по неопытности летчика происходило на малой высоте, то оно заканчивалось обычно гибелью экипажа.
      В старой русской авиации самолетов типа "Фарман" было немало. Их привозили во время войны из Франции через Архангельск, а также строили по лицензии на московском заводе "Дукс".
      Авиационная промышленность царской России была слаба, и русская авиация во время первой мировой войны вооружалась главным образом самолетами и моторами, привозимыми из Франции и Англии. На авиационных заводах России производились самолеты и моторы преимущественно заграничных конструкций.
      Другой самолет отряда, "Вуазен", тоже был французской конструкции, еще более старой, чем "Фарман-30". На "Вуазене" стоял мотор "Сальмсон" мощностью 150 лошадиных сил. Самолет отличался от других тем, что был четырехколесным. Одна пара колес находилась под нижней плоскостью, на уровне задней кромки крыла, а другая - под носовой частью гондолы. Максимальная скорость "Вуазена" была еще меньше, чем у "Фармана", - примерно 100 километров в час.
      На самолете "Вуазен" летал бывший офицер старой русской армии Набоков. Высокий, с бледным красивым лицом и черными, гладко причесанными волосами, всегда тщательно выбритый и аккуратно одетый в свою старую офицерскую форму летчика, но, разумеется, без погон, Набоков выделялся среди других летчиков. Он был со всеми вежлив, но замкнут. Летал Набоков очень хорошо.
      Третьим и последним самолетом в отряде был "Ньюпор-17", одноместный истребитель, также французской конструкции и постройки, на котором летал летчик латыш Лапса. Самолет этот являлся красой и гордостью отряда. На нем стоял мотор "РОН" мощностью 110 лошадиных сил. Мотор был ротативный, то есть вращающийся на своем неподвижном валу. При работе мотор, заключенный в металлический капот, издавал характерный для него певучий гул, по которому самолет легко опознавался в полете. Максимальная скорость полета "Ньюпора" составляла 164 километра в час. На высоту 3000 метров он поднимался за 11 минут. Запаса горючего хватало на два часа полета. На нем можно было выполнять в воздухе фигуры пилотажа: "петлю Нестерова", "штопор" и другие. В передней части фюзеляжа, между мотором и кабиной летчика, устанавливался пулемет.
      Эти самолеты начали строить на заводах царской России во время первой мировой войны. Во Франции же "Ньюпор-17" был снят с вооружения, как устаревший и не отвечавший требованиям, еще задолго до конца мировой войны.
      ...Лапса окончил авиационную школу в 1915 году. Ему приходилось много летать не только на "Ньюпорах", "о и на самолетах "Фарман-30" и "Вуазен". Немного выше среднего роста, широкоплечий, чуть сутуловатый, с вьющимися, коротко подстриженными волосами и светло-голубыми глазами, окаймленными выцветшими реонидами, он выглядел физически сильным и суровым.
      Рижский рабочий, Лапса после призыва в армию в 1914 году попал в состав "команды охотников" - солдат, посланных в летные школы. На фронте он получил первый офицерский чин - прапорщика. В 1917 году Лапса примкнул к большевикам.
      Летали в то время в отряде только ранним утром или вечером, когда воздух был спокоен. Днем в жаркую погоду, при сильных восходящих потоках воздуха, малоустойчивые и тихоходные самолеты сильно болтало. Намного труднее было совершать посадку.
      Полеты в отряде выполнялись только для тренировки в технике пилотирования. Полетов же с учебно-боевыми заданиями, то есть с упражнениями в бомбометании, воздушном фотографировании, стрельбе и т. д., не было. Считалось, что летный состав, имеющий опыт мировой войны, не нуждается в такой учебе.
      Технический состав отряда - мотористы и их помощники - проводили обычно целый день на аэродроме. Там всегда находилась работа: надо было сменить масло, почистить свечи мотора, заменить резиновые амортизаторы и т. д. Даже когда работы не было, техники по привычке предпочитали собираться в холодке, в тени у авиационной палатки-ангара, и проводили там время в самых разнообразных разговорах.
      Центральной фигурой этих "собраний" был, без сомнения, Борис Николаевич Мошков. Его суждения принимались как наиболее авторитетные. С его мнением считался даже механик отряда Ванин. Хрипловатый басок Мошкова всегда звучал властно, безапелляционно. Энергичный, инициативный и волевой, с немалым житейским опытом в свои тридцать пять лет, Мошков заслуженно пользовался в отряде большим уважением.
      Его помощник, Володя Федоров, не чаял в нем души. Он был полной противоположностью Мошкову и по внешности, и по характеру. Это был совсем молодой парень богатырского сложения, медлительный в работе, угрюмый и молчаливый, всегда смотревший на всех исподлобья, как-то недоверчиво. В команде его особенно ценили за феноменальную физическую силу и трудолюбие. Если бы не заботы Мошкова, то, казалось, Федоров не стал бы ни есть, ни пить, работая на аэродроме. Только по настойчивому требованию Мошкова Федоров нехотя и медленно направлялся к палатке, чтобы отдохнуть.
      Моторист Кузьмин считался очень хорошим специалистом по "Ньюпорам" и моторам "РОН". В кругу своих товарищей по технической команде Кузьмин был, кажется, самым общительным и веселым. Он всегда был всем доволен. Мошков и Кузьмин любили порассказать о разных авиационных происшествиях.
      Тридцатилетний Клюев, моторист, обслуживавший "Вуазен" летчика Набокова, имел вид типичного русского мастерового. В его облике и манере держать себя не было абсолютно ничего военного. Ходил он в замасленной защитной паре и изрядно промасленной кепке. И по возрасту, и по характеру он мало подходил к молодой, веселой, шумливой компании своих товарищей по отряду. Но его ценили как хорошего специалиста.
      Почти все мотористы и помощники мотористов до военной службы были рабочими.
      К приходу летчиков самолеты всегда были выведены из палатки, моторы опробованы, а все наиболее важные части самолетов тщательно осмотрены. К этому времени обычно собиралась на аэродроме многочисленная толпа горожан. Они располагались почти рядом с самолетами и жадно, с нетерпением ожидали начала полетов.
      Особым вниманием, естественно, пользовались летчики. Их знала почти вся молодежь города. У каждого из них были в городе свои восторженные поклонницы и поклонники. Стоило кому-либо из летчиков появиться на улице, как тотчас же его окружала толпа мальчуганов, неотступно следовавших за авиатором. Взрослые непременно останавливались и с улыбкой смотрели на это "шествие".
      Последними приходили на полеты главные участники - летчики. Их приближение к самолетам вызывало шумные восторги зрителей. Перед полетами летчики очень внимательно осматривали свои самолеты, затем, отойдя от них метров на пятьдесят, собирались для "перекура" перед вылетом. Мотористы ждали их у самолетов. И те и другие заметно нервничали перед полетами.
      После перекура начиналась процедура одевания. Вначале летчики облачались в кожаные тужурки, переворачивали кепки козырьками назад. К левой ноге выше колена пристегивали альтиметр, небольшой, -похожий на будильник прибор, показывающий высоту полета.
      Делалось это не столько для удобства, сколько по традиции, обязанной, вероятно, своим происхождением стремлению летчиков порисоваться. Наконец, к кепке пристегивали очки с большими, слегка выгнутыми стеклами. На руки надевали кожаные перчатки с крагами. После этого летчики с нахмуренными лицами залезали в свои кабины, привязывались ремнями и начинали проверять рули. Покончив с приготовлениями, приказывали заводить моторы.
      На самолетах "Вуазен" и "Фарман" моторы заводились ручкой из гондолы, как на автомобиле. Запустить 110-сильный ротативный мотор "РОН" на самолете "Ньюпор" было сложнее. Для этого моторист и его помощник вставали рядом перед мотором и, немного отступя от него, держались руками за лопасть винта, готовые быстро толкнуть ее по рабочему ходу. Моторист кричал: "Контакт!" Летчик отвечал: "Есть контакт!" - и включал зажигание. В этот момент моторист и его помощник делали сильный рывок, проворачивая мотор, и быстро отступали, чтобы не попасть под удар лопастей винта заработавшего мотора. Несчастные случаи при таком запуске были нередки. Иногда приходилось повторять запуск мотора много раз; это нервировало летчика и изматывало мотористов.
      Работу мотора "РОН" не проверяли на полных оборотах, чтобы не перегреть мотор. По этим же соображениям летник обычно не выруливал на "Ньюпоре" на старт, а самолет доставляли туда мотористы и красноармейцы строевой команды. Для этогo два человека, наиболее крепкие, поднимали хвостовую часть самолета и подпирали ее плечами. Остальные толкали самолет хвостом вперед, упираясь в переднюю кромку нижних крыльев и в мотор.
      Так хвостом вперед катился самолет порой в противоположный конец аэродрома, чтобы взлететь строго против ветра. "Вуазен" и "Фарман" со своими стационарными моторами водяного охлаждения в этом отношении были попроще. На них без большого труда можно было выруливать на любое место аэродрома. Так как летали обычно в тихую погоду, то часто взлет начинали прямо со стоянки самолетов у палатки-ангара. Первым взлетал всегда самый тихоходный и малоповоротливый "Вуазен". Самолет так долго разбегался для взлета, что ему едва-едва хватало длины аэродрома. "Вуазен" при взлете бежал первое время на всех четырех колесах, потом постепенно поднимал нос и продолжал разбег только на задних, более прочных, колесах. Набрав необходимую скорость, "Вуазен" как бы нехотя отрывался от земли и медленно удалялся от аэродрома.
      Вторым взлетал "Фарман", казавшийся в сравнении с "Вуазеном" сильной, маневренной и быстроходной машиной. Летал на нем командир отряда Столяров. Причем, надо сказать, летал отлично. Самолет при разбеге плавно поднимал хвост и, пробежав строго по прямой 250-300 метров, отделялся от земли.
      Последним взлетал "Ньюпор". Рядом с "Вуазеном" и "Фарманом" он выглядел очень маленькой верткой машиной, обладающей огромной скоростью. Лапса, летавший на "Ньюпоре ", представлялся всем самым искусным, самым бесстрашным летчиком. Как только на "Ньюпоре" начинал работать мотор, все немедленно отбегали от самолета. Лапса выглядывал из кабины, чтобы убедиться, что поле свободно для взлета. Затем "давал газ", и одновременно с быстро нарастающим гулом мотора, набиравшим обороты, самолет срывался с места. Пробежав сотни две метров, он взлетал. "Ньюпор" набирал высоту и маневрировал, как тогда казалось, поразительно быстро. Если же Лапса делал в полете "петлю Нестерова", "боевой разворот" и два - три витка "штопора", то напряжение и восхищение всех, наблюдавших за полетами, достигали крайних пределов.
      В полетах на "Вуазене" и "Фармане" принимали участие и мотористы. Они следили за двигателем и состоянием самолета, за исправность которого отвечали. Реже поднимались в воздух летчики-наблюдатели{2}. Учебно-боевые задания во время тренировочных полетов не выполнялись, и поэтому в летчиках-наблюдателях не было большой нужды.
      В нашем авиационном отряде было два летчика-наблюдателя: Витьевский и Николаев. Бывший офицер русской армии, Витьевский был опытным летчиком-наблюдателем. Он исполнял должность адъютанта, и ему подчинялась канцелярия отряда. Обычно он носил черные брюки навыпуск, черные ботинки, толстовку и кепку. Его лицо украшали большая черная как смоль борода и черные усы. Все это придавало своеобразие его облику, он невольно обращал на себя внимание.
      Другой летчик-наблюдатель отряда, Николаев, внешне казался ничем не примечательным человеком. Был он очень замкнутым. У многих его враждебное отношение к Советской власти не вызывало сомнений. Он не выступал с контрреволюционными речами, но его отдельные замечания и суждения с достаточной очевидностью говорили о его взглядах. Николаев летал очень редко. По нескольку дней он совсем не появлялся на аэродроме.
      В боевых действиях летчики участия еще не принимали, и нельзя было на деле убедиться в их преданности Советской власти, по-настоящему узнать каждого из них.
      * * *
      Сегодня необычное в жизни отряда утро. Все с интересом ожидали первого полета недавно поступившего в отряд летчика Дермидонтова.
      На аэродроме собрались летчики, мотористы и красноармейцы. Столяров был болен, и временно его обязанности исполнял Лапса. Скоро раздалась его команда: "Выводи самолеты!"
      Мотористы и красноармейцы начали быстро расшнуровывать дверные полотнища парусиновой палатки-ангара.
      Шагах в ста от палатки расположилась на траве группа летчиков и наблюдателей. Оттуда неслись раскаты смеха. В центре сидел, поджав по-татарски ноги, Лапса. Серая клетчатая кепка сползла у него на затылок. Он о чем-то рассказывал, энергично жестикулируя большими натруженными руками.
      За спиной Лапсы стоял летчик Дермидонтов. Его очень мало знали в отряде. Он прибыл всего несколько дней назад. Сегодня командир отряда разрешил ему совершить первый полет на самолете "Вуазен" летчика Набокова.
      Несмотря на то, что через несколько минут нужно было лететь, Дермидонтов казался совершенно спокойным. Слушая Лапсу, он чуть улыбался уголками губ и, видимо, был занят какими-то своими мыслями. Дружные и громкие крики "взяли, взяли!", раздавшиеся из палатки, мгновенно оборвали смех, все быстро повернулись в ту сторону. Из самой середины темного провала открытой части белой парусиновой стены показалась большая морда быка, увенчанная парой длинных, красиво изогнутых рогов.
      Голова быка рывком подалась вперед, и... все увидели, что она нарисована на передней части гондолы самолета "Вуазен". Это украшение на носу гондолы было сделано на днях мотористом Клюевым.
      Как бы нехотя, самолет медленно подвигался вперед.
      Когда "Вуазен" был выведен и моторист Клюев здесь же, на старте, еще раз начал его осматривать, Дермидонтов отошел от самолета в сторону летного поля и закурил.
      - Летишь? - спросил, подойдя к нему, Лапса.
      Дермидонтов задумчиво ответил:
      - Лечу.
      Лапса оглядел аэродром, потом поднял глаза на редкие небольшие кучевые облака, застывшие в безветрии, и потянулся в карман за папиросами.
      Неожиданный грохот ворвался в тишину летнего утра: это моторист Клюев включил двигатель.
      Дермидонтов, Лапса и Набоков, застыв в неподвижных позах, внимательно вслушивались в работу мотора. А гул его через несколько секунд стал медленно снижаться и перешел в спокойный рокот.
      Не выключив мотора, Клюев вылез из гондолы самолета.
      - Мотор в порядке, - заявил он, обращаясь к Лапсе, как к замещающему командира отряда. Лапса взглянул на Дермидонтова, но тот не заметил его взгляда. Он молча начал застегивать на все пуговицы свой штатский пиджак. Все движения Дермидонтова были медленны и наружно спокойны, только усилившийся румянец выдавал его нервное напряжение.
      Застегнув пиджак, перевернув кепку на голове козырьком назад, Дермидонтов быстро направился к "Вуазену". Уверенно и легко он влез в гондолу, осмотрел приборы, поудобнее уселся, не спеша привязался и только после этого перевел взгляд на окружающих. Лапса стоял совсем близко к самолету и, заметно волнуясь, наблюдал за летчиком.
      Прибавив обороты мотору, Дермидонтов показал рукой, чтобы держали самолет, и, когда увидел, как мотористы и красноармейцы взялись за его нижние плоскости, дал полные обороты мотору. Удовлетворенный его работой, он несколько резко прикрыл сектор и сделал знак, чтобы самолет отпустили.
      Второе сиденье в гондоле за спиной Дермидонтова было пустым. В то время, скорее по установившейся традиции, чем по какому-либо официальному указанию, в первый полет летчик вылетал на двухместном самолете один или с мешком песку вместо пассажира.
      Дермидонтов взглянул на небольшие, словно ватные комочки, облака, потом на расстилающееся впереди ровное, как стол, поле аэродрома и поднял руку сигнал готовности и одновременно просьбы разрешения на взлет.
      Лапса стоял впереди самолета. Он почему-то очень волновался. Отбежав в сторону, он огляделся и резко махнул рукой.
      С оглушительным грохотом мотор закрутил винт. Самолет рванулся вперед. Почти у самой границы аэродрома "Вуазен" наконец оторвался от земли и повис в воздухе на больших распластанных крыльях. Медленно набирая высоту, самолет пролетел над кладбищем и, не меняя направления, начал удаляться.
      Через несколько минут "Вуазен" превратился в небольшой бесформенный комочек с черточками по бокам на фоне светло-голубого неба.
      - Мать честная, да он не к белым ли прямиком наладил? - раздался басок Мошкова.
      - Тише! - раздраженно крикнул Лапса, напрягая слух, чтобы различить замирающий шум мотора. Но звук его не оборвался, а через некоторое время начал нарастать все явственней и сильнее. Самолет возвращался. Клюев облегченно вздохнул и, повеселев, взглянул на Мошкова.
      Все задвигались, заговорили. Некоторые, отходя от палатки, закурили. Ровный гул исправно работающего мотора рассеял тревогу людей, хорошо знающих ту опасность, с которой сопряжен для летчика первый после долгого перерыва самостоятельный полет.
      Общее успокоение, видимо, не разделял один Лапса. Лицо его было по-прежнему озабоченным, а глаза беспрерывно следили за самолетом. Он заметил, что разворот Дермидонтов сделал неправильно, "тарелкой", как говорят летчики, то есть с недостаточным креном.
      - Как он разворачивается, ты видел, Лапса? - волнуясь, спросил, подойдя к нему, Набоков. Но в тот момент, когда - Лапса собирался ему ответить, "Вуазен" опустил свою "бычью" голову и, накренившись, стал разворачиваться в направлении аэродрома.
      - Дермидонтов идет на посадку! - раздался громкий голос Мошкова.
      Действительно, самолет быстро снижался. Уже недалеко от аэродрома "Вуазен" перешел в горизонтальный полет. Но в следующий момент вновь еще резче опустил нос. Казалось, "Вуазен" вот-вот, не дотянув до аэродрома, врежется в забор виноградника, около которого стояла авиационная палатка отряда. Но Дермидонтов, по-видимому, сам догадался о грозившей ему опасности. Он быстро выровнял самолет и на высоте 70-80 метров, мерно грохоча, пролетел над нами. Однако ровный и такой спокойный гул мотора довел волнение Лапсы до крайнего напряжения. Дермидонтов не открыл в достаточной степени сектор газа, и мотор не давал нужных оборотов для горизонтального полета. Лапса побежал по аэродрому, не сводя глаз с "Вуазена", размахивая руками и крича: "Газу, газу!"
      Как заметили с земли, Дермидонтов смотрел вниз и назад, видимо, на бегущего по аэродрому Лапсу. "Газу, газу!" - продолжал неистово кричать Лапса, в то время как побледневший Мошков едва слышно бормотал проклятия.
      Над серединой аэродрома "Вуазен", потеряв скорость, накренился вправо и начал медленно разворачиваться. Потом несколько приподнял увенчанную рогами переднюю часть гондолы, на мгновенье как бы застыл на месте... и заскользил на опущенное крыло.
      Как истуканы стояли все на аэродроме. Доли секунды - и "Вуазен", блеснув лучами солнца, отраженными от его старых, заплатанных, видавших виды крыльев, с силой врезался в землю.
      В треске разрушения, в облаках пыли причудливо нагромоздились друг на друга обезображенные части самолета. В тот момент, когда мы подбежали к обломкам "Вуазена", только клокотанье крови в груди умирающего Дермидонтова нарушало наступившее безмолвие.
      Как позднее стало известно, Дермидонтов был солдатом-мотористом в авиации старой армии. В 1917 году он учился в школе летчиков, но не окончил ее. В конце 1917 года Дермидонтов уехал из школы в Астрахань к матери. Недавно он был призван на военную службу и направлен как летчик к нам в отряд. Его, безусловно, следовало после призыва послать в летную школу или по крайней мере проверить летную подготовку на самолете с двойным управлением. Но учебных машин в отряде не было, а в школу Дермидонтова не послали, поверив его заявлению, что он имеет большой опыт в полетах на самолете "Вуазен".
      Лапса, выпуская Дермидонтова в первый самостоятельный полет, без проверки техники пилотирования, понимал, что он рискует и нарушает существующие правила.
      ...Хоронили Дермидонтова при огромном стечении народа. В тот же день во время ужина моторист Мошков вдруг во всеуслышание заявил, что Дермидонтов погиб от того, что у нас в отряде мало порядка. Лапса угрожающе крикнул: "Ты это брось!". Механик Ванин и другие поддержали Мошкова. Вспыхнула ссора, которую с трудом удалось погасить.
      * * *
      Спустя несколько дней после гибели летчика Дермидонтова отряд получил первое боевое задание: надо было произвести воздушную разведку в районе побережья Каспийского моря в сторону города Гурьев. Задание это было дано для проверки боеспособности отряда, формирование которого довольно затянулось.
      Все - и летчики и техники были в приподнятом настроении. Каждый сознавал, что начинается новый ответственный период в жизни отряда.
      ...Командир отряда Столяров решил лететь на разведку с летчиком-наблюдателем Витьевским на своем самолете "Фарман-30". Полет был рассчитан на два часа, но бензиновый бак залили полностью, "под пробку". Часам к пяти вечера на аэродром приехали Столяров и Витьевский. Они были одеты во все кожаное: тужурки, брюки, сапоги, шлемы. Из правых карманов тужурок торчали рукоятки наганов.
      Мошков доложил Столярову о готовности самолета к полету. Через несколько минут Столяров и Витьевский заняли свои места в гондоле "Фармана".
      Взлетев, Столяров стал набирать высоту и взял курс на юго-восток.
      На аэродроме стало тихо. Разговор не вязался. Все напряженно ожидали возвращения командира. Особенно беспокоились Мошков, его помощник Федоров и я, работавшие на "Фармане" и отвечавшие за его исправность.
      Только технический состав авиации знает, как томительно протекает время в ожидании возвращения самолетов, улетевших на боевое задание.
      С аэродрома никто не уходил. Не прошло еще и двух часов, как все начали поглядывать на юго-восток, разыскивая на далеком горизонте знакомые контуры самолета, прислушивались, пытаясь уловить далекий гул возвращавшегося "Фармана".
      Вот Клюев громко закричал: "Летит!", показывая рукой на едва заметную, колеблющуюся вдали черточку. Но вскоре все убедились, что это был коршун, высматривавший себе добычу.
      Прошло уже два часа, а "Фармана" не было. Мы стали тревожиться не на шутку. Наконец явственно донесся звук работающего мотора, и все увидели хорошо заметный на горизонте самолет. Прямо с маршрута "Фарман" пошел на посадку. Через две - три минуты он уже подруливал к палатке. Из гондолы выглянул улыбающийся Столяров и, когда выключенный мотор смолк, весело крикнул нам:
      - Все в порядке, задание выполнили.
      Однажды после полетов мотористы приводили в порядок самолеты, находившиеся в ангарной палатке. Вдруг раздался крик стоявшего у палатки часового: "Самолет! Самолет!" Мы все тотчас же выбежали и по звуку работающего мотора быстро отыскали в небе самолет. Он летел вдоль южной окраины города, потом повернул на север, направляясь прямо на наш аэродром. Скоро стало возможным установить тип самолета. Это был "Вуазен". Когда он подлетел к аэродрому, помощник моториста Федоров тревожно крикнул: "Беляк!" Все недоуменно переглянулись. Белые летали, как мы слышали, на самолетах с отличительными знаками царской армии. На прилетевшем "Вуазене" знаков не было видно. Мы никого не ждали и поэтому решили - летит враг.
      Пролетев над аэродромом, самолет развернулся и, снижаясь, начал заходить по кругу на посадку. На высоте примерно метров двухсот "Вуазен" прекратил снижение и продолжал лететь через аэродром прямо на нас, стоявших большой группой у палатки.
      Мы тревожно следили за незнакомцем, пока ничего не предпринимая. Когда "Вуазен" был почти над нами, мы заметили, что сидевший на втором сиденье наблюдатель поднялся, свесился через борт гондолы, и из его рук выпал темный шар.
      - Бомба, ложись! - закричал Мошков, и мы все, бросившись врассыпную, попадали на землю.
      В стороне от нас, просвистев в воздухе, что-то мягко ударилось о землю. Мы продолжали лежать, ожидая взрыва. Прошло, казалось, немало времени, а взрыва все не было. Тогда один за другим мы стали подниматься и искать место падения "бомбы". Отошедший дальше других Ванин, заметив что-то на земле, захохотал. Все повернулись в его сторону, а Ванин, смеясь до слез, повторял: "Арбуз... Арбуз..."
      В это время "Вуазен" совершил посадку. Поднявшийся со своего сиденья летчик, высокий парень, улыбаясь, крикнул нам:
      - Здорово, братва!
      Старые отличительные знаки на "Вуазене" были закрашены краской, но она выгорела, местами облупилась. Вот почему они были так плохо заметны. Весь самолет производил впечатление только что собранного из частей, взятых на свалке. Буквально все плоскости его были в заплатах, причем разноцветных. Мы сразу же заметили, что некоторые тендеры тросов были законтрены даже ржавой проволокой.
      Вылезший из гондолы самолета летчик, здороваясь с каждым из нас за руку, представлялся:
      - Кудряшев.
      Его спутником был моторист Иванов.
      - Здорово мы вас арбузом шуганули, - смеялся Кудряшев.
      - Тоже, шуганули... Умнее-то ничего не придумали, - недружелюбно проворчал Володя Федоров.
      Вся кабина самолета была загружена личными вещами и арбузами. Иванов вынул арбузы из гондолы и роздал нам.
      На вопрос, откуда прилетели, Кудряшев ответил:
      - С фронта, из-под Кизляра.
      Вечером собрались на веранде нашего дома-общежития. Кудряшев рассказывал о себе.
      Он солдат-летчик, служил в старой армии. Октябрьскую революцию встретил в авиационном отряде на Закавказском фронте. Все летчики, за исключением Кудряшева, были офицеры. При демобилизации они разбежались. Кудряшов и его моторист Иванов решили лететь на своем "Вуазене" через Баку в Москву. В отряде никто не думал им препятствовать, и они улетели.
      Всеми правдами и неправдами им пришлось добывать бензин и масло. Не один раз ремонтировали они самолет и мотор, прежде чем добрались до аэродрома у Кизляра. Здесь их надолго задержал очередной большой ремонт мотора. За это время обстановка изменилась, и от дальнейшего полета в Москву пришлось отказаться. На Северном Кавказе разгоралась гражданская война. Местные революционные власти и командиры частей Красной Армии на Северном Кавказе настойчиво просили Кудряшева помочь им хотя бы воздушной разведкой, если нечем бомбить белых. По их мнению, полеты Кудряшева подняли бы боевой дух войск, припугнули бы белых и контрреволюционные элементы в городах и станицах. Кудряшев и Иванов, в прошлом рабочие, были безраздельно преданы большевикам.
      Так они начали свою боевую работу на Северном Кавказе. Они летали на разведку, попутно сбрасывая обрезки железа на головы белых в районе Махач-Калы.
      В последние дни мотор на "Вуазене" начал часто отказывать. Кудряшев решил лететь в Астрахань, где рассчитывал капитально отремонтировать самолет. Однако в полете мотор закапризничал, и пришлось сесть у села Яндыковекого, рядом с арбузной бахчой. Сегодня, после того как мотор наладили, они нагрузили самолет арбузами и вылетели в Астрахань.
      "Вуазен" Кудряшева оказался в таком состоянии, что его пришлось отправить в разобранном виде по железной дороге в Саратов на ремонт. А вскоре было получено приказание откомандировать Кудряшева и Иванова в Саратов во 2-й авиационный парк для участия в ремонте своего самолета.
      В один из последних дней сентября отряд облетело сообщение делопроизводителя Гвоздева: приезжает назначенный в отряд военный комиссар.
      О введении должности военных комиссаров в Красной Армии мы слышали и раньше. Но почему-то прошло уже много времени, а комиссара в отряд не назначали.
      В течение дня комиссар с командиром отряда появлялись в общежитии, в канцелярии, на аэродроме, в техническом складе. Встречаясь с ним, все здоровались первыми и проходили с видом людей, очень занятых служебными делами. Когда комиссар подходил к работающим, он здоровался, но почти ни о чем не спрашивал. Бледное осунувшееся лицо его оставалось все время озабоченным и хмурым, Он часто кашлял.
      Вечером после ужина по распоряжению командира отряда все собрались в самой большой комнате общежития. Было шумно и душно. В ожидании открытия собрания Столяров рассказывал какой-то случай из летной практики. Сидевшие" в стороне отрядные балагуры смешили товарищей. Временами раздавался дружный громкий смех.
      Комиссар сидел молча, и было заметно, хотя он и пытался это скрыть, что он внимательно всех рассматривает. Наконец он что-то сказал командиру, тот кивнул. Комиссар встал. Все замолкли.
      - Товарищи, - начал он, - я назначен к вам в отряд военным комиссаром.
      Из рассказа мы узнали, что Павел Кузьмич Левашев, так звали комиссара, москвич, рабочий по ремонту самолетов в Московском центральном парке-складе. В РКП (б) он вступил в июле прошлого года, активно участвовал, как красногвардеец, в боях за Советскую власть в Москве. Левашев ознакомил нас и с военным положением Советской России. Затаив дыхание, слушали мы об угрозе, нависшей над Советской республикой, о наступлении внутренней контрреволюции и интервенции.
      Всех очень обрадовало сообщение о том, что нашими войсками взяты Казань и Симбирск. Комиссар рассказал о продовольственных трудностях, которые переживают жители Москвы и Петрограда.
      Ответив на вопросы, комиссар спросил, есть ли среди присутствующих коммунисты. Со всех сторон послышались возгласы: "Я коммунист!", "Я тоже"...
      - Тогда, - заявил комиссар, - надо организовать ячейку РКП (б). Подходите к столу. По вашим партийным билетам я зарегистрирую вас, а потом мы соберем партийное собрание.
      Мошков вскочил с места и возбужденно заявил:
      - Какие там билеты? У нас нет билетов. Мы коммунисты не по бумажкам.
      - У кого есть партийные билеты, поднимите руки, - сказал Левашев.
      Поднял руку только Ванин. Комиссар сказал, что тех, у кого нет партийных билетов, нельзя считать официально состоящими в партии. В ответ поднялся невообразимый шум. Все выкрикивали, перебивая друг друга:
      - Я добровольно вступил в Красную Армию, воюю с контрреволюцией, а меня коммунистом не считают.
      - Посмотрим еще на тебя, - кричали некоторые, обращаясь к комиссару, какой ты коммунист!
      Так хорошо начатое собрание было испорчено. Шум не унимался. Многие повскакивали с мест. А комиссар вдруг дружелюбно заулыбался, нисколько не смущаясь происходившим. Одна за другой возбужденная пара глаз останавливалась на комиссаре, и один за другим замолкали возбужденные голоса.
      Воспользовавшись затишьем, Левашев заговорил:
      - Товарищи! Я чертовски рад тому, что сейчас слышал и видел. Да, вы действительно все коммунисты, и хорошие коммунисты. Недаром вы почти все добровольцы. Я уверен, что мы будем жить и работать дружно. Я вижу, как дорога вам наша партия и Советская власть. Вы, как сознательные революционеры, понимаете, что у нас должен быть порядок и что каждому, кто состоит в партии, нужно иметь документ, подтверждающий это. Давайте, товарищи, сейчас собрание закончим, а завтра в течение дня, да и вечером, каждый из вас, кто хочет, пусть скажет мне, чтобы я его зарегистрировал, как вступающего в партию.
      На этом закончилось собрание, оставшееся для нас памятным надолго. В список желающих состоять в рядах партии записались почти все мотористы и их помощники, многие красноармейцы строевой команды. Из летного состава записались Столяров и Лапса.
      Через два дня комиссар собрал всех записавшихся и спокойно объяснил, что по существующему порядку все присутствующие, подавшие заявление о приеме в партию, записываются сочувствующими. На этот раз никто не стал горячиться и спорить: раз установлен такой порядок, что же поделаешь. Комиссар предложил избрать президиум организации сочувствующих из трех человек и рекомендовал выбрать в президиум трех самых сознательных, дисциплинированных и авторитетных из нашей среды. Такое предложение сразу привлекло внимание и, может быть, впервые в отряде, заставило критически посмотреть друг на друга и даже на самих себя, вспомнить и проанализировать все поступки иа службе и вне ее.
      Посыпались предложения. Комиссар попросил каждого кандидата, которого выдвигали, коротко рассказать о себе.
      Потом о кандидате высказывался кто-либо из присутствующих. Почти каждому давал оценку командир отряда Столяров. Были выбраны: председателем Мошков, заместителем председателя - моторист Кузьмин, секретарем - я.
      В заключение комиссар зачитал-грамоту, которая вместе со знаменем была вручена в Москве командованием Красного воздушного флота РСФСР 1-му Социалистическому истребительному авиационному отряду при отправке его на Восточный фронт летом 1918 г.
      "Непреоборимой, бессмертной волей Пролетарской Революции, энтузиазмом могучего порыва классовой борьбы был возрожден Воздушный Флот к новому боевому творчеству.
      Окрыленный величием и мощью пролетарского класса, овеянный и закаленный героической борьбой за победу великих заветов создания нового общества, Рабоче-Крестьянский Красный Воздушный Флот стал достойным звездоносным соратником - другом всей Красной Армии и ее зорким бдительным оком для далеких горизонтов ратных полей РСФСР.
      1-й истребительный авиаотряд, входивший в состав 1-й Советской группы первая из первых, созданная и оперенная под сенью Всероссийского Совета Воздушного Флота и его историческим стягом - воздушный застрельщик смертельно-смелых боев, является достойным из достойнейших истребительных отрядов в геройской семье крылатых красных бойцов. Всероссийский Совет Воздушного Флота в лице своих членов и ответственных работников Воздушного Флота дарует свое знамя, - в багряном отблеске которого живет яркая кровь погибших красных орлов, - для новых битв и побед за коммунистический идеал.
      Безумству храбрых поется Слава!"
      Комиссар призвал всех нас боевыми делами заслужить такую же высокую оценку, какая дана 1-му Социалистическому истребительному авиационному отряду.
      Скоро благодаря хлопотам комиссара отряд начал получать ежедневную астраханскую газету "Коммунист". Кроме того, была приобретена небольшая библиотечка. Желающих почитать газеты и книги с каждым днем становилось больше. Неграмотным читали газеты их товарищи. Отрядная организация сочувствующих начала проводить регулярные собрания и установила связь с комитетом РКП (б) Селенского района г. Астрахани.
      В течение дня комиссар находился главным образом на аэродроме среди мотористов. Нередко он сам принимал участие в ремонтных работах. По специальности он был столяром, причем столяром квалифицированным. У него был большой опыт ремонта самолетов в Центральном парке-складе в Москве, и он лучше других в отряде справлялся с ремонтом деревянных частей самолетов. Не прошло и двух недель, как всем уже казалось, что комиссар находится в отряде давным-давно.
      Левашев не отличался крепким здоровьем: он болел туберкулезом легких. Однако он старался не обращать на это внимания и даже в один из летних дней настоял, чтобы Столяров "провез" его на своем "Фармане". Благодаря стараниям комиссара формирование отряда заметно ускорилось. Мы дополучили необходимое техническое имущество. Полностью была укомплектована и строевая команда.
      Из Царицына прибыли в отряд летчик Демченко и моторист Сероглазов. Демченко окончил летную школу в Одессе в 1916 году и служил в старой армии солдатом-летчиком в авиационном отряде, находившемся на Юго-Западном фронте. Он располагал к себе простотой обращения. Его моторист Сероглазов, бойкий юноша, по характеру под стать своему летчику, был весельчак и балагур. Он носил тюбетейку, так лихо сдвинутую на затылок, что нас всех удивляло, как она держится в таком положении.
      Как-то на повестку дня очередного собрания организации сочувствующих РКП(б) и членов партии комиссар поставил вопрос о борьбе с выпивками, которые иногда случались в отряде. Комиссар был очень краток. Он сказал о тяжелом времени, которое переживает молодая Советская республика, и о необходимости повышения дисциплины и организованности, о недопустимости пьянства в Красной Армии, да еще в таких частях, как авиационные, где требуется особенно точная работа.
      Выступивший вслед за Левашевым помощник моториста Федоров предложил выдавать за ужином строго ограниченное количество спирта и категорически запретить пить кому бы то ни было в остальное время. Это предложение поддержали многие.
      Более решительным было выступление Мошкова, который потребовал полного запрещения выпивок вообще. Это предложение Мошкова, большого любителя спиртного, многих удивило и было встречено с недоверием. Но Мошков горячо отстаивал свое предложение.
      Прямо противоположную точку зрения занял летчик Лапса. Он отстаивал ту мысль, что пить надо с умом: "Пей, но дело разумей". Незачем запрещать выпивать, а надо строго наказывать тех, кто ведет себя не так, как следует: напьется и безобразничает. По мнению Лапсы, человека не за что наказывать, если он выпьет немного "для здоровья" и ведет себя прилично.
      В конце концов после долгих споров собрание приняло резолюцию решительно бороться с пьянством. Виновных привлекать к ответственности, вплоть до ареста и предания революционному суду.
      Выдачу спирта на технические нужды решили поручить Мошкову. Ему запрещалось давать кому-либо спирт для выпивки.
      Тяжелое это было для Мошкова задание.
      Собрание отметило в решении, что в отдельных случаях после напряженных работ по распоряжению командира и комиссара отряда могут выдаваться перед ужином небольшие порции спирта для поддержания сил работавших.
      Решение собрания стали строго проводить в жизнь.
      Глава 2
      Первый Кубанский авиационный отряд. Военный комиссар Василий Шкуро. Снова в Астрахани. Ураган над аэродромом. Контрреволюционный мятеж в городе. Удары с воздуха по мятежникам. Приезд Сергея Мироновича Кирова. Приключения летчика Демченко и моториста Сероглазова.
      Военная обстановка на юге Советской России в конце 1918 года была крайне сложной. В сентябре началось наступление на Царицын донских белоказаков. Одновременно перешла в наступление на Северном Кавказе белая армия генерала Деникина. По мере того как Деникин охватывал районы Северного Кавказа, развертывалось формирование контрреволюционных сил на Кубани и Тереке. В Закавказье власть захватили буржуазные националисты, меньшевики и эсеры.
      В ноябре 1918 года был образован Революционный военный Совет Каспийско-Кавказского фронта, в подчинение которого вошли 11-я и 12-я армии, находившиеся на Северном Кавказе, и все части Красной Армии и флота Астраханского края. Реввоенсовет находился в Астрахани. В то же время в Астрахани сформировалось Полевое управление авиации и воздухоплавания Каспийско-Кавказского фронта. В ноябре в Астрахань по железной дороге с Царицынского фронта прибыл 1-й Кубанский авиационный отряд. Наш Астраханский отряд расформировали и направили на доукомплектование прибывшего 1-го Кубанского отряда. Командиром 1-го Кубанского авиационного отряда был летчик Кучинский, а комиссаром - Василий Карпович Шкуро. Кучинский - бывший солдат старой армии; Шкуро - авиационный моторист. Столяров, Набоков и Левашев были откомандированы и не вошли в состав нового отряда.
      Я был оставлен на прежней должности аэронавигатора и готовился выполнять обязанности летчика-наблюдателя.
      В конце ноября 1918 года поступил приказе перебазировании отряда на Северный Кавказ, в город Святой Крест.
      Этот приказ вызвал большой подъем. Все были рады тому, что начнется, наконец, настоящая боевая жизнь. Подготовка к перебазированию велась с рассвета и до глубокой ночи. Большие трудности представлял перелет на изношенных самолетах, которыми располагал отряд, через почти безлюдную степь, лишенную каких-либо характерных ориентиров. От Астрахани до города Святой Крест по прямой было около трехсот пятидесяти километров. Сейчас такое расстояние для самолета кажется ничтожным. Но в те времена такой перелет был делом весьма нелегким.
      Обстановка на Северном Кавказе в это время была изменчивой и тревожной. Сведения в Астрахань поступали оттуда с большим опозданием. Можно было опасаться, что ко времени перелета самолетов, а особенно переезда наземного эшелона, обстановка на Северном Кавказе может значительно измениться, и неизвестно, как еще удастся собраться отряду на новом месте.
      Мы считали, что наш 1-й Кубанский отряд достаточно боеспособен: у нас имелось четыре исправных самолета с четырьмя опытными летчиками, штат отряда был укомплектован, кроме того, мы располагали большим запасом технического имущества.
      В Святой Крест выслали на грузовой автомашине небольшую команду во главе с помощником моториста Федоровым. Задача этой команды заключалась в том, чтобы найти у города Святой Крест подходящее поле под отрядный аэродром и встретить прилетающие самолеты. Чтобы определить направление ветра, они должны были разжечь в центре поля большой костер.
      Первыми должны были вылететь из Астрахани командир отряда Кучинский и летчик Демченко, за ними Лапса и Фокин. "Ньюпоры" не могли пролететь весь маршрут и нуждались в дозаправке горючим где-нибудь на промежуточной посадочной площадке. С этой целью командир отряда выслал специальную команду с одной конной повозкой с горючим и запасными частями в село Яндыковское, находящееся в 115 километрах от Астрахани. Начальником этой команды назначили моториста Кузьмина. Он должен был отыскать и подготовить с помощью местных жителей посадочную площадку.
      Комиссар отряда Шкуро с небольшой группой, в которую входил и я, готовился отправиться из Астрахани на грузовой автомашине.
      На эту автомашину имелось в виду погрузить и часть технического имущества.
      Механик отряда Ванин и мотористы, работавшие на "Ньюпорах", должны были отправиться в Святой Крест после вылета самолетов. Последней намечалась отправка из Астрахани конного транспорта с имуществом отряда, а также всего оставшегося личного состава. Возглавить этот эшелон поручалось летчику-наблюдателю Витьевскому.
      5 декабря от передовой команды получили донесение, что она прибыла в город Святой Крест, нашла и подготовила посадочную площадку и ожидает прилета самолетов.
      На другой день ранним утром почти весь личный состав отряда был на аэродроме. Командир отряда Кучинский должен был лететь с мотористом Карновским на "Вуазене", а Демченко с мотористом Сероглазовым - на "Фармане".
      Все мы несколько тревожились за благополучный исход предстоящего перелета. На самолетах не было компасов. В ясную погоду можно было грубо определить страны света по солнцу и таким образом как-то ориентироваться. Но что делать, когда солнце закрыто облаками? Ведь лететь приходилось над однообразной равниной, не имеющей заметных ориентиров. И при всем этом следовало иметь в виду, что запас бензина был крайне ограничен. Вынужденная посадка в безлюдной степи могла кончиться плохо.
      Моторист Карновский, стоя в гондоле спиной к Кучинскому, начал запускать рукояткой мотор. С первой же попытки мотор заработал с ровным тихим гулом. Все в порядке. Через несколько минут Кучинский был уже в воздухе. Летчик Демченко с мотористом Сероглазовым вылетели только через час: на их самолете отказал карбюратор.
      На другой день рано утром отправилась на грузовой автомашине группа, возглавляемая комиссаром отряда. Но нас постигла неудача. Автомашина сломалась, и мы через несколько дней вынуждены были возвратиться в Астрахань.
      В дороге представилась возможность поближе познакомиться с новым военным комиссаром. Он оказался кубанцем. В 1914 году по мобилизации попал в авиационные мастерские. Затем работал в качестве помощника моториста, а потом мотористом в авиационном отряде, действовавшем на Юго-Западном фронте. В 1917 году на фронте Василий Шкуро вступил в партию.
      Характер у комиссара был довольно тяжелый. Он легко раздражался, был резок. Но авиационную службу знал хорошо. Очень требовательный, он вместе с тем проявлял исключительную заботу о подчиненных.
      Перебазирование нашего отряда проходило с большими трудностями. Только командир отряда достиг цели. Летчик Демченко не прилетел в Святой Крест, и о нем и его мотористе не было никаких сведений.
      Летчик Фокин, вылетев из Астрахани на "Ньюпоре", совершил вынужденную посадку из-за неисправности мотора всего в двадцати километрах от города. При посадке самолет разбился, но летчик не пострадал.
      Конный транспорт и строевая команда отряда из Астрахани не были отправлены, а Лапса не вылетал. Что случилось с нашей передовой командой, никто не знал.
      Временно "остатками" отряда командовал летчик Фокин. Его мало кто знал: он был назначен в отряд недавно. По словам комиссара, Фокин в 1917 году был эсером, а сейчас не то в шутку, не то всерьез заявлял, что он анархист-индивидуалист. По окончании реального училища в России Фокин учился в Англии в каком-то высшем техническом учебном заведении. В Россию он возвратился в 1917 году. Школу летчиков окончил тоже в Англии. Внешне Фокин производил впечатление физически очень хрупкого, слабого юноши. Он был красив: тонкие черты лица, миндалевидные темные глаза, вьющиеся волосы. Фокин прекрасно играл на пианино.
      У Кучинского при перелете в Святой Крест закапризничал мотор. Тотчас же моторист Карновский вылез из кабины на плоскость, спустился на шасси. С большим трудом он перебрался на ось задних колес и там, стоя на ней и держась одной рукой за подкос, другой рукой стал копаться в моторе. Ему удалось в воздухе устранить неисправность. Случай этот, конечно, беспримерный. Карновский обморозил лицо и руки. Когда они прилетели в Святой Крест, Карновского пришлось положить на несколько дней в госпиталь. Потом Кучинский с Карновским перелетели в город Георгиевск.
      Поступок Карновского вызвал у нас восхищение. Удивительное бесстрашие решиться в полете вылезти из кабины самолета и, стоя на шасси, в потоке холодного воздуха устранять неисправности в моторе, работая в непосредственной близости от вращающегося винта.
      Прилетев в Георгиевск, Кучинский и Карновский узнали, что наши войска отступают. Как это часто бывает в такое время, своевременной информации об истинном положении дел на фронте не имелось.
      Через город проходили наши отступающие кавалерийские части и обозы. Подъезжавшие к самолетам кавалерийские начальники говорили, что белые недалеко, и советовали улетать. Но как это было сделать, когда в самолете обнаружилась серьезная неисправность?
      Белоказаки внезапно ворвались в Георгиевск. Кучинский и Карновский успели скрыться в городе. "Вуазен" захватили белоказаки.
      Все эти сведения дошли до нас только много времени спустя, когда Кучинскому и Карновскому удалось пробраться в расположение наших войск, отступающих к Астрахани. Кучинский, после того как возвратился, заболел и умер; Карновский был направлен на учебу в летную школу.
      В январе 1919 года отряд продолжал оставаться на Астраханском аэродроме, но численность его уменьшилась. Прежнее наименование "1-й Кубанский" было отменено, и нам дали номер "47".
      Из боевого состава в отряде остались два летчика - Фокин и Лапса и два летчика-наблюдателя - Витьевский и Николаев. В отряде было только два самолета: "Ньюпор-17" и "Сопвич", который мы недавно получили. Это была двухместная машина с мотором "РОН" мощностью 120 лошадиных сил. Его максимальная скорость достигала 150 километров в час, максимальная высота полета 5000 метров. Продолжительность полета "Сопвича" составляла около 4 часов, бомбовая нагрузка - до 100 килограммов. Проверив "Сопвич" в полете, Фокин оставил его за собой.
      В феврале в отряд вернулся на автомашине шофер Ваня и привез целыми и невредимыми всех из передовой команды, высылавшейся в Святой Крест. Команда пыталась пробраться в Георгиевск, но в связи с отступлением наших войск ей это сделать не удалось. Не получая никаких приказаний, Федоров, возглавлявший команду, решил возвратиться в Астрахань.
      В середине февраля резко потеплело. Задула "моряна" - местный юго-восточный ветер; небо заволокли низкие, быстро несущиеся серые облака, то и дело сеющие дождь. Тонкий снежный покров быстро исчез. Дороги и немощеные астраханские улицы стали развороченными и грязными.
      Аэродром размок. Полетов не было. Время проходило в нудном бездействии. Весь личный состав отряда размещался в городе в четырехэтажном каменном доме, в районе, прилегающем к аэродрому. В доме было много комнат, но почти все пустые. Мебель успел кто-то вывезти. Спали вповалку на полу, а обедали в одной из комнат, где стоял длинный, грубо сколоченный стол. Чемоданы и сундуки с личными вещами были в беспорядке сложены вдоль стен комнат.
      Шапки, шлемы, тужурки, полотенца, револьверы, ремни висели на дверных ручках и гвоздях, в изобилии вбитых нами в стены. В доме в течение всего вечера не умолкала игра на рояле; у одних что-то выходило, другие пробовали свои силы впервые.
      На третий день оттепели погода еще более ухудшилась. Дождь лил беспрерывно. Вечером начался ураган. С аэродрома позвонили, что ветер грозит сорвать ангарную палатку. Дежурный наряд, находившийся в течение многих часов на аэродроме, выбиваясь из сил, едва удерживал палатку со стоявшими в ней самолетами от порывов ветра.
      Как только об этом стало известно, по приказу командира все устремились на аэродром. На единственной в отряде грузовой автомашине уехали летчики и мотористы. Остальные добирались до аэродрома кто как мог, но большей частью на "мобилизованных" своей властью легковых извозчиках.
      На аэродроме аврал, вся ангарная палатка облеплена людьми, напрягавшими все силы, чтобы не дать порывам ветра снести ее. Под ударами ветра палатка порывисто надувалась, и веревки, удерживающие ее, стремились выдернуть из земли колья, к которым они были привязаны. Вертикальные и горизонтальные шнуровки то там, то тут рвались. Не удерживаемые шнуровкой полотнища хлопали от ветра, издавая звуки, похожие на винтовочную стрельбу. В образовавшиеся дыры внутрь палатки врывались ветер и дождь. Это было очень опасно. Стоило только порваться какой-либо части палатки, как ветер начал бы рвать одно полотнище за другим, и палатка была бы снесена, а находящиеся в ней самолеты разрушены. В старой армии на фронте такие случаи бывали не раз. Об этом хорошо помнили многие и ясно представляли себе эту опасность.
      Рев ветра, шум дождя, хлопанье полотнищ палатки, удары молотов по забиваемым в землю кольям, крики мотористов и красноармейцев - все это сливалось в общий беспорядочный хаос звуков.
      Несколько часов продолжалась беспрерывная борьба со стихией, грозившей уничтожением самолетов. Почти у всех руки были в кровавых мозолях, ссадинах и ожогах от рвущихся из рук канатов и бечевок.
      Только к утру ураган стих, и опасность миновала.
      Фокин и комиссар Шкуро распорядились выдать каждому немного разбавленного спирта. Измученные, но довольные, в приподнятом настроении садились мы завтракать. Сознание выполненного долга повышало, усиливало чувство взаимной спаянности всех в отряде.
      В этот же день вечером комиссар созвал партийное собрание, на нем были приняты в члены партии Мошков, помощник моториста Федоров, помощник моториста Быков.
      10 марта рано утром в общежитии отряда всех всполошила частая винтовочная и пулеметная стрельба. Через несколько минут в отряд сообщили по телефону, что в городе начался контрреволюционный мятеж.
      Командир и комиссар отряда приказали всем как можно скорее следовать на аэродром охранять самолеты. Многие имели винтовки. Кроме того, в отряде было два легких ручных пулемета: один из них находился у Федорова, другой - у Мошкова. Комиссар ускакал на единственной в отряде верховой лошади к Сергею Мироновичу Кирову выяснить обстановку и получить указания.
      В районе аэродрома было спокойно. Мятеж начался в противоположной, юго-западной, части города. Фокин быстро разбил нас на группы, назначил старших и указал участки обороны, выдвинутые на 300-400 метров от палатки-ангара в сторону города. Окопчики рыть не стали. Решили использовать местные укрытия.
      Стрельба в городе то затихала, то вспыхивала с новой силой. Примерно через час возвратился комиссар Шкуро. Он собрал всех у ангара-палатки, оставив на боевых участках только дежурных, и рассказал нам, что произошло в городе. Контрреволюционный мятеж подняли бывшие офицеры, казаки.
      К мятежникам присоединилась некоторая часть мелкой буржуазии: кустари-собственники, лавочники, спекулянты. В некоторых соседних с городом селах начались кулацкие восстания. Главными организаторами и руководителями мятежа являлись английские агенты. Имелись сведения о том, что организованная англичанами на Каспийском море военная флотилия направляется из Петровска к Астрахани.
      Против мятежников начали наступление части Красной Армии, революционные моряки, вооруженные коммунисты города и добровольцы-рабочие.
      Подавлением мятежа руководил председатель Военно-революционного комитета Астраханского края - Сергей Миронович Киров, возглавлявший всю военную и гражданскую власть в городе и крае.
      Киров поставил задачу авиационному отряду бомбить мятежников с воздуха и охранять аэродром. В то же время Сергей Миронович предупредил, что, нанося с воздуха удар по мятежникам, следует быть крайне осторожными, чтобы по ошибке не сбросить бомбы на мирное население.
      Вскоре было установлено, что неизвестно где находятся летчик-наблюдатель Николаев и красноармеец Сомов. Последний поступил в отряд недавно, из числа мобилизованных в городе жителей. Это был здоровяк с ярко-рыжей шевелюрой, усами и небольшой курчавой бородкой. До революции он был мясником на Малых Исадах - местном городском рынке. На общих собраниях отряда Сомов часто начинал выступления, не спрашивая разрешения председателя собрания. На замечания председателя собрания: "Я тебе, Сомов, слова не давал", он обычно отвечал: "А я тебя и не спрашивал, я анархист и сам беру слово".
      По приказанию командира мотористы выкатили из палатки его самолет "Сопвич" и начали готовить к полету. Фокин решил лететь на выполнение ответственного задания, полученного от товарища Кирова, с Витьевским. Но комиссар заявил, что он намерен сам лететь в качестве летчика-наблюдателя.
      Когда Фокин и Шкуро были готовы к полету, на аэродром примчался верхом на коне бравый матрос. Он подскакал прямо к самолету и громко крикнул:
      - Кто командир авиации? Давай сюда, я от Кирова!
      Фокин и Шкуро вышли из самолета. Матрос с важным видом вынул из кармана план Астрахани.
      - Так вот, братишка, - начал он, обращаясь к Фокину. - Сергей Миронович Киров посылает тебе эту карту и наказал мне объяснить, где наши, а где беляки.
      И, тыча пальцем в план города, матрос принялся уточнять положение наших войск и районы, еще занятые мятежниками. Объяснял он примерно так:
      - На Цареве{3} каланчу пожарную видел? Так вот, от нее через квартал к Волге уже беляки... Как подашься через бывший царевский рынок, так и давай жару белякам.
      Из всех этих объяснений с трудом можно было понять, где находятся мятежники. Пожалуй, более важным было сообщение матроса о том, что по приказанию товарища Кирова все наши воинские части, ведущие бой, предупреждены о возможном появлении советского самолета и стрелять по нему не будут.
      Не дожидаясь вылета, матрос ускакал.
      Все понимали, что задание это сложное. Нанести удар с воздуха по мятежникам, засевшим в некоторых районах города, можно было только с малых высот, порядка двухсот - трехсот метров. Малейшая неточность при бомбометании и пулеметном обстреле была бы опасна не только для частей Красной Армии, но и для мирного населения.
      Кроме того, полет на такой малой высоте на самолете "Сопвич", где летчик и наблюдатель помещались в не защищенном от пуль фюзеляже, представлял большую опасность. Даже посредственный стрелок мог без особого труда попасть в летчиков.
      Но кто не подвергал себя опасности на войне?
      Командир и комиссар торопились с вылетом. Помимо бомб, они захватили с собой легкий пулемет с несколькими дисками.
      Взлетев, "Сопвич" взял курс на юго-западную часть города. Там самолет начал делать большие, круги и медленно снижаться. С высоты примерно двухсот метров летчики сбросили бомбы. Послышались разрывы, потом стала ясно слышна пулеметная стрельба, снова взрывы бомб и пулеметные очереди.
      Через несколько минут самолет опять начал набирать высоту. Покружившись над городом, чтобы сориентироваться, Фокин вторично пошел на снижение. Так повторялось несколько раз. Самолет находился в воздухе минут сорок. Наконец он снизился настолько, что мы перестали видеть его из-за крыш домов.
      Прошла минута, другая - и вдруг воздух огласился ворвавшимся грохотом мотора.
      "Сопвич" неожиданно "выскочил" из-за крыши большого дома, стоявшего недалеко от аэродрома. Развернувшись против ветра, самолет пошел на посадку. Благополучное возвращение летчиков всех очень обрадовало. Им наперебой жали руки, поздравляли с успешным выполнением задания.
      Да, задание было выполнено. Фокин появился над районом, занятым мятежниками, на большой высоте. Надо было ориентироваться и выбрать цели. Кроме того, Фокин хотел, чтобы самолет увидели наши бойцы и враги. У первых он хотел поднять боевой дух, а у вторых вызвать страх.
      Мятеж был быстро подавлен благодаря энергичным мерам, предпринятым Сергеем Мироновичем Кировым, и его исключительно высокому авторитету среди трудящихся города и в частях Красной Армии. Атака с воздуха имела успех. Правда, мятежники понесли незначительные потери, но моральное и психологическое значение этой атаки было велико. Как потом рассказывали захваченные контрреволюционеры, каждому из них казалось, что большевистский самолет снижается именно на него. В рядах мятежников поднялась паника, многие разбежались.
      Летчик-наблюдатель отряда Николаев оказался изменником. Позднее удалось установить, что он был одним из руководителей заговора и с оружием в руках активно участвовал в мятеже. Николаев пытался скрыться, но был схвачен и расстрелян.
      Сомов появился в отряде как ни в чем не бывало тотчас же после подавления мятежа.
      Этот "анархист" ко всему прочему был большим трусом. Он не примкнул к мятежникам, но и не боролся с ними. Как установило следствие, Сомов во время мятежа вместе со своими приятелями - уголовниками грабил магазин. Он был предан суду военного трибунала.
      Дней через десять после ликвидации контрреволюционного мятежа в Астрахани к нам на аэродром приехал Сергей Миронович Киров. К его приезду оба самолета были выведены из палатки-ангара, возле них собрался весь летный и технический состав отряда.
      Киров одет был во все кожаное. Стоя около "Сопвича", он расспрашивал Фокина о летных и технических качествах этого самолета. Командир подробно докладывал. Сергей Миронович попросил запустить мотор и внимательно наблюдал работу мотористов. Фокин, сидя в кабине, обратился ко мне с вопросом:
      - Хотите полетать?
      Видя мои загоревшиеся от восторга глаза, он предложил:
      - Полетаем над аэродромом, оденьтесь и привяжитесь.
      Мошков стал помогать мне одеваться. Откровенно говоря, поглощенный мыслями о предстоящем, первом в моей жизни полете, я не отдавал себе должного отчета в том, что происходит вокруг. Самолет легко, как невесомый, побежал по земле. Я как сейчас помню улыбающееся лицо товарища Кирова, стоявшего около него комиссара Шкуро, хмуро и как-то настороженно смотревшего на меня, Фокина, Мошкова. Вырулив на старт, Фокин оглянулся, посмотрел на меня, затем вперед, на поле аэродрома.
      (В следующий момент мотор заработал на полную мощность. "Сопвич" стремительно двинулся вперед. Земля начала резко проваливаться. Вот под нами промелькнуло кладбище. Значит, мы летим уже над окраиной аэродрома. Я поднял взгляд - и невиданное никогда ранее зрелище развернулось передо мною. Вид, открывшийся мне, был настолько прекрасен, новизна и сила моих впечатлений так необычны, что я запомнил этот полет на всю жизнь. И сейчас, спустя много-много лет, я отчетливо представляю его себе в деталях.
      Впереди расстилалась бесконечная даль; вот перед нами голубая лента рукава Волги - реки Болды, вот проток Казачий Ерик. Так хорошо знакомые мне места, где прошло мое детство! Панорама быстро менялась. Неожиданно для меня прекратилась работа мотора, стал слышен свист тросов летящего самолета, и я увидел быстро несущееся на нас поле нашего аэродрома. Самолет шел на посадку.
      Еще в самолете, когда мы подрулили к палатке-ангару, Фокин, повернувшись в кабине, протянул мне руку и поздравил с первым полетом.
      - Спасибо, спасибо, - говорил я, взволнованный пережитыми ощущениями полета и, что греха таить, радостью его благополучного завершения.
      Только что я успел выйти из гондолы, ко мне подошел товарищ Киров и тоже поздравил с участием в первом полете. Ему, наверное, рассказали о моем стремлении стать летчиком.
      После Фокина летал на своем "Ньюпоре" Лапса. Сергей Миронович хотел посмотреть взлет, полет и посадку самолета-истребителя, видимо с целью проверить состояние самолетов и степень подготовки летчиков.
      Киров остался доволен полетами и, собрав нас у ангара-палатки, стал расспрашивать о наших нуждах. Нас особенно тревожил недостаток авиационного бензина. Подвоз бензина с Кавказа давно прекратился, а запасы, хранившиеся в Астрахани, были на исходе. В отряде было мало и самолетов и летчиков. Высказывая свои просьбы, все заверяли товарища Кирова, что всегда готовы выполнить любой приказ советского командования.
      Сергей Миронович записал все, что мы говорили ему, и обещал оказать помощь. Потом поблагодарил нас за верную службу Родине и отметил, что он вполне полагается на такой революционный отряд, как наш. Это заявление товарища Кирова имело очень большое значение в дальнейшей работе по укреплению политико-морального состояния всего личного состава отряда.
      Так этот день оказался для меня вдвойне знаменательным: во-первых, я близко видел товарища Кирова, разговаривал с ним; во-вторых, первый раз в жизни я летал на самолете.
      Неожиданно в отряд возвратились летчик Демченко и моторист Сероглазов. Связь в те времена была плохая, и розыски "пропавших без вести" успеха не имели. Как оказалось, перелет Демченко из Астрахани в Святой Крест был неудачным. Километрах в пятидесяти от города на высоте около 600 метров начались неполадки в работе мотора. Демченко вынужден был спуститься и совершить посадку в степи. При осмотре мотора выяснилось, что засорились жиклеры карбюраторов. Наскоро прочистив карбюраторы, Демченко и Сероглазов решили лететь дальше. Не успели пролететь 5-6 километров, как мотор снова стал давать перебои, и Демченко вынужден был вновь совершить посадку. После вторичного ремонта Демченко взлетел, стремясь во что бы то ни стало добраться до города Святой Крест. Но летчиков постигла новая неудача: от выхлопов загорелось крыло под мотором.
      Пожар тотчас же заметил Сероглазов. Он сообщил об этом Демченко. Летчик поспешил посадить самолет, который тут же сгорел. Летчики едва успели выскочить из машины.
      Только к вечеру Демченко и Сероглазов вышли на малонаезженную полевую дорогу, никого не встретив в степи. Шли с остановками всю ночь. На рассвете вдали от дороги увидели какой-то сарай. Там оказался небольшой склад невывезенной овечьей шерсти, вблизи находились загородки для отар и были заметны следы стоявших здесь когда-то кибиток.
      Усталые летчики соорудили из шерсти себе постели под навесом и уснули. Проспали до двух часов дня и пошли дальше. Сильно оказывалась усталость. Только к вечеру, когда уже начало смеркаться, увидели в километре от дороги всадника. Он оказался пастухом, стерегущим невдалеке отару овец. Старик ехал как раз на склад шерсти, где ночевали наши вынужденные путешественники.
      Демченко и Сероглазов, держась от усталости за стремена, добрались со стариком пастухом к месту нахождения отары. Там они поели и отдохнули. Из рассказов пастухов выяснилось, что Демченко и Сероглазов шли не к городу Святой Крест, как они предполагали, а в сторону от него.
      После долгих скитаний Демченко и Сероглазов добрались все-таки до города, когда Кучинский уже улетел в Георгиевск, а передовая команда отряда выехала из города. С отступающими нашими частями они возвратились в Астрахань.
      Глава 3
      Военная обстановка на Северном Кавказе и в Астраханском крае. Первые налеты самолетов интервентов. Полеты на разведку. Воздушный бой. Летчики-истребители Щекин и Коротков. Пробные полеты. Воздушный бой с английскими интервентами. Победа летчика Щекина. Еще один сбитый самолет противника. Наступление белых армий на Астрахань. Бомбы и стальные стрелы по врагу. В часы досуга. Расправа белых с Фокиным и Соколовым.
      На Волге закончился ледоход. Весеннее солнце быстро просушило почву. Степь зазеленела и украсилась лютиком, молочаем, овсяницей, мятликом. Запестрели тюльпаны, а в низинах, на темных плодородных луговых почвах, степь покрылась пыреем, осокой и солончаковой полынью.
      Тростники и камыши в дельте Волги, залитые половодьем, бурели среди бескрайнего разлива длинными узкими полосами, обозначая скрывшиеся под водой берега протоков.
      Ильмени{4} вокруг Астрахани наполнились до краев весенними водами. Все, даже небольшие речушки в степи, пересыхавшие, как правило, летом, зашумели и стали многоводными.
      А красавица Волга разлилась на километры и величаво несла массу бурой весенней воды в Каспий.
      Солнечные, ясные, теплые дни порождали жизнерадостное настроение у людей. С большим подъемом работали все с утра до ночи на аэродроме. А работы было много. Вскоре все было готово. Аэродром просох, и начались полеты.
      Летали на разведку в трех направлениях: на запад - в сторону местечка Яшкуль, откуда двигалась к Астрахани белая конница; на юго-запад - вдоль берега Каспия, в сторону города Кизляр, где белые теснили наши части, отходившие с Северного Кавказа; на восток - вдоль берега Каспия, где советским войскам угрожала военная флотилия белых. Кроме того, было сделано несколько разведывательных полетов в южном направлении над морем. Задания по разведке выполнял Фокин с наблюдателем Витьевским на "Сопвиче". В разведывательных полетах с Фокиным участвовал несколько раз также комиссар Шкуро.
      В качестве моторного топлива мы использовали пока бензин. На других фронтах в авиационных частях в это время бензина уже не было, и там летали на разных суррогатах топлива. Наш отряд получал бензин благодаря налаженной товарищем Кировым доставке его на лодках с Кавказа.
      На Северном Кавказе и в Астраханском крае к весне 1919 года военная обстановка сложилась следующим образом.
      11-я и 12-я советские армии, которые вели боевые действия на Северном Кавказе, несли большие потери от эпидемии сыпного тифа и испытывали острый недостаток в боеприпасах. Они вынуждены были еще в конце 1918 года начать отход с Северного Кавказа к Астрахани. Войска Деникина к весне 1919 года захватили весь Северный Кавказ, Кубань, почти всю Донскую область и часть Донецкого бассейна. В марте 1919 года 11-я и 12-я советские армии были расформированы. Из новых формирований и остатков 11-й и 12-й армий были созданы боеспособные части новой 11-й армии, прикрывавшей район Астрахани -примерно в 150 километрах с запада и юго-запада.
      С востока Астрахань оборонялась от уральских казаков; фронт там проходил примерно в 100 километрах от города. Располагавшиеся в Астрахани воинские части составляли так называемый "общий резерв города Астрахани". Командование и штаб 11-й советской армии, а также командование и штаб авиации и воздухоплавания 11-й армии находились в Астрахани. В руководстве обороной Астраханского края большая роль принадлежала Сергею Мироновичу Кирову, который был 7 мая назначен членом Революционного Военного Совета 11-й армии, а с 18 июня 1919 года и представителем Революционного Военного Совета Южного фронта.
      Северо-западнее 11-й армии проходил фронт 10-й советской армии, которая в течение марта - апреля оттеснила белых от. района Царицына.
      Основная задача, которую выполнял наш авиационный отряд, была воздушная разведка противника. Фронт простирался на сотни километров на запад и восток от Волги, где только на отдельных направлениях группировались войска. В этих условиях особенную угрозу представляло внезапное наступление конницы белых на слабо обороняемые участки фронта, и воздушная разведка приобретала поэтому особое значение.
      В Каспийском море действовала военная флотилия англичан и военная флотилия белых. Побережье Каспийского моря в районе дельты Волги прикрывала Астрахано-Каспийская советская военная флотилия, которая нуждалась в сведениях воздушной разведки. Флотилия имела свои самолеты, но мало. Поэтому наш отряд иногда работал совместно с морскими летчиками.
      * * *
      21 апреля 1919 года в безоблачный и теплый день во время обеденного перерыва группа военнослужащих отряда находилась на обширном балконе нашего дома-общежития в городе. Из соседней комнаты слышалось пение под аккомпанемент пианино. Пел Мошков надтреснутым баском свою любимую песню. Сквозь смех, шум и слишком громкие звуки пианино все же отчетливо слышались слова песни:
      Как задумал сын жениться, дозволенья стал просить...
      Отец сыну не поверял, что на свете есть любовь...
      В это время мы услышали рокот мотора. Все начали искать самолет в небе. Вот он. На высоте примерно 2000 метров самолет делал круги над городом. По виду он не был похож на известные нам машины. По размеру был намного больше "Сопвича". Судя по шуму мотора, он был не ротативным, как "РОН", а стационарным.
      Сделав несколько кругов над центром города, самолет улетел к железнодорожной станции. Вскоре раздалось подряд несколько глухих разрывов. Сразу стало ясно: самолет противника бомбит находящиеся на станции военные эшелоны.
      Не теряя более ни минуты, Фокин, Шкуро, Лапса и несколько мотористов помчались на полуторке на аэродром. Отрядный шофер Ваня, вообще большой любитель быстрой езды, на этот раз выжимал из своей машины все, на что она была способна. Приехав на аэродром, мы бросились расшнуровывать палатку, чтобы вывести скорее самолеты, и в первую очередь "быстроходный" "Ньюпор". Но самолет противника уже улетел. Он скрылся в юго-западном направлении. Преследовать его на нашем "Ньюпоре" было явно бесполезно.
      Самолет противника нанес незначительный ущерб. На железнодорожной станции от сброшенных бомб сгорели две платформы с сеном, остальные вагоны состава удалось отцепить и отвести. Несколько бомб упало недалеко от железнодорожной станции в поле.
      Это был первый налет на Астрахань, и он застал нас, к сожалению, врасплох. В какой-то степени это объяснялось тем, что раньше самолеты противника ни разу не появлялись даже на дальних подступах к Астрахани. Наши летчики, выполнив задания по разведке, обычно отдыхали, и на аэродроме никто не оставался.
      Налет самолета противника, естественно, очень встревожил всех нас. Мы понимали, что защитить город от этих налетов обязаны прежде всего мы.
      На следующий день товарищ Киров собрал специальное совещание по вопросу противовоздушной обороны Астрахани. На совещании присутствовали и представители от нашего авиационного отряда: командир, комиссар и летчик Лапса.
      После совещания для обороны Астрахани от воздушного противника было приспособлено несколько 76-миллиметровых пушек, организованы посты воздушного наблюдения и оповещения, расположенные на подступах к городу. Сообщения о замеченных самолетах с мест, где не было телефонной связи, передавались ракетами и кострами. Сигналом воздушной тревоги для всего населения и гарнизона Астрахани служили два выстрела из пушки, установленной в центре города, в старой астраханской крепости.
      В очередную разведку с командиром отряда пришлось лететь мне как летчику-наблюдателю. Мы летели на "Сопвиче". Перед нами стояла задача найти аэродром белых, с которого совершаются налеты на Астрахань; кроме того, мы должны были проверить, нет ли в море, на пути к дельте Волги, неприятельских судов.
      Вылетели мы около одиннадцати часов в жаркий безоблачный день. На высоте 700-800 метров сильно болтало, это усложняло полет.
      Давно уже скрылась позади Астрахань. Степь, над которой мы летели, не имела каких-либо заметных ориентиров. Только слева от нас блестели, как осколки зеркала, многочисленные озера и заливчики, разбросанные между Бэровскими буграми северо-западного побережья Каспия. То был край изобилия рыбы, водоплавающей птицы. Среди озер и заливчиков я с трудом отыскал село Басинское. За ним, далее к югу, начинался фронт. Мы долетели до села Яндыковского. На дороге из села Яндыковского в Басинское мы заметили до эскадрона конницы противника со взводом артиллерии.
      Яндыковское было забито войсками белых. На всех улицах стояли обозы, к заборам были привязаны лошади. Белые накапливали силы на подступах к Астрахани. Аэродрома противника у села Яндыковского не обнаружили. Пролетели еще около 30 километров на юг, но и там не нашли аэродрома. Значит, белые летали с более отдаленного от Астрахани места, вероятно, с аэродрома города Кизляра. Но лететь туда не хватило бы горючего, и мы направились на восток, к морю.
      Полет над морем на сухопутном самолете у многих в то время вызывал неприятное чувство: слишком ненадежна была техника.
      Правда, нам никто не угрожал обстрелом, тогда как при полете над сушей по самолету стреляли из винтовок и пулеметов все кому не лень - и пехотинцы, и кавалеристы противника, а нередко, по ошибке, и свои. И все же мы чувствовали себя в полете над морем значительно хуже, чем над сушей.
      А море, расстилавшееся внизу, блестело, как огромная бескрайняя чаша расплавленного свинца, на поверхности которого сверкали бесчисленные солнечные зайчики. Безграничное бледно-голубое небо сливалось в легкой дымке на далеком горизонте с серебристыми блестками моря. И все казалось неподвижным: и море, и небо, и наш самолет, повисший над свинцовой бездной.
      Как внимательно мы ни смотрели, нам не удалось обнаружить каких-либо судов. Томительно медленно тянулось время. Наконец в светлой дымке горизонта показалась береговая полоса, испещренная протоками дельты Волги. Не прошло еще и часа полета, как на горизонте засверкали золотистые купола астраханских церквей.
      Слева проплыл под крылом самолета центр города, потом оно накрыло окраину. Но вот шум мотора смолк, засвистели тросы, и навстречу нам снизу понеслась земля. Самолет шел на посадку.
      Под вечер над городом вновь появился самолет противника. Взлетевший по тревоге на "Ньюпоре" летчик Лапса не смог его настичь. Самолет противника имел значительно большую скорость.
      Через день, рано утром, когда мы только что начали расшнуровывать нашу ангарную палатку, послышались артиллерийские выстрелы, и в безоблачном небе появились ватные комочки. Стреляла зенитная пушка. Лапса бросился к самолету, торопливо застегнул кожаную куртку и шлем.
      "Ньюпор", как будто только ждавший этого, сорвался с места и быстро покатился по зеленому ковру аэродрома. Вот он уже в воздухе, оглашает его певучим гулом работающего мотора.
      В это время на самолете "Сопвич" взлетел и командир отряда Фокин. С ним полетел комиссар Шкуро, который должен был вести огонь по противнику.
      Наблюдая с земли за всем, что происходило в воздухе, мы видели, как к нашему аэродрому на высоте около 1500 метров приближались три вражеских самолета. Наши летчики набирали в это время высоту и были пока еще намного ниже противника. В следующий момент послышался свист падающих бомб. Мы повалились на землю. Сразу же раздался грохот. На нас набежала волна едкой гари. Кто-то застонал. Потом все смолкло. Но в воздухе слышалась стрельба. Там шел бой.
      Осколком бомбы на аэродроме ранило в ногу моториста Касицына. Около него уже суетились Кузьмин и другие мотористы. У кого-то нашелся индивидуальный пакет, Касицына быстро перевязали, отнесли и положили у палатки.
      А в воздухе продолжалась трескотня пулеметов. Лапса, отставший от вражеских самолетов метров на четыреста, все же вел стрельбу, хотя было ясно, что на таком расстоянии она не могла быть эффективной. Самолет Фокина плохо набирал высоту и отстал еще больше. Как только самолеты противника пересекли Волгу, направляясь на юго-запад, Лапса и Фокин, покружившись некоторое время над городом, пошли на посадку.
      До поздней ночи продолжали мы обмениваться впечатлениями и жарко спорили о том, как же нам на самолетах, уступающих в скорости противнику, суметь обезвредить врага.
      В следующие две недели налеты на Астрахань не прекращались. Обычно в них участвовало по три - четыре самолета. Противник, располагая большей скоростью полета, уклонялся от воздушного боя и, сбросив кое-как бомбы, немедленно уходил. Зенитный огонь не давал результата.
      Первого июня в Астрахань в адрес отряда прибыли по железной дороге два самолета-истребителя: "Спад-7" и "Ньюпор-23". В тот же день приехали к нам два летчика-истребителя: Анатолий Коротков и Даниил Щекин. И летчиков и самолеты к нам направили из Москвы по настоятельным просьбам товарища Кирова.
      Как только самолеты были доставлены на аэродром, мотористы и летчики под руководством механика отряда Ванина приступили к их сборке. На следующий день утром самолеты были уже собраны, отрегулированы, заправлены и готовы к полету.
      "Ньюпор-23" предназначался летчику Щекину, "Спад-7" - Короткову. Никто из летчиков нашего отряда на таких самолетах раньше не летал.
      Коммунисты Коротков и Щекин окончили Московскую авиационную школу по классу истребителей всего только два месяца назад. Раньше они служили в авиации в качестве мотористов.
      Боевого опыта они не имели. Особую тревогу вызывал у нас предстоящий полет Короткова на самолете "Спад-7".
      Это была очень строгая машина. А мы еще находились под впечатлением недавней гибели летчика Дермидонтова.
      "Спад-7", по рассказам летчиков, отличался тем, что на разбеге при взлете молниеносно разворачивался влево, стоило только летчику хотя бы немного запоздать или недостаточно энергично удерживать самолет рулями на прямой разбега. При этом часто сносило покрышки колес, а самолет с неисправным шасси переворачивался и накрывал летчика.
      При разворотах в полете "Спад-7" переходил в скольжение, что было причиной многих катастроф. Кроме того, этот самолет имел еще один серьезный недостаток, правда, не относящийся к его летным качествам, - при запуске двигателя мотористы подвергались большой опасности. Дело в том, что стосорокасильный мотор "Испано-Сюиза", который устанавливался на "Спаде-7", при запуске сразу же начинал работать на очень больших оборотах. Поэтому малейшая неточность в движении мотористов кончалась тяжелыми ранениями или гибелью от удара лопастью винта. О французском моторе "Испано-Сюиза" ходила худая слава.
      Обслуживать "Спад" было поручено наиболее опытному мотористу Мошкову. Его помощник Федоров переводился на должность моториста и должен был продолжать работать на самолете "Сопвич" у командира отряда.
      Были у "Спада-7" и хорошие качества: скорость - 175 километрбв в час и продолжительность полета - 2 часа 10 минут. По этим показателям он превосходил "Ньюпоры". На "Спаде-7", как и на "Ньюпоре-23", был установлен только один пулемет для стрельбы вперед.
      Оба самолета - "Спад-7" и "Ньюпор-23" - были французскими истребителями выпуска 1916 года. Как устаревшие, они были уже сняты с вооружения французской авиации.
      К нам в отряд они попали после очередного ремонта, уже изрядно поношенные.
      Обслуживать "Ньюпор-23" назначили недавно присланного в отряд моториста Николая Зуброва.
      Командир отряда и комиссар тщательно проверили собранные самолеты. Полеты были назначены на 7 часов вечера, чтобы Щекин и Коротков смогли хорошо отдохнуть: летчики принимали активное участие в сборке самолетов и провели бессонную ночь.
      Вечером весь летный и технический состав отряда собрался на аэродроме. Не было только горожан. Теперь вход на аэродром посторонним лицам был строго воспрещен.
      "Спад" и "Ньюпор" вывели на старт ровно к семи часам. Щекин и Коротков перед полетом еще раз тщательно осмотрели машины. Щекин - среднего роста, плечистый крепыш лет двадцати двух, одет в красноармейские защитного цвета брюки, заправленные в сапоги, и гимнастерку, туго стянутую кожаным ремнем. Он стоял и спокойно курил, время от времени откидывая со лба назад и приглаживая левой рукой прямые черные волосы.
      Коротков внешне был полной противоположностью Щекину - высокий, худой, с редкими русыми волосами. Коротков не курил, и было заметно, что он нервничает.
      - Подлетаем? - обратился к ним Фокин. В ответ Коротков улыбнулся, Щекин спокойно, бросив недокуренную папиросу, медленно направился к своему самолету.
      Коротков быстро надел кожаную тужурку и шлем, влез в самолет и начал привязываться поясным и плечевыми ремнями. Щекин не спеша делал то же.
      Первый полет летчика, вновь прибывшего в авиационный отряд, был показом его "почерка", мастерства, летной подготовки. От наблюдательных, много повидавших глаз летчиков и мотористов авиационного отряда новичок не мог скрыть своих слабых сторон. Всякое же проявление сильной воли, большой смелости и мастерских приемов в управлении самолетом вызывало у присутствующих восторженные отзывы, и такому летчику был обеспечен в отряде высокий авторитет.
      Первым начал взлет Щекин. Его серебристый "Ньюпор" легко поднялся после небольшого пробега и пронесся низко над землей. Как бы разбежавшись, он вдруг сделал очень крутой прыжок вверх - летчик выполнил так называемую "свечку". Когда "Ньюпор" вновь принял горизонтальное положение, а потом резко развернулся с очень большим креном, многие из наблюдавших с аэродрома за полетом переглянулись с довольными лицами: этот молодой летчик, несмотря на флегматичный вид, летал "с душой", уверенно и хорошо владел самолетом.
      У Короткова долго не заводился мотор. Но вот он заработал с ровным тихим гулом в отличие от "горластого" мотора "РОН" на "Ньюпоре". Опробовав мотор на полных оборотах, Коротков жестом показал, чтобы из-под колес убрали колодки. "Спад" медленно пополз. Но потом Коротков дал полный газ, самолет сорвался с места и устремился вперед.
      В отличие от серебристого "Ньюпора" "Спад" был окрашен в темно-защитный цвет. Он был немного меньше "Ньюпора" и казался более приземистым. Если в "Ньюпоре" все веселило глаз и самолет казался красивой птицей, то "Спад" выглядел мрачным, коварным хищником.
      С поднятым хвостом "Спад" промчался по летному полю, строго выдерживая прямую линию, отделился от земли и начал набирать высоту. Для нас было очевидно, что "Спад" набирает высоту хуже, чем более легкий "Ньюпор", но зато горизонтальная скорость полета у него больше. Поднявшись на высоту около 1000 метров, оба самолета начали пилотаж: "петли Нестерова" следовали одна за другой, летчики уверенно и легко выполняли боевые развороты, делали "бочки" и другие фигуры. Потом самолеты устремились друг на друга, и в воздухе начался такой каскад фигур, что с земли трудно было уследить за ходом тренировочного воздушного боя. Моторы, ревевшие словно дикие звери, внезапно затихали и в следующий момент вновь оглашали воздух грохотом. Серебристый "Ньюпор" и темный "Спад" попеременно мелькали в лучах солнца. Но вот, как бы наигравшись досыта, летчики разошлись. Первым пошел на посадку "Ньюпор". Только мы успели оттащить его с посадочного поля, как уже подошел на большой скорости "Спад": он легко коснулся земли и побежал по полю.
      - Как в аптеке, - сказал моторист Мошков. В его устах это была очень высокая оценка.
      Первые полеты Щекина и Короткова произвели на всех нас очень хорошее впечатление.
      Командир и комиссар отряда, отведя в сторону обоих летчиков, довольно долго с ними беседовали. Видимо, Фокин высказывал им свои замечания, касающиеся полетов.
      Проходил день за днем, а самолеты белых над Астраханью не показывались. Фокин несколько раз летал на разведку в сторону Яшкуля и села Яндыковского. С ним начал полеты прибывший на службу в отряд летчик-наблюдатель Соколов. Наша воздушная разведка отмечала подход пехотных и кавалерийских частей белых к Астрахани.
      Лапса, Щекин и Коротков с рассвета до наступления темноты дежурили на аэродроме в полной боевой готовности. Один раз в день Щекин и Коротков поднимались в воздух и вели учебные бои, которые заканчивали стрельбой по деревянному щиту. Мы выложили этот щит на островке посреди протекавшей в двух - трех километрах от аэродрома реки Болды. Лапса не принимал участия в этих полетах.
      В памятное утро 16 июня 1919 года на аэродроме находились дежурные летчики-истребители - Лапса, Щекин и Коротков.
      Самолеты противника не появлялись над Астраханью уже более недели. Но в тот день часов около девяти утра вдруг донеслись раскаты выстрелов зенитных пушек, предупреждавших о приближении воздушного противника. Через какие-нибудь две - три минуты наши летчики были уже в самолетах, а мотористы проворачивали винты.
      Не успел оторваться от земли "Ньюпор-17" летчика Лапсы, как вслед за ним взлетел Щекин на "Ньюпоре-23". Чуть позже поднялся в воздух Коротков на "Спаде". Самолетов белых еще не было видно. Сигнальную стрельбу наши зенитки на этот раз произвели заблаговременно, до появления над городом самолетов противника. Служба воздушного наблюдения и оповещения за последнее время улучшила свою работу.
      Наши истребители, поднявшись в воздух, спешили набрать высоту. Лапса направился на север, в сторону железнодорожной станции и железнодорожного моста через реку Болду, а Щекин и Коротков полетели на юго-запад, откуда обычно появлялись вражеские самолеты, чтобы перехватить их еще на подступах к городу.
      Зенитные пушки открыли огонь, и по маленьким белым облачкам разрывов мы быстро определили местонахождение неприятельских самолетов. Их было четыре в строю "клин". Летели они с юго-запада. Вот послышалась торопливая частая пулеметная дробь. Это Коротков атаковал самолеты противника. Но он находился значительно ниже их - огонь с большой дистанции не достигал цели.
      Вслед за Коротковым атаковал противника Щекин. По-видимому, его атака была также безрезультатна. Неприятельские самолеты в сомкнутом строю подлетали уже к железнодорожной станции, но неожиданно начали разворачиваться влево, в сторону Волги.
      Трудно было объяснить такое решение летчиков противника. Может быть, ведущий их группы заметил впереди "Ньюпор" Лапсы, в то время как Щекин и Коротков заходили для повторной атаки. Видя серьезную опасность, противник отказался от бомбардировки железнодорожной станции, моста и поспешил ретироваться.
      В то время как четверка самолетов белых разворачивалась над городом, крайний в их группе летчик немного отстал и тут же был стремительно атакован Щекиным, который спикировал на него сзади сбоку. Несмотря на ожесточенный оборонительный огонь, который вели все вражеские самолеты, Щекин сблизился с противником на дистанцию около ста метров и открыл меткий прицельный огонь. Вдруг "Ньюпор" Щекина неожиданно начал падать.
      Можно было подумать, что Щекин сбит, но уже в следующее мгновение он выровнял самолет и повернул в направлении уходящего противника, стремясь его нагнать. Коротков вторично атаковал головной самолет белых. Уходя, противник решил освободиться от бомбового груза. Часть бомб упала в Волгу, несколько на стоявшую у берега пустую баржу.
      Прибавив газу, вражеские летчики хотели скорее оторваться от наших истребителей. Но один из самолетов противника начал снижаться, отставать от группы.
      ...Когда возвратился на аэродром Лапса, темпераментный и прямой в суждениях Мошков с обидой крикнул ему:
      - Что же ты зря утюжил воздух?
      Лапса, горячась, начал доказывать, что он прикрывал железнодорожную станцию и мост и не мог принять участие в бою.
      Вслед за Лапсой возвратились Щекин и Коротков.
      Едва лишь они произвели посадку, как к аэродрому подъехала легковая машина. Из нее торопливо вышли Фокин и Шкуро. Они были в штабе 11-й армии и, оказывается, вместе с товарищем Кировым с балкона наблюдали воздушный бой. Щекин и Коротков доложили командованию отряда о том, что сбили один самолет противника.
      На другой день всем в отряде стало известно, что в степи недалеко от Астрахани захвачены неприятельские летчики со сбитого во вчерашнем бою самолета. Взятые в плен летчик и летчик-наблюдатель оказались англичанами. Их отряд под номером 221 базировался на аэродроме у города Порт-Петровск. По их словам, налеты на Астрахань вели англичане; для промежуточной посадки они используют площадку на острове Чечень. Отряд прибыл из Палестины, где дислоцировался после окончания войны с Турцией.
      На допросе английские летчики рассказали, что на вооружении отряда состоят самолеты "Де-Хавеланд" с мотором "Либерти" в 400 лошадиных сил (сокращенное наименование самолета "ДН9-А"{5}). Самолет вооружен двумя пулеметами. Максимальная скорость его - около 200 километров в час, запас горючего - на 4 часа полета, бомбовая нагрузка - 200 килограммов. Эти самолеты начали строить в Англии в конце первой мировой войны, то есть осенью 1918 года.
      Английские империалисты во время интервенции в Советской России использовали новейшую боевую технику, в том числе последние образцы военных самолетов.
      Пленные англичане рассказали: когда на развороте группы их самолет несколько отстал, большевистский летчик на "Ньюпоре" так стремительно бросился на них, что они в испуге подумали, не собирается ли он таранить их самолет. Пулеметная очередь "Ньюпора" с короткой дистанции произвела разрушения в системе охлаждения мотора "Де-Хавеланда". В результате этого англичане вынуждены были приземлиться. Затем они сожгли самолет и пытались скрыться в степи, но их схватили советские кавалеристы. Так стало известно, что самолет противника сбил летчик-истребитель Щекин.
      20 июня Фокин и Шкуро сообщили всем в отряде, что товарищ Киров поручил им передать всему личному составу отряда, что Революционный Военный Совет 11-й армии представляет товарища Щекина к высшей революционной награде ордену Красного Знамени. Короткову была объявлена благодарность от имени Реввоенсовета 11-й армии и выдана, как и Щекину, большая денежная премия.
      Взятые в плен английские летчики были направлены в Москву.
      Новый налет английских самолетов на Астрахань был через два дня, около 11 часов. Заметив в воздухе наших истребителей, англичане поспешно сбросили бомбы на южную окраину города и, уклоняясь от воздушного боя, ушли курсом на юго-запад. Наши истребители не смогли настичь их.
      В следующий раз шесть английских самолетов появилось в районе города рано утром на большой высоте - около 3000 метров. Достигнув района нефтехранилищ на западном берегу Волги, самолеты образовали замкнутый круг, из которого каждый самолет последовательно бомбил цель. В строю круга летчики-наблюдатели из турельных пулеметов, а летчики из передних пулеметов могли сравнительно просто прикрывать друг друга от воздушных атак. Советским истребителям на изношенных машинах пришлось долго набирать высоту, и когда они достигли 3000 метров, англичане уже уходили на юг.
      Щекин успел атаковать вторую тройку вражеских самолетов, вслед за ним ту же тройку атаковал Коротков. Лапса отстал и не успел принять участие в атаке. Повторную атаку Щекину совершить не удалось: он не мог настичь самолеты врага. Коротков благодаря большей скорости "Спада" не отставал от англичан и вел огонь короткими очередями. Противник в свою очередь ожесточенно обстреливал советского летчика из нескольких пулеметов. Некоторое время Коротков еще преследовал самолеты противника, но когда они увеличили скорость, он отстал.
      Когда обсуждался этот бой, в высказываниях наших летчиков было столько страстного желания дать отпор авиации интервентов и столько досады, что нет еще у нас более совершенных самолетов... Некоторые предлагали установить ежедневные дежурства в воздухе. Фокин с этим предложением не согласился. Противник производил налеты нерегулярно, в разное время дня. А запас бензина у нас был на исходе, и его следовало беречь. Кроме того, постоянное дежурство самолетов в воздухе быстро привело бы к износу моторов. Комиссар поддержал Фокина.
      На другой день из штаба 11-й армии сообщили следующее: "Согласно поступившему донесению вчера около 12 часов дня команда нашего сторожевого катера, находившегося в Каспийском море, наблюдала, как в районе дельты Волги в направлении на юг пролетели три самолета, за ними еще два, а позже далеко отставший от них один самолет. Последний самолет летел неровно, делал все более и более заметные зигзаги, потом свалился на крыло и упал в воду. При ударе самолет загорелся. Летчики утонули". Фокин и Шкуро пришли к выводу, что в воздушном бою в районе Астрахани один из английских летчиков второй тройки был, видимо, тяжело ранен. В результате он не мог управлять самолетом и свалился. Кто сбил этот английский "Де-Хавеланд" - Коротков или Щекин, сказать было трудно. Победу присудили обоим.
      Итак, на счету отряда были уже два сбитых самолета "ДН9-А". В последующие дни англичане, раздосадованные неудачей, снова появились над городом, но уже на высоте примерно 4000 метров. Вести с ними борьбу становилось все труднее.
      В мае и июне 1919 года самолеты английских интервентов бомбили главным образом жилые кварталы Астрахани с целью терроризировать население. Бомбардировке подвергались и селения, расположенные вблизи города. Так, 10 мая три английских самолета сбросили бомбы на рыбацкое село Оранжерейное. Были ранены трое детей и одна женщина. 16 июня английские летчики бомбили рыбацкое село Лагань, убили шесть и ранили девять местных жителей - женщин и детей. При налете англичан на Астрахань 27 июня было убито 10 рабочих.
      Вместе с бомбами англичане сбрасывали и листовки контрреволюционного содержания.
      В июне 1919 года белые армии генерала Деникина, хорошо одетые, обутые и вооруженные правительствами Англии, США и Франции, одновременно с наступлением на Украину двинулись на Царицын и Астрахань. В составе деникинских войск находились и части интервентов. Завязались упорные бои. Войска 11-й советской армии нанесли большие потери противнику и остановили его продвижение еще на дальних подступах к Астрахани.
      Летчики нашего отряда вели непрерывную воздушную разведку и несколько раз вылетали группой для штурмовки вражеских войск на марше. В этих случаях мы сбрасывали осколочные бомбы и специальные стрелы и вели огонь из пулеметов.
      Техника сбрасывания с самолета "Сопвич" бомб и особенно стрел была очень своеобразной и далеко не простой.
      Прежде всего следует сказать, что на самолете не было какого-либо прицела. Бомбы сбрасывались на глазок. Летчик-наблюдатель брал очередную из лежавших у него в кабине в ногах бомб и отверткой расконтривал вертушку предохранителя взрывателя. Пальцами левой руки он старательно придерживал крылышки вертушки, чтобы они не вращались от ветра. Затем летчик-наблюдатель обеими руками поднимал бомбу, вставал в кабине самолета, ногами захватывал ножки сиденья, чтобы удержаться в случае сильной болтанки. Высунувшись за борт и свесив на руках бомбу, он внимательно следил за целью. Когда цель накрывалась передней кромкой крыла и становилась невидимой, летчик-наблюдатель считал до шести и бросал бомбу головкой вперед, чтобы при поступательном движении она не кувыркалась. В случае недолета летчик-наблюдатель при повторном заходе сбрасывал бомбу по счету "восемь" или "десять". При перелете счет уменьшался.
      В холодную погоду дело осложнялось тем, что, высовываясь из кабины, надо было беречь лицо от обмораживания. Приходилось защищать полотенцем часть лица, которая находилась с наветренной стороны.
      Свинцовые стрелы длиной около десяти сантиметров выбрасывались из небольшого деревянного ящика. Ящик надо было держать, стоя в кабине, затем в нужный момент перевернуть и вытрясти из него стрелы. Стрелометание не корректировалось. О том, что стрелы попали в цель, можно было судить по разбегавшимся солдатам противника. По опыту первой мировой войны было известно, что невидимое и почти неслышимое падение стрел производило большое деморализующее действие на войска.
      * * *
      Наш отряд пополнился еще одним летчиком: на "Сопвиче" прилетел к нам летчик Василенко. Он находился на службе в одной из авиационных частей Восточного фронта. Там он отличился, выполняя сложные задания командования. В прошлом рабочий, летчик, солдат старой армии, Василенко был членом РКП(б). Высокий, сильный, с красивым мужественным лицом, Василенко обращал на себя внимание. Он носил черные усы, которыми очень гордился. Темно-карие большие глаза летчика искрились весельем, но становились злыми, когда речь заходила о белых.
      Мотористом для обслуживания самолета Василенко был назначен Федоров.
      С наступлением сумерек жизнь на аэродроме затихала. Самолеты противника в ночное время не появлялись над городом, и поэтому летчики и мотористы, за небольшим исключением, были свободны. Надо сказать, что, несмотря на войну, плохое питание и изнурительную жару, по вечерам кинотеатры, цирк, оперный театр, парки и улицы города были заполнены народом, особенно молодежью.
      Военнослужащие нашего отряда тоже гуляли в парках города со знакомыми девушками, посещали кинотеатры. Часто в свободное время к нам в общежитие заходил комиссар Шкуро. Он засиживался до глубокой ночи, беседуя на самые разнообразные темы. По инициативе комиссара Витьевский в течение нескольких вечеров рассказывал нам что-нибудь из истории авиации. Эти рассказы всех очень заинтересовали.
      Встречи в общежитии сближали Витьевского с нами. Летал он смело, старался как можно лучше выполнить боевое задание. Неприязненное отношение к нему некоторых наших товарищей постепенно исчезало. Витьевский оставался беспартийным, но честно относился к своим обязанностям.
      С большим удовольствием слушали мы по вечерам игру на гармони красноармейца кубанца Брайко. Особое место в его репертуаре занимала "кабардинка". Под эту музыку танцевали в отряде почти все, кто лучше, кто хуже, но все с исключительным азартом. Лучшим ее исполнителем был уроженец Краснодара кубанский казак шофер Гришко. Гришко со своей автомашиной прошел весь путь Таманской армии - от Краснодара до Астрахани. Это он с делегатом командования таманцев проскочил через расположение белых войск генерала Покровского и добрался до своих. Он предупредил командование Красной Армии о близости таманцев, стремившихся выйти из тыла белых, чтобы соединиться с войсками 11-й армии. Гришко был коммунист. Во всем - и в лице его, и в манере держаться и говорить, в его суждениях и поступках сказывались веселый нрав и отчаянная смелость.
      Неизменным партнером Гришко в танце "кабардинка" был Сережа Кузьмин. Когда начинала танец эта пара, все останавливались и плотным кольцом окружали Гришко и Кузьмина. Худенький, миниатюрный Кузьмин, с кудрявой шевелюрой цвета спелой ржи и голубыми глазами, танцевал за девушку. Все движения его были полны грации: он удивительно легко и неутомимо носился по кругу, уклоняясь гибкими и быстрыми движениями от наскоков Гришко, танцевавшего за парня. Гришко неистовствовал на "ругу. Он то и дело залихватски сдвигал то на затылок, то на лоб свою кубанку, выхватывал из ножен кинжал и, сверкая им, устремлялся на своего партнера, бешено перебирая ногами, обутыми в мягкие кавказские сапожки. Кинжал Гришко то блестел над его головой, то угрожающе крутился в его вытянутой правой руке, а Брайко все усиливал темп игры, и все быстрее носились по кругу Гришко и Кузьмин. Азарт танца заражал, увлекал всех зрителей: они прихлопывали, притопывали, поводили плечами и, не сходя с места, тоже танцевали.
      Но не все вечера проходили в танцах. Все больше и больше пробуждался в отряде интерес к чтению художественной литературы. Небольшая отрядная библиотека все время пополнялась новыми книгами. Об этом заботился комиссар. Он доставал книги через губком партии из местных городских библиотек и даже покупал книги за свой счет на "толкучке". Наибольшей любовью пользовались у нас в то время стихи Некрасова.
      Большим любителем поэзии оказался летчик Василенко. Он знал на память и любил декламировать стихи Тараса Шевченко.
      В отряде было много любителей пения. По вечерам в общежитии не смолкали песни, игра на пианино и гармони. Лучшим певцом был Володя Федоров. Пели революционные песни, а из старых особой популярностью пользовалась "Есть на Волге утес".
      Июль 1919 года в Астраханском крае, как обычно, начинался сухими и горячими восточными ветрами. Ручьи и небольшие степные реки пересыхали. Даже такие реки, как Яшкуль и Элиста в западной части астраханской степи, и те с самолета были почти неразличимы. Вся астраханская степь к этому времени выгорала и сверху казалась бурой, однообразной. Исключением из этой однообразной панорамы и хорошим ориентиром для летчиков была цепь Сарпинских озер: Шарабуха, Цаган-Нур, Хенота и других, тянущихся с севера на юг в западной части степи. Озера блестели отраженными лучами солнца и были видны далеко с воздуха. Рукава и протоки нижнего плёса Волги обмелели, и на их берегах явственно выступали темные заросли тростника и камыша. Температура днем упорно держалась свыше 30° в тени.
      В горячем ветре носилось бесчисленное количество мельчайших песчинок, которые проникали повсюду. Налет песка был на одежде, находящейся в комнате; он проникал даже в одежду и белье, уложенные в запертые чемоданы. Песок постоянно хрустел на зубах. Он был обязательной составной частью пищи, каждого глотка чая или воды.
      У побережья Каспия бризовые ветры постоянно навевали барханы из сыпучего песка. Пески окружали Астрахань и с северо-востока и с северо-запада.
      Жара и суховей действовали расслабляюще. Люди работали вяло, все их раздражало.
      Стоило только подуть сравнительно небольшому ветру, как тучи пыли поднимались с немощеных улиц города. Ориентироваться в полете над степью в летнее время было трудно, глаза не находили на ней хорошо видимых ориентиров. Лететь на высоте ниже 1000 метров было крайне неприятно из-за сильной болтанки. Взлет и особенно посадка днем, когда жара достигала наибольшей силы и сопровождалась порывами ветра, доставляли большие затруднения летчикам и были опасны для самолетов хрупкой деревянной конструкции, обладавших небольшой скоростью полета и слабой устойчивостью.
      Песчаная пыль, которой был насыщен воздух, заволакивала горизонт мутной пеленой. Радиус воздушного наблюдения становился очень небольшим.
      От песчаной пыли, засасываемой моторами, намного быстрее изнашивались поршни и клапаны. Чаще происходили вынужденные посадки в результате разных неполадок в моторах, и без того изношенных и прошедших уже несколько перечисток.
      Даже в бидоны и бутыли со смазочным маслом проникала песчаная пыль, несмотря на то, что принимались, кажется, все меры, чтобы не допустить этого. Песок в смазочном масле разрушал моторы.
      В этих сложных условиях нам приходилось вести большую боевую работу.
      К июлю 1919 года американо-англо-французские империалисты подготовили новый военный поход против Советской России. Главная роль в нем отводилась Деникину.
      С севера пришли тяжелые вести: Царицын взят белыми. С падением этого города военная обстановка для Астраханского края создалась угрожающая. На северо-западе левофланговые части соседней 10-й советской армии отходили от Царицына к Камышину, удаляясь от 11-й армии, защищавшей Астраханский край. Конница белых проникла из района Царицына на левый (восточный) берег Волги, угрожая перерезать железную дорогу - единственный путь, связывавший Астрахань с центральными районами Советской России. Белые вновь возобновили свои попытки продвинуться с запада, из степи, к Астрахани. Активизировались казачьи части белого генерала Толстого, блокировавшие Астрахань с востока.
      Вражеская агентура начала усиленно распространять слухи о том, что удержать Астрахань невозможно и следует как можно скорее, пока не поздно, отступать к Саратову. От Троцкого поступил приказ готовиться к эвакуации Астрахани. На собрании городского партийного актива 3 августа, на котором присутствовали представители отряда - комиссар Шкуро и секретарь парторганизации Ванин, товарищ Киров сообщил, что Ленин дал указание Астрахань защищать до конца. Киров заявил: "Пока в Астраханском крае есть хоть один коммунист, устье реки Волги было, есть и будет советским!". Эти слова Сергея Мироновича придали новые силы всем защитникам Астрахани. Военное положение было далеко не таким уже безнадежным, каким его хотела изобразить агентура врага. Белые взяли Царицын, но соединиться, что было одной из главных задач, с войсками левого фланга колчаковцев они не смогли, так как войска Колчака были уже разбиты и отброшены к Уралу.
      Попытки белых войск приблизиться к Астрахани успеха не имели. В частях 11-й армии и в самой Астрахани товарищ Киров твердой рукой расправлялся с агентурой врага и вел огромную работу, повышая боеспособность армии и укрепляя ее тыл.
      "Ньюпор" Лапсы износился до такой степени, что летать на нем запретили, его отправили по железной дороге в Саратов во 2-й авиационный парк. Взамен "Ньюпора" Лапса получил другой самолет, из числа отремонтированных во 2-м авиационном парке - "Фарман-30".
      Из отряда уехали Демченко и Сероглазов в резерв, во 2-й авиационный парк, а также Ванин - его направили учиться в летную школу. На его место в отряд прибыл Иван Иванович Круглов, человек лет сорока, толстяк и большой добряк. Круглов служил в авиации с 1915 года, он накопил большой опыт и как механик, возглавлявший техническую службу в отряде, был безусловно на месте.
      Уехал из отряда и один из самых больших моих друзей - моторист Борис Николаевич Мошков. Он был назначен комиссаром авиационного отряда, находившегося где-то на Южном фронте. Было получено приказание командировать меня в школу летчиков-наблюдателей в Москву{6}.
      Снабжение нашего отряда авиационным бензином все более и более затруднялось. Организованный товарищем Кировым тайный подвоз бензина на лодках из района Кавказа, естественно, не мог удовлетворить все наши потребности.
      Запас бензина в отряде подходил к концу. Фокин и Шкуро доложили об этом товарищу Кирову. Последнее время полеты производились редко: берегли оставшееся горючее. Из Главного управления Воздушного флота поступили указания о переводе двигателей с бензина на суррогаты - различного состава горючие смеси. Надо было выяснить, какие моторы на какой смеси могут работать. После горячих и долгих споров и проб мы пришли к выводу, что моторы "РОН", установленные на самолетах "Ньюпор" и "Сопвич", можно эксплуатировать на спирте-ректификате с небольшим добавлением эфира. С трудом удалось добиться положительных результатов от мотора "Сальмсон", установленного на самолете "Фарман-30". Мотор на самолете "Спад" "Испано-Сюиза" вообще не удавалось перевести с бензина на суррогат топлива. Мотор капризничал, и пришлось весь остаток авиационного бензина "забронировать" для моторов "РОН", а полеты Короткова на самолете "Стад" ограничить только вылетами для воздушного боя с англичанами.
      Еще хуже оказалось со смазочным маслом. Для моторов "РОН" и "Испано-Сюиза" нужна была касторка, а в отряде ее почти уже не было.
      Фокин и Шкуро просили товарища Кирова забрать для нужд отряда касторку из всех астраханских аптек и аптечных складов. Товарищ Киров согласился с этим и сделал необходимые распоряжения. Астраханцы остались без касторки, но зато самолеты нашего отряда были обеспечены ею полностью.
      Спирта-ректификата и эфира отряду удалось получить достаточное количество. Но, работая на этом новом виде горючего, моторы быстрее изнашивались, чаще возникали разные неполадки. Кроме того, наличие в отряде больших запасов спирта явилось большим соблазном для любителей выпить. В отряд повадились ходить приятели летчиков и мотористов и разные начальствующие лица, рассчитывавшие на гостеприимство летчиков. Строгий порядок хранения и выдачи спирта, массовый контроль коммунистов избавили отряд от пьянок.
      * * *
      Поздно ночью был получен боевой приказ: на рассвете выслать один самолет в распоряжение командира конной части, оборонявшей район села Владимировки, находящейся на левом берегу Волги, северо-восточнее города Черный Яр; летчику произвести посадку у села Владимировки, разыскать там командира и получить от него задание на разведку.
      Только что начало рассветать, как все уже были на аэродроме. На задание решил лететь командир отряда Фокин с наблюдателем Соколовым. Соколов был из зажиточной семьи астраханских казаков. Его отец и брат - об этом было известно в отряде - служили в рядах белой армии генерала Толстого. Соколов в 1918 году добровольно вступил в Красную Армию, порвав всякие отношения со своими родными.
      Когда "Сопвич", на котором должны были лететь Фокин и Соколов, готовили к полету, выяснилось, что мотор дает перебои. Налаживать мотор взялся механик отряда. Снимали и прочищали магнето, проверяли прочность присоединения проводников к свечам, вынимали и чистили свечи. Делалось, кажется, все, что должно обеспечить хорошую работу мотора, а он продолжал давать перебои.
      Только к десяти часам наконец удалось устранить неполадки. Спустя несколько минут Фокин и Соколов были уже в воздухе.
      После того как "Сопвич" скрылся из глаз и затих шум мотора, все молча постояли еще несколько минут в ожидании, не возвратится ли он из-за каких-либо неполадок в моторе. Но самолет не возвращался.
      К вечеру в отряд поступило тяжелое известие: Фокин и Соколов погибли. Наша конница вынуждена была под давлением белых оставить Владимировку около 9 часов утра.
      Когда над Владимировкой появились советские летчики, наша конница находилась в двух - трех километрах от села. Фокин и Соколов приняли конницу белых, захватившую Владимировку, за свою, и Фокин посадил самолет, выбрав площадку у южной окраины села. Наши конники видели, что едва Фокин и Соколов вылезли из самолета, как были схвачены белоказаками. Они даже не успели оказать сопротивления.
      Около часа дня, накопив силы, смелой и решительной контратакой наши конники отбросили противника и ворвались во Владимировку. Здесь удалось установить, что белоказачьи офицеры допрашивали пленных летчиков, избивая их нагайками. Когда к Владимировке начали быстро приближаться наши контратакующие части, офицеры вытащили Фокина и Соколова на улицу. Наши конники были уже на окраине села, когда офицеры шашками зарубили советских летчиков. Не успели еще кавалеристы выбить белых из Владимировки, как вновь пришлось отступить. Трупы Фокина и Соколова остались на улице Владимировки.
      Самолет, стоявший на окраине села, советские конники сожгли при отступлении.
      После гибели Фокина временно исполняющим обязанности командира отряда был назначен летчик Лапса.
      Глава 4
      На другой аэродром. Авиационная часть английских интервентов. Комиссар Шкуро рассказал. Ожесточенные бои в воздухе. Еще один сбитый самолет интервентов. Политрук Одинцов. Кружок текущей политики. В перерывах между боями. В степи горит "Де-Хавеланд", сбитый летчиком Коротковым. Героическая гибель Даниила Щекина.
      В начале августа 1919 года нашему отряду было приказано немедленно всем составом отправиться в район села Батаевки. Село это находилось в 240 километрах северо-западнее Астрахани, в левом рукаве Волги, на реке Ахтубе.
      Срочная переброска отряда и некоторых других частей на север преследовала цель усилить группу войск, действовавших на царицынском направлении. Наше командование вынуждено было сделать это потому, что войска контрреволюции развивали наступление.
      Двигаясь из района Царицына на север вдоль правого берега Волги, белые 30 июля взяли город Камышин и продолжали теснить войска 10-й советской армии. Одновременно деникинские части вели наступление из района Царицына на город Черный Яр.
      Перед 11-й армией, в интересах которой действовал наш авиационный отряд, стояла задача - не только остановить продвижение белых из района Царицына в сторону Астрахани, но и отвлечь на себя часть сил Кавказской армии белых, наступавшей на север в направлении Саратова.
      Сроки перебазирования были очень сжатыми. Пришлось поторапливаться. Быстро сформированная передовая команда отправилась из Астрахани железнодорожной летучкой. В отряде началась лихорадочная работа: готовили наземный эшелон к переезду и самолеты к перелету. Как только от передовой команды было получено сообщение, что подходящая под аэродром площадка найдена, отряд начал перебазирование.
      С железнодорожным составом поехали Шкуро и Витьевский. Когда была закончена погрузка, к удивлению многих, оказалось, что в составе отряда едут на фронт три женщины: машинистка Маруся, круглолицая блондинка с голубыми глазами, которая постоянно улыбалась, как только кто-либо начинал с ней разговаривать; жена летчика Лапсы - Ольга Васильевна; третьей была медицинская сестра Елизавета Петровна, пожилая уже женщина, с очень добрыми глазами, приветливая и радушная.
      Эшелон вышел со станции Астрахань во второй половине дня. Медленно, с трудом поднялся поезд к железнодорожному мосту через рукав Волги - реку Болду, тихо прошел по мосту, очень высокому и казавшемуся таким хрупким, что все удивлялись, как он выдержал тяжело груженный железнодорожный состав.
      Утром следующего дня эшелон прибыл на станцию Верхний Баскунчак.
      От этой станции до села Батаевки было около 35 километров. Пять конных повозок и одна грузовая автомашина начали перевозить имущество и людей отряда. Самолеты перелетели в Батаевку в этот день еще утром. Аэродром был выбран на окраине села, рядом с кладбищем.
      Лапса прилетел в Батаевку первым. Подрулив к ближайшему забору, он, смеясь, заявил:
      - Ничего аэродром, место подходящее, кладбище рядом.
      Соседство аэродрома с кладбищем служило и впоследствии объектом всяких шуток.
      Все четыре самолета отряда: "Ньюпор-23" летчика Щекина, "Спад-7" Короткова, "Фарман-30" Латтсы и "Сопвич" Василенко - стояли в одну линию на окраине села. В отряде не без гордости поглядывали на боевые машины. Два истребителя и два разведчика, если их умело использовать, могут оказать немалую услугу наземным войскам.
      Конницу белых, которая переправилась через Волгу, наши части отбросили, но белые с боями продолжали продвигаться в направлении города Черный Яр. Их передовые отряды были уже в районе деревни Вязовки, на полпути от Царицына до Черного Яра. В районе Царицына действовали авиационный отряд белых, вооруженный самолетами типа "Ньюпор" и "Сопвич", и английская 47-я эскадрилья. По сведениям, имевшимся у нашего командования, английская авиационная эскадрилья была направлена правительством Великобритании с Балканского фронта в Россию для активного участия в интервенции.
      Эскадрилья по частям перевозилась в Екатеринодар через Новороссийск, где находилась английская авиационная миссия.
      Последняя занималась вооружением частей авиации белых английской боевой техникой и распределением по фронтам отрядов королевского воздушного флота Великобритании.
      Сформированный в Екатеринодаре первый авиационный отряд 47-й английской эскадрильи был направлен на фронт, на царицынское направление в июне 1919 года. Отряду потребовалось шесть суток, чтобы при благоприятной погоде перелететь из Екатеринодара на фронт под Царицын. Английские летчики разбили при посадке несколько самолетов.
      23 июня английские летчики произвели свой первый налет на Царицын. С этого времени 47-я английская эскадрилья вела боевые действия как в северном направлении от Царицына против 10-й советской армии, так и в юго-восточном направлении против северной группировки войск 11-й армии, оборонявшей район Черного Яра и Заволжье.
      Эскадрилья интервентов состояла из трех отрядов, по 8 самолетов в каждом.
      Два отряда эскадрильи были вооружены самолетами "ДН9-А", а третий одноместными истребителями "Сопвич-Кэмл".
      Как выяснилось из данных разведки, 47-я эскадрилья базировалась на аэродроме у станции Абганерово.
      Нашему отряду было поручено вести разведку и боевые действия в направлении от Черного Яра к Царицыну по правобережью реки Волги. В то же время летчики должны были внимательно следить за подступами к Черному Яру с запада и юго-запада, откуда могла внезапно прорваться конница противника.
      Василенко и Коротков летали на разведку без сопровождения. Однако Лапса на "Фармане", который был почти беззащитным в воздушном бою, нуждался в прикрытии. Его сопровождал Щекин.
      Летчику Василенко поставили задачу произвести разведку передвижения войск противника по грунтовой дороге, идущей вдоль Волги от села Райгород к Черному Яру. Необходимо было установить численность и направление движения частей, а также сбросить в их расположение листовки, специально доставленные из политотдела 11-й армии.
      В качестве летчика-наблюдателя с Василенко полетел комиссар Шкуро.
      Помимо двадцати пачек листовок весом 60 килограммов, комиссар взял в свою кабину еще и две осколочные бомбы. Сбрасывание с самолета листовок было для нас делом новым, а комиссару предстояло это сделать впервые. В отряде имелись некоторые расчетные данные для определения момента сбрасывания листовок.
      Средняя скорость падения пачки листовок весом в 3 килограмма равняется примерно 1-1,5 метра в секунду. Площадь рассеивания сильно возрастает с увеличением высоты сбрасывания листовок. Например, среднего размера листовка, сброшенная с самолета с высоты 1000 метров, при скорости ветра один метр в секунду упадет на землю примерно в 700 метрах от того места, над которым находился самолет в момент сбрасывания. Листовку, сброшенную при силе ветра 20 метров в секунду с той же высоты, отнесет примерно на 15 километров.
      Главная трудность заключалась в том, что в полете летчик и наблюдатель не знали и не могли определить скорость и направление ветра в районе цели.
      Вот почему Шкуро и Василенко решили вначале для пристрелки сбросить одну пачку листовок, а затем, судя по результатам "попадания", сбросить остальные.
      В 8 часов утра Василенко и Шкуро на самолете "Сопвич" вылетели на задание.
      О том, как они выполнили поставленную задачу, рассказал комиссар:
      "Через несколько минут полета перед нами заблестела Волга. Слева показался город Черный Яр, скорее похожий на большое село своими маленькими деревянными домами и немощеными пыльными улицами. Город заполнили войска и повозки, - по-видимому, части Красной Армии прибыли по Волге из Астрахани. Смотрю на высотомер. Он показывает 800 метров. Вот уже под нами медленно проплыло село Старицкое на правом берегу Волги. Вскоре показалась деревня Вязовка. В это время я заметил, что правее и выше нас метров на тысячу параллельным курсом летит английский самолет "ДН9-А". Его скорость значительно превосходила скорость нашего "Сопвича", и мы не могли его настичь и атаковать.
      Деревня Вязовка уже осталась позади, но я не заметил ни наших войск, ни войск противника. Разрывов артиллерийских снарядов также не было видно.
      Мы продолжали углубляться в расположение белых. Подлетая к селу Райгород, я заметил, как из деревни выходила на восток колонна войск противника: пехота и батарея четырехорудийного состава. Все улицы города были забиты войсками и обозами. Стало ясно: к фронту подтягивались новые сильные подкрепления белых. Мы сделали два пологих круга, уточняя состав и численность войск белых.
      Потом я показал Василенко бомбу. Он тотчас же понял меня и закивал головой в знак согласия. Самолет отошел от села несколько в сторону и потом строго по прямой вновь направился к нему. Возможно точнее произведя расчет, я сбросил бомбу и с нетерпением ждал результата. Но бомба, к сожалению, упала и разорвалась, не долетев до цели метров на двести. С досадой я схватил вторую... Василенко спокойно кивнул головой, развернул самолет и начал делать второй заход. На этот раз я бросил удачнее. Бомба упала, правда, с небольшим перелетом, но сделала свое дело. Я видел, как от места разрыва побежали люди и понеслись лошади.
      Увлеченный стремлением нанести поражение противнику, я схватился за пулемет. Василенко понял мое намерение. Не успел я направить пулемет с борта самолета вниз, как Василенко сбавил обороты мотора и начал снижаться. Я вел обстрел короткими очередями. Солдаты и лошади противника носились по деревне, бежали в поле. Последнюю обойму я расходовать не решался, имея в виду, что в воздухе можно встретить самолеты противника. Тут только я вспомнил о листовках, которые лежали у меня в кабине. Хватаю пачку и показываю Василенко. Самолет набирает высоту и идет курсом на юго-восток от села. Василенко показывает рукой: "Бросай листовки". Я поспешно сбрасываю три пачки, одну за другой, забыв о всех расчетах, которые я предполагал сделать. Пачки рассыпались тотчас же под самым самолетом и, удаляясь, стали похожи на три маленьких, быстро рассеивающихся облачка. Самолет сделал пологий круг: мы наблюдали за падением листовок. Оказалось, мы рано их сбросили, и основная их масса пролетела мимо села. Вновь заработал мотор полными оборотами, и мы начали набирать высоту. Василенко делал очередной заход. Держа тачку листовок в руке, я следил за сигналом летчика. Наконец Василенко махнул рукой: "Бросай!" Мне удалось сбросить около десятка пачек. Мы видели, что множество листовок опускалось на расстоянии одного - двух километров от села, но часть их падала прямо на село и в район рассеянной колонны.
      Мы возвращались, просматривая подступы с запада к району Черного Яра. Не прошло и 10-15 минут полета над степью, как мы заметили одну, а потом другую группу по двадцать - тридцать всадников, двигавшихся в восточном направлении. Но вот уже вдали опять показалась Волга. В центре нашего аэродрома горел костер. И вот мы опять дома, на своем аэродроме".
      Командование группы войск положительно оценило результаты разведки, но осталось недовольно тем, что летчики не "пошарили" по степи в том районе, где видели конные группы. Что это за всадники? Куда они направляются? Вот вопросы, которые беспокоили всех. Особенно волновался Витьевский.
      - Ведь группы всадников могли быть разъездами, высланными от большого соединения конницы белых, - говорил он, жестикулируя. - А неожиданный налет конницы из степи грозит большими неприятностями для наших войск. Надо сегодня же еще раз слетать на разведку, - заявил Витьевский.
      Рассуждения Витьевского были весьма резонны, и в тот же день он с Лапсой полетел на разведку.
      Они дополнили и уточнили разведывательные данные, которые добыли комиссар и Василенко. Лапса и Витьевский обнаружили полк пехоты с дивизионом артиллерии на пути к фронту от села Райгород. Им удалось заметить в степи, южнее села Вязовки, до трех полков конницы белых с дивизионом артиллерии. Они располагались в степи рассредоточение. Состав, численность конницы и район нахождения не были ранее известны советскому командованию. Вероятно, белые намеревались внезапно нанести удар по левому флангу наших войск, медленно отступавших с царицынского направления к Черному Яру.
      Сведения о коннице белых, сообщенные командованию 11-й армии, были очень важными.
      * * *
      13 августа 1919 года был получен приказ о подчинении 11-й армии командующему войсками Туркестанского фронта М. В. Фрунзе.
      В эти дни части 11-й советской армии на царицынском направлении вели тяжелые и напряженные бои с конным корпусом белого генерала Улагая. Значительно повысила свою активность в это время и авиация противника.
      47-я авиационная эскадрилья англичан активно действовала против наших войск, медленно отходивших к Черному Яру. Английские летчики вели разведку, бомбили и обстреливали советские войска. Летчики-истребители нашего отряда, Щекин и Коротков, несколько раз вылетали для отражения налетов англичан, но не всегда поспевали вовремя. Англичане, как правило, действовали очень поспешно и сбрасывали бомбы обычно с одного захода.
      В самый критический день боев на подступах к Черному Яру, 5 сентября 1919 года, туда прибыли с подкреплением товарищи Киров, Фрунзе и Куйбышев. Куйбышев был членом Военного совета фронта. Когда белая конница пошла в атаку, Фрунзе, Куйбышев и Киров с винтовками в руках лежали в цепи красноармейцев, отбивая натиск врага.
      Товарищ Киров вызвал к себе Лапсу и Шкуро и высказал им недовольство боевой работой отряда. Киров потребовал, чтобы на посадочной площадке у Черного Яра было установлено ежедневное, в течение всего светлого времени, дежурство наших истребителей. Только здесь, находясь в постоянной готовности к немедленному вылету, наши истребители могли бы вступать своевременно в воздушный бой с англичанами.
      На следующий день с полудня на посадочной площадке у Черного Яра дежурили Щекин и Коротков. Для обслуживания дежурных самолетов выделили небольшую команду.
      Отброшенные от Черного Яра белые временно прекратили атаки. Англичане вели разведку на высоте примерно около 2000 метров, уклоняясь от воздушного боя.
      Лапса на "Фармане" и Василенко на "Сопвиче" летали на разведку на небольшой высоте - 600-900 метров, обычно под прикрытием одного истребителя. Англичане, встречавшиеся с ними в воздухе, летали намного выше и, вероятно, не замечали их. Во всяком случае, они не атаковывали наших разведчиков и не мешали выполнению ими боевых заданий.
      Но вот после недолгого перерыва белые начали новое наступление на Черный Яр. Часов около одиннадцати над полем боя появились три "ДН9-А" с намерением бомбить наши войска. Они прикрывались тремя истребителями "Сопвич-Кэмл".
      Дежурившие на площадке у Черного Яра Щекин и Коротков поднялись в воздух в момент прилета англичан и атаковали их. Завязался ожесточенный воздушный бой двух советских истребителей с шестью английскими самолетами, которые намного превосходили наши машины летными качествами и вооружением.
      В воздухе раздавалась непрерывная трескотня пулеметных очередей. Инициативой в бою прочно завладели красные летчики. Их неуклонная решимость победить врага, смелые маневры вызвали у англичан замешательство. Щекин непрерывно атаковал противника, в то время как Коротков прикрывал товарища от вражеских истребителей.
      Еще в начале воздушного боя английские летчики, чтобы облегчить машины, поспешно сбросили бомбы в стороне от наших войск. Таким образом, советские летчики сорвали намерение врага нанести удар по нашим наземным войскам.
      Но этого было мало. Щекин и Коротков настойчиво преследовали отступавшего врага. Три английских "ДН9-А" в сомкнутом строю на большой скорости уходили на запад. Английские истребители также бросились наутек, даже несколько опередив свои подопечные самолеты. Но вот на одном из вражеских самолетов показался дымок. Обрадованные Щекин и Коротков продолжали атаки.
      Не прошло и минуты, как "Де-Хавеланд", на котором показался дымок, начал отставать и снижаться. Этим быстро воспользовался Коротков, летевший сзади и выше англичан. Он, словно сокол, бросился на снижавшийся самолет врага.
      И прежде чем английские истребители успели прийти на помощь "Де-Хавеланду", Коротков точной прицельной очередью ударил по вражескому самолету. Тот загорелся. Быстрым маневром Коротков успел уклониться от атак английских истребителей. В это время к нему на помощь поспешил Щекин. Из загоревшегося английского самолета выбросился на парашюте только один человек, второй летчик, по-видимому, был убит. Оставляя на голубом небе черный дымовой след, вражеский самолет устремился вниз и врезался в землю в расположении войск белых.
      Стремительная атака Щекина против английского истребителя помогла Короткову вторично выйти из-под обстрела. Английские истребители, несмотря на численное превосходство, прекратили бой. Это было как нельзя более кстати для Щекина и Короткова, так как у первого уже были израсходованы все патроны и свою последнюю атаку с целью выручить Короткова он выполнял лишь в расчете воздействовать смелым маневром на психику противника.
      Успешный бой с англичанами в районе Черного Яра значительно поднял в войсках авторитет нашего авиационного отряда и, главное, показал, что умелые и смелые воины, даже летая на плохих самолетах, могут одерживать победы над сильным, технически хорошо оснащенным врагом.
      В дни самых напряженных боев под Черным Яром к нам в отряд прибыл политрук Одинцов. Учитель начальной школы города Астрахани, Одинцов вступил в партию в июле 1918 года и до приезда к нам находился в одной из пехотных частей 11-й армии.
      С первых дней службы в отряде между Одинцовым и всеми военнослужащими установились самые дружеские отношения. Он как-то всегда и во всем оказывался полезным, нужным для всех. Никто не умел так внимательно и с интересом выслушать собеседника, как Одинцов. В то время как комиссар отряда Шкуро занимался главным образом вопросами боевой работы, Одинцов основное внимание уделял политическому воспитанию личного состава. По его инициативе был создан кружок по изучению текущей политики. Первыми в него записались Щекин, Коротков и моторист Зубров. Потом в кружок вступили Лапса, Круглов, Витьевский, Федоров, Гришко, Василенко. Интерес к занятиям кружка возрастал все больше и больше.
      В качестве пособия использовалась астраханская газета "Коммунист", а также материалы, доставлявшиеся из политотдела армии. Все необходимые объяснения на занятиях давал Одинцов. Выступления его всегда были очень интересными и обстоятельными. Когда он, обычно тихо, не спеша, начинал говорить, все внимательно и с удовольствием его слушали.
      Подготовка большинства кружковцев была слабой, но все стремились глубже понять обсуждаемые вопросы. Самым активным был летчик Коротков. Он часто выступал на занятиях и показывал незаурядные знания.
      Многое сделал Одинцов и в организации культурного досуга. Он нашел среди военнослужащих отряда и местной молодежи любителей театрального искусства и создал драматический кружок, который - начал ставить пьесы-миниатюры в Народном доме. На эти спектакли народ, как говорят, "валом валил". Часть публики заполняла даже коридор, хотя оттуда ничего не было видно.
      Активное участие в драматическом кружке принимали женщины. Елизавета Петровна играла главным образом роли добрых старух, которые ей очень удавались.
      Драматические роли молодых женщин исполняли жена Лапсы Ольга Васильевна и местная учительница Верочка Спицына, получавшие от зрителей множество аплодисментов.
      Четвертая "артистка" - машинистка канцелярии отряда Маруся - была рождена для театра. Она буквально преображалась на сцене, заметно выделяясь своим мастерством по сравнению с другими участниками спектакля.
      Намного сложнее обстояло дело в драмкружке с исполнением мужских ролей. Желающих выступать на сцене было во много раз больше, чем это требовалось. Но мужская половина явно уступала в артистических талантах женщинам. По ходу пьесы многие "артисты" были не прочь говорить и действовать по личной инициативе, что не раз приводило к самым курьезным сценам. В оформлении спектакля мужская половина не признавала бутафории. Так, если участники спектакля должны были есть щи, то на сцену подавались настоящие хорошие горячие щи, которые артисты ели смачно, с большим аппетитом, забывая порой, что надо по ходу пьесы во время еды говорить. Хуже было, когда артистам приходилось изображать пьющих водку. Иногда они слишком уж "входили в роль". После этого им приходилось очень часто поглядывать на суфлерскую будку и... наступали паузы. В зале начинались перешептывания, смешки. Артисты бросали в ответ на это в зал неодобрительные взгляды.
      Наиболее ревностными участниками спектакля были летчик Василенко, моторист Сережа Кузьмин, шофер Гришко, фотограф Панов и красноармеец Гульпа. Бессменным суфлером был летчик Коротков, а постановщиком спектаклей Одинцов.
      Короткову как суфлеру приходилось в ходе спектакля не только выполнять свои прямые обязанности, но и сочинять "добавочный" текст в тех случаях, если слова и поступки артистов расходились с текстом пьесы. В этих случаях Коротков должен был проявлять максимум изобретательности и находчивости.
      В такие критические моменты постановщик спектакля Одинцов метался за сценой, и его громкий шепот был слышен даже в зрительном зале. Совместные усилия Короткова и Одинцова выправить спектакль частенько еще более дезориентировали артистов, и были даже случаи, когда приходилось спешно давать занавес. Но несмотря на такие оплошности, спектакли пользовались большим успехом, и количество зрителей росло.
      Главной и наиболее важной формой воспитания военнослужащих отряда в духе преданности Советской власти, революционной бдительности и дисциплинированности были партийные собрания. Авторитет партийной организации в отряде был исключительно высок.
      На партийных собраниях говорили со всей нетерпимостью о случаях недисциплинированности, нерадивого отношения к работе, проявления трусости при выполнении боевых заданий, а также об аморальных бытовых проступках. Партийный коллектив имел такую силу и авторитет, что решения его выполнялись безоговорочно.
      Отряд вел политическую работу и среди местного населения. Шкуро и Одинцов поддерживали тесную связь с сельсоветом и школой. Они организовывали митинги, в которых участвовали военнослужащие отряда и местные жители, выступали с политическими докладами перед крестьянами. Все это помогало населению правильно понимать происходившие в стране события, политику Коммунистической партии и Советского правительства.
      Летчики нашего отряда, кроме выполнения разведывательных задач, все чаще и чаще бомбили войска противника, обстреливали белых с бреющего полета из пулеметов.
      Наступил сентябрь 1919 года. Упорные бои на правобережье Волги в районе города Черный Яр не прекращались. Еще более активизировала свои действия и 47-я английская авиационная эскадрилья.
      В конце месяца в одном из воздушных боев Короткову удалось подбить английский самолет "ДН9-А". Бой происходил над территорией, занимаемой белыми войсками, километрах в тридцати от Черного Яра. Английский летчик посадил самолет в степи. Однако Коротков считал, что он до конца не решил задачу. Противник мог увезти поврежденный самолет. Вот почему Коротков примерно через полчаса вновь вылетел со своего аэродрома и направился в район, где был сбит вражеский самолет. Когда Коротков разыскал в степи "Де-Хавеланд", он заметил около него группу конных, по-видимому, белых казаков. Тотчас же летчик устремился в атаку и с бреющего полета обстрелял скопившихся у самолета людей, среди которых он успел заметить и двоих в летном обмундировании. Коротков произвел несколько заходов и обстреливал самолет до тех лор, пока он не загорелся.
      Надо сказать, что в отражении налетов авиации английских интервентов принимали участие пехотинцы и артиллеристы. Пулеметный и зенитный огонь, который вели красноармейцы по самолетам противника, нервировал вражеских летчиков и не давал безнаказанно бомбить наши войска. В ряде случаев огнем с земли удавалось даже наносить повреждения неприятельским самолетам. Так, например. 30 июля 1919 года в районе Черного Яра английский самолет "ДН9-А" был поврежден пулеметным огнем наших войск и вынужден был совершить посадку в степи{7}.
      Из английских источников позднее нам стало известно, что 28 августа 1919 года огнем с земли во время налета на наши войска был убит летчик-наблюдатель 47-й авиационной эскадрильи.
      К концу сентября положение на фронте 11-й советской армии, оборонявшей Астраханский край, значительно улучшилось. Наступление белых на Черный Яр успеха не имело. Их замысел взять город и развить наступление на восток, чтобы перерезать железную дорогу Астрахань - Саратов, а потом наступать далее на Астрахань с севера, не осуществился. Северная группа войск 11-й советской армии устояла под натиском противника. Наступление белых на Астрахань с юго-запада и с востока было также сорвано нашими войсками.
      47-я английская авиационная эскадрилья, встречая отпор наших истребителей, держалась сравнительно пассивно. Английские летчики вступали в воздушные бои, только имея явное превосходство в силах. Их бомбардировщики "ДН9-А", завидя наших истребителей, спешили освободиться от бомб даже в тех случаях, когда летели еще над территорией, занятой белыми войсками.
      Наши летчики во всех случаях стремились атаковать англичан, чтобы не допустить бомбардировки и обстрела ими наших наземных частей.
      * * *
      Утром 30 сентября воздушный бой завязался в нескольких километрах западнее Черного Яра. Коротков и Щекин атаковали группу из шести английских бомбардировщиков "ДН9-А", летевшую под прикрытием четырех истребителей "Сопвич-Кэмл". Первая лобовая атака Короткова и Щекина не дала результатов, но заставила англичан немедленно сбросить весь свой бомбовый груз. Бомбы упали в поле, в одном - двух километрах от города. В это время на волжской пристани шла выгрузка советских войск и погрузка раненых, а на берегу было много военных грузов. Видимо, белые узнали об этом и хотели нанести удар именно по городу и пристани.
      Увлекшись боем с бомбардировщиками, Коротков и Щекин ослабили внимание и неожиданно были атакованы английскими истребителями. Резким боевым разворотом советским летчикам удалось выйти из-под обстрела врага и завязать бой на виражах. Воспользовавшись этим, английские бомбардировщики поспешили развернуться и на максимальной скорости стали уходить в свое расположение.
      Этот воздушный бой был хорошо виден с нашей посадочной площадки у Черного Яра. За ним неотрывно следили застывшие в напряженных позах на улицах города и на пристани красноармейцы, командиры и местные жители.
      Бой был неравным. Однако Коротков и Щекин не только защищались, но и нападали на противника. Всем было очевидно, что они будут драться до конца.
      Громким "ура" огласились улицы Черного Яра и пристанский берег Волги, когда в воздухе вспыхнул английский истребитель. Распустив в синем небе черное покрывало дыма, вражеский самолет стал стремительно падать вниз...
      Наблюдавшие с земли мотористы обратили внимание на то, что, когда Щекин атаковал англичан, пулеметной стрельбы не было слышно. Стало очевидным, что Щекин израсходовал весь боевой комплект. Все же он не вышел из боя и всем, чем мог, помогал Короткову, производя "психические" атаки. Так продолжалось еще минуту - другую. Но вот англичане, видимо, догадались, что у Щекина нет патронов. Атаки их сразу же стали нахальней. К несчастью, у Короткова отказал пулемет. Оба наших истребителя оказались обезоруженными. В этот момент один из англичан начал пикировать на самолет Щекина, который преследовал вражеский истребитель и находился от него на расстоянии не более 50 метров. Если бы у Щекина имелись еще патроны, преследуемый им англичанин был бы неминуемо сбит. Но патронов у Щекина не было, а таранить врага он не мог: скорость "Ньюпора" была меньше скорости истребителя "Сопвич-Кэмл". Используя это преимущество, англичанин ушел. Но второй самолет продолжал пикировать на "Ньюпор" Щекина - это видел Коротков. Он бросился на врага, чтобы сорвать эту атаку. Ему удалось сблизиться с английским истребителем на короткую дистанцию... но пулемет не работал.
      На глазах у Короткова англичанин открыл огонь по самолету Щекина и потом, быстро развернувшись, начал уходить на запад. Вслед за ним устремились и остальные истребители врага. Бой кончился. Но последняя атака англичанина была гибельной для Щекина. Его самолет пролетел еще некоторое расстояние по прямой и начал задирать нос. В следующее мгновение "Ньюпор" скользнул на правое крыло и стал падать, делая витки штопора. Когда до земли осталось всего 100-150 метров, самолет перешел в крутое пикирование и врезался в спокойную, зеркальную поверхность Волги.
      По всей вероятности, Щекин был тяжело ранен. Он остановил мотор, чтобы предотвратить пожар в случае посадки, на которую он все еще рассчитывал.
      Падая, летчик, видимо, мобилизовал последние силы и уже в полубессознательном состоянии все пытался выровнять самолет и произвести посадку.
      Не стало Щекина. Ни его самого, ни обломков самолета найти не удалось.
      Гибель Щекина, близкого товарища и друга, тяжело переживали в отряде. Больше всех был потрясен Коротков. Не раз в одиночестве приходил он на берег Волги и долго стоял там в задумчивости.
      Глава 5
      Отступление деникинской армии. На защиту города Енотаевска. Вынужденная посадка в расположении белых. Бой с белоказаками. Штурмовка войск противника. На глазок больше бомбить не будем - есть прицел. Что рассказал отец Тани. Неудачный полет.
      20 октября 1919 года телеграф принес радостные вести: части Красной Армии с боем взяли город Орел. А через четыре дня - новая победа: конница Буденного овладела Воронежем.
      Всего только неделю хозяйничали белые в Орле, готовясь к новому наступлению, которое не состоялось. Стремительный марш деникинцев на Москву был не только приостановлен, под мощным натиском контратакующих советских войск противник начал отходить по всему фронту. Успехи сентябрьского наступления белых были сведены на нет. Но все же враг упорствовал. Бои отличались особым ожесточением.
      А в это время у нас, на фронте 11-й армии, наступило некоторое затишье. Бои приняли затяжной характер и протекали, как это принято говорить на военном языке, с переменным успехом.
      11-я армия вошла в состав войск Юго-Восточного фронта и имела только один наш 47-й авиационный отряд, который насчитывал всего... три самолета. А со стороны белых против нас действовал так называемый "Южный" авиационный отряд и 47-я английская авиационная эскадрилья.
      После боев на подступах к Черному Яру белые были вынуждены отступить на 30-40 километров. В октябре бои в основном велись в полосе грунтовой дороги Черный Яр - Царицын. Наступлению войск 11-й армии на царицынском направлении содействовала часть состава Волжско-Каспийской военной флотилии (Верхнеастраханский и Среднеастраханский отряды флотилии).
      В октябре, окончив школу летчиков-наблюдателей, я возвратился в отряд. Незадолго до моего приезда похоронили летчика Короткова. Он всего на несколько дней пережил своего друга Щекина. Погиб Коротков при следующих обстоятельствах. После атаки кавалерии противника на бреющем полете Коротков возвращался на свой аэродром. Во время посадки самолет неожиданно скользнул на крыло и врезался в землю. Как оказалось, Коротков был тяжело ранен во время штурмовки. У смелого, самоотверженного летчика хватило сил довести самолет до своего аэродрома. Но здесь он, видимо, потерял сознание.
      В отряде был уже новый командир - летчик Александр Андреевич Кравцов, переведенный к нам с Восточного фронта, где он также командовал авиационным отрядом.
      Для Кравцова получили самолет "Ньюпор-24" с мотором "РОН" мощностью в 120 лошадиных сил. Самолет этот был несколько лучше, чем "Ньюпор-23".
      Как стало известно, Кравцов окончил школу летчиков во Франции, куда был направлен во время первой мировой войны. Царское правительство не справлялось с подготовкой летчиков, и многие русские авиаторы учились за границей в летных школах Франции и Англии. Летал Кравцов очень хорошо. Он всегда был спокоен, весел и тактичен, порой даже сверх меры. Случалось, что Кравцов не решался сделать замечание по службе своим подчиненным во избежание неприятных разговоров.
      * * *
      26 октября поступил приказ перегнать в город Енотаевск два самолета. На другой день утром Василенко на "Сопвиче" и Лапса на "Фармане" перелетели на посадочную площадку у деревни Ивановки, находившейся на правом берегу Волги, в трех километрах от Енотаевска. С Василенко полетел я, с Лапсой - моторист Кузьмин. Горючее и боеприпасы доставил на автомашине моторист Федоров. Наше перебазирование было вызвано тем, что командование 11-й армии опасалось набега конницы белых из степи на Енотаевск и нуждалось в воздушной разведке. Нам было приказано ежедневно просматривать районы северо-западнее, западнее и юго-западнее Енотаевска, на расстоянии до 100 километров.
      Утром 28 октября мы с Василенко вылетели на разведку в северо-западном направлении. День был солнечный, видимость прекрасная, но условия для ориентировки, и тем более деталькой, учитывая, что компасной установки самолет не имел, - крайне неблагоприятные. Однообразная степь, слегка припудренная снегом, не имела никаких ориентиров. Мы летели на высоте всего 600 метров. В общей ориентировке руководствовались положением солнца. Лапса летал в это утро на разведку с мотористом Кузьминым в западном и юго-западном направлении от Енотаевска.
      Наши полеты оказались бесплодными. Конницу белых мы не обнаружили.
      В тот же день около 14 часов Василенко и я повторно вылетели на разведку. Погода была по-прежнему хорошей, но видимость несколько ухудшилась из-за усилившейся дымки.
      Мы летели на высоте 800 метров. До населенного пункта Заустана шла грунтовая дорога, хорошо видимая с самолета. Заустан мы легко обнаружили: из труб нескольких домиков вился дымок. Здесь было более десятка обитаемых кибиток, из них тоже вились вверх струйки дыма. Но прежде всего мое внимание привлекло большое количество лошадей, стоявших у коновязей. По быстрым подсчетам их было около двухсот. Поднявшись с сиденья, я потянулся к Василенко, стал показывать рукой на лошадей и что есть силы кричать:
      - Конница! Конница!
      Василенко усиленно закивал и жестами стал показывать, чтобы я сбросил на Заустан бомбы. Кое-как я объяснил, что следует лететь дальше, до конечного пункта маршрута - селения Суркульты, до которого оставалось всего 10 километров. Конница, которая находилась в Заустане, от нас никуда не уйдет.
      Только что мы, сделав круг над Заустаном, повернули на юго-запад, как через две - три минуты заметили большое скопление конницы в Суркульте и около сотни всадников, которые двигались к Заустану. Мы сделали два круга над Суркультой. Я подсчитал, что там находилось не менее трехсот лошадей, а вокруг кибиток много людей.
      Я решил сбросить все четыре осколочные бомбы на обнаруженную конницу белых в Суркульте. Сброшенная с первого же захода бомба разорвалась между крайними к северу кибитками и коновязями. Внизу под нами все пришло в движение. Было видно, как бросились бежать люди и поскакали в разных направлениях всадники. Носились сорвавшиеся с привязей лошади. Вторая бомба также упала очень удачно: среди кибиток. Василенко быстро развернулся и в третий раз начал заходить на цель. Перевесившись через борт, я ждал. Пора! Бомба, покачиваясь, понеслась вниз. Но не успел я отметить место ее разрыва, как неожиданно смолк шум работающего мотора. Сразу же стал явственно слышен свист тросов крыльев планирующего самолета. Что делать? Внизу под нами конница белых, на которую мы только что сбросили три бомбы.
      Что случилось с мотором, я не мог узнать у Василенко. Отвлекать его вопросами было нельзя, так как самолет быстро снижался. Нам предстояла вынужденная посадка в стане врага.
      Я поспешил сбросить оставшуюся бомбу и начал снимать пулемет с турели для ведения боя на земле.
      Посадка прошла благополучно. Василенко, торопливо вылезая из кабины, волнуясь, сказал:
      - Почему-то отказал мотор.
      Я также поспешно вылез из самолета с пулеметом в руках. Сели мы приблизительно километрах в шести - семи севернее Суркульты. Быстро прикинул, сколько времени потребуется белым конникам, чтобы прискакать к нам.
      Обращаясь к Василенко, который возился с мотором, я сказал:
      - Белые будут здесь минут через пятнадцать - двадцать. Зажжем самолет и будем уходить на север. Там большая площадь барханных песков, можно отбиваться из пулемета; продержимся до ночи, а там попробуем пробраться к нашим.
      - Мотор в порядке, - перебивая меня, крикнул Василенко, - отказала помпа, подающая бензин в верхний бачок, а ручной помпой я забыл подкачать бензин, увлекся бомбежкой!
      В следующий момент он бросился в кабину самолета, что-то там поискал и с досадой крикнул:
      - Федоров - шляпа, не положил в инструментальную сумку насос для заливки мотора. Ложись с пулеметом на хвост, а я буду заводить мотор.
      Но как ни старался Василенко, завести мотор ему не удавалось. С большим напряжением толкал он двумя руками лопасть винта вниз. Мотор чихал, делал два - три оборота и опять останавливался. Так повторялось несколько раз. Ротативный мотор "РОН" на нашем "Сопвиче" был очень капризным при запуске.
      Вновь и вновь пытался Василенко запустить мотор и по-прежнему безуспешно. Тут я заметил в степи пятерых всадников, которые во весь опор скакали к нам.
      - Белые! - вскрикнул я.
      - Стреляй! - ответил Василенко. Но я стрелять не стал.
      - Почему не стреляешь?! - угрожающе крикнул Василенко.
      Белые, подскакав к нам на расстояние примерно метров триста, остановились и начали спешиваться. Я наблюдал за ними.
      - Подождем стрелять, посмотрим, что они будут делать, - сказал я Василенко. - Ты заводи мотор. На выстрелы прискачут еще и другие всадники, которые наверняка сейчас рыскают в степи, разыскивая нас.
      Я исходил из того, что наш самолет приземлился в небольшой долинке и мог быть замечен только с близкого расстояния.
      Подскакавшие к нам белые конники пока ничего не предпринимали.
      Василенко уже из последних сил пытался запустить мотор. Выхлопы и шум работавшего двигателя пугали лошадей, и было видно, с каким трудом их сдерживали кавалеристы. Но вот новая группа всадников показалась метрах в четырехстах от нас на краю долины. Наше положение становилось все более безнадежным. С минуты на минуту белые перейдут к решительным действиям. Сжечь самолет мы еще успеем, но отойти, отстреливаясь, в пески нам теперь уже не удастся. Прибывшие, по-видимому, начали что-то обсуждать, не делая попытки приблизиться к нам.
      Белые, конечно, видели пулемет, направленный на них, и, возможно, думали, что у нас есть еще другие средства защиты. Но одно было очевидно: они трусят. Тут я вспомнил, что в войсках белых, действовавших против нашей 11-и армии, немало казаков калмыков. Неграмотные и политически крайне отсталые, не знающие русского языка, калмыки были послушными рабами своих князьков. Формирование калмыцких казачьих полков началось еще в октябре 1917 года.
      Вспомнив о белоказачьих калмыцких частях, я понял, кто были конники, которых мы бомбили в Суркульте.
      Бездействие белоказаков калмыков продолжалось еще несколько минут. На наше счастье, мотор самолета вдруг заработал. Василенко успел вскочить на крыло и, стоя на плоскости, начал, регулировать газ, работая секторами, затем полез в кабину. Я обстрелял противника из пулемета и поспешил к самолету.
      "Сопвич" медленно пополз, разворачиваясь в сторону стоявшей группы противника. С большим трудом я забросил пулемет в заднюю кабину и вскочил на подножку фюзеляжа. Наблюдавший за мной Василенко тотчас же дал полные обороты мотору. Самолет начал разбег для взлета.
      Василенко был уверен, что я не сорвусь и смогу влезть в свою кабину. Каждая секунда пребывания на земле становилась для нас все более опасной.
      Когда я, наконец, взобрался в свою кабину, то увидел, как часть казаков удерживала рвущихся лошадей, а другие казаки, припав на колени, стреляли в нас из винтовок.
      Но все кончилось благополучно. Я смотрел с высоты полета на площадку в степи, которая едва не стала местом нашей гибели.
      Мотор гудел ровно, самолет набирал высоту с курсом на восток. Мы направлялись на свой аэродром.
      В смотровое зеркальце я увидел смеющееся лицо Василенко. Выставив из кабины левую руку с торчащим вверх большим пальцем, он "говорил" мне, что все обстоит хорошо.
      Менее чем через час мы совершили посадку у деревни Ивановки. Тщательно осмотрев самолет, мы обнаружили две пулевые пробоины: одну - в фюзеляже между передней и задней кабинами и другую - в верхней левой плоскости. Это было результатом обстрела во время взлета.
      Мотористу Федорову крепко досталось от Василенко за плохую подготовку самолета к полету.
      Федоров тяжело переживал случившееся. Он весь ушел в работу, целые дни проводил у самолета, все время что-то там делал. Видя это, Василенко смягчился: не раз ходил к самолету, где работал Федоров, угощал его папиросами, хотел как-то ободрить.
      На другой день на разведку первым вылетел Лапса с Кузьминым. Затем в воздух поднялись мы с Василенко.
      Едва пролетели над населенным пунктом Заустан, как Василенко показал мне на что-то рукой. По дороге с запада двигалась к Заустану крупная колонна конницы белых. Прямо с ходу я сбросил на противника осколочную бомбу. Она упала с перелетом, но недалеко от колонны. Белые бросились врассыпную, вправо и влево от дороги. Один за другим мы делали заходы на цель, пока я не сбросил все бомбы.
      Конница еще более рассеялась по степи. Василенко начал показывать мне жестами, что он намерен снижаться и чтобы я был готов к обстрелу белых из пулемета. Его большие темно-карие глаза блестели от возбуждения. В знак согласия я быстро закивал. В следующее мгновенье Василенко начал круто снижать самолет.
      Вот из-под крыла в поле моего зрения стали появляться группы всадников. Они казались совсем близко от нас, если учесть, что мы летели на высоте примерно 50 метров. Тотчас же я открыл огонь из пулемета. Я видел, как некоторые конники пытались стрелять в нас, но испуганные лошади, метавшиеся из стороны в сторону, не давали белам хорошо прицелиться.
      Расстреляв все обоймы, за исключением одной, составлявшей неприкосновенный запас, я толкнул Василенко, показав, что обстрел окончен. Набрав высоту около 600 метров, мы сделали еще несколько кругов над этим районом. Конница белых была сильно рассеяна по степи. По нашим подсчетам, конников противника было 600-700.
      Для усиления советского конного отряда, прикрывавшего Енотаевск, были мобилизованы местные коммунисты и комсомольцы. Нашим летчикам в предстоящем бою отводилась значительная роль. Мы должны были нанести по белым удар с воздуха, после чего отряд красной конницы атакует противника. К сожалению, погода неожиданно испортилась, пошел снег, и мы были прикованы к земле. Наши конные разъезды, высланные в направлении Заустана, в некоторых местах натыкались на конные разъезды белых, но подробных сведений о противнике добыть не могли. Наконец нам удалось вылететь на разведку, хотя погода по-прежнему не благоприятствовала: была низкая облачность и очень плохая видимость. Все же мы обнаружили сосредоточение конницы белых в Заустане. И на этот раз мы бомбили ее, но только уже с двух самолетов. На следующий день повторилось примерно то же. Мы опять нанесли удар по коннице белых, находившейся в Заустане, и рассеяли ее по степи.
      В последующие два дня плохая погода заставила нас сидеть на аэродроме. Когда же Василенко и я опять появились над Заустаном, конницы белых там не оказалось. Мы направились далее и заметили кавалерийские части, двигающиеся от Суркульты на запад.
      Белые уходили, отказавшись, по-видимому, от попытки набега на Енотаевск. И на этот раз мы, не торопясь, стараясь возможно точнее прицеливаться, сбросили на них бомбы.
      Погода испортилась надолго, и мы в течение значительного времени бездействовали, сидя на аэродроме в Ивановке.
      * * *
      Наступил декабрь, установилась морозная, малоснежная зима. Наконец мы получили долгожданное приказание возвратиться в отряд в Батаевку. И выполнили его в тот же день.
      За время нашего отсутствия из отряда уехал в школу летчиков в город Егорьевск комиссар Шкуро. Он давно и настойчиво добивался направления на учебу. В отряде был уже другой комиссар - Антон Петрович Снегов. Среднего роста, худощавый и бледный, Снегов, казалось, не мог похвастаться богатырским здоровьем. Но в отряде чувствовалась его крепкая рука. Он был напористым, требовательным.
      Едва я успел прилететь в Батаевку, как Кравцов приказал установить на самолете "Фарман-30" бомбардировочный прицел. С устройством этого очень примитивного прицела я познакомился в школе летчиков-наблюдателей.
      Весь прицел состоял из ряда гвоздиков, вбитых вдоль борта гондолы. По этим гвоздикам, учитывая время падения бомбы данного типа, в зависимости от высоты и скорости полета самолета, и определялся угол прицеливания.
      Время падения бомб брали из "Таблиц бомбометания".
      На следующий день рано утром я уже был на аэродроме и в присутствии Лапсы и Кузьмина взялся за устройство прицела. Тут же ознакомил их с "Таблицами бомбометания", которые я привез из школы.
      К сожалению, такой прицел можно было установить только на самолете "Фарман-30", на котором гондола находилась впереди крыльев. Для "Сопвичей" этот прицел был не пригоден. Мне потом пришлось несколько раз бомбить с "Фармана-30", пользуясь прицелом; результаты были лучше, чем при прежней бомбежке на глазок.
      * * *
      В отряд поступило приказание выслать "Сопвич" на посадочную площадку у села Старицкое, расположенного в двадцати километрах от Черного Яра. С этого места мы должны были вести разведку для наших наступающих войск. Вскоре Василенко, я и Федоров уже были в Старицком. Расположились мы в одном из домиков на окраине села, поближе к самолету.
      Вернувшись с аэродрома после разведывательного полета, мы с Василенко у входа в свою комнату встретились с удивительно красивой девушкой. Она была одета очень просто, по-крестьянски. Красота девушки и очень печальное выражение лица произвели на нас такое впечатление, что мы растерялись.
      Войдя в комнату, мы оба долго молчали. "Кто эта девушка? Как она красива! Почему так грустна?" - один за другим возникали вопросы.
      - Кто она? - спросил я наконец Василенко.
      - Не знаю, - почти шепотом ответил он. Вероятно, девушка была дочерью хозяина нашего дома. За ужином мы сидели все вместе. Ели молча. Василенко пробовал раз - другой пошутить, но его шутки успеха не имели, и он быстро замолчал. Только время от времени исподлобья поглядывал на красавицу.
      После ужина тоже не удалось завязать разговор ни с хозяином дома, ни тем более с его дочерью. На другой день рано утром мы были уже на аэродроме.
      Шли дни, но мы так ничего и не узнали. Девушка обычно бесшумно появлялась в доме и так же бесшумно исчезала. Мы ни разу даже не слышали ее голоса.
      Но вот как-то вечером я пришел домой один. Василенко задержался на аэродроме. В доме был лишь хозяин. Я не выдержал и спросил его о дочери. Хозяин словно ждал этого вопроса. Вопреки моим ожиданиям, он охотно стал рассказывать.
      Девушку зовут Татьяной. Она его дочь, счастье и радость для отца и матери. Жили они дружно, и, казалось, ничто им не угрожает. Немало парией влюблялось в Татьяну, но она еще не выбрала своего суженого.
      В один из августовских дней их село захватила конница белых. Поздно вечером в дом ввалилась ватага казаков, с ними был офицер. Пришедшие заявили, что останутся ночевать.
      Как ни старалась Таня избежать опасных гостей, все же офицер ее заметил.
      Казаки сели ужинать, и офицер потребовал, чтобы Таня вышла к столу. Весь вечер он не спускал с нее глаз.
      Перед тем как лечь всем спать, офицер и казаки вышли из дома, и некоторое время их не было. Думали, что "гости" ушли совсем, но они вернулись. Офицер приказал родителям девушки немедленно одеться и следовать с ним на допрос по обвинению в связях с большевиками.
      - Под конвоем офицера и казаков мы, я и жена, направились темной ночью в один из домов, на другой конец села, - продолжал хозяин дома. - Нас ввели в комнату, там за столом сидел офицер. Он был пьян. Офицер, который привел нас, пошептался с ним и вышел из комнаты. Долго допрашивал нас пьяный белогвардеец, требуя сведений о том, кто из жителей села большевики и где они прячутся. Потом пришел офицер, арестовавший нас. Допрос продолжался до рассвета. Наконец нас отпустили. Мы поспешили к себе. Двери нашего дома оказались не запертыми. Встревоженные и испуганные, я и жена бросились в дом. В первой комнате никого не было. Во второй, где должна была спать Таня, мы увидели ужасную картину. На полу лежала обезумевшая, растерзанная наша дочь. Долго рыдала Татьяна, а мы сидели с женой около ее постели, измученные и убитые горем. Офицер и казаки к нам больше не заходили, а под вечер белая конница ушла из села. Таня рассказала матери, что ее изнасиловал офицер. Ни сопротивление, ни слезы не помогли.
      Еще долго после этой ночи я и жена не оставляли Таню без присмотра ни на одну минуту. Но это было еще не все. Оказалось, что Таня забеременела. Теперь она должна будет родить ребенка от ненавистного ей человека...
      Хозяин замолчал, подавленный горем.
      Я сидел неподвижно, потрясенный всем услышанным.
      В тот же вечер я передал наш разговор Василенко. Он был вне себя. Было очевидно, что им владело не одно только чувство жалости к девушке...
      Спустя несколько дней после того, как нам стала известна страшная история Тани, я как-то раньше обычного вернулся домой. В нашей комнате я увидел сидевших у стола Василенко и Таню, они о чем-то тихо беседовали.
      Василенко вскоре признался мне, что горячо полюбил Таню и она отвечает ему взаимностью. Но, по словам девушки, у них не может быть счастья - у нее будет ребенок. В самом опасном боевом полете Василенко так не волновался, как сейчас. Он рассказал мне, как убеждал Таню, что к ребенку он будет относиться, как к своему родному. Когда Василенко говорил мне об этом, его большие темно-карие глаза, в которых всегда искрились задор и веселье, были серьезными и задумчивыми.
      Я горячо одобрил его решение жениться на Тане и увезти после войны к себе домой.
      * * *
      В связи с временным затишьем на нашем участке фронта мы вернулись на свой основной аэродром у села Батаевки. Василенко последнее время не мог спокойно говорить о белых. История с Таней еще резче обострила его ненависть к ним. Он каждый день приставал к командиру отряда Кравцову и комиссару Снегову с просьбами послать его бомбить белых.
      Странные перемены произошли за последнее время с летчиком Лапсой. Он сильно нервничал перед каждым полетом. Причины такого настроения Лапсы стали ясными прежде всего мне. По настойчивым приглашениям Лапсы и его жены Ольги я часто заходил к ним то пообедать, то почаевничать. Жили они очень дружно, как говорят, души не чаяли друг в друге. У них всегда было чисто, уютно, и я любил у них бывать. Ко мне они оба относились, как к близкому человеку, и были со мной откровенны. Я стал замечать, что, когда приходил к ним с сообщением о приказе на вылет Лапсы, Ольга моментально менялась в лице и становилась строгой, невеселой. Потом мне стало понятно, что она очень тяжело переживает каждый полет мужа. Нечего и говорить, как все это нервировало Лапсу. Вот почему Ольга так часто была печальной, а Лапса становился еще более нервным и раздражительным.
      О настроениях Ольги и о влиянии ее на мужа я рассказал комиссару Снегову. Не раз на эту тему возникал у нас разговор с ним и Кравцовым, но решения мы не находили. Заставить Ольгу под каким-либо предлогом уехать из отряда было трудно. В то время жены многих летчиков и техников кочевали по фронтам, и никого это не удивляло. Решили попытаться изжить у Ольги эти настроения.
      Во всяком случае, Снегов и по его поручению я не раз говорили об этом с Лапсой и Ольгой. Она соглашалась с нашими доводами, что нельзя давать волю своим настроениям, что война есть война. Все это она понимала, но, соглашаясь с нами, плакала... И если ничего не говорила потом мужу, то своим печальным видом еще больше расстраивала его.
      Придя к Лапсе с очередным заданием на полет, я сообщил ему об этом по секрету. Ей же сказал, что поступили новые приказы начальника авиации 11-й армии и что необходимо зайти сейчас в канцелярию ознакомиться с ними. Ольга как будто поверила этому.
      Подготовив все данные для полета, я и Лапса отправились на аэродром. "Фарман-30" уже был готов к вылету. Через несколько минут мы были в воздухе. За деревней Солодники шел бой. Нам следовало установить наличие резервов противника.
      В эти последние дни 1919 года белые медленно отходили под нажимом частей Южной Царицынской ударной группы войск 11-й армии. Деникинские войска отступали по всему фронту.
      Погода не благоприятствовала полету. Когда мы приблизились к деревне Солодники, небо было покрыто сплошной облачностью, нижний край которой не превышал, как нам казалось, 200-300 метров. Лапса решил лететь ниже облаков. "Фарман" начал снижаться. Видимо, Лапса намеревался проникнуть в тыл противника на малой высоте. Решение это было смелым, но очень опасным. Нас легко могли сбить с земли винтовочным и пулеметным огнем. Но иного выхода не было. Эти мысли пронеслись у меня в голове, когда самолет снижался. У нас в отряде уже сложилась к тому времени традиция: возвращаться на аэродром, только успешно выполнив боевое задание.
      Прекратив снижение, Лапса повел самолет в редком тумане, стараясь не терять из виду едва просматриваемую сверху землю. Опускаться еще ниже он опасался, и так мы летели на высоте примерно метров пятидесяти. Я напряженно следил за землей, ожидая увидеть слева дорогу с телеграфными столбами, а справа - берег Волги. Но ни того, ни другого не было видно. По расчету перед нами должна уже быть деревня Солодники, но ее все не было. Видимость ухудшалась. Мы летели на высоте всего 25 метров. Под нами была пустая степь: ни людей, ни жилья, ни дорог - ничего. Все куда-то исчезло. А над нами сплошной белый полог облаков.
      - Где мы? - кричит мне Лапса. Поднимаюсь с сиденья и кричу ему в наушник шлема:
      - Не знаю!
      Вот на курсе нашего полета неожиданно появилась одинокая хата и журавль над колодцем, через который мы едва успеваем "перепрыгнуть". Пронеслись под нами четыре - пять всадников, и опять пустынная степь.
      - Надо возвращаться в свое расположение, - кричу я Лапсе.
      - А где восток? - спрашивает он меня.
      В самом деле, где восток? Компаса у нас на самолете нет. Солнце мы не видим. Как узнать направление стран света? Если бы увидеть на земле церковь, то страны света легко определяются по расположению ее входа (с запада) и алтаря (восточная часть церкви). Можно определить в полете основные направления по берегам реки, так как западный берег выше восточного. Но мы ничего не видели, кроме припудренной снегом степи. Что же делать? Может быть, мы летим в сторону расположения противника и пролетим в этом направлении столько времени, что на возвращение не хватит бензина? У меня возникает мысль: пробить облачность, чтобы восстановить ориентировку при помощи солнца. Кричу об этом в ухо Лапсе. Но тот раздраженно отвечает:
      - Не могу!
      Он прав, думаю. Пробить облачность, да еще снизу вверх, на "Фармане-30" - дело явно безнадежное, оно может закончиться только нашей гибелью. Летим и летим... Лапса несколько раз меняет направление, но отовсюду на нас несется по-прежнему пустынная степь. Есть от чего прийти в отчаяние! Где же мы в конце концов? После многократных попыток и проверок я убедился, что мы летим немного вправо от направления на солнце, то есть почти правильно на юг. Крикнув летчику, чтобы тот не менял направления полета, я стал наблюдать за степью, отыскивая на ней что-либо, что помогло бы нам ориентироваться при повороте самолета на 180°. Скоро замеченная мною полоска более темной земли, идущая параллельно направлению полета, помогла летчику развернуть самолет. Лапса старался выдержать это направление. Ему казалось, что он порой забирал влево или вправо. В общем, наш самолет летел по "пьяному маршруту", вихлял то в одну, то в другую сторону, но все же держал курс на север. Вот наконец под нами промелькнула дорога с телеграфными столбами, а вслед за ней, меньше чем через минуту, и берег Волги. Тотчас же Лапса повернул направо. Не прошло и четверти часа, как мы вышли из тумана, пролетев не замеченную нами деревню Солодники. Не выполнив задания, мы возвратились на свой аэродром. Было досадно, что все так случилось. Невольно сам себе задавал вопрос: все ли было сделано, чтобы добыть сведения о противнике, пусть даже в такую плохую погоду? И ответ был один: нет, не все.
      Ни командир, ни комиссар отряда замечаний нам не сделали. Но Витьевский многозначительно посмотрел на меня и Лапсу и укоризненно покачал головой.
      Формально осудить нас было нельзя. Высота разведки, указанная нам, колебалась в пределах от 600 до 800 метров. Полет на высоте 25 метров, да еще в тумане, не предусматривался. Все же мы оба чувствовали себя глубоко виноватыми.
      Возвращаясь с аэродрома домой, мы с Лапсой условились ничего не говорить Ольге не только о том, что с нами произошло, но и о по лете вообще.
      Но не успели мы еще войти в комнату с беспечным выражением на лицах, как поняли по виду Ольги, что она крайне расстроена. Вся наша хитрость оказалась не стоящей выеденного яйца. Ольга видела, как поднялся в воздух "Фарман" и как он полетел курсом на запад. Видела она и возвращение "Фармана".
      Помощь пришла со стороны политрука отряда Одинцова. Он уговорил Ольгу работать в отряде внештатным библиотекарем. К этому времени стараниями Одинцова у нас была создана достаточно большая библиотека, которая имела уже многих читателей в отряде. Ольга увлеклась этой работой, стала пропадать в библиотеке дни и вечера. Труд давал ей удовлетворение, заполнял время, укреплял волю. Так была решена "проблема Ольги".
      Глава 6
      Эскадрилья интервентов покидает фронт. Контролер от высшего штаба. Срочно в Сарепту. Вынужденная посадка с бомбами. В боях за Ставрополь. В плену у красных конников. За наступающими частями Красной Армии. Над горными хребтами.
      Говорят, что первыми с тонущего корабля бегут крысы. В данном случае им уподобились интервенты, которые, почуяв беду, стали первыми покидать тонущий "корабль контрреволюции".
      Начиная с ноября на участке фронта, занимаемом частями 10-й и 11-й армий, вдруг резко снизилась активность вражеской авиации. "Что бы это могло означать?" - недоумевали мы первое время. Донесение агентурной разведки установило причину. Оказалось, что 47-я английская авиационная эскадрилья, расположенная на аэродроме у железнодорожной станции Абганерово, срочно покинула фронт в конце октября. Успешное наступление Красной Армии и бегство деникинских войск заставило англичан бросить своих "союзников" и поскорее убраться восвояси.
      Утром 29 декабря наши воздушные разведчики, Лапса и Витьевский, заметили большое движение частей белых с обозами из Сарепты на юг. Железнодорожная станция Сарепта была сплошь забита воинскими составами и грузами.
      Все это говорило о том, что белые эвакуируют район Царицына. Сведения эти были очень важными, и их немедленно передали в город Черный Яр советскому командованию и в Москву, в штаб авиации действующей армии.
      В тот же день часов около двенадцати в канцелярию отряда прибыл представитель штаба Южной Царицынской ударной группы войск 11-й армии. Он имел поручение от командующего группой войск произвести вместе с летчиком воздушную разведку и проверить достоверность донесения нашего командира отряда. Прибывший сообщил также о том, что наши войска взяли село Райгород и успешно продвигаются к Сарепте. Эти радостные сведения все же не смогли разрешить наше недоумение в связи со странным, как нам казалось, приказом командующего группой. Витьевский спросил представителя, прибывшего из высшего штаба и назвавшегося Пичугиным, летал ли он когда-либо на самолете. Пичугин ответил отрицательно, но тут же вызывающе заявил, что это неважно и что сидеть в окопах под снарядами и минами тоже дело нелегкое.
      Я предложил Пичугину надеть мой кожаный комбинезон на меху и меховой шлем. Он отказался, заявив, что одет и так тепло. На Пичугине была ватная пара, романовская шуба, а на ногах добротные валенки. Однако он не учитывал того, что в полете в открытой кабине самолета сильный ветер найдет малейшие лазейки, если не будешь одет в кожаный, хорошо застегивающийся костюм. Романовская шуба, ватная телогрейка и ватные брюки хороши на земле, но не в полете в открытой кабине самолета.
      Как мы ни убеждали в этом "контролера" (мы так уже "окрестили" его), он оставался при своем мнении. Совместно с Витьевским он проложил на своей карте маршрут предстоящего полета.
      Лететь с Пичугиным было приказано Василенко на "Сопвиче". Пичугин перед вылетом держался подчеркнуто спокойно и даже высказал недовольство медленной подготовкой самолета к полету. Его поведение коробило всех. Если бы он подошел к нам просто, по-товарищески, проникнутый только одним желанием точнее и полнее выполнить задание командующего, тогда, безусловно, и у нас было бы к нему другое отношение. Но его напыщенный, вызывающий вид, излишняя самоуверенность не нравились всем. Он очень важничал, взяв на себя роль контролера, и делал вид, будто мы перед ним в чем-то виноваты.
      Несмотря на антипатию, которую вызвал у нас Пичугин, мы готовили его к полету очень старательно. Установили фотоаппарат для контрольных снимков, показали, как надо будет по сигналу Василенко нажимать грушу фотоаппарата, чтобы произвести съемку. Напоминали ему об основных ориентирах на маршруте полета, предупреждали, что из кабины можно выпасть, и говорили, что надо делать, чтобы этого не случилось. Я показал Пичугину, как следует обращаться с пулеметом в случае воздушного боя. Все наперебой давали ему один совет за другим. Уже когда Пичугин сел в кабину, я уговорил его подпоясать шубу туго ремнем, который дал ему. Наконец все было готово, и "Сопвич" начал разбег для взлета.
      Прошло около двух часов, как улетел Василенко с Пичугиным. За это время из штаба группы войск дважды запрашивали о его возвращении. Мы в отряде волновались не только за благополучный исход полета, но и за результаты разведки. Справится ли Пичугин со своей задачей и что он скажет? Возвращения самолета ждали на аэродроме Кравцов, Снегов, Витьевекий, Лапса и весь технический состав отряда.
      "Сопвич" появился над аэродромом с большим опозданием. Подрулив к нам, Василенко выключил мотор, вылез из самолета и, подойдя к Кравцову, хмуро доложил, что задание выполнено. Но в его красивых темно-карих глазах, как я успел заметить, мелькали искорки смеха. Пичугин был крайне возбужден и, видимо, очень доволен благополучно закончившимся полетом. На вопрос Кравцова, что удалось заметить в районе Сарепты, Пичугин ответил:
      - Сведения, представленные вами, подтверждаются.
      После этого он поспешил распрощаться и, взобравшись на поданную ему ординарцем лошадь, уехал.
      При проявлении фотопленки обнаружилось, что сделано всего два снимка, но никаких военных объектов снято не было. На фотографиях была запечатлена голая степь.
      Василенко рассказал о том, что произошло у него с Пичугиным. В начале полета "контролер" вертелся в своей кабине, словно волчок. Он поднимался, смотрел то вправо через борт, то влево. Но потом скрылся в кабине и долго не показывался. Наконец, когда Пичугин вновь выглянул из кабины, Василенко показал ему рукой на войска и обозы противника, отступавшие от Сарепты, и подал рукой условный знак произвести фотографирование. Но Пичугин, съежившись, показал всем своим видом, что он замерз, и вновь спрятался в кабине. Вероятно, спустя некоторое время он все же нажал два раза грушу спуск затвора фотоаппарата. Но самолет уже летел над степью, оставив далеко позади объекты, которые следовало заснять.
      Командующий группой войск сообщил Кравцову и Снегову, что объявляет благодарность Лапсе и Витьевскому за важные разведывательные сведения об отступлении белых из района Сарепты, а летчику Василенко - благодарность за успешное выполнение задания с представителем его штаба.
      Историю с полетом Пичугина часто вспоминали в отряде. Слово "Пичуга" стало у нас нарицательным для характеристики всех зазнаек. И тому, кто вследствие излишней самонадеянности плохо подготовился к заданию и попал в полете в затруднительное положение, говорили:
      - Эх ты, Пичуга!
      * * *
      3 января 1920 года войсками 10-й армии во взаимодействии с войсками Южной Царицынской ударной группы 11-й армии был взят Царицын.
      В тот же день это известие быстро добежало по проводам до нас, в село Батаевку. Тотчас же мы собрались на митинг, организованный на площади. Пришли сюда и многие жители села.
      С горячей речью выступили на митинге Снегов, Одинцов и другие. Митинг вылился в бурную демонстрацию, приветствующую Советскую власть.
      В последние дни никаких боевых заданий мы не получали. В отряде царило праздничное настроение. Самолеты были исправлены и подготовлены к полетам. Словом, наступила передышка между боями, и все мы развлекались, как могли: пели, играли в карты, по вечерам устраивали концерты отрядной самодеятельности, танцевали. Часами просиживали друг у друга в гостях. Все уже начали томиться бездействием, как вдруг последовал приказ: всему отряду срочно перелететь в Сарепту. Передовая команда, начальником которой был назначен я, выехала в Сарепту на другой же день.
      Всего в пути мы были три дня. По приезде на новое место нашли хорошее поле под аэродром на юго-восточной окраине Сарепты, на берегу Волги, о чем немедленно по телеграфу доложили командиру отряда.
      Найти поле для аэродрома больших трудностей в то время не составляло. Наш отряд действовал в степном районе, а для легких самолетов с очень небольшой посадочной скоростью и малым пробегом при взлете и посадке достаточна небольшая площадка.
      Уже утром следующего дня над нами в воздухе носились прилетевшие самолеты. Первым приземлился на "Сопвиче" Василенко, с которым прилетели Снегов и моторист Федоров. Только мы общими усилиями оттащили самолет с посадочной полосы, как приземлился Лапса на "Фармане". Последним на "Ньюпоре" сел командир отряда Кравцов.
      Разместились все в ближайшем большом одноэтажном каменном доме. Его хозяева, немцы-колонисты, перебрались временно жить к своим родным в другое место. В доме было четыре комнаты. Хозяева, освобождая для нас помещение, вывезли все свои вещи, до последней лубочной, стоившей гривенник, картинки. Полы в комнатах были густо засыпаны соломой, чтобы мы не попортили их покраски. Нам пришлось не только спать на полу, но и есть, тоже сидя на полу.
      Немцы, жители Сарептской колонии, держались очень отчужденно, всячески избегали общения с нами.
      Немцы-колонисты в старой России, и в частности в Сарепте, жили очень зажиточно. Они владели большими земельными участками, имели много скота. У многих были маслобойни, сыроварни и другие производственные предприятия. Они широко эксплуатировали труд русских и украинских батраков из соседних деревень. С русскими и украинцами они не только не роднились, но, как правило, и не дружили. Большинство немцев-колонистов к Красной Армии относилось враждебно. И не мудрено, что в Сарепте мы почувствовали себя не так, как в России, среди своих людей, а как во враждебном государстве.
      Отряд продолжал по частям сосредоточиваться в Сарепте. Перебазирование на новый аэродром в те времена было похоже на кочевье цыганского табора. Вначале к новому месту отправлялась передовая команда с небольшим запасом технического имущества. Ее задача заключалась в том, чтобы найти подходящее поле под аэродром и привести его в порядок. Когда аэродром был готов к приему самолетов, туда направлялся летный эшелон. За ним с возможной скоростью на автомашинах и в крайнем случае конным транспортом следовал технический состав с частью технического имущества. Последним выступал эшелон в составе строевой команды с конным обозом, который перевозил остальное техническое и хозяйственное имущество и канцелярию отряда.
      Без особых происшествий наш отряд сосредоточился в Сарепте к 16 января. Но еще раньше, на другой день после прилета в Сарепту, Кравцов и Снегов послали меня на железнодорожную станцию Абганерово собрать сведения от местного населения о 47-й английской эскадрилье. С попутной железнодорожной летучкой я добрался до Абганерово, прожил там два дня. Из многочисленных рассказов местных жителей узнал, что самолетов у англичан было больше двадцати; из них "больших", как говорили местные жители (речь, видимо, шла о "ДН9-А"), - четырнадцать или пятнадцать, а "маленьких", по всей вероятности истребителей "Сопвич-Кэмл", - восемь - девять. На боевое задание одновременно вылетало не более трех, редко шесть - девять самолетов. Часто англичане летали только над аэродромом. Были два или три случая, когда полеты заканчивались авариями.
      В тупике железнодорожной станции Абганерово стоял большой состав из мягких вагонов, в которых жили летчики английской эскадрильи. По вечерам там всегда играла музыка и происходили пьяные оргии. В эшелоне у англичан было много проституток. Так проводили время летчики-интервенты в Советской России.
      Моя поездка в Абганерово оказалась очень удачной. На железнодорожной станции в тупике я нашел забытую железнодорожную цистерну грузоподъемностью 16 тонн, почти полностью залитую авиационным бензином. Это была очень ценная для отряда находка. Такое количество бензина обеспечивало боевую работу самолетов на многие месяцы.
      Я добился отправки этой цистерны в Сарепту и сам ее сопровождал, боясь, чтобы в пути ее не перехватили. В собранные нами железные бочки мы перекачали из цистерны около половины бензина, а другую половину передали представителю командования авиации 10-й армии.
      20 января разразилась снежная буря. Толстый снежный покров устлал аэродром. Самолеты наши были на колесах. Лыж мы не имели. Отряд временно вышел из строя. Для очистки аэродрома от снега у нас не было средств. Решили расчистить только полосу для взлета, чтобы перебазироваться в другое место. За это дело принялись все военнослужащие отряда во главе с командиром и комиссаром.
      Я же, как начальник передовой команды, получил задание вновь отправиться на подводах на юг, к Манычу. У села Приютное на Маныче, недавно взятом нашими войсками, мне необходимо было найти аэродром и встретить перелетавшие туда наши самолеты. Весь путь протяжением 325 километров я должен был преодолеть как можно скорее, меняя лошадей в населенных пунктах. Соответствующий мандат, определявший мое право на это, был вручен за подписью командующего группой войск.
      В ясный морозный день 22 января передовая команда отряда выступила из Сарепты на четырех гражданских конных подводах. Только через одиннадцать суток мы прибыли в село Приютное. Во второй половине маршрута я получал в каждом крупном населенном пункте телеграммы от Кравцова: ускорить движение. Но несмотря на то, что мы спали всего по три - четыре часа в сутки, продвигались все же медленно.
      В Приютное мы приехали измученные до крайней степени, а судя по телеграммам Кравцова начальство было нами недовольно, считая, что мы ехали слишком долго.
      Части 11-й армии продолжали теснить белых и постепенно приближались к Ставрополю. Ожесточенные бои шли в районе южнее Маныча. Наш фронт, в состав которого входила 11-я армия, назывался Кавказским. С января 1920 года во главе Революционного Военного Совета Кавказского фронта был товарищ Серго Орджоникидзе.
      Под аэродром мы решили занять большую площадь в середине села. К этой площади в двух перпендикулярных направлениях подходили такие ровные и широкие улицы, что они могли смело использоваться как взлетные и посадочные полосы. Грунт площади и улиц был сухой и твердый. Правда, в середине площади стояла мельница, но она особенно не мешала и намечена была мною под технический склад, а вокруг нее решили сделать стоянку самолетов.
      В селе мы сразу же стали самыми популярными людьми. Нас осаждали предложениями разместить у себя "летчиков" и радушно угощали. Через Приютное шла телеграфная линия из Сарепты в село Дивное, расположенное южнее Маныча, ближе к фронту, куда уже переехали штаб и командование войск группы. Они уже встречали наш отряд, так как очень нуждались в воздушной разведке.
      Передав в Сарепту сведения об аэродроме, я и мои спутники стали с нетерпением ждать прилета самолетов. Они не заставили себя долго ждать. Рано утром, когда мы только что сели за стол завтракать, воздух огласился истошными криками сельских мальчишек: "Летят! Летят!". Выбежав на крыльцо, я увидел в воздухе кружившиеся над селом "Сопвич" и "Ньюпор". Быстро был зажжен на площадке заранее подготовленный костер, и самолеты один за другим сели на наш оригинальный аэродром. Прилетели Кравцов и Василенко.
      На мой вопрос, почему нет Лапсы, командир ответил, что его пока оставили в Сарепте. На "Фармане" трудно взлетать с Сарептского аэродрома. Он недостаточно расчищен, а тут в нем особой нужды пока нет.
      Первым на разведку полетел Кравцов. Доставленные им сведения были крайне важны. Он обнаружил значительные подкрепления белых, которых перевозили от Ставрополя к фронту по железной дороге.
      Погода установилась летная: дни были малооблачные, с небольшой плюсовой температурой в середине дня, а слабые заморозки в остальное время суток сохраняли в хорошем состоянии для взлетов и посадок земляной покров нашего нового аэродрома. Видимость в полете была прекрасная. Воздушного противника не было: англичане сбежали, а летчики-белогвардейцы на нашем направлении не показывались.
      Каждый день Кравцов или Василенко летали со мной на воздушную разведку.
      Нашей немногочисленной передовой команде приходилось трудно. Мы все, включая и командира, работали на аэродроме: заправляли самолеты горючим, опробовали моторы, чистили самолеты, производили текущий ремонт. Охраняли самолеты как днем, так и ночью также своими силами.
      Однажды у нас едва не произошла катастрофа. Мы с Василенко отправились в очередной полет. Взлетев, Василенко начал делать правый разворот. Вдруг в моторе раздался взрыв и показался черный дым. В кабине у меня в ногах лежали бомбы. Казалось, вынужденную посадку можно произвести только на крыши домов: в этот момент мы летели над селом.
      В этой столь сложной и опасной обстановке Василенко проявил изумительное самообладание, находчивость и показал себя мастером пилотажа. Он резко развернул самолет и безукоризненно посадил его на улице села. Мы были спасены. Но мотор вышел из строя: лопнул один из поршней. Кравцов объявил Василенко благодарность за находчивость и мастерство.
      Когда мотор на "Сопвиче" был отремонтирован, мы с Василенко вылетели на выполнение очередного задания.
      Была поставлена задача - разведать движение войск противника в районе города Ставрополя и села Петровское, вокруг которого завязались упорные бои. Командование белых подбрасывало сюда подкрепления из Ставрополя. Несмотря на то, что Кавказский фронт белых рушился (20 февраля войсками 10-й армии была взята железнодорожная станция Тихорецкая, и белые поспешно отступали к Черноморскому побережью), на ставропольском направлении они оказывали нам упорное сопротивление.
      У моста через реку Большой Егорлык мы обнаружили большое скопление конного транспорта. Я тут же сбросил четыре осколочные бомбы. Они попали в цель и вызвали у белых панику.
      Задание было выполнено, и мы взяли курс на северо-восток, в направлении своего аэродрома. Не долетая шести - восьми километров до железной дороги Ставрополь - ст. Кавказская, заметили рассредоточенное движение конницы с артиллерией численностью около тысячи всадников. Войска двигались в северном направлении. Пролетая над полотном железной дороги, отчетливо видели цепь стрелков, занимавших позицию по северному скату насыпи, лицом на юг. Невдалеке от этой цепи в овражках были видны группы укрытых там коней. Перед нами находилась советская конница, а конные части, замеченные до этого в движении на север, были белыми.
      Следовало срочно предупредить о сложившейся обстановке наше командование, и мы поторопились домой. Через несколько минут полета примерно в десяти километрах севернее железной дороги мы увидели еще до полка советской конницы, которая двигалась на юг. Василенко решил сесть и сообщить сведения о противнике лично командиру полка. С этой целью он начал снижаться. Вначале меня удивило, что Василенко, планируя, размахивал руками, стремясь привлечь внимание конников. Потом я вспомнил, что на темно-зеленой окраске фюзеляжа и крыльев опознавательные красные звезды были заметны довольно плохо. Это и заставило Василенко, снижаясь над конниками, приветственно размахивать рукой. Я последовал его примеру. Однако конники иначе поняли наше приветствие. С приближением самолета они бросились с дороги врассыпную.
      Выбрав подходящую площадку, Василенко пошел на посадку. При пробеге одно колесо на что-то наскочило, камера лопнула. Это было очень неприятно, так как с порванной камерой мы взлететь уже не могли, а запасной у нас не было.
      Едва мы успели вылезти из самолета и, досадуя на случившееся, начали рассматривать неисправное колесо, как увидели, что к нам с разных сторон с весьма недружелюбными намерениями несутся конники. Не успели мы понять, что это значит, как были вплотную окружены и в следующее мгновенье оказались схваченными и прижатыми к лошадям.
      - Попались, гады! Ну, теперь не уйдете, - с этими и еще более крепкими словами нас поволокли от самолета к дороге. Обозленный, подталкиваемый в шею конвоиром, я грубо выругался и закричал:
      - Кто вы?
      - Мы - красные конники, - с добавлением хлесткого ругательства ответили наши конвоиры. Услышав это, Василенко разразился такой бранью и так грозно потребовал сказать, кто здесь старший, что один из конников не менее зло ответил:
      - Я командир эскадрона, что тебе, поганая душа, надо?
      Тут к нам подскакала новая группа всадников. Впереди на вороном коне сидел статный военный в черной папахе, лихо надвинутой набекрень. Это был, видимо, главный. Командир эскадрона, взявший нас в плен, доложил:
      - Товарищ командир полка, захватили двух беляков, сшибленных нашим огнем.
      Я и Василенко тотчас же заявили командиру полка, кто мы и почему сели. Как полагается, у нас проверили документы, задали ряд вопросов: попросили назвать пункты, где стоял авиационный отряд, сказать, когда он перебазировался, назвать фамилии руководящего состава 11-й армии... Нас тщательно обыскали. На самолете обнаружили нарисованные пятиконечные красные звезды. Убедившись в том, что мы советские летчики, конники были явно смущены и начали оправдываться: "Ведь вы летели со стороны белых, различить опознавательные знаки невозможно. Но самое главное, когда мы начали вас обстреливать из винтовок, самолет тут же пошел на посадку. Что же мы могли подумать, кроме того, что сбили вас?".
      Тут мы с Василенко узнали, что нас обстреливали с земли свои же конники. Из-за шума работающего мотора выстрелов обычно не слышно. Возможно, камера одного колеса была пробита пулей, и поэтому наш самолет едва не скапотировал при посадке. Мы сообщили командиру полка сведения о противнике и просили срочно сообщить нашему начальству о результатах разведки и повреждении самолета. Мы попросили также дать повозку с парой лошадей, чтобы довезти самолет до ближайшего населенного пункта. Командир полка обещал все сделать. Я и Василенко остались в поле у неисправного самолета все же под охраной двух конников.
      Прошел час, другой, а обещанной повозки все еще не было. Слышавшаяся же ранее далеко на юге редкая артиллерийская канонада становилась все громче и громче. К этим звукам присоединились отчетливо слышимые частью хлопки винтовочных выстрелов и треск пулеметной стрельбы. Вскоре вдали показались группы всадников. Было очевидно, что идет бой и наши конные части отходят.
      Мы очень встревожились и решили, если противник приблизится, сжечь самолет и принять участие в бою, используя наш пулемет.
      Конница белых была совсем близко, когда к нам, наконец, прискакала пара сильных копей, запряженных в военную повозку, на которой восседал лихой возница. Повозку сопровождали два верховых. Хвост самолета подняли и крепко привязали к задней части повозки. Везти самолет следовало медленно, со всеми предосторожностями, так как одно колесо было без пневматики. Но наступавший противник подгонял.
      Так более двадцати километров везли мы свой самолет. Плоскости его от тряски задевали за препятствия на дороге и рвались. Хвостовое оперение было также порвано в нескольких местах...
      В конце концов нам удалось дотащить самолет до станицы Кугульты.
      Наступление конницы белых было остановлено далеко от Кугульты. Добравшись до станицы, мы приступили к ремонту. Раздобыли клей и, использовав мою нижнюю шелковую рубашку, залатали дыры в плоскостях и в хвостовом оперении самолета. Разыскав в станице хорошего плотника, подправили поврежденные деревянные нервюры в плоскостях и руле глубины. Подтянули тросы, скрепляющие фюзеляж самолета, залатали камеру колеса, поврежденный обод исправили в местной кузнице. Словом, в течение двух дней самолет был полностью отремонтирован. Еще три дня мы не могли подняться в воздух из-за наступившей оттепели. Почва вокруг станицы настолько размякла, что колеса самолета увязали в грязи. Воспользовавшись наступившими заморозками, мы, наконец, сумели взлететь и взяли курс прямо на Приютное.
      * * *
      Неожиданно был получен приказ: всему отряду срочно перелететь на аэродром у села Петровское. Не успели мы обосноваться в Петровском, как нам приказали перелететь в Ставрополь, который только что был взят нашими войсками.
      Наступил март 1920 года. На Северном Кавказе началась дружная весна. Снег повсюду быстро сошел. Стояла теплая, ясная, солнечная погода. Поднявшись на самолете в воздух, можно было видеть на далеком южном горизонте белевшую гряду Кавказского хребта и двуглавую вершину Эльбруса.
      Красная Армия неудержимо стремилась на юг. После взятия нашими войсками Ставрополя организованное сопротивление белых на фронте 11-й советской армии было по существу прекращено.
      Разбитые остатки белых войск сдавались в плен, а отдельные группы пытались скрыться в горах, или пробраться через Дагестан и горные перевалы в Закавказье, или пробиться к Черноморскому побережью.
      Прилетели в Ставрополь Кравцов, Василенко, Федоров и я. Сели на выбранную с воздуха площадку на северной окраине города, за железнодорожной станцией. В Ставрополе в это время размещались штаб 7-й кавалерийской дивизии и ее тыловые части.
      Воздушная разведка, которую мы произвели одновременно с перелетом в Ставрополь, показала, что к югу от города движутся обозы, конница и пехотные части белых. Железнодорожная станция Минеральные Воды была забита эшелонами. Много железнодорожных составов двигалось от Минеральных Вод на восток. Очагов боя мы нигде не заметили.
      Война на Северном Кавказе заканчивалась. Радостное ощущение скорой победы и перехода к мирной жизни, к строительству нового государства, о котором мечтали, все более усиливалось.
      Боевых заданий мы не получали. Поступило лишь приказание быть готовым к перелету из Ставрополя в Минеральные Воды. Ждать пришлось недолго. Вскоре пришло сообщение, что наши войска заняли станцию Минеральные Воды, города Железноводск и Пятигорск. Мы тут же перелетели на аэродром Минеральные Воды, который находился между железнодорожной станцией и горой Змейкой.
      Мы четверо с двумя самолетами составляли нечто вроде "боевого звена", которое действовало в отрыве от отряда. Бортовой инструмент, пара бидонов, ведро, два куска замши для фильтрации бензина при заправке самолетов - это все, что было с нами. Питались мы, покупая продукты на рынке в те дни, когда не удавалось получить где-либо военный паек. Бензин и смазочное масло (касторку) мы обычно доставали на месте.
      Установив самолеты на окраине летного поля, мы все разместились в небольшом белом домике, находившемся вблизи аэродрома. У хозяев купили молока, немного сливочного масла, белого хлеба, яиц и устроили настоящий пир. Давно уже мы не ели таких вкусных вещей.
      Когда мы находились на аэродроме Минеральные Воды, в Пятигорск из Астрахани на самолете "Фарман-30" прилетел Сергей Миронович Киров, который вместе с Серго Орджоникидзе начал работу по организации Советской власти на многонациональном Северном Кавказе.
      Орджоникидзе и Киров были большими знатоками Северного Кавказа и пользовались там огромным авторитетом.
      В марте 1920 года не успевали облететь нашу страну одни радостные вести о новых победах Красной Армии, как вслед за ними поступали другие.
      Жестокая и разрушительная гражданская война и война против иностранных захватчиков близилась к победоносному завершению. "Скоро, скоро, - мечтали советские люди, - можно будет засучив рукава приняться за созидательный труд по восстановлению страны". Было чему радоваться.
      А наступившая на Северном Кавказе весна с сиянием яркого солнца на голубом небе и изумрудной зеленью садов, полей и лесов так хорошо гармонировала с радостным настроением людей, почувствовавших реально результаты своих тяжелых усилий в борьбе со старым миром.
      30 марта в освобожденный Владикавказ прибыли товарищи Орджоникидзе и Киров, и в тот же день вечером мы получили приказ товарища Кирова перелететь во Владикавказ.
      В ночь Федоров выехал попутным поездом на новое место базирования, чтобы найти площадку вблизи города для посадки наших самолетов.
      Телеграмма Федорова о том, что посадочная площадка найдена, поступила к нам только в полдень. Было жарко и ветрено. Лететь в такую погоду на наших самолетах было неприятно. Но, ни минуты не задерживаясь, мы вылетели. Никогда в жизни я не попадал в такую болтанку. Сильный ветер в отрогах Кавказского хребта представлял собой причудливо сплетающиеся и стремящиеся то вверх, то вниз потоки воздуха, в которые попеременно попадали наши слабенькие, имеющие небольшую скорость самолеты. Временами порыв ветра ставил самолет набок и разворачивал его в сторону от намеченного курса с такой силой, что машина некоторое время не слушалась рулей. Порой самолет так стремительно проваливался, что я отставал от сиденья и не вылетал из самолета только благодаря тому, что изо всех сил цеплялся руками за борт кабины.
      Перед полетом я не привязался к сиденью и теперь не мог этого сделать, или мне казалось, что не могу. Я не решался даже на мгновение оторвать руки от борта кабины. Болтанка разбросала в воздухе наши самолеты на большое расстояние, и я совершенно потерял из виду Кравцова. Казалось, этой бешеной пляске не будет конца. Меня, считавшего себя чуть ли не "воздушным волком", начало, к моей величайшей досаде и Стыду, тошнить. Я забыл об ориентировке, не заметил, когда мы пролетали над городом Георгиевском.
      Когда казалось, что болтанке не будет конца, а усилившаяся тошнота вот-вот завершится известной неприятностью, в воздухе вдруг стало спокойно. Впереди по курсу самолета я увидел интересное явление: перед нами был горный хребет, на который спускалась сплошная густая облачность. А в ее темной стене прямо перед нами белел светлый треугольник, образуемый вырезом в горном хребте, узким снизу и широким вверху, накрытым ровным горизонтальным слоем облачности.
      Василенко направил самолет в этот "треугольник", через который были видны вдали лучи солнца. Картина была изумительная. Мы пролетали через один из небольших северных отрогов Кавказского хребта, в районе железнодорожной станции Эльхотово, на пути к Владикавказу, где через этот хребет проложен железнодорожный путь.
      В самом "треугольнике", в близком соседстве оправа и слева от нас уходили вверх горы, а над ними, срезая их вершины, лежал плотный темный полог облаков.
      Зрелище поражало воображение своей красотой и необычайностью. Но полет в "треугольнике" продолжался не более минуты. Я невольно обернулся и заметил позади себя контуры "Ньюпора", на котором летел Кравцов. Тут только я подумал о том, что в то время, когда меня тошнило и когда я цеплялся руками за борт, чтобы не вылететь из кабины во время болтанки, Кравцов и Василенко управляли своими самолетами и точно ориентировались в полете. Я почувствовал к ним еще большее уважение.
      Как только мы пролетели через "треугольник", открылась совершенно иная картина. Перед нами простиралась равнина, далеко уходившая к горизонту. Справа сверкала в лучах солнца река Ардон, а вдали был виден город Алагир. С левого борта самолета скоро показался Владикавказ, а еще через пару минут на юго-западной окраине я заметил большой костер, густой белый дым которого слегка отклонился в противоположную от нас сторону, обозначая направление ветра у земли и направление нашей посадки.
      - Вот так поболтало! - смеясь, говорил Василенко, подходя после посадки к Кравцову. Я чистосердечно рассказал Кравцову и Василенко о своем самочувствии в полете.
      - Ничего, бывает, - резюмировал Кравцов и тут же добавил:
      - Надо иметь в виду, что на заднем сиденье самолета болтанка чувствуется сильнее. Кроме того, нервное напряжение летчика, связанное с управлением самолета в полете, делает его менее восприимчивым к неприятным физиологическим последствиям болтанки. Нужна физическая тренировка.
      Эти слова командира были для меня чрезвычайно важны. Если еще за минуту до этого я был полон самых мрачных мыслей и считал себя мало пригодным к летной службе, которую, несмотря на все трудности, успел сильно полюбить, то теперь я понял, что дело не в моих личных слабостях.
      Новая радостная весть: нашими войсками взят Петровск - порт на Каспии. Части Красной Армии движутся к Баку. Находясь во Владикавказе, мы с нетерпением ждали приказа лететь дальше. Мы уже очень отстали от своих войск и не могли выполнять боевые задания.
      Наконец был получен приказ. Но какой?! О возвращении в Ставрополь, куда уже двигался железнодорожный эшелон нашего авиационного отряда. В Ставрополе отряд должен был привести себя в порядок и ожидать дальнейших распоряжений о перебазировании в Баку.
      В тот же день мы были уже в Ставрополе. С Василенко летели я и Федоров. Последний раз мы пролетали над Северным Кавказом. Был чудесный, ясный и тихий день. Видимость прекрасная. Я занял место на сиденье, против Федорова, который устроился на полу кабины и по обыкновению дремал в полете. В голове бродили разные мысли: еще не так давно, вспомнил я, летом и осенью 1918 года вот по этим полям, расстилающимся внизу, скакала наша славная Кочубеевская конница, наступали, а потом зимой отходили части 11-й армии, ряды которой тогда косил сыпной тиф. Вот, левее нас, внизу, город Георгиевск, где белые захватили "Вуазен", самолет нашего отряда в начале 1919 года.
      Слева показались во всей красоте горы: Бештау, Машук, Железная, Змейка, а севернее - последняя, маленькая гора - Кинжал. Еще 40-45 минут полета - и вот уже виден Ставрополь со своими белыми постройками, утопающими в яркой весенней зелени.
      На аэродроме стоял наш самолет "Фарман-30". Нас шумно и радостно встретили на аэродроме мотористы и их помощники. Горячо приветствовали нас служащие отряда, когда мы все четверо ввалились в канцелярию, а потом в общежитие, под которое была реквизирована в городе гостиница на главной улице. С нашим прилетом в Ставрополе собрался весь состав отряда. Мы получили новое летное обмундирование, принарядились. Неутомимый Одинцов широко развернул культурно-массовые и политические мероприятия. Начались занятия политического кружка. Возобновил работу драматический кружок. Одинцов установил связь с местными библиотеками и добился получения большой партии литературы во временное пользование.
      Особенно порадовало всех то, что Одинцов организовал занятия по ликвидации неграмотности. Неграмотных в составе строевой команды, укомплектованной крестьянами, было много. Не успел я появиться в отряде, как мне уже было поручено заниматься с группой, которую вел моторист Кузьмин. Последний явно не обнаруживал никаких педагогических способностей. Группа была не из легких, так как состояла из дядьков сорокалетнего возраста, и наука давалась им с большим трудом. Но сколько у них было желания заниматься! С каким усердием они готовили уроки! Дело быстро подвигалось. Успехи моих учеников были просто изумительными.
      1 мая 1920 года - день международного праздника пролетарской солидарности - весь состав отряда ознаменовал участием в общегородском "воскреснике". Мы работали, закладывая в городе новый парк. Все военнослужащие отряда вместе со ставропольской молодежью копали ямки, сажали молодые деревья, поливали их. Было шумно, весело и легко работать. Да и как было не радоваться, когда открывались захватывающие перспективы новой жизни!
      И, наверное, растет сейчас этот парк в Ставрополе, посаженный нашими руками 1 мая 1920 года...
      В этот знаменательный день товарищи Орджоникидзе и Киров въехали на бронепоезде в город Баку, освобожденный восставшими бакинскими рабочими при поддержке подошедших бронепоездов Красной Армии.
      Но все эти радости были вскоре омрачены: классовый враг - империалисты Европы и Америки, - не давая нам передышки, организовал новое военное нападение. Нам еще рано было успокаиваться и складывать оружие.
      3 мая Кравцов и Снегов были вызваны товарищем Кировым в Баку. Возвратившись, они привезли приказ отряду грузиться в железнодорожный эшелон и следовать не в Баку, а в Смоленск, на Западный фронт.
      Наш авиационный отряд за свою боевую работу в 11-й армии получил высокую оценку. Вот почему он, как один из наиболее опытных, и направлялся на очень важный тогда Западный фронт.
      На митинге отряда выступавшие говорили о ненависти к врагам нашей Родины, заверяли, что, если потребуется, готовы отдать жизнь для защиты Советской власти. С взволнованной речью выступил на митинге Витьевский.
      Через день рано утром был подан для погрузки отряда железнодорожный состав, а в полдень мы уже тронулись в далекий путь. Все стояли у дверей вагонов, прощаясь со Ставрополем. Поезд ускорял ход, и в эшелоне постепенно все входило в обыденную колею ставшей привычной за годы войны жизни на колесах. Играет на гармони наш никогда не унывавший Брайко. Задумчиво смотря вдаль, стоят часовые на платформах у самолетов.
      Скоро опять загудят моторы и поднимутся в воздух летчики, наши верные воздушные стражи.
      В истории отряда и его людей начала заполняться новая страница жизни и служения великой Родине.
      Примечания
      {1} В авиационном отряде в то время вместо штаба была "канцелярия", которую возглавлял "адъютант" - один из штатных летчиков-наблюдателей отряда.
      {2} В обязанности летчика-наблюдателя входило ведение разведки, ориентировки в воздухе, бомбометание и обстрел войск противника. В настоящее время этой должности в ВВС не существует. Функции летчика-наблюдателя выполняются в основном штурманом.
      {3} Название района в Астрахани.
      {4} Ильменем называется пресное озеро.
      {5} DH-9A. По тексту везде ДН-9А. - OCR.
      {6} Последующие события в отряде были записаны мною, когда я возвратился в отряд в начале октября 1919 года, после окончания школы летчиков-наблюдателей.
      {7} По данным английской печати, 30 июля 1919 года самолет "Де-Хавеланд" (ДН9-А) производил перспективную аэросъемку и в результате обстрела с земли был серьезно поврежден и совершил вынужденную посадку.