Было страшно и интересно одновременно, но какое чувство было сильнее, Саша понять не мог.

«Если тут мертвяк, то ему уже лет сто, значит, здесь одни кости, а это не страшно… наверное», — пытался утешить себя парнишка. Руки так и тянулись к саркофагу, чтобы понять до конца, что же он все-таки нашел. То ли это будет большое разочарование, то ли самое большое богатство. Пятьдесят на пятьдесят. Санек уже собрался двигать почти потухшую плиту, как страх снова стал одолевать его: вдруг там будет нечто настолько ужасное, что сердце разорвется, и никто не сможет потом его тут найти …

Разум говорил: «Нет, не делай», а руки сначала дотронулись, а потом нащупали опору для пальцев, чтобы сдвинуть плиту. Он уперся ногами и, навалившись всей массой тела, попробовал столкнуть каменную плиту. Резкая боль пронзила руки. Грани камня были острыми как бритва, и иероглифы врезались в его ладони, оставив кровавый отпечаток. В панике Саня прижал руки к себе и крепко сжал в кулаки порезанные ладони. Горячая и липкая кровь стала впитываться в одежду и, когда тепло дошло до живота, Саня понял, что это не выход. Не разжимая кулаков он поднял руки вверх, хотя ощущение стекающей по рукам крови было не из приятных. После этого кровь стала течь меньше.

Руки надо было срочно перевязать, хотя у Санька и была хорошая сворачиваемость крови. Он аккуратно снял спортивную кофту, затем окровавленную футболку и, воспользовавшись своим «обидчиком», разрезал ее на полоски. В одной синтетической кофте было холодно, но зато теперь у него есть бинты. Он подошел к огню и, присев, стал забинтовывать руки. Хорошо было бы их сейчас вымыть, но нечем. Саня не заметил, как начал плакать. Он не хотел, но слезы сами бежали по его щекам. Маленькие соленые капельки обжигали и щипали, попадая на руки или на то, чем они теперь стали — кровавым месивом…

С огромным трудом и потратив немало времени, Санек справился со своей задачей. Подбросив немного поленьев, он лег прямо на полу у печки, немного согрелся и без сил уснул.

Ужасно знобило.

Не хотелось открывать глаза, не хотелось шевелиться, что-то пульсировало в порезанных руках, голова ужасно болела. Все чего он хотел — увидеть восход солнца и побежать домой без оглядки, навсегда забыть о том, что он здесь был. Наплевать, что здесь кости великого владыки или несметные богатства, только бы домой и все забыть.

Знобит. Значит потух костер, а если до утра еще далеко, то он тут околеет. Заплаканные глаза с трудом открылись, ресницы слиплись от слез, и, судя по всему, под глазами были огромные отеки …

Нет, жар от красных угольев все еще шел, то и дело, появлялись маленькие язычки пламени, а затем пропадали. От этих огненных танцоров становилось, то немного жутко, то по-домашнему тепло. Санек всматривался в них и в алый свет, которым было озарено все вокруг. Нужно подкинуть поленьев, они у него еще есть, ложиться спать и лучше на кровать.

Попытка встать была не очень удачной, перед глазами все плыло, словно кто-то раскрутил дом. Не успев встать, он упал. Тошнило.

Санек попробовал сесть и прислонился спиной к стенке, на время закрыл глаза, а потом открыл. Вроде картинка прояснилась, но тени, плывущие по стене, напоминали движение странных зверей, которые, как ему казалось, залезли сюда пока он спал и, учуяв запах крови, хотят разодрать его.

Страшно, но куда бежать?

А теперь показалось, что большая птица пролетела прямо возле огня…

Игра воображения — надо успокоится…

А теперь человек в странном балахоне прошел мимо, а теперь еще один и еще…

Тени были похожи одна на другую, и в тоже время отличались. Вот опять, по очертанию можно было понять, что это плащ с капюшоном или что-то вроде одеяния монахов из Азии, о которых Саня читал в книжках. И опять такая же тень. Не может быть, чтобы появлялась одна и та же тень от костра, может это какой-то предмет его пугает. Санек огляделся — никого и ничего, что могло бы отбрасывать такую тень, не было.

Тени словно ходили по кругу вокруг этого злополучного склепа. Присмотревшись, он с ужасом понял, что они и вправду ходят с одной и той же скоростью, к тому же их семеро. Он не видел их, а они его, но он видел их тени. Что же отбрасывает их???

Тени одновременно остановились и подняли руки.

Кто-то здесь есть.

Почему он их не видел. Невидимые гости стали совершать странные танцы.

Это натолкнуло его на страшную мысль. «Это не склеп — это алтарь!» Скорей всего это какой-то тайный орден, но неужели они не видят, что он здесь, и что их скрытое сокровище найдено. Саня боялся даже шевельнутся, чтобы невидимки не заметили его. Словно по команде, они опять замерли и положили свои руки на край алтаря. Сейчас станет ясно, есть ли кровь у этих невидимок? Крови видно не было, и с алтарем не происходило никаких изменений, зато по теням можно было наблюдать устрашающую картину — с большим трудом они все вместе подняли крышку саркофага и отложили в сторону.

Появилась еще одна тень ужасающей величины. Вначале не было ясно, что это или кто? Но, подойдя ближе к огню, «нечто» повернулось в профиль, и Саня вскрикнул.

От вида этого существа самые бесстрашные герои упали бы без сознания. Двухметровой высоты, с огромными руками, в плечах шириной, как два самых плечистых мужчины, и головой оленя или дракона, с огромными рогами и клыками, которые четко были видны в отражении силуэта.

Чудище сделало вдох и заговорило. Саня прекрасно слышал речь, но звук словно долетал откуда-то из глубины леса или же из его головы, казалось, он слышит, как кто-то говорит внутри него. Это были странные слова, но на удивление он их начинал понимать. Они для него казались какими-то старославянскими наречиями. И Саня, помимо своей воли, почти шепотом стал повторять за чудищем.

Монстр опустил свою ручищу в открытый алтарь и достал огромный очень красивый по форме нож. Послушники стали в круг, и по очереди делая надрезы на своих руках, сомкнули израненные руки. Все одновременно что-то забормотали, теперь Санек слышал и их.

Каким-то образом мир теней становился для Саши реальным. По дому пронесся ветер, и фигуры медленно взмыли в воздух, был виден просвет между одеждами и полом сторожки, они не подчинялись законам гравитации.

— Мы покидаем тебя, о владыка ветра, покоритель черной крови, — заговорило Нечто с головой дракона, — крестьяне охотятся за нами, почти весь орден сожгли сегодня на городском костре. В последний раз мы принимаем твою силу и волю. Пусть твое дуновение унесет нас в мир ветров и ураганов, дабы пребывать вечность с тобою. Этот алтарь мы сохраним надежно, деревья оплетут его, ветра сокроют его от глаз людей. Пока не появится новый орден «Свободного дракона».

Существо сделало надрезы на своих руках и взмыло в круг.

Ужасная голова отделилась от тела, и Саня понял, что это была всего лишь одна из масок, которые так часто надевают шаманы в разных странах, проводя свои ритуалы. Но это было больше чем ритуал, у них была сила, которая держала их в воздухе, и это не поддавалось объяснению.

Маска и нож опустились в алтарь, крышка сама закрылась. Оставшиеся члены клана сбросили с себя балахоны и еще свободней продолжали парить в воздухе. Скорее всего, под балахонами на них не было никакой одежды или она была настолько обтягивающей, что силуэты казались нагими. Тени, словно птицы подхваченные ветром, направились в сторону чащи леса. Санька снова пробрал озноб. Он уснул или потерял сознание, глаза его закрылись, и ужас прекратился.

— Вот уж горюшко-то, и как это тебя так угораздило-то, светик ты мой, — причитала бабушка около Санька. — Вот уж окаянные! Кидают бутылки, где не попадя, а дитятко мое вот и порезалось. Да чтобы рученьки у них да поотсохли! Сильно болит, родненький мой?

Саня кивнул головой, хотя и хотел сказать «нет», а бабушка все не унималась.

— И куда это лесники-то смотрят? Вот я старому дядьке Ваньке бороду-то пошкубаю, что за нашей частью леса не смотрит, пускает туда всяких, они там нажрутся, напьются, бутылок набьют, а честный люд потом страдает. Где ты говоришь упал-то?

Саня вначале не понял, что к нему бабушка обращается. Все спуталось — правда с вымыслом, фантазия с реальностью. Он застрял в каком-то промежуточном мире, будто он уже здесь, а с другой стороны в его голове все еще звучали распевы обрядовых песен ночных привидений. И как до села дошел не помнит — все как в бреду.

Бабушка погладила его по голове и одернула руку.

— Святый Боже! Да ты же горишь весь! Не хватало, чтобы ты заражение получил, тогда всем тут мало будет.

— Баб Дусь, не надо кричать, пожалуйста, у меня голова сильно болит, — Сашу раздражали всякие звуки, особенно последнее предложение, он и не понял чем, но словно цыганская иголка вонзилась в его барабанные перепонки.

— Прости, голубчик мой. Переживаю-то я, вот мамка твоя да как узнает, так она тебя больше и посылать-то ко мне не будет. Скажет, совсем старики с ума выжили, не смогли дитя углядеть, — тут бабушка расплакалась, — а ты ведь единственный внучек-то у меня, одна отрада в жизни.

— Да ладно, бабуля, не плачь, я тебя люблю, — и Санек не поняв, зачем обидел бабушку, крепко обнял ее. — Я маме сам объясню, что ты тут не причем. Расскажу ей, как полез по грибы, не осмотрелся, споткнулся и упал на разбитую бутылку. Ну поругает малость и всего делов-то.

— Сам он объяснит, как же! Дед вот сейчас придет, погоню его до дядьки Ваньки, пусть на завтра мотоцикл попросит, и отвезем тебя. Кровушки-то потерял, как посмотрю, не мало, — бабушка посмотрела на все еще забинтованные разорванной футболкой руки и не решалась размотать, боясь увидеть раны.

— Мотоцикл, который с коляской?

— Да ты же помнишь, мы как-то к Вите, к папке новому твоему приезжали на день рождения.

— А ты с нами поедешь?

— А то! У меня правда и дела есть, но постараюсь пораньше управиться. Давно мамку твою не видела, соскучилась по ней. Она может себя и до сих пор виноватой чувствует, так мы с дедом на нее зла вовсе не держим, — бабушка прослезилась и вытерла глаза кончиком косынки. Из-под нее местами выбивались седые волосинки, которые она то и дело прятала обратно.

— Ну что ты, мы же папку помним.

— Я знаю. И она молодец, что такого человека как Виктор нашла, да и тебе лучше, чем вовсе без отца-то, — мужчину же надо вырастить, — тут она улыбнулась и потрепала светлые, но испачканные сажей и кровью волосы Санька. — Так, надо бы тебя покупать, да и руки перебинтовать, а то и вправду не хватало только заражение получить.

— Только ты зеленкой не будешь? — Саша, зная какие там раны, боялся что не выдержит боли.

— Соколик ты мой, я на фронте столько людей бинтовала и лечила, да и зеленкой мазала. Ни один не пискнул. Я аккуратненько, ты и не почувствуешь. Надо же, сам себя смог забинтовать.

Бабушка Дуся заранее приготовив бинты, марлевый тампон, вату, перекись и зеленку, взяла его руки и приступила к делу. Срезав странный узел, который можно было завязать только наспех, и только одной рукой, начала снимать с раны то, что было некогда футболкой. Ей, словно было больно самой. Вот и последний слой, весь пропитанный засохшей кровью, прилип к порезам. Понемногу, пропитывая «бинты» перекисью, она стала открывать рану.

Санек то морщился, то тихонько всхлипывал, но старался держаться как настоящий мужчина. А перед глазами кадр за кадром прокручивались события прошлой ночи. И тут Саня непонятно почему улыбнулся и сказал:

— Привет и тебе дедуля, это я твое горе луковое.

Но ведь Саня сидел спиной к дверям, к тому же бабушка в упор не видела деда.

— Что с тобой, свет мой? — испугалась бабушка, но не успела договорить, как дверь и вправду распахнулась и показался дед Петро, улыбавшийся во все десять последних зубов.

Увидев, что в гостях внучок, он чуть не подпрыгнул.

— Привет всем, а кто это у нас в гостях?

Бабушка, недоумевая, посмотрела на Санька. Тот повернулся и чуть медленней повторил свою реплику:

— Привет и тебе дедуля, это я твое горе луковое.

«Почему дедушка дважды спросил одно и тоже? — удивился Санек. — Может это старость». Потом взглянул на бабу Дусю, та перекрестилась и зачем-то плюнула трижды через плечо.

— Вот на улице погодка, сырость — ужас, — дед даже передернулся. — А с леса розовый туман ползет, не к добру это, никак упырь свежей кровушки испил.

— А ну тебя старого к лешему, — бабка махнула сердито в его сторону рукой, — чего дитя зря пугаешь.

— Это ты молчи лучше, баба, не знаешь так помалкивай, а люди издревле поговаривали, что как из леса туман розовый поволокло, жди беды. В лесу упыри похоронены, и если кровушки отведают, так и проснутся, тогда горя никому не миновать.

— У нас тут и так горе, дитятко наше порезалось, ото алкаши лазят по лесу битые стекла кидают, а люди потом режутся.

— А что алкаши не люди?

— Вот они и есть кровопивцы, вот кто упыри настоящие. Ох, сколько ты за мою жизнь с меня кровушки-то попил, — и бабушка вернулась к Саниной руке. — Не слушай ты его, все басни только рассказывать, да сорванцов пугать.

— А ну тебя, старую, вот пойду и отдам тебя упырям на расправу, — потом усмехнулся и добавил, — хотя они тебя назад отдадут. В такой бабе столько желчи, что даже комары тебя десятой дорогой облетают.

— Ой, иди лучше отсюда, пока я последнюю чубину не повыдергала.

Дед открыл смастеренный своими руками шкафчик, достал бутылку горилки, налил стопочку, выпил, закусил кусочком сала и, занюхав луковицей, подмигнул и вышел.

— Горюшко мое… Напьется, вот и чертики мерещатся потом.

Заметив, что Саня отвлекся на суету с дедом, не в силах больше отлепить повязку от раны, бабушка дернула и оторвала кусок материи и вместе с ним корочку почти затянувшейся раны — кровь засочилось снова. Зрелище было не из приятных: маленькая ручонка, порезанная так, что только швы надо накладывать, а еще и свежая кровь. Даже бабушка, видавшая в своей жизни раны и похуже, прижала руки к щекам и невольно выкрикнула:

— Господи Иисусе…

— Я же просил не кричать! И ты говорила, что мне не будет больно, — Сашу даже передернуло, рука горела и жгла, он вообще не понимал, зачем доверил бабушке обработать рану. Но он абсолютно не понимал, как может говорить таким тоном.

Когда же Саня посмотрел на свою руку, то удивился — вчера ему казалось, что он разрезал ее сильнее, но может это ему только показалось.

— Войдите, открыто! — снова к удивлению бабушки, сказал Саша.

— Хиба, кто-то стучал? Может я и вовсе глуха стала, — бабушка встала и пошла к дверям, не успела она взяться за ручку, как действительно кто-то постучал в дверь.

— Дуська, ты чего двери караулишь? Не успел постучать, ты уж тут как тут, — лесник дядя Ваня вырос в соседнем дворе и не упускал случая всячески подшутить над бабушкой.

Баба Дуся ничего не ответила, а только с опаской взглянула на внука.

— Чего ты, старая, побледнела? Где Петро?

— Да только вышел, небось до тебя поплелся, ото ходят целыми днями друг за другом, вот я не выдержу и горилку об ваши плешивые бошки поразбиваю, и старухе твоей скажу, чтобы вам не наливала.

— Да что творится? — дядя Ванька до ужаса смешной и в тоже время славный, в растерянности смотрел на подругу детства. Маленький пузатенький, с круглым лицом и с огромным количеством морщин у глаз, что даже когда сердился, казалось, что улыбается. — Что за муха тебя укусила?

— Ух, я бы вас, алкашей, всех бы у проруби потопила, как зима придет. Чтоб вас там замуровало тройным слоем льда. Ото тогда водяной потешится, будете на троих соображать.

— А что? Я не против, да и Петро наверно тоже, русалки там, поди, покраше тебя.

— Иди, иди отсюда, пьянычка, и Петра забирай, чтоб глаза мои вас не видели сегодня. Лучше б на охоту сходили.

— А я где был, по-твоему? Именно оттуда иду, надо нервы теперь успокоить.

— Неужто ничего не поймал? — баба Дуська знала, что хоть зайца, но Иван да подстрелит.

— Вот то-то же, — и дядя Ваня сел на стул возле Санька. — Срочно надо успокоить нервную систему, а у тебя есть?

— Ой, кровопийцы вы мои, — баба Дуся налила чарочку и подала закуски, — от тебя же просто так не отделаться, лист ты банный.

— Зато, я тебе такое расскажу. Ты на двор то выходила нынче? Видала туман с леса прет, не простой, а малиновый.

— Одному розовый, другому малиновый — пить меньше надо! — и баба Дуся села снова обрабатывать рану.

Дядя Ваня посмотрел и поморщился.

— Это как же ты так, Санек, умудрился? — искреннее сожаление было на лице лесника.

— А не твоего ума дело, — встряла бабка. — Ходят такие алкаши как ты по лесу, стекла кидают, вот и порезался.

— В лесу порезался? — лесник в миг стал серьезней, даже забыл о налитой чарочке. — А где именно?

— Так, если и ты мне дитя пугать начнешь, язык зеленкой замажу. Понял?!

— Ты зря так, баба. Я дичь-то видел, но шальная она какая-то, бежит вся из нашего леса. Косуля чуть не сбила меня с ног. Бежит на меня, думаю, вот подстрелю как раз, пока не засекла.

— И что мушка, после вчерашнего надвое расплылась, — съязвила старуха.

— Да что за бабка у тебя такая вредная, где ты ее только нашел? — обратился он уже к Саньку.

— А что дальше, дедушка Ваня? — Сане и вправду было очень интересно, неужели это он сделал что-то страшное.

— А то, что не стал я ее убивать, и так бедная была чем-то напугана, что человек ей не страшен, а настораживает больше то, что даже птицы и те петь перестали.

— Так пей и убирайся прочь, — тут баба Дуся уже не выдержала и за шиворот схватив лесника, который наспех выпил и закусил, выпихнула на двор и затворила дверь. И только собралась сказать: «Не верь ты этим дурням», как услышала ответ.

— Хорошо бабушка.

Она опять перекрестилась.

Суббота подходила к концу.

Санек весь день проспал. После того как бабушка закончила обрабатывать руки, она накормила его свиной печенкой, и, заставив выпить чарку красного вина, чтобы восполнить потерю крови, уложила спать.

Руки болели уже не так сильно, хотя порезал только вчера. Раны просто ныли, а больно было только, когда их нечаянно касался. Интересней всего было то, что он чувствовал происходящие в нем изменения, но что это за изменения он понять не мог. Зрение как будто стало лучше, да настолько, что он мог разглядеть, сколько лапок у паучка, спрятавшегося в углу за иконой, хотя сама икона, его почему-то раздражала. Он прекрасно слышал, как бабушка шепотом говорила с дедом на кухне, через три комнаты. И еще — его удивляло огромное желание вернуться обратно в лес, в ту хижину, о которой он вообще мечтал забыть.

Судя по всему, есть какая-то закономерность между тем, что он оказался там и изменениями, произошедшими в нем, а также непонятными легендами, связанными с туманом и лесом. Нужно все выяснить, а у кого? Бабушка в жизни не расскажет ничего подобного. Временами ему казалось, что она очень набожная, хотя когда начинает ругать деда или дядю Ваню, вспоминая всякую нечисть, ее набожность попадает под сомненье. Деда выводить на разговор бесполезно, так как бабушка хоть и в годах, но все прекрасно слышит и понимает. Надо идти к дяде Ване, там ему никто не помешает, а его жена слаба на слух и на глаза, да и вообще она, наверное, спит.

— Я на воздух пойду, погуляю малость, на снопу поваляюсь, на звезды посмотрю.

— Какие там звезды, туман там такой, что соседней избы не видать. Куда ты надумал? — Бабушка была тверда в своем решении.

Дядя Ваня отпадает. Значит надо отправить бабушку.

— Бабушка, сильно хочу поросенка, у тебя есть?

— Нет, но у тети Сони на прошлой неделе свинья опоросилась, пойду куплю для тебя, — бабушка обрадовалась, что хоть как-то можно угодить внучку и, бросив все свои дела, наспех стала собираться на двор.

— Только ты не долго, а то вы как языками зацепитесь, тракторами не растянешь, — пробурчал дед уже скрывшейся за дверями бабе Дусе.

Саня знал, что у тети Сони в прошлую пятницу свинья опоросилась, так как бабушка почти полдня провела там, помогая. А еще он знал, что тетя Соня бабушкина подруга, причем лучшая, и не так-то просто отделаться от старой еврейки — бабушки точно час не будет.

Но как начать разговор? Саня не хотел, чтобы дед что-нибудь заподозрил, но с другой стороны нельзя терять ни минуты, и выудить у деда всю информацию. Как только он собрался с мыслями, чтобы задать первый вопрос, ему показалось, что в дверь кто-то зашел. Оглянулся — никого!

— Дед, а дед…

Тут и вправду дверь открылась, а на пороге весь растрепанный и как всегда улыбающийся, появился дядя Ваня.

— А ну, малый, расскажи, где ты порезался?

— Что ты к ребенку пристал, сейчас Дуська придет, она из тебя всю душу вытряхнет, — вставил свои пять копеек дед Петро.

— Что ты, старый, может малой и вправду сокровища нашел и сам того не знает, ну где ты порезался?

— А что? Дядя Ваня, расскажите сначала вы, а потом и я добавлю, — Саша был рад, что беседа сама повернула в нужное русло.

— А не мал ли ты, чтобы страхи слушать, еще и вправду старухе пожалуешься.

— Да нет, я уже большой, скоро четырнадцать! — Саня даже малость обиделся, как можно его до сих пор считать маленьким мальчиком.

— Ах, ну если четырнадцать, тогда слушай, — дядя Ваня подсел поближе и заговорщически начал рассказ.

Дед Петро хотя и сам знал эту историю с детства сел поближе и начал слушать, потому что никто в селе не умел так интересно рассказывать, как старый лесник. Чтобы смочить горло или чтобы самому не было страшно, лесник пропустил чарочку и перекрестился. Рассказ он начал полушепотом и уже совсем не улыбаясь.

— Эту историю рассказал мне мой дед, и не только мне, а всем кому было как тебе лет четырнадцать, мы тоже себя считали очень взрослыми. Для нас эта история была почти как сказка — страшная, но ужасно интересная.

Давным-давно в эти земли приехал страшный человек. Это был воин, известный под прозвищем «Свободный дракон». У него было очень много денег, он руководил походами на разные страны и, поговаривают, смог завоевать земли полные золота, отбив их у темнокожих племен.

— А где? — Санек хорошо зная историю, хотел предположить, кто же этот полководец.

— Не знаю. Одни говорят Индия, другие Африка, а где именно пес его знает. Но золота он нагреб не мало, да и людей собственноручно прикончил не одну сотню. Кроме одной девы, хотя была и темнокожая, но она пленила его своей красотой, да так, что не поднялась его бравая ручища, не знающая страха и сомнения. Взял он ее себе в жены. А так как она была темнокожей, не могли принять ее ни родня ни друзья, и вынужден был этот воин со всем своим богатством и красавицей женой купить наши земли и жить здесь, как тогда считали — в страшной глухомани.

Тут он обрел настоящее счастье, навсегда сложил свое оружие, нанял рабочих, которые построили ему чудесный замок, как раз возле нашего озера. Купил крепостных крестьян и так появилось наше село, правда от первых домов остались только воспоминания, да и от замка только холм, даже до фундамента надо долго рыть.

Его поместье процветало. Он стал настолько добр, что отпустил крепостных на волю. Те не сбежали, а остались жить и работать на его полях. Весь доход с поместья делился пополам: половину брал он, а другую — отдавал рабочим.

— Так чем же был страшен этот человек?

— Не перебивай, а слушай, — рявкнул дед Петро, сам захваченный историей.

— Ну так вот, — продолжил дядя Ваня, — наступил счастливый день в его жизни, его темнокожая жена забеременела. Воитель решил достать для нее лучший в мире подарок и отправился за ним в Европу на самых быстрых конях.

Неблагодарные крестьяне воспользовались этим. Для них, дикарей необразованных, черная женщина, которая иногда появлялась на балконе замка, была не кем иной, как ведьмой. Ею пугали своих детей, поговаривая, что она колдует по ночам и наводит порчу на весь их скот. Да и барина, как они считали, она околдовала. И собравшись с силами, пока не было барина, они решили избавится от сей нечести.

Была темная ночь. Вооружившись вилами, сколоченными крестами из осинового дерева, и с запасами святой воды, они двинулись к замку. В замке были верные люди барина, но они были захвачены врасплох, связаны, а некоторые рьяные защитники даже убиты. Они ворвались в покои темнокожей девы и, увидав, что она в положении, замерли, не зная как быть. Бабка повитуха, которая тоже недолюбливала супругу барина, оклеветала её, якобы во чреве у нее ребенок от самого нечистого, и когда приходила проверять, увидела хвост и рога, а когда ребенок бьется — четко видно, что там не нога, а копыто.

Прямо перед замком на рассвете сложили огромный костер, и молодая жена с ребенком во чреве, была заживо сожжена.

Барин вернулся слишком поздно, костер уже догорел, но обугленное тело его возлюбленной продолжало тлеть. У костра была установлена большая надпись: «Сия ведьма, сожжена во имя и во славу святой церкви и непорочного Господа Иисуса Христа, с позволения отца Митрофана».

Вопль оглушил лес. Испуганные крестьяне забились в православную церквушку вместе с попом, который без устали бормотал молитвы.

Воитель ворвался в замок, увидел своих верных слуг мертвыми, озлобился еще больше — открыл сундук, в котором хранился его меч, выкованный из неведомой стали, легкий как перо и острый как зубы дракона. Воин встал у дверей храма, проклял святое имя Бога и призвал в помощь такую нечисть, что у меня и язык не повернется повторить. И с богохульствами на устах и глазами залитыми от ярости кровью, ворвался в храм и изрубил на части всех находящихся там, не жалея ни женщин, ни детей.

— Ой, ну ты можешь жути нагнать, — дед Петро, дрожащей рукой налил еще по чарочке себе и дяде Ване.

— А что дальше? — Саньку не терпелось узнать продолжение.

— А то. Продал он душу свою взамен на силу, чтобы бороться со святою церковью. Но перед этим поехал хоронить останки возлюбленной в землю предков, как и пообещал ей, когда брал в жены. Там-то в тех краях ведьмаков, да шайтанов пруд пруди, для каждого племени свой, да и не один нечистый. А нечисть до нечисти тянется, вот и сдружился там со всякими… Понаучился такому, что поговаривают по воздуху мог передвигаться — черти похватают по бокам и тянут его по воздуху.

Стал он тут церкви палить, православный народ губить, не было от него никакого спасу! Каждый раз как на охоту собирался, поговаривают, сопровождал его туман, да такой что будто на рассвете — алого цвета. Многие храбрецы хотели извести его со свету, да никто не одолел. Каждый, кто бросал ему вызов во имя Господа нашего Иисуса Христа живым после того не оставался.

Санек поежился, он чувствовал, как тошнота подошла к его горлу, еще немного и его вывернет наизнанку.

— Собрали тогда немалое войско, — продолжил свой рассказ дядя Ваня, — тысяч пять самых сильных, все под знаменем с крестом, в доспехах освященных, в шлемах с письменами из святого Писания, со всех краев посходились на битву…

Много пало тогда, других похоронил розовый туман своим покрывалом. Те, что в живых остались говорили: «С самим нечистым в тот день схватка была». Стрелы от него будто соломинки отлетали, меч об доспехи не один поломали, да и будто ветрами повелевал, то ли духами нечистыми какими. Словно целое невидимое войско за него воевало.

Но количеством одолели его, хотя силы у него не убавлялось. Накинули сети из прочно скованных стальных цепей, забрали меч да и доспехи поснимали, и стали думать, как же разделаться с ним. Решили, что нельзя, его кровь проливать. Почему они так решили, даже мудрейшие из старцев нынче не знают, может, чтобы зараза дальше не пошла, может оттого, что не хотели землю нашу святую марать таким отродьем. Это ж надо душу свою лукавому продать!

Так вот, присудили его повесить. Веревку взяли самую прочную, жиром свиным натерли, чтоб как сталь блестела и вмиг стянулась, такая не то, что человека — слона удушит. Зачитали приговор, мол, за колдовство да ворожбу, за сообщение с лукавым отлучили от святой церкви и приговорили к смертной казни. Прямо в цепях держали его, дабы не сбежал. Народу собралось тьма как много, все галдят, кто молится, кто к оберегам притуляется, бояться да не расходятся. «Признаешь ли ты себя виновным? — спросил палач. — Не хочешь ли раскаяться в злодеяниях и вернуться в лоно церкви?» Но в ответ только был раскатистый хохот, от которого народ еще пуще стал молиться и взывать к помощи святых.

Открылись ставни под ногами осужденного. Народ ахнул и замер. Почти половина в ужасе кинулась бежать. Не стянулась петля. Как ни в чем не бывало стоял он, словно и не убрали из под ног опору. Завис в воздухе, вот вам крест, — и дядя Ваня перекрестился, — так говорит легенда. Стоит, мол, хохочет и на непонятном языке бормочет, точно ворожит.

Кинулся народ хворост кидать — раз не повесим, так сожжем. Такого сушняка набрали, что малейшая искра и пламя взовьется, до тридесятого царства видно будет. Но не так то просто эту искру добыть. Огниво взяли новое, и искра вроде есть, да вот только ветер мерзопакостный все ее куда-то относит, и как ни разжигали — никак не смогли. И из соседней избы раз десять лучинку выносили — тухнет и все, потом и факел с соломы взяли просмоленный хорошенько, и его ветер-хулиган потушил, как только из дому вынесли.

И огонь не берет, так может вода похоронит его. Обвесили камнями, замотали цепями, на двух лодках еле вывезли и скинули в самом центре озера, как раз вот этого, в котором мы рыбачим с тобой иногда. И что бы вы думали, со всех сторон задули ветра, да с такой силой, что воду вместе с лодками расхлестало вокруг метра на три от того места, где злодея кинули. Через пару минут губитель, злорадствуя, стоял на сухом дне. Еле вытянули его оттуда — ветрюган не давал подойти.

Тогда-то и решили, залить злодея в его же золотые украшения и богатства. Все равно никто их брать не хотел, потому как боялись, что дух умершего не будет давать им покоя. Расплавили они все его богатство, все монеты и ожерелья, ну, в общем, все золото, что у него было. Сначала сделали гробницу, положили его туда и залили сверху расплавленным золотом. И меч его, и книгу колдовскую, и кинжал неимоверной красоты для обрядов туда же кинули. Тут уже ни ветер, ни то, что летать умел не помогло ему. Почему? Да потому, говорят, что пост как раз начался, и народ пуще прежнего Боженьке взмолился. Может потому, сила бесовская-то и не подействовала.