Музыка в полутёмном кабинете гремела с такой оглушающей силой, что любые предосторожности по какому-то сохранению тишины были совершенно излишними. Но невысокая черноволосая девушка так осторожно притворила за собой дверь, словно входила в комнату где находится спящий. Стараясь ступать бесшумно, она подошла к большому письменному столу и уставилась на него печальным взглядом.
      Единственный включенный источник света — настольная лампа, бросавшая узкий сильный луч, высвечивала крайне непривлекательную картину. По всему столу, вперемешку со скомканными листами бумаги, валялись коробочки с компакт дисками и сами они без упаковки, фотографии, подмокшая пачка сигарет. Большая пепельница уже не вмещала в себя окурков сигарет, многие из которых не были докурены даже до половины и безжалостно смяты в гармошку или просто сломаны. Толстое стекло, покрывающее почти весь письменный стол, было заляпано какими-то засохшими пятнами. Рядом с полупустой бутылкой виски стоял недопитый стакан. В пластиковой тарелке сиротливо засыхал надкушеный кусок пиццы. На экране компьютерного монитора, стоявшего сбоку, извивались какие то разноцветные трубы, отражаясь в зеркальной черноте большого аквариума, на высокой подставке в простенке между окнами.
      Безнадёжным взглядом девушка обвела глазами огромный кабинет. Углы и высокий потолок были почти неразличимы, и едва угадываемые лица на рекламных плакатах, которыми были увешаны стены, казалось, глядели прямо из темноты. Светодиоды на передней панели музыкального центра светились и подмигивали каким-то неземным, зелёным цветом. В комнате было жарко и душно но девушка, вздрогнув, как-то зябко поёжилась и снова вернулась взглядом к столу.
      За ним, на самом краешке огромного чёрного, кожаного кресла с высокой спинкой, сидел человек, уткнув лбом рыжую, курчавую голову в скрещённые на столе руки. Прямо перед этой рыжей шевелюрой лежала большая фотография привлекательной девушки в странном наряде похожей на ведьмочку с каким-то непонятным взглядом раскосых азиатских глаз. Над её головой, чёрным фломастером, был нарисован крест, обведённый не совсем ровным кругом.
      Стараясь не попадать взглядом на эту фотографию, вошедшая дождалась перерыва между мелодиями и тихо позвала:
      — Женя, — и чуть погодя добавила уже громче, — Евгений!
      Не было бы ничего странного, если после такого шума её бы никто не услышал, однако всклокоченная голова всё-таки оторвалась от стола. Изможденное, серое с каким то зеленоватым оттенком, влажное от пота лицо, покрытое красными замятыми складками, было похоже на страшную карнавальную маску. Это впечатление только дополняли рыжая двухдневная щетина и синие, отёчные, мешки под глазами. Взгляд полузакрытых, с красными, воспаленными белками глаз постепенно стал немного осмысленнее.
      — Ну я же просил вас, — заговорил Евгений хриплым невнятным голосом, — не лезть ко мне! Неужели непонятно?!
      — Женя, ну что ты с собой делаешь? — Девушка умоляюще сжала руки перед собой. — Даже и не съел ничего. Тебе же лететь завтра! Хочешь, я тебе постелю на диване? Поспи нормально хоть немножечко — ночь ведь уже.
      Неудобно перегнувшись через подлокотник кресла, Евгений вытащил откуда-то из-под стола, начатую бутылку «Пепси» и жадно глотнул несколько раз из горлышка. Его голос стал немного разборчивее.
      — Бэлка! Ты хороший человек, но сейчас можешь нарваться. Чтобы духу твоего здесь не было через пять минут, понятно?! Домой вали! На тачку денег дать?
      — Никуда я не уеду, — почти закричала Изабелла, — пока не улетишь, не отойду! Ты нас, что, за людей не считаешь? Ну, нельзя так, Женечка. Давай я хоть окно открою, а то ты так накурил — не продохнуть. На улице уже не жарко.
      — Чёрт с тобой — открывай и выметайся отсюда! Дай ты мне одному побыть, не могу я сейчас никого видеть, пойми.
      — Ладно, ладно, — скороговоркой пробормотала Белла, — дергая непослушную раму — и не слушай ты больше её песни. Ну, не мучай ты себя!
      — Уйди! — процедил сквозь стиснутые зубы Евгений. — Если ты ещё раз…
      Сообразив, что сейчас начнётся что-то страшное, Изабелла метнулась к двери.
      — И чтобы никто!.. Понятно вам?! Никто!!! — Грозно неслось вдогонку.
      Плотно закрыв за собой дверь кабинета, Изабелла устало присела за стол секретарши, безвольно уронив плечи. В открытую дверь приемной заглянул румяный широкоплечий парень одетый в синюю форму охранника.
      — Ну, чего там, Белла? — шёпотом спросил он, кивнув головой на дверь. — Всё бухает?
      — Ой, Витенька, это ужас, какой то! Я его таким ещё никогда не видела. Может останешься до утра, а? Я скажу Дмитрию Александровичу — он тебе оплатит как ночные. А если что, я сама заплачу.
      — Да ты чего, Бэл, с дуба упала? За кого меня держишь-то? Конечно, останусь, и безо всяких бабок. Я Женю уважаю. И тебе здесь одной…
      — Витя! — Умоляюще посмотрела на охранника девушка. — Ты тоже заметил?!
      — Тут только дурак совсем не заметит такие дела.
      — Страшно, Витька — всхлипнула Белла, и, уткнувшись в рукав форменной куртки охранника, тихо заплакала.
      — Ну, ты чего, в натуре, Бэлка — забормотал Виктор, неуклюже гладя её по распущенным волосам — кончай реветь, всё путём будет. Давай, кофе, что ли сообразим, а то спать охота.
      Евгений, стоя посередине кабинета, дрожащей рукой взял со стола и поднял к глазам фотографию странной девушки, похожей на ведьмочку и, посмотрев на неё безумным взглядом, устало выронил снимок из руки. Карточка, плавно покачиваясь в воздухе, упала на пол, но всё тот же ведьмин взгляд продолжал преследовать его и с большого рекламного плаката, прикрепленного над огромным аудиоцентром. Попятившись, словно спасаясь от этого пронизывающего, пристального взгляда, Евгений уперся в стол и рухнул в кресло, крепко сдавливая виски руками, не в силах преодолеть мучительную головную боль.
      Просидев неподвижно несколько минут, он вдруг опять резко поднял голову. Дотянувшись до почти уже пустой бутылки виски выплеснул остатки в стакан и начал искать что-то на столе. Обнаружив, наконец, вскрытую упаковку лекарства, выдавил последнюю таблетку из фольги и, сунув её в рот, в два глотка, высосал спиртное. Судорожным движением руки смял пустую коробочку и, запустив маленький комочек в открытое окно, не глядя сунул руку нащупывая пульт аудиоцентра. Странный, немного пронзительный голос наконец замолк, но в голове у Евгения так и продолжало звучать страшное трубное завывание. Затихая, и вновь расширяясь, низкий звук как будто сдавил его голову железным обручем. Сердце натужно колотилось в груди в странном рваном ритме, словно пыталось воспроизвести умолкнувшую мелодию. Не в силах больше вынести эту пытку, Евгений сполз с кресла и рухнул на колени, совершенно раздавленный могучим трубным гласом.
      — Господи!.. Трубы… опять… Иерихонские трубы…
      Стены и потолок, кружась и качаясь, поплыли перед глазами Евгения. Сквозь пелену, застилавшую глаза, он уловил, остатками сознания, раскосый ведьмин взгляд, лукавую, какую-то живую улыбку и сдавленно простонав и прижав руку к груди повалился на бок, выронив пустой стакан.
      Оторвав взгляд от кроссворда, над которым он клевал носом последние полчаса, Витя удивлённо взглянул на Изабеллу поднявшуюся с дивана и нерешительно протянувшую руку к дверной ручке.
      — Ты, чего?
      — Кажется он заснул, Вить. Я зайду, посмотрю.
      — Точно. Музыки часа два уже не слышно. Ну и оставь его, пусть придавит немножко. Утречком я за пивком ему сгоняю, умоется, и всё путём.
      — Нет, Витя. Окно там надо закрыть; может одеяло ему достать. Я на секунду, ты только не уходи никуда. Потом, знаешь — мне что-то показалось…
      — Ну, смотри сама. Я бы его не трогал… — с сомнением протянул Виктор, глядя на оставленную открытой дверь.
      Тишина продлилась несколько секунд, потом из кабинета послышался не то вскрик, не то всхлип и, тут же Белла, в полный голос, закричала:
      — Витя! Витя, скорее!
      Ворвавшийся в кабинет Виктор, увидел, что Белла, стоя на коленях, пытается приподнять с пола стонущего Балясина.
      — Ты… Чего это с ним?
      Не знаю. Я об него споткнулась в темноте. Вот… Стонет и говорит что-то непонятное. Кажется бред у него.
      Наклонившийся Виктор, с трудом разобрал сквозь тяжёлое дыхание и стоны, что Евгений с маниакальным упорством повторяет:
      — Трубы… Трубы опять… Трубы…
      — Может он это… Типа, того… До «белки» допился? Водярой-то прет!
      — Нет, нет! У него мало оставалось. Болит у него что-то, Витька! Давай, «Скорую» вызовем!
      — Да, разорется опять. Помоги мне, я сейчас на диван его… Нет… Ты ноги… Ноги приподними… Ну, вот так, все путём.
      С трудом уложив Евгния на диван и оторвавшись от него Белла быстро вытащила из шкафа одеяло и подушку.
      — Витя, приподними ему голову, я подушку подсуну! Вот. Сейчас, одеялом прикрою.
      — Ребята, что вы тут толпитесь? — Неожиданно хрипло спросил Балясин и закашлялся.
      — Женечка, очнулся? — всхлипнула Белла — Ты как? Что у тебя болит?
      — Башка раскалывается… и дышать трудно. В грудь, будто ножом саданули. Что со мной хоть было то?
      — Я не знаю — ты на полу лежал и стонал. Ну, ну скажи, что тебе дать?
      — Грипп у него наверное. — пробасил сбоку Виктор — Может аспиринчику, Жень? Или водочки хочешь? Если кончилась я в ночной могу сгонять.
      — Ты думай, что говоришь? — набросилась на Виктора Белла — какую ему, сейчас, водку? Боже, мой… за что всё это?!.. Женя, где у тебя лекарства?!
      — Не надо, я принял уже. Сейчас пройдет. Димка давно ушел?
      — Вообще не уходил, из-за тебя. Спит. Хоть градусник-то у тебя где?
      — Да, на кой он… — спустив ноги на пол и, с трудом садясь на диване, тяжело заглатывая воздух, сказал Балясин — платок лучше мне дай, насморк какой-то привязался. И Димку разбудите.
      — Сам уже проснулся — раздалось из приемной и в дверях появился заспанный, помятый Капсулев в летних серых брюках и пёстрой рубашке, наброшенной на голое тело — вы так тут орали… Хоть свет бы зажгли — добавил он, протянув руку и щёлкнув выключателем у двери.
      Яркий верхний свет немедленно уничтожил всю загадочность и нереальность обстановки. Стало видно, что это самый обычный, правда очень большой и хороший кабинет преуспевающего бизнесмена. Судя по сотням компакт дисков и компакт кассет, размещённых в специальных стойках и просто стоящих и лежащих на многочисленных полках; по обилию ярких, цветных журналов, проспектов и буклетов на столах хозяин кабинета наверное имел какое-то отношение к эстраде, или шоу-бизнесу. Тем более, что стены кабинета были увешаны рекламными плакатами певцов и популярных музыкальных и вокальных групп.
      Немного непонятным было только одно: почему между яркими рекламными плакатами в некоторых местах к стене были прикреплены репродукции каких-то старинных картин, хотя… может быть деловые интересы хозяина кабинета не ограничивались исключительно лёгкой музыкой?
      Присев на стул около дивана Капсулев укоризненно посмотрел на Евгения, который, радостно улыбаясь, потянулся к нему, как к родному…
      — Что, Жека, опять не удержался?
      — Нет, отец, я не нюхал, зуб даю. Мне так плохо чего-то.
      — Так у тебя же были, вроде, какие то таблетки.
      — Последнюю сожрал, а башка всё-равно раскалывается. И дышать нечем.
      — Давай тогда Фартукову позвоню. Приедет — выведет.
      — Не стоит, зачем человека среди ночи дёргать? Я же не помираю.
      — Что значит — дёргать? — Даже удивился Дмитрий — Он за это деньги получает, и не маленькие между прочим. Тебе, сейчас главное — уехать, а ехать — завтра! Хотя… уже сегодня, даже. Тебе нужно в норме быть!
      — Да куда ему ехать — такому? — Вмешалась Белла, протягивая Балясину носовой платок. — У него же и вещей с собой никаких нет!
      — Всё равно ехать. Подальше отсюда. И всё будет о ,кей. В тёплые края, отдохнет, а вещи… — вещи и там купить можно.
      Капсулев, ободряюще, хлопнул Евгения по плечу и, задержав руку, удивленно спросил:
      — Ты что это, вроде дрожишь?
      — Холодно мне как-то — невнятно ответил Балясин, сморкаясь в платок — колотун прицепился. Да, ехать, ехать подальше…
      — И сними ты её, наконец. Ну не трави себя, Женя, хватит — Капсулев оглянулся на висящий рекламный плакат.
      Витя, вопросительно посмотрел на Евгения. Тот, поколебавшись, кивнул и Витя с явной радостью бросился снимать со стены портрет загадочной девушки с раскосыми глазами.
      — Вот и правильно! Забудь ты совсем про эти «Иерихонские трубы». Что с тобой опять? — Капсулев с тревогой посмотрел на Евгения.
      Бледное лицо Балясина снова приобрело серовато-зелёный оттенок. Он прижал руку к левому плечу, и сгибаясь от боли застонал.
      — Дьявол… рука отнимается чего-то. Больно…
      Капсулев, до сих пор сохранявший относительное спокойствие, посмотрел на него с опасением.
      — Рука?.. Тогда, Жень, лучше правда врача. И поскорей! Ребята, вы с ним посидите, а я пойду позвоню, и заодно предупрежу на вахте, чтобы Фартукова сразу пропустили.
      — Женя, скажите, вы сегодня принимали какие-нибудь лекарства? — спросил Фартуков, снимая с руки Евгения манжетку тонометра и поправляя задраннй рукав рубашки.
      — Только, что вы мне дали, Геннадий Алексеевич. И ещё от головной боли.
      — Ну, что вы выпивали — это ясно — сказал Фартуков, бросив неодобрительный взгляд на стол — а, больше, ничего не принимали? — выделив голосом слово «больше»…
      — Нет — морщась от боли, ответил Балясин, с трудом садясь на диване, — больше ничего.
      — Так. Температуры у вас нет. Вы меня хорошо видите?
      — Плывет, вообще-то, перед глазами.
      — Вот что, Женя, вам срочно надо в больницу. Давайте вызывать «Скорую».
      — Да вы что, с ума тут все посходили? Какая, к чёрту, «Скорая»?
      Фартуков, беспомощно, оглянулся на Капсулева.
      — Дмитрий Александрович. Ну, хоть вы ему объясните — это же очень опасно!
      — А что с ним такое? — обеспокоено, спросил Капсулев.
      — Без кардиограммы, конечно, не слишком точно сейчас можно сказать, но это очень похоже на инфаркт. Я постарался давление сбить, но у меня и толкового то ничего с собой нет. Капельницу надо… И противошоковые. Вам бы мне по телефону сразу про руку… «Скорую» срочно нужно было вызывать, не дожидаясь меня — я бы сказал.
      — Никаких «Скорых», — слабым, но твёрдым голосом, вмешался Балясин — ещё засунут в какую-нибудь дизентерийную больницу на три недели — кашу на воде есть! Если нужно в больницу, меня Дима в приличную отвезет. Отвезёшь, Дим?
      — О чем речь, отец? Только заскочу к себе — пиджак возьму — права у меня там. А ты с Геннадием Алексеевичем спускайся пока к машине потихонечку. Витя, ты помоги, донеси его просто в случае чего.
      — Дмитрий Александрович, — обратился к Капсулеву врач, понизив голос, пожалуйста, побыстрее. Не нравится мне его сердце.
      Когда машина уже выезжала из ворот на улицу, Балясин, сидевший с Фартуковым на заднем сидении, вдруг попросил:
      — Дим. Воткни там какую-нибудь музыку, а то муторно.
      — А что поставить? — спросил Капсулев, готовясь к развороту.
      — Лучше приёмник включи. Станцию «Классика».
      Капсулев протянул руку и нажал на кнопки.
      — …собора. Запись сделана в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году — громко ворвался хорошо поставленный голос диктора, и, через секунду, из динамиков мощно полились звуки Токкаты и Фуги ре-минор Баха.
      Неожиданно, полуприкрытые глаза Балясина прояснились. Бледные, синеватые губы зашевелились, вышёптывая слова:
      — Голос… Голос Бога…
      — Что? — удивился Фартуков, обеспокоено вглядываясь в лицо Балясина. — Вы о чём, Женя?
      — Господи… Как же всё просто… — не обращая внимания на врача, отчетливо выговорил Балясин — Голос Бога… Лука же говорил…
      — Кто говорил? — изумленно спросил Фартуков.
      Всё так же, не отвечая на вопрос, Балясин внезапно засмеялся:
      — Идиот… Вот тебе и трубы… и Голос Бога…
      Вдруг смех прервался странным, сдавленным звуком. Евгений, как-то непонятно посмотрев на Фартукова, согнулся и начал сползать с сидения. Обеспокоенный врач схватил его за руку и, тут же, приподняв пальцами закрывшиеся веки, внимательно вгляделся Балясину в глаза.
      — Дима! Быстрее!!! Гони на красный! — перекрывая громкие звуки органа, закричал Фартуков, позабыв о вежливости и бесполезно пытаясь сделать массаж сердца на неудобном заднем сидении.

      Лидия Викторовна, соседка Колапушина по коммунальной квартире, появилась на кухне в тот момент, когда он уже почти доел дежурную яичницу с колбасой и нетерпеливо поглядывал на никак не желающий закипать чайник.
      — Доброе утро, Арсений Петрович. Приятного аппетита.
      — Спасибо, Лидия Викторовна — улыбнулся Колапушин, насыпая в кружку растворимый кофе.
      Старенькая Лидия Викторовна просто обожала эти редкие минуты, когда она могла побеседовать со своим соседом. Майор милиции Арсений Петрович Колапушин уходил на службу рано, возвращался (если вообще в этот день возвращался домой) поздно и ей приходилось весь день оставаться в квартире одной. Судачить на лавочке, с другими пенсионерками, она терпеть не могла, поэтому почти всё время сидела дома и читала, или смотрела свой старенький «Рекорд», который назывался цветным телевизором только потому, что на его экране преобладал интенсивный фиолетовый цвет. Она, обязательно, смотрела новости по всем каналам; терпеть не могла мексиканские и прочие сериалы, говоря что в жизни сплетнями не интересовалась, очень любила передачи о животных и, несмотря на свой несомненный ум, передачи про снежного человека, НЛО, колдунов, экстрасенсов и всяческих магов и астрологов.
      Всем увиденным на экране Лидия Викторовна стремилась поделиться с очень уважаемым ею соседом. В комнату к нему по присущей ей деликатности она не лезла, но, если ей удавалось заловить Колапушина на кухне — это было для неё настоящим счастьем. Иногда её разговоры были надоедливы, но чаще забавны и даже интересны — некоторые суждения Лидии Викторовны могли раскрыть иные явления с совершенно неожиданной стороны. Вот и сегодня она приготовилась обсудить очередную, из высмотренных по телевизору, новостей:
      — Арсений Петрович — вы телевизор ещё не смотрели? Представляете какой ужас — умер Балясин!
      — Какой Балясин? — невнимательно спросил Колапушин, наливая кипяток в чашку.
      — Ну, как же, Арсений Петрович?! Знаменитый музыкант и продюсер. Помните, месяц назад, погибла певица — Шаманка Варя? Вот он как раз был её продюсером, а теперь и сам умер. Это просто какой то рок!
      — А-а… Это то, что на проспекте, около кинотеатра… — вспомнил Колапушин страшную автокатастрофу, в которой погибло четыре человека.
      — Да, да. Я так плакала тогда, так плакала.
      — Там, что, был кто-то из ваших знакомых? Или родственник погиб?
      — Слава Богу, нет. Я из-за Вари плакала. Я, ведь, специально в концерт ходила ее слушать — произнесла соседка с великолепным прононсом — такой талант!
      Колапушин чуть не подавился бутербродом, представив себе старенькую, интеллигентную Лидию Викторовну на концерте поп музыки.
      — Вы зря иронизируете, Арсений Петрович, — проницательно заметила Лидия Викторовна, глядя на Колапушина выцветшими, старческими глазами — её ходили слушать много очень интересных людей. Вы не представляете, какая у неё была энергетика.
      — Энергетика — это вообще-то у Чубайса, — буркнул Колапушин, наконец, проглотивший, с помощью глотка кофе, непослушный кусок — электростанции всякие…
      — Ну, нельзя же быть таким неисправимым материалистом! Мне один очень известный экстрасенс сказал, что он никогда не видел такого биополя. Представляете, её аура заполняла весь зал! Это было что-то уникальное!
      — Вот бы мне его зрение — сказал Колапушин, собирая грязную посуду со стола — для моей работы, просто лучше и не придумаешь.
      — Ну вот, опять вы… А ведь я сама испытала. Потом, слушала её по радио — это совсем не то, совсем! Говорят, что на компакт-дисках что-то сохранилось, но ведь такие огромные деньги, этот проигрыватель купить. Жаль, больше никогда такого не услышу.
      — Почему, Лидия Викторовна? Певцов много хороших.
      — Нет, нет — это наследственное. У неё дед, или прадед, был знаменитым шаманом, где-то в Сибири. Наверное секреты в семье сохранились, ну и гены, конечно. Ох, да что же это я вас заговариваю. Вам же на службу, а я старая болтушка… Идите, идите — посуду я помою…
      — Ну, что вы…
      — И слушать не хочу! Всё равно мне делать нечего. Идите!
      В комнате Колапушин машинально включил телевизор и задумчиво остановился перед костюмом, висевшим на спинке стула. Очень хотелось надеть новый, элегантный костюм, но смущала легко предсказуемая реакция сослуживцев. Представив все шуточки, которые посыпятся на его голову, Колапушин внутренне поёжился.
      — А, была, не была, — бесшабашно подумал он, — почему бы в конце концов благородному старшему оперуполномоченному не придти на службу в новом костюме — и направился к шкафу, чтобы выбрать рубашку, но его отвлёк телевизор. Колапушин прибавил громкость.
      «…Всего месяц назад — продолжал диктор — мы сообщали вам о трагической гибели в автокатастрофе восходящей звезды эстрады, известной поклонникам под именем Шаманки Вари. А сегодня ночью, также скоропостижно и внезапно, скончался продюсер певицы, один из самых выдающихся деятелей отечественного шоу-бизнеса, директор звукозаписывающей студии „Бал-саунд рекордс“ — Евгений Балясин. Передаем запись последнего интервью с Женей».
      На экране появилась студия звукозаписи. Похоже съёмка делалась прямо во время репетиции. Узкоглазая, с короткой стрижкой, певица неожиданно сбилась и захохотала. Балясин, пытаясь казаться строгим, начал что-то ей выговаривать, но не выдержал и тоже засмеялся. Заулыбались, переглядываясь, музыканты. И без объяснений было понятно — люди заняты работой, которая очень им нравится.
      Колапушин с интересом смотрел на экран. В новом кадре появился улыбающийся Балясин. В одной руке он держал микрофон, а другой пытался отстранить развеселившуюся Шаманку, которая за его плечом, балуясь, ставила ему «рожки».
      — …Работа над новым альбомом Шаманки идет, действительно, в секретной обстановке. Скажу только, что называться он будет скорее всего «Иерихонские трубы»…
      «Наш корреспондент — продолжил диктор — сегодня попытался взять интервью у заместителя Балясина Дмитрия Капсулева. Посмотрите фрагмент этой записи».
      — Что я могу вам сейчас сказать — говорил уставший, изможденный человек на экране — поймите, Женя умер всего несколько часов назад…
      — Однако, — возразил ему невидимый корреспондент, — уже ходят различные слухи по поводу этой неожиданной смерти. Поговаривают даже…
      — Очень жаль, что средства массовой информации, питаются различными сплетнями, — резко прервал собеседник — вместо того, чтобы давать объективную и правдивую информацию! Простите, у меня сейчас слишком много дел, я не могу больше разговаривать с вами…
      Теперь в кадре был корреспондент:
      — «Официальная версия — смерть от инфаркта. Однако известно, что Женя никогда не жаловался на сердце, отличался здоровьем и жизнелюбием. Кое-кто из его друзей считают, что слишком много тайн окутывает смерть одного из самых удачливых деятелей отечественного шоу-бизнеса…»
      Колапушин посмотрел на часы и начал срочно одеваться. Времени оставалось в обрез.

      Оперативные совещания, всегда проходившие утром по четвергам, за последнее время превратились во что-то совершенно непонятное. Лютиков заявил, что сотрудники Уголовного розыска безобразно расслабились, и что он теперь будет давать им тесты на сообразительность по различным уголовным делам, обещая всяческие кары тому, кто не сможет решить предлагаемые им задачи.
      Его угрозам, зная полковника, конечно никто не поверил, но и задачек решить, тоже, практически никто не мог — совершенно не были они похожи на обычные дела — уж очень странными казались поступки фигурантов и их абсолютно непостижимая логика. Как ни удивительно, но больше всех в разгадывании этих головоломок везло Ване Снегирёву, честно говоря довольно-таки туповатому в обыденной жизни.
      Егор Немигайло едва успел поспорить на ящик пива с Филимоновым о том, кто первым из них раскроет источник, из которых начальство черпает информацию, как в коридор выглянула Ниночка, секретарь Лютикова, и пригласила всех в кабинет.
      Полковник Лютиков, суровым взглядом отца командира, обвёл сидящих за длинным столом оперативников.
      — …Ну, девушка, естественно, молодая, наивная, — продолжил он, — влюбилась в этого пижона. Он тоже мужик видный. Расписались они…
      — Паспорт-то она его видела? — Решил уточнить Немигайло.
      — Видела, видела. Вызвал он её оттуда на свою загородную фатеру в столичной области. Стало быть, с родителями знакомить. Она с мамкой-папкой простилась и дунула, понятное дело, в столицу.
      Оперативники, расположившиеся за длинным столом, внимательно слушали полковника, стараясь не пропустить обстоятельств дела.
      — А там встречает её совсем другой мужик, — продолжил Лютиков — которого зовут точно так же, как её молодого мужа…
      Сидящие за столом удивлённо переглянулись.
      — Круто! — не удержался Филимонов.
      — Так он и есть настоящий? — спросил Снегирёв.
      — Ну, да. И он, ясный пень, не признает её как жену. Что делать?
      — Использование заведомо ложного документа — отчеканил Немигайло. — Статья триста двадцать седьмая!
      — Ты погоди, это ещё не все обстоятельства. Этот, настоящий, стал к ней симпатию проявлять. Девка то — кровь с молоком. А потом исчез. И тут как раз объявляется этот пижон, что на ней женился… Ну, какие будут соображения товарищи офицеры?
      Немигайло удивлённо посмотрел на Колапушина. Тот только скривил рот и недоумённо пожал плечами.
      — Может они какие сводные братья? — Робко осведомился Снегирёв — Отец один, а матери разные — поругались там из-за наследства, или ещё чего?..
      — Вот! — Лютиков уставил в Снегирёва палец — Учитесь, товарищи офицеры! Молодёжь вас обгонять начинает. Где же твоя интуиция, Немигайло? А ты, Арсений Петрович, меня просто удивил.
      — Почему именно я? — обиделся Колапушин.
      — Да вид у тебя сегодня… только такие дела и распутывать. Ещё «бабочку» себе на шею нацеп —, и будешь вылитый артист Павел Кадочников, только с усами. Вы у меня скоро серьги в уши втыкать начнёте.
      — Так он и рассчитывал, что она потом опять в него влипнет? — решил вернуть разговор в прежнее русло Немигайло.
      — Дошло, наконец?! Это только начало, замес только уголовного дела! Вот преступление! Вот загадка! Нюх начинаете терять, господа сыщики. — Для убедительности, Лютиков постучал согнутым пальцем по носу. — Надо ж, пьяного Мотылькова поймать не могут! Да что он — под землю провалился? Не в Гвадалахару же он сбежал! Или в Акапульку, какую нибудь! На сегодня всё! На следующей оперативке продолжим..
      — И откуда он только дела эти выкапывает? — продолжал удивляться в коридоре Немигайло, — я уж всех ребят обзвонил, никто и не слыхивал. Может, через Интерпол? Где эта Гвадалахара, Арсений Петрович, в Испании что ли?
      — Кажется, да. — ответил Колапушин, сосредоточенно набивающий трубку.
      — В Мексике! — громко доложил, невесть откуда взявшийся, Снегирёв — и Акапулько там же.
      — Ну-ка, ну-ка — постой, Ваня! — Зацепил его за пуговицу Немигайло — Что-то ты дружок последнее время больше старших знать стал. Меня не проведёшь! Давай, колись как на духу — откуда ты про эти дела знаешь?
      — Чего, дела? — Заёрзал, пытаясь выкрутиться, Снегирёв, — Да у моей тётки этих дел — полный шкаф!
      — Начал давать показания, Арсений Петрович, — торжественно произнёс Немигайло — ну, продолжай! У тебя тётка-то кто, Генеральный прокурор?
      — Какой, прокурор? Пенсионерка она, поварихой работала.
      — А к полковнику она, каким боком?
      — Егор, ну отпусти, пуговицу ведь оторвёшь! Живет она с ними в одном подъезде.
      — Уже теплее. Колись дальше! Чистосердечное признание…
      — Колись, колись… Помнишь, Лютиков, в прошлом месяце, радикулитом маялся?
      — Ну, помню.
      — Вот — валяется он дома, нога болит — на улицу не выйдешь, стал у жены книжки брать читать. А та их сама у тётки моей берёт, к ней бабы со всего дома бегают.
      — Постой, постой — расхохотался Колапушин — Савелий что же, любовные романы нам пересказывает?
      — Ага. А я у тётки узнаю, что он последнее читал, ну и…
      — Жук, ты Снегирев, — разочарованно произнес Немигайло — мелкий жулик. Я то думал…
      — Не скажи, Егор, — возразил, отсмеявшись, Колапушин — у парня хорошая оперативная хватка — видишь, как всё просчитал. И с агентурой умеет работать — родную тётку ухитрился завербовать. Получишь с Филимонова пиво — не забудь угостить. Ну всё, ребята! Пошли Мотылькова ловить, есть у меня кое-какие соображения…
      Все расчёты Колапушина оказались абсолютно правильными — обложенный со всех сторон Мотыльков вышел прямо на них, как зверь, которого загонщики выводят точно на «номера». Вышел и… исчез! Это была уже мистика какая-то — средь бела дня, на полупустом в это время проспекте, с перекрытыми наглухо любыми возможными путями ухода — скрыться Мотылькову было просто некуда. Он должен был быть здесь, но… здесь его не было!
      — Только под землю мог, Арсений Петрович. По-другому никак не выходит!
      Запыхавшийся Немигайло перехватил за руку мечущегося по улице Колапушина, который пытался высмотреть кого-то на трамвайной остановке — Под землёй он, точно!
      — Иван, где? — отрывисто бросил Колапушин.
      — На ту сторону по верху побежал. С другой стороны заходит.
      — Ага, наконец, попался! Давай, ты по той лестнице, а я здесь… — и оба сыщика резво устремились к подземному переходу.
      Прохожих, в полупустом переходе почти не было. Заглядывая во все торговые палатки, Колапушин и Немигайло медленно продвигались вперёд, пока не натолкнулись, в середине, на подошедшего с другой стороны Снегирёва.
      — Ну, и где он!? — Набросился Немигайло на Ивана. — Упустил?