Ну, красавица?
      Справа от него, улыбаясь сыто и блаженно, поверх разбросанной впопыхах одежды дремала Братислава Морган.
 

* * *

 
      До сих пор Брюс никогда не думал, что у нее есть, например, ресницы. Ну или там грудь. Братислава лежала на боку, а авалонская сила тяжести работала себе, как должно, и это было таким мягким, нежным, тяжелым, матово светящимся в полутьме…
      Одевались молча и торопливо, избегая друг на дружку смотреть. День не принадлежал им, и сами они себе не принадлежали. Ответственные посты, так сказать. Куча вопросов теснилась в голове у Брюса: в основном, все они крутились вокруг «почему я?» и еще «придешь ли ты нынче ночью?». Ну, наверное, было бы жалко, если на этом — все. С другой стороны, а если ей не понравилось? Может, ей аккумулятор в спальнике испортить: замерзнет — сама прибежит?
      Мнэээ… Брюс потряс головой, в ней загремели недостойные мысли. Не придет — высплюсь, тоже хорошо.
      Морган тем временем исчезла как тень, оставив по себе ощущение невыносимой терпкой сладости бытия и бурю воспоминаний в юношеском организме. Никто ничего не узнает, иначе засмеют.
      За ночь насыпало сухой снежной крупы, в двух точках лагеря уже развели крохотные костерки, и женщины в бесформенных камуфляжных робах, надетых не для маскировки, а для тепла, стояли к ним в очередь — греть воду. Дети оставались в гнездах из одеял, а мужчины бродили одинокие и неприкаянные. От них ничего не зависело.
      Долго не протянем. Это было настолько пугающе очевидно, что Брюс, сунув за щеку какой-то минимальный завтрак, вкуса которого он не разобрал, поспешил найти себе дело.
      Таковое дело нашлось для него у медиков и состояло в хождении за водой к ближайшему ручью. Принести два бурдюка — и снова. И еще. В воду бросали обеззараживающие таблетки, создавая таким образом запас питья.
      И еще — они не знали самых элементарных вещей. Например, если ноги вспотели, то после они непременно замерзнут, и если ты вынужден целый день носить непромокаемые ботинки, то нужны специальные носки, обычно одноразовые, да и саму непромокаемую обувь надобно сушить — изнутри. Норм назначил спецов — читать лекцию о принципах выживания в условиях дикой природы, в основном, чтобы занять людей и создать иллюзию, будто они спасутся, если сделают все правильно. На лекцию колонисты собрались притихшие, словно напуганные дети, бойцы ССО смотрели на них покровительственно и свысока. И эти люди думали, будто сделают с планетой все, что им угодно?
      Люди вообще довольно смешны, особенно когда строят планы.
      Возле ручья обнаружилась Морган, стоящая на коленях над самой водой. Манипуляции, которые она производила, низко нагнувшись и вглядываясь в свое отражение, заинтересовали Брюса, и он подошел ближе как можно более неслышно.
      — Какова водичка?
      — Замечательная — на точке замерзания. Прикинь, я мылась тут с утра.
      — Мылась? Ты с ума?…
      — А что, стоило по дороге забежать к медикам за резинкой?
      Брюс сию минуту почувствовал себя идиотом, и не простым, а во всем виноватым.
      — Эй, это что такое с твоими волосами?
      — А? Черт… принесло тебя!
      — Ты… крашеная!
      Морган фыркнула, перекатилась с колен на задницу и обняла колени.
      — Не знаю, что и делать, — призналась она. — Двадцать дней не подновляла пигмент, пролиняю как… как…
      К изумлению Брюса, из глаз у нее брызнули слезы.
      — Представь, как я буду выглядеть — крутая белобрысая Морган! Кожа тоже светлеет: веснушки остались, а загар выцвел. Куда это годится?
      — Эээ… точно! Сколько я тебя помню, ты всегда была черненькая. Ты что, всю жизнь?
      — Ага. Понимаешь, выглядеть крутой — это все равно, что быть крутой. Это так же важно. Причем если ты не выглядишь крутой, никакого толку в крутизне нет и каждому идиоту снова все доказывай.
      — А это так уж важно? В смысле — крутизна, и доказывать ее?
      — Это моя суть. У тебя есть суть?
      — Не знаю.
      — Есть, — вздохнула Морган. — Когда-то, мне было тогда лет десять, я решила, что быть белобрысой беспонтово, и с тех пор закрашиваю корни. Сначала это был вопрос характера, а после… в общем, прикинь, как будут ржать.
      — Есть сто тысяч вещей, которые тут не сделать… кстати о «не сделать». Ты вечером как? Ну, в смысле…
      Морган неопределенно пожала плечами.
      — Я бы не хотела, чтобы ты себе что-нибудь вообразил. У меня планы на жизнь. Я в профессиональную армию пойду после Авалона. А ты не пойдешь. Тебе не надо. У тебя все другое…
      Она прыснула в рукав.
      — Клин Мамонтов над рощицей — ты не представляешь, как это выглядело с земли, ох-хо!
      — Потому ты и… ну?
      — Тебя это очень интересует? Ты правда так уж хочешь все превратить в слова? Хорошо. Из всех здешних пацанов, я имею в виду тех, на кого можно смотреть без слез и смеха, на своего отчима ты похож больше всех и имеешь больше всех шансов со временем стать, как он. И мне насрать, льстит ли это тебе. Слова ничего не значат. Чувства по большому счету тоже ничего не значат. Только то имеет смысл, куда ты приходишь и что делаешь.
      Финальный аккорд сработал как удар кулаком на полшестого. Мужчина встает, мужчина гордо уходит. Мужчина молча переживает в одиночестве.
      А женщины после говорят, что у мужчины нет мозгов.
      Она сказала — со временем? Значит ли это, что она рассчитывает на какое-то время? Брюс не понял пока, хорошо это или плохо…
      — То есть ты хочешь сказать, будь Рассел один в палатке, подарок в спальнике был бы его?
      Морган то ли хихикнула, то ли вздохнула.
      — Один раз я уже облажалась — вообразила, что принесу ему победу в зубах. Мол, крутая. Мол, вровень встану. Ага. И еще попрыгаю, чтобы заметили. Вылететь из палатки вместе со спальником — мне это нужно? Нет, мальчик, такие вещи лучше держать порознь. Я могла бы быть его винтовкой — это больше всего, что я могу представить. Ты был вчера герой, если бы ты остался не вознагражден, тебе бы, может, не понравилось. А на тебя есть определенные надежды. Тебя я могу потерять. Его — нет.
      Она намотала на палец пегую прядь и с силой дернула:
      — Знаешь, я склоняюсь все это сбрить!
 

* * *

 
      Брюс запомнил снег, хрустевший под ногами. Народ стекался от своих палаток к центру, а сам он просто так, ничего, всего только воду нес, и от усталости ломило плечи. В центре толпы двигались двое: Рубен вернулся! Вот только что значат эти угрюмые настороженные лица вокруг него, каждое как сжатый кулак, как брошенный камень. Даже дети молчат — виданное ли дело?
      Брюс протирался вперед плечом: руки-то заняты, а полотняные ведра наземь не поставишь. Ой, а кто это с ним?
      Худая девчонка, перемазанная и лохматая, да и сам отец выглядел не лучше: он, похоже, горел. От нагрудной нашивки остался кусочек — «Эстер…».
      — Тебя-то я и ищу, — сказал Рубен, когда его увидел. — Миранда, это мой… в общем, это Брюс Эстергази. Брюс, это Миранда Гросс, Военно-космические силы Зиглинды. Отведи девушку к медикам, угу?
      — Тебе тоже туда надо.
      — Сперва только с Нормом поговорю, потом приду. Отвечаешь за нее.
      — Да, я понял, но ты все-таки…
      Аа! Мари Люссак уже никто не охраняет, пленный вражеский пилот — вот новое воплощение зла. Мари стояла у входа в палатку, вроде как лишнего шага от драгоценного Рога не делая, и тянулась, тянулась на цыпочках, тянулась нежной шеей из грубого воротника… Рубен увидел ее поверх голов, и — прочее обождет. Нет никакой Миранды, Брюса и того нет, и вокруг одна пустота. Он смотрел в розовое от холода лицо, как в книгу, которую готов перелистывать — неторопливо и долго, долго… Гвиневера, Моргана, Нимуэ…
      Я-то и мысли не допускал, что отец не вернется, но о чем думала она? Разве кто-нибудь спросил, успокоил? Он вернется, он бессмертный — разве она знает? Разве сам я уверен в этом на все сто?
      И он опять поцеловал ее, и она опять самозабвенно сплела руки на его шее, и Брюсу опять подумалось, что определить Миранду Гросс в палатку к Мари Люссак, пожалуй, не получится. Сегодня у них там занято будет. Может, оно и к лучшему? У нас ведь с отцом одна палатка на двоих. Морган придет… если захочет, конечно. Морган на меня так смотреть не будет, факт. Морган меня щелчком перешибет. «В моей семье все военные!» Но не до такой же степени!
      — Ты тот самый Брюс Эстергази?
      — В смысле?
      — Сын героя, — пояснила Миранда Гросс с таким видом, будто только дураку непонятно, что значит «тот самый». При этом в сторону самого героя и не посмотрела. Брюс про себя хихикнул.
      — Ну да. А ты дочка Рейнара Гросса, маминого комэска?
      Она улыбнулась.
      — Ага. Заочно, значит, знакомы. Ты, наверное, в курсе — мой отец считает, что косвенно виновен в гибели твоего отца. Что думаю по этому поводу я, не важно. Но за нами долг, и этот долг наследуется.
      Оп-па! Деф-фки, пишитесь в очередь, все вместе мы в спальник не влезем! Спасибо тебе, скафандр.
      Правда, почему-то мне кажется, что Миранда Гросс имеет в виду не секс, а что-то другое, большое, как… как Эстергази!
      — А Мисс Гламурное Откровение что у вас тут делает?
      — Мисс… эээ? Ну, она тут замужем…
      — За кем?
      — Ну… за мной.
      — А, так это она с тобой там целуется? Впрочем, дай угадаю. Клон оказался лучше! Ну-ну, не стоит дуться. Наверное, ты сам виноват: хотел, чтобы игрушка была «как папа», а мертвые герои остаются в памяти самим совершенством. Шебиане такого и сделали, так? Отец рассказывал, что при жизни Рубен Эстергази был плейбой и сбивала. Романтический флер — это все потом, потом…
      Отрадно думать, что Большой Гросс рассказал дочери не все. Большой Гросс в курсе, кого именно делали для Люссака на Шебе и зачем. Гросс приложил массу усилий, чтобы сорвать злодейские планы негодяев, и без его участия ничего бы не вышло. Это он протащил на Шебу Назгула. Нам это выгодно: кому попало не стоит знать слишком много.
 

* * *

 
      — Надобно поговорить, — хмуро сказал Рубен, — и разговор будет бредовый. Обо мне.
      Норм незаметно вздохнул. Деку он не включал, потому что это противоречило бы его собственному распоряжению насчет режима маскировки, и все мероприятия держал в голове, тихо дурея от подсчета продуктовых брикетов и килоджоулей. Вновь вечерело, за плечом Р. Эстергази мялся Брюс с таким видом, будто сморозил глупость и сейчас будет за нее отвечать. Или, что значительно хуже, отвечать за нее будут другие — старшие. Неторопливо, будто ждали только ее, подошла Мари Люссак с Рогом под мышкой. Приказ не спускать с него глаз она исполняла буквально, что еще раз подтверждало некоторые мысли Норма насчет нее. Ничего. Профессионал, окруженный профессиональным отношением, — это даже удобно.
      — Морган, позаботься, чтобы нам не мешали.
      — Да, чиф.
      Встав и пригнувшись, Братислава вынырнула из-под штабного навеса: следить, чтобы никто посторонний лишнего не услышал. Брюсу не удалось перехватить ее взгляд. Как и вовсе нет никакого Брюса для Морган. Услали ее правильно: ей тоже кое-какие тайны про Эстергази знать необязательно. Норм перевел вопросительный взгляд на Мари Люссак.
      — Она сложила два и два, — ответил Рубен на незаданный вопрос. — Хотя Брюс клянется, что не говорил, и я ему верю. Прошу заметить, она могла не говорить, что знает. Так уж вышло, что ты на Авалоне старший и знаешь про всех все. В любом случае решения будешь принимать ты, и надобно, чтобы ты располагал всей полезной базой. Слишком много зависит от твоих решений.
      — Ты очень сильно рискуешь, — сказал на это Норм. — Но, думаю, это твое право. Что именно вы знаете, мадемуазель?
      Все устроились возле костерка, почти непроизвольно протягивая к нему руки. Есть что-то особенное в ласке живого огня, перчатки с подогревом не могут его заменить. Он как дружба. Или как любовь. А может — как надежда?
      Она по-прежнему невероятно красива, испортить ее невозможно. Брюс всегда подозревал, что женщины вообще конструктивно продуманы лучше мужчин, как альфа- и бета-версии, а сегодняшняя ночь утвердила его в этом окончательно. Удивительным образом Мари Люссак разграничивает все, что есть в пространстве, на «я» и «не я». Грубый свитер и пятнистая куртка, ботинки и стеганые штаны с запачканными коленями — это все существует только временно и не имеет к ней почти никакого отношения. Ее очевидное «не я». Все это просто случайно оказалось рядом. Грязь к ней не липнет, вот что. Сейчас странно даже вспомнить: когда-то я надеялся, будто у нас что-то выйдет всерьез. Мы разной породы. А вот с папой они одно.
      — Я не знаю, — сказала Мари, — как вы это сделали, но это — не Р.
      Разговор пойдет между нею и Нормом, остальные на подтанцовке. Это тоже вроде игры, только не такой, где профессионалы режутся в «кто кому забьет», а наоборот — на удержание. Так новички играют в бадминтон, двое против одного злокозненного волана.
       —Я не прошу прощения за прямоту, мадемуазель. Возможно ли, что причина ваших слов — некое личное отношение, каковое невозможно или предосудительно в отношении биоконструкта?
      — Я представляю себе, что такое биоконструкт. Это существо с заранее заданными свойствами мозга, оно не может выйти за рамки проекта. Даже если Брюс испортил клона, задав ему иной физиологический возраст, психически тот развивался бы параллельно Брюсу, потому что таковы были граничные условия. Это другим вы можете подавать его как «старшего брата» или даже «папочку под заказ», но я-то знаю, что Шеба в этот мозг не закладывала ничего подобного. Сделать из «Брюса» нечто большее Брюса — извини! — клону не под силу. Человек передо мной значительно старше. Он знает, что такое неразрешимый этический вопрос, и более того, умеет с ними жить.
      Ну да, он даже навязывает эти неразрешимые вопросы, будь они неладны, себе и всем окружающими и таскается с ним, как с жерновом на шее.
      — …плюс, разумеется, пара забавных оговорок, которые поставили на свои места недостающие кусочки смысла сразу, когда я начала думать в правильном направлении. Это может быть только Рубен Эстергази, и ни для кого здесь мои слова не новость, ведь так? Я не нуждаюсь в том, чтобы вы подтвердили это или опровергли. Как уже было сказано, — она на миг опустила глаза, но тут же подняла их, — есть некое личное отношение, и кое-что мне необходимо прояснить прежде всего для самой себя.
      — В таком случае вам стоит рассказать здесь кое-что еще, не так ли, мадемуазель, а не оставлять нам на досужие домыслы. Вы — сотрудник чьей безопасности? Папиной или выше?
      — Разумеется, выше.
      — И, разумеется, нештатный.
      — Конечно. В том смысле, что я могу работать для них. Но не обязана.
      Норм поморщился.
      — И чувство собственной значимости взамен? Потому что едва ли персону такого ранга интересует жалование. В качестве жалования персона такого ранга обычно получает некие гарантии…
      — …плюс легкость перемещения, доступ к информации по направлению, более полную картину общественных связей. Аналитика. Я искала силы. Не для отца. Для самой себя и для этой планеты. Я не Авалон имею в виду.
      Зиглинду. Словно колокольчик прозвенел вдалеке, и кто-то услышал и потянулся к нему душой. Но Норму наплевать на Зиглинду, она для него ничего не значит.
      — Я дочь президента, но я не вижу причин, почему бы я должна оставаться фигурой. Я могу вырасти до игрока. Почему нет?
      Девочки в поисках силы, мальчики в поисках любви. Куда катится мир?
      — Почему нет? — повторил Норм и задумчиво потер заросший подбородок. — А вот почему не Кэссиди отвечает на этот вопрос? Перед каким выбором вы нас ставите, мадемуазель?
      — Вам решать. Однажды вы мне поверили, хотя оснований было не больше. Что-то изменилось?
      — Сейчас речь зашла о чем-то таком, чего я не понимаю, — хмуро признался Норм. — Однако у меня есть основания полагать, что за это «что-то» «кто-то» с легкой душой пожертвует и планетой, и экспедицией и любым укоренившимся здесь производством. С другой стороны, кого можно назвать собственником технологии? Вашего бывшего императора? Едва ли он имеет к этому отношение сейчас. Ты сам себе хозяин и сам за себя отвечаешь. Ты взрослый, и я тебя не должен охранять ни от жизни, ни от женщин. Я не должен решать твою судьбу. Вы между собой поговорили?
      — Да, — просто сказал Рубен. — Если Зиглинда считает, что я ей нужен, то я принадлежу Зиглинде.
      — Тогда я не должен решать за вас, верить вам друг другу или нет. Что радует меня, если честно. Итак, мы говорим о наших секретах в присутствии мадемуазель Люссак. Я вас слушаю.
      — Брюс поделился со мной некими предположениями, а к тому времени я уже и сам кое-что заподозрил. Пусть сам расскажет.
      — Я знаю, кто испортил «Нырок»! — заявил Брюс и покраснел.
      — А разве это не Бротиган тогда впервые покушался на миз Монти?
      — Даже если и Бротиган, как бы он влез в опломбированный на заводе блок без ведома механика?
      — Я тут научился еще кой-чему, dux bellorum. Или теперь должно говорить — сир? Выяснилось, я могу перекинуться в любую вещь по выбору. Свойство ли это Авалона, или способности мои развились, и бессмертие стало навыком, а не даром — я не знаю. Хочу попробовать в других условиях. Важно, что до сих пор я переодевался в то, что летает. В первый раз на «реполове» это спасло мне жизнь, когда я потерял движок. Тогда, на «Нырке», с поврежденными навигационными системами, я воспользовался бортовыми самописцами, чтобы вернуться собственным следом. Смею предположить, это выручило всех. Мне понравилось. Чем больше я увлекался этим спортом, тем на все более длительный срок покидал тело. При этом я совершенно не задумывался насчет его, тела, комы или клинической смерти. Я возвращался и находил тело готовым для себя. Что-то же должно заставлять легкие дышать, а сердце — сокращаться, содержать его для меня в готовности? Иначе ведь — кусок мяса…
       —Он разговаривал со мной, когда был Нырком!
      — …а сам я не помню. Понимаешь, к чему мы клоним?
      — Мы тут только что рассуждали о папиных достоинствах, ну, против моего клона. А кто-нибудь подумал, куда делся клон? Сколько нас было там, в амфибии? Четверо — если по головам.
      — Я его не чувствую, — признался Рубен. — Я занял тело, пока его изначальное сознание спало. Я привык, что оно молчит. Но это не значит, будто он не чувствует меня. Я-то весь вот он, и думаю громко, и действую самостоятельно.
      — Хочешь сказать, будто вас там сидит двое, и один — внутренний вредитель?
      — Ну, если бы кто ко мне вперся, я бы его не приветствовал, знаете ли. Когда-то я думал, что наличие тела очень важно. Самое большое желание Назгула — вновь обрести тело. Самый большой страх Назгула — быть забытым на долгие годы в промороженном суперсекретном ангаре и гадать, жив ли хоть кто-то из тех, кто еще помнит про тебя. Но что там дальше? А дальше я размышляю о возможностях и о поле, где бы я их применил. Что есть личность? Информация плюс энергия. Ну… мы тут все философы постольку-поскольку, извините, если кто умнее. Информацию можно записать, передать… скопировать? Информация ведь такая штука, ее при передаче становится больше, в источнике передачи ее не убывает. Хотя личность, конечно, очень специфическая информация. Я не хочу произносить слово «душа» — оно слишком большое.
      Последовавшая за этими словами пауза была наполнена воображением, аж мухи в воздухе вязли, если бы тут вообще были мухи. Интересно, лаборатория синтеза клонировала мух?
      — То — ты. А то — другая личность.
      — В общем, вот что у меня есть в общий котел. Такая вот фигня у тебя на балансе, бери и пользуйся. Придумаешь, что с этим делать — честь тебе и хвала.
      — На балансе у меня сплошная фигня, одной больше… Погоди, так кто все-таки сломал датчик: ты или второй? Насколько я понял, ты вселился в амфибию уже после поломки? С чего вы вообще решили, что проблема имеет место быть? Я до сих пор думал, что твоя личность поглотила ту, меньшую.
      — Я всю дорогу тренировался, — признался Рубен. — Может, я и сломал, пока скакал туда-сюда. Это ж какие клапана выдержат? А насчет поглощения: я тут подумал… кажется, они не могут. На уровне аксиоматики. И потому же я очень сомневаюсь насчет дублирования. С точностью до хромосомы можно сдублировать носитель, но — меня?
      — И что нам с вами делать?
      — Убедиться, что я не гружу вам вакуум. Допросите меня с применением «наркотика правды».
      — Клонов нельзя, таков закон. Мы ничего не знаем про твою биохимию.
      — Рискните. Вы большим рискуете, если этого не сделаете. А я временно выйду. В крайнем случае у вас будет, — Рубен оглянулся в поисках подходящего вместилища, — ну хоть бульдозер.
      Брюс подумал, что бульдозер отцу не пойдет. Норм тоже усомнился:
      — Просить Кэссиди применить «наркотик правды», даже если тот у него с собой — все равно, что посвящать его в детали. У него-то навряд ли к тебе личное отношение. Едва ли он станет хранить твой секрет.
      — Я могу рассчитать дозу и сделать инъекцию, — сказала Мари. — Не надо чужих.
      — Не надо инъекции.
      — Не понял. Ты сам предложил…
      Брюс замахал на всех руками, скакнул в кабину и включил передатчик на громкую связь. Ну, на достаточногромкую.
      — …и вот что я думаю: если это существо, в отличие от меня, меня слышит и занимает тело, когда я его освобождаю, и ведет себя тихо из чувства самосохранения — думаю, я все-таки его подавлю в случае бунта, поскольку я сильнее и доминирую…
      — Не надо инъекций, — повторил «Рубен». — Иначе я тоже свалю куда-нибудь. У меня, может, принципы. В конце концов, терпеть ли физическую боль — личное дело каждого, а эти фишки насчет растормаживания центров удовольствия всегда казались мне гнусными. Я умею все, что умеет он. Думаешь, это ты прыгнул в лучемет Волчицы, когда она уже курок спускала? Ничего подобного. У тебя для этого просто не хватило бы воображения. Это я спас нам обоим это тело, и между прочим не для того, чтобы кто-то за здорово живешь рисковал его биохимией. Доминирует он, ага. Ну, допустим… А еще он мерзко с ним обращается!
      Какая у него странная улыбка. Неуверенная и вызывающая одновременно. Мари Люссак посмотрела на «Рубена» с испугом и отодвинулась. Психика восемнадцатилетнего в тридцатилетнем теле — кто бы подумал, что это может быть непривлекательно!
      — Если ты уйдешь, — возразил Брюс, — тело, скорее всего, погибнет.
      — Ну вот. Учитывайте это все, кому оно дорого.
      — Пап, черт тебя побери, а ты чего молчишь? Это твое тело тут… разговаривает.
      — В том-то и дело, Брюс, что не мое. По-хорошему говоря, это его тело.
      — И… и что? Опять те же и там же, только теперь мой папа — бульдозер?
      — Нет, пожалуйста, — вырвалось у Мари Люссак. Норм хмыкнул, что должно было означать — «обожаю эту семейку», а «бульдозер» угрюмо промолчал.
      Один раз за счет женщины тут уже играли в самоотверженность, и некрасиво возводить это в принцип. Они встают и молча уходят, растят наших детей, но они несчастны, и виновны в этом мы.
      — Зайдем с другой стороны, — отважился Норм. — Ответьте мне, Эстергази-все, кто из вас втрескался в Мари Люссак?
      — Боюсь, таки оба, — хмуро ответил «бульдозер». — У него биохимия. А у меня… а вот это уже только наши дела.
      Ах если бы. Ты — объект большой политики, папочка. Ты та сила, которую нашла для себя Мари Люссак в своих странствиях по Галактике, и что с тобой будет — что будет со всеми нами? — зависит от того, как она этой силой распорядится. Есть ли у нее характер, и есть ли у нее честь. И мы вдруг поняли, что не нам решать. Право Назгула — выбирать себе женщину и планету. Мы так часто повторяли, что выбора у нас нет, почему же мы удивляемся, если он сказал — «Зиглинда»? Навсегда.
      — Во-о-о-оздух! — прервал их вопль Морган, и Брюс дернулся — не от испуга, а потому, что ее голос. Конференция мигом закрыла рты, Норм сноровисто накрыл огонь котелком, и все кинулись к краю полога: смотреть. «Рубен», кем бы он ни был прямо сейчас, потянулся к энергоштуцеру, но Норм остановил его руку.
      Лагерь под камуфляжными полотнищами и под деревьями, на склоне холма и припорошенный снегом. Сверху мы выглядим… мы никак не выглядим. Выглядеть мы можем только в инфравизор, да и то если ошиблись в расчетах килоджоулей, которые можем себе позволить, и если их системы слежения точнее, чем нам бы хотелось. И все же занятно, как мы поменялись местами. Теперь мы прячемся под «зонтиком», а глазастые нас ищут. Или не нас?
      Посреди утоптанной снежной площадки — еще бы ей не быть утоптанной, когда двести человек ежедневно ходят туда-сюда — Морган держит Миранду Гросс: одной рукой за плечо, другой — упирает той энергоштуцер в висок. Девочки, не ссорьтесь. А они как бы и не: просто игра такая. Волосы у Волчицы распущены, она смотрит в небо неотрывно и вся напряжена, дрожит, будто мотор в ней заведен. Дай волю — взлетит. У Брюса екает в животе. Еще Зиглинда, снова и снова. Планета ненормальных.
      Высоко идут, гул почти не слышен. И на его фоне становится вдруг ясно, как вокруг тихо: лагерь замер, как один человек. Люди сбились под пологами, кто куда шел — упал в снег. Пусто. Мертво. Кто не спрятался, перед всеми виноват.
      — Все хорошо, — одними губами произнес Норм. — Я не хочу играть до последнего человека. Очевидно, я и буду этим последним, но так не должно быть.
      — Если я получу одну такую птичку, пишите планету в наш актив, — сказал Рубен.
      — Над этим тоже подумаем. А пока — мы не должны играть по их правилам, вот что. Надо придумать свои.
 

* * *

 
      В течение нескольких дней комиссия по урегулированию собиралась на «Эгле», вяло и бессмысленно перебирая варианты, каждый из которых был многократно предложен, обсужден и отвергнут. Ничего нового, а президент Люссак нового ждал. У него были все основания полагать, что инициатива на Авалоне перешла в руки его стороны. Он, признаться, недоумевал, почему Волки мешкают и куда они вообще делись. Возможности их весьма велики, следы, оставленные ими на планете, невозможно не заметить с орбиты. Если они до сих пор не стали предметом обсуждения пантократорской миссии, значит, Волки просто ничего не делают. Почему — он хотел бы получить ответ.
      На третий день президент Люссак счел возможным запросить сеанс связи с Авалоном на том основании, что противная сторона такой сеанс получала по первому требованию. «Зеленые дамы» решили, что это справедливо, тем паче, только подобные сеансы связи позволяли комиссии контролировать ситуацию. Калла Неро набрала код и передала деку боссу. Тут его ждало первое разочарование: вместо лица Волчицы перед ним включился ее заместитель — командир Синего звена. Пепельный ежик коротко остриженных волос, костистые скулы, и кончик носа, кажется, отморожен. Пилот выглядел встревоженным и виноватым, и поэтому разнос, который Люссак собирался учинить неисполнительной стае, захлебнулся на первых словах.
      — Где Миранда Гросс?
      — Мы потеряли ее, президент, сэр.
      Этого не может быть. Этого не может быть никогда. Потерять Миранду… это запустит такую цепочку причин и следствий, что… можно сказать, это все равно что потерять Зиглинду. Дочка Большого Гросса, который слишком Большой, это раз. Ну и потом, в проект «Волчица» вложено столько надежд. Попытка создать новых Эстергази, своих, ручных, вернуть вооруженным силам ослепительный блеск индивидуального героизма. И — женщина, это тоже важно, как эхо героической эпохи. Гросси ухватился за проект обеими руками: ну как же, его дочь! Это обязательно должна быть его дочь! Это просто не может быть ничья другая дочь!
      — Доложите обстоятельства.
      — Мы обстреляли колонну на марше, — парень дернул кадыком, — и Волчица погналась за их самым крутым. А мы продолжили дальше работать по колонне. Ее приказ, президент, съер…
      — Продолжайте.
      — Эти «кукурузники», съер президент… им и стрелять-то, мы думали, нечем! То, что этот парень вытворял, это уму непостижимо. Так только ангелы летают. Волчица сразу сказала, мол, этот — мой.
      — Эмоции оставьте себе. Даже мне, человеку, сугубо далекому от авиации, известно, что истребителям не положено летать по одиночке.
      — Слушаюсь. То есть, прошу прощения, съер президент. Она не вернулась.
      — Искать!
      — Мы ищем. Но этот чертов снег…
      — В восемнадцатом квадрате была взорвана кислородная башня, — бесстрастно заметила миз Ариадна. — Чьих рук это дело?
      — Не наших, точно — они предупреждены. Собственного ума у них немного, но страх худо-бедно его заменяет.
      — Давайте, — разомкнув бледные уста, предложила Натали Норм, — спросим у наших.
      Президент Люссак взглянул на нее едва ли не с благодарностью.
      — Да, пожалуйста, будьте любезны.
      Процедура установки связи повторилась вновь, Петер Ламме кликнул чифа Норма, и тот подтвердил, что Миранда Гросс у них. Р. Эстергази привел, и, в общем, они тоже хотели бы о ней поговорить.
      Так что мы будем делать с военнопленными?
      — Сначала покажите мне ее целой и невредимой! Послали за Мирандой особиста Кэссиди. Пока тот ходил, «зеленые» задали несколько невинных вопросов насчет обстановки в лагере: Натали при этом молчала. Спрашивать, сколько у тебя больных и не страдают ли дети, казалось ей крайне циничным. Норму, очевидно, тоже, но у него лучше получалось держать лицо. Стоя против Ставроса, Норм представлял Пантократор, но стоя против Пантократора, он закрывал собой авалонскую колонию. Это такая чертова карма — стоять против? Лаитен обмолвился, будто бы Ставрос Норма уволил, однако был крайне уклончив в вопросе, кого именно из конфликтующих сторон в этом вопросе поддерживала официальная Фрида.
      Вернулся Кэссиди, за ним без видимого принуждения шла худощавая блондинка в черном летном комбинезоне, с пластырем на лбу вдоль линии роста волос.
      Неизвестно, что ожидал увидеть Люссак, может, отрезанные от нее куски, но теперь он явно перевел дух.
      — Миранда, с вами все в порядке? С вами хорошо обращаются? Если хоть один волос…
      Волчица вспыхнула как ракетное топливо.
      — Волос? После того, как мы клали зажигательные по их богадельне и детскому саду, президент, съер? Меня натаскивали на эти цели?!