Деликатность есть способность не уронить достоинство других людей. Норм ведь сам не спросит, а потому Брюс садился рядышком и в порядке трепа рассказывал новости. Бротиган, дескать, велел то и это. Отчим делал вид, будто ему все равно, размеренно барабанил пальцами по пластиковой обложке, и в порядке трепа же комментировал: «вот это правильно» или «да что он, совсем сдурел?». Брюс мотал на ус, однако же понимал, что шансов обратить к истине в дорвавшееся до власти СБ у него немного. С другой стороны, СБ до странного незначительно проявляло себя во власти. Если они и решали там что-то по комплексным мерам безопасности, наружу ничего не выходило. И вся связь, разумеется, шла через них.
      Теоретически можно было посидеть с Мари, но после того случая все между ними изменилось. Или оно изменилось еще раньше? Им стало не о чем говорить. Брюс не нашел слов в единственную секунду, когда они были нужны, и потерял право. Взгляд Мари теперь обходил его, и даже если она смотрела на Брюса прямо — она его не учитывала. Встречи эти стали настолько тягостны, что юноша с удовольствием уступил право на них Рубену Р. Эстергази.
      Это их дело, о чем они там говорят и нуждаются ли вообще в словах. А в том, что это перестало быть твоим делом — ты сам виноват. Мужчиной надобно быть вовремя. Иначе можно вовсе им не быть.
      Так прошло несколько дней, сотканных из подавленной нервозности и скуки.
      Норм включил психотехнику, позволявшую ему спать отрезками по двадцать минут: Брюс имел о ней некоторое понятие и знал, что вхождение в ритм требует некоторого времени.
      — Если захотят только напугать, придут днем, — сказал отчим. — Если решатся зачищать, налетят ночью. Проще пожечь, когда все спят в своих постелях. Постарайся брать ночные дежурства.
      Добро бы, да ночные-то все у Р. Эстергази. Впрочем, Брюсу и без того не спалось. Мысли налетали как эскадрилья и расстреливали его в упор, и ни в одной не было позитива. Жизнь не удалась.
      Нет, это просто невозможно: знать, что над головой стоят крейсера, что на тебя нацелены пушки, и делать вид, будто ничего особенного не происходит. Деморализует напрочь. Может, они этого и хотят? Условие чрезвычайной ситуации — никто не сядет на планету, никто с нее не взлетит, а победит тот, кто это выдержит.
      — Послушай, тебе не кажется, что все это как-то неправильно?
      Норм остановил видеокнигу и посмотрел поверх нее на пасынка. Насколько Брюс заметил, отчим и на пару эпизодов не продвинулся с тех пор, как начал.
      — В таких ситуациях никогда нет ничего правильного. Будь все правильно, мы, военные, не были бы нужны. Война — последний довод королей, слышал?
      — Рассел, но если ты один знаешь, как нам из этого вылезти, почему ты валяешься тут и ничего не делаешь? Все вот это выглядит очень уж демонстративно. Почему бы тебе просто не продолжать исполнять свои обязанности?
      Норм помолчал.
      — Есть вещи, — глубокомысленно начал он, — которые делают армию армией. Я отказался исполнить приказ и объяснил свои мотивы. Я не могу исполнять далее функции главы ССО колонии, иначе в следующий раз Морган не подчинится мне, и ей за это ничего не будет. Армия мы или что?
      — Ты считаешь, что полученный тобой приказ преступен?
      — Он крайне глуп, я не понимаю, как столь ответственный человек, даже гражданский, мог всерьез рассматривать такую возможность. Не говоря о том, чтобы предложить это мне. Не сочти за понты, пожалуйста.
      — Тогда почему бы тебе не пойти дальше? Прими командование и сделай все как надо. Причины изложишь после на Фриде. Мне будет намного спокойнее, если в своей комнате будет сидеть Бротиган.
      Норм поморщился.
      — Поменьше бы ты смотрел военных драм, рядовой. Кто я? Отставной сержант и учитель физкультуры. Предлагаешь мне арестовать высший менеджмент колонии, вооруженный всеми управленческими технологиями? На каком основании? И не забывай про Бротигана и Кэссиди. Кто сказал, что они уже не изложили на Фриде свои соображения? Если Ставрос лезет в петлю, а они молчат, может, есть нечто такое, что я не учитываю? В конце концов, это их работа — видеть картину целиком.
      — Они не знают, что делать, и могут наделать глупостей.
      — Никто не знает. Ничего не делать и надеяться, что наверху для нас придумают правила — единственный разумный выход. К тому же свой долг я исполнил: высказал свои соображения и вправе рассчитывать, что они будут приняты во внимание. Что я еще могу сделать, оставаясь в рамках «свой-чужой»? Чай не малые дети.
      Главный недостаток достойного мужа в том, что других он полагает равными себе, сказала бы мать.
      Сколь многие винят Гектора в падении Трои. Оставил, мол, на дураков.
      — Ты из тех, от кого я жду чуть больше проку… ежели вдруг что. Ихпридется выводить. Будет паника, будут метаться, кричать, терять детей и ценные вещи, порываться вылезти не туда и угодить под бомбы. Одиночка всегда более успешен, если он быстр и располагает хотя бы элементарными навыками выживания. Однако это было бы слишком большое счастье. Стадо бизонов идет со скоростью самого слабого бизона. Статистика показывает, — он хмыкнул, — что в любой куче гражданских непременно обнаружатся псих, беременная и подросток, считающий себя крутым, и ты узнаешь про это в самый неподходящий момент.
      — Ну мы же, выходит, к этому готовы?
      — К этому никогда нельзя быть готовым.
      Сидим. Ждем. Смотрим в небо.
 

* * *

 
      Они пришли ночью.
      К счастью, один из полезных советов Норма не пропал втуне: жилые помещения перенесли в подземную часть комплекса, потому те, кто спал, проснулись от грохота разносимых вдребезги верхних сооружений и нарастающего невыносимого рева реактивных движков. Иначе не проснулись бы вообще. Выскочив в коридор, Брюс понял, что значит: «к этому нельзя быть готовым». Когда орут все автоматические системы разом, ты можешь выполнять только какое-то одно отработанное действие.
      Например, бежать на выход! Брюс обернулся, пытаясь вернуть способность ориентироваться, и едва не был сметен и затоптан. По коридору несся железный смерч: пилоты во главе с Р. Эстергази, все восемь. Тут уже не до условий контракта, тут у них включается рефлекс — бежать со всех ног и подняться в воздух как можно быстрее. Счет на секунды.
      Пронеслись, и коридор наполнился обалдевшими колонистами. Прижавшись к стене, стояла Сульпиция с эвакпакетом в руках. Она все сделала по инструкции и теперь ожидала, пока ее спасут. Из дверей душевой выскочил Норм, в одних только форменных брюках и босиком, с полотенцем на шее, сфокусировался на пасынке:
      — Где Морган?
      — Что? — меньше всего Брюс ожидал вопроса вроде этого. Выяснять, где тут кто, в этой мешанине, где его отпихивали с дороги, вертели и тыкали под ребра, пришло бы ему в голову в самую последнюю очередь.
      — Спрашиваю, ты Морган давно видел?
      — Да дня три, и сто лет бы еще я ее…
      Норм бросил руку вниз и невнятно выругался.
      — Иди, выпусти Мари, — распорядился он. — Выбирайтесь наружу и бегите прочь, как зайцы. Кроме тебя никто о ней не позаботится, забудут и бросят. Тирода кто-нибудь видел?!
      — Там Р… ах да, он уже не там.
      Брюс сморгнул, потом еще раз, потом протер глаза, но щипать их не перестало и одновременно мучительно засвербело в глотке. К ним пробивался Бротиган, полуодетый, в майке, покрытой пятнами пота, почему-то черного.
      — Эй! — закричал он еще издали, идя сквозь толпу как ледокол. — В технических отсеках опустились переборки и пошел порошок, а там дежурная смена могла остаться. И подпорная вентиляция барахлит. Я послал мальчишку из Третьего вниз и сам схожу проверю. Выведешь народ? Да, и еще — лифты отключены. Ну, ты в курсе.
      Норм стиснул Брюсу плечо.
      — Вытащи себя и ее — это твоя задача. Все на этом, я про вас забыл. Меня сейчас на куски будут рвать.
      На конфетти. Эдера Насименто налетела на Норма как воробей на ястреба, вцепилась в полотенце и даже, видит бог, попыталась встряхнуть:
      — Я нигде не могу найти Ставроса… чего вы ждете?., распоряжайтесь своею властью, только вы можете… тут люди, дети!
      Дальше Брюс уже не слушал, потому что весь ушел в движение против потока. Пригодились локти, рост и вся мускульная сила, сколько есть. Мигнул свет, потом погас, спустя невыносимо долгую минуту включилась тусклая аварийка, и при ней стал виден ползущий по коридору дым.
      Это самое плохое. На ОБЖ в школе учат, что дым страшнее огня. Брюс вскрыл пожарный шкафчик и, косясь на топор, надел кислородную маску. Прихватил еще одну для Мари и взял на всякий случай фонарик. Привычно проверил, включив-отключив, и с большим неудовольствием обнаружил, что луч его рассеивается на дыму. Свет ложился четко очерченной полосой. Плохо. Подпорка — система, под давлением продувающая воздуховоды — если и работает, то не справляется.
      Вдобавок он услышал гул. Колонистов, прижимающих к груди эвакпакеты или детей, уже повели на аварийный выход, коридор очистился, в нем стало просторно и пусто. И Брюсу нечем было объяснить этот звук, кроме как ликующей песней огня.
      Коридор — это труба, а труба — это тяга.
      Подпорная вентиляция в герметичных помещениях — штука крайне двусмысленная. Помещения комплекса, рассчитанные самое большее на бытовое возгорание, автоматически изолируются. Выгорает кислород, огонь пожирает сам себя. Обычно до этого не доходит: в отсеки, где с большой долей вероятности находятся люди, подается мелкораспыленная вода, лаборатории, мастерские и архивы тушат порошком. Люди в порошке не выживают.
      Беда в том, что под наше торопливое переселение никто и не подумал перепроектировать пожарные системы. Люди вполне могут оказаться в порошке, даже еще ничего не понимая. Даже не проснувшись.
      Тут было пусто: одинокий стул возле запертой двери и тоскливая черная лужа. Над дверями жилых помещений согласно проекту смонтированы водяные завесы, тоже своего рода герметизация от огня и дыма, но нынче водопровод пробило во многих местах и на пол текла только жалкая струйка, пока и та не прекратилась.
      Тактильный замок не сработал, и Брюс весь покрылся холодным потом, прежде чем сообразил вытереть ладонь о штаны. Он же по дороге вспотел! Вторая попытка удалась, а то он уже подумал… сто вещей он подумал одновременно, одну страшнее другой. Ее ведь тоже переводили сверху, но когда — он с перепугу не помнил. Перенастраивали под него, Брюса, эту дверь?
      — Что там у вас происходит? — спросила из темноты Мари Люссак. — Кто это?
      Света в ее комнате не было, Брюс вырисовывался на фоне дверного проема черным мужским силуэтом, ничем не отличимым, скажем, от Бротигана, а Бротигану она не рада. Неизвестно, зачем бы сунулся к ней Бротиган, но едва ли за чем хорошим — так думает Норм, а Норм часто бывает прав. Даже слишком часто.
      — Я это, — буркнул он. — Меня Норм послал. Налетели на нас и бомбят, комплекс горит, выбираться надо. Хватай вещички и побежали…
      Только тут Брюс сообразил, что сам без вещей. Ну да ладно, не та проблема, чтобы сейчас заморочиваться.
      — Кто командует?
      — Норм и командует, пока Ставроса не нашли. -А?…
      — …а Рубен в воздухе с эскадрильей! Я пока вместо него, после опять поменяемся.
      Мари выступила из темноты на свет в том халатике, в каком была, когда ее арестовали, и в той же кофточке поверх.
      — Надо кое-что взять, — сказала она, будучи более спокойна, чем любой, кого Брюс сегодня видел.
      — У нас нет вре…
      — Это очень важно, — отчеканила Мари Люссак. — Для тебя, для меня и для каждого из тех, кто выйдет отсюда живым и захочет живым же и оставаться. Миз Монти на моем месте просто взяла бы любого из ССО за шиворот и велела бы исполнять. Сейчас я — это она. У меня нет времени просить и уговаривать, я приказываю.
      Только пантократорское воспитание удержало Брюса от плевка на пол, а Мари тем временем была уже на лестнице. Ему пришлось бежать, чтобы догнать ее и хотя бы маску заставить надеть. Снаружи все еще бухало, но реже, и двигатели взвизгивали высоко и пронзительно, уходя в ультразвук, от которого болели зубы.
      — Где эта штука? Мы сможем туда пройти?
      — В лаборатории белкового синтеза. На второй вопрос — а я откуда знаю? Должны!
      Поднявшись на первый подземный ярус, они оказались в удушающем жару и в полной темноте. Попытались пройти несколько шагов в направлении центра, но отказались от этой мысли, упершись в задраенную переборку. Маски еще кое-как спасали их от дыма, но за переборкой ревело голодное пламя. Дольше находиться тут можно было только в спецкостюмах. А где их сейчас найдешь?
      — Они нанесли удар по генераторам административного блока, — сказала Мари. — Насквозь мы не пройдем, но можем пробежать поверху. Лаборатории в боковом крыле могли и уцелеть.
      — На наружном ярусе? — не поверил Брюс. — Да там месиво! Гнутая арматура и груды пластикроша!
       —Значит, будем в этом месиве копаться. Вытащи меня наружу и можешь быть свободен.
      Наружу — это хорошо. Ядовитый дым выгоняет нас из нор… и вот тут-то по нам стреляют. Черные мечущиеся тени на фоне пожара — замечательная мишень для охотника, которому не нужно разбирать своих и чужих. Падай, как ястреб на зайца. Развлекайся.
      Они с Мари и бежали, как зайцы, спотыкаясь на изрытой воронками площадке, где еще так недавно плясали рил в честь Годовщины Высадки. Комплекс перестал существовать, корпуса местами горели, местами были темны, а в воздухе все еще шел бой. Рассудив, что свои вряд ли будут пикировать с неба на бегущих людей, Брюс ориентировался исключительно на звук. Когда тот нарастал, он хватал Мари и швырял ее наземь, под прикрытие какой-нибудь кучи или в воронку — лишь бы в тень погуще. Невыносимо, немыслимо наваливался на спину рев, будто каток вминал их обоих в горячую землю, и выхлоп облизывал им затылки, на которых — он чувствовал! — скручивались опаленные волосы, а сверху сыпался пепел, как снег. Брюс очень сильно подозревал, что все это — совсем не то, что рекомендует ОБЖ в подобной ситуации.
      ОБЖ вообще рекомендует не ходить там, где стреляют. Когда-то я очень не уважал ОБЖ.
      — Это военная авиация, — сказал Брюс, отплевываясь от песка и травы. — Мощность движков, пулеметы, ракеты… Гражданскую так не переоборудуешь. Нашим в небе не сдюжить.
      Он пожалел о том, что сказал: Мари встала столбом и уставилась в ночное небо, где проносились стремительные легкокрылые тени. Если кто и помещает тем играючи расстреливать нас, так это отец с его эскадрильей. Наспех оборудованная пулеметами сельхозтехника, конечно, не сыграет с военными на равных, но по крайней мере отвлечет тех на себя, позволив нам укрыться в кустах и скалах.
      Назгулов бы сюда! Они бы показали этим, кто в небе хозяин, кто хищник, а кто объедки подбирает.
      — Мы можем пройти через больничный блок! — осенило ее. — Его первый подземный ярус соединен переходом с научным. Ну же…
      — Сколько весит эта твоя штука?
      Я хотел спросить — а она вообще цела? В это трудно поверить, входя в искореженные двери, ступая по битому стеклу… Окна-иллюминаторы выбиты, на стенах пляска диких теней. Горит яблоневый сад. Горит все, что может гореть. И все, что не может — тоже. Это зажигательные ракеты.
      Брюс невольно вздрагивает и прижимается к стене: это какая-то клонированная птица бьется в разбитой опрокинутой клетке. Большая! Что она тут делает?
      Ну да, больничный блок всегда был самым пустым: максимум, тут ставили прививки, ну и еще проводили регулярный медосмотр. Немудрено, что лаборатория белкового синтеза потихоньку захватывала тут производственные площади. Ученая дама Монти сказала бы, что это две ветви от одного корня. Ученой даме Монти никто не возражал. Себе дороже.
      Кто же ее убил? Почему СБ удовлетворилась, посадив' под замок Мари Люссак?
      Своевременные мысли, ничего не скажешь. Между прочим, почему в распоряжение горнодобывающей корпорации придана эскадрилья военной авиации? И где Морган?
      Брюс нагнулся, чтобы освободить птицу, заодно выпустил и кроликов из длинной клетки вдоль стены. Ушастые безошибочно сориентировались по движению воздуха и вскоре уже вовсю скакали через поляну в заросли.
      Только сейчас начинаю понимать всю значимость замысла… все величие идеи терраформации и вообще всего, что человеческая рука сделала для Авалона. Кустов, кустов надо было сажать побольше!
      — Сюда! — Мари заторопилась вниз по железной лестнице, обгоняя луч фонарика. Брюс пристыдил себя и ускорил шаг: сломает ногу, мне же ее тащить. Однако Мари двигалась уверенно, как намагниченная, и ему пришлось напомнить себе, что она каждый день тут ходит. Прошла бы и с завязанными глазами: похоже, опять впала в блаженное состояние, когда настолько знаешь, что должен делать, что никакие мысли уже не мешают. Неужто в самом деле клон? Впрочем, это уже папины проблемы. Кажется, они друг дружке ровня.
      Стоп. Дальше хода нет. Мари уперлась в прозрачную стену: путь перекрывали двери из матового пластика, помеченные большим красным крестом, и двери эти были закрыты. Мари поспешно набрала код, но он не сработал. Повторила попытку — снова ничего. Ну естественно, генератора-то нет, и аварийная система тоже глюкнулась. Теперь пройти в двери можно, только взорвав их. Брюс погасил фонарик и увидел, что прямоугольник двери сереет светом.
      — Сейчас я поищу каталку, — сообразил он. — Положим на нее что-нибудь и протараним. Пластик же, не пласталь.
      Ага, сам лягу — головой вперед, сгожусь хоть на что-то. Ему неожиданно стало весело.
      — Нет времени.
      Мари огляделась. В каждом отсеке возле двери полагается пожарный шкаф, и тот не заперт. Нажми красную кнопку с буквой «А», прозрачная панель выпадет сама, бери, что хочешь, только учти, что воды нет — насосы тоже электрические. Были.
      Мари ударила по кнопке: правильно, со знанием дела — основанием ладони. Она схватилась за топор, и Брюс непроизвольно вздрогнул. Тяжелый треугольный клин на длинной, с пол-Мари, ручке. Попыталась его поднять и занести, но равновесия не удержала: ее повело в сторону и назад. Пришлось уронить его и на него же опереться, чтобы не упасть.
      «Дай, я» и «помоги мне» прозвучали одновременно. Жестом указав, куда ей встать, чтобы не мешаться, Брюс двумя ударами разнес дверь вдребезги. Пригодился. А что? В этом что-то есть! У некоторых вон мускулов ровно столько, чтобы кнопку нажать.
      Еще не все осколки осыпались, а Мари уже кинулась вперед. Брюс замешкался посмотреть на датчик маски. Минут на двадцать кислорода еще есть. Слишком много бегаем, учащенно дышим.
      — Топор захвати! Да я и сам догадался.
      Здесь, в переходе меньше дыма, чем где бы то ни было. Мари потерялась где-то впереди, а потом появилась снова в луче фонарика, интерферирующем на пыли.
      — Куда перенесли оборудование из кабинета Монти? Вспоминай, я ж не знаю!
      Брюс тоже не знал, но Тирод говорил, что поступили просто: с наземного яруса все переместили в подземный, и заново почти ничего не подключали. Мера безопасности, не больше, уступка паранойе: напряженная ситуация разрешится, все вернется на круги своя, а пока — каникулы! Время бояться, смотреть в небо и ждать.
      Дождались.
      Ладно, расслабься. Есть люди, которые ищут виноватых. А есть те, кого зовут, когда больше некого, кто ликвидирует последствия. Мы, Эстергази, традиционно из вторых.
      — Скажешь ты наконец, — крикнул он, — что мы ищем?
      Мари вынырнула из проема:
      — Рог, — лаконично ответила она.
      Первый подземный ярус конструктивно копирует надземный, ориентироваться в нем просто — с поправкой на темноту и буханье разрывов где-то там, над головой. Но тут больше дыма.
      — Он был в личном кабинете миз Монти, — сказала Мари. — В большой круглой комнате. Логично было бы предположить, что его перенесли в большую круглую комнату. Кто приглядывал за аппаратурой Монти, когда она была уже мертва, а меня держали под замком?
      — А никто! — осенило Брюса. — Ее ж опечатали, лабораторию. Там произошло убийство, ее осмотрели, сфотографировали и опечатали. Оттуда ничего не выносили. Если Рог был там сразу после убийства…
      — Он был там. Его как раз принесли на зарядку аналитических картриджей. Я сама и заряжала.
      Лестницу на верхний ярус обнаружили по серому, сочащемуся сверху свету: она стояла в нем, как в водопаде. Брюс сделал Мари знак следовать за ним и пошел первым, стараясь ступать тише. Почему вдруг возникла такая необходимость, он не мог сказать. Достигнув верха, он долго стоял, лишь голову приподняв над порогом. Если нас обстреляли с воздуха, это вовсе не значит, что этим дело закончилось. За авиацией и под ее прикрытием идут танки и пехота. Ну… нет, это я заврался, это теория. У нас тут масштабы не те, да и задачи…
      — Есть тут чему взорваться?
      Мари только плечами пожала, и Брюс потихоньку полез наружу.
      На первый взгляд тут не было ничего целого. Поперек площадки рухнула балка — тавровая, как отметил про себя Брюс, а к дыму, от которого никуда не деться, добавилась еще не осевшая пыль.
      Они стояли на площадке, незаметно для самих себя взявшись за руки, и шарили фонариком вокруг, пытаясь сообразить, с чего начать. Здесь была несколько другая картина: горело во многих местах, но помалу. Общие очертания длинного корпуса сохранялись, отсеки можно было отсчитывать по обнажившимся или упавшим балкам. Внутренние переборки либо выгорели, либо искрошились, смешно и нелепо торчали посреди руин герметичные двери-диафрагмы. Они закрылись автоматически, и их пришлось обходить сбоку.
      Светлело. Тени сделались мягче, огонь поблек. С неба, как пепел наших надежд, сыпался редкий снег, а на него оседала копоть. Круглый оконный проем, обращенный к заливу, выглядел как пустая поврежденная глазница. Рухнувшей балкой смяло какой-то ящик, похожий на морозильный шкаф, только серый. Мари в напрочь промокших тапочках без задников все кружила подле него. Брюс оперся на свой нелепый топор, как усталый средневековый воин, и глубоко вздохнул.
      Второй раз в жизни его накрывало мутной волной: существование зла, в которое не веришь в обычной своей ежедневной жизни, которое привычно раскладываешь по векторам интересов, приговаривая, что все, дескать, относительно. Они, кто сделал это, категориями не оперируют, они исполнили приказ и возвращаются на базу, обмениваясь смешками на волне эскадрильи. Мама говорила: они всегда смеются.
      Твоя жизнь и твоя смерть в этом раскладе не учитываются. Тебя все равно что нет. Ребенка, мужчины, женщины, ученого или солдата — без разницы. Кто вас считает? Разве что пострадавшая сторона, да и то потом.
      Мы хотели жизни, а получили смерть.
      Куча пластиковой крошки перед Брюсом исходит ядовитым дымом, полузасыпанный ею продолговатый предмет в мягком черном чехле — это… ну да, холодильники тоже разбиты, а Игнасию Монти оставили в холодильнике до выяснения причин. Это неправильно. Они должны были ее похоронить, в том смысле, что теперь это ее планета.
      Теперь — наша. Мы пролили на ней свою кровь.
      Ыыыыыыыыййййй!
      Этот звук, в доли секунды нарастающий до предела, за которым ты не можешь его выносить и только падаешь лицом вниз, возник и приближался снаружи, а они стояли тут и светили фонариком — дескать, мы здесь!
      Свои не заходят на бреющем. У него, кто бы он ни был, осталась еще торпеда.
      Прежде чем она ударила в стену, Брюс успел одним безумным прыжком достать Мари, сбить ее на землю, в осколки, щебень и снег, накрыть ее собой, а себя — снесенной с петель лабораторной дверью, помеченной темным в сумерках крестом, должно быть красным.
      Огонь прошел поверху, дождь щебня обрушился на их ненадежное укрытие, а следом стрекот выстрелов и звук мотора, ушедшего на горку. Выждав несколько минут, в течение которых Мари не пикнула, Брюс откатился в сторону и попытался приподнять дверь, послужившую им щитом: сперва руками, а потом и ногами, согнув их в коленях и медленно расшатывая ими чертову дверь.
      — Он красный, — сказала вдруг Мари.
      — Что? Кто?
      — Крест. Красный на белом — герб Галахада.
      Брюс смутно помнил, кто такой Галахад. Общая культура — штука, конечно, хорошая, но лично ему казалось, что нет ничего более бесполезного в тот момент, когда ты лежишь под обстрелом, прикрываясь от осколков хрупким матовым пластиком, и левым локтем при этом упираешься в труп.
      Вот именно. Всю дорогу Брюс подсознательно боялся натолкнуться на труп, но сейчас, когда тот словно под укрытие их пустил и тем самым спас, его тонкие и нежные чувства внезапно утратили остроту.
      Это был Ставрос. Брюс узнал его, хотя лицо у того было черным, глаза — белыми, а ног не было вовсе. Никакие символы для Брюса сейчас не существовали. Все было ужасающе конкретно: смерть, утро, сырой холод… плоский ящик в пластиковом кожухе у Став-роса под поясницей.
      — Он тоже понял, когда начался обстрел, что эта штука — самая важная, и кинулся за ней.
      — На, возьми его, — Брюс сунул Мари Рог. — А я его вытащу. Не надо его тут…
      Несмотря на то, что весь он был перепачкан и минуту назад лежал с этим трупом едва ли не в объятиях, Брюсу почему-то отчаянно не хотелось прикасаться к Ставросу и уж тем более нести его на руках, ну или на спине. И дело даже не в том, что тяжело…
      Какой из меня, к черту, Галахад?! Тот нес свой свет как победу, и плоть его расточилась в благодать, а малиновки свили гнездо в шлеме. Или в щите? Не помню. Не суть.
      Скрепя сердце, он перевалил тело на дверь и, ухватившись ободранными руками за край, выволок свою ношу в брешь, проделанную последней ракетой.
      На воле был снег — и проталины. А еще там были люди: пилоты посадили машины прямо на снег, и Брюс никак не мог их сосчитать, только помнил, что это важно — пересчитывать их после боя. Мари — ага, уже в летной куртке! — усадили в кабину Мамонта, отсюда видно было, что она прижимает к груди Рог и ее трясет. Там тепло, в кабине, а здесь так холодно и мокро… И тело Ставроса на двери с крестом, выложенное тут на снегу, — не одно и не первое.
      Он обернулся в самый раз, чтобы увидеть, как с противоположной стороны на поляну выходит Морган и как округляются ее глаза, как будто она шла домой издалека — и не нашла дома.
       —Я даже не представляю, что тебе сказать. Ты знала, что этого делать нельзя.
      Морган, совершенно красная, стоит навытяжку перед Нормом, сидящим на гусенице УССМ. Боевая раскраска на ее лице смазана пригоршней снега набок и вниз. Рассел — в перепачканном и прожженном камуфляже, плечи опущены от усталости. Он был сегодня везде, и для него ничто не кончилось. Мамонты составлены в круг, а в кругу сбились колонисты, оцепеневшие от усталости и большей частью в шоке. Детей распихали по кабинам, чтобы грелись, сами вздрагивают и смотрят в небо. Что помешает темвернуться, кто бы они ни были, эти те?
      Хочется верить, их прогнал наступивший день. Но дни, во-первых, коротки. А во-вторых, днем на свежем снегу нас даже лучше видно. Здравый смысл подсказывает — они вернутся. Вот только примут душ, поедят горячего…
      Прочим бойцам велено отойти и заняться делами, но они трутся возле, старательно востря уши. Брюс мысленно уверяет себя, что не злорадствует, наблюдая за публичной поркой, но… Ох, да какое уж тут злорадство, под одними-то пушками сидючи.
      — Я думала, мы победим, — И ботинком снег ковыряет.
      — А о чем еще ты думала? — Голос у Норма надтреснутый, он наглотался ночью дыма, не успевая менять маски, и переоделся в сухое и теплое только когда обстоятельства позволили, то есть с рассветом, добравшись до базы, где ССО организовало аварийный склад: куртки, комбинезоны с подогревом, ботинки и вершина человеческого гения — шерстяные носки. Толстые, колючие. Нет ничего лучше таких носков на лапу, растертую спиртом до цвета алого мака. Кажется, будто на ней кожи нет, вот только кто бы мог предположить, что это блаженство. Высшее физиологическое наслаждение, второе после кружки дымящегося кофе. И временная эмоциональная глухота. Больше пока ничего не надо. Как славно быть живым.
      Вопрос задан, надобно отвечать.
      — Это был приказ, а я солдат, и мое дело — исполнять.
      — Этот приказ я обсуждал в твоем присутствии.
      — Ну, — Морган смотрит на него исподлобья, — не все могут так вот… сперва обсуждать, а после отказаться.
      — Особенно если не хочется отказываться, так? Морган еще ниже опускает буйну голову. Голова нужна солдату не для того, чтобы оспорить приказ, а для того, чтобы исполнить его максимально эффективным образом. Аксиома.
      От доблести Гавейна у короля были одни беды.
      — Они сказали, что… ну, в общем…
      — Что я получаю зарплату по пантократорской ведомости? Это похоже на правду. Ты же сама с Пантократора, Братислава. Они растили тебя с первой твоей минуты.
      — Ну с Пантократора. Вы же знаете, как осточертела мне эта воскресная школа! Командир…
      — Что?
      — Они бы все равно налетели.
      Норм вздыхает:
      — Не вопрос. Идиотизм — штука симметричная. Что с тобой делать, Братислава? Предложения есть?
      Предложений у Морган нет.
      — Если бы это сделал один из эсбэшных братцев, своею рукой бы пристрелил, сочтя за вредительство, — констатирует Норм, с непередаваемой гримасой оглядываясь туда, где сидит со своей чашкой кофе очень смирный Кэссиди. — Наши дипломаты, конечно, будут вопить о налете, но теперь им есть чем рты затыкать. Передашь отделение Ламме, а сама отправишься в Третье, разнорабочей.
      — Бессрочный наряд?
      — Именно.
      — Слушаюсь. Разрешите обратиться, командир, чиф.
      — Ну?
      — Эти птицы должны где-то гнездиться. Выследить их, а потом… — Она схлопывает ладони, так что вздрагивают все, кто это слышат. — Сейчас, как никогда нужен будет каждый, кто умеет стрелять.
      — Понадобишься, — ласково говорит Норм, — позову. Вольно. Дай мне сюда Мари Люс… Эстергази.
      Мари выбирается из кабины, опираясь на руку своего рыцаря. Рубен возле нее, будто так и надо. Если кому хочется, может взирать на них с осуждением, а у Брюса на это сил уже нет. На плечах у нее его куртка, беззащитные бледные ноги всунуты в мокрые тапочки, но — в носках. Мы все сейчас нелепы, артисты погорелого театра.