300 лет спустя (№3) - Слово дворянина

— Да поможет ли? — усомнился Яков. — А ну как просто так подарки заберет? Как нам после за них отчет держать?

— Нет, просто так не заберет, — заверил его князь. — Я по положению своему к шаху вхож, могу, ежели что, и пожаловаться на обман, да опись вещиц сих, что у евнуха после сыщут, представить. Нас-то с позором вышлют, да только что нам с позора того — он нам шкуры не попортит, а мздоимца шах на кол посадит! Нет — уж коли взял, под дело взял. Помяни мое слово, недели не пройдет, как он скажется. И либо поможет, либо подарки нам возвернет!..

И ведь верно — так и случилось!..

Глава XIX

Курган Мишель-Герхард фон Штольц не срыл — не дали. Но лопатой ему потрудиться пришлось изрядно! На даче у академика Анохина-Зентовича, где он собственноручно перекидал пятнадцать кубов навоза на окрестные поля и огороды.

Впрочем, он всегда тяготел к простому деревенскому быту, в глубине души завидуя идиллической жизни селян и поселянок, кои растят хлеба и доят буренок средь милых сердцу пейзажей среднерусской полосы. Есть во всем этом некое здоровое начало...

Хотя навоз в эту идиллическую картинку вписывался не вполне — навоз был тяжел и пах навозом, а вовсе даже не лютиками-васильками.

Мишель-Герхард фон Штольц цеплял его на вилы и, пыхтя, тащил по тропке меж грядок на картофельное поле.

— Что ж вы, молодой человек, столь нерасторопны, — погонял его академик. — Я в ваши годы, на раскопках, покуда добирался до культурных слоев, не знал устали, трудясь подобно экскаватору.

Академик и теперь работал, как роторная копательная машина, носясь по огороду с тяпкой и добывая из черноземных слоев корневища бескультурных растений.

— И все ж хорошо на природе! — вздыхал академик, вытирая пот со лба и мечтательно оглядываясь по сторонам.

— Ага-ага! — соглашался Мишель-Герхард фон Штольц, принужденно улыбаясь, и, заплетаясь ногами, тащил свою порцию навоза на нивы будущих рекордных урожаев... Он, конечно, всегда имел склонность к простому деревенскому быту, но, оказывается, в несколько ином, идиллически-созерцательном варианте.

Уф-ф!.. Когда же это кончится-то? Это самое!..

Но лишь на крыльцо, в белом ситцевом сарафане, платке и переднике, выбегала Светлана и, прикрыв глаза ладошкой от солнца, замирала, озирая окрестный пейзаж, — вся такая тонкая и легкая, Мишель взбадривался, и навоз переставал давить ему на мозоли на руках и на психику, и он начинал таскать его с особым изяществом, с каким носил клюшки для гольфа на лужайке пред Виндзорским замком...

Вот и теперь она вышла.

И, смеясь, крикнула:

— Ну что, работнички, утомились, поди? Ступайте-ка полдничать.

Михаил Львович с видимым сожалением оставил свою тяпку.

Мишель-Герхард фон Штольц с великим энтузиазмом забросил куда подальше свои вилы.

Сели за стол.

Академик с аппетитом хрупал чеснок, редиску и прочие разные корнеплоды, выросшие на его участке, рассказывая про то, что и как ели древние скифы и прочие дикие народы. Мишель слушал его, то и дело обнюхивая свои натруженные руки.

— Сюда бы еще машины три навоза привезти да раскидать! — мечтательно вздыхал академик.

— А вот японцы, говорят, успешно осваивают искусственные почвы, — робко напоминал Мишель.

— Искусственные!.. Все теперь искусственное! — возмущался академик. — И вкус искусственный... А когда навозца, да пожирней, то аромат у продукта иной! Вот, к примеру, древние персы, которые придумали поливное орошение...

Древние персы интересовали Мишеля-Герхарда фон Штольца мало — меньше, чем внучка академика. Та сидела, восхищенно глядя на деда, кивая при каждом его слове, и глаза ее, и без того большие и бездонные, удивленно круглились.

— Вам что, неинтересно? — вдруг спросил у Мишеля академик.

— Что? — не понял Мишель.

— Про систему орошения у древних персиян?

— Ну что вы! — возмутился Мишель-Герхард фон Штольц. — Как раз наоборот! Всегда мечтал узнать побольше о секретах древней ирригации!..

И, поймав на себе благодарный взгляд Светланы, Мишель стал внимательно слушать...

Когда они отполдничали и обсудили особенности ирригации в Древней Персии, Китае, Индии и Междуречье, Мишель спросил Светлану:

— А почему там, в архиве, вы с дедом были на «вы»?

— И не только там, а еще в институте, где я учусь. Это здесь он мне дед, а там — завкафедрой и заслуженный академик! И двойки ставит, как неродной... — печально вздохнула Светлана. Да тут же спохватилась. — Он ведь действительно ведущий специалист по скифскому золоту. И не только скифскому, но еще персидскому и индийскому. Он одно время даже в Гохране работал!

В Гохране?

— Отчего же ушел? — удивился Мишель, думая о своем.

— Не он ушел — его ушли.

И вдруг, встрепенувшись, Светлана сказала.

— Ой!.. Я ведь, как вы просили, запросы по ренте-рее в другие архивы послала — Минкульта, МВД, Исторический, а теперь ответы пришли!

— И вы молчали?! — ахнул Мишель-Герхард фон Штольц.

— Но ведь вы заняты были! — удивилась Светлана. Чем занят?! Ах, нуда, верно — навозом!..

— И что они пишут?

— Не знаю, — пожала плечами Светлана. — Я почту не вскрывала, но, судя по величине конвертов, там может быть что-то интересное.

Может!..

Мишель-Герхард фон Штольц, торопясь, схватил назначенную ему корреспонденцию и разорвал первый конверт.

Разорвал, вытащил да стал читать...

А как прочитал, сказал с чувством:

— Вы, Светлана Анатольевна, просто мой ангел-хранитель!

И тут же подумал: а ведь верно, так и есть — хранитель, потому как архивариус, хранящий документы. И уж точно — ангел: и обликом своим, и характером тоже. Ангел-хранитель!

Ай да ангел, ай да хранитель!..

Глава XX

Во внутренней тюрьме Чека было невозможно холодно, хоть на дворе стояло лето. Мишеля в его старом сюртуке чуть не до костей пробирало, да и Валериан Христофорович поежился. Сперва они долго торчали во внутреннем дворе, куда солнце и тепло с улицы, казалось, не проникали вовсе, потом маялись в коридорчике подле караулки.

Наконец их окликнули.

— Вы, что ли, с милиции?

— Мы, — встрепенулся Валериан Христофорович. Хотя из милиции был только он.

— А ну — мандат покажь!

Мандат был простой настуканной на «Ундервуде» бумажкой, скрепленной синей печатью, которую легко, в пять минут, мог нарисовать любой гравер. Но он совершенно удовлетворил проверяющего.

— Ступайте за мной.

Он довел их до камеры, где окно было забрано толстой решеткой.

— Ждите здеся! — приказал он.

После чего захлопнул и задвинул на засов дверь. Отчего стало сразу как-то неуютно. А ну как их отсюда боле не выпустят?..

Но скоро дверь отворилась.

Молоденький красноармеец толкнул внутрь арестанта.

— Вы тока поосторожней с ним, — предупредил он. — Ежели что, крикните в коридор, я туточки буду!

Арестант хмуро стоял подле двери, заложив руки за спину, изредка сплевывая сквозь зубы на пол и всячески выражая присутствующим свое презрение.

— Чего стоишь?.. Проходи, гостем будешь, — миролюбиво сказал Валериан Христофорович.

Арестант сделал несколько, вразвалочку, шагов и, небрежно развалясь, сел на стул.

Он вел себя так, как при царском режиме, хоть ни царя, ни жандармов давно уж не было.

Первый вопрос арестанта огорошил.

— А ты чего это, мил человек, так вырядился? — хмыкнул Валериан Христофорович. — Чай «деловым» так ходить не пристало!

И верно, фартовый был одет не как раньше, бьи одет по последней моде — в черную кожаную тужурку и такие же порты.

— Где взял одежу-то? — поинтересовался старый сыщик, — переходя на более привычный арестанту тон.

— Иде взял — там нету! — зло ответил фартовый.

— А хошь, я счас скажу, где ты их добыл, — вдруг предложил Валериан Христофорович.

Да подойдя ближе и обойдя арестанта со всех сторон, ткнул пальцем того в спину — туда, где куртка была разрезана и грубо зашита поверх разреза суровыми нитками.

— А ежели подклад теперь поглядеть, то будут на нем пятна! — убежденно сказал Валериан Христофорович. — Будут?..

— Чего пятна? Какие такие пятна?! — забеспокоился арестант.

— Бурые! — ответил сыщик. — Отсель и кожанка твоя! Ты ее с человека снял, коего до того ножом под лопатку ткнул. Да ловко как, — указал Валериан Христофорович на заштопаную прорезь, — в самое сердце. Ударил в спину, убил да раздел. Подклад-то застирал, а дыру нитками зашил! Да только лучше было бы тебе трех купчиков зарезать, чем этого одного...

И Валериан Христофорович многозначительно глянул на Мишеля. И даже зачем-то толкнул его в бок.

— Ты пойми, дурья твоя башка, ныне в кожанках только большие начальники ходят. Такого ты и зарезал! Да к тому ж — приятеля моего.

И вновь, да пребольно, пхнул Мишеля в бок.

— Ну да, — с неохотой подтвердил тот.

— Не резал я никого, — заорал фартовый, сообразив, куда дело гнется. — На толкучке, на Сухаревке, одежку купил, у мужика одного, рыжего!

— А звать того как?

— Не помню!

— Ну да? — не поверил Валериан Христофорович. — А ножичек-то, что при тебе нашли, чего в Яузу не бросил?

И ведь угадал!

— Чего его бросать, коли он ишо справный? — удивился арестант. И, поняв, что сболтнул лишнего, быстро заговорил. — А чего нож-то — чего? Я им тока хлеб один резал!..

— Хлеб? А отчего тогда на нем кровь? — быстро, не давая фартовому опомниться, спросил Валериан Христофорович.

— А вот врешь — не могет на нем крови быть, коли я его мыл! — крикнул простодушный арестант.

Ах, мыл, значица!

— А про экспертизу слыхал? — уже расслабленно спросил сыщик.

— Ну? — неуверенно кивнул арестант.

— Про то, что ежели твой нож помазать особыми химикалиями, то как его ни мой, хоть даже с мылом, все одно на нем кровь выступит! И ежели ее под микроскоп сунуть, да поглядеть, да с кровью убиенного сравнить, то сразу можно сказать, что кровь это его!

Мишель удивленно вытаращился на старого сыщика-с каких это пор кровь стала навроде отпечатка пальца? Что это за новые веяния?!

— Вот и выходит, что ты это товарища нашего порешил, за что тебе следует стенка! — и Валериан Христофорович стал шарить в кармане рукой, будто револьвер вынимая.

— Чего это, чего?! — отскочил к стене арестант, тревожно бегая по сторонам глазами. — Напраслина то! Никого я не убивал!

— Еще как убил! — не поверил Валериан Христофорович. — Очень важного начальника и его вон брательника. Родного! — указал пальцем на Мишеля, отчего того и вовсе оторопь взяла.

Какой брательник?! Какая кровь?!

— А коли убил, так держи ответ! — сурово подвел итог старый сыщик. И вновь стал шерудить рукой в пустом кармане.

— Э-эй! Нету такого закона, чтобы сразу стрелять! — заверещал фартовый. — Меня не за то взяли, меня за цацки взяли!

— За какие? — сделал вид, будто бы заинтересовался Валериан Христофорович. И, остановив жестом Мишеля, который и без того смирно стоял в сторонке, сказал, в точности копируя новый советский тон: — А ну, погодь в него палить, товарищ, может, он еще принесет пользу нашей с тобой революции!

Будто Мишель собирался! Да у него и оружия-то при себе не было!

— Пущай-ка он сперва скажет про цацки, что при нем были! Не иначе как товарища Петерсона они, коего сей злодей прибил, да ограбил!

Какого еще Петерсона?

— Никого я не грабил! — заорал благим матом арестант. — Я их у этих... у антихристов на спирт выменял.

— У кого? — не понял сыщик.

— У антихристов! — убежденно повторил фартовый.

— У анархистов, что ли? — вдруг сообразил Мишель.

— Ну... У них самых, — обрадованно кивнул арестант.

— Много было спирта-то? — поинтересовался Валериан Христофорович.

— Почитай, десять бочек! — ответил арестант.

— И что, и указать на тех, у кого цацки взял, сможешь?

Арестант насупился и замолчал.

— Ну как знаешь... — развел руками Валериан Христофорович. — Я думал, ты покуда поживешь еще, как полезный советской власти, да к тому ж раскаявшийся индивид, даты, видать, того не желаешь! — и обернулся к Мишелю. — Поступай с ним, товарищ Фирфанцев, как тебе твоя пролетарская совесть подсказывает. Он твоего брата родного порешил да кожанку с него снял и товарища нашего Петерсона, по всему выходит, тоже он прибил, за что следует ему беспременно экзекуцию учинить!

Мишель хотел что-то возразить, подавшись было к арестанту, отчего даже руку к тому протянул — да только тот, испугавшись его жеста пуще смерти, полез на стену, вереща:

— Не надо-ть! Не убивал я! Как же так-то?!

— А как ты — так и тебя! — убежденно ответил ему Валериан Христофорович, сам того не зная, повторяя выведенную революцией формулу. — Коли бы ты указал, у кого цацки брал, мы бы тебя еще помиловали. А так — нет!

— Скажу я, скажу! — упал на колени испуганный арестант. — У антихристов я их брал, что во дворце князя Габаридзе. Им я спирт привез — кого хошь спросите!

— А кто тебе за спирт платил? Имена назвать сможешь?

— Смогу — Сашка-матрос там был и еще какой-то Макар. Они мне цацки и дали. А боле я там никого не знаю!..

Вот и следок!.. Выходит, это анархисты конфискованными у Федьки Сыча драгоценностями торговали? И средь них тем, памятным, с вмятиной пулевой, колье! Занятно!..

И хошь узнали они, чего хотели, а все же на душе у Мишеля прегадко было! Как из камеры вышли, он не выдержал, сказал-таки:

— Не хорошо так-то!

— Как? — не понял Валериан Христофорович.

— Да вот так, чтобы смертью пугать и через то показаний добиваться!

— А что вы мне прикажете делать, милостивый государь?! — вспылил вдруг старый сыщик. — Ране у меня дознаватели были, осведомители, свидетели из обывателей добропорядочных, лаборатория криминалистическая, а ныне — ничего такого нет! Как мне дела раскрывать? Ежели бы я по одному только закону действовал, то ничего бы ныне не узнал! А так — узнал! Да и не агнец он — ведь убил да кожанку с мертвеца снял — разве непонятно?

— Все равно! — твердо сказал Мишель, демонстративно замолчав.

— Да бросьте вы, голубчик, ей-богу! — совершенно расстроился Валериан Христофорович. — Ну попугал малость!.. Я же понарошку! Шутейно! Да разве непонятно — кто ж его без следствия, без суда, да без присяжных приговорить может? Это, простите, нонсенс какой-то! Ладно он, по темноте своей, мне поверил, но вы-то почему все так близко к сердцу приняли?..

Эх, Валериан Христофорович!..

Да потому и принял, что, сам того не ведая, угадал старый сыщик самую суть революционной «законности» — что так оно и есть! И та комедия, что он пред арестованным ломал, не комедия вовсе — а истина, коей Мишель свидетелем был, потому как сам лично в подвалах Чека видел, как людей по подозрению только, по наговору одному, в распыл пускают! Как его самого чуть не пустили! Валериан Христофорович, тот под расстрелом покуда не бывал, а он — был! Отчего на него тем прошлым страхом и отчаянием дыхнуло! И не старого сыщика фартовый испугался, а Чека, вернее, славы ее!

Как во внутренний двор выходили, Мишель не утерпел — спросил сопровождающего, что с арестантом, с каким они нынче встречались, будет.

— А что будет? — удивился тот. — Как со всеми было — так и с ним! Как про все расскажет, так сведем его вниз, в подвал, да стрельнем. Завтра али послезавтра...

Валериан Христофорович замер.

— Позвольте?.. А как же присяжные, адвокаты? — спросил он. — Суд, наконец?

Слышал он про расстрелы и в газетах читал, но не думал, что это все так и есть, и так все просто, быстро и буднично.

— Суд? А это и есть суд, — спокойно ответил сопровождающий. — Наш, пролетарский!

Тут уж Валериан Христофорович замолчал. Да надолго!

И Мишель тоже!

И хоть молчали оба, а думали об одном — не дай им бог попасть сюда, да уж не гостями, а преступниками!

Валериану Христофоровичу — впервые.

А Мишелю — сызнова!

Не дай-то бог!!

Глава XXI

Длинны коридоры дворцовые да сумрачны. И никого-то в них нет, ни единой живой души! Только спереди и сзади молчаливые стражники идут, в шароварах, по пояс голые, в руках кривые сабли держа да в темноте белками глаз страшно сверкая. С Яковом не говорят, лишь дорогу ему указуют, то вправо, то влево поворачивая, по каменным ступенькам куда-то вниз все глубже и глубже спускаясь. Яков давно уж поворотам счет потерял — коли обратно не поведут, так сам и не выйдет никогда!

Бух...

Бух...

Бух!..

Гулко стучат, отскакивая эхом от низких сводов, шаги. Чем дале они идут, тем больше его жуть берет! Уж прохладно стало, а под ногами сыростью и мышами пахнет. Как видно, в подземелья они спустились, те, что под дворцом находятся. Неужто там сокровищница?

Али нет ее вовсе? Али не туда его ведут, а в секретные казематы, где запрут в каменный мешок, приковав цепями к стене, или набросятся, повалят, да перережут ему, будто барану, глотку, да бросят помирать... Кто его здесь найдет?

Бух...

Бух...

Бух!..

Чадно горят факелы, что стражники несут, по стенам каменным тени прыгают — причудливые, а то — страшные, будто кто из земли руки вздымает, дабы идущих за одежды схватить да в темноту уволочь...

Идет Яков, по сторонам глядит, а у самого ноги немеют и мурашки по спине бегают!

Князь Григорий Алексеевич Голицын сюда не пошел, хоть звали его, — поостерегся, видно. А может, и верно!

Бух...

Бух...

Бух!..

Встали вдруг!

Стражники в сторонку отошли, а на их место другие заступили, такие же черные и страшные. Дальше Якова уж они повели, да вновь по каким-то коридорам петляя, будто по лабиринту идя.

Да, видно, так оно и есть! Ведь говорили им, будто в сокровищницу шахскую иначе как через лабиринт не попасть и что в лабиринте том, что рабы строили, а после все убиты были, сто ходов и всяк колодцем бездонным кончается, который вдруг под ногами разверзается, как ты на плиту каменную встанешь. А на дне колодца того колья заостренные или гады ядовитые...

Бух...

Бух...

Бух!..

Идут спереди и позади стражники-персы. Может, те самые, про которых на базарах шепотом судачат, что они всю жизнь при сокровищах пребывают, наверх вовсе не показываясь и света белого не зная, отчего видят во тьме, будто кошки! А коли выводят их, так не иначе как в мешках, на головы надетых, дабы им всей дороги, что к сокровищам ведет, не узнать. Равно как те, что до них были, лишь половину ее знают! А сговориться им нет никакой возможности, так как шах приказал всем им языки вырезать!

И хошь, наверное, все это враки, а все равно жуть берет!

Бух...

Бух...

Бух!..

Стучат, отражаются многоголосым, пропадающим во тьме коридоров эхом шаги!

Вот дверь какая-то... Стражник, тот, что впереди шел, пред ней встал да за ручку потянул. А как дверь распахнулась, в сторону шагнул, Якова вперед пропуская.

Тот вошел.

Впереди зала была с высокими каменными сводами, по стенам лампы масляные горят, отчего бараньим жиром и копотью пахнет, под лампами стражники стоят недвижимо, будто изваяния, и у каждого в руке сабля сверкает.

Замер Яков на пороге. Да краем глаза заметил, как к нему навстречу кто-то кинулся. Отчего испугался и, хоть не желал того, шаг назад ступил... Только некуда ему было идти, потому как дверь, в какую он только что зашел, уж заперта была, и те персы, что его сюда вели, за ней остались!

Зажмурился Яков, худшего ожидая...

Но то не злодей с кинжалом к нему бросился, а персиянин в халате и чалме, что, не дойдя шаг, поклонился почтительно, руки к груди прижав, да за собой позвал, пальцем поманив.

Делать нечего — пошел Яков.

В сводах каменных дверца тайная была, куда они и ступили. А за дверцей еще одна зала, в коей по стенам сундуки стояли, и на каждом замок висел.

Персиянин в чалме к одному подошел да, огромную связку ключей из-под халата вынув, ключ сыскал и замок отомкнул, крышку наверх откинув.

Охнул Яков да вновь зажмурился!.. Но не от страха уж, а от блеска, в очи ударившего! Сундук золота и каменьев самоцветных полон был, и всяк новый камень другого краше!

А персиянин уж другой сундук отпирает да крышку откидывает! И тот тоже полон злата да самоцветов!

Сколь же их там уместилось, коли сундуки-то в три локтя высотой, в три шириной, да, пожалуй, шесть в длину будет? Али там не все только камни, али поплоше что на дне имеется? Но даже коли так! Не видал Яков таких богатств!

Иные сундуки, что подале стояли, персиянин отмыкать не стал, жестом Якову на самоцветы и золото указав — мол, смотри, выбирай, чего душе угодно! Сам в сторонку встал, глаз с него не спуская.

Стоит Яков над сундуком, смотрит — ни шелохнуться, ни взора отвесть не может! Персиянин ему улыбается, на сундук указывает и ладонью вперед тычет, будто гребет чего!

Склонился Яков да ладони, вместе сложив, в камни самоцветные сунул!

Зашуршали они, подались, расступились, пальцы его пропуская. Холодны камни, но уж как красивы! Всеми-то цветами радуги переливаются!

Поднял Яков руки к глазам...

Алмазы, рубины, сапфиры, жемчуга, что на нить нанизанные, гирляндами повисли... А есть и вовсе камни незнакомые, о коих на Руси никто не слыхивал!

Велика горсть, а каменьев туда не так уж много вместилось. Столь крупны они!

Чудо-то какое!..

Стал Яков камни перебирать да те, что понравились, в сторонку складывать.

Возьмет алмаз, на руке взвесит, пред глазами повертит, на свет поглядит, прозрачность оценивая, и либо назад в сундук бросит, либо на особое, что пред ним персиянин поставил, серебряное блюдо положит.

Растет, множится на блюде горка камней самоцветных! Уж через края пересыпается, а Яков все остановиться не может, все новые камни из сундука берет, с самого дна их выгребая. Сунет руку, нащупает, вытянет, посмотрит, да осторожно так, дабы другие не ссыпать, на гору сверху кладет. Иной камень положит, а после вынимает, дабы на его место другой, побольше да покрасивей водрузить. Положит, да пальцем придержит, чтоб тот не скатился!

А все потому, что всемилостивейший шах Надир Кули Хан позволил набрать лишь один поднос камней самоцветных лишь столько, сколь их туда поместиться сможет. Вот и мудрит Яков, каменья то так, то сяк перекладывая, дабы побольше их набрать.

Да только весь сундук на одно блюдо, как ни старайся, не уместить!

Как остановился Яков — персиянин все самоцветы перечел, да в мешок из простого холста сбросил, что-то на свитке длинном гусиным пером заточенным написав.

Взял Яков мешок да пошел!

То-то государыня-императрица Елизавета Петровна и батюшка его рады будут, как увидят, что он им привез!..

Как за дверь сокровищницы шагнул, его стражники встретили, что не показались ему уж такими страшными, как прежде, хоть были они те же самые! Может, потому, что путь его в обратную сторону был!

Вновь закружились они по коридорам и переходам, проходя мимо черных дыр, из коих землей сырой да смрадом в ноздри шибало. Но уж не боялся их Яков!

А как до условленного места дошли да охрана его переменилась, он и вовсе духом воспрял — совсем чуть-чуть идти осталось-то. Скоро выйдет он на свет божий, где ждет его князь Григорий Алексеевич Голицын, а как выйдет — так сразу раскроет мешок, дабы похвастать, камни самоцветные ему показав, кои матушке-государыне Елизавете Петровне назначены!

Бух...

Бух...

Бух!..

Да уж не угрожающе, а почти весело стучат шаги, приближая Якова к свету...

Да только, видно, слишком рано Яков обрадовался...

Как впереди уже засветлело да дышать вольней стало, вдруг провожатые его встали.

А как встали — так пропали куда-то!

Оглянулся Яков — глядь, а подле него и нет никого! Один он стоит одинешенек посреди темноты — подевались стражники куда-то! Может, он случайно, сам того не заметив, в ход какой боковой ступил?

Что ж делать-то теперь — искать их, кричать али дале самому идти?..

Не решил Яков — не успел!

Подумал уж кричать и рот было раскрыл, да только тут что-то подле него зашуршало, да где-то скрипнуло, и из тьмы, из потайной, кою он и не приметил даже, дверцы вдруг протянулась к нему чья-то громадная рука да, схватив цепко за одежду, к себе дернула, так что он на ногах не устоял! А другая рука, ловко лицо его обхватив, рот ему запечатала, так что ни крикнуть, ни даже вздохнуть невозможно!

Упал Яков, повалился куда-то в непроглядную черную тьму. И лишь одно успел — подумать, что вот и смертушка его пришла, в казематах персиянских настигнув!..

Уж не увидит государыня-императрица каменьев самоцветных, а он света белого!.. Видать, не судьба!..

Глава XXII

Документ был описью вещей, изъятых московской милицией у «уголовного, контрреволюционного и прочего антисоциального элемента» в облавах на Хитровке, Сухаревке, «в притонах, малинах и иных злачных местах».

Ну хорошо — а при чем здесь рентерея?..

А при том, что: «вышеперечисленные вещи были переданы на ответственное хранение в Чрезкомэкспорт».

Кажется, так тогда называлась рентерея?

Тогда все верно, тогда документ пришел по адресу!.. Опись была внушительной, но Мишель-Герхард фон Штольц ее добросовестно просмотрел, дабы пополнить свой список, по которому намеревался разыскивать пропавшие ценности.

Под номером один шла: «Брошь платиновая в форме креста...» Под номером два: «Портсигар золотой с буквами на крышке весом два фунта...»

А вот под номером три!..

На номере три Мишель-Герхард фон Штольц споткнулся!

Под номером три значилось:

«Колье, али подвеска в виде фигуры с восемью концами да четырьмя камнями-алмазами с краев и еще одним большим посередке...»

Стоп!.. Но, если судить по описанию, то это колье очень похоже на другое колье — на то самое — на изделие номер тридцать шесть тысяч пятьсот семнадцать по каталогу Гохрана!

На его колье!

Или нет?

Мишель-Герхард фон Штольц перечел написанное, обратив внимание на небольшую звездочку в тексте. Нашел ссылку и прочел:

«Вмятина на колье, повлекшая частичную порчу сей вещи, не есть результат вредительства, но несчастья, произошедшего от удара в нее пули...»

Коряво, но в целом понятно.

А это еще что?..

«Это» — была короткая приписка — «При сем приложен акт».

Куда ж он приложен-то, когда его нет?!

И все же это была зацепка! Не понятно было лишь, как, уцепившись за нее, остальное потянуть?

— Так это просто, — все объяснила Светлана. — Теперь нужно послать запрос в архив Министерства внутренних дел, чтобы они провели сверку по числам...

И точно!.. Приложенный акт, как водится, был приложен совсем не туда, куда должно было, и хранился не там, где положено! Но он был!

В акте указывался характер повреждения — "царапина меж вторым и третьим камнями, случившаяся по вине уголовного преступного элемента, стрелявшего из нагана в оперработника Фирфанцева, из-за чего тот был тяжело ранен, а на колье образовалась глубокая вмятина, похожая собой на каплю...

И тут же приложен рапорт того самого Фирфанцева. Кого-кого? Фирфанцева?.. Уж не того ли, что разыскивал пропавшие сокровища дома Романовых? Неужели?!

"...Настоящим доношу до Вашего сведения, что означенное колье было изъято на Хитровке, в трактире «Сибирь», при задержании налетчика Федора Кравчука, известного под кличкой Сыч, в руки которого попало от ювелира Густава Фридбаха, убитого Федором Сычом и его сообщниками при ограблении его ювелирной лавки, что на Самотеке. На что указал в своих показаниях подельник Федора Сыча Анисим Прохоров, узнавший колье по описанию, данному перед смертью оперработнику Александру Лыкову смертельно раненным Федором Сычом при попытке покупки у него колье на Сухаревской толкучке...

При задержании Федора Кравчука по кличке Сыч в трактире «Сибирь» им было оказано вооруженное сопротивление, отчего был ранен ножом в живот один из милиционеров, а подручным Федора Сыча по кличке Малец открыта стрельба из револьвера, пуля из которого, попав в колье, оставила на нем глубокую вмятину, рикошетом ранив в грудь оперработника, державшего его в тот момент в руках..."

Да тут же дан карандашный набросок с изображением колье и указанием, куда попала и какой след оставила пуля!

Того самого колье, с вмятиной в том самом месте!

Значит, верно — пуля!..

И, выходит, она Фирфанцева не убила, коли он о том собственноручно пишет! Убить — не убила, но колье попортила!

А как же тогда быть с другим актом, датированным четырьмя месяцами позже? И тоже изъятия, все того же колье с вмятиной, во время облавы, все на той же на Хитровке!..

Ни черта не понять!..

Что же они его все время изымают? Периодически?..

Или это они не первое колье, а то, другое, изымают? Ладно, хоть теперь понятно, откуда взялась вмятина — от пули, что назначалась тому самому Фирфанцеву да угодила не в него, а сперва в колье и, уж соскользнув с него, попала ему в грудь, не убив лишь потому, что утратила убойную силу!

Отсюда — вмятина! На одном колье... Потому что, кроме него, есть другое — точно такое же, и тоже с вмятиной, и тоже меж вторым и третьим камнями, и тоже — каплеообразной! И оба колье — то, что хранится под номером тридцать шесть тысяч пятьсот семнадцать в Гохране, и то, что изъял у преступников Мишель-Герхард фон Штольц, по уверениям экспертов, — подлинники!

И то и другое. Оба!..

Чего быть не может!

И отчего ум за разум заходит!

Как же во всем этом разобраться, когда все так перепутано — два колье, оба с вмятиной, оба подлинники и все они по нескольку раз изымались?!

Или в того Фирфанцева стреляли не раз, а больше, и он каждый раз прикрывался от убийц новым колье? И каждый раз, как на нем образовывалась вмятина, то колье изымали?..

Что за чушь такая?!

Нет, тут, как говорится, разом проблемы не решить. Тут нужно разбираться предметно!

И предмет тот — изделие номер тридцать шесть тысяч пятьсот семнадцать в каталоге Гохрана: колье в форме восьмиконечного многогранника, с четырьмя крупными, по три карата каждый, камнями по краям и одним, на десять каратов, в центре...