Обет молчания (№10) - Мы из Конторы

Остановиться она не могла.

Контакт откладывался на неопределенное время до следующего объявления.

В общем, как говорится, — следите за рекламой.

В прессе.

Ну да ладно — как минимум контактер все видел. А коли видел, значит, предупрежден.

Дверца милицейской машины приоткрылась.

Из нее выглянул мордатый лейтенант.

— Идите сюда! — поманил он пальцем странного, потому что в гипсе, посреди пустой дороги, вдали от всякого жилья, прохожего.

Пришлось подойти, строя невинную физиономию.

— Лейтенант Бандурин, — представился, козырнув, милиционер. — Что вы здесь делаете?

Прохожий растерянно захлопал глазками.

— Я не виноват... Это он остановил, сказал, чтоб все шли до ветру, я пошел, а он не дождался, взял и уехал!

На ходу сочинил «прохожий» похожую на правду легенду.

— Кто он? — строго спросил лейтенант.

— Водитель. Автобуса. Междугородного. Говорит, кому приспичило, ступайте до ветру, а то теперь час не остановлю, хоть лопните совсем. Вот я и пошел...

Пассажир подошел совсем близко. Так близко, что смог заглянуть в машину. В салоне было двое — за рулем лейтенант, позади него, на заднем сиденье, спящий сержант.

Плохо, что двое!

Отвратительно, что двое!..

С одним водителем можно было бы справиться легко. С двумя — вдвое сложнее.

— Главное, сумка там и плащ, а в плаще кошелек с деньгами... Кабы я знал, что уедет, так я бы лучше потерпел, — мел потерянный пассажир. — А теперь чего делать?.. Вот иду на остановку.

— Долго тебе прыгать. На одной-то ноге, — усмехнулся лейтенант, кивая на гипс. — Давно тут стоишь?

— Так минут уж двадцать! — тяжко вздохнул одноногий потерпевший.

— Ладно, садись давай, может, догоним твой автобус, — предложил сердобольный гаишник. — Догоним — с тебя бутылка.

— Так это да, это конечно, это завсегда! Там у меня деньги, в плаще-то. Лишь бы догнать! — обрадовался упустивший автобус пассажир.

Хотя не обрадовался. Потому что никаких денег в оставленном в плаще кошельке не было. Потому что кошелька не было. И плаща... И автобуса...

Лейтенант приглашающе распахнул дверцу.

Потерянный пассажир сел, завозился на сиденье, устраивая загипсованную ногу. А на самом деле осматриваясь.

По всему было похоже, что без драки дело не обойдется. Первым надо вырубить сержанта, что сзади, потому как лейтенант сразу рук от баранки не оторвет — побоится. Потом — лейтенанта, и сразу ключ из замка выдернуть и руль придержать, чтобы с дороги не слететь!..

Ну что — когда?

Теперь — пока нет населенок и дорога пустынна!..

Пассажир расслабился и... собрался для броска подобно сжатой пружине.

Лейтенант повернулся к нему.

— Дальний путь — большие хлопоты, — задумчиво сказал он.

Что-что?.. Дальняя дорога?..

— Очень большие хлопоты! — добавил милиционер.

Это была не просто фраза — это была условная фраза. Придуманная им самим!

Тогда — не понял...

— Чего молчишь? — спросил лейтенант, недовольно глядя на случайного пассажира.

Ну да, конечно!..

Нужно что-то ответить. Вернее, то — что нужно ответить.

И он сказал. Скорее для порядка, чем по необходимости. Потому что и так все было понятно.

Контакт состоялся. Шестнадцатого числа, на площадке, обозначенной цифрой девять, ровно в двадцать два ноль-ноль плюс-минус одна минута!

Контактер был на милицейской машине, в милицейской форме, с лейтенантскими погонами...

А почему бы и нет?.. Форма дает больше возможностей и лучше защищает от случайных неприятностей.

Но почему их двое?..

Пассажир оглянулся.

— А это кто? — спросил он.

Хоть не имел права спрашивать.

— Этого можешь не опасаться, — ответил лейтенант.

Хоть имел полное право не отвечать. Сержант лежал, откинувшись головой на спинку сиденья, безвольно мотая ей в такт движения машины. Не обращать — так не обращать.

— Ну — здравствуй, — сказал куратор.

— Здравствуй, Сергей Юрьевич.

Хоть резидент видел его первый раз в жизни.

И звали его вряд ли Сергей, и отчество его было, конечно, не Юрьевич. Но такова уж специфика их службы — никогда нельзя заранее сказать, с кем ты встретишься в следующий раз, и никогда не узнать, куда делся тот твой прежний куратор, потому что спрашивать об этом и отвечать на этот вопрос не принято.

Но зато можно быть уверенным, что нового куратора будут звать так же, как старого. Что очень удобно и настраивает на доверительный и почти дружеский лад.

Но дружба — дружбой, а службу не забывай!

— Что это? — спросил куратор, кивнув на гипс.

Потому что никакого гипса быть не должно было.

— Ничего страшного — до свадьбы заживет, — попробовал отшутиться резидент.

Далее должен был последовать вполне ожидаемый вопрос.

— Работе не помешает?

Строить из себя бодрячка, готового скакать на одной ноге куда угодно, хоть на край земли, смысла не имело.

— Смотря какая работа. И когда.

— По мере готовности исполнителя. Но не позднее чем через месяц.

— Тогда все в порядке.

Милицейская машина неспешно ехала по пустынной дороге. О чем-то неясно бубнила настроенная на прием рация, позади мотался, стукаясь о стекло головой, сержант.

Два человека в угнанной милицейской машине вели понятную только им и не предназначенную для чужих ушей беседу. Один говорил, ставя задачу, другой слушал, изредка уточняя детали.

— С резерва тебя снимаем...

Жаль, за этот год он прижился, почти привыкнув к спокойной жизни на «гражданке».

— Работаешь без прикрытия, один, на свой страх и риск...

Ну это понятно — всегда без прикрытия и всегда подставляясь лишь своей одной головой.

— Легенды, документы, средства с тебя...

И это не новость... Контора технического аппарата не имеет — только исполнителей. Зато и провалов, таких, как у коллег во внешней и военной разведке, нет! Коли кто сгорает — так один!

Через несколько километров машина развернулась и поехала в обратном направлении.

— Дополнительную информацию получишь через ящик.

Тоже ясно.

Ящик будет обозначен через объявления в газетах или на досках объявлений в Интернете, шифром, который предложил сам резидент. Места закладки тоже нашел и предложил он.

Все?..

Все!

Большего ему знать пока не положено. Чем меньше знаешь — тем меньше сможешь рассказать врагу в случае провала.

Остановились.

— Я сойду здесь, — сказал лейтенант. — Вести машину сможешь?

— Как-нибудь.

— Тогда доедешь до ближайшего перекрестка, свернешь направо, на трассу, проедешь до стоянки, которая будет через два с половиной километра, и припаркуешь машину на обочине. Там, где я ее взял.

Оттуда напрямую через лес, ориентир — башня элеватора, выйдешь к железнодорожной платформе. Электричка подойдет через двадцать одну минуту, тебе лучше уехать на ней.

— А с этим что? — кивнул резидент на заднее сиденье.

Если куратор скажет ему «прибрать за собой» — он выполнит его приказ. Но куратор не сказал «прибрать». Сказал:

— Оставишь его в машине на переднем сиденье.

— А если он доложит? — все же не сдержался, спросил резидент.

— Ничего он не доложит, очухается через полтора часа и тихо поедет на пост. А если даже доложит, кто поверит его россказням, что будто бы у него машину отобрали неизвестные, которых он в глаза не видел, преступники, но, отобрав, никак ее не использовали, никуда на ней не уехали и его документов и табельного оружия не тронули!

Никто не поверит! Тем более что он крепко на службе выпил. Я в него на всякий случай полбутылки водки влил!

Так что будет он молчать, язык прикусив, коли не дурак, чтобы не стать всеобщим посмешищем и карьеры своей не попортить...

— Да, верно — не резон ему болтать. Тем паче что не о чем болтать.

— Ну все — до встречи.

— До встречи!

Только когда эта встреча будет? И с кем?

Впрочем, с кем, как раз известно, — с Сергеем Юрьевичем...

Куратор выбрался из машины, шагнул на обочину и сгинул, будто его и не было!

Резидент тронул машину с места, доехал до перекрестка, повернул направо, отсчитал на спидометре два с половиной километра, остановился, вылез из машины, перетащил на переднее сиденье бесчувственное тело сержанта и похромал через лесопосадки на железнодорожную платформу, куда через восемь минут должна была прибыть последняя и потому совершенно пустая электричка.

Дело было сделано — контакт состоялся, задание получено...

* * *

— Черт побери!..

Сержант Грицько глубоко вздохнул и открыл глаза.

Был он цел и невредим, хотя совершенно себя не помнил. То есть видел циферблат часов, понимал, что прошло полтора часа, но не помнил как!

Точно так же, как и раньше, он сидел в машине на водительском сиденье, навалившись на баранку и уронив на руки голову. Мотор работал, тихо урча на холостом ходу, приборная панель светилась.

Он что — спал? Чего это его так разморило?

И еще в салоне подозрительно пахнет спиртным!

Отчего?..

Или от него?..

Сержант осторожно поднес к лицу сложенную лодочкой ладонь и с силой выдохнул воздух.

Ух ты!.. Точно — от него!

Но как же так?!. Он же сегодня не пил. Ни капли! Даже пива! Он ведь находится на службе!

Неужели это после вчерашнего?..

Точно — после вчерашнего! Потому что ничем другим этот запах объяснить невозможно. Вчера была вечеринка, где он изрядно перебрал водочки. Но дак ведь вчера!.. Эк его разобрало, почти сутки спустя — даже в голове шумит!..

Он снова попытался понять, что с ним было.

Вспомнил, как сидел в машине, на том самом месте, где бывает в засаде, подкарауливая и штрафуя нарушителей ПДЦ, всегда и где находится и теперь.

Ну да — сидел.

И сидит!..

И еще ему показалось, будто он слышит чьи-то шаги, после чего что-то несильно кольнуло его в плечо, будто слепень укусил.

Или муха?

Тогда муха цеце, вызывающая сонную болезнь... Потому что он тут же заснул. И проспал... почти два часа!

Какого черта его так развезло?..

Точно — после вчерашнего!

Вот только непонятно, почему на спидометре поменялись цифры. Или ему это лишь кажется? Или он просто запамятовал?..

Чертовщина, точно чертовщина!

Кому скажи — ни за что не поверят!

Но только он никому ничего говорить не будет, чтобы его не приняли за психа. Зачем ему нарываться на насмешки?.. Да и что говорить — сидел себе в машине, уснул, проснулся через полтора часа, на том же месте, пьяным, хоть не пил?..

И больше — не будет! Ну его к ляху, пора с этим делом завязывать!..

Сержант снял фуражку, обтер ладонью глаза и лоб, помотал головой, будто прогоняя сон или наваждение, и тронул машину с места.

Через два часа он сдал дежурство.

Через четыре перестал мучиться сомнениями.

Через день тихо посмеивался сам над собой и над своими страхами.

Через неделю забыл о том, что с ним приключилось. Или, вернее, что ему пригрезилось...

И так все и случилось, как должно было, — и все, чего с сержантом Грицько не было, — быльем поросло...

Глава 9

У резидентов не бывает отпусков.

И отгулов.

И пенсий.

И бюллетеней.

У резидентов есть работа. Одна только работа... И еще консервация. Которая заменяет собой отпуска, отгулы, пенсии и бюллетени.

Которая заменяет жизнь.

Когда говорят, консервация — это не значит, что резидентов будут закатывать в банки. Когда их закатывают в банки, это называется по-другому, называется — зачисткой. Или списанием подчистую. Или окончательным решением...

Консервация — это когда резидентов временно отстраняют от всех дел, выводя из игры до особого приказа. Как бандероль до востребования.

И тогда наступает свобода.

Или ее иллюзия.

Тогда резидент готовит основные и резервные каналы связи, «почтовые ящики», тайники и пароли, которые передает своему куратору, и после чего оседает где-нибудь в средней полосе России в небольшом, но и не в маленьком, чтоб проще было затеряться, городе. Где с удовольствием под водочку или без оной рассказывает желающим о своей трудной человеческой судьбе. Хотя на самом деле рассказывает хорошо придуманную и продуманную легенду, расцвеченную мазками жизненных деталей, почерпнутых из собственной биографии и рассказов случайных попутчиков. Этакий в стиле соцреализма роман во многих частях — детство, отрочество, юность, зрелость, служба, учеба, женитьба... Только в отличие от романистов запутаться в сюжетных линиях, именах и датах резидент не может, а должен выучить их назубок и складно рассказывать, хоть ночью его битой по затылку разбуди, хоть под пытками...

— Родился я недоношенным, мать-то моя инженером на станции работала по электрификации да под праздник сдуру мешок с картошкой в погребе подняла, а отец в ту пору по командировкам мотался, вот я с натуги и выскочил ране времени... И ведь самый чуток не помер! Ей-ей... Акушерка сказала — не жилец он!.. Так теперь я часто думаю — может, лучше бы помер я, так меня жизнь после через коленку ломала!..

Такая вот горькая судьбинушка!..

Которую резидент не просто рассказывает, а под которую обзаводится надежными документами — да не паспортом одним и трудовой книжкой, а всякими разными справками и выписками из ЖЭКов, письмами любимых и армейских дружков и альбомом семейных фотографий. Покойных родственников. Потому что почти всегда он избирает роль воспитывавшегося в детдоме круглого сироты или бездетного вдовца, и притом единственного сына погибших в автокатастрофе родителей. Это чтобы исключить вопросы о близких и просьбы съездить к ним в гости.

— Один я остался на свете одинешенек, как перст!..

А одному жить не сахар...

Отчего выведенный в резерв резидент обзаводится семьей. Что упрощает натурализацию, позволяя легче вжиться в роль и общество. Находит себе какую-нибудь простую русскую одинокую, с такой же, как у него, трудной судьбой, женщину, недолго ухаживает за ней, предлагает руку, сердце и зарплату и переезжает к ней со своим невеликим скарбом.

И тут же устраивается на работу по «специальности», которую сам себе выбрал и нарисовал в трудовой книжке — ну там токарь или пекарь. И, вливаясь в трудовой коллектив, работает ни шатко ни валко — в передовики не лезет, но и от других не отстает, держась крепким середнячком. Пьет, но знает меру, сквернословит, но не больше остальных, ворует, но по чуть-чуть, дебоширит, но в рамочках закона, помня, что крайности опасны тем, что привлекают к себе внимание.

И так, в середке, в толпе, в гуще народной, сереньким на сером фоне пропадает, растворяясь средь подобных себе, как капля воды в океане, как снежинка в сугробах, как травинка в лугах...

И живет в полное свое удовольствие, хлебая домашние борщи, нежась в супружеской постельке, обзаводясь телевизорами, шкафами, бытовой техникой, коврами и садовыми участками, где радостно окучивает тяпкой грядки с помидорчиками. И бросать ему эту тихую, мирную, обывательскую жизнь совершенно не хочется! Потому как в отличие от миллионов других не понимающих своего счастья граждан был он прежде всех этих простых удовольствий лишен.

И живет он так, задыхаясь от нежданно привалившего счастья, месяц или пять, а то и год, радуясь каждой минуте мирного бытия и одного лишь страшась, что не сегодня, так завтра в «почтовом ящике» обнаружится назначенная ему шифровка или в местной газетенке неизвестный злодей тиснет объявление, призывающее его обратно на службу. На чем праздник кончится, сменившись серыми боевыми буднями!

А коли кто вам скажет, что такой боец невидимого фронта, тяготясь мирной жизни, только и делает, что ждет сигнала боевой трубы, стуча о пол копытом и грызя от нетерпения удила, так вы ему не верьте... Разведчики — они тоже люди, тоже человеки, и им тоже малоинтересно на раскаленной сковородке голым седалищем сидеть, а лучше под теплым женским бочком посапывать.

Но... кто бы об их желаниях спрашивал!..

И теперь — не спросили! Как на войне.

Вставай, резидент, в строй вставай и... шагом марш!

Да с марша — в бой!..

Глава 10

Стеклянная дверь раскрылась.

Внутрь вошел господин.

Навстречу которому встала приятная во всех отношениях дама. Которая быстро и оценивающе взглянула на господина, прикидывая его платежеспособность.

Ботинки — триста пятьдесят — четыреста.

Брючки — двести пятьдесят.

Пиджачок — пятьсот.

Прическа — минимум сто.

Часы не «Ролекс», но все равно штуки три...

Итого... гость выглядит на пять тысяч. Баксов. Такого в Турцию отправлять — себя не уважать! Такого можно и на Канары с Гаваями развести.

— Устал... Десять лет работал без отпусков и выходных, — пожаловался посетитель. — Хочу отдохнуть.

— Никаких проблем, — понимающе улыбнулась туроператор.

— Есть, — вздохнул посетитель. — Есть проблемы... Нет загранпаспорта.

— Нет — будет, — успокоила его оператор. — Через два месяца... Что будет вам стоить сущий пустяк — двести у.е.

За то, чтобы анкету заполнить и в ОВИР снести.

— Два месяца много.

— Хорошо, месяц, но это будет стоить дороже. Втрое.

— Вы не поняли — я сильно устал, — повторил посетитель. — Десять лет без отпусков и выходных. Я хочу уехать не позже чем через неделю.

Сроки были названы такие, с какими ОВИРу не справиться.

— Можно попробовать. Но это потребует дополнительных расходов...

И туроператор написала цифру с нулями на бумажке.

— Без проблем, — кивнул турист, отбросив бумажку с нулями. — Я хорошо заработал. На лесе.

— Тогда потребуется ваш общегражданский паспорт и...

— У меня нет паспорта, — сказал посетитель.

— А что есть?

— Справка об освобождении. Я же говорю — я устал, десять лет без отпусков. Тыщи кубов леса вот этими самыми руками...

Ну так бы сразу и сказал.

И туроператор перешла на более привычный клиенту язык.

— «Бабки» есть?

— Есть...

— Значит, с «ксивой» проблем не будет! Какую фамилию писать?

— Любую.

— Виза будет греческая.

— Лады. Лишь бы не ханты-мансийская.

— Но лететь придется нашим чартером через Афины. С оплатой полного пансиона в пятизвездочной гостинице.

— Чего так?

— Самолет наш, туристов битком, паспортный контроль ослаблен. Если добираться самому, могут быть неприятности. Согласны?

— Валяй. А «ксива» верная?

— Пока никто не жаловался.

— Лады...

Через день клиент получил новенький, со всеми печатями и греческой визой загранпаспорт.

— Вылет послезавтра в восемь утра. Мы рады, что вы выбрали именно нашу фирму...

«Турист» кивнул, спрятал паспорт и пошел собирать чемоданы. Которых у него не было. Но по идее должны были быть, он ведь на отдых едет...

Он зашел в первый попавшийся на пути магазин, где купил новый чемодан и какие-то трусы, рубахи, халаты, ботинки и ласты. Которыми набил чемодан. Теперь он мог легко сойти за отдыхающего.

Ну вот и все — завтра в путь...

Конторским редко везет попадать за границу, потому как назначены они служить во внутренней разведке, шпионя все больше за своими соотечественниками, а тут вдруг такое счастье подвалило!

Или, напротив, несчастье...

Потому как здесь, на Родине, все ясно и понятно, а что ждет там, за пограничным столбом, поди узнай.

Вернее, поезжай и узнай. Потому что мода переходить границы пешим порядком давно минула. Не те нынче времена, чтобы по контрольно-следовой полосе на брюхе ползать, рискуя на сидящего в секрете Карацупу и его Полкана нарваться. Ныне все замки с границ посбиты и поспилены и через неприступные некогда рубежи проложены благоустроенные трех-, пятизвездочные контрабандные тропы, берущие свое начало в офисах турфирм.

Послезавтра в восемь толпа возбужденно галдящих отдыхающих вывалилась из автобуса. Все были одеты в легкую, предполагающую теплую, солнечную погоду одежду, все тащили чемоданы.

И среди всех был такой же, облаченный в светлые брюки и пеструю рубаху, с чемоданом на колесиках, весело кричащий резидент. Все летели в Грецию. Он — в Германию. Хотя через Грецию.

Все летели загорать, купаться и флиртовать.

Он — работать.

— Отель, конечно, будет на две звезды хуже заявленного, море на сорок километров дальше, а завтрак состоять из одной булочки и полнаперстка кофе, — пугал всех желающих какой-то опытный, потому что со стажем, турист.

Но его здравомыслящий голос никому испортить настроение не мог. Да и сам он, как умел, убеждал себя в лучшем.

— Но зато точно будет солнце и Акрополь. Уж их-то они никуда не денут!

А что еще нужно русскому туристу для счастья — а питаться, в конце концов, можно лапшой из пакетиков.

И резидент подобно всем, как дите малое, радовался тому, что скоро увидит Акрополь, Парфенон и прочие древнегреческие достопримечательности. Хоть ничего этого увидеть ему было не суждено.

Пограничный контроль прошли быстро.

В таком базаре, когда толпа отдыхающих рвется в самолет, предвкушая скорый отдых, черта лысого можно по паспорту ангела провести.

Сели...

Полетели...

Снова сели. Но уже в Афинах.

Ах какая красота!

Хотя кому как...

Толпа русских туристов, гудя и озираясь по сторонам, повалила к автобусам, по дороге потеряв одного из своих товарищей. Чего никто не заметил.

И хорошо, что не заметил.

Один из купивших двухнедельный тур отдыхающих бочком, бочком отошел от своей группы и затерялся в залах аэровокзала. Свой чемодан он бросил в автоматической камере хранения. Навсегда.

После чего сел недалеко от стойки регистрации, внимательно наблюдая за пассажирами. Более всего он обращал внимание на рейсы, объявляемые в Европу.

Его интересовали пассажиры.

Вернее, даже не они сами, а их манера одеваться, говорить, двигаться, жестикулировать, молчать...

Так, понятно.

И с одеждой тоже...

Эти в отличие от наших одеваются с небрежным изяществом — какая-нибудь мятая, но обязательно из натурального льна или хлопка рубашечка, какие-нибудь в обтяжечку джинсы, легкие ботинки и более никаких (в виде золотых цепей и дорогих пиджаков) изысков. Разве только часики тысяч за пятнадцать долларов или сумочка из натуральной крокодиловой кожи.

Такое вот прет-а-порте.

Будем иметь в виду.

Отставший от группы русский турист отправился в ближайший магазин, где, тыкая пальцем, приобрел рубашечку, джинсики и ботинки... Такие, какие видел на улетающих в Европу туристах. Простенькая на вид одежда стоила немало, так как была сшита из натуральных тканей известными производителями. И тоже натуральными, а не китайскими и не польскими, как на российских рынках и в дорогих бутиках тоже.

Переодевшись в кабинке, он взглянул на себя. Критично.

Вроде все так — джинсики, рубашечка в обтяжечку... Все как на них, но только, один черт, невооруженным глазом видно, что никакой в зеркале не иностранец, а свой в доску, от которого за версту несет валенками, русак.

Нет, чтобы не походить на себя, облачиться в чужую одежду маловато будет. Нужно еще уметь ее носить. Вернее, ощущать себя в ней не собой.

Это он еще в первой учебке проходил, где курсантам, чтобы везде сойти за своих, приходилось примерять смокинги, рабочие бушлаты, узбекские халаты, малахаи, милицейскую форму и даже женские колготки...

И так все и было — стояли пацаны перед зеркалами и, матерясь и краснея, тянули на себя безразмерные колготки, а инструктор, кроя их по матери, руководил процессом.

— Кто ж их так одевает — это ж не кирзачи и не болотные сапоги! Чего вы их тянете, будто за уши?! А ну — отставить! Скидай амуницию!

И видя, как курсанты сдирают с себя колготки, еще более свирепел.

— Вы что, так вас растак, не бережете казенное обмундирование!.. Чего вы их за носок-то тянете?!. Вы что, не видели, как бабы колготки надевают и снимают?

— Не-а, — краснея признавались курсанты.

— Ну вы даете! — жалел курсантов инструктор. — Дай сюда.

И сев, начинал натягивать на свою сорок пятого размера ножищу колготки. Да так натягивал, любовно расправляя и разглаживая тонкую, шелковистую ткань, поводя носком то вправо то влево, что у курсантов дух захватывало и рождались неверные, далекие от службы мысли.

Инструктор натягивал колготки, вставал, игриво поводя коленкой, изгибаясь всем телом и подпрыгивая, подтягивал их повыше и прохаживался туда-сюда, вихляя бедрами.

— Теперь ясно?

— Так точно! — рявкали все, дружно сглотнув слюну.

— Вопросы есть?

— Так точно!

— Задавайте.

— А зачем нам уметь надевать колготки?

— Затем, дурья твоя башка, что, когда ты будешь использовать женскую униформу, тебе придется одевать ее и снимать, как бабам, чтобы она сидела на тебе, как на бабе, и в тебе не опознали мужика.

— Тогда разрешите еще вопрос?

— Ну?

— А зачем наряжаться женщинами?

Инструктор почесал в затылке. Он три курса выпустил, хоть сам точно не знал, зачем. Хотя догадывался.

— Затем, чтобы, к примеру, уйти от погони, или, наоборот, за кем-нибудь проследить, или проникнуть в охраняемый вражеский штаб, потому что девке проникнуть в штаб проще, чем пацану. Ясно?

— А зачем нам проникать в штаб?

— Это не вашего ума дело! Время придет, скажут зачем — может, взорвать его к чертовой матери, может, выведать чего.

— А когда время придет?

На что инструктор только вздыхал и закатывал глаза:

— Когда, когда... Когда война будет, не приведи того господи, и вас за линию фронта зашлют... Вот там-то все это вам, сынки, и пригодится...

А ну, кончай разговорчики!..

Колготки... На... деть!..

Раз-два!

Да куда ж вы так спешите-то, как по тревоге?.. Какие сорок пять секунд? Вы видели, чтобы дамы за сорок пять секунд одевались или раздевались?.. Отставить сорок пять секунд — даю вводную на пятнадцать минут!

Слушай мою команду-у!.. Обмундирование надеть!

Время пошло-о!..

Прав был инструктор — сто раз прав. Не вжившись в одежду, нельзя ее носить — лишь заметней оттого будешь. Напялишь на себя морские клеши с тельником и бушлатом да пойдешь ровненько, тут-то тебя, миленького, и расшифруют. Потому как матросики носят форму иначе — вразвалочку, ногами в стороны разъезжаясь, будто по качающейся палубе идут! И по той походочке настоящего моряка можно хоть в «гражданке» опознать!

В том-то все и дело!

Как те, подле стойки, иностранцы свою одежду носили?

Как ходили?

Как стояли?

Как смотрели?

Как слушали?..

Как садились?..

Вот так... Или так?.. Нет, скорее так...

Свободно и чуть небрежно, без опаски чего-нибудь там помять, или порвать, или испортить, без оглядки на то, кто что видит и что может о них подумать... Расслабленно...

Вот в чем суть! Не носят они одежду... на себе — как мы. Просто одеваются, функционально, так, как им удобно... И идут — как вздумается. У нас — не так. У нас одежду именно НОСЯТ. В России она видовой признак — принадлежности к тому или иному классу, символ достатка, атрибут самовыражения, а кое у кого просто фетиш.

На Западе — просто одежда.

Отсюда и надо плясать.

Надо забыть об одежде, о том, как она сидит, и о себе в ней и просто двигаться, так, как удобно. Как удобно в данное конкретное мгновение. Вот так... Или так... Или так...

Ну, что-то появилось?.. Кажется, да. Тот самый западный шарм...

Из кабинки вышел уже совсем иной, не тот, что туда входил, человек. Вышел более-менее западный среднестатистический мужчина и тоже весь из себя незаметный — среднего возраста, роста, положения, достатка. Свой — среди своих.

Он еще побродил по аэропорту, потолкался в толпе таких же, как он, западных пассажиров, приглядываясь к ним и копируя их, и никто на него уже не обращал никакого внимания.

Вот теперь можно отправляться в дорогу.

Куда?..

В пункт назначения.

Глава 11

Полковник Городец, ныне полноправный гражданин Германии с новой фамилией Baumgartman и старым, привычным ему именем Alexandro, стоя на коленях, возил тряпкой по мраморному полу, вздыхая и тихо матерясь, мыл подъезд. Общий.

А все чертовы немецкие порядки, согласно которым и вывешенному на стене графику квартиросъемщики принуждены драить места общего пользования. Да не просто так, не для проформы, а как следует, с порошком. Вот он и драит, возя тряпкой по ступеням. Конечно, он мог кого-нибудь вместо себя нанять, но труд в Германии недешев. Ладно, как-нибудь сам, опыт есть — он, будучи курсантом, гектары казарменных полов выдраил.

Одна радость, что в Германии на улицах нет такой непролазной грязи, как в России, — все здесь закатано в асфальт и выложено плиткой. И даже там, где проглядывает грунт, — все равно чисто, потому что земля та все больше песочек, сквозь который вода уходит без задержки, как сквозь сито.

Не то что наш, российский, на метр вглубь, чернозем, что раскисает под самым дохлым дождиком, превращаясь в непролазную грязь, в которой вязнут колеса машин и гусеницы танков. В том числе их вермахта! Богата Русь и на землицу тоже! Нет такой земли в Европе!..

Послышались шаги. Кто-то поднимался по лестнице.

— Guten Tag, Herr Alexandro, — вежливо поздоровался старичок с нижнего этажа, приветливо улыбаясь стоящему на коленях полковнику.

Сам весь такой тихий, предупредительный — божий одуванчик, а чуть что, в полицию стучит на включенный в «тихий час» пылесос или залезшую на чужое место на стоянке машину.

Зловредный старикашка. Во время войны, поди, эсэсовцем служил. В концлагере. А теперь жирует на социале.

— Guten Tag, Herr Bertman...

Остановился. Глядит. Опять, видно, ему кто-то чем-то не угодил. И точно! Вишь ли, на его балкон вода капает из горшочков с цветами, которые полковнику себя поливает. Непорядок!..