Бледно-голубые глаза творца стали круглыми и слегка выкатились из орбит, как будто кто-то надавил на них пальцами изнутри.

– Ты-ы? – сдавленно выползло из задрожавших губ. – Здесь?! К-как…

– Даже и не знаю, что ответить, – Альгирдас пожал плечами, – я же сказал, что я настоящий. Не надо никуда звонить, – он отодвинул от хозяина телефонный аппарат, – и не надо звать охрану. Я уйду, как только ты скажешь мне, где твой хозяин.

– Где мой создатель? – творца трясло, но держался он молодцом, и это Пауку понравилось. – Ты у всех об этом спрашиваешь, или только лорду Маркусу так повезло?

– Я ищу того, кто затеял все это, – мягко объяснил Альгирдас.

– Значит, ты все-таки ангел.

С точки зрения Альгирдаса, вывод был совершенно неочевидным, но спорить он не стал, лишь слегка поклонился:

– Как скажешь.

– Мне необходимо выпить, – пробормотал творец, – тебе налить чего-нибудь? Или ты только кровь употребляешь?

– Только кровь, – соврал Альгирдас. Он понятия не имел, не придется ли ему сделать с этим смертным что-нибудь нехорошее, а принять угощение значило в определенной степени пообещать безопасность хозяину дома.

– А я ведь ничего не могу тебе рассказать, – сообщил тот, наливая в стакан с кубиками льда что-то крепкое и, кажется, кукурузное, – я, видишь ли, сам знаю очень немного. Выполняю замысел божий в меру скромных сил, творю, даю имена, наполняю жизнью образы. Да ты и сам все это знаешь, если ты ангел. И, как я уже сказал, там, в Ведиусе, – он сделал глоток и улыбнулся, – нас таких много. Лорел удалась мне, не так ли? Черт, я поверить не могу…

Под его взглядом Альгирдасу стало неуютно. Он прекрасно понял, во что не может поверить этот смертный, точнее, что он вспоминает сейчас. Сам Паук испытывал двойственное чувство: гадливость пополам с истерическим весельем.

– Я догадался, что она ненастоящая, – напомнил он.

– В том-то и дело, что настоящая. Все – настоящее. – Творец сделал многозначительную паузу. – В этом и состоит величие замысла, его грандиозность. Мы наконец-то получили возможность полностью использовать свой потенциал, реализовать все, что заложено в нас Господом. Разве не по образу и подобию Его созданы люди? Разве не должны мы, каждый из нас, стать новыми Создателями? Разве…

– Кому ты продал душу?

– Мне казалось, что это был посланник божий, – сообщил творец, нисколько не обидевшись на то, что его перебили, – и только когда начался весь этот ужас, буквально ведь конец света, только тогда я задумался и начал сопоставлять. Кто уцелел, Паук? Ведь кто уцелел! Те, кто принял метку Зверя. И только мы можем теперь «покупать и продавать». Говоря иными словами, вся существовавшая до конца света система человеческих взаимоотношений… я включаю в это понятие, в том числе и систему коммуникаций, и уровень технического развития, сделавший людей абсолютно неприспособленными к жизни, и… – он поймал взгляд Альгирдаса и осекся: – Извини, я многословен, да? Я хочу сказать, что сомнительные блага цивилизации, без которых тем не менее мы уже не выживем, остались только в распоряжении тех, кто заключил эту сделку. Вверил свою душу… чему-то. Или кому-то? …

– Где он? – перебил Альгирдас. – Как его найти?

– А вот этого я как раз и не знаю, – лед в стакане печально звякнул. – Я рад бы помочь тебе, даже несмотря на то что явился всех нас покарать. Думаю, кара будет заслуженной. Но, увы!

Он говорил правду. Он, – майлухт брийн! – говорил правду, и ниточки от этого человека расходились только к другим смертным. Обычным смертным, продавшим душу, реализующим данное от богов право созидать, но ничего, вообще ничего не знающих о том, с кем они заключали сделку.

Альгирдас знал, кто умеет вовремя обрывать все связи, кто с той же легкостью способен в любой момент обновить их, кто держит на кончиках пальцев упругие нити паутины. Кто, кроме него…

Он знал еще двоих. И один из них носил имя Сенас, а второй… второму когда-то дал имя он сам. Но совсем не был уверен в том, что имя это осталось прежним.

А еще он не знал, что теперь делать. Где искать? Знал только, что найдет обязательно.

Из дома творца он ушел не прощаясь. Обнаружил у крыльца свой байк и нисколько этому не удивился. Не хотелось удивляться, может же хоть что-то идти так, как должно? Ведь может?

– Ты вернешься? – смертный все-таки догнал его и теперь тянулся рукой, пытаясь коснуться хотя бы края плаща. – Ты вернешься, Паук? Прежде чем все это закончится?

– Нет, конечно, – ответил Альгирдас.

И в тот момент, когда он повернул ключ зажигания, в голове взорвался злой, очень злой голос Орнольфа:

«Хельг! Отродье сидов, где тебя носит, брэлл съяньшэ, тин асву, зараза! Если ты не явишься сию же секунду…»

«Я уже, рыжий, – Альгирдас подавил желание зажмуриться и втянуть голову в плечи, – уже еду. Как ты здесь оказался?»

Недалеко, недолго, и очень осторожно.

Орнольф был в ярости.

Ладно, недалеко в понимании Хельга могло растянуться на сотни километров. Осторожно, в его же интерпретации могло включать в себя бой с драконом врукопашную. Но недолго означало именно недолго. Не больше суток! Учитывая, что они пробыли вместе всего одну ночь после четырех дней разлуки, трудно было представить себе, что Хельг исчезнет дольше чем на двадцать четыре часа.

Трудно. Однако фантазия Хельга, по всей видимости, была богаче, чем у Орнольфа. Он не только смог себе это представить, но и реализовал во всем блеске. Два чертовых дня! Две отвратительных ночи! Паук не отвечал на вызовы, не спешил явиться к месту встречи и вообще не давал о себе знать. На третий день утром Орнольф вручил детям телепортационные активаторы и отправил их в одно из убежищ в Кавказских горах. Командиром там был старший брат Марины, и хотелось верить, что он послужит для детей хоть каким-то авторитетом. Орнольф с большей охотой отослал бы всех троих в Воратинклис, но это предложение было встречено возмущенным воплем, смысл которого сводился к тому, что дети хотят на передовую, а в тылу пусть сидят писаря.

Ладно. Не спорить же с ними. Это Хельгу достаточно бровь приподнять, чтобы детишки притихли и стали шелковыми. А Орнольфа они почему-то считали добрым… И Хельг, похоже, поддался общему заблуждению. Иначе, чем объяснить столь долгую отлучку?

Он был жив. В этом Орнольф не сомневался. Но вот все ли с ним в порядке? Если нет, пусть позаботится о том, чтобы, когда Орнольф его отыщет, все уже наладилось. Иначе… После «иначе» ничего, кроме тихого рыка, не складывалось.

Ездового демона он отпустил гулять до новых распоряжений и пересек границу белого пятна на зачарованном «мерседесе», понадеявшись на то, что чары не подведут.

Чары не подвели. Но вот приехать на автомобиле в Гародню было плохой идеей. Потому что пробраться через густые леса, окружавшие городище, не получилось бы и на танке.

Правда, сначала Орнольф об этом не думал. Он просто остановил машину и смотрел, чувствуя, как тупая, теплая боль сжимает сердце. Сжимает и отпускает. И снова. И опять.

Город. Тын. За раскрытыми воротами видны землянки. Улицы пусты, но город не кажется брошенным. А чуть в стороне, на холме, с которого течет маленькая речушка, скорее даже, большой ручей, стоит обнесенный стеной терем. Золотой, яркий, дерево не потемнело за несколько лет. В широких окнах – настоящие стекла, а стены покрыты резьбой.

Дерево не потемнело. За сколько лет?! Этот дом сгорел – Орнольф сам видел пепелище. Видел остатки погребального костра над конунгом Оржелисом, видел прах, в который превратилось тело золотоволосой Эльне, видел пепел, которым стала жизнь Хельга.

Когда тот, живой и невредимый, вышел из ворот и направился к машине, первым побуждением Орнольфа было выйти навстречу и оторвать паршивцу голову. Потом он понял, что перед ним не Хельг, и слегка пожалел о том, что ввязался во все это.

– Добрый день, – сказал подошедший хозяин на тягучем как мед наречии, которого Орнольф не слышал уже больше тысячи лет. – Мое имя Наривилас. Я ждал вас. Пойдемте в дом.

Не Хельг. И не похож. Только кажется похожим.

Похож, злые боги, невозможно отличить сына от отца!

Нет. Орнольф вздохнул и постарался успокоиться. Сходство определенно есть, сходство меди с золотом, фианита с бриллиантом, сходство подделки с оригиналом. Эй, Касур, полегче! Парень не виноват в том, что не унаследовал отцовскую красоту.

Отцовскую? … Неужели ты веришь, Орнольф? Веришь в то, что этот человек – Наривилас? Веришь в то, что он настоящий?

И еще мысль, нелепая, но ведь и вся ситуация была где-то за гранью реальности: «Таким был бы Хельг, если бы Сенас не убил его».

Наривилас выглядел взрослым. Лет на двадцать пять, может быть, чуть старше. Как и сам Орнольф, как любой бессмертный человек, из тех, кого довелось повидать. Наривилас выглядел старше, чем Хельг. Тот едва успел перешагнуть порог двадцатилетия, так и остался мальчишкой, пусть даже в те далекие времена взрослыми считались лет с тринадцати. Он и был взрослым, Хельг Оржельссон, Паук Гвинн Брэйрэ, вот только вырасти не успел. Цветок, так и оставшийся полураскрытым бутоном, и плевать, что с цветами принято сравнивать женщин, а не мужчин.

Наривиласу повезло больше. Или меньше? Это как посмотреть.

Таким был бы Хельг, если бы не был так красив.

Артур сказал бы: «Если бы душа его не была так красива». Артур, конечно же, прав. Он, зараза, всегда прав! Значит ли это, что душа Наривиласа не так чиста, как у его отца? Орнольф, ты идиот! Хельга вырастил наставник Син, а Наривиласа – древнейший из упырей, – есть разница, как ты думаешь?

Разница, конечно, была.

И она бросалась в глаза.

Черты лица, о которых, применительно к Хельгу и без лишней поэтичности лучше всего говорило слово «точеные», в случае Наривиласа становились просто «резкими». Гладко выбритая кожа, но брюнет, он и есть брюнет, и как ни брейся, все равно останутся синеватые тени, подчеркивающие скулы, придающие лицу что-то хищное, ястребиное или волчье. Кожа Хельга была гладкой, шелковой и нежной. Ну, не росла у него борода, и когда-то давным-давно это здорово его злило. Так же как отсутствие волос на теле. Он до сих пор иногда завороженно наблюдает, как бреется Орнольф. Мальчишка… боги, такой мальчишка!

И глаза… да-а, о глазах Хельга говорить можно только стихами, тут никаких поблажек. Глаза его сына были почти бесцветными, светло-светло-серыми, и смотрелось это на фоне загорелой кожи, в обрамлении черных ресниц довольно жутко.

«Белоглазый», – с неприязнью вспомнил Орнольф. – Так кричал когда-то Дигр, Дигр Проклятый, уже тогда влюбленный в красивого как сид, своевольного мальчишку. Что ж, Наривиласу это определение подходило как нельзя лучше.

Хельг был «хрупким», «изящным», «грациозным», «стройным», он был прекрасен, будь оно все неладно! Наривилас был худым и жилистым. Это правда, как она есть. Это и применительно к Хельгу должно быть правдой, ведь худой же – Орнольф мог обхватить его ладонями за пояс, и кончики пальцы сходились, – но жилистый, зараза, как будто стальными тросами перевит под тонкой кожей. И все же сказать так о Хельге не получалось. Это все равно, что сказать о молниях, что они блестящие. Блестящие, конечно. Только в этом ли дело?

…– Надеюсь, вы добрались без происшествий? – поинтересовался Наривилас, указывая Орнольфу на кресло у низкого столика, – присаживайтесь. И скажите, как мне к вам обращаться. Ведь как-то же надо, верно?

Ах, да, он же так и не представился! Задумался, ничего не скажешь. Хорошо хоть, ненадолго.

– Меня называют Касур, – сказал Орнольф.

– Такое имя… необычное, – черные брови знакомо сдвинулись, – я наслышан о некоем Касуре. Правда, не припомню, чтобы он продавал душу. Да и вряд ли кто-то купил бы ее, слишком дорогая вышла бы покупка.

Так вот в чем фокус! Чтобы попасть в белое пятно, нужно продать душу. Продать или подарить. А кому, выходит, неважно? Да нет, важно, наверное, но таких как они с Хельгом вряд ли больше, чем двое. И где же он, где он, куда попал, когда пересек границу? Не сюда, это понятно.

Маллэт! Хочется думать, что не сюда. Потому что кто знает, чего ждать от этого Наривиласа – плохой копии, неумелого подобия, подделки…

Орнольф, остынь!

– Что происходит с фейри, – спросил он, – когда они пересекают границу, куда их заносит?

– В переработку, – пожал плечами Наривилас. – Фейри – идеальный материал для воплощения творческих замыслов. Приятно встретить человека, который знает, что они существуют.

«Твою мать! – молча прокомментировал Орнольф. – А уж мне-то как приятно!»

– А мертвые? Сюда уходит множество мертвецов.

– Мертвые используются для разных нужд. Я властвую над ними, но это лишь малая часть моих полномочий. А почему вы спрашиваете, господин Касур?

– Потому что пришел сюда следом за мертвецами и фейри, – честно ответил Орнольф.

– Разве, оформляя сделку, вы не выяснили, как сюда попасть?

– Ни даже чем я здесь должен буду заниматься.

Наривилас поверил в это, по крайней мере сделал вид, что поверил. Понимающе кивнул и спросил:

– Будете что-нибудь пить?

– Кофе.

– Я велю подать.

– Объяснения, боюсь, получатся долгими, – продолжил хозяин, когда им обоим подали кофе в маленьких как цветы кувшинки и таких же белых чашках, – последние сделки вообще совершаются второпях – что правда, то правда. Люди хотят спастись и ни о чем больше не заботятся, даже выяснить, как следует, что же их ожидает. Мы строим новый мир, господин Касур. Новую вселенную, если хотите. Старая отжила свое и умирает, причем, заметьте, без нашей помощи. То есть, без всех этих, «разрушим до основанья, а затем…» Хочется верить, что новая реальность, точнее, множество реальностей будут лучше, чем прежние. И все, кто не хочет бездарно погибнуть или умереть в убежищах, – если они еще остались, эти убежища, – приходят сюда. Чтобы начать жизнь заново. Это в общих чертах. Знаете, – Наривилас одним глотком выпил свой кофе, – вам, я думаю, будет полезно осмотреться на местности. Этот лес и город – всего лишь мои воспоминания, печаль моей души. То, что я создал, если можно так выразиться, для личного пользования. Вы можете выбрать место, где хотите жить. Для начала, разумеется, пока не определитесь, чего же хотите по-настоящему. Познакомитесь с людьми, сделаете выводы, поймете, что вам по душе, а что не нравится. И – милости прошу, приходите снова, мой дом открыт для вас в любое время. Добраться сюда будет очень просто, достаточно назвать мое имя и открыть любую дверь.

«Магия… Ненавижу!!!» – взвыл про себя Орнольф.

И в самом деле, ну, сколько же можно?!

На следующий день после полудня он почувствовал на конце ниточки, протянутой между ним и Хельгом, признаки жизни. Рассердился, и удивился, и обрадовался, но за злостью даже радости не заметил. И счастье для Паука, что он оказался не настолько близко, чтобы немедленно явиться пред очи Молота Данов. За те десять минут, что ушли на дорогу, Орнольф успел сменить гнев на милость.

Хотя, наверное, он менял гнев на милость каждый раз, как видел Хельга, независимо от того, какие глупости тот успел совершить. Иначе чем объяснить то, что он до сих пор не свернул своей птахе шею?

Первые пару минут Орнольф просто любовался им, просто… сравнивал с Наривиласом и смотрел, боясь даже моргнуть. Разрываясь между желаниями поцеловать и придушить.

– Душить меня бесполезно, – напомнил Хельг и нагло прищурился.

Это решило дело. Орнольф сдавил его горло и хорошенько встряхнул. Тут же получил сразу три удара. Короткий и точный – в печень, крайне болезненный ногой – под колено, и прямой снизу – в челюсть.

– Полегчало? – ядовито осведомился Паук.

– М-мгм-м, – невнятно отозвался Орнольф, боясь пошевелить прикушенным языком. Все прочее тоже болело… тайрибл… а чего ты ждал от поганца?

Холодные губы накрыли его рот, язык Хельга скользнул между зубов, ранка заныла болезненно, но сладко. Накатило и отхлынуло завораживающее ощущение предельной близости, когда кровь смешалась с кровью, и тут же все закончилось.

– Мы с тобой… – сказал Орнольф, отдышавшись, – впишем новую статью в здешние законы. Штраф за оказание первой медицинской помощи в общественном месте.

В глазах цвета горького шоколада заплясала румбу целая стая демонов, но длинные ресницы немедленно опустились, скрывая адскую пляску.

– Какой еще помощи? – невинно прошелестел нежный голос. – Мы просто целовались, разве нет?

Вопрос «где ты шлялся, недоразумение?» пришлось отложить. Потому что сначала Хельг, недоверчиво принюхиваясь, обошел весь дом. Затем проинспектировал бар. После пришлось объяснять ему, почему Орнольф, всегда предпочитавший людные и густонаселенные места, выбрал уединенный коттедж за городом.

Потому что кто-то дикий и очень красивый городов не любит, а в том, что он здесь появится, Орнольф не сомневался, но поди объясни это Пауку, не заработав обвинение в сентиментальности.

Ну а потом спрашивать стало уже как-то глупо. Хельг сам все рассказал… Ага. Сразу после выпуска телевизионных новостей, в котором темой дня стал ночной клуб «Кор Марди Грас», в городе Ведиус, штат Калифорния. В результате загадочных и пугающих событий, владелец клуба бесследно исчез. В конференц-зале… э-э, как бы это помягче, полный разгром и следы перестрелки плюс изрядный пролом в стене. Совладелица найдена едва живой в состоянии геморрагического шока. [86]

«По словам врачей, сейчас ее жизни ничего не угрожает…» – бодро сообщила ведущая, чьи слова Хельг прокомментировал оторопевшим:

– Ничего себе… Так это все настоящее?

И они, наконец-то, собрались поговорить всерьез.

«Все» настоящим, конечно не было. Еще вчера, когда Орнольф знакомился с новым миром, город Ведиус не значился на картах. Но сейчас запрос в сети послушно выдал информацию: «Ведиус, г. и порт на юге Тихоокеанского побережья США. 5 млн. жителей, с пригородами более 10 млн.»…

Статья была довольно большая, читать все Орнольф не стал. Достаточно того, что этот Ведиус каким-то чудом разместился где-то поблизости от Лос-Анжелеса, причем города, похоже, друг другу нисколько не мешали.

Все это укладывалось в рамки действующих здесь правил. Миров создавалось множество, и некоторые из них, пройдя через бесконечные тесты, становились частью реальности. Реальность и виртуальность местные жители умели разделять гораздо лучше, чем те, кто остался на Земле и сохранил душу. Для оставшихся граница между явью и сном оказалась стерта.

– Акт творения снова и снова, – объяснил Орнольф, – они пытаются создать идеальный мир. Адова работа, Хельг, продумывать вариант за вариантом, обыгрывать в разных условиях, смотреть, что получится в итоге. Мир, где Каин не убивал своего брата. Где кровь так и не пролилась. Никогда.

– Это невозможно.

– Они стараются. Тестируют миллионы виртуальных миров, каждый из которых – копия Земли. Считают, испытывают, переделывают, тестируют снова. Те фрагменты истории, которые проходят испытания, становятся реальностью. А помимо этого, люди, конечно, творят кое-что для себя и для развлечения других. Ведиус никогда не задумывался как часть реальности, там ведь сплошь кровь, насилие, убийства и, страшно сказать, коррупция…

– Смешно?

– Пойми меня правильно, Хельг, – Орнольф старался не улыбаться. – Люди из кожи вон лезут, пытаясь сделать свой мир чище, оставив грязь исключительно в дурных снах и фантазиях. Но вдруг являешься ты и проламываешься из фантазии в реальность, оставив за собой широченную дорогу, по которой радостно прут остальные персонажи кошмара. Что людям теперь делать с этим Ведиусом, а? С этими вампирами…

– Вампиров я почти всех убил.

– …гангстерами, продажными чиновниками, диким капитализмом, загрязненной атмосферой и гей-клубами?

– Гей-клубы надо было сжечь, я понял.

– Хельг!

– Это неправильно, Орнольф! – Паук вскочил на ноги и нервно прошелся от стены к стене, – ты же сам понимаешь, что это неправильно.

– Нет, птаха, не понимаю. Чувствую – да, но не могу объяснить. Люди наконец-то получили возможность творить – это прекрасно. Люди смогли реализовать себя – замечательно. Люди пытаются исправить совершенные в прошлом ошибки, искупают грехи, готовят для новых поколений совсем иную жизнь. То, что они помимо этого ищут еще и острых ощущений, придумывая себе Ведиусы и другие страсти, не так уж плохо, до тех пор пока все это остается виртуальным. Теоретически, если не второе поколение, так третье уже сможет получать удовольствие от чего-нибудь не связанного с насильственной смертью. Ты и сам всегда хотел, чтобы люди были свободны. Здесь они получили свободу. И мне все это страшно не нравится. Но я не знаю почему.

– Потому что, когда белый бог творил этот мир, он подарил душу людям, – Альгирдас замер перед сидящим Орнольфом, глядя сверху вниз с сумрачной настойчивостью. – Когда Сын Утра творил этот мир, он подарил душу миру. Оба раздавали себя, оба не жалели себя, но ни один не продался за возможность стать творцом. У них было право созидать, и они воспользовались этим правом. У людей оно тоже есть, но эти люди, пришедшие сюда, предпочли его купить, а не добиться.

– Ты говоришь, как Артур, – отметил Орнольф

– Я говорю как человек, извративший саму идею христианства, – резко бросил Альгирдас, отворачиваясь, – у меня прекрасно получилось, если ты помнишь. И в подтверждение заслуг я заработал бессрочное проклятие. Я знаю, о чем говорю. То, что происходит здесь, отвратительно от начала и до конца, неважно, насколько хорошо оно выглядит. И то, что человек, назвавшийся Наривиласом, имеет прямое отношение к происходящему, тоже не радует. Что ты можешь сказать о нем?

– Он… похож на тебя. Я уже сказал, что не знаю: действительно ли он тот, за кого…

– Действительно, – отрезал Альгирдас. – Я спросил не об этом.

– Он не понравился мне, – Орнольф решился, наконец, назвать вещи своими именами. – Мы ведь с самого начала не ожидали от белого пятна ничего хорошего, и, не знаю, как ты, а я был настроен предвзято. И увидеть человека, так похожего на тебя, но при этом не имеющего с тобой ничего общего, было не самым приятным переживанием. Я уж не говорю о копии твоего дома. И Гародня. И даже лес вокруг… Слишком много воспоминаний, Эйни. Слишком долгая память. Ты хочешь увидеть его?

– Не смей называть меня так! – Паук фыркнул. – И перестань задавать дурацкие вопросы!