ГЛАВА 3

– Ты не перестаешь меня удивлять. Что еще тебе известно о смертных такого, чего ты знать не должен?

– У мечты есть имя, – с улыбкой отозвался Альгирдас и встал так, чтобы Орнольф загораживал его от любопытных взглядов из шатра. – Смертные тоже мечтают. Конечно же, я многое о них знаю. Но понять, а тем более рассказать могу не всегда, и только на нашем языке. Они мечтают не только об ужасах, знаешь… о чудесах тоже.

– Ну, это ты дал понять более чем доступно, – Орнольф хмыкнул, – чудотворец… Никак не могу привыкнуть к тому, что ты – высокий фейри. Владыка Ду'анн алла.

– Не привыкай. Должен же хоть кто-то считать меня человеком. Кстати, высочайший владыка Гуанду справлялся насчет тебя.

– М-м?

– Он почел бы за честь видеть тебя среди своих рыцарей. Хочешь стать высоким фейри, а, рыжий? Тогда у верности будет имя Касур.

– Ты это серьезно?

– Да.

– А ты сам хочешь…

– Да.

– Мог бы и подождать, пока я спрошу.

– Зачем? Я же знал, о чем ты спросишь. И, отвечая на третий вопрос, Орнольф, нет, я на твоем месте не выбирал. У меня не было выбора. Я – высокий владыка, но высочайшего просто нет, а если он когда-нибудь появится, его будут звать Ду'анн алла. Вот такие дела… Я немного устал, рыжий.

– В переводе с паучьего на общепринятый это означает «с ног валюсь», – ворчливо заметил Орнольф, слегка одуревший от услышанного, – пойдем-ка спать.

Альгирдас мотнул головой и сел на землю, прислонившись к переднему колесу внедорожника:

– Не настолько устал. Просто посижу тут. Недолго. У тебя пар изо рта идет, на улице холодно да?

– А ты не чувствуешь? – Орнольф присел рядом.

Автомобиль был чистый, словно только что из салона, как будто не он изо дня в день колесил по самым неуютным и диким краям. Появилась дурацкая мысль, как бы не запачкать его пропылившейся курткой.

– Я велю рабам почистить твою одежду, – пробормотал Альгирдас. – Сейчас, только покурю…

Сигарету у него Орнольф без лишних слов отобрал. Альгирдас даже спорить не стал. Закутался поплотнее в плащ, как будто тоже замерз, и почти сразу заснул. Выключился. Усмехнувшись, Орнольф шуганул засуетившихся рабов, взял Паука на руки и отнес в шатер.

…Последнее время Хельг снова стал спать. Нечасто. Раз или два в неделю. И недолго. Но по сравнению с его обычным бессонным графиком даже раз в десять лет было бы много.

Он уставал. Слишком напряженно работал, а восполнить затраченные силы было нечем. Пригодные для еды фейри заключили с ним мир, пригодные для еды люди – даже если не брать во внимание то, что Хельг лишь в самых крайних случаях соглашался есть людей – все были необходимы, каждый на своем месте. В пищу-то годились только маги и жрецы, а по нынешним временам и те и другие были нарасхват.

Орнольф без раздумий отдал бы Хельгу всю свою кровь, он бы жизнь ему отдал не задумываясь. Но то, что связывало их двоих – трепетное и великое таинство, квинтэссенцию любви, невозможно было извратить, низвести до обычного кровопийства. Просто не получилось бы, даже согласись они оба с тем, что это необходимо. Зато Орнольф мог присматривать за ним, а это уже немало. Паук за тысячу с лишним лет разучился уставать, не умел определять степень утомления… и не вернись Орнольф сегодня, Хельг продержался бы и эту ночь, и следующую, если бы понадобилось. Он-то искренне верил в то, что не настолько устал, чтобы заснуть, но вот, пожалуйста, на минуту расслабился – и тут же отключился.

Похоже, прошедшие четыре дня его здорово вымотали.

Альгирдас даже не проснулся, пока Орнольф раздевал его. Спал, как спят дети, крепко и спокойно. Не дышал вот только, но не может же он дышать все время.

Здесь, в их спальне, было тепло. И прежде чем укрыть Паука, Орнольф помедлил, любуясь им. Каждой точеной линией прекрасного, чуть светящегося в полумраке тела.

Ему нечасто выпадала возможность насладиться этим зрелищем. Те, кто знал их, знал об их отношениях, вряд ли поверили бы, но тем не менее так оно и было.

Слегка улыбаясь, Орнольф провел ладонью над вытянувшимся на ложе Пауком, очерчивая безупречные контуры, но ни разу не коснувшись белоснежной, как будто фарфоровой плоти. Не было в этом теле и близко ничего женственного, но было что-то иное, что-то, чем Орнольф любовался, даже не пытаясь понять себя. Четкие очертания мускулов под гладкой, без единого волоска кожей, тонкий изгиб от шеи к узкому лицу, контраст между черным и белым, между тьмой и ясным, призрачным светом.

– Эйни… такой красивый.

Он до подбородка укрыл Альгирдаса одеялом, поцеловал холодные губы и почти беззвучно, как будто боялся нарушить этот мертвый сон, шепнул:

– Сердце мое, птаха, как же я люблю тебя!

Малая толика нежности и заботы. Так же ненужных Пауку, как сон и еда. И так же необходимых.

В первый раз, когда он вот так заснул – месяц назад, и вряд ли ту ночь получится забыть, – Орнольф устроил ему постель в самом темном углу их спальни. Он еще помнил тысячелетней давности путешествие в Ниэв Эйд, в компании свежеиспеченного упыря. Да-а уж! Главное, что Орнольф вынес из того похода, это необходимость держать спящего Хельга подальше от света. Тот к тому времени еще не научился сам отыскивать подходящие убежища… он вообще никогда этому не учился, спасибо Сину и Гвинн Брэйрэ, зато Орнольф науку освоил.

И сделал все по науке.

Совершенно не подумав о том, что Хельг давно разучился спать. Что состояние между сном и пробуждением, потеря памяти, дезориентация, такие привычные для людей, что они чаще всего просто ничего не замечают, для Паука станут неприятным открытием.

Когда через три часа тот проснулся… ох… безмолвный вопль ужаса разнесся, как показалось Орнольфу, на сотни километров. Люди в новом мире снов не видели, та же беда, что и с медитациями – сознанию некуда уходить, оно и не уходит, но на Хельга это правило, конечно же, не распространялось. Он едва не сбежал. Орнольф успел поймать его, уже почти невидимого, и сам уцелел, наверное, только потому, что Хельг на грани пробуждения оказался в самых жутких своих кошмарах.

В каких, догадаться было нетрудно. Во взгляде, брошенном на Орнольфа, ярость мешалась с отвращением. Хельг хотел убивать. Боги, он мечтал об убийстве, но даже сходя с ума от ненависти, помнил, что убивать нельзя. Это Дигр вколотил в него накрепко. Навсегда. И той ночью это спасло жизнь Орнольфу. Кое-что, оказывается, за тысячелетие не изменилось, и на своего проклятого братца Молот Данов походил по-прежнему.

Опыт он учел. И с той поры они с Хельгом спали вместе. А поскольку они и раньше запросто могли бы претендовать на звание «лучшей пары тысячелетия», теперь у них в этой номинации, пожалуй, не осталось конкурентов.

…Уже глубокой ночью, сквозь сон, Орнольф почувствовал, что Хельг проснулся. Он успел пожалеть о том, что сейчас останется один, когда Альгирдас – гибкий, тонкий, ледяной, – вдруг скользнул к нему в объятия. Прижался так, словно хотел врасти плотью в плоть, душой в душу. Орнольф задохнулся от благоухания разметавшихся по подушке волос, от сводящей с ума нежности гладкой кожи. И смог лишь тихо застонать сквозь зубы, когда чуткие ладони заскользили по его телу, когда холодные губы обожгли поцелуями лицо.

Благие боги… Эйни…

Отчетливо слышимый стук собственного сердца, биение пульса, мгновенное предчувствие боли там, где касаются кожи твердые клыки. Безмолвный вопрос: можно? И так же молча Орнольф зарылся пальцами в шелковую черную гриву. Конечно, можно, любовь моя… все, что ты захочешь.

Это вино. Это не яд и не кровь.

Это вино. В нем нет ничего, кроме меда.

Солнечный хмель – источник для терпких слов:

Такова его природа.

Пусть плачет о смерти тот, кто не смог одолеть немоту.

Пусть тот закроет глаза, кто привык к полутьме,

кто не может стоять в свету.

Я знаю, что свет слепит,

Я знаю, что боль поет,

Я знаю – душа звенит,

Когда оборван полет.

Пусть тот клянет свой удел, кто слаб идти до конца.

Пусть тот страшится судьбы, кто все рассчитал,

кто не видит ее лица!

Это вино. Зачем ты выпил его?

Выбрать свой путь – твое врожденное право.

Но это вино – и поздно жалеть того,

Кто открыт его составу.

Когда сожжены мосты,

Моря переходят вброд.

Но знал ли об этом ты,

Ступая на тонкий лед?

Из раны сочится мед,

Пока твоя боль жива.

Я знаю, что кровь пойдет,

Когда иссякнут слова. [80]

– Я говорил тебе, что теплым ты мне нравишься гораздо больше?

Спать уже не хотелось, вставать не хотелось тоже, и Орнольф валялся на постели, закинув руки за голову. Ежась от легкой щекотки, когда Хельг кончиками пальцев начинал вырисовывать на его груди непонятные узоры.

– Два миллиона раз, или около того. Странно, что твоя кровь по-прежнему горячая. Серебро должно быть холодным.

– Железо тоже, – Орнольф встретил недоумевающий взгляд и объяснил: – Кровь у людей красная, потому что в ней железо. А в крови фейри на самом деле нет серебра, есть только чары.

– Железо в крови?! – Альгирдас недоверчиво хмыкнул. – Скажешь тоже! Повторяешь за смертными всякие глупости только потому, что они придумывают для глупостей умные слова. У людей кровь красная и горячая, потому что в ней солнце, огонь и лава. А в крови фейри луна, звездный свет и холод неба. При чем тут железо?

– Хельг, ты чудо! – весело сообщил Орнольф.

Альгирдас задумался.

– Если бы я был живым, – заметил он невпопад, – я никому не позволил бы пить свою кровь. Никакому упырю, – по красивому лицу скользнула гримаса отвращения. – Я помню, как это…

– Даже мне не позволил бы?

– Ты не упырь. И ты не стал бы… ну… как я.

– Не стал бы убивать Сенаса? – уточнил Орнольф. – Позволил ему убить себя?

– Может быть, – Альгирдас пожал плечами, – а может, нашел бы другой способ. Конечно, если бы было очень нужно, я, так и быть, дал тебе капельку крови.

Орнольф ухмыльнулся:

– Это говорит Паук, отдавший мне и кровь, и тело, и душу, и даже не потребовавший ничего взамен. Кстати, ты внутри белого пятна ничего знакомого не чувствуешь?

– Сенаса? – Альгирдас мгновенно перестал улыбаться. В нем как будто струна натянулась.

– Сенаса, – кивнул Орнольф. – Это только предположение, но мертвые уходят в закрытую зону тысячами, а он – единственный, кто обладал властью над таким количеством мертвецов.

– Власти он давно лишился. Его сразу после воплощения перестали уважать.

– Угу, – задумчиво согласился Орнольф, – перестали. Потому что такова была политика Змея. Сенас лишился сюзерена, и от него немедленно отвернулись все вассалы. А если предположить, что он нашел себе нового господина?

– Элиато вполне мог пригреть его, – проговорил Альгирдас почти неслышно, – в пику Змею, и в пику Волку.

– А еще, потому что Сенас действительно ценный раб. Он утратил могущество, но не силы, да и твой сын… Тише, маленький, – Орнольф удержал дернувшегося Паука, – ты же не собираешься отправляться туда прямо сейчас.

Паук, судя по всему, собирался. Именно сейчас.

А если уж он куда собрался, останавливать бесполезно. Орнольф все-таки сделал попытку сразу после того, как подавил желание укусить себя за язык.

– Мне хотелось бы быть поблизости, когда ты туда сунешься, – начал он издалека, одновременно соображая, какой набор оружия в этой вылазке будет для Альгирдаса оптимальным.

– Я  буду поблизости, когда вы доберетесь до границы пятна, – отрезал Паук. Он уже оделся, когда только успел? – С какой стороны – не знаю, там разберемся. Не беспокойся, рыжий, лучше помоги мне косу заплести.

…И нет его.

Только ладони еще помнят шелковистость непослушных волос, да на губах тает тепло прощального поцелуя…

Орнольф изумленно потряс головой и уселся на крышку оружейного ящика. Подумалось вдруг, почти без иронии подумалось, что так же, наверное, чувствуют себя женщины, когда мужчины бросают все и идут на войну. Орнольф сейчас как никогда был близок к тому, чтобы с пониманием отнестись к требованиям феминисток. Особенно радовало то, что Паук, в сущности, оставил его сидеть с детьми и вести хозяйство. И нисколько не утешала мысль о том, что у Хельга есть все шансы попасть в неприятности, из которых никто, кроме Орнольфа, вытащить его не сможет. Честно говоря, Орнольф предпочел бы всю оставшуюся жизнь мириться с ролью домохозяйки, лишь бы только Хельга никогда больше ниоткуда не пришлось вытаскивать.

А мысль насчет Сенаса была хоть и несвоевременной, но здравой. Да и сомнения насчет своевременности – чистой воды эгоизм, потому что для Хельга нет ничего важнее, чем найти первого упыря.

Найти и убить.

Упырь действительно мог пойти на службу к Элиато. К Жрецу, как называли его фейри. А тот не отказался бы от такого раба – да и кто бы отказался, кроме Змея? Элиато неплохо соображал для идеалиста и наверняка понимал, что не в его интересах отдавать Сенаса Волку. Тот, выполняя условия сделки между Змеем и Хельгом, должен был бы немедленно передать упыря Хельгу, но скорее всего нашел бы способ обойти этот пункт. В конце концов Пауку нужен не Сенас, а сын, которого упырь украл. Сенаса Волк наверняка оставил бы себе.

Волк, тот и близко не идеалист, он соображает в тысячу раз лучше Жреца, он уже до крайности опасен, не хватало ему еще и могущественного упыря в подручные.

Собственно, только панический страх перед ним и заставил Элиато устроить полгода назад катаклизм вселенского масштаба. Беда стряслась не только на Земле. И хорошо еще, что Паука беспокоила в первую очередь именно Земля, и его не понесло за подвигами на другие планеты. А Элиато запаниковал из-за того, что Волк вернулся. На сей раз, вернулся добровольно. Артур снова доказал, что не ошибается в своих пророчествах. Он-то с самого начала был уверен, что если Волка отпустить, тот придет снова, чтобы спасти свой погибающий мир. Другое дело, что кроме Артура в это никто не верил. Может быть, еще Хельг, но и то потому лишь, что он вообще верит Артуру.

Волк вернулся. Жрец перепугался. И, то ли напортачил от страха, то ли так и задумал, как вышло, в любом случае, фейри ворвались в тварный мир, а вместе с ними волшебство и законы волшебной страны.

Орнольф помнил… Это случилось в августе, в самом начале. Нет, не конец света – тот произошел чуть позже. А второго августа в Воратинклис явились гости. Хельгу стукнуло в голову отпраздновать очередной день рождения Орнольфа, – с ним такое ежегодно случалось, притом, что день своего рождения он не то, что никак не отмечал, но даже и не помнил. Как бы там ни было, в числе приглашенных, помимо фейри, были еще и… м-да, братья Норданы. Тоже, в общем, фейри, но попробуй, скажи им об этом, тут же узнаешь о себе много интересного.

У Орнольфа был к Артуру один вопрос, важный и достаточно срочный, чтобы тянуть с ним аж до августа. Но обсуждать его в присутствии Хельга как-то не хотелось, а обстоятельства в то лето складывались так, что Орнольфу не удавалось выкроить время для того, чтобы встретиться с Норданом-старшим наедине. В Воратинклис такая возможность представилась.

В разгар веселья, не испытывая ни малейших угрызений совести, Орнольф извлек Артура из компании нескольких томных вейл (они до боли походили на Аду, и сейчас странным казалось то, что он в свое время не распознал в ней фейри-полукровку). Объяснил, походя, что на этих красавиц найдется время и у Хельга, а Артуру не мешало бы вспомнить о том, что он святой, и вести себя соответственно.

Артур, кстати, особо не возражал. Он, как и Орнольф, предпочитал человеческих женщин.

Расположившись в одной из пустующих гостиных, Орнольф приказал духам не впускать сюда гостей и включил для Артура видеозапись, найденную весной на компьютере Ады Котлярчук.

Нордан внимательно просмотрел все от начала и до конца. Отмотал немного назад, нажал паузу и какое-то время задумчиво разглядывал на экране встрепанного, злого, невероятно красивого Хельга. Совершенно естественным и привычным жестом коснулся мочки левого уха, как будто сам носил серьгу… маллэт, Орнольф почти увидел, как глаза Артура блеснули алым, а волосы словно выцвели до молочно-белого цвета.

– Это не я, – сказал Нордан, поморщившись, – это у меня раздвоение личности. Что ты хочешь узнать, Касур? Как быть, если кто-нибудь примет предложение Элиато и продаст душу в обмен на Паука?

Орнольф кивнул. Те демоны, которые имели власть над душами людей, с каждой такой сделкой становились на время… ограниченно всемогущими, что ли. В рамках пожеланий продавца, они действительно могли сотворить что угодно. Выполнить любое требование. В некоторых случаях их насильственно мог ограничить Белый бог, но на Хельга его защита, разумеется, не распространялась. Хельг вообще проклят.

– Ты уверен, что хочешь обсуждать это за спиной Паука? —поинтересовался Артур, все так же непринужденно любуясь застывшей на экране картинкой.

Разумеется, Орнольф был уверен. Иначе не стал бы так тянуть со своими вопросами, давно нашел Артура и все разузнал.

– Что ты за человек такой! – бросил он в сердцах, отобрал у Нордана пульт управления, выключил экран и потянул за нить паутины, попросив Хельга подойти в гостиную.

– Уж какой есть, – спокойно ответил Артур. – Тебе тысяча лет, Касур, в таком возрасте пора бы знать, что нельзя врать тем, кого любишь. А ты хотел соврать.

– Утаить…

– Это одно и то же.

Его максимализм был, порой, невыносимым. Орнольф в очередной раз удивился, как же Альберт терпит старшего братца? Может, он тоже по-своему святой?

А меньше чем через минуту в дверях появился Хельг, и Артур, даже не взглянув на него, бросил, как будто в пространство:

– Кто твой хозяин, Альгирдас?

От этого голоса Орнольфа пробрала дрожь. И злость. Устами Артура заговорил кто-то другой… нет, не то существо, чья личность иногда проглядывала во взгляде Нордана. Тот был чудовищем, а этот вызывал восхищение и страх. Но кем бы он ни был, он не имел права так говорить. Он, будь он проклят, не имел никаких прав на Хельга!

А Паук, прищурившись, как от слишком яркого света, презрительно скривил губы:

– Мой хозяин – Бронзовый Молот Данов. И даже не мечтай о том, что он отдаст меня тебе! – Его гневный взгляд устремился на Орнольфа: – Что происходит, Орнольф Гуннарсон? Что за силу ты впустил в мой дом?

– Это Артур… – начал было Орнольф.

– Это я, Паук, – уже своим голосом перебил его Артур, – извини за эксперимент. Касур хотел узнать, можно ли купить тебя в обмен на душу.

– Орнольф, – нехорошим тоном мурлыкнул Хельг, – ты ничего не хочешь мне рассказать?

Орнольф не хотел, но деваться было некуда. И снова его выручил Артур – святой человек, боги свидетели, святой! – объяснив Пауку суть проблемы и терзавших Орнольфа сомнений.

– Остальное ты видел сам, – подытожил он, – и ты, Касур, тоже видел. Я надавил на Паука всей силой, сколько у меня есть. Этого более чем достаточно, но до тех пор, пока ты остаешься его хозяином, ни демоны, ни ангелы не получат над ним власти. Ни при каких условиях. Думаю, в отношении тебя это тоже верно, – улыбка Нордана была, по меньшей мере, странной, – кто твой хозяин, Орнольф?

– Паук Гвинн Брэйрэ, – проворчал Орнольф, всем сердцем чувствуя, что говорит истину.

Право же, это был хороший день. Один из лучших. Один из последних. В немалой степени благодаря Артуру. Но, наверное, ему не стоило позволять своей силе вырываться на свободу. Потому что почти сразу – Хельг еще даже не перестал сердиться – Нордана окутало золотое сияние. Такое яркое, что теперь и Орнольф прищурился от этого света, а Паук, зашипев, метнулся в угол, на ходу сворачивая из паутины все мыслимые защиты.

Толку от них было – чуть: против испепеляющего пламени святости не спасла бы никакая паутина, но возник на пороге Альберт и накрыл Хельга целым комплексом мощнейших заклятий, потом он подбежал к брату и затряс его, требуя немедленно вернуться…

Артур не вернулся. Он смотрел прямо перед собой, в глазах пылала невыносимой яркости запредельная синева, а голос… голос был тот же самый, каким он задавал вопрос Хельгу. Слыша его, хотелось встать на колени и покорно, бессмысленно ожидать неминуемой смерти. Хотелось радоваться ей, как празднику. И, умирая, рыдать от восторга.

Разумеется, ничего подобного они трое делать не стали. Орнольф приводил в чувство оглушенного Хельга, а Альберт пытался заставить замолчать Артура. У Орнольфа получалось лучше. Собственно, у Альберта так ничего и не вышло. Артур замолчал сам. Когда сказал все, что должен был сказать.

Смотреть на него было жутко.

Первым нарушил молчание Хельг. Он на Артура вообще не смотрел, потому что все время просидел, крепко зажмурившись.