Тирадентис

Безусловно, о чувствах сорокалетнего Гонзаги кдевятнадцатилетней Марии Доротее вскоре прослышали и родственникидевушки, братья Ферран, которые к тому же встречались с другом Гонзаги – поэтом Клаудио Мануэлем да Коста. Когда Клаудио попытался прозондировать отношение братьев Ферран к возможному сватовству Гонзаги, то родственники девушки не проявили большого восторга. Даже больше того, они высказывались решительно против заключения подобного брака. Когда Гонзаге передали слова братьев Ферран, это его отнюдь не обескуражило – он продолжал писать стихи, посвященные Марии Доротее, и надеяться на благополучный исход. После двух лет ухаживаний Гонзага преодолел все трудности, стоявшие на его пути, и в один прекрасный день братья Ферран просили Клаудио Мануэла да Коста сообщить Томасу Антонио Гонзаге об их согласии на официальное сватовство.
      В один из вечерних июльских дней 1788года около дома братьев Ферран наблюдалось большое оживление. Судя по многочисленным лампам и светильникам, заливавшим ослепительным светом все пространство на много шагов вокруг дома, здесь готовилось какое-то торжественное событие. Вот как повествует о нем бразильский писатель Аугусто де Лима-младший.
      «В большом зале дома Ферран вэтот вечер можно было увидеть весь цвет вилариканского общества, да и не только Вила-Рики, но, пожалуй, и всей капитании. Самые прекрасные и ароматные цветы садов Вила-Рики заполняли большие вазы из китайского фарфора, поставленные на каменные возвышения. Во всех канделябрах были зажжены свечи из надушенного стеарина. Мария Доротея, со своими родственниками и друзьями, ожидала прибытия Томаса Антонио Гонзаги, который, согласно принятым тогда обычаям, через своих доверенных лиц передал официальное предложение о сватовстве. Одетая в дорогое платье из тонкого батиста, с черными волосами, обрамлявшими нежное белое лицо, с украшениями из золота, драгоценных камней и жемчуга, Мария Доротея была прекрасна. Время от времени невеста или кто-нибудь из ее ближайших подруг садились к эспинето (музыкальному инструменту, похожему на пианино) и исполняли одно из произведений Пуччини и других композиторов. Во время одного из таких номеров, когда Мария Доротея играла романс Мартини, объявили о прибытии Толгаса Гонзаги, которого сопровождали его друзья Клаудио Мануэл, Инасио де Алваренга Пейшото, Грегорио Пирес Монтейро и Жоан Родригес де Маседо. После первых приветствий, которые были произнесены еще на лестнице и адресованы подполковнику Жоану Карлосу Феррану, все прошли в маленькую залу, где их встретил отставной капитан Валтазар Майринк, отец Марии Доротеи. В это время Мария Доротея в окружении родственников ожидала жениха в соседней комнате. Согласно обычаю руки Доротеи просил не сам Томас Гонзага, а его ближайший друг. Это был Клаудио Мануэл да Коста. Затем позвали Марию Доротею, и отец сообщил ей о сделанном предложении. Мария Доротея еле слышно ответила: «Да», – и покраснела от счастья. Услышав ответ девушки, Гонзага взял ее за руку и поцеловал кончики пальцев. Затем все перешли в большую залу и уже официально признанных жениха и невесту представили находящимся в гостиной гостям. Со всех сторон послышались аплодисменты. Жениха и невесту стали осыпать лепестками роз и гортензий…»
 

       Мария Доротея Жоакина де Сейшас (Марилиа де Дирсей).
 
      Придерживаясь существовавших тогда традиций, с момента официальной помолвки до дня свадьбы приходилось ждать довольно долго. Бракосочетание Гонзаги с Марией Доротеей назначили на 31 мая 1789 года. Через несколько дней после помолвки в Вила-Рику прибыл новый губернатор виконт де Барбасена, и Томас Антонио Гонзага во время первого официального приема у губернатора пригласил его на свою свадьбу с Марией Доротеей. И хотя до торжественной церемонии оставалось еще довольно много времени, вся Вила-Рика, все высшее общество столицы капитании уже готовились к этому большому событию.
      В новой роли официального жениха Гонзага еще больше внимания стал уделять своему туалету и внешности. Обычно, прежде чем идти на улицу, он тратил не менее двух часов на одевание. В зависимости от погоды Гонзага тщательно подбирал камзол, отдавая предпочтение зелено-попугайному и персиковому цветам. Из нагрудного кармана всегда выглядывал кончик вышитого платка, а батистовая рубашка неизменно находилась в идеальном состоянии.
      Вот и сейчас, когда мы наблюдаем за Гонзагой, он нетерпеливо посматривает на часы, вздыхает, но никак не может оторваться от большого зеркала, висящего в спальне. То ему кажется, что воротник чуть-чуть измят, то вдруг обнаруживает на белоснежных перчатках какое-то пятнышко. Одним словом, время идет, и, безусловно, друзья Гонзаги опять начнут нервничать или, что еще хуже, посмеиваться и отпускать шуточки в адрес жениха. Наконец, закончив туалет, Гонзага вышел на улицу, закрыл за собой дверь и отправился в дом Клаудио Мануэла да Коста на очередную встречу с друзьями. Гонзага с большими предосторожностями спустился по улице Антонио Диас, каждый раз внимательно выбирая место, прежде чем поставить ногу, стремясь не ступить в лужу, чтобы, упаси боже, не испачкать ботинки или камзол. Как всегда, дорога его шла через мост дос Контос, где он имел обыкновение останавливаться и при свете звезд и луны декламировать сочиненные за день новые стихи. Он и на этот раз не изменил привычке. Однако на мосту его поджидала небольшая неприятность. Какой-то нахал, мчавшийся во всю прыть на лошади, чуть не налетел на замечтавшегося поэта, и капли из разбрызганной копытами лошади лужи все же попали на его одежду. Такое чрезвычайно неприятное происшествие испортило хорошее настроение Гонзаги, и он пришел в дом Клаудио Мануэла да Коста в пресквернейшем состоянии духа.
      Обычно во время подобных встреч первым свои стихи начинал читать Гонзага, за ним – Клаудио Мануэл да Коста и последним – Алваренга Пейшото. Если же, кроме трех друзей, в доме находились приглашенные, то им тоже давалось милостивое разрешение показать свое поэтическое искусство и дарование. Однако на этот раз Гонзага не пожелал читать стихов, и разговор зашел о литературе. Клаудио Мануэл да Коста стал рассказывать содержание одной из книг, взятой у недавно возвратившегося в Вила-Рику Алвареса Масиела.
      – Подумайте только, – сказал Клаудио Мануэл, – на что у меня богатая библиотека, но и в ней вы не найдете всех тех замечательных вещей, которые удалось провезти молодому человеку из Англии. Безусловно, попадись на глаза португальским таможенникам в порту Рио-де-Жанейро багаж господина Масиела, ему бы несдобровать. К счастью, все обошлось благополучно. Я, правда, не знал и не мог предугадать плохое настроение нашего друга Гонзаги, но хотел вместо чтения стихов преподнести вам сюрприз, пригласив на наш вечер каноника Луиса Виейру да Силва. Вы, вероятно, не имеете ничего против его общества. Он только сегодня завершил интересную работу – закончил перевод американской конституции. Это очень любопытный документ, написанный довольно легким языком и содержащий чрезвычайно либеральные мысли. Мы, вольнодумцы, поймем их и воспримем правильно. Но представьте себе, если это станет известно его превосходительству губернатору виконту де Барбасена, с ним, безусловно, приключится удар, – засмеялся Клаудио Мануэл да Коста. – Однако хотя всем нам безразлично состояние здоровья его превосходительства, все же мы не станем делиться с ним всем сказанным здесь во время наших дружеских бесед и дискуссий.
      Не успел Клаудио Мануэл да Коста закончить свой монолог, как в комнату вошел священник Луис Виейра да Силва, держа в руке перевязанный ленточкой свиток.
      – Вы знаете, друзья, – произнес священник, снимая накидку и стряхивая с нее дождевые капли, – я не утерпел до утра, хотя мог бы прочитать это произведение на наших обычных встречах за чашкой кофе. Но меня буквально pacпирает желание сегодня же поделиться с вами содержанием этого интересного документа, привезенного Алваресом Масиелом, родственником подполковника Франсиско де Паула.
      Клаудио Мануэл да Коста кликнул раба и приказал принести еще пару светильников. Друзья уселись за стол, хозяин дома наполнил глиняные кружки терпким красным вином, каноник Луис Виейра да Силва развернул свиток и с выражением стал читать переведенный им текст американской конституции.
      Пожалуй, можно считать, что именно в этот вечер прозвучали первые в Вила-Рике слова, в какой-то степени подрывавшие устои португальской власти или по крайней мере зарождавшие сомнения в незыблемости устоев португальского господства на бразильской земле.
      На другое утро день выдался солнечный и жаркий. Часов в десять, как обычно, Клаудио и Алваренга отправились пить кофе в дом к Гонзаге. На веранде, выходящей в сад, уже накрыли стол, но друзья не приступали к кофепитию, как всегда поджидая неизменного четвертого компаньона – Луиса Виейру да Силва. После первой чашки кофе Луис Виейра да Силва принимался читать поэтам очередную проповедь, подготовленную для произнесения с амвона церкви. Когда у друзей появлялись какие-то замечания, священник Луис Виейра вносил в текст проповеди соответствующие коррективы. Если возникали какие-то споры и разногласия, то последнее слово всегда оставалось за Клаудио Мануэлом да Коста. Самый старший по возрасту, он пользовался среди своих товарищей непререкаемым авторитетом, разве что иногда Алваренга Пейшото осмеливался в чем-то возразить Клаудио. Но это случалось очень редко и большей частью не касалось принципиальных вопросов. Иной раз сюда, на веранду дома Гонзаги, подходили к утреннему кофе и другие собеседники – любители прекрасного и возвышенного, поклонники музы и своих талантов. Здесь вы могли увидеть доктора Диего Перейру Рибейро де Васконселос, интенданта Грегорио Пиреса Монтейро и священника Мигеля Эуженио да Силва Маскареньяса. Они также баловались стихами и не стеснялись отдавать их на суд лишь Клаудио Мануэлу да Коста, считая его более беспристрастным, чем Гонзага или Алваренга Пейшото.
      В это утро разговор что-то не клеился. Правда, не желая нарушать традицию, каноник все-таки прочитал свою очередную проповедь и получил кучу замечаний от Гонзаги. Но потом никто не стал декламировать новые стихи, и беседа как-то незаметно заглохла, пока вдруг Алваренга Пейшото не сказал, обращаясь к друзьям:
      – Вы знаете, я сегодня долго не мог заснуть после того, как почтенный каноник прочитал нам вечером эти американские законы. Вероятно, для нас такие законы не совсем подошли бы.
      – Дорогой полковник, – перебил Алваренгу Гонзага, – а зачем нам следовать примеру какой-то чужой страны? У нас в Бразилии достаточно светлых умов, которые в состояние выработать еще лучшие законы и постановления. Будь у меня достаточно времени, я бы за месяц создал гораздо более совершенные, с юридической точки зрения, документы.
      Клаудио Мануэл да Коста улыбнулся.
      – Дорогой Гонзага, я уверен, если вы будете тратить всего лишь наполовину меньше времени для завершения своего ежедневного туалета, то мы станем свидетелями рождения таких необычайно прекрасных законов, которых еще не знал мир, а потом, когда вы напишете их, мы издадим книгу, по сравнению с которой «Дух законов» Монтескье, хранящийся в библиотеке подполковника Домингоса Виейры, покажется жалким лепетом.
      Уловив иронию в словах Клаудио, Гонзага, обидевшись, надулся и, выйдя во дворик, принялся прохаживаться под окном Марии Доротеи.
      – Господин Гонзага, к вам можно? – послышался в глубине дома чей-то звонкий голос, и на вернаду вошел Алварес Масиел. – Простите, я не помешал вашему разговору? – ска-Вал он, увидев сидевших за столом собеседников.
      – Нисколько, – ответил Клаудио. – Мы очень рады вас видеть, наш юный друг. Садитесь с нами, выпейте кофе и пока не мешайте Гоазаге. Вон он ходит под окном Марии Доротеи, сочиняя очередную оду. С помощью музы он сделает это довольно быстро и через несколько минут вернется в нашу компанию. А пока расскажите новости, которые вы, безусловно, принесли с собой.
      – Вы не ошиблись, господин Клаудио, – сказал Масиел. – Сегодня утром я встретился с человеком, о котором уже имел чеыь вам рассказывать. Вчера из Рио вернулся прапорщик Жоакин Жозе да Силва Шавьер по прозвищу Тирадентис, тот самый человек, с которым я имел интересную беседу в первый же день после возвращения на родину. Этот прапорщик – любопытная фигура, и, я думаю, небезинтересно познакомить его с людьми, в которых бьется живая творческая мысль. – Произнеся эти слова, Алварес Масиел протянул руки к сидевшим за столом друзьям, давая понять, что последняя фраза имеет к ним самое непосредственное отношение.
      В этот момент на веранду вернулся Гонзага.
      – А, здравствуйте, друг Масиел. Очень приятно, что вы навестили нас. Как поживает ваше семейство? Здоров ли ваш уважаемый родственник подполковник Франсиско де Паула Фрейре де Андраде? Я думаю, присутствующие поддержат меня, если я выскажу вам благодарность за этот оригинальный документ, который вы одолжили нашему почтенному канонику Луису Виейре да Силва. Он сделал замечательный перевод его.
      – Как, – оживился Алварес Масиел, – падре уже сделал перевод текста американской конституции?! Это прекрасно! Я как раз обещал Тирадентису ознакомить его с ним.
      – Какому Тирадентису? – с любопытством спросил Гонзага.
      – Вероятно, вам будет интересно встретиться с этим человеком, – произнес Масиел. – Прапорщик Тирадентис очень колоритная фигура, и я в своей жизни редко встречал людей энергичнее его. Вчера вечером он только что прискакал из Рио.
      – Прискакал?! – Гонзага нахмурился. – Вероятно, нахал, забрызгавший мой камзол вчера вечером, и был ваш прапорщик, прискакавший из Рио.
      Масиел пожал плечами.
      – Сомневаюсь. Хотя, впрочем, если он и совершил такой проступок, то, безусловно, не намеренно, и поэтому прошу вас проявить великодушие и простить ему это. Во всяком случае, постараемся не думать плохо о человеке из-за забрызганного по его вине камзола.
      Гонзага ничего не ответил, но аргументы Масиела, видимо, не помогли ему изменить свое мнение о дурно воспитанном всаднике.
      Взяв рукопись перевода у каноника Луиса Виейры да Силва, молодой инженер откланялся и удалился, предварительно попросив разрешения у Клаудио Мануэла да Коста прийги к нему домой вместе с Тирадентисом.
      Когда вечером Масиел встретился с Тирадентисом и рассказал о разговоре в доме Гонзаги, то прапорщик был в восторге. Тирадентис очень хотел, чтобы в предстоящем заговоре участвовали всеми уважаемые и почитаемые в капитании люди. Друзья же поэты, как Клаудио, так и Гонзага и полковник Алваренга Пейшото, пользовались очень большим авторитетом среди высшего общества Минаса.
      На другой день в доме Клаудио Мануэла да Коста состоялась встреча поэта с Тирадентисом. Их беседа продолжалась несколько часов. Причем говорил больше Тирадентис, а Клаудио внимательно слушал.
      – Но, дорогой Тирадентис, – я надеюсь, вы позволите мне называть вас так? – разделяя многие ваши мысли, я все же выражаю сомнение в осуществимости подобных планов. На мой взгляд, главное препятствие заключается в отсутствии людей, способных довести их до конца и одержать победу. – Клаудио сделал паузу, уселся поглубже в кресло и вытянул ноги. – Я должен вам признаться, – продолжал он, – о наличии, вероятно, даже в избытке, самых фантастических революционных планов и не скрою того факта, что со своими друзьями мы не раз обсуждали самые блестящие программы действия. Однако, как вы сами можете убедиться, дальше разговоров у нас дело не пошло. Да и вряд ли, зная восторженные, но малодеятельные натуры, какими являемся все мы, поэты, наши прожекты смогли бы когда-либо обрести реальную почву.
      Тирадентис встал и в волнении начал ходить из угла в угол по комнате.
      – Вы недооцениваете силы свои и ваших друзей. Если мы объединимся, если создадим группу из активных, мыслящих граждан капитании Минас, то наше дело, безусловно, поддержат в других капитаниях. А узнав о восстании, на помощь поспешат добрые люди из различных государств.
      – И все же я уверен, – медленно произнес Клаудио, – что у нас в Минасе нет подобных людей. Когда Соединенные Штаты вели свою борьбу против англичан, то они по крайней мере нашли трех человек, способных начать кампанию. А в Минасе нет никого. Разве только прапорщик Жоакин Жозе, разве только Тирадентис ведет пропаганду. Но вы можете кончить тем, что потеряете ваши головы. Если все же вы решили посвятить жизнь такому благородному делу, как освобождение нашей родины от португальского владычества, то я желаю вам всяческого успеха. Сам я уже не гожусь для того, чтобы скакать на лошади и со шпагой в руке бросаться на врагов нашей независимости. Однако если вам будут нужны мои советы, а также советы моих друзей, то мы к вашим услугам.
      – Спасибо, – произнес Тирадентис и взял свою треуголку, лежавшую на скамейке. – Мне кажется, ваши рекомендации и советы принесут гораздо большую пользу общему делу, чем непосредственное участие в предстоящих сражениях. Минае переполнен людьми, способными держать шпагу в руках и умеющими метко стрелять.
      После ухода Тирадентиса Клаудио Мануэл да Коста еще долго сидел в своей любимой позе в кресле, думая о собеседнике. Так погруженным в свои мысли его и застал священник Луис Виейра.
      Увидев приятеля, Клаудио рассказал о посещении Тирадентиса и вновь выразил сомнение в осуществимости его планов.
      – Нет, дорогой Клаудио, – возразил Луис Виейра, – Тирадентис принадлежит к той категории homo sapiens, которые если уж задумают что, то доводят дело до конца. Будь бы у нас больше таких людей, как Тирадентис, Бразилия стала бы процветающей республикой.

8. ПЕРВАЯ САБЛЯ ЗАГОВОРЩИКОВ

      Размышляя о беседе с Клаудио Мануэлем да Коста, Тирадентис не заметил, как дошел до капеллы «Сеньор до Бонфин», находившейся на улице Глория. Стены ее были увешаны увядшими гирляндами цветов, оставшихся, вероятно, еще с 14 сентября, когда отмечался религиозный праздник. Сейчас небольшая капелла была освещена и там служили мессу. Тирадентис замедлил шаг и приблизился к входу. Недалеко от алтаря виднелась группа вооруженных людей, в центре которых находились двое одетых в рубища мужчин со связанными сзади руками. Видимо, это были очередные жертвы португальских властей, приговоренные к смертной казни. Обычно осужденные на смерть через повешение присутствовали на последней мессе, после которой их отправляли на виселицу.
      – Что сделали эти несчастные? – спросил Тирадентис какого-то зеваку, с любопытством рассматривавшего происходящее в капелле.
      – А кто их знает! Наверное, нарушили какой-нибудь закон. Вот если сейчас после мессы их поведут через весь город к дальним виселицам, то, значит, вина их велика. А если повесят где-нибудь поблизости, выходит, они птицы мелкого полета.
      Тирадентис вздохнул.
      – Как просто: нарушил закон – и виселица, немножко нарушил закон – тоже виселица, только поближе.
      Зевака, видно, не понял мрачной иронии, заключавшейся в словах Тирадентиса, и подтвердил:
      – Конечно, просто, сеньор. – Затем, видимо польщенный вниманием, оказанным его персоне прапорщиком, и желая поддержать беседу, стал расхваливать судей, которые так легко и с такой мудростью разбираются в степени виновности нарушителей португальских законов.
      Но в это время кто-то окликнул Тирадентиса. Он обернулся и увидел сержанта-мора Жозе Жоакина да Роша.
      – Слушай, прапорщик, – сказал сержант-мор, подходя к Тирадентису, – мы все уже думали, что ты в Рио добиваешься у вице-короля назначения на пост губернатора Вила-Рики, так долго ты отсутствовал в гарнизоне. Подполковник на днях выражал недовольство твоей неаккуратностью. Ведь срок разрешения, кажется, давно уже истек.
      Тирадентис закусил губу и с досадой махнул рукой.
      – Вот дьявол! Спасибо тебе, Жозе Жоакин, за напоминание. Совсем вылетело из головы, что я до сих пор не доложил о прибытии.
      Зевака, слышавший разговор однополчан, отступил на несколько шагов, потом вдруг неожиданно повернулся и бросился, наутек. Видимо, он решил убраться подобру-поздорову, так как, несомненно, этого прапорщика как нарушителя воинской драгунской дисциплины вскоре тоже заставят слушать последнюю мессу и потом поведут через весь город к самой дальней виселице, на ближней же повесят его, зеваку, если и не как соучастника преступления прапорщика, то наверняка как собеседника.
      Желая как можно быстрее уладить неминуемые неприятности, связанные с опозданием из отпуска, Тирадентис направился на улицу Конде де Бобадела, где находился дом подполковника Франсиско де Паула Фрейре де Андраде. Солидный особняк выглядел очень внушительно и свидетельствовал о состоятельности его владельца. Подполковник действительно обладал большим богатством и, будучи знатного происхождения как со стороны отца, так и со стороны матери, считался влиятельным лицом в капитанни. К тому же под контролем Франсиско де Паула Фрейре де Андраде находилась вся наемная армия Минаса, состоявшая из подразделения драгунов, к которому принадлежал, как мы знаем, и Тирадентис.
      Подойдя к дому начальника, Тирадентис заметил, что все ставни окон были плотно закрыты, как будто хозяева особняка уехали в далекое путешествие. Однако после первого ше стука за массивной резной дверью послышались шаги, щелкнул засов, и старый слуга спросил, кого желает видеть посетитель.
      – Подполковник дома? – спросил Тирадентис.
      – Дома, господин прапорщик, но он болен.
      – Если можно, я все же хотел бы увидеть господина подполковника по срочному делу.
      – Эй, парень, кто это ко мне? – послышался из глубины дома зычный голос.
      Слуга жестом пригласил Тирадентиса войти, а сам, заперев за ним дверь, бросился на зов хозяина.
      – Мой господин, к вам пришел господин прапорщик.
      – Так пускай же он войдет. Не все ли равно, прапорщик или капрал, была бы только живая душа, а то этот лекарь целую неделю заставляет меня лежать одного-одинешенька. Словом перекинуться не с кем.
      Тирадентис переступил порог комнаты и чуть не отпрянул назад, настолько воздух в помещении, где лежал подполковник, был спертым. Ставни в комнате не пропускали ни света, ни воздуха. Небольшой, немилосердно коптящий светильник позволял разглядеть кровать, на которой, укрытый несколькими теплыми одеялами, обливаясь потом, лежал драгунский командир.
      – Здравствуйте, господин подполковник! Прошу извинить за нарушение вашего покоя. Но мне хотелось как можно быстрее доложить о своем возвращении.
      – Ты, друг мой, – сухо ответил Франсиско де Паула, – если я не ошибаюсь, опоздал на два месяца. Может быть, перепутав, считаешь себя начальником всех драгунов, а меня прапорщиком, который должен выполнять твои приказы?
      Тирадентис, чувствуя за собой вину, решил не возражать и выслушать до конца справедливый разнос начальника.
      – Ну что же молчишь? Или не согласен с моими словами?
      – Нет, господин подполковник. Но я признаю всю тяжесть вины и считаю бесполезными любые оправдания.
      Подполковник попытался сбросить с себя одеяло и приподняться, но, обессиленный, вновь упал на подушки.
      – Нет, посмотрите, какой овечкой он прикидывается. Не хочег оправдываться! Признает свою вину! Скажи спасибо Масиелу, моему шурину, который рассказал мне о твоих бесполезных хлопотах в Рио и подтвердил, что мой прапорщик не только занимался там ухаживанием за мулатками, а то не миновать бы тебе самого строгого суда. На этот раз отделаешься штрафом. Ну, рассказывай, что там нового, что творится сейчас здесь, в городе?
      Тирадентис немного растерялся и не придумал ничего лучшего, как рассказать о последней мессе в капелле «Сеньор до Бонфин».
      Подполковник досадливо махнул рукой.
      – Подумаешь! Разве это новость? Бродяг вешают каждый день. Скажи, что слышно о намерениях губернатора виконта де Варбасена?
      – Говорят, скоро объявят дерраму.
      – И ты туда же про дерраму. Масиел заладил: деррама, деррама, поэт Клаудио о ней толкует. А я не верю. Не могут объявить еще одну дерраму.
      – А что, если объявят, господин подполковник? – спокойно спросил Тирадентис.
      Франсиско де Паула задумался, потом решительно покачал головой.
      – Не может быть. Все станут нищими. А их и так уж расплодилось – дальше ехать некуда. В капитании куда ни плюнь – попадешь на нищего, бездомного или бродягу. Ну ладно, хватит вести такие разговоры. Я думал, вот прапорщик меня чем-нибудь развеселит или утешит, а ты, как видно, умеешь только расстраивать людей.
      – Если разрешите, господин подполковник, то я попытаюсь сделать и доброе дело, облегчив ваши страдания.
      – Это другой разговор. Прапорщик из тебя вышел с большими изъянами, а вот Тирадентис мне нравится больше.
      Осмотрев больного, Тирадентис нашел у него обычную простуду и приступ радикулита. Обещав прислать мазь и целебный отвар, Тирадентис вышел, озабоченный угрозой подполковника наложить на него штраф за опоздание, и, придя домой, рассказал жене о разговоре с подполковником.
      – Я советую, Жоакин, поговорить с господином Масиелом. Пускай он попросит подполковника простить тебя. Сам знаешь наше трудное положение. У нас и так ничего нет, и, даже продав аптеку, денег не хватит для уплаты штрафа.
      – Нет, что ты, дорогая! Как могла прийти в голову моей жене мысль расстаться с аптекой? А вот насчет Масиела, пожалуй, ты подала разумную идею. Сегодня же я схожу к шурину подполковника.
      Вечером Тирадентис направился к Алваресу Масиелу и, к своему удовольствию, застал там поэта Клаудио. Масиел очень приветливо встретил Тирадентиса, пригласив принять участие в беседе. Разговор и здесь вертелся вокруг той же злободневной темы: предстоящем объявлении деррамы. Клаудио, учитывая крайне плачевное состояние экономики капитании, горячо доказывал невозможность подобной акции. Алварес Масиел не оспаривал мнения Клаудио и в то же время не сомневался и в возможности объявления португальскими властями деррамы.
      – Что вы можете сказать по этому поводу, Тирадентис? – обратился Масиел к прапорщику.
      Тирадентис как будто только и ждал этого вопроса.
      – Необходимо готовить восстание, – ответил он решительным тоном.
      – Вы одержимы, Тирадентис. Нельзя же так сразу, восстание, восстание! Кто решится взять на себя ответственность и возглавит заговор против законного правительства?
      – Решительных людей очень много в капитании, – ответил Тирадентис. – Что касается меня, то, не хвастая, не причисляю себя к категории трусов и никогда не откажусь от любой доли ответственности, которая может пасть на меня при выполнении такого благородного дела, как освобождение родины от португальских захватчиков. Я уверен, – продолжал горячо Тирадентис, – людей мы найдем. В желающих поддержать наш план недостатка не будет. Много ли времени прошло с тех пор, как я вернулся в Вила-Рику? И с кем бы ни завел разговор, все, как правило, обязательно выражают недовольство нынешними порядками. Мне кажется, необходимо воспользоваться благоприятной обстановкой и предстоящим объявлением деррамы. Это как раз удобный повод, удобный момент начать восстание. Я предлагаю собраться завтра здесь, и каждый приведет с собой нескольких человек, в порядочности которых не сомневается. Мы приступим к выработке конкретных планов. Дальше медлить и ограничиваться одними разговорами невозможно.
      Клаудио Мануэл да Коста не проявил особого энтузиазма, выслушав предложение Тирадентиса, но и не возражал. Он даже сказал, что, вероятно, придет не один, а с Гонзагой и каноником Луисом Виейрой. Алварес Масиел, со своей стороны, обещал пригласить трех-четырех близких друзей, на которых он мог, по его словам, целиком и полностью положиться.
      Перед уходом Тирадентис рассказал Масиелу о своем конфликте с подполковником Франсиско де Паула Фрейре де Андраде и попросил инженера помочь уладить вопрос со штрафом. Масиел ответил, что это не составит для него никакой трудности, и Тирадентис ушел в прекрасном настроении.
      По дороге домой он завернул к приятелю сержанту-мору Жозе Жоакину да Роша, с которым утром встретился около капеллы. У Роша он застал подполковника первого подразделения кавалерии Базилио де Бритто Мальейро до Лаго.
      – Ну как? – с любопытством спросил сержант-мор. – Что сказал подполковник Франсиско де Паула?
      – Кажется, все обошлось благополучно. Но спасибо за напоминание. Как у меня такая вещь могла вылететь из головы, не могу представить.
      – А что такое с вами приключилось, прапорщик? – осведомился Базилио.
      – Да так, едва-едва избежал одной большой неприятности. Слава богу, все обошлось. Но самого подполковника Франсиско да Паула, боюсь, расстроил основательно, заведя разговор о предстоящей дерраме.
      – А вы уверены, – перебил Базилио, – в скором объявлении деррамы?
      Тирадентис удивленно поднял брови:
      – Кто же в этом не уверен? Да знаете, что виконт де Барбасена привез личные инструкции от Мартино де Мелое-Кастро из Лиссабона. Там не только говорится о дерраме. Есть еще одна инструкция, которая нанесет большой удар по всем богатым людям капитании. Мне один верный человек рассказал, что согласно этой инструкции никто уже не сможет иметь свыше десяти контос, а все остальные деньги должны сдаваться в королевскую казну.
      Базилио недовольно поморщился.
      – Я бы посоветовал вам, прапорщик, говорить более осторожно и с большим почтением о правителях. Ведь без них эти земли не смогут хорошо управляться. Как же можно настраивать народ против властей, данных богом и нашей королевой?
      – Ах! – воскликнул Тирадентис. – Бог здесь ни при чем, и, может быть, королева ни при чем. По крайней мере она не знает истинного положения вещей у нас в капитании. Поэтому от нас самих зависит, будут ли продолжаться нынешние порядки, или мы сможем повернуть колесо фортуны в свою сторону. Если было бы в моей власти изменить существующие порядки! Но я, к сожалению, один ничего не могу сделать. Если бы можно было рассчитывать хотя бы на вашу помощь.
      Подполковник Базилио де Бритто Мальейро склонил набок голову, как бы прислушиваясь к сказанному Тирадентисом.
      – Что вы имеете в виду, мой друг прапорщик? – вкрадчиво произнес он.
      – Ничего конкретного, господин подполковник.
      – Как же я могу оказать вам неконкретную помощь? – рассмеялся Базилио, но смех его звучал несколько искусственно. – Ну хорошо, если потребуется какая-либо конкретная помощь, то я согласен оказать вам ее.