болгар. Мне дали двух линейных казаков из конвоя для сопровождения, и я забежал к себе в палатку, чтобы переодеть китель, заменив его сюртуком, ввиду нависшей тучи, предвещавшей бурю и дождь. Если бы я мог тотчас бы уехать, я доехал бы до Систова засветло (6 верст до переправы и потом верст 7 по горам до города) и до бури, но постоянное российское зло - канцелярия - и тут испортило мне дело. Списки частей и ордена не были готовы, и мне пришлось более полутора часов киснуть в Главной квартире армии. Если бы впредь знать, что так долго продолжатся бюрократические приемы, то мог бы я что-нибудь поесть (хотя в Зимнице достать съедомое трудно), а то пришлось мне отправляться на голодуху. Верхом с адъютантом великого князя Орловым и линейными казаками доехал до переправы и собирался переправляться с лошадьми на пароме, но тут новая препона: на переправе генерал Рихтер заявил мне, что вследствие поднявшегося сильного верхового ветра и сильнейшего течения он обязан прекратить перевозку лошадей и не может меня пропустить, что паром может отнести далеко к части берега, занятой еще турками. Я не настаивал, но пришлось подчиниться и оставить Адада с казаком на нашем берегу.
      Так как пешком идти по горам до города, по виноградникам (где еще до сих пор скрываются одиночки-турки, стреляющие по отдельным людям) было медленно и трудно, то я согласился на обязательное предложение генерала Рихтера дать мне понтонную лодку до самого города, причем мне обещано, что я в полтора часа или даже в час туда доберусь. В ту минуту, когда я входил в понтон, я увидел на берегу Черкасского, которого со свитою отказывались перевозить, чтобы не задержать переправы войск, а далее князя Церетелева, ехавшего на ту сторону для принятия участия в рекогносцировке, порученной молодому Скобелеву (кстати сказано, последний переехал из удальства Дунай верхом и ходил в штыки волонтером с Минским полком). Оба попросились ко мне, и я согласился. Вот встреча - на песчаном острове Дуная!
      Вместо часа мы проплыли более 2-х ради противных ветра и течения. Гребцами были уральцы, знавшие меня по репутации и объявившие вместе с провожавшим меня по охоте сотником, что если тонуть придется, то они меня непременно вытащат. Вообще все части и чины, как только назовешься, выказывают мне наперерыв внимание и сочувствие.
      Плывя вдоль берега турецкого, уже в сумерках заметил я солдатиков, спустившихся с кручи к воде. "Не волынцы ли, не минцы ребята?" - крикнул я с лодки. "Точно так", - был радостный ответ. Я тотчас ответил: "Жаль, ребята, что не могу за темнотою добраться и рассмотреть таких молодцов. Везу от государя императора Георгиевские кресты вам". "Ура!" было мне ответом. Скоро и на круче подхватили. Впотьмах было что-то фантастическое в этом победоносном клике. Гребцы выбились из сил, и мы до пристани добраться не могли, а потому высадились у первой дороги, спускавшейся с кручи. (Прости, что среди бивачного шума и неурядицы я перепутал страницы предыдущего листка, но римские цифры на страницах помогут тебе выпутаться).
      Живописная, но крутая дорожка вела в турецкий квартал. Подъем был тяжелый, и мои спутники не раз просили остановиться, чтобы перевести дух, а я - плохой ходок, как ты знаешь - побуждаемый чувством исполнения обязанности шел прытче всех. Мы долго бродили по опустелым улицам города. В мечетях и домах тур[ецких] все окна были выбиты, листки Корана разметаны по улицам, а вещи растасканы болгарами тотчас после бегства мусульманского населения. Это радикальное разрешение вопроса о Болгарии. Болгары мстили своим угнетателям, пользуясь тем, что мы еще не приняли в свои руки управление. Наших офицеров и солдатиков приняли они как избавителей и старались навязать им подарки предметами, якобы оставленными турками.
      Желательно, чтобы войска наши скорее удалились из города, могущего произвести деморализующее влияние на героев переправы. Теперь приняты меры для водворения порядка, назначен комендант, жителям предоставлено выбрать членов управления и судов и пр. В городе открыты значительные продовольственные склады, брошенные турецкой администрацией, одной кукурузы принято в наши руки более чем на 1 млн. фр.
      Мы спрашивали все встречные блуждающие тени, чтобы найти дом, где помещается корпусный штаб Радецкого и дивизионное командование Драгомирова. Оказалось, что корпусный командир, встревоженный известием о подступлении к Систову со стороны Никополя турецкого отряда, отправился с начальником штаба и двумя казаками на пригорки, лежащие близ переправы, отыскивать 35-ю дивизию, чтобы перевести ее на высоты на Тырновскую дорогу. Одной сотни казаков было недостаточно для разъездов, и наша пехота морилась постоянными ожиданиями появления турок, не видя перед собою дальше ружейного или пушечного выстрела. В 11-м часу добрался я до Драгомирова, которого хозяин-болгарин угощал ужином. Будучи утомлен ходьбою и не обедав в этот день, я с удовольствием воспользовался болгарским угощением. Приехал офицер с аванпостов и сообщил, что стрелковый батальон, высланный из города для рекогносцировки, встретил 4 турецкие батареи с 12-ю орудиями и 800 всадников. Войска эти заняли отличную позицию в 7 верстах от Систова, а батальоны наши отошли на нашу позицию, занятую 2-ю бригадою 14-й дивизии и стрелковою бригадою на кряже, господствующем над городом в полуверсте от него.
      Все ожидали ночной тревоги. Оставив Черкасского и Церетелева у Драгомирова, я снова отправился искать Радецкого и долго бродил впотьмах с позиции на позицию. J'ai trouv scandaleux que, dans un moment o les Turcs avaient l'air de s'approcher de nos positions, personne ne savait o se trouvait Ie commandant du corps. Le lendemain j'ai signal au grand due les inconv de ce rel II est all lui-m de 1'autre c pour mettre bon ordre et redonner du ton ceux qui avaient la faiblesse de vouloir se reposer sur des lauriers facilement acquis*.
      Поднялась с 11 час. вечера настоящая буря, и пыль ужасная порошила мне глаза. Впотьмах не мог я надеть очков и думал - сразу попаду в инвалиды, потому что глаза разболятся. При нормальном положении вещей так и было бы. Но ты знаешь мою натуру: я старика тряхнул, и даже глаза не посмели покраснеть. Естественно, что от бессонной ночи, ветра и пыли они были несколько раздражены, но в полдень ничего уже заметно не было, и я даже к aсon. не прибегал.
      Около часу ночи я решился прекратить поиски и подождать до рассвета в корпусной штаб-квартире возвращения корпусного командира. Тут, как и в доме, занимаемом Драгомировым, болгаре пришли в восторг, как только услышали мою фамилию. "Он за нас страдал 10 лет в Константинополе от турок, греков{19} и иностранцев, ведь его голова (мне это было неизвестно) оценена турками в 1000 ливров. Если турки узнают, что в Систове ночует, непременно нападут, чтобы захватить. После царя Александра генерал Игнатьев - наш освободитель", говорили болгары при наших офицерах и бросались целовать у меня руки. Тотчас мне отвели комнату, и я с адъютантом главнокомандующего Орловым и казаком конвойным, сняв сапоги, растянулся на диване. До 3-х часов мог я лишь поспать. При первом мерцании света я встал, подняв моих спутников, и, удостоверившись, что корпусного командира не нашли даже казаки, посланные с донесением с позиции, я отправился к Драгомирову, передал ему кресты, слова государя, расспросил о положении вещей и отправился к Дунаю снова пешком (мне пришлось разбудить Драгомирова). На понтоне по течению я быстро долетел до строющегося моста, где нашел Адада, и вернулся в 7-м часу в свою палатку. Оказалось, что ночью буря разметала до 30 понтонов, причем многие потонули, мост попортило, задержало окончание переправы на сутки. Единственный пароход, находящийся в распоряжении нашем, отправился собирать разбросанные и увлеченные течением понтоны. Великий князь Алексей Александрович, посланный на мост ночью, [получил] от начальника переправы генерала Рихтера заявление опасения, что "потопили нашего посла генерала Игнатьева, так как погода была ужасная, понтоны без якоря, и могло разбить его или унести".
      В 9-м часу, как только проснулись, я доложил главнокомандующему мои впечатления, выставив на вид, что в политическом положении пагубно оставлять войска около Систово. У них нет ротного обоза, патронных ящиков и, в особенности, кавалерии, без которой ничего предпринять нельзя. Притом пехота съела свои последние сухари и тронуться далее не может.
      Государь принял меня за своим чаем при всех великих князьях, благодарил весьма милостиво, даже извинялся многократно, что подверг меня буре и пешему хождению ночью. Со свойственной ему мягкостью и деликатностью он меня обласкал в полном смысле слова, заметив: "Тебе, однако ж, здорово похудеть; дипломату пришлось в передрягу попасть и старину вспомнить". Я ответил, что государь напрасно беспокоится, я - военный, старину тряхнул и готов в огонь и в воду. Меня одно стесняет - глаза. Иначе - между нами сказано - я чувствую, что всех молодых за пояс заткнул бы. Меня тешит, что по неизвестной причине в войсках многие в этом убеждены. Ежедневно случается мне слышать от офицеров, мне незнакомых, что передовой отряд дадут мне, что тогда все отлично пойдет, и прочие комплименты, доказывающие, что меня знают за отважного и верного слугу отечества. Больше мне ничего не нужно. Jusqu' pr je ne fais pas triste figure l'armee comme bien d'autres*.
      Говорят, что государь скоро вернется. Но полагаю, что нас или, по крайней мере, меня оставят в армии,
      Обнимаю вас тысячекратно, благословляю детей. Целую ручки у матушки. Мост готов, обозы пошли, кавалерия тронется сегодня. Завтра двинемся в Балканы. Ура! Я сегодня дежурный.
      Шувалов опять хотел нас запугать. Но мне поручено составить редакцию вместе с Гамбургером, которая нас бы высвободила. Вообще я здоров совершенно, но с затылка еще некрасив. Твой любящий муж и вернейший друг Николай
      No 11
      22 июня. Зимница (бивак)
      Третьего дня пришел главный обоз (Суворов, Воейков, Чертков, Левашов, Голицын и вся свита), и фельдъегерь доставил мне полученные на мое имя с последней оказиею письма. Было письмо родных, а от тебя, моя милейшая, снова ни строчки! Не позволяю себе роптать ни на судьбу, ни на тебя, зная, что ты пишешь исправно, но что-то расклеилось в нашей переписке, и Руденко видно не умеет передавать конвертов. Хотел было телеграфировать, но побоялся тебя встревожить вследствие дурной передачи телеграмм. Буду терпеть, авось, скоро буду вознагражден.
      Мост, нас к величайшему горю моему задержавший в то самое время, когда надо было пользоваться впечатлением, произведенным на турок молодецкою переправою, на 6 дней, кончен. 20 июня мы переезжали во время моего дежурства с государем на турецкую сторону по мосту. Жара была ужасная, а пыль невыносимая. Едучи рядом с наследником, я не мог рассмотреть ни его лица, ни лошадь, а стремена касались, и мы разговаривали! По возвращении с передовой позиции к Рущуку, занимаемой дивизией князя Святополк-Мирского, нельзя было различить ни одной черты наших физиономий, и все мы расчихались от пыли, наполнявшей носы. Я думал, что глаза мои сильно пострадают, но вообрази, что даже не покраснели, и как только я промыл их грязною дунайскою водою, так пришли они в совершенно нормальное состояние.
      Вчера стала переправляться кавалерия (драгунская бригада Евгения Максимилиановича, гусарско-казачья бригада Николая Максимилиановича Лейхтенбергских и др.). Десять кавалерийских полков со стрелковою бригадою и конною артиллериею, другие [части] двинуты по трем разным по параллельным дорогам на Тырново в Балканы для захвата горных проходов. Чрез три дня мы можем (передовые войска) перевалиться за Балканы. По полученным мною сведениям (чрез болгар), панический страх овладел турками после молодецкой переправы и занятия Систова. Мусульмане бегут в Шумлу и Варну, забирая по возможности скот, и хотят удалиться в Константинополь или даже Азию. Вот радикальное и естественное разрешение болгарского вопроса, непредвиденное дипломатией.
      Три дня тому назад тырновские укрепления были оставлены. Разве стоянка наша ободрит турок, и они вернутся, но пока до Балкан едва ли можно ожидать сопротивления серьезного.
      Ты знаешь мой давнишний проект кампании{20}. Полагаю, в главных чертах и с некоторым замедлением в исполнении проект этот в главных основаниях будет применен. В войске начинают поговаривать, что внушителем всего благого я, но что по скромности и преданности бескорыстной к делу я не высказываюсь. Не утерпел и телеграфировал вам для получения ответа твоего, бесценная жинка, прежде окончательного перехода нашего, то есть Главной квартиры, за Дунай и наступления затруднительности сообщений с Крупнодерницами.
      Наследник будет командовать двумя корпусами (Ванновского и князя Шаховского), предназначенными для осады Рущука и обеспечения нашего тыла, тогда как сам Николай Николаевич с 4-м корпусом пойдет на Адрианополь к Константинополю. Ванновский будет начальником штаба у наследника, а Дохтуров (лучший офицер Генерального штаба) - помощником. Корпусом Ванновского будет командовать великий князь Владимир Александрович. Не сомневаюсь, что Рушук будет взят и что их высочества приобретут полезную военную опытность, славу и георгиевские знаки. Но жалко, что цесаревича подвергают опасностям, и молю Бога, чтобы глупая турецкая бомба его не задела.
      Дохтурову я серьезно выставил ответственность, которая ляжет перед всей Россией на весь осадный корпус, а на него в особенности, если наследника подвергнут турецкому огню и если случится с ним несчастье.
      Воображаю себе смятение в Константинополе. К сожалению, на Кавказе дела приняли неблагоприятный оборот со времени принятия великим князем Михаилом Николаевичем непосредственного начальствования. Это ободрило турок и помешает благоразумным пашам взять верх и просить мира.
      Английский флот, бывший у Пирея, куда-то пошел{21}. Нас сильно занимает вопрос - в Дарданеллы ли направятся суда британские или для занятия Хиоса, Кандии или Египта в экономических видах?
      Сейчас приехал курьером из Петербурга флигель-адъютант граф Чернышов-Кругликов, привез письмо батюшки и матушки от 12-го, а от тебя, бесценная жинка моя, опять ни малейшей строчки. Чернышев сидел в Казатине 3 часа, видел жандармского унтер-офицера, но ничего от него не получал. Куда пропадают твои письма? Прискорбно, но, видно, и это испытание надо мне снести с покорностью.
      Всех генерал-адъютантов, свитских генералов и флигель-адъютантов распределяют при двух армиях - Николая Николаевича и наследника - на случай приезда государя, а также и по корпусам. Лоря попадает в самый дальний, правый корпус, что ему весьма не нравится. Не знаю еще, куда меня судьба забросит.
      Слышна пальба со стороны Никополя. Еду на рыжем (Али) в Систов с государем. Армия в полном движении, с одной стороны, к Балканам, с другой, к Рущуку. Турки по-видимому сосредоточивают войска в Шумле и за Балканами. Опасаюсь, что встретятся затруднения для обеспечения продовольствия войск, ибо турки сделают все, чтобы опустошить край и угнать скот.
      Елена может совершенно успокоиться насчет здоровья мужа: с жаркою погодою голос его совершенно поправился (крупинки пер., sulph. u phosphor также помогли, хотя он и не хочет признать), и здоровье лучше, нежели было в Круподерницах.
      Планы Церетелева расстроились: у Скобелева отняли командование Кавказскою дивизиею, и наш спутник, устроившийся очень удобно при старике и молодом, должен был вернуться в сотню своего полка урядником. Постараюсь опять поправить его обстоятельства. Он передал мне большое письмо для тебя - передаю фельдъегерю.
      Сегодня ездили мы с государем в Систово - показывать покоренный город принцу Гессен-Дармштадтскому, приехавшему сюда заявить о смерти старого и воцарении нового псевдовладетеля. Прием торжественный. Болгарская дружина расположена в городе, и Христо не нарадуется при виде болгарского знамени.
      Когда сели за стол (с приходом главного обоза государь обедает со всеми в большой палатке - до 100 кувертов) и съели щи, раздался погребальный марш музыки Преображенского полка и звон похоронный соседней церкви: несли тело молодого гвардейского офицера Тюрберта, раненного и потонувшего на понтоне при переправе. Тюрберт - красивый молодой человек с блестящими дарованиями, милым характером, сетовавший еще в Плоештах, что не представляется применения в артиллерийском бою его специальным познаниям. Желание его было удовлетворено, ему предстояло действовать на правом берегу Дуная с первою горною батареею, туда переправляющейся. А судьба решила иначе: он утонул, раненный, в страшных страданиях, не достигнув желанного! Тело его выброшено было на островок и узнано товарищами лишь по мундиру и погонам. Лицо посинело, обезображено и вспухло, зубами стиснул кулак. Ты можешь себе представить, как подействовал этот memento mori* на расположившихся отобедать на серебре царском. Государь поддался одному из тех великолепных сердечных увлечений, которые ему свойственны, встал со стола, поспешно пошел за гробом, который несли товарищи, вошел в церковь и присутствовал до конца отпевания. Служил Ксенофонт Яковлевич. Мы все пошли в старую закоптелую церковь, в преддверии которой и похоронили молодого гвардейца. Я не удержался заметить стоявшему подле меня британскому агенту Wellesley: il у a tr peu de t couronn et pas un seui lord anglais qui auraient quitt un diner pour assister une pareille c Il a avou que j'etais dans le vrai. Je n'ai pas m la m r aux agents allemand et austro-hongrois, afin de faire relever dans leur correspondance ce magnifique trait de notre souverain*.
      После отпевания вернулись продолжать обедать. Все были молчаливы.
      Два дня сряду свирепствует северный ветер, несущий облака пыли с проходящей в 20 шагах от моей палатки большой дороги. Тридцать раз обтирают стол - все заносит. Белье в кровати покрыто пылью. Только что сполоскаешь рот - песок уже слышен на зубах. Я ничего подобного не видывал. Сегодня ночью беспрестанно просыпался, ожидая, что разорвет палатку на клочки. Устояла. Вода мутна донельзя. Все это крайне невыгодно для моих глаз, но Бог милостив, они не красны и не слезятся больше обыкновенного.
      Екатерина Матвеевна, вероятно, уже гостит в Круподерницах. Передайте мой искренний привет. Жалею, что сам не могу угощать. Надеюсь, что погода вам благоприятствует. В Петербурге морозы. Обнимаю тысячекратно тебя, мой бесценный друг и милейшая жинка. Великий князь Алексей Александрович пил за твое здоровье вчера. Целую ручки у матушки. Обнимаю и благословляю деток. Не забывайте любящего вас Николая
      No 12
      26 июня. Бивак у Зимницы
      Сейчас прибыл нежданный фельдъегерь и доставил мне великую радость: письмо от родителей от 16-го и три письма от тебя, моя бесценная подруга, а также письма от добрейшей матушки и Павлика. Письма твои от 13-го, 15-го и 16-го утешили меня несказанно, и я так повеселел, что и бивак наш показался мне лучше прежнего. Спасибо вам. Но надо принять меры, чтобы ни мои, ни ваши письма не залеживались в Казатине. По объяснениям фельдъегеря, подробно мною допрошенного, оказывается, что Руденко был послан в Киев, а письма лежали, на станции, так как-никто ими не распорядился. Поручи Николаю Григорьевичу сговориться с Руденко на случай повторения подобной невзгоды. С появлением твоих писем и ветер стал утихать, и пыли стало меньше. Я, кажется, забыл тебе сказать, что я на этих днях ездил в свите на рыжем Али. Он только сначала погорячился, но ходил хорошо и ничего не боялся. Благодарю за совет его взять. Сначала он хворал то ногою, то спиною, но теперь исправен.
      Церетелева пристроили к Гурко, который сегодня отправляется в догоню за кавалериею (8 полков), уже вступившею в отроги Балкан. Кавказцы имели стычку с пешими и конными черкесами{22}, которых опрокинули. Весть пришла, что Тырнов древняя столица Болгарии - уже занят нами. Дело идет пока успешно. Но прибытие английского флота в Безик опять собьет турок с толку и помешает просить своевременно мира.
      В Рущуке много орудий подбито, и город пострадал от бомбардирования. Полагают, что сопротивляться долго не будет.
      Главная квартира Действующей армии переходит завтра чрез Дунай, и мне, по всей вероятности, часто придется кататься между двумя Главными квартирами. Государь не уедет из армии, пока не представится случай наследнику и Владимиру Александровичу заполучить Георгия взятием Рущука.
      Рад я, что Круподерницы тебе нравятся и что вы там устроились по вкусу. Надеюсь, что прихотливая Екатерина Матвеевна не захает чересчур нашего деревенского гнездышка. Касательно Липского я вам тотчас отвечал и так подробно, что издали кажется - и прибавить нечего. Придумайте комбинацию, чтобы обойти заключение прямого контракта на аренду с поляком и избегнуть излишних расходов на постройки.
      Радуюсь вестям об озимых хлебах, надеюсь, что яровые поправятся теперь. Цены дадут хорошие.
      Глаза мои в исправности, затылок неожиданно поправился. Принимал я 4 дня petr. 30 - теперь отдыхаю, а потом возобновлю.
      Ты отгадала, что Горчаков ничего не замечает и все твердит, что он прибыл в армию pour dompter le parti militaire*.
      Очень хорошо, что взяли каменщиков из старообрядцев. Они люди хорошие, непьющие. Приласкай их, сказав, что я покровительствовал в Турции старообрядцам и недавно предоставлял государю. Надо торопиться и окончанием построек до зимы. Кланяйся Николаю Григорьевичу, Пелагее Алексеевне, Нидман и Соколову. Если рейткнехт нехорош, перемени, найти легко. Тогда был снег, а теперь время впереди. Дурного держать не стоит.
      Когда-то мне доведется с вами пожить? Даст Бог, скоро. Благодарю за Евангелие. Другой книги, о которой упоминает Анна Матвеевна, не получил. Обнимаю вас всех. Целую ручки твои и добрейшей матушки. У нас уже 100 тыс. войска за Дунаем. Да благословит и сохранит вас Господь. Твой любящий муж и вернейший друг Николай
      No 12**
      27 июня. Бивак у Зимницы
      Vive Roudenko - переписка наша восстановилась: вчера фельдъегерь доставил мне письмо твое, милейшая жинка и бесценный друг Катя, за No 10 от 20 июня. В 5 дней на Дунай - это недурно! Благодарю добрейшую матушку за ее оживленное и теплое письмецо, успокоившее меня несколько насчет ее здоровья, о котором ты выразилась, что оно "совсем расклеилось". Авось, крупинки свое дело сделали, и матушка поправилась, в особенности ради добавочного лечения - прибытия Екатерины Матвеевны. Давно не видались сестры, и весело было бы мне посмотреть на взаимную радость. Любопытно знать, какое впечатление произведет ваша обстановка сельская на избалованную Екатерину Матвеевну!
      Благодарю деточек за их грамотки. Письмо Павлика (относительно) лучше других. Мика написала мило, но ошибок наделала более, нежели я ожидал. Не могу в толк взять, зачем это Иван Иванович вздумал учить крестьянских детей в домике, построенном для детей? Мальчишки занесут столько разнородных зверей, что потом не отделаетесь. Письмо Леонида несколько правильнее прежнего, но путано. Не понимаю, что за войну затеял Иван Иванович и какой орден получит Павлик? Пусть детки объяснят все недоумения в последующих письмецах своих. Твое письмо, душа моя, проникнуто таким патриотическим жаром, что даже мне поддало.
      Да, славная была для меня минута, когда увенчалась успехом смелая переправа, предпринятая на том самом месте, которое я указал нашим офицерам Генерального штаба несколько лет тому назад и на которое напирал в известном тебе письме Нелидову из Киева.
      Сердце отлегло, когда узнал я, что храбрые наши черногорцы, бывшие на краю гибели, выбились от бесчисленных врагов в ту самую минуту, когда все казалось погибшим. Турки разорили плодоносную долину Зеты и землю Вассоевичей, нанесли значительную убыль черногорцам и герцеговинцам, но сами потеряли много войска, и Сулейман должен был, наконец, перейти в Албанию, откуда, по всей вероятности, большая часть войска будет отправлена по железной дороге в Салоники, а оттуда в Константинополь. Переход наш чрез Дунай отвлечет силы турецкие, которые будут спешить на защиту Адрианополя и Константинополя{23}. Мы спасли Черногорию, доблестную союзницу нашу. А турки уже назначили губернатора в Цетинье, и австрийцы уверены были, что им суждено будет спасать Черногорию, придавив ее предварительно руками мусульман. Если бы это удалось Андраши, наше влияние было бы окончательно загублено, и Австро-Венгрия обладала бы нравственно сербским племенем.
      Долго, слишком долго тянулась переправа наших войск чрез единственный понтонный мост (теперь строят более прочный и удобный прямо к Систову), переброшенный верст 5-6 ниже города. Замечено, что пехотный полк переправлялся средним сроком в час времени, батарея в 25 мин., кавалерийский полк - полтора часа, но обозы приводили всех в отчаяние. При армии, в особенности, в штабах, столько повозок (большую частью громоздких), парков и тяжестей, что все приходят в недоумение, как это все перейдет чрез Дунай и как пройдет по Болгарии, не опустошив страну. На сокращение и упрощение обоза мало обращено у нас (сравнительно) внимания, и необходимо радикально взяться за дело по окончании кампании. Не понимаю, как такой обоз пройдет Балканы. Притом в обозе теперь менее порядка, нежели прежде: уничтожили, фурштадских офицеров, гевальдигеров и прочих чинов обозного управления. Повозки отстают друг от друга, ломаются, лошади пугаются и кидаются в сторону. Движение обозов и парков по мосту весьма задержало армию. Притом мост ломался, сильный ветер заставлял два раза прекращать переправу, и, наконец, Дунай стал мелеть, и пришлось заменять понтоны козлами близ берегов.
      У Непокойчицкого отсутствие feu sacr новоиспеченные командиры кавалерийских передовых бригад робки, а начальник кавалерии Гурко только что прибыл, местности и края не знает и едва успел догнать передовые части уже по дороге в Тырново. Хотят вести дело систематически и упускают из вида главнейший элемент - свойство, качество и недостаток противника. У меня кровь кипит и приливает к мозгу при мысли, что медленностью движения мы пропустим великолепнейший случай захватить без боя Тырнов, Балканы и Ямбольскую железную дорогу, разрезав турецкую армию на две части и обойдя Шумлу при размерности идти беспрепятственно и быстро в Адрианополь и Константинополь. Боюсь, что мы затянем войну на два года, и обстоятельства изменятся не в нашу пользу, тем более, что на Кавказе дела наши вкорень испорчены. Озадаченный движением на Ольти по Карской и Баязетской дорогам войск наших, Мухтар собирался уже очищать Эрзерум и перевозить управление и архив в Эрзингян. Вся Армения и Анатолия была в наших руках. Но прибыл Михаил Николаевич под Карс, и все пошло скверно. Войска раздроблены до того, что турки везде нас превосходят. Под Зивином войска наши сильно потерпели и отступили к Карсу. У Батума ничего не добились, Карс безрезультатно бомбардируют. К Баязету - оз. Ван - подступили курдские скопища с 10-ю батальонами, приведенными из Багдада (ради того, что канцлер не хотел следовать моей политике - ссорить персиян с турками и держать последних в тревоге). Отряд Баязетский, прошедший уже более 150 верст победоносно к стороне Эрзерума, должен был поспешно отступить в Эриванскую губернию, чтобы оттуда, подкрепившись, идти на выручку нашего гарнизона, оставленного в городе Баязете и доблестно отбившего уже несколько штурмов. Вся долина Мурад-Гая снова отдана на произвол турок{24}, которые выместят на передавшихся нам армянах всю свою злобу. Наше влияние будет сильно подорвано, разве что кавказцам удастся разом освободить Баязет, рассеять правый фланг турецкий и разбить Мухтар-пашу. Тогда мы снова восстановим власть свою, но уже в разоренном краю! Очень тяжело в деле столь знакомом и близком видеть ошибки, предвидеть промахи и не иметь возможности предупредить их или исправить. Несомненные успехи турок в Азии усилили самоуверенность и гордость господствующей партии, и люди мира замолкли в Стамбуле. Я был уверен, что к концу июля мы все покончим, а оборот дела здесь и в Азии, соединенный с прибытием в Безик английского флота, заставляет меня опасаться, что дело затянется.
      Армия из трех корпусов под начальством наследника направляется осаждать Рущук, сильно пострадавший уже от бомбардирования.
      Главнокомандующий с 60 до 70 тыс. войск идет к Балканам, а 9-й корпус (Криденера, при котором состоит Лоря), составляя правый фланг наш, направился к Никополю, чтобы овладеть этим городом и затем идти тоже за Балканы.
      Турки двигаются к Тырнову, к проходам в Балканах. Столкновение должно произойти на этих днях. Великий князь Николай Николаевич передал вам поздравления и привет. Пока государь с уменьшенною свитою и небольшим конвоем остается один на левом берегу Дуная у Зимницы. Вчера проводил брата и двух сыновей своих до моста. Штаб главнокомандующего расположился на два или три дня в 12 верстах биваком, а наследник сегодня повернул на Рущук. Государь намерен посетить вскоре Главную квартиру (с которою отправился легкий обоз царский, часть конвоя и дежурство, то есть генерал-адъютант Меншиков, князь Имеретинский и флигель-адъютант Голицын). Я почти убежден, что раз царь дойдет до армии, он там останется и нас туда переведет. Уверяют, что 15 июля государь отправится в Петербург, чтобы поспеть к 22-му туда, но я сомневаюсь и полагаю, что, пропустивши минуту, удобную для отъезда (то есть переход чрез Дунай), государь не покинет армии до окончания кампании. Здесь ему будет скучно, точно так же, как кажется невыносимым всем нам.
      Жара утомительная, но еще утомительнее бездействие и бесполезность, создаваемые многими из нас. Стоим мы один около другого, окруженные повозками и лошадьми, но в особенности навозом, в который начинаем погрязать самым безуспешным образом. Вонь и пыль невыносимые. Удивляюсь, как держатся (боюсь сглазить) мое здоровье и глаза! Вот распределение дня: всю ночь почти проходят войска с музыкой и песенниками, будят нас, лошади ржут, топают, конюхи ссорятся и ругаются. Я ложусь в 11 час., с трудом засыпаю от шума соседей. Разные необыкновенные звуки будят неоднократно, а с 4-х часов одолевают комары и мухи. Ржание лошадей усиливается, петухи и разные звери кричат, мычат и шевелятся. Бивак встрепенулся, и я встаю в 5 час. утра, потеряв надежду снова заснуть. В 7-м часу пью я свой чай, занимаюсь чтением и писанием пред тем и после до 9 часов. Когда государь выходит пройтись, вся почти свита находится на дворике занимаемого им дома в раскинутом взамен столовой шатре.