- Ленин!.. Россия!.. - тихо повторил Серхан, как бы выражая в этих словах свои самые сокровенные думы.
      И именно в этих словах Фридун уловил ясный и отчетливый призыв: "Хорошо организованная сила... Ленин... Большевики..."
      Он вспомнил об Азербайджане, о происшествии на гумне, о Хикмате Исфагани, который кричал: "Да это же большевик!.. Настоящий большевик!"
      Почему это все хикматы исфагани так боятся этого слова? Почему одного этого имени достаточно, чтобы подвергнуться преследованию властей? Это слово и означает организованную силу, созданную Лениным и вставшую на защиту прав народа.
      Те же мысли, по-видимому, волновали и Серхана.
      - Скажи-ка, Фридун, - проговорил он, - почему наше правительство жестоко карает всякого, кто добром отзывается о России? Достаточно назвать кого-нибудь большевиком, как его уже тащат на казнь! Послушать наших господ, так даже кости большевиков давно должны были превратиться в прах. А приезжие рассказывают, что жизнь в России с каждым днем становится лучше. Неужели не стыдно нашим господам так безбожно врать?
      Тут вмешалась Ферида:
      - Конечно, богатеи ничего хорошего о большевиках не скажут! А вот такие, как ты да я, живущие своим трудом, только и говорят, что о счастье народа в России. Не так ли, братец Фридун?
      - Конечно, так! - ответил Фридун, радуясь тому, что в сердцах этих забитых нуждой и лишениями людей таятся светлые надежды и благородные мысли. - Да, по рассказам знающих людей, там не найдешь ни одного безработного, открыто множество школ, где учатся дети народа, все без исключения. У всех в Советской России, от самых главных начальников и до последнего крестьянина, одинаковые права. Там ни один человек не смеет обидеть или оскорбить другого, не то что бить. Там не существует ни взяточничества, ни злоупотребления служебным положением. Большая и чистая жизнь в Советской России!..
      Фридун говорил, а Серхан и Ферида, сидя рядом, с затаенным дыханием ловили каждое его слово.
      ГЛАВА ПЯТАЯ
      Фридун все ждал, что приедет Курд Ахмед и достанет ему какую-нибудь работу. Но проходили дни за днями, а Курд Ахмеда все не было.
      Фридун еще два раза заходил на склад, справлялся о Курд Ахмеде и, наконец, стал самостоятельно искать себе работу. Без нее он не мог жить и учиться в Тегеране. И надо было спешить, потому что тех денег, что оставались на его долю после продажи часов, не могло хватить надолго, хотя он и жил впроголодь.
      Но какую работу он мог себе найти в Тегеране? Конечно, лучше всего было бы получить, как это было в Тебризе, место учителя в средней школе. Но надежд на это было мало. Он хорошо знал, что в Тегеране полно безработных педагогов с высшим образованием, а у него всего лишь среднее.
      И все-таки Фридун решил наведаться в министерство просвещения.
      У входа в министерство толпилось много народу. Озабоченные лица людей и отрывистые фразы красноречиво говорили о том, что и они ищут работы.
      Преодолевая волнение, Фридун спросил у одного из них, к кому надо обратиться за получением места в школе. Тот посмотрел на Фридуна.
      - Какое у вас образование?
      Фридун сказал, что окончил среднее педагогическое училище.
      - А откуда вы? - спросил тот.
      - Из Азербайджана...
      - Милый мой, - сказал собеседник Фридуну, и в голосе его послышались нотки горечи. - Поищите себе какую-нибудь другую службу. Если примут вас письмоводителем в захудалую контору, возблагодарите господа бога. Вот я получил высшее образование, и сам из Гиляна. Целый месяц обиваю здесь пороги и, кроме "приходите завтра", ничего путного не дождался.
      Выслушав эту жалобу, Фридун тем не менее решил попытать счастья. Расспрашивая то одного, то другого, он попал, наконец, к секретарю министра. Это был высокий молодой человек в очках, с гладко причесанными черными волосами. Перед ним стояло несколько просителей. Пробормотав одному что-то невнятное, он обратился к другому, третьему и, наконец, через головы толпившихся добрался до Фридуна.
      - А вам что, сударь?
      Фридун сказал, что пришел по поводу работы. Секретарь задал ему те же вопросы, что и незнакомый собеседник на улице, и, выслушав Фридуна, усмехнулся.
      - Поищите себе, сударь, работы в другом месте! - презрительно бросил он и отвернулся.
      Фридун вышел из министерства глубоко опечаленный. Он шел, не зная куда и зачем.
      Жизнь города была в разгаре. На перекрестке двух улиц, где шла оживленная торговля с рук, какой-то бойкий продавец махнул перед его глазами парой дамских чулок.
      - Сударь! Лучший американский товар!..
      Фридун прошел мимо.
      Здесь, на рынке, смешались в одну общую, безликую массу тысячи мелких торговцев, проходимцев, людей без определенных занятий. Жизнь без достойных человека стремлений захватила их и несла неведомо куда.
      Многотысячная, бурлящая человеческая масса громко горланила, Фридуну показалось, что этот смрадный поток, захватив его поглотит целиком, оторвет от родной почвы, оттого мира, в котором живут и борются сотни тысяч обожженных солнцем тружеников земли, таких, как дядя Муса, тысячи тружеников города, таких, как Серхан. На мгновение этот мир труда ожил перед глазами Фридуна, напоминая медленно текущую широкую, многоводную реку. Но какая непобедимая сила таится в ее спокойном течении? Найдется ли, наконец, человек, который сумеет выявить, организовать и привести в действие эту силу, показать ей ее величие: "На, смотри! Вот на что ты способна!"
      Тут внимание Фридуна привлекло большое здание с вывеской на персидском и английском языках: "Англо-иранская нефтяная компания". Фридун задумался. Он вспомнил ходившие в народе многочисленные рассказы о том, как эта компания разлагает души иранцев, плодит предателей и изменников родины.
      "Нет, нет! - пронеслось в голове Фридуна. - Я соглашусь скорее на голодную смерть, чем пойду работать в это гнездо кровопийц! Не стану служить тем, кто несет гибель родине!"
      И с чувством отвращения он отошел от здания.
      Но какую-то работу надо все же найти. Не попытать ли счастья в министерстве торговли и промышленности? Фридун ухватился за эту мысль и отправился туда.
      Швейцар сердито оглядел его.
      - Вы к кому?
      Фридуну была хорошо известна манера швейцаров - робких они в здание не пропускали.
      - Я к министру! - смело ответил Фридун.
      - Его нет!
      - Ну, тогда к заместителю, - бросил Фридун небрежно и, не задерживаясь у входа, стал подниматься вверх по-лестнице.
      В большом зале служитель направил его к секретарю.
      Постучавшись в дверь, Фридун открыл ее и вошел.
      - Разрешите?..
      За большим письменным столом сидел уже немолодой человек с тронутым оспой лицом и разбирал лежавшие на столе бумаги. Секретарь окинул Фридуна равнодушным взглядом и снова занялся своим делом.
      - Я к вам, сударь! - тихонько кашлянув, сказал Фридун.
      Секретарь даже бровью не повел.
      Фридун сказал несколько громче:
      - Меня к вам направили, сударь!
      Как будто ничего не слыша, секретарь поднялся и, тихо насвистывая, вложил бумаги в папку и понес ее к застекленному шкафу.
      - Сударь, я говорю, меня к вам направили! - почти выкрикнул Фридун.
      - Я не глухой и не слепой! - чуть повернувшись, проговорил секретарь, отчеканивая каждое слово, и снова сел на свое прежнее место за столом.
      Еще несколько минут он возился с бумагами, распределяя их по папкам, наконец покончив с этим, поднял равнодушные глаза на Фридуна.
      - Что скажете?
      Фридун объяснил секретарю цель своего посещения и просил допустить его к заместителю министра.
      - По такому маловажному вопросу беспокоить господина заместителя министра?! - презрительно спросил секретарь. - Лучше займитесь чем-нибудь полезным... Откройте лавочку, торгуйте!
      И секретарь приподнялся, как бы собираясь оставить просителя одного.
      - Благодарю вас за умный совет! - делая нажим на слове "умный", проговорил Фридун и вышел из комнаты.
      Однако Фридун не падал духом. Он продолжал ходить по торговым фирмам и предприятиям. Эти поиски привели его, наконец, в контору табачной фирмы братьев Сухейли.
      Было время обеда. В конторе за одним столиком сидели трое и ели плов. При виде обедающих Фридун повернулся, чтобы выйти, но один из них, приняв его, по-видимому, за лавочника, быстро поднялся с места.
      - Пожалуйте, сударь, пожалуйте! Садитесь, пообедайте с нами!
      Фридун, смутившись, стал благодарить.
      - Мы готовы служить вам! Что вам угодно? У нас отличный курдистанский табак! - со слащавой любезностью говорил подошедший к нему человек, вытирая платком жирные пальцы.
      - Я не купец! Я не торгую табаком! - пробормотал Фридун и тихо добавил: - Я ищу работу.
      - Какую работу? - поинтересовался один из братьев Сухейли.
      - Конторскую.
      Сухейли задумался.
      - А вы откуда?
      Фридун, уже не сомневавшийся в отказе, все же ответил:
      - Азербайджанец!
      Сухейли подошел к сидевшим за столиком братьям; немного пошептавшись с ними, он спросил Фридуна:
      - А вы хорошо владеете персидским?
      - В совершенстве!
      Три брата снова пошептались.
      - Работы будет очень много, и все должно быть у вас в порядке! наконец сказал Сухейли.
      - Обязуюсь! - ответил обнадеженный Фридун.
      - Хорошо, двадцать туманов в месяц. А дальше посмотрим, - сказал Сухейли.
      Фридун хотел сказать, что пятнадцать туманов платит только за комнату, но испугался получить отказ и согласился.
      Так Фридун начал работать в конторе братьев Сухейли, владельцев табачной фирмы. Они закупали табак главным образом в Азербайджане и Курдистане. Избегая посредничества купцов, они часто устанавливали непосредственную связь с табаководами на местах и закупали сырье по низкой цене. Для укрепления своих коммерческих связей с Азербайджаном фирме нужен был человек, знающий азербайджанский язык, поэтому Фридун был для них находкой. Они собирались в дальнейшем, если их новый служащий проявит способности, посылать его в Азербайджан и Курдистан для закупки листового табака непосредственно у крестьян и для предварительной контрактации.
      Фридун приходил на службу раньше всех и уходил из конторы последним, проводя весь день от восхода до заката солнца за работой, и это нравилось братьям Сухейли.
      В путаных коммерческих операциях фирмы многое казалось Фридуну странным. Фирма снабжала сырьем государственную табачную фабрику. Фридун часто слышал разговоры о подношениях стоимостью в десятки тысяч туманов разным должностным лицам. В коммерческих операциях братьев Сухейли принимал близкое участие даже один депутат меджлиса. И это было основным источником его доходов.
      С первого же дня поступления на службу Фридуну было поручено вести две конторские книги. Одна из них, висевшая в конторе над столом старшего Сухейли, считалась официальной, и все доходы записывались в нее уменьшенными почти в пять раз. Во вторую же книгу записывались подлинные доходы и расходы фирмы, она ежедневно тщательно проверялась хозяевами и хранилась под замком.
      Фридун рассчитывал, что в раскрытии этой коммерческой тайны может помочь ему только Курд Ахмед, которого он продолжал ожидать с нетерпением.
      В один из воскресных дней Фридун, получив у хозяев разрешение отлучиться на час, опять пошел на склад, по ему ответили все то же:
      - Господин Курд Ахмед не приехал.
      Фридуну показалось, что его здесь уже запомнили, и он решил пока на складе не появляться.
      Однажды вечером, вернувшись домой, Фридун застал Фериду и мать Серхана в сильном волнении. Не дожидаясь расспросов Фридуна, Ферида начала рассказывать:
      - Ах, братец Фридун, какие подлые дела творятся на свете! Иной раз думаешь, лучше бы родиться бесчувственным камнем.
      И Ферида рассказала драму приехавшей из Баку бедной девушки, которую она, не скрывая этого, очень любила.
      Эта девушка, будучи персидской подданной, вместе с семьей, состоявшей из престарелых родителей и младшего брата, вернулась в 1930 году из Баку к себе на родину. В Баку девушка окончила зубоврачебный институт, но, вернувшись в Иран, устроиться на работу не могла. Как все иранцы, вернувшиеся на родину из Советской страны, она была взята на подозрение. Еженедельно она была обязана отмечаться в полицейском участке и не имела права выезжать из города без ведома полиции. Нередко ее вызывали в жандармское управление и настойчиво допрашивали.
      - С какой целью вы прибыли сюда? Какие задания получили от большевиков? - мучили ее там, добиваясь нужных жандармерии показаний.
      А сегодня утром к девушке явились полицейские и, забрав ее со всей семьей, увели в участок, чтобы оттуда выслать в Аравию, как называют в народе южную часть Ирана, населенную грабами.
      При налете полиции, которая с бранью выбрасывала вещи семьи на улицу, собрались все соседи. Побежала туда и Ферида. Улучив минуту, девушка из Баку обняла подругу.
      - И вот эти книги успела она мне украдкой дать на прощанье. Шепнула, что все время прятала их от жандармов, даже в землю закапывала. Вот посмотрите, как пожелтела бумага и отсырели переплеты... - И Ферида, вытерев набежавшие на глаза слезы, принесла четыре книги с истлевшими от сырости углами и покоробившимися переплетами.
      Фридун перелистал их. Все они были отпечатаны в Баку старым арабским шрифтом. Две из них были по медицине, третья - роман Джнованьоли "Спартак", а на титульном листе четвертой стояло: "Максим Горький", а пониже: "Мать". Фридун знал, что в высших кругах и в официальной печати о Горьком говорили с ненавистью, но чувствовалось, что он для них несокрушимый, наводящий ужас гигант. Они ненавидели его, но отрицать не имели сил. А для Фридуна Максим Горький был как бы омываемый водами океана, живущий своей загадочной жизнью, еще не открытый для него утес.
      В какой-то правительственной газете Фридун прочитал, что Горький, отрицая все религии и аллаха, создал новую религию и нового бога. Этот бог разрушает все старые представления, все законы морали, увлекая людей в греховный мир, где нет ни законов, ни веры, ни правопорядка.
      Эти слова, бросая читателей в дрожь, вместе с тем возбуждали в них и непреодолимое любопытство: да кто же этот бесстрашный человек, выступивший против аллаха, открывший нового бога? Хотя бы одну строчку увидеть из написанного им!
      Вначале, когда Фридун впервые прочитал подобное, он почувствовал пробуждение именно такого любопытства, но впоследствии, услышав от людей другого лагеря совершенно противоположные суждения о Горьком, Фридун загорелся настоящим интересом. По словам этих людей, Горький был великим художником, который показал миру истинную правду жизни - правду, которую до него ни один писатель не сумел раскрыть так глубоко и ясно.
      Случайно оказавшаяся в его руках книга давала теперь Фридуну возможность непосредственно познакомиться с произведением русского писателя. Фридун заторопился.
      - Спрячь эти книги! - сказал он Фериде, возвращая первые три. - А эта пусть пока останется у меня. Отдам после.
      С первых же строк книга захватила Фридуна. По мере чтения ему казалось, что это не описание незнакомых ему людей, живущих где-то далеко от него, в рабочей слободке, а живые и близкие, с детства знакомые ему картины...
      "Возвращаясь домой, ссорились с женами и часто били их, не щадя кулаков", - с волнением читал Фридун, и ему казалось, будто кто-то, крепко взяв за руку, водит его по улицам, входит с ним в дома и, открывая перед ним самые сокровенные думы и переживания людей, настойчиво спрашивает: "Ну как? Верно? Ты узнаешь эту жизнь?"
      Вот он читает о Михаиле Власове и начинает глубже понимать причину грубости и вспышек злобы Серхана и многих, многих Серханов.
      "Не все люди виноваты в грязи своей", - читал он у Горького и задумывался: ну, а кто же виноват? Потом он читал снова:
      "Люди привыкли, чтобы жизнь давила их всегда с одинаковой силой, и, не ожидая никаких изменений к лучшему, считали все изменения способными только увеличить гнет".
      Нет, надо изменить эту жизнь! Вот первая мысль, которую пробудила в Фридуне "Мать", Горького. В ней, в этой книге, он находил ответ на многие вопросы, которые так волновали его за последние месяцы, заставляя почти физически страдать. Ему казалось, что до этого дня он ходил по земле, как слепой, ничего не видя и руководствуясь одним инстинктом. Сейчас Фридун точно держал в руках факел, который освещал все вокруг вплоть до самых темных, самых смрадных уголков жизни. Пламя этого факела обливало беспощадным, ярким светом и хикматов исфагани, и приказчиков мамедов, и жандармов али, обнажая звериное нутро правящего класса и его приспешников. При свете этого факела еще яснее становилась Фридуну трагическая судьба тети Сарии, Гюльназ, Фериды...
      Мир, разделенный на два непримиримых лагеря, отчетливо предстал перед Фридуном. В одном гигантском лагере были миллионы людей труда, творцов всех земных богатств, созидателей, с натруженными, мозолистыми руками.
      "Для нас нет нации, нет племен, есть только товарищи, только враги. Все рабочие - наши товарищи, все богатые, все правительства - наши враги... Мы все - дети одной матери - непобедимой мысли о братстве рабочего народа всех стран земли..." - с волнением читал Фридун слова Андрея Находки.
      Фридуну, который всегда мечтал о том, чтобы люди жили хорошо и радостно, Горький показывал ту реальную и величественную силу, способную создать такую жизнь. Для этого надо было идти путем, по которому шел Павел Власов. Путь этот тяжел и опасен: тюрьмы, ссылки, лишения ожидали на нем путника. Но это был единственно верный путь к свободе и счастью, путь борьбы, и Фридун невольно связывал прочитанное в книге с тем, что нередко пересказывала ему Ферида со слов приезжей из Баку...
      Там, за рекой Аракс, на той стороне границы, люди труда создали свободный и счастливый мир, но они завоевали его в борьбе.
      Это - путь убежденных, бесстрашных героев.
      Но разве нет в его стране таких героев? Да, и в его стране есть люди, которые пойдут на смерть в борьбе за свободу, за счастье народа! Только страшный гнет превращает таких благородных людей народа, как дядя Муса, тетя Сария, Серхан, в рабов. Но если и закипает в них гнет, - он пожирает их самих, потому что нет человека, который поднял бы их, объединил и повел на борьбу. Им нужен свой Павел Власов - человек, который смело повел бы их за собой, который провозгласил бы: "Да здравствует социал-демократическая рабочая партия, наша партия, товарищи, наша духовная родина!"
      "И у нас должны найтись такие, как Павел Власов! Но у нас нет организации, которая воодушевляла бы их, открывала перед ними новую перспективу. У нас нет "духовной родины"! - Фридун чувствовал, как все больше и больше проясняются его мысли, принимая четкие очертания, как он все ближе подходит к какому-то твердому, непреклонному решению.
      До каких пор будет он жить с оглядкой, в страхе, по-воровски скрываясь от закона? Надо уничтожить этот закон, эти порядки, превращающие людей в рабов!
      Так Фридун пришел к мысли о том, что надо постепенно собрать вокруг себя людей, самых смелых, самых честных сынов родины... И тогда придет день, когда прозвучат на всю страну великие слова: "Долой деспотию! Долой власть богачей! Да здравствует мир свободы и труда!"
      Лишь тогда Фридун будет иметь право ходить с гордо поднятой головой, зная, что у него есть организация, есть духовная родина.
      ГЛАВА ШЕСТАЯ
      На Тегеранской равнине бушевал ураганный ветер. Сквозь густой туман пыли все так же нещадно палило землю оранжевое солнце.
      При закрытых окнах невозможно было усидеть в комнатах от духоты, а в открытые окна мгновенно врывался ветер, занося все слоем пыли и песка.
      - Вот вам и прелести Востока! - проговорил фон Вальтер, раздраженно захлопнув окно.
      Он включил сразу все три электрических вентилятора, установленные в разных углах кабинета, и, подойдя к небольшому овальному зеркалу на стене, стал заботливо расчесывать остатки жиденьких волос на висках.
      Люди, часто бывавшие в обществе фон Вальтера, обычно наблюдали во время беседы за его рукой. Если она, поднявшись к виску, медленно и аккуратно поглаживала волосы, это значило, что собеседник настроен благодушно.
      Голова фон Вальтера по сравнению с маленькой круглой фигуркой казалась непомерно большой. Рыжие густые брови его почти закрывали водянистые глаза. У фон Вальтера были отвислые, толстые губы, и только прямой и изящный нос казался чужим, будто случайно очутившимся на этом лице.
      Он только что вернулся с послом от Реза-шаха. Визит был предпринят по телеграфному указанию Риббентропа и с согласия фюрера. Цель визита обменяться мнениями относительно расширения ирано-германской торговли, посылки в Иран новых немецких специалистов и советников, и оказания помощи иранской армии.
      Они были приняты Реза-шахом в мраморном дворце. Кроме министра двора Хакимульмулька, никто из придворных при этой беседе не присутствовал, а это значило, что шах придает встрече большое значение и намеревается сохранить ее содержание в строжайшей тайне.
      Когда фон Вальтер и посол вошли в кабинет, шах стоял у стены, где висела большая географическая карта. Фон Вальтер зорким взглядом оглядел шаха с головы до ног. Шах был одет в военный китель с блестящими золотыми погонами, на ногах его были зеркального блеска высокие сапоги. Высокого роста, очень смуглый, с волосатыми, почти черными руками и угрюмым лицом, шах казался неприветливым. Лишь изредка на губах его появлялась вынужденная, деланная улыбка.
      - Образ мыслей и практическая деятельность вашего величества духовно сближают наши страны и создают между нами идейное единство. Дружба, покоящаяся на такой прочной основе, должна быть незыблемой, - говорил посол.
      - Мы с восхищением следим за решительными действиями фюрера, согласился с ним шах. - В международных отношениях много такого, что должно быть изменено, старые договоры должны быть разорваны. Германия в Европе и Иран на Востоке должны восстановить свое былое величие.
      - Это как раз то, к чему мы стремимся! - вставил фон Вальтер и, подойдя к карте, указал на Германию. - Мы задыхаемся в этой тесной клетке!
      - Мы прекрасно вас понимаем. Мир должен быть перестроен по-новому, ответил Реза-шах.
      Послу было ясно, чего ждет от них Реза-шах.
      - Ваше величество правы! Свою историческую миссию фюрер начнет с Европы, а затем перейдет к Востоку. Ирану суждено восстановить свое великое историческое прошлое.
      Фон Вальтер, задержавшийся у карты, скользнул рукой по Апшеронскому полуострову с городом Баку на его острие.
      - Интересы Германии и Ирана совпадают. Но и враг, стоящий на наших путях, один. Имя ему - большевизм! Против него надо открыть крестовый поход. И фюрер способен сделать это!
      Глаза Реза-шаха сверкнули недобрым огнем.
      - В этом деле мы будем вашими верными союзниками. Вот уже двадцать лет, как мы удерживаем этот большевистский поток. И всякий, кто выступит против Советов, может рассчитывать на любую помощь с нашей стороны.
      Имитируя почтительность, посол улыбнулся.
      - Мы высоко ценим отношение вашего величества к Советам. Нас объединяют не только экономические интересы, но и общность идеологии, общность целей...
      Спустя час они вышли от Реза-шаха. Во время разговора присутствовавший при встрече министр двора Хакимульмульк все время молчал, разрешая себе только одну фразу:
      - Так точно, ваше величество!
      Министр был явно не в духе, и фон Вальтер никак не мог догадаться о причине этого.
      Вальтер все еще стоял перед зеркалом, заботливо и любовно разглядывая лицо, поглаживая волосы на висках. Мысль его неотступно вертелась вокруг Реза-шаха и беседы с ним. Результаты ее были отличными.
      Шах дал согласие на эксплуатацию немцами медных рудников в Зенджане; принял предложение о размещении в министерствах финансов, торговли и промышленности, почты и телеграфа и внутренних дел дополнительно еще тридцати немецких специалистов и советников. Для разработки вопросов торговли было признано необходимым образовать смешанную комиссию из представителей обеих стран. Предложение о вооружении иранской армии по современному немецкому образцу, об укреплении в ней боевой дисциплины получило также полное и безоговорочное одобрение шаха.
      Дверь кабинета приоткрылась, и появилась голова Залкинда, старшего германского советника при министерстве внутренних дел.
      - Разрешите! - проговорил Залкинд и, хотя он был в штатском костюме, войдя в комнату, отдал честь по-военному:
      - Сертиб Селими уже здесь? - спросил фон Вальтер, указывая ему на кресло.
      Залкинд виновато посмотрел на Вальтера.
      - Не захотел приехать? - не дожидаясь ответа, сказал Вальтер. - Я так и знал.
      - Упрямый человек! - проговорил было Залкинд, но, увидев, что Вальтер принялся теребить пальцами волосы на висках, что было у него признаком раздражения, умолк.
      - Враг! - поправил его фон Вальтер.
      - Когда я предлагаю кого-нибудь на служебное место, отвергает. И серхенгу чинит препятствия. Лучше бы убрать его вовсе.
      Вальтер пристально взглянул на Залкинда.
      - Если сумеем перетянуть на свою сторону, будет полезен. Он имеет несомненное влияние в кругах офицерства и интеллигенции. Вы свободны, холодно добавил он.
      Не успел Залкинд выйти, как позвонил по внутреннему телефону комендант посольства.
      - Господин фон Вальтер, разрешите доложить, к вам просится Гусейн Махбуси.
      - Пропустите!
      Махбуси вошел быстро, но бесшумно и окинул фон Вальтера торопливым, воровским взглядом.
      Вальтер также искоса взглянул на него. За пятнадцать лет работы в странах Востока он немало встречал людей, подобных Гусейну Махбуси. Натаскивать, обучать, подготовлять их стало его профессией. В таких людях заключалась вся сила Вальтера. Это были его глаза, уши, а подчас и готовые на любые преступления руки. В условиях всеобщей ненависти народа они были необходимы гитлеровским представителям. Но фон Вальтеру знакома была и наглость этих подонков общества: дай им волю, они переметнутся в противоположный лагерь и предадут тех, кто их кормит. Поэтому он был с ним строг и осторожен, а разговаривая с глазу на глаз, держал руку на револьвере.
      Ответив на приветствие Махбуси, фон Вальтер поднялся с места и, сделав несколько шагов, резко остановился.
      - Итак, не сумел установить связи с сертибом?
      - Нет! Близко не подпускает, - тихо ответил Махбуси. - С самого начала у нас не клеилось.
      Вальтер нахмурил брови, и водянистые глаза его скрылись под ними.
      Махбуси стал торопливо оправдываться, напомнил о собранной им информации, о деле Гамида Гамиди... Вальтер остановил его:
      - Поручения мои выполнил?
      - Да, все готово! - радостно ответил Махбуси. - Вот адрес интересующего вас дома. Хозяйку звать Гамарбану-ханум, второе ее имя Саадат-ханум. Я уже говорил с ней. Она всецело в наших руках, у нее бывают самые знатные люди города. А вот и адрес господина Эрбаба Ханафи. Расторопный человек. Готов на любое дело. Прикажите принести голову родной матери, так...
      Фон Вальтер прервал его:
      - Поддерживай связь с Гамарбану-ханум. Узнай о всех женщинах. Составь их список и через три дня принеси мне. Так же и список посетителей дома. А господина Эрбаба Ханафи приведешь ко мне завтра в полночь. Прощай!
      Махбуси вышел.
      Вальтер сел за стол и задумался. Он перебирал мысленно события последних дней, и перед глазами его проходили Реза-шах, Хакимульмульк, Хикмат Исфагани, Гусейн Махбуси, а в ушах звучали громко слова: "былое величие", "великая иранская держава", вызывая презрительную улыбку.
      - Болваны!.. Идиоты!..
      Мысли устремились в ином направлении. Отошли в сторону Реза-шах, Хакимульмульк, Исфагани... "Германская империя!..." Точно на карте простерлась она перед его внутренним взором от берегов Ла-Манша через Персидский залив до Индийского океана...
      Но мечты его шли дальше: вот фон Вальтер от имени великой империи правит Ираном. Реза-шах, Хакимульмульк и прочие иранские сановники, почтительно склонив головы, покорно слушают его указания о новых арийских порядках в управлении провинции Ирана, а потом тихо, так тихо, как только что сделал это Махбуси, выходят из комнаты.
      Телефонный звонок прервал его мысли. Говорил посол. Просил ускорить встречу с представителями иранского купечества.
      Повесив трубку, фон Вальтер посмотрел на часы и вспомнил о предстоящей встрече с Хикматом Исфагани. Уже время! Позвонив, приказал подать машину. И, в последний раз взглянув на себя в овальное зеркало, вышел.
      Хикмат Исфагани, учтиво улыбаясь, проводил Вальтера до самых дверей. Даже постоял у крыльца и поглядел ему вслед. Потом вернулся в кабинет и, согнав с лица улыбку, позвал служителя:
      - Подай кальян и попроси ко мне господина Курд Ахмеда... Софи Иранпереста тоже.
      Уже две недели, как Курд Ахмед, успешно завершив операции по отгрузке товара, вернулся из Басры. Каждое воскресенье он с нетерпением ожидал на складе Фридуна. Несколько раз порывался расспросить служащих склада, но из осторожности не делал этого.
      Всевозможные предположения роились в голове Курд Ахмеда. Быть может, Фридун раскаялся, отступился, а то, что произошло на гумне, было лишь случайной вспышкой молодости?
      Курд Ахмеду тяжелы были эти сомнения. Фридун нравился ему. Больше всего пугала Курд Ахмеда мысль о том, что он попал в руки полиции. Но в таком случае серхенг Сефаи должен был знать об этом и, конечно, не преминул бы сообщить все Хикмату Исфагани. Почему же тогда молчит его хозяин?
      Эти мысли не покидали его все последние дни.
      Когда Курд Ахмед вошел в кабинет Хикмата Исфагани, Софи Иранперест уже сидел там и угодливо улыбался.
      Хикмат Исфагани принял Курд Ахмеда радушно, поинтересовался здоровьем:
      - Вы неважно выглядите... Уж не больны ли?
      Поблагодарив за внимание, Курд Ахмед задумался о причине столь любезного обращения с ним. Но Хикмат Исфагани уже начал беседу, стараясь придать ей сердечный характер.
      - Я вас пригласил к себе, господа мои, чтобы попросить у вас помощи. Я попал в весьма затруднительное положение. - И Хикмат Исфагани продолжал все тем же мягким и даже несколько грустным тоном: - Мне надо либо отказаться от своих убеждений, либо потерпеть банкротство и превратиться в нищего. На первое я не могу пойти. Как может мужчина поступиться честью и совестью ради земных благ! Не дай бог! Не дай бог! Разве буду я тогда достоин папахи, которую ношу на голове?!