В этом пункте я с тобой полностью согласен. Но ты не считай нас ослами. И мы кое-что понимаем, и нам все это ведомо. Сколько я ни прикидываю, вижу ясно, что и англичане и американцы в тысячу раз лучше для меня, чем Советы. Да ты пойми, мы с ними никогда не сможем столковаться. Вот ты послушай, что я тебе скажу. У нас совсем разные вкусы. Полная противоположность!.. Попробуй в нашей стране создать для Советов одну сотню тех возможностей, какие мы создали для Америки, и ты тогда увидишь. Если на другой же день весь Иран не перевернется вверх дном, плюнь мне в лицо. Только установи кое-какую связь с Советами, и пусть будет проклят мой родитель, если по одну сторону не вынырнет крестьянин, требующий раздела земли, а по другую не поднимется рабочий с заявлением о том, что больше восьми часов работать не станет.
      - Но как же допускает ваша совесть, чтобы во всех городах Ирана, в крупных и малых, с каждым днем все больше росло число безработных, нищих, бездомных? От раздетых и голодных людей по улицам уже пройти невозможно. А знаете ли вы, кто они такие? Это крестьяне. Тысячи и десятки тысяч крестьян, безземельных и тех, кто ежедневно, ежечасно теряют свои земли, пополняют толпы нищих в городах. А рабочие, которые работают по четырнадцать часов в сутки и получают такое жалованье, что их дети и жены вынуждены нищенствовать?! Разве эти люди не ваши сограждане, земляки, братья?
      - Ну хорошо! Но скажи, в какой стране ты не найдешь голодных, босых? Ведь не могут же все быть богачами? Ты господин да я господин, а кому коров доить, как говорит народная поговорка?
      - Вам хорошо известно, что я не коммунист. Вместе с тем я убежден, что так продолжаться не может. А почему другие не желают видеть этого? Не будем ходить далеко, возьмем хотя бы вас господин Хикмат Исфагани. Вы сидите в Тегеране, повсюду работают ваши торговые конторы, покупают, продают и дают вам сотни тысяч дохода. Кроме того, у вас шестьдесят селений в Мазандеране и Азербайджане, из которых вы многие никогда не видели и поручили своим приказчикам. Крестьяне трудятся - пашут, сеют, косят, жнут, собирают урожай, а вы тут как тут, спешите на готовое, забираете три части и уносите с собой. Вот я и говорю, что такой порядок должен быть уничтожен!..
      - Так что же ты предлагаешь? Взять да и подарить мои земли босому мужику? Отказаться добровольно от родовых имений, что нажиты отцом и дедом?
      - Дело вовсе не в родовых имениях, а в том, что на наших глазах господин Хикмат Исфагани, меняется мировой порядок. Как нельзя задержать наступление нового дня, так нельзя будет сохранить в неприкосновенности ваши имения. И если сегодня вы не отдадите их добровольно, завтра их отнимут у вашего сына насильно.
      - Друг мой, я усиленно рекомендую тебе выбросить эти мысли из головы, иначе не будет тебе от них добра. Если хочешь быть русофилом, бог с тобой, будь им. Может быть, когда-нибудь это и пригодится. Но не упускай из виду и другой стороны дела. В нашей проклятой стране нельзя существовать, не поддерживая равновесия.
      Селими не ответил.
      "До каких пор будут продавать нашу страну эти страшные хамелеоны?" думал он.
      Вскоре подали обед, который положил конец гнетущему молчанию.
      За обедом сертиб Селими был задумчив и сам не отдавал себе отчета в том, что и как он ест. Помимо всего, его мучили сомнения и колебания, связанные с его личной жизнью.
      Шамсия исподтишка наблюдала за ним. Она тщетно искала на его лице выражение самодовольства человека, который добился своей цели, но ясно видела на нем лишь следы скорби и разочарования.
      "Какой же это странный человек, - думала она. - Как скрытна его душа!.."
      Остальные члены семьи украдкой поглядывали то на сертиба Селими, то на Шамсию, считая, что сегодняшний обед является как бы официальной их помолвкой.
      После обеда Хикмат Исфагани пошел к себе отдохнуть. Сертиб Селими стал прощаться, собираясь ехать домой. Шамсия стояла поодаль и перелистывала какую-то книгу.
      - До свидания, ханум, - протягивая руку, повернулся к ней сертиб Селими.
      - Я провожу вас, - не подавая ему руки, отозвалась она. Они вышли в парк. Пройдя несколько шагов, Шамсия обратилась к сертибу со словами, которыми хотела выразить все свое негодование:
      - Я ожидала от вас чего угодно, но все же не такого подлого поступка.
      Сертиб Селими не удивился ее словам. Они даже не оскорбили его. Какое значение могли они иметь для человека, который чувствовал всю тяжесть и безвыходность своего положения, но не в силах был изменить его.
      - Как можете вы добиваться женитьбы на девушке, которая не любит вас? дрожащим от возмущения голосом спросила Шамсия и, не в силах удержать слезы, расплакалась. - Отец кой мог продать меня вам, но как пошли на это вы, вы, который всегда щеголял своей высокой культурой, отличался от людей нашего круга свободными и независимыми суждениями? Вы хотите купить меня, опираясь на отжившие свой век обычаи? Так вденьте мне в ухо серьгу рабства! Я могу ждать от вас и этого!
      Селими был не в силах безучастно смотреть на слезы девушки, которую он когда-то действительно любил, любил мечтательно и нежно. Первый удар, полученный ею от жизни, развеял у этой девушки надменность и неестественность, под которыми скрывалось ее подлинное человеческое лицо.
      В этом состоянии Шамсия действительно была достойна любви и уважения. Она открыла ему свое сердце, и ее можно было успокоить лишь искренними, идущими из глубины души словами. Лгать было бесполезно.
      И он подробно рассказал ей обо всем случившемся, не скрыв и своих колебаний и тяжелых раздумий.
      - Реза-шах считает себя властелином не только наших имений, но и наших сердец. Как ни трудно мириться с такой низостью, но приходится. Могу, однако, заверить вас, Шамсия-ханум, в одном: если бы я и любил вас, то все же отказался бы от подобного брака. Поэтому пусть между нами будет только дружба.
      Шамсия задумалась.
      - Я благодарна вам за то, что вы открыли мне истину, - сказала она, дружески протянув ему руку.
      И на сердце девушки повеселело; она благодарно улыбнулась.
      ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
      Мистер Гарольд внимательно следил за развитием мировых событий. Гитлер успел уже захватить территорию нескольких европейских государств и, повернув на Францию, подходил к Парижу. Французское правительство, кочевавшее из города в город, объявило Париж открытым городом, чтобы спасти его от разрушения.
      Американские миллиардеры, храня молчание, перестраивали свои предприятия применительно к нуждам разгоревшейся мировой войны, поддерживая коммерческие связи и с нападавшей и с подвергавшейся агрессии стороной.
      Как истый американец, мистер Гарольд знал, что война обещает американским капиталистам огромные барыши. Поэтому, громко осуждая войну и восхваляя мир, он в глубине души радовался расширению военных действий, ведь в результате этого экономические ресурсы многих стран попадут в американские руки и значительная часть мирового золотого запаса перекочует в сейфы Уолл-стрита. Взамен Америка отпустила бы за наличный расчет яичный порошок и тушенку, чтобы облагодетельствовать изголодавшиеся народы, марлю и вату, чтобы перевязать раны жертвам войны.
      Он не сомневался, что могущественные в прошлом державы, обескровленные в результате жестокой войны, отойдут на задний план и сдадут Америке своп экономические позиции на мировых рынках. Тогда и его друг, мистер Томас, ныне конкурирующий с ним в Иране, превратится в простого исполнителя его воли.
      Но один факт не давал покоя мистеру Гарольду; он заставлял тускнеть и блекнуть его мечты о мировом господстве; это было существование Советской страны. Он понимал, что эта страна может стать непреодолимым препятствием к завоеванию Америкой мирового господства. Поэтому своей деятельности в Иране мистер Гарольд придавал большое значение. Она была как бы подкопом под ненавистную страну.
      В начале мистер Гарольд не придавал значения открытым симпатиям иранского народа к Советам. Симпатии эти казались ему в высшей степени эфемерными перед лицом реальной силы Реза-шаха и таких иранцев, как Хикмат Исфагани, Хакимульмульк, серхенг Сефаи, которые направляли политическую и экономическую жизнь Ирана в соответствии с его подсказками. Но после появления листовок и брошюр мистер Гарольд убедился, что симпатии народа тоже вполне реальная сила. Это открытие лишило его равновесия.
      На основании собранной из различных источников информации мистер Гарольд пытался определить, в какой среде следует искать этих дерзких людей. Вспомнив о событии на гумне в деревне Хикмата Исфагани и о бегстве арестованного тогда молодого человека, он предполагал, что между этими событиями и выпуском нелегальной литературы может существовать какая-то связь. Недолго думая, он позвонил Хикмату Исфагани и попросил его вызвать в Тегеран из Ардебиля приказчика Мамеда.
      Не прошло и двух дней, как приказчик прибыл в Тегеран. Узнав от своего господина, что его вызывают в американское посольство, Мамед заважничал.
      - Подумай, какие инстанции интересуются твоей персоной - сказал ему Хикмат Исфагани, чтобы еще более подогреть его тщеславие.
      По этому поводу у Мамеда были свои расчеты. Ему хорошо было известно, что старший жандарм Али последние два месяца был связан с германским посольством. И вот за эти два месяца Али продал свой домик в Ардебиле и купил небольшое имение с садом. Разбогатев так неожиданно, он стал поглядывать на старого друга свысока, с нескрываемым презрением. А это пробудило в завистливом приказчике сильнейшее желание - либо дожить до дня падения старшего жандарма, либо самому достигнуть еще более высокого положения.
      "Ладно, собачий сын! За тебя стоит германское посольство, а за меня американское! Посмотрим теперь, кто окажется в выигрыше!" - думал он, торопясь к министру Гарольду.
      При одном взгляде на расплывшееся в подобострастной улыбке лицо Мамеда, мистер Гарольд понял, что этот человек готов на любые услуги. Поэтому он сразу же приступил к делу - стал расспрашивать о положении в деревне, о настроениях крестьян. Мамед дал самые исчерпывающие сведения.
      Тогда мистер Гарольд попросил рассказать подробно, как бежал бунтовщик, куда бежал и где он теперь может находиться.
      - Это - тайна, известная одному богу, мистер Гарольд, - признался Мамед. - Как говорится, воспарил в небеса... Ни о смерти этого Фридуна, ни о жизни ничего не известно. - И, подумав, добавил: - Вероятно, снова где-нибудь в Азербайджане, потому что, будь он в столице, его бы давно поймали.
      - Нет, - покачал головой мистер Гарольд, - я убежден, что этот человек здесь.
      - В таком случае, кроме старшего жандарма Али, никто этого не может знать, - понизил голос приказчик. - Уж этот тип наверное получил хороший куш за молчание... Вы не знаете, какая это бестия, мистер Гарольд!
      - Кто, Фридун?
      - Да нет, я про старшего жандарма Али говорю... Он германофил, мистер Гарольд. Продался им, как раб!
      Но слова Мамеда не произвели ожидаемого впечатления, и мистер Гарольд продолжал расспрашивать:
      - А что стало с тем крестьянином и его семьей?
      - Мы их вышвырнули из деревни, мистер Гарольд, и прогнали за пределы нашей провинции.
      - А где они теперь, не знаешь?
      - Знаю, мистер Гарольд. Я установил за ними наблюдение. Ползут сюда, в Тегеран.
      - Не выпускай их из поля зрения, - сказал, немного подумав, мистер Гарольд. - И сам будь в Тегеране. Я поговорю с твоим господином.
      Тут он позвонил по внутреннему телефону коменданту и велел прислать к нему Гусейна Махбуси. Когда тот вошел в кабинет, мистер Гарольд показал ему приказчика Мамеда.
      - Будете работать вместе!
      На прощание он достал из ящика стола ручные часы искусственного золота и протянул Мамеду.
      - Возьми в знак дружбы... Настоящее американское золото.
      Последние слова огорчили Мамеда, но он утешил себя, подумав:
      "Для начала и это неплохо!"
      Мистер Томас был не в духе. Сброшенные на Лондон немецкие бомбы сильно поколебали авторитет Англии в правящих кругах восточных стран, и те стали склоняться на сторону Германии и Америки. Пошли разговоры о скором конце английской колониальной мощи. Исконные друзья Англии отворачивались от нее. Мистер Томас заметил определенное охлаждение даже со стороны таких людей, как Хикмат Исфагани, Хакимульмульк, серхенг Сефаи. Чуть не ежедневно посещая фон Вальтера и мистера Гарольда, они целыми неделями не вспоминали о существовании мистера Томаса.
      Уход правительства Чемберлена и приход к власти Черчилля несколько оживили в мистере Томасе совсем было угасшие надежды. Но его по-прежнему беспокоило, что Советская страна оставалась в стороне от войны и накапливала силы, и что симпатии народных масс всего мира к Стране Советов возрастали с каждым днем. Позднее обстоятельство казалось мистеру Томасу наиболее серьезной угрозой.
      Вызвав к себе серхенга Сефаи и узнав от него, что авторы брошюр и листовок до сих пор не найдены, мистер Томас еще сильнее забеспокоился.
      В беседе с мистером Томасом серхенг рассказал о встрече шаха с сертибом Селими и о том, что тот возбуждает сомнения у шаха.
      - Весь его род всегда был на стороне русских, - значительно сказал мистер Томас. - И должен вам сказать, что один сертиб гораздо опаснее тысячи преданных России простых людей.
      - Такого мнения и его величество.
      - Так почему же вы его не уберете? Не понимаю!
      - Его величество не дает согласия. Он считает, что со смертью Селими еще труднее будет раскрыть тайную организацию и задерживает приказ об его аресте. Но пусть это вас не беспокоит. Участь его решена.
      Проводив серхенга Сефаи, мистер Томас решил отправиться к Хакимульмульку.
      Увидев мистера Томаса, Хакимульмульк с деланной улыбкой поспешил к нему навстречу и обеими руками сжал руку гостя.
      - О-о-о! Мистер Томас! Добро пожаловать!
      Мистер Томас объяснил свое посещение непреодолимым желанием повидаться с другом.
      Хакимульмульк пропустил его вперед, и они поднялись в особую гостиную, где министр двора принимал наиболее близких друзей.
      - В тяжелое время живем, мистер Томас, - вздохнув, начал он беседу. Перепутались все нити международных отношений. Нелегко управлять в такое время государственной машиной.
      - О, если на это жалуется такой опытный политик, как вы, то что должны делать мы...
      - Не говорите так, мистер Томас!.. - прервал его Хакимульмульк. - У вас иное дело... Вам намного легче нашего. Мы играем лишь с тенью, с отражением того, что вам видно с полной ясностью.
      - Я могу сказать обратное: у вас делается многое такое, о чем мы и представления не имеем, - возразил мистер Томас.
      Хакимульмульк силился понять, на что намекает мистер Томас. Со свойственной англичанам манерой мистер Томас подходил к интересовавшему его вопросу окольными путями.
      - Прошу вас доложить его величеству о нашей встрече, передать ему мой привет и присовокупить, что мое правительство высоко ценит своих друзей на Востоке и считает их защиту своим долгом.
      - Мы никогда в этом не сомневались.
      - Таким же, как вы, нашим другом я считаю и господина Хикмата Исфагани... Он ничего от нас не скрывает.
      При этих словах мистер Томас, которому, конечно, была хорошо известна старинная вражда этих двух представителей иранской аристократии, пристально посмотрел в глаза Хакимульмулька.
      - Путь к власти изобилует бесконечными изменами, самыми неожиданными, запутанными интригами. По мнению его величества, и Селими и Хикмат Исфагани ведут свой караван по этому ложному пути. Боюсь, что наступит момент, и они будут схвачены за горло, - с внешним спокойствием произнес Хакимульмульк.
      - Такая мера в отношении господина Хикмата Исфагани недопустима! Он подлинный друг королевского правительства, - твердо сказал мистер Томас.
      - Такие же отзывы, мистер Томас, я слышал и от американцев и от немцев, - проговорил Хакимульмульк, наклоняясь к мистеру Томасу.
      - Англия хорошо знает своих друзей! - отрезал тот. Министр двора понял, что борьба против Хикмата Исфагани будет затяжной, и поспешил переменить разговор. Он заговорил о возможности оживления оппозиции и о явных признаках этого оживления; кроме того, до сих пор не обнаружены люди, выпускающие антиправительственные брошюры. Мистер Томас вынул трубку изо рта.
      - А что, если я найду их? - спросил он.
      - В этом случае десятикратно умножатся ваши заслуги перед Ираном. Мы будем только благодарны вам! - воскликнул Хакимульмульк.
      В результате шестилетних трудов доктору Симоняну удалось сделать из Хавер прекрасную помощницу. Из отсталой, неграмотной мусульманки, которая стеснялась появляться при мужчинах с открытым лицом, а при взгляде на анатомические плакаты горестно воскликала: "Ах, господи! Лучше бы провалиться сквозь землю, чем видеть этакое бесстыдство!" - она превратилась в энергичную и умелую медицинскую сестру. Часто, с отеческой любовью посматривая на Хавер, доктор Симонян шутил:
      - Вот еще один мой научный труд!
      А сына Хавер, маленького Азада, доктор и жена его Ануш любили, как родного. Пока Хавер, помогая доктору, бывала занята больными, Азад находился при Ануш.
      Спокойный и общительный характер, унаследованный мальчиком от матери вместе с недетской задумчивостью, привязывали к нему Ануш и ее мужа.
      Сердечно относился к мальчику и Арам. Это он научил Азада, когда ему было четыретода, складывать буквы в слова и считать.
      Все это казалось Хавер счастливым сном. Видя, как тысячи голодных и босых женщин заполнили тротуары столицы, прося подаяние, она не уставала в душе благодарить доброго врача. Как-то она призналась в своих чувствах Ануш:
      - Пусть сохранит вас аллах и наградит бесконечным счастьем! Не будь вас, мы остались бы на улице.
      - Мы любим тебя, как родную дочь, - ответила Ануш, - и пока у нас есть кусок хлеба, не придется голодать тебе.
      - Мне нечем отблагодарить вас за вашу доброту. Но до последнего моего дня я буду вашей преданной служанкой.
      Услышав этот разговор, врач вышел из своего кабинета.
      - Что значит служанка? - с ласковой суровостью сказал он. - Ты - член нашей семьи. Вернется Керимхан, и вы заживете своей семьей и будете счастливы.
      И действительно, теперь, когда Керимхан вернулся, каждый ее день был озарен ярким солнцем счастья. Хавер похорошела, на щеках ее заиграл румянец, лицо сияло, глаза излучали радость. Даже голос ее стал звонче, в нем появились новые нотки. Но порой в ее исполненное радости сердце закрадывалась какая-то непонятная тревога, смутное предчувствие беды. Чаще всего это было в тех случаях, когда Керимхан задерживался и долго не возвращался домой. Когда же муж наконец появлялся, Хавер садилась рядом и, склонившись головой к его плечу, тихо рассказывала ему о своих тяжелых предчувствиях, а Керимхан успокаивал ее, нежно целуя ее густые душистые волосы.
      Сегодня, как и всегда, пообедав и уложив Азада спать, они сидели вдвоем, как вдруг раздался стук в калитку.
      Хавер вскочила. Сердце ее затрепетало.
      - Кто бы это в такое время?
      Керимхан успокоил ее и пошел через двор к калитке. Это был Гусейн Махбуси. Он объяснил, что пришел по очень важному делу.
      Керимхан провел его в комнату. Махбуси поздоровался с Хавер. Встретившись с ним взглядом, она тотчас же отвела глаза и вышла из комнаты.
      Когда, пробыв около часа, Махбуси ушел, она бросилась к Керимхану.
      - Ведь ты обещал мне больше не пускать этого человека в дом?!
      - Дорогая моя, нельзя же отказать гостю.
      - Не обижайся, дорогой Керимхан, но кто бы он ни был в прошлом, не впускай его в дом. Встречайся с ним где-нибудь на стороне. А если можно, вовсе не встречайся. Что-то такое в его в глазах... не могу тебе даже объяснить... Керимхан, милый, ты обязан беречь себя если не ради меня, то хотя бы ради нашего мальчика. Подумай, что ждет его без тебя!..
      Хавер расплакалась.
      - Ты стала очень нервной, - сказал Керимхан, успокаивая ее. - Даю тебе слово, что больше ноги его не будет у нас. Будь покойна, моя Хавер. Но ведь я думаю не только о сегодняшнем твоем дне, но и о завтрашнем. Мы доживем до того дня, когда создадим в нашей стране светлую, счастливую жизнь, такую жизнь, чтобы ты не тревожилась за меня, если бы я даже не возвращался домой целый месяц.
      И, улыбаясь, Керимхан привлек Хавер к себе и поцеловал в мокрые глаза.
      Счастье вновь овладело сердцем женщины.
      Выйдя от Керимхана, Гусейн Махбуси некоторое время бродил по опустевшим улицам ночного Тегерана. Он напряженно думал о том, что вся его карьера зависит теперь от того, как скоро ему удастся выполнить порученное ему грязное дело. Зато какие награды ожидают его в случае успеха! Какие возможности откроются тогда перед ним! Но до цели было еще так далеко!
      Керимхан давал ему лишь отдельные поручения и, ограничиваясь этим, не посвящал ни в какие тайны. Откладывал он со дня на день и свое обещание взять Махбуси на сходку, оправдываясь тем, что сходка расстроилась: то ее отложили, то кто-то уехал из Тегерана.
      Настаивать было рискованно, но и откладывать дальше не возможно. Его могла опередить полиция, и тогда Гусейн Махбуси лишился бы всего.
      Снедаемый досадой и нетерпением, он метался по улицам Тегерана. Посмотрев на часы, он заспешил к мистеру Томасу, - до установленного времени оставалось совсем немного.
      Мистер Томас всегда принимал его в уединенном доме, на одной из глухих и узких улиц столицы. Зловещая тишина, царившая на пустынном дворе, нагоняла какой-то смутный страх, но Махбуси уже привык к этой тишине и безлюдью.
      Мистер Томас сидел за столом и, попыхивая трубкой, перелистывал ворох лежавших перед ним бумаг.
      Махбуси обратил внимание на полную окурков пепельницу. Вся комната была в табачном дыму. Он понял, что незадолго до него здесь были люди.
      Лишь минут пятнадцать спустя мистер Томас поднял глаза и, дымя трубкой, произнес:
      - Ну... пришел? Садись!
      Махбуси молча, не отрывая глаз от мистера Томаса, сел. Мистер Томас докурил трубку и, постучав ею в пепельницу, вытряхнул пепел. Затем, заложив руки в карманы брюк, прошелся по комнате и сладко потянувшись, снова развалился в кресле.
      - Когда собирается сходка? - спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжал: - Список принес?
      - Это очень трудное дело, мистер Томас, и необходимо терпение. К тому же не все идет так, как я хочу. Подождите еще немного...
      - Ты что, читаешь мне нотации?
      - Простите, мистер Томас.
      - Что тебе простить? Вот это? - И мистер Томас швырнул Махбуси тоненькую брошюру. Махбуси испуганно взглянул на обложку. Это была вторая книжонка "Работы, хлеба и свободы!". - "Подождите"! - передразнил провокатора мистер Томас, - сколько ждать? До тех пор, пока они выйдут па улицу с оружием в руках?
      - Я делаю все, что в моих силах, мистер Томас.
      - Не спорю, делаешь, но не для нас, а против нас... Вся эта книжонка заполнена сплошной бранью по адресу англичан. Я вижу, тебе это нравится?
      - Что вы, мистер Томас!.. Я доказал свою преданность.
      - Вот цена твоей преданности! Бери!
      Мистер Томас бросил на стол десять туманов.
      - Бери! Даю тебе пять дней сроку. Пять дней!
      - Постараюсь, но, мистер Томас, не забывайте, что не все зависит от меня одного.
      - Не забудь, что ты играешь с жизнью! - бросил англичанин равнодушно и, вынув из кармана револьвер, протер его носовым платком.
      Махбуси съежился и поторопился выйти из комнаты.
      На дворе была непроницаемая тьма.
      Махбуси бросился вперед, на улицу, к свету стоявшего неподалеку фонаря. Вынув из кармана брюк скомканные деньги, он аккуратно сложил их и спрятал подальше.
      - Английская скотина! - проворчал он. - Чего требует и что дает!.. Ну ладно, мистер Томас, чего я не получил от тебя, получу от фон Вальтера и мистера Гарольда!..
      ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
      Холмы и деревья были покрыты снегом. Невесть откуда дувший холодный ветер пронизывал до мозга костей. Канавы вдоль дороги, лужи - все было сковано льдом. Вершина Савалана скрывалась в густом тумане.
      Сария и Гюльназ медленно шли но узкой тропинке. Они не ощущали холода. Гюльназ несла на спине два одеяла и большой узел. Из-за плеча ее поблескивали глаза завернутой в одеяло Алмас. За спиной Сарии мирно спал Нияз. Одной рукой она вела шедшего рядом Аяза, через другую руку был перекинут небольшой хурджин со съестными припасами.
      Устало брели они вперед, навстречу неизвестному и мрачному будущему. Тяжелым камнем лежало на сердце неизбывное горе, сознание полного одиночества и беспомощности. Куда они идут? Зачем? Что ждет их завтра? Не находя ответа ни на один из этих вопросов, они все же продолжали свой путь. Порой в них пробуждалась надежда, что за этим холмом или вот в той деревне они догонят Мусу и страдания их кончатся. Эта надежда гнала их все вперед и вперед. Но за одним холмом вырастало множество других холмов, за одной деревней оказывается другая деревня. Встречные крестьяне провожали их равнодушным взглядом. Каждому вдоволь хватало своих забот, своего горя, и ни у кого не было охоты спросить, зачем они идут, или предложить свою помощь.
      На десятый день пути Сария с отчаянием заметила, что запас взятого из дому провианта иссякает слишком быстро, и стала расходовать продукты еще экономнее.
      Сария твердо решила не трогать тридцати туманов, зашитых в сорочке на груди; она их хранила про черный день.
      Как ни мрачно смотрела она на будущее, она все же не допускала мысли, что дети ее будут вынуждены когда-нибудь протянуть руку за подаянием. Только в последний день, когда она, пошарив в хурджине, нашла лишь горстку муки и крошки сухого лаваша, в голове ее молнией пронеслась мысль о нищенстве. Но она с ужасом отогнала ее. Нет! Пока жива, она не допустит этого! И Сария торопилась добраться до Тегерана, где надеялась найти мужа или Фридуна. Эта надежда бодрила ее, и она брела все вперед и вперед, напрягая последние силы.
      Короткий зимний день близился к концу. Вечерние сумерки быстро сгущались. Вокруг ничего не было видно, кроме покрытых снегом холмов и равнин. Ни деревни, ни живого человека! С темнотой страх перед этой мертвой, сверкавшей белизной пустыней усилился. Сария много слышала о волках, которые рыщут холодной зимней ночью по дорогам, часто врываясь даже в деревни. Эти рассказы, слышанные ею в родном селе, оживали теперь в ее памяти и наводили ужас.
      - Пойдем быстрее, дочка, - торопила она Гюльназ. - Надо добраться до какого-нибудь жилья.
      Гюльназ, согнувшаяся под тяжестью двух одеял, сестренки Алмас и большого узла, слегка выпрямилась, но ускорить шаги не могла. Она бросила взгляд на мать. Та была не в лучшем состоянии.
      - Мамочка, ты очень устала, - сказала Гюльназ, и в голосе ее прозвучала жалость.
      - Да, дочка, - прохрипела женщина в ответ. - Ноги не идут. Боюсь свалиться.
      У подошвы холма Гюльназ остановилась и обернулась к отставшей матери.
      Причиной задержки на этот раз оказался Аяз. Мальчик хорошо понимал всю трудность положения, всю опасность их пути и изо всех сил старался идти в ногу со старшими. Но последний день он все чаще жаловался на боль в ногах и отставал.
      - Мама, я не могу идти, - сказал он и, заплакав, сел.
      В голосе мальчика, который все эти дни вел себя как взрослый, было бесконечное горе.
      Сария тяжело опустилась рядом и обняла Аяза.
      - Не плачь, мой дорогой! Отдохни, а потом пойдем дальше. Прислонись головой к моим коленям.
      Не успел Аяз коснуться колен матери, как мальчиком овладел сон.
      На пустыню опустился вечерний мрак, и едва можно было различить друг друга на расстоянии десяти шагов.
      - Как нам быть, мама? Останемся здесь, а вдруг нападут волки? Что мы тогда сделаем? - спросила Гюльназ.
      Сария подняла на Гюльназ мокрые от слез глаза и, как бы приняв твердое решение, отвязала Алмас, закутала ее и Нияза в толстую шерстяную шаль и уложила их у большого камня. Затем собрала и сложила вокруг них еще несколько камней.
      - Господи! - проговорила она, молитвенно поднимая руки к небу. - Тебе поручаю моих детей. Сохрани и защити их.
      Только теперь поняла Гюльназ, на какой страшный шаг решилась мать. Она обняла старую женщину и громко зарыдала.
      - На кого ты оставляешь их, матушка? - сказала она сквозь рыдания. Можно ли доверить детей камням пустыни?.. Нет, нет, если уж суждено погибать, так и я погибну с ними...
      Женщина, ничего не ответив, точно сердце ее превратилось в камень, начала лихорадочно действовать. Она подняла и уложила Аяза на спину Гюльназ, между одеялами, где за несколько минут до того мирно спала Алмас. Тяжелый узел, который несла до сих пор Гюльназ, она взвалила себе на спину и пошла вперед.
      Еле передвигая ноги, согнувшись под страшным бременем горя, поплелась за нею Гюльназ.
      Пройдя немного, они очутились на вершине холма. Впереди показались тусклые огоньки, и они возродили в них угасшую надежду на спасение. Это была, несомненно, какая-то деревня или поселок.
      Сария обернулась и посмотрела назад, где оставила двух безмятежно спавших малюток.
      - Скорее, дочка, скорее, Гюльназ! Беги в деревню! Авось найдутся там добрые люди, придут и спасут детей. - Неожиданно она вцепилась в руку Гюльназ и крепко сжала ее: - Посмотри-ка назад, Гюльназ! Что там за огоньки? Видишь, видишь, из-под каждого камня светится пара глаз!
      Гюльназ обернулась к тонувшей в темноте пустыне, но никаких огней там не различила. А между тем мать, не отрывая глаз от пустыни, продолжала твердить о сотнях волчьих глаз, устремленных на них.
      Только теперь Гюльназ поняла, что пережила бедная женщина, когда решилась оставить своих детей. Девушка проворно спустила Аяза на землю и, как бы почувствовав новый прилив сил, быстро побежала к камням, где были оставлены Нияз и Алмас. Задыхаясь от тяжести, спотыкаясь, она принесла их на вершину холма, откуда виднелись далекие, обещающие спасение огни деревни.
      - Вот видишь, никаких волков там нет, - принялась она успокаивать мать. - Просто тебе померещилось.
      - Беги, дочка, в деревню. Может, найдется там верующий в аллаха и придет помочь нам, - наконец проговорила Сария.
      Девушка молча пошла.
      Когда до ее слуха донесся лай собак, слезы радости брызнули у нее из глаз; дышать стало легче, даже ноги, казалось, окрепли.