Говорили друзья и о создании крепкой и действенной организации.
      - Мы должны повсюду иметь своих людей, испытанных и бесстрашных, говорил Фридун. - Мы должны бить постоянно среди крестьян, рабочих, среди бедного люда, черпать в их среде новые силы для нашей организации.
      Организацию рабочих взял на себя Керимхан Азади, работу среди крестьян возложили на Курд Ахмеда.
      Попутно Керимхан Азади рассказал им о своем товарище по тюрьме и ссылке Гусейне Махбуси, пообещав привести его на следующее собрание.
      - С расширением организации надо усилить и осторожность, - после некоторого раздумья заметил Фридун.
      - Насчет Махбуси можете быть покойны, - возразил Керимхан Азади. - Мы оба томились в тюрьме и ссылке. Это до конца проверенный человек.
      Постучались в дверь. Фридун открыл и остановился удивленный: шофер Шамсии привез ему записку.
      - Ханум ждет вашего ответа, - сказал шофер, передавая ему конверт.
      Записка состояла из двух строчек:
      "Учитель, прошу извинить за беспокойство. Приезжайте на один часок. Жду. Шамсия".
      Фридун задумался. В первую минуту он решил было не ехать и совсем порвать отношения с Шамсией, но это могло вызвать ненужные разговоры и подозрения.
      Попросив шофера подождать внизу, Фридун переоделся и, попрощавшись с товарищами, вышел. На лестнице он столкнулся с Ризой Гахрамани, который видел у крыльца знакомую ему машину Исфагани.
      Здороваясь, Гахрамани окинул Фридуна пытливым взглядом:
      - Опять туда? Кажется, здорово тебя захватила дочка Хикмата?
      - Не беспокойся, милый друг! - возразил Фридун и прочитал двустишие Саади:
      Противники не знают сами, что надо им,
      А те, что ведают, - подобны глухонемым...
      - Мы не принадлежим к числу таких неприятелей, - продолжал Фридун. Нам хорошо известно и то, чего мы требуем, и то, какими путями добиваться этого.
      Он крепко пожал руку Гахрамани и выбежал на улицу.
      Иранская нефть оставалась для американского посла и для мистера Гарольда орехом, который они никакие могли разгрызть. Южная нефть была в руках англичан. Они отбивали все попытки американцев подобраться к ней. Не отказываясь от мыслей когда-нибудь вытеснить англичан и прибрать эту нефть к рукам, американцы в то же время отдавали себе отчет в том, что для этого потребуется немалый срок. Поэтому они все чаще обращали свой взор на север, к нефтяным районам, расположенным на границе с Советским Союзом.
      Лично мистер Гарольд придерживался такого мнения, что, заняв нефтяные участки на севере Ирана, Америка одним выстрелом убьет даже не двух, а трех зайцев. Во-первых, она приобретет богатые нефтяные участки; во-вторых, это позволит ей строить военные базы вдоль всей советской границы, почти на подступах к Баку. В-третьих, начав эксплуатацию нефти на севере, она составит мощную конкуренцию англо-иранской нефтяной компании. Это поможет ей впоследствии овладеть и южной нефтью.
      Посол полностью разделял мнение мистера Гарольда.
      - Конечно, Россия и Англия еще имеют сферы влияния в Иране, - как-то сказал посол, выслушав эти соображения мистера Гарольда. - Но главенствовать должна только Америка.
      Эти слова в точности выражали взгляд мистера Гарольда, который непоколебимо верил в призвание Америки управлять не только Ираном, но и всем миром. Политику же президента США мистера Рузвельта он считал недопустимо "мягкой", а самого президента - впавшим в старческий сентиментализм, беспочвенным идеалистом.
      Мистер Гарольд не сомневался, что такая "идеалистическая", как он выражался, гнилая политика не устоит перед мощным влиянием американских банков и монополий. Близок час, когда она будет заменена "настоящей" политикой. И тогда весь мир вынужден будет подчиниться воле Америки.
      Притязания же Гитлера на мировое господство мистер Гарольд считал лишенной всякой материальной основы затеей и пустым донкихотством. Впрочем, эта бредовая затея имела с точки зрения мистера Гарольда и положительную сторону: Гитлер как бы подготовлял почву для грядущего американского мирового господства.
      Пока же, изучая материалы о северо-иранской нефти, мистер Гарольд все время натыкался на одно препятствие, стоявшее поперек дороги американским стремлениям: это был советско-иранский договор 1921 года.
      В 1921 году американская компания "Стандарт ойл" заключила с иранским правительством концессионный договор о разработке и эксплуатации нефти в Хорасане, Горгане, Мазандеране, Гиляне и Азербайджане. Однако не прошло и года, как иранскому правительству пришлось в соответствии с советско-иранским договором отменить эту концессию. Но американцы на этом не успокоились.
      В 1923 году американская компания "Синклер" добилась у иранского правительства заключения нового соглашения об эксплуатации тех же нефтяных районов, но осуществлению этого соглашения снова помешал советско-иранской договор 1921 года.
      В 1937 году американская компания "Делавер" опять получила разрешение иранского правительства на эксплуатацию этой нефти, и снова по настоянию советского правительства, ссылавшегося на тот же договор 1921 года, это разрешение осталось только на бумаге.
      Но теперь, казалось мистеру Гарольду, наступил момент, когда вопрос о северной нефти в Иране найдет именно то разрешение, которое поставит Иран в полную зависимость от Америки.
      И вот те же министры с тем же раболепием, с каким недавно встречали английского посла и мистера Томаса, в субботу в три часа пополудни приветствовали в том же дворце американского посла и мистера Гарольда.
      Американцы обращались с министрами так, как, наверно, обращался бы современный человек с вынырнувшим из глуби веков пещерным прародителем.
      Они нисколько не сомневались, что все без исключения иранцы переживают младенческий период умственного развития. Поэтому, сталкиваясь с ними, они вели себя как учителя, призванные обучать малышей азбуке и счету.
      Они полагали, что точно так же, как школьник, изучивший четыре правила арифметики, никогда самостоятельно не постигнет законов алгебры и геометрии, так и иранцы не в состоянии без помощи Америки управлять государством, пользоваться достижениями науки и техники и вообще создать достойные человека условия существования. Между собой они так и называли иранцев "взрослыми детьми".
      Этим взглядам соответствовало и их обращение с министром иностранных дел и министром двора иранского падишаха.
      Везиры, приученные к преклонению перед англо-саксами, со знаками глубокого уважения проводили их до гостиной Реза-шаха.
      Реза-шах с исключительной почтительностью встал навстречу гостям, стараясь улыбкой сгладить присущее его пергаментно-желтому лицу мрачное выражение. Он любезно осведомился о самочувствии посла.
      - Под высоким покровительством его величества ни один американец не может чувствовать себя в Иране плохо, - с улыбкой ответил посол.
      - К американцам мы питаем особое уважение и любовь. Можете в этом не сомневаться.
      После обмена любезностями посол перешел к делу.
      - Не сомневаясь в этом, ваше величество, мы и предлагаем вам тесный союз и дружбу в тот момент, когда политическая жизнь в вашей стране и во всем мире чрезвычайно осложнилась. Но ценой за союз и дружбу будет представление нам всех возможностей для великих целей нашей страны. Можем ли мы поэтому примириться хотя бы с тем, что несметные богатства Ирана пропадают под землей? Какую ценность они представляли бы в умелых, опытных руках! Я имею в виду вашу северную нефть.
      Реза-шах задумался.
      - Но, господин посол, вы знаете, что...
      Мистер Гарольд прервал его:
      - Конечно, знаем... Ваше величество имеет в виду русско-иранский договор тысяча девятьсот двадцать первого года. Надо ли говорить о чисто формальном характере этого договора, об условности его в настоящей обстановке? Мы знаем, как часто требования времени, обстановка сегодняшнего дня сводят на нет международные соглашения, хотя бы формально и не отмененные...
      Реза-шах поднялся. За ним поднялись министры и гости. Подойдя к другому столу, шах развернул лежавшую на нем географическую карту. Он выразительно обвел территорию Советского Союза, простершуюся от Каспийского моря до Северного Ледовитого океана, от Дальнего Востока до Балтийского моря, и, наконец, палец его остановился на Иране.
      - Может ли так поступить с подобной великой державой наш маленький Иран? - удрученно сказал он.
      Посол заранее ожидал этого. Но также знал он и то, что у него есть доводы, услышав которые шах пойдет на все предложения.
      - Имейте в виду, ваше величество, что, если потребуется, вся мощь Америки будет на вашей стороне, - сказал он, глядя на Реза-шаха, который все еще держал руку на карте. - Мощь военная и экономическая... А пока я должен сообщить вашему величеству так же и то, что государственный департамент дал разрешение на закупку в Иране по предложенным вами ценам изюма, кожи, шерсти и табака на один миллион долларов.
      Морщины на лбу шаха слегка сгладились. На желтом лице проступило выражение удовлетворения. Заметив эту перемену в настроении его величества, посол продолжал:
      - Кроме того, Америка выражает полную готовность предоставить вам на самых облегченных условиях значительный заем. Что же касается советско-иранского договора тысяча девятьсот двадцать первого года, то я бы считал...
      Посол остановился, как бы подыскивая подходящее выражение. Но в речь его вмешался сам Реза-шах:
      - Конечно, господин посол, при обоюдном добром намерении можно найти выход.
      Мистер Гарольд улыбнулся. Посол продолжал:
      - И я так же думаю, ваше величество! А пока к разведочным работам в северных районах мы приступим, как к операциям научно-исследовательского характера. Мне думается, что ни одно государство в мире не будет иметь основания возражать против научной работы.
      - Конечно, это миролюбивое и приемлемое для всех разрешение вопроса. Для нас же с вами, господин посол, самое глазное - полное взаимопонимание.
      - Прошу еще раз учесть, ваше величество, что каждая американская скважина, пробуренная в северных районах, каждая воздвигнутая нами буровая вышка будут защищать вас от иноземного вмешательства в дела вашей страны и сделают незыблемо прочными наши политические и экономические связи.
      Внимательно выслушав посла, Реза-шах величественно повернулся к своим министрам.
      - В пятидневный срок выработать с представителями господина посла основные соглашения об изысканиях нефти в северных районах...
      И опять министры, выслушав своего государя, застыли в покорном почтительном поклоне.
      Шамсия встретила Фридуна в том же саду, где так недавно происходило празднество. На этот раз в тенистом парке никого не было. Не видно было даже слуг. Казалось, Шамсия нарочно отослала их. Это показалось Фридуну странным, и он тщетно старался разгадать намерения Шамсии.
      Тем временем девушка, доверчиво взяв его под руку, медленно пошла к дому.
      - Вы, конечно, раздумываете над тем, зачем я вас позвала, не так ли? спросила она, заглядывая ему в глаза. - Если хотите, могу вам это сказать.
      - Чем скорее вы это сделаете, ханум, тем лучше... - ответил Фридун.
      - Вы так нетерпеливы, точно ждете, что перед вами раскроются врата рая! - кокетливо проговорила девушка, улыбнувшись, и подняла на учителя глаза.
      Казалось, она хотела вызвать в сердце Фридуна те чувства, которые были обычной данью ее красоте.
      - Ханум, - ответил Фридун, от которого не ускользнуло это стремление, неужели недостаточно вам любви трех человек? Зачем же вам воспламенять еще одно, четвертое сердце?
      Не отвечая, Шамсия поднялась по мраморным ступенькам крыльца, отворила одну из дверей и ввела Фридуна в гостиную. На огромных окнах висели тяжелые шелковые занавеси, пол от стены до стены был покрыт дорогим ковром. Перед мягкими креслами вишневого бархата стояли гладко отполированные орехового дерева столики. В глубине гостиной Фридун заметил раскрытое пианино.
      Шамсия небрежно опустилась в одно из кресел и указала Фридуну на кресло рядом. Со смутным чувством неловкости и тревоги Фридун приготовился слушать.
      - Как бы ни любила женщина и как бы ни была она любима, - вздохнув, продолжала Шамсия прерванный разговор, - ей все-таки приятно, когда она привлекает внимание. На то дана ей красота... Не верьте, Фридун, ни одной женщине, которая стала бы отрицать это.
      - И все-таки я вам не верю! Ни одна девушка не станет откровенно подчеркивать свои чувства к человеку, которого она хоть сколько-нибудь действительно любит... Тем более не будет она заигрывать с тем, к кому она равнодушна.
      - А как же разговаривают между собой влюбленные?
      - Не знаю, ханум. Этого я еще не испытал. Но мне кажется, что по-настоящему любящие друг друга люди внешне сдержанны в проявлениях своих чувств.
      - Значит, при встрече они молчат, вздыхают, а оставшись одни, отдаются мечтам и, может быть, плачут, да? - насмешливо перебила его Шамсия.
      - Примерно так...
      - Это и есть настоящая любовь?
      - Во всяком случае это - признак подлинной любви.
      - В таком случае поздравляю вас, господин учитель! Одна из первых красавиц нашего города испытывает к вам нечто подобное.
      Фридун вопрошающе взглянул на нее.
      - Да! Да! Не удивляйтесь! - продолжала девушка. - И не спрашивайте, кто она. Все равно не скажу. Пусть эта любовь останется нераскрытой. Так она разгорится еще сильнее... Догадайтесь о ней сами.
      - А я этим не очень интересуюсь, ханум, - спокойно ответил Фридун.
      - Ну хорошо, я сама скажу вам, хотя вы и стараетесь быть таким равнодушным. Обещайте лишь мне за это, что дружба наша будет верна и постоянна... и, что бы со мной ни случилось, я смогу вас видеть, учитель, когда это мне будет нужно. Ничего иного мне от вас не надо. Обещаете?
      - О подобном обещании скорее должен просить вас я. А дружеские чувства бедняков и так бывают постоянны и крепки.
      - Ну и прекрасно. Тогда я скажу вам. Девушка, которую вы так отметили своим вниманием на моем вечере...
      Фридун тотчас же вспомнил Судабу.
      Многозначительно посмотрев на Фридуна, Шамсия добавила:
      - Она и влюбилась в одно сердце из тысячи сердец.
      - В кого? - спросил с удивлением Фридун.
      - Ну конечно, не в меня.
      И Щамсия весело расхохоталась, но потом снова серьезно продолжала:
      - Если бы вы знали, что творится с бедной девушкой. Бывает у меня чуть не каждый день. Услышав шаги за дверью, приходит в страшное волнение. Наконец, однажды, не выдержав, она спросила меня: "Почему не видно вашего учителя, дорогая Шамсия?" Я ответила, что вы серьезный молодой человек и с головой погружены в науку. И еще я спросила: "Он понравился вам, милая Судаба?" Она вся вспыхнула, но ответила: "Да, Шамсия, это благородный, умный и простой человек". Тогда я решила обязательно устроить вашу встречу. Вот почему и потревожила вас сегодня, дорогой учитель.
      Фридуну показалось, что Шамсия затеяла все это просто для того, чтобы развлечь себя, как это нередко делают богатые бездельники.
      - Вы хотите сделать меня участником спектакля, ханум? - сказал он серьезно. - Я согласен и сыграю порученную мне роль, но только в заключение объявлю Судабе-ханум, что вы решили поразвлечься.
      - А что вы думаете?! Ведь это в самом деле интересное зрелище: принцесса, дочь министра - и бедный студент! Да еще из деревенских! язвительно воскликнула Шамсия.
      Фридун заметил ревнивый огонек в глазах девушки, и ему стало ясно, что Шамсия собралась отомстить за боль, причиненную ей в памятный вечер, когда сам Шахпур танцевал с Судабои.
      - Вы нехорошо поступаете, ханум, - сказал он. - Мстить за мелкую неприятность... Я верю, что в вашем сердце нет столь низменных чувств.
      Шамсия вспыхнула.
      - А это хорошо, что она играет моей жизнью?
      И девушка закрыла лицо руками.
      - Если есть серьезное чувство, - стал утешать ее Фридун, - все это сущая мелочь, потому что подлинная любовь далека от измены. Когда два молодых сердца связаны подлинной любовью, может ли это повлиять на них, дорогая Шамсия-ханум?
      Но этими словами Фридун только задел девушку за живое. Она печально поникла головой. В таком несвойственном для нее состоянии Фридун видел Шамсию впервые.
      - В этом-то и весь вопрос, дорогой учитель, - прошептала девушка. Существует ли она, эта истинная любовь? - Или вместо нее одна забава, игра человека из царского дома?..
      И, заплакав, девушка вышла из комнаты.
      Фридун смотрел на шелковые драпри, на великолепную мебель, на изысканные рисунки ковра и думал о том, сколько грязи, тайных мук и терзаний кроется подчас за всей этой роскошью. Как в тесной клетке, чувствовал он себя в этой надушенной гостиной. Он встал и почти невольно распахнул окно.
      - Ах, Судаба! - неожиданно донесся до него голос Шамсии. - Добро пожаловать, дорогая! Как я вам рада!
      - А я думаю, Шамсия, что порядком надоедаю вам, хотя вы и встречаете меня словами: "Добро пожаловать!"
      - Что вы, ханум! Я страшно рада!
      И девушки вошли в гостиную.
      Фридун поднялся им навстречу. На лице Судабы отразилось волнение.
      Они сели. Фридун украдкой взглянул на только что плакавшую Шамсию. Та успела умыться, напудриться, подкрасить губы. От недавних слез и горя не осталось и следа.
      - Как вы себя чувствуете, ханум? - спросила Шамсия, обращаясь к пришедшей. - Как ваш батюшка?
      И в выражении ее лица и в голосе Фридун не нашел никаких внешних признаков раздражения.
      - Спасибо. Здоров и батюшка. Но вот в последние дни сильно расстроен...
      - А что с ним?
      - Вы, наверно, слышали, дорогая Шамсия, о новой организации? Батюшка даже показывал мне книжку. Ужасное дело! Его величество потерял покой, требует хоть из-под земли добыть виновников.
      Этот случайно возникший разговор взволновал Фридуна.
      Ведь он имел возможность узнать о том, что думают придворные круги по этому поводу, а главное, какие собираются принять меры против "преступников". Интересовало его мнение и самой Судабы.
      - Вы читали эту возмутительную книгу? - спросил Фридун девушку.
      Судаба подняла на него выразительные, ясные глаза.
      - Да, читала! - проговорила она просто. - Должна признаться, что она написана с большой смелостью и очень интересно. Боюсь, что логика в ней так сильна, что, прочитав несколько таких книг, можно и в самом деле понять большевиков. - Огонек какого-то задора, смешанного с вызовом, блеснул в глазах девушки. - Если эта книга написана без всякого иностранного вмешательства, и голос ее дрогнул, - то я назвала бы таких людей героями. Я убеждена, что, взяв на себя подобное дело, эти люди заранее видели себя стоящими у виселицы. Разве это не героизм?
      - Извините, меня, ханум, - сказал Фридун, решив поглубже испытать девушку. - Неужели героизм вы ищете среди изменников и предателей родины?
      - Кого же вы называете изменниками и предателями родины? - ответила Судаба, смело взглянув на него. - Я же заранее поставила условие - если они не продались иностранцам. Граждане вовсе не обязаны думать точно так же, как думают их правители. Не будьте так несправедливы к этим людям... Или вы метите в министры?
      - Нет, ханум. Я не гожусь в министры.
      - Почему? Ведь вы, кажется, рассуждаете так же, как они?
      - Потому, что у меня неподходящее для этой должности сердце. Боюсь, что, став министром, я вероятно, смягчил бы участь преступников, которых вы называете героями.
      - Да, тогда, господин учитель, во всей стране, возможно, не оказалось бы ни одного преступника, - ответила девушка и продолжала: - Вчера у меня вышел большой спор с отцом. Он говорит, что все зачинщики этого дела должны быть пойманы и повешены. А я ему прямо сказала, что он хочет запачкать руки в крови невинных. Я имела смелость сказать, что, во-первых, ему не удастся поймать этих людей... Видно по всему, что они достаточно умны и предусмотрительны. Такие легко в руки не даются. А во-вторых, сказала я, продумайте то, о чем они пишут, и может быть вы поймете, что во многом, очень многом, они правы.
      - И что же ответил на это ваш батюшка?
      - Ты, говорит, с ума сошла! Даю тебе два дня сроку... И выкинь ты все это из головы! Иначе, говорит, ты так же плохо кончишь, как эти разбойники.
      Фридун с удивлением вглядывался в выразительное лицо этой разряженной девушки. Глаза ее светились умом. Вместе с уважением, которое он когда-то почувствовал, выслушав историю ее жизни, в кем неожиданно пробудились живой интерес и симпатия к ней. Как бы наивны ни были ее рассуждения, они исходили из чистых побуждений, являлись плодом независимой и смелой мысли. Дружба с такой девушкой могла быть не бесполезной для дела, которому он отдавал себя.
      - Да, чем больше я думала, тем сильнее убеждалась, как много правды в этой брошюре. В самом деле, разве в нашей стране жизнь человека - настоящая жизнь? Я, конечно, не была в деревнях, не посещала заводов и фабрик. Я ничего не могу сказать о жизни рабочих, крестьян... Но возвращаясь после прогулки домой, я не могу спокойно сесть за стол. Перед глазами так и стоят голодные, увечные, босые, голые, нищие, которыми кишат улицы Тегерана.
      - В этом виноваты все мы... Одни - больше, другие - меньше, каждый виновен в соответствии со своим положением и состоянием. А некоторые скрывают свою сущность, и трудно понять, что же представляет собой такой человек?
      - Вы имеете в виду меня? - с живым любопытством спросила Судаба. - Но я не боюсь открыто признаться, что я не дочь везира по крови. И если хотите знать, господин учитель, не жалею об этом, - гордо сказала Судаба.
      Фридуну стало неловко, что он задел девушку за живое, и он мягко сказал:
      - Должен в свою очередь признаться, что лично я считаю это не недостатком вашим, а достоинством,
      - Это правда? - серьезно спросила девушка. - А скажите, вот вы действительно тот, кем вы кажетесь?
      - Люди труда не умеют перекрашиваться, ханум, им незачем и некогда заниматься этим.
      Судаба с уважением и любовью взглянула на Фридуна.
      - Вы говорите правду, господин учитель?.. В день первой нашей встречи я внимательно следила за вами весь вечер. За вашим поведением, словами, манерами. Они были так непохожи на все то, к чему мы привыкли! Мне близка ваша искренность а смелость. Я их вижу и сейчас.
      - Благодарю, ханум. Со своей стороны, я рад найти в вас необычные для дочери сановника суждения и доброе, искреннее сердце.
      - Надеюсь, мы с вами еще не раз побеседуем. Не так ли? Прошу вас, дайте мне вашу записную книжку.
      Фридун протянул ей свою книжку. Девушка что-то записала в ней и сказала, возвращая:
      - Можете звонить мне, когда вам будет угодно. Фридун поблагодарил.
      Шамсия, которая, соскучившись от столь серьезного разговора, давно вышла из комнаты, вернулась с небольшим подносом, на котором были сладости и чашечки чаю.
      - Ну как, Судаба, надеюсь, вы не соскучились с господином учителем? спросила она чуть насмешливо.
      Фридун испытывающе посмотрел на Судабу.
      - Нисколько, Шамсия-ханум, - ответила девушка просто. - Благодарю вас за такое знакомство... Вот все, что я могу вам сказать.
      Несмотря на глубокую осень, в полуденные часы солнце продолжало сильно припекать. Лишь к вечеру, когда тени от домов и деревьев сплошь, из конца в конец, покрывали улицы, дышать становилось легче. В Тегеране, как и во всех восточных городах, в эти часы улицы и базары кишели народом.
      На проспекте Лалезар было также оживление; Перед кинотеатрами висели широковещательные рекламы, толпился народ. Здесь демонстрировались американские боевики.
      Вдруг в толпе перед Фридуном мелькнула знакомая девичья фигура. С девушкой была пожилая дама. Помогая даме сесть в машину, девушка обернулась и тогда он узнал в ней Судабу-ханум. Она тоже увидела Фридуна и мгновенно остановилась. Шепнув что-то своей спутнице, она направилась к нему.
      - Здравствуйте, Судаба-ханум. Какая приятная встреча!
      Черные глаза девушки радостно сверкнули.
      - Почему вы не сдержали своего обещания? - проговорила она. - Не позвонили мне... А я так ждала... - И улыбаясь, добавила: - Но я упорна и могу напомнить вам номер моего телефона.
      - Я просто не решался беспокоить вас, - сказал Фридун.
      Девушка взяла его под руку и подвела к машине.
      - Идемте, идемте! Я вас представлю маме. Такой матери не найти в целом мире. Это образец доброты и любви.
      Он хотел сказать, что обычно все дочери говорят то же, но, вспомнил слова Шамсии о том, что для этой девушки мать - единственное утешение, смолчал.
      - Мамочка, познакомься с господином Фридуном. Он твой земляк.
      В облике женщины до сих пор сохранились черты простой крестьянки, хотя они поражали своей утонченностью. В ней не было высокомерия и чванливости, характерных для жен сановников. Все в этой красавице было исполнено искренности, доброты, простоты, свойственных азербайджанской женщине из народа.
      - Как - земляк? - с удивлением спросил Фридун.
      - Конечно! Мама такая же азербайджанка, как и вы, - довольно улыбнулась Судаба. - Она выросла в цветущем, прекрасном Азершехре. Она так много рассказывала о прелестях своей родины, что мне до сих пор кажется, что рай находится именно там.
      - Ханум не ошибается, - сказал Фридун, - Если бы вы видели Азершехр, то сказали бы, что это самый прекрасный уголок Азербайджана.
      - Надеюсь, что когда-нибудь увижу, - многозначительно сказала Судаба. Но смысл этих слов для Фридуна остался неясным.
      - Дочка, пригласи господина Фридуна к нам, - тихо сказала пожилая дама.
      - Мама приглашает вас к нам, - повернулась Судаба к Фридуну.
      - Благодарю вас. Непременно приду.
      Судаба села в машину. Фридун захлопнул дверцу.
      Он свернул уже на проспект Стамбули, когда неожиданно лицом к лицу столкнулся с сертибом Селими. Сертиб оставил своих спутников и зашагал рядом с Фридуном. Он сразу же заговорил о последних событиях и, конечно, об усилении английской и американской экспансии в Иране.
      - Семена, что сеет сейчас правящая клика в угоду американцам, дадут ядовитые всходы. Конечно, пока трудно предсказать события. Все предоставлено на волю рока, судьбы, слепого провидения...
      - Рок, судьба, провидение... - улыбнулся Фридун. - Простите, господин сертиб, но эти слова не к лицу такому просвещенному человеку, как вы.
      - Вы правы, я и сам произношу их не потому, что верю во все это. Просто я не нахожу выхода и ясно вижу свое бессилие. Вы знаете, что такое суеверие, предрассудок? Единственный источник утешения для невежд и трусов.
      Фридун хотел было посмеяться над таким самоуничижением, но уважение к этому человеку удержало его.
      - К сожалению, я из числа тех людей, - словно поняв его намерение, продолжал сертиб, - которые ясно видят несовершенство нашей жизни. Но мы несчастны, потому что боимся и не "наем, как сделать ее другой. А незнание и есть невежество.
      - Но если бы во всем Иране нашлась хоть одна-две сотни таких людей, как вы, господин сертиб, они могли бы собраться воедино и общими силами наметить пути к оздоровлению страны...
      - Почему не найдется? Их даже не сто или двести, а тысячи! Но они перед непроходимой стеной. Ее возвела эта грязная правительственная клика... Если бы их голос дошел до его величества... - И сертиб мечтательно улыбнулся.
      - А разве делались серьезные попытки снести эту стенку? - спросил Фридун.
      - Думаю, что нет... В этом вся беда! А я все же попытаюсь...
      И сертиб Селими с увлечением рассказывал Фридуну о своем решении добиться приема у Реза-шаха, открыть ему глаза на злодеяния продажных министров и придворных, сказать, как нагло обманывают они его, что они ведут страну к гибели.
      Фридуну захотелось предостеречь его от этого бессмысленного шага, грозящего ему страшной опасностью.
      - Неужели вы думаете, господин сертиб, что шах ничего не знает, ничего не видит и не слышит? И если выслушает вас, то что-либо изменится?..
      - А вы в этом сомневаетесь?
      - Я твердо убежден в бесполезности вашей попытки!
      Сертиб, сам всегда отличавшийся прямотой, любил это и в других людях. Он не раздражался даже тогда, когда такие люди со всей откровенностью высказывались против его мнения. Поэтому и сейчас смелые слова Фридуна он воспринял как выражение доверия и уважения к себе,
      - Смелость вашу я одобряю, но с мнением не согласен.
      - А я сожалею, что такой человек, как вы, живет иллюзиями! - сказал Фридун и переменил тему разговора. - А что, правда ли, что заключаются новые договоры на нефть северных районов? - спросил он.
      - Правда. Англичане и американцы собираются строить на севере укрепленные линии. Этим и объясняется вой, поднятый в газетах против Советов, и то, что опять до отказа наполняются тюрьмы. Вчера пригнали первую партию узников из Тебриза. Массовые аресты ожидаются в Ардебиле.
      - А там почему? - взволнованно спросил Фридун.
      - Серхенг готов перебить все население Ардебиля, только бы укрепить свое положение. События, происшедшие в имении Хикмата Исфагани, все еще волнуют его величество и ложатся тяжелым укором на репутацию серхенга: а такие, как серхенг Сефаи, ради спасения своей шкуры способны распять всю страну. Уже отдан приказ об аресте какого-то старика крестьянина, из-за которого якобы произошли все эти волнения.
      Это известие глубоко потрясло Фридуна. Он представил себе дядю Мусу, его детей, Гюльназ. Им необходимо было немедленно помочь. Да, нельзя медлить ни минуты! Сейчас же в деревню!
      Лишь огромным усилием воли Фридун подавил охватившее его волнение и совершенно спокойно с виду попрощался с сертибом.
      Решение его было твердо. Ничто не могло поколебать его.
      ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
      Приближалась зима. Печально тянулись холодные пасмурные дни. Скот уходил с пастбищ. Вершина Савалана была окутана тучами.
      Женщины и дети собирали сорванные осенним ветром сухие листья и набивали ими мешки, запасаясь топливом на зиму.
      Жизнь уходила с просторных полей в убогие жилища, теснилась в четырех глинобитных стенах.
      Крестьяне делали последние приготовления к зиме: ссыпали муку в большие сундуки, наполняли мешки пшеном, прятали подальше запасенные про черный день тыквы.