Гриф секретности снят - Свой среди чужих. В омуте истины

Началась проверка документов. Через несколько минут к нам зашли в сопровождении проводника немецкий и итальянский жандармы. Я протянул свой аусвайс. Взглянув на него, видимо, предупрежденный заранее проводником, немец тут же, взяв под козырек, вернул мне документ. И повернулся к Жерару. Оба жандарма долго разглядывали его бумаги, потом что-то сказали вагоновожатому, и тот безапелляционно заявил:

– Господин Жерар, они отказываются вас пропустить, и вам придется с ними пройти к начальству.

Жерар на ломаном итальянском начал было протестовать, но пограничники, тыча пальцами, заявили, что нижняя печать на визе вызывает сомнения… Если начальник позволит, то пожалуйста…

Уж очень мне хотелось помочь симпатичному французу, и я решился:

– Lassen Sie, meine Herre, ihn ruich! Er muss gehen mit mir! Haben Sie ferstanden?[28]

Жандармы недоуменно уставились на меня, потом повернулись к проводнику. Тот взял немца под руку и что-то ему шепнул. Все трое вышли в коридор. Не прошло и минуты, которая показалась нам вечностью, немец вернулся, протянул Жерару документ и недовольно бросил:

– Alles ihn Ordnung![29]

Минуты тянулись томительно медленно. Каждый стук, шаги в проходе заставляли нас вздрагивать, настораживаться… Так прошло около получаса… и вдруг поезд тронулся – и у меня, и у Жерара вырвался вздох облегчения. Минута-другая – и мы пересекли границу… Я посмотрел на своего спутника и увидел в его глазах слезы. Он вскочил, кинулся ко мне и крепко обнял.

«Не всякое добро наказуемо!» – подумал я и не ошибся.

– Я никогда этого вам не забуду: я ваш должник и сделаю для вас все, что в моих силах! Запишите мой адрес: улица Шаброль, 25. Счастлив буду познакомить с женой. Приходите в любое время дня и ночи. А сейчас, извините, в соседнем вагоне едут мои друзья – я должен их успокоить!

Вскоре он вернулся с двумя бутылками бургундского, улыбчивый, довольный.

– Две я дал нашему доброму проводнику. У друзей тоже все хорошо. Бордосские вина клонят ко сну: французы пьют их на ночь; бургундские будоражат, располагают к беседе, к откровенности, к добру…

Жерар уже не скрывал, что он сбежавший из лагеря офицер, а друзья в соседнем вагоне – тоже.

– Нам всем состряпал визы один добрый человек… Ваш земляк… Вы ведь русский? И, наверное, эмигрант, потому что очень хорошо знаете наш язык и произношение у вас безупречное… Вот как получилось: визы смастерил нам русский-советский, а выручил тоже русский – эмигрант! Ха-ха-ха!.. Если хотите, познакомлю вас друг с другом.

– Согласен! – и подумал: «До чего интересно!»

– А теперь, мой дорогой спаситель, запомните: любое воскресенье жду вас к вечеру в доме номер 25 на улице Шаброль. Очень вас прошу: приходите!

Экспресс катил с бешеной скоростью, изредка ненадолго останавливаясь. Железнодорожные пути Франции – лучшие в мире. Вагон не раскачивало, он почти не вздрагивал на стыках рельс. Утром, в десять тридцать, мы прибыли в Париж. После стольких волнений Жерар мирно похрапывал рядом, а мне не спалось: «Что ждет меня во французской столице? Разумный человек должен остерегаться всего: жизни смерти, самого себя, тайны, которая прячется повсюду, людей, мрака и света… Но это не значит, что он трус! Чего же, в конце концов, я хочу, к чему стремлюсь, во что верю?.. Еду помогать немцу, а всей душой на стороне французов. Встречусь с Ниночкой!.. Но ведь я ей изменил: женился на Нюсе!.. И НТСНП, если по совести, меня не устраивает – начиная с того же Байдалакова, Георгиевского, да и Околовича… Ищу чего-то… Ищу… Какой-то правды, гармонии, соответствия…»

Замелькали сады предместья Парижа, и вскоре наш «Экспресс-Ориент» лихо подкатил к перрону. Встречающих было немного. В сторонке от толпы я узнал импозантного Владимира Поремского: он придерживал рукой шляпу. Рядом с ним стоял плотный, выше среднего роста мужчина, напоминавший чем-то медведя, и смотрел на проплывающие окна вагонов.

В памяти вдруг всплыл почему-то Новороссийск: иду по улице, а мне навстречу два лицеиста – Кановницын и Катков, с которым я подружился еще в приготовительном классе. Котяра!

Он заметил меня и первый, расширив руки, чуть переваливаясь с боку на бок, зашагал к моему вагону, а когда я появился в дверях, крикнул так зычно, что стоявшие кругом люди поначалу недоуменно обернулись… и заулыбались.

– Здорово, Володька! С приездом!

– Здравствуй, дорогой Кот!

Вышедший за мной Жерар вдруг остановился, нерешительно помялся и, хотя мы попрощались в купе, подошел с деланой улыбкой:

– Простите, господин Вольдемар, французы любят пошутить, но, вижу, русские от них не отстают: мне было невдомек, кто друг моего спасителя. Миль пардон, – он повернулся к Каткову.

– Ведь месье – брат нашей «Кошечки»?

Последнее слово он сказал по-русски и тут же обернулся к своим спутникам, которых встречали какие-то люди, и помахал им рукой. А они сердито поманили его к себе. Жерар растерянно измерил взглядом Каткова, пробормотал: «Миль пардон!» – и направился к ним. Потом, вернувшись с полдороги, обратился ко мне:

– Не обессудьте: голова идет кругом! Прошу вас, не забудьте, обязательно приходите! Буду вас ждать! Еще раз спасибо!

В этот момент к нам подошел с приветливой улыбкой Поремский и, пожимая мне руку, спросил:

– Что за люди?

– Симпатичный парень, француз, вместе ехали. Чудак! – И подумал про себя: «Если ты такой осторожный, то и я от тебя не отстану».

– Иван Михайлович настоял на том, чтобы вас поселить покуда у него. Поживите, освойтесь, а там посмотрим.

Не прошло и нескольких минут, как мы уселись в новенький «рено» Ивана и покатили по улицам Парижа… Тихого, безлюдного, словно пришибленного…

3

Катков работал репортером в газете правого толка под названием «Возрождение», пожалуй, самой интересной и влиятельной белоэмигрантской газете, имеющей высоких покровителей: широко известных финансистов, начиная с Манташева… Он-то и устроил туда Каткова, поскольку считал себя во многом обязанным его деду – тайному советнику, основателю Московского лицея Цесаревича Николая.

Неподалеку от Дома инвалидов Поремский поглядев на часы, попросил остановиться:

– Опаздываю на свидание, завтра заеду, потолкуем, а сейчас советую отдохнуть с дороги! – И, пожав нам руки, захлопнул дверцу.

Просторная квартира Ивана с окнами в сад и на улицу, несмотря на «поэтический» беспорядок, казалась уютной и обжитой.

– Раздевайся! Чемодан можешь поставить в прихожей, а тебе предлагаю устроиться в гостиной. Кстати, как твое отчество?

– Как у Поремского.

– Значит, Дмитриевич! Придется сесть между вами и загадать желание! Надо же – полный тезка!.. А ты исповедуешь солидаризм? Фашизм?! Как же так, Володька?!

– Учти, Иван, солидаризм противоположен фашизму! Нет речи о высшей расе, напротив – все люди, все народы имеют одинаковые права! В какой-то мере это соблюдалось после революции пятого года в царской России, когда были отменены фактически привилегии дворянства.

– Ха! Значит, чтобы дворяне, записанные в «бархатную», и прочие – купцы первой гильдии, второй, третьей, мещане, крестьяне, рабочие, люмпены – жили солидарно?! Какое согласие может быть между знатным и безродным, богатым и бедным, талантливым и бездарным, умным, наконец, и глупым?.. И объясни, почему тогда «солидаристы» из НТСНП намереваются ехать на поклон к Гитлеру, исповедующему фашизм?!

Я недоуменно пожал плечами. «Почему Байдалаков мне об этом ничего не сказал?.. На какой поклон?..» – подумал я и ответил:

– Если ты подразумеваешь поездку Георгиевского в Берлин, то контакт у него не получился, да он особенно и не старался его налаживать. «Маг» крепко связан с другими силами.

– Наивняк! Абвер уверял Байдалакова, что НТСНП будет представлять третью силу! Ему, после свержения большевиков, дадут власть в России. Ха! Вроде как Ла Валю в Виши!.. То же обещано самостийникам разных мастей. Все сейчас пригодятся: как шпионы, диверсанты, провокаторы… а когда сделают свое дело – пошлют к фене! – и Катков, подняв руку с расширенными пальцами, махнул, словно собирался поцарапать. – Вот как обстоят дела, мой друг Володька! Думай!..

– Я пока, Котяра, в Берлин не собираюсь! – и подумал: «А приехал выполнять задание абверовца!»

– Понятно! Пока еще никто не свистнул! Эх, Володька, Володька!.. Негоже бывшему лицеисту, доброму дворянину, бороться против своего Отечества!.. Ты, может, в ответ протрубишь девиз своего фюрера Байдалакова: «Против большевиков хоть с чертом!»… Но убивать-то будете русских!.. Можно ли идти с маньяком, заразившим своей безумной идеей послушных немцев?! Как это сделал другой маньяк – Ленин – двадцать лет назад с нашим, таким же послушным дураком-народом!

– Знаешь, Иван, тут бабушка надвое гадала! В стране, где ты живешь и считаешь самой свободной, тоже властвовали маньяки. Мир построен на борьбе двух начал: Ева совращает Адама, Каин убивает Авеля, а Иисус Навин – целые племена. Каждая держава, каждый народ, я уж не говорю о вечном стремлении «избранного», хочет стать великим, господствовать над миром… подобно тополю в этом саду, который хочет быть самым высоким; подобно мужчине, мечтающему стать самым умным, самым неотразимым; или женщине, грезящей о короне красоты… Одни народы, увлеченные доктринами псевдоученых философов, впитывают сатанинское начало: зло, ненависть, разрушение; другие – проникаются божественным началом Будды, Конфуция, Христа, Магомета, призывающих к добру, миру, согласию… Но это еще далеко не все. В вечном движении мира, в вечной борьбе двух начал есть какая-то цикличность, которая вроде бы должна учить людей, как, скажем, осень – придумать зонтик, а зима – шубу… К сожалению, эта цикличность трудноуловима человеку, не изучающему досконально, подобно педанту, прошлое…

– Дорогой мой философ, ты забываешь о древнегреческой богине Немезиде! Мой шеф, писатель Николай Яковлевич Рощин, любит поговорить на такие темы. Обязательно тебя с ним сведу! Интереснейший человек. Друг Бунина, Куприна, Зайцева, близко знаком с нашими писателями Алдановым, Шмелевым, Мережковским… Пусть он вправит тебе мозги насчет НТСНП!

– Я ничего не забываю… Рухнули Древний Вавилон, Спарта, Египет, Рим, Иудея; задохнулся за каменной стеной Китай, рассыпались по миру мавры, готы, половцы, хазары… Все они, воодушевленные маньяками, хотели владеть миром! Огнем и мечом!.. Ныне лишь «избранный народ» все еще верит в свою избранность богом и воюет на свой манер – идеями сначала бредовыми, «утопическими», потом «научными», выдвигая и поддерживая Кромвелей, Дантонов, Робеспьеров, Лениных… И ты прав, конечно: Немезида не дремлет, воздвигает «Стену Плача», «Стену коммунаров»… И подумай – кто и над кем плачет? И почему эта стена нерушимая?! – в чьей памяти?!

Что это – божественное или сатанинское?!

В России правили бал троцкие, свердловы, рыковы, Зиновьевы… убиты миллионы лучших людей, ограблены все богатства страны… жестоко преследовалось христианство, подавлялись патриотические чувства, искоренялась мораль, порядочность… упорно, безжалостно, на всякий манер внедряли подрастающему поколению рабскую психологию… Троцкий и его шайка всячески старались объединить российский и мировой пролетариат: тем открыть границы, установить диктатуру избранного народа!!

Отхлебнув вина из бокала, который поднес мне Катков, я выпил до дна, заметив:

– Доброе вино! Молодцы французы! Так вот… а Немезида – тут как тут! Хватила мотыгой по башке Леву Бронштейна! Постреляла, как собак, предварительно помучив его шайку… причем учти: под общенародное одобрение и пожалуй, даже ликование!.. А чтобы уравновесить весы правосудия, бросает на одну чашу жида, на другую – сто славян… И делает это гари помощи очередных маньяков – Гитлера и Сталина…

– У нас, Володя, поговаривают, будто троцкисты, бухаринцы, свердловцы в свое время, величая «отца народов» шашлычником, рассчитывали, что он будет послушно выполнять их наказы, а сами они смогут кейфовать на фешенебельных курортах мира… А хитрый грузин (то ли сынок Пржевальского, то ли сапожника Бесо Джугашвили, то ли кого-то еще – в отличие от нас, дворян, вожди революции тщательно скрывают свое происхождение) начал сколачивать свою когорту, чтобы разделаться с «хозяевами»… И в результате добился того, что Россия возвратила почти все свои прежние земли.

– Благодаря Гитлеру! Сами-то и Финляндию победить не смогли! – усмехнулся я.

– А Халхин-Гол? Японцы, небось, мира запросили! Ну да ладно, лучше скажи, почему вдруг твой француз назвал меня братом «кошечки»? Кто он?

Я рассказал ему эпизод на границе. И высказал предположение, что явно произошла ошибка, поскольку я заметил, как встречавшие отозвали его довольно сердито.

– Молодец, Володька! Сейчас тебя узнаю! Ничего другого от тебя не ждал! Скажи, кстати, ты помнишь девушку из Югославии, звали ее Нина Поль?

– А ты ее знаешь? Где она, что с ней? – Я схватил его за руку и пытливо на него уставился.

Ни слова не говоря, он повел меня на балкон и указал на небольшой дом, стоявший наискосок:

– Вон там, на втором этаже. А сейчас послушай ее историю: осенью двадцать шестого года ей исполнилось шестнадцать лет, когда она влюбилась первый и последний раз: познакомилась с ним на балу, который давали кадеты в офицерском собрании на улице Краля Милана в Белграде.

Ладно скроенный шатен выше среднего роста, с бантом на левом плече, встречал гостей, усаживал родителей и молодых дам, церемонно кланялся институткам и гимназисткам… И казалось ей, что таил в себе какую-то притягательную силу. А когда грянул оркестр, он дирижировал танцами, то кружа своих дам «в вихре вальса», то мчался, возглавляя колонну в веселой мазурке, командуя: «А-о гош! О друат! Авансе! Рекюле! Ле дам о мильёё!..

– Погоди, Кот, я продолжу твой рассказ: Нина, танцуя вальс, замирала в моих объятьях, или когда прижимал к себе под звуки аргентинского танго… Приглянулась мне эта стройная белокожая блондинка, с чуть вздернутым носиком, ярко очерченными губами, бровями-дугами, под которыми ярко загорались большие голубые-голубые глаза в лучиках длинных ресниц. Послушная в танце, угадывала каждое движение, обвораживали ласковая улыбка и блеск перламутровых зубов… Она приковывала внимание всего зала, несмотря на присутствие признанных столичных красавиц – таких как Тамара Квинихидзе, колоритная яркая грузинка; обаятельная княжна Татьяна Литвинова-Юсупова-Масальская; неотразимая черноокая веселая Наташа Перлик; популярная в стране певица, исполнительница цыганских песец обольстительная Лора Побединская…

В тот незабываемый вечер я покорил сердце этой девушки и влюбился сам… Увлечение перешло в чистую любовь! Увы! Кончилась она печально…

Иван хлопнул меня по плечу:

– Знаю кое-что… Рассказывай…

– Познакомились домами, прошел год, другой… Нина заканчивала женскую гимназию и одновременно балетную школу у звезды мировой величины Карсавиной. Я заканчивал университет. Где-то маячила свадьба…

Оставшись наедине, а это было нечасто (ее родители были строгими), Нина замирала в объятьях и жаждала отдаться целиком, однако чудаковатый жених берег честь своей будущей жены и ограничивался поцелуями, чтобы потом, изнемогая от воспаленного вожделения, встретиться с доступной девочкой и утолить страсть.

Одной из таких была красивая взбалмошная донская казачка Аня, круглая сирота… Не закончив Института благородных девиц в Белой Церкви, она устроилась работать сестрой милосердия в небольшом городке Панчево в Русскую больницу к знаменитому на весь мир хирургу Левицкому, делавшему чудеса в своей области. Там она пережила несчастную любовь с молодым распутным красавчиком, который вскоре ее бросил. Получив «урок», Нюся стала умней, скорее хитрей. Одним из «кандидатов в мужья» стал я, когда я лежал в ее палате после аппендэктомии. Но я жил в Белграде. Анна уволилась и переехала в Белград, где ее приютила бывшая директриса Донского Мариинского института, вдова известного (расстрелянного большевиками) атамана Войска Донского Духонина, которая стала к тому времени начальницей женского студенческого общежития…

Довольно просторный дом общежития окружал тенистый сад: в глубине кустов – скамейки, беседки, располагающие к любовным встречам. Там в погожее время разрешалось студенткам «поворковать» со своими кавалерами до десяти – одиннадцати часов… Случилось так, что Духонина, видимо встревоженная стонами, заглянула в укромное местечко и застала нас в пылу страсти. Последовало объяснение с Духониной, которая встала на защиту «круглой сироты», переложив всю ответственность на меня…

А через два месяца Анна заявила, что беременна!.. Вот так я был вынужден жениться на нелюбимой… когда сердце тянулось к моей единственной любви. Ниночка была потеряна для меня… Так меня наказала плоть!

Анна родила сына… а спустя четыре года мы разошлись…

– Вот моя печальная история… Ты лучше расскажи мне про Нину Поль. Как она жила, что делала? Не вышла ли замуж?

– Что Нина?! Потрясенная твоим «коварством», тяжко заболела, бросила театр, стала чахнуть… Чтобы спасти, как-то отвлечь дочь, безгранично любящие ее родители переехали в некогда родную их предкам Францию и вскоре устроили Нину в кордебалет Гранд-опера в Париже.

Спустя год Нина Поль стала «Мисс Россия» во Франции! Посыпались предложения и… отказы… Мужчины ей были противны… Эх ты, Володька!.. – Иван с укором посмотрел на меня и замолчал.

Я тоже мрачно молчал, чувствуя себя подлецом.

– Не мучайся уж так, дурачок, она все же вышла замуж за французского офицера, по настоянию отца… Жан был деликатен, всячески баловал свою «королеву»… «Стерпится-слюбится» – удел многих женщин! Привязалась к нему и она. Детей не завели: «Успеем!»… Не успели… Грянула война, и в первый же день Жан был убит… – Иван тяжело вздохнул…

…А жизнь продолжалась… Закатился несчастливый кровавый для французов 1940 год… немцы хозяйничали в Париже довольно бесцеремонно. Жители молча сносили обиды: надо было жить дальше… Открылись магазины, бистро, рестораны, забурлило Чрево Парижа, а после отмены комендантского часа заработали кинематографы, театры, ночные бары… Однако у истинных патриотов чаша терпения переливалась через край: одни уходили к Де Голлю, другие организовывали Сопротивление!

Гранд-опера начала давать спектакли… Нина вся отдалась работе, только она давала счастье: возвращалась усталая, но в ушах звучали аплодисменты, поздравления режиссера… Вот и ее тихая улица Сен-Жак, живут немало русских – мясная лавка Навроцкого, молочная Сутулова и овощная Дмитрия Петровича… Проходя мимо киоска, где торговали и русскими газетами, она, конечно, вспоминала заметку в юмористическом журнале: «В Фобурге, на улице Сен-Жак, французский студент покончил жизнь самоубийством: причина – тоска по родине!» Парижане смеялись и сравнивали белоэмигрантов с евреями: «Живут скопом в гетто, обслуживают сами себя, грызутся, как собаки, но стоят горой друг за друга!»

И вдруг екнуло сердце: стало страшно – ей навстречу из подворотни вышли два подозрительных типа. Нина перешла на другую сторону и заметила идущего там похожего на медведя мужчину, машущего ей рукой; а те двое двинулись ей наперерез, один из них в немецкой форме, другой – в штатском. Первым подскочил к ней немец и, схватив за руку, дыша перегаром, невнятно пробормотал:

– Фрейлейн, ком мит унс! – потом досадливо махнул рукой и перевел свое желание на французский – Мадемуазель всиен авек ну!

Его товарищ, судя по одежде, парижанин, неожиданно заговорил с явно немецким акцентом, что он просит прощения за друга, что ничего плохого у них в мыслях нет, а просто хотелось посидеть с интересной дамой в хорошем ресторане; что их машина стоит здесь, во дворе больницы…

– Was ist los? – уверенно загремел медведь (это был я) раскатистым басом. – Lassen Sie ruhig meine Frau![30]

И тут Нина узнала своего соседа, который круглый год ежедневно по утрам занимался на балконе гимнастикой, и кинулась к нему.

Нахалы поняли, что я не отступлю… Немец хотел расстегнуть кобуру, но тут же опустил руку, увидя перед носом покачивающийся палец «медведя» и услышав его угрожающее рычание:

– Ich rate nicht das machen![31]

Немцев сбивали с толку берлинский выговор, более чем приличная одежда и самоуверенный тон. И пока они стояли в нерешительности, «медведь», взяв даму под руку, неторопливо зашагал прочь.

Нина дрожала всем телом и с трудом передвигала ноги. Пройдя шагов двадцать, она оглянулась – немцы все еще стояли среди улицы и глядели им вслед.

– Je vous rememercie de tout mon coeur, monsieur![32]

– Не стоит благодарности, – заговорил по-русски ее спаситель. – Каждый порядочный мужчина это сделает. Я был в Гранд-опера, с восторгом смотрел, как вы танцевали. Вместе с вами вышел на остановке в метро. Помню вашего мужа-офицера. Вижу, как вы ходите в булочную, знаю вашу матушку, отца. А зовут меня Иван Михайлович Катков, я корреспондент газеты «Возрождение».

– А я каждый день из своего окна смотрю, как вы занимаетесь гимнастикой на балконе, и удивляюсь, как вам не холодно? Вот мы и дошли. Прошу вас, зайдите к нам, я должна познакомить родителей с моим спасителем!

Иван потоптался на месте – ему поручил Рощин статью для ротатора, и, подумав: «Успею»! – двинулся за Ниной.

Дверь отворила молодая миловидная брюнетка. При виде стоящего позади Нины незнакомого, крупного мужчины, она вздрогнула и чуть отпрянула было в сторону, но тут же заулыбалась, обняла пришедшую, а потом, остановив пристальный взгляд на незнакомце, протянула ему руку.

«Какие пронизывающие глаза! – отметил про себя Катков. – Вроде где-то ее видел».

Приоткрыв кухонную дверь, выглянула Нинина мать, закивала головой и крикнула:

– Ведите гостя в столовую!

Поднявшись с глубокого кресла, их встретил высокий, седовласый отец, обнял дочь и протянул руку Каткову:

– Александр Петрович!

– Иван Михайлович Катков!

Нина тут же рассказала, как он не побоялся ее отбить от немецких пьяных нахалов.

Говорили по-французски. Гостья, открывшая им дверь, была парижанкой, звали ее Лили. Мужья их служили до войны в одном полку. Дружили семьями.

Застольная беседа завелась, вопреки обычаю, не о приятных вещах, а с того, что все дружно бранили немцев, наглых «юберменшей», превратившихся в ведомое стадо бесстыжих громил, воров и беспардонных насильников. Досталось и маньяку Гитлеру-Шикльгруберу.

По случаю прихода гостей на столе появилась бутылка арманьяка. Лили, как показалось Ивану, вела себя несколько развязно, а родители Нины относились к молодой гостье с подчеркнутым уважением. Она не производила впечатления богатой или знатной дамы. Не мог на них действовать и шарм этой красивой француженки, и даже пытливый ум, который она вскоре проявила, когда, подливая ему в рюмку, пила сама.

«Тут что-то не то! – думал Катков. – Птичка непростая!» А Лили, пытливо глядя ему в глаза, задавала вопросы на одну тему, словно хотела в чем-то убедиться: как он оценивает захват гитлеровцами Польши, Чехословакии, Австрии, войну с Францией и ее оккупацию, странную политику России, ее несуразную войну с Финляндией? Что думают по поводу всего этого русские эмигранты? И каково его личное мнение?

В отличие от Лили, Катков почти не пьянел и высказывался обдуманно, излагая точку зрения многих белоэмигрантов, занявших антифашистскую позицию. Потом пришел на память недавний рассказ его литературного учителя и одного из организаторов зарождающегося русского сопротивления Николая Рощина о том, что некая молодая жена французского капитана Меркури под кличкой «Кошечка», в содружестве не то с чешским, не то с польским разведчиком, видимо, по заданию Интеллидженс сервис, создает осведомительную сеть.

«Уж не “Кошечка” ли сидит передо мной? Надо послушать, она хмелеет все больше. И как-то завлечь!»

И он принялся рассуждать о том, что оставшийся в изоляции и не готовый к войне Советский Союз вынужден вести с Германией примиренческую политику. Об этом свидетельствует затянувшаяся, можно сказать, позорная и непопулярная война с маленькой Финляндией. Сталин вынужден давать Германии хлеб, а свою страну держать на полуголодном пайке. Однако можно не сомневаться, что война в самом недалеком будущем неизбежна. На Западе считают, что армия вермахта и войска Японии спустя шесть – восемь недель встретятся на Урале. И глубоко ошибаются! Россию еще никто силой не побеждал. Обмануть – другое дело! Как это сделал Ленин с Троцким. А Гитлер рассчитывает на свою «непобедимую» армию, танки, боевую технику, самолеты. Если русский народ увидит, что встает вопрос о существовании Родины, его никакие силы не одолеют. И тогда у Франции появится могучий помощник. И это уже не за горами. Поэтому, как французам, так и нам, белоэмигрантам, надо готовиться, а может быть, и начинать сопротивление! Вам – против поработителей любимой Франции и нам – против врагов нашей бывшей Родины и той же Франции, которая стала нам вторым Отечеством!

У Лили загорелись глаза, она встала и подняла свою рюмку:

– Я предлагаю выпить за настоящих людей, людей смелых, любящих свою Родину! За то, чтобы они победили! Я предлагаю выпить за союз, дружбу, единение французов, англичан, русских, поляков в борьбе против ненавистных бошей! За Сопротивление! – чокнулась со всеми и выпила до дна.

За ней последовал поднявшийся Иван и семейство Полей. Лили захмелела, ушла ранее проскальзывающая настороженность, глаза стали добрее, улыбка мягче, весь облик женственней. Оглядев всех, она как-то задумчиво, немного нараспев, начала:

– Друзья мои, мне хочется вам рассказать назидательную историю одной близкой женщины: после неудачных родов она решила совершить самоубийство. Однако, чем дольше над этим размышляла, все больше ей казалось логичным совершить «корыстное самоубийство».

– Такие мы, француженки, – она, улыбнувшись, снова обвела всех испытывающим взглядом.

Покуда муж – офицер – занимался своими военными обязанностями в Тулузе, она бесцельно бродила по городу. В каком-то бистро услыхала, будто при помощи английского консула можно получить визу в Англию. На другой день она – назовем ее «Кошечка» – отправилась в консульство и предложила его шефу – Никсону, кажется, услуги опытной сестры милосердия. Но консул посоветовал ей остаться во Франции – «где бы вы смогли стать гораздо полезней».

Примечания

1

Мешок со свинцом, дробью (франц.).

2

Ледовый поход – поход Добровольческой армии под командованием генералов Корнилова Л. Г. и Алексеева М. В. из Ростова на Екатеринодар в феврале 1918 г.

3

Иногородний – так называли людей, живущих в казачьих областях, но не приписанных к Войску.

4

Вице-урядник – несколько отличников выпускного класса получали на погоны нашивки: они следили за порядком в сотне и в случае необходимости заменяли вахмистра, который командовал сотней или всем корпусом.

5

«Бенефис» – своего рода забастовка, организованная по распоряжению Круга и Атамана. В Донском кадетском корпусе избирался атаман, в других корпусах – генерал.

6

Кадастр – отдел по определению ценности земли.

7

Нансеновский паспорт – международный паспорт для эмигрантов.

8

Срезы – уезд, район.

9

Евгений Иванович Дивнич – арестован в 1945 году СМЕРШем. Отсидел несколько лет в лагерях и тюрьмах. Написал книгу, изданную в США: «НТС, нам пора объясниться!». Умер в г. Иванове.

10

Оперпут Эдуард Оттович (он же Стауниц) – чекист. Бежал из СССР, установил связь с разведывательными органами иностранных государств, чтобы разоблачить ГПУ и заручиться их поддержкой.

11

«Трест» – раскрытая в 1922 году монархическая организация МОЦР, использованная ГПУ в своих целях. Пресс-атташе эстонской дипломатической миссии в Москве был советским агентом, использовался для связи с Якушевым, Заянчковским, Потаповым (чл. МОЦР), в его сети попал и Шульгин, перешедший границу под именем Шварца.

12

«Евразийцы» – Георгий Фроловский, Петр Савицкий, Николай Трубецкой, Петр Свечинский. Мечтали открыть новые пути для послереволюционной России, доказывая, что Россия – не Европа, а широкое поле народов – славянских, азиатских, угро-финских, которое противостоит Европе и Азии и одновременно связывает их. Белая эмиграция погрязла в косности, а большевики – зло, которое приведет к власти национальные слои российского общества.

13

Морис Онель – депутат-коммунист, перед смертью, облегчая душу, рассказал французскому историку Жану Элленстайну, что его брат, участвовавший в похищении Кутепова, был тем самым «полицейским», который заколол генерала ножом.

14

«Москва» – гостиница на Теразии (центр Белграда).

15

Дупла – двойная порция (около 150 г).

16

Шливовица – сливовая водка, комовица – виноградная водка.

17

Вересия – кредит, в долг (серб.).

18

Губарев уже в то время был связан с абвером; впоследствии он стал одним из подручных знаменитого Скорцени.

19

Завербованный ГПУ генерал Скоблин сеял рознь, создавая оппозицию Миллеру и одновременно донося ему о ней. В результате генерал Туркул создал РНСУВ (Русский национальный союз участников войны). Солоневич собирал штабс-капитанов и т. д.