 |
|
Популярные авторы:: БСЭ :: Желязны Роджер :: Толстой Лев Николаевич :: Joyce James :: Раззаков Федор :: Станюкович Константин Михайлович :: Чехов Антон Павлович :: Андерсон Пол Уильям :: Лавкрафт Говард Филлипс :: Грин Александр Популярные книги:: The Boarding House :: Бурый волк :: Пошехонская старина :: Подземная Москва :: Основание :: Мальтийский сокол :: Как мы изобрели фотосинтезатор :: Вторая книга Паралипоменон :: 10 лекций о Каббале :: Тварь в лунном свете |
Гриф секретности снят - Свой среди чужих. В омуте истиныModernLib.Net / Биографии и мемуары / И. В. Дорба / Свой среди чужих. В омуте истины - Чтение (Ознакомительный отрывок) (Весь текст)
И. В. Дорба Свой среди чужих. В омуте истины ©Дорба И.В., 2012 ©ООО «Издательский дом «Вече», 2012 ©ООО «Издательство «Вече», 2012 Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав. ©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес () Когда вы читаете биографию, помните, что правда никогда не годится для опубликования. ? Первые глотки из чаши Бытия… Эмиграция… ? Попытки бороться с советской властью в качестве начальника контрразведки НТСНП (Национально-трудового союза нового поколения)… ? В Париже выполняю задания абвера… ? Война!.. ? Любовь к Родине побеждает ненависть к властям… ? Помогаю французскому Сопротивлению… ? Иду на связь с советским разведчиком, выполняю его задания… ? Берлин ? Перехожу под Витебском линию фронта с группой военнопленных… ? Я – младший лейтенант Советской армии! ? Контузия… вологодский госпиталь… ? Переводчик при штабе 2-го Прибалтийского фронта… ? Арест… внутренняя тюрьма… смертный приговор ? Пугачевская башня… ? Помилование!.. ? Русская Женщина!.. Слово к читателю Читателя стараются увлечь невероятными приключениями, но обычно не посвящают в подлинную работу тайной службы… Кто эти люди? Под какими личинами живут? Что исповедуют?.. Секретные агенты известны с незапамятных времен. Моисей, блуждая по пустыне, посылал в Ханаан своих соглядатаев. Вавилон, Египет, Древний Рим, Византия – у всех были свои осведомители, сыщики, провокаторы. Наполеон, пожалуй, впервые установил сложную и постоянную систему политического шпионажа. С тех пор эта деятельность совершенствовалась во всех областях. Романы, очерки, рассказы, воспоминания, написанные нередко на задворках дипломатии и служб безопасности, еще до недавнего времени сочинялись в зависимости от того, как на это посмотрит цензура, начальство… Разумеется, были советские разведчики, а все прочие – оборотни, подлецы, мерзавцы – шпионы! В своих воспоминаниях я стараюсь прежде всего неприкрашенно рассказать о думах и чаяниях молодого поколения белоэмигрантов за рубежом, о сложной, порой трагической, судьбе встречавшихся на моем пути недюжинных людей, волею случая ставших сотрудниками разведок разных стран; упомянуть о методах деятельности этих служб и в какой-то мере раскрыть собственную душу… Революция заставила меня покинуть Отечество… После чего судьба швыряла меня из страны в страну… Ностальгия – одно из самых горьких переживаний… Обида на одураченное «быдло», развалившее великую Империю… ненависть к большевистскому кагалу порождали желание бороться! Став мужчиной и вступив в самую деятельную, как мне казалось, организацию – Национально-трудовой союз нового поколения – ныне Народно-трудовой союз (НТС) – я, по ряду причин, занялся контрразведкой. В то время ГПУ нанесло по белой эмиграции ряд ударов. В начале войны на меня, как и на многих российских эмигрантов, подействовал призыв Сталина «к братьям и сестрам»: спасать Отечество! Мы ведь не жили в стране лжи, мы верили, что «Отец народов» действительно помышляет о восстановлении России! Так, «перескакивая с кочки на кочку», я очутился на родине! Успел повоевать, полежать полгода в госпитале, посидеть в тюрьме на Лубянке, а потом в камере смертников Пугачевской башни, выйти на свободу, даже стать членом Союза писателей СССР, близко познакомиться и подружиться со многими ведущими писателями страны… получить за свой первый роман «Белые тени» литературную премию от Андропова! Я всем сердцем, всей душой люблю Россию! Верю, что навалившиеся на нее беды пробудят из летаргического сна совесть моего народа! Верю, что русский человек поймет, под чьей пятой прозябает… И восстанет!!! Глава первая. Неисповедимая судьба Лишь в человеке встретиться могло Священное с порочным. Все его Мученья происходят оттого… 1 Человек делает только первый шаг – остальное судьба! И не потому ли, что он жадно ищет, жадно впитывает и красивое, и уродливое?.. А среда, обстоятельства, принуждение? Мудр или глуп человек, «шагающий наперекор» судьбе? Такие мысли приходят спустя много лет, когда делаешь оценку пройденного, долгого, похожего на лабиринт, жизненного пути… Сталкиваться с непонятным, непостижимым, даже чудесным, довелось не только мне, последнему в роду, но и далекому моему предку, который, «вышед из немца, муж честна ратна», служил царю Алексею Михайловичу; и прадеду Матвею Павловичу Чеботаеву, начинавшему беднеть рязанскому помещику, получившему в дар от императрицы Елизаветы Петровны 5000 десятин земли и 350 душ крепостных в Новороссии, в 15 верстах от г. Александрии («родины» первого в России гусарского полка «Гусары смерти»). Так, наряду с переселением сербов, шла и русская колонизация. На реке Ингулец возникла деревня Бандуровка. Мой дед был женат на дочери соседа по имению Фальц-Фейна Елизавете. У них родились три дочери и сын: Мария, Анна, Лариса, Дмитрий. Мария и Анна вышли замуж за гвардейских офицеров – Крамерова и Бонафеде. Первый получил в приданое 500 десятин земли – и от Бандуровки отделился хутор, ставший потом деревней Крамеровкой. Бонафеде свои 500 десятин продал и купил роскошную виллу в Алупке. Лариса увлеклась политикой, стала эсеркой, пыталась совершить на кого-то покушение, отсидела в тюрьме, раздала свои 500 десятин крестьянам и поселилась в Одессе. И когда государь император отправлялся через Одессу на отдых в Ливадию, ее, на всякий случай, «изолировали». И все-таки одно покушение, хоть и неудачное, она организовала: стреляла в мою мать. Вечером мать подошла к окну закрыть ставни – раздался выстрел, пуля попала в грудь, вернее, в висевший на груди медальон… Причина этого поступка навсегда похоронена с другими тайнами рода… Знаю только, что отец называл Ларису «бешеной крысой». В начале века наши предки были чудаками, порой людьми «не от мира сего». Они чаще прислушивались к велениям совести, а не к эгоистическим желаниям, старались влиться в гармонию великого духа вселенной… старались! Увы, далеко не всегда это получалось; они были честными и думали, что все люди такие же… Их обманывали… В этом мы убедились в 1918 году, с приходом большевиков… Мой отец Дмитрий Федорович слыл оригиналом среди помещиков Александрийского уезда, тем не менее был уважаем и не раз избирался предводителем уездного дворянства. Звали его «ходячая энциклопедия». Это было почетно, если учесть, что уезд славился громкими фамилиями: Орлан, Протопоповы, Винберги, Фальц-Фейны, Хорваты – генералы, министры, приближенные ко двору, предприниматели (Хорват строил Дальневосточную железную дорогу). Отец мой родился в 1868 году. Окончив «курс наук», отправился, по установленной в ту пору традиции, «поглядеть мир», но, в отличие от многих дворянских сынков, не ограничился веселым времяпрепровождением в борделях Парижа или фешенебельных курортах, а жадно познавал мир… Десять лет! Такой страстью, как известно, заражены были когда-то древние философы. Моисей недаром заставил сорок лет блуждать свой народ! Болеют этим многие писатели; с двумя-тремя мне посчастливилось даже близко сойтись: мой добрый учитель Евгений Германович Лундберг в молодости исходил пешком всю Европу. Довелось даже прочесть в старой киевской газете о том, как молодой писатель-анахорет, блуждая в лесах Сербии, был заеден волками. Но Лундберг прожил долго – в 1922 году он привез из Берлина «графа» Алексея Толстого (который потом перестал с ним здороваться). При Сталине и Берии, благодаря «доброму» врачу-психиатру, до самой их кончины числился на учете в «дурдоме» – слишком много знал!.. Таким же неутомимым путешественником был председатель Пенклуба Эстонии, впоследствии народный поэт, Иоганес Семпер. Не менее интересен был путешественник по морям народный писатель Латвии Вилис Лацис… или мой друг Сергей Смирнов… У каждого своя судьба!.. Весьма любопытен неоспоримый факт: некоторые, даже самые талантливые писатели, лишенные в сталинские времена возможности познавать мир, обычно пили горькую… и когда приоткрылся железный занавес при Хрущеве и можно было путешествовать, – таким, как Максим Рыльский или Семен Скляренко, – они все реже брались за рюмку… В людях заложена потребность с пра-пра-древних времен кочевать, вбирать красоту и уродство мира, его добро и зло, правду и ложь. Помню, с какой жадностью мальчиком я перелистывал альбомы, грудой наваленные рядом с французскими, немецкими, итальянскими газетами, журналами и книгами в бумажных переплетах, в большом светлом помещении, которое находилось рядом со службами и почему-то называлось кладовой. Я внимательно разглядывал мастерски сделанные фотографии высоких снежных гор Гималаев или Альп, долин широких рек, низвергающихся водопадов, тропиков и голых пустынь Африки, льдов Севера или цветущих садов Андалузии… Или изучал галерею людей пяти континентов: белых, черных, желтых, красных… Фото запечатлели скуластое лицо самоеда и овальное красивое испанки, страшного обезьяноподобного зулуса или волоокую красавицу-марокканку, толстого баварца и поджарого француза… Глядя на все это, меня неудержимо тянуло в мир… Была ли это присущая всем «тяга к перемене мест» или наследство отца, хранящееся в «запасных» клетках мозга? Кто знает? Мои путешествия связаны с велением судьбы: сначала болезнь отца заставила переехать все наше семейство в 1912 году в Ялту и поселиться со слугами на даче Эрлангера (ныне Дом творчества писателей), потом переехать по соседству на Княжескую улицу в дом Кочубеев. Там 30 апреля 1914 года скончался мой отец. Набальзамированный и запаянный в металлический гроб, он был перевезен в Бандуровку и похоронен на родовом кладбище недалеко от церкви. Через шесть лет шайка преступников ночью раскопала его могилу, вскрыла гроб, ища драгоценности, но, увидев сохранившийся труп, разбежалась… В двадцатых годах церковь сгорела. За это время я не раз побывал в Севастополе, Алупке, Никитском саду, даже ухитрился подняться на Ай-Петри, Медведь-гору… Ялта – в то время курорт мирового класса – зеленая красавица, с ее богатыми особняками, роскошными парками, набережной, сверкающей витринами магазинов, увитыми виноградной лозой балконами, колоритными татарскими домами и красивым местным населением… Ялта, куда стекался цвет русской интеллигенции – Л. Н. Толстой, А. П. Чехов, Федор Шаляпин, Соболев, Серов, Айвазовский, Чайковский… Ялта – курорт, где по соседству неизменно жили русские императоры. У меня до сих пор стоит перед глазами прибытие Черноморской эскадры, сопровождавшей царскую яхту «Штандарт» до самого порта. По трапу сходят Николай II, Александра Федоровна, цесаревич Алексей, цесаревны Ольга, Мария, Анастасия… А вечером на набережную сходятся жители немноголюдной Ялты полюбоваться необычным фейерверком!.. После смерти отца, согласно закону, имение перешло ко мне. Моими опекунами стали мать и александрийский помещик, художник Дейнека. Старший, сводный брат получил какую-то долю наследства, а мать – пятую часть имущества. И, таким образом, до моего совершеннолетия никто не мог, даже для моего блага, скажем, продать, заложить имение… 2 Вслед за этой бедой грянула война!.. И тем больше связала руки и принесла новые заботы и огорчения… Надо было помогать родине! Осенью Николай II обратился с призывом ко всем честным людям сдать имеющееся у них золото… Я до сих пор помню, как вся ванна сверкала: отмывали золото. Ассигнации гладили горячим утюгом! Матери в ту пору и в голову не могло прийти, что через несколько лет сданные тысяча-другая червонцев оказались бы настоящим капиталом для нас – беженцев… Большая часть земли была отдана в аренду известному сахарозаводчику Терещенко, который прислал в качестве управляющего Василия Викторовича Филимонова – красивого энергичного агронома, офицера финляндского полка… Осенью того же злосчастного 1914 года я поступил в Московский лицей цесаревича Николая, где учился мой сводный брат Николай. Мать – Евгения Борисовна – дочь крестьянина, волостного старшины Тараненко, была еще молода, хороша собой, понимала, что жизнь для нее еще не кончена, но строить новое гнездо ей в Бандуровке нельзя. Были и другие причины, в том числе, возможно, повторение революции 1905 года, так ее напугавшей: страшно и одиноко жить в помещичьем доме, среди парка, даже если на балконах по ночам сидят сторожа и бегают свирепые доги… Она продала часть своей земли и купила в Елизаветграде на Успенской улице роскошный особняк у известных помещиков Есиповых, со всей обстановкой, картинами, библиотекой, с флигелем, службами, гаражом, закатным двором, конюшней, коровником, погребом, дровяным сараем… В 1917 году мне и брату пришлось прервать занятия в лицее и поступить в елизаветградскую гимназию Крыжановского на Александровской улице. Однажды меня подозвала мать и спросила: «Володя, скажи честно, ты не против того, если я выйду замуж за Василия Викторовича?» Мне он в то время нравился, и я сказал: «Не против!»… за что потом меня ругал брат… Мать отвергла такие блестящие партии, как сосед по имению Павел Протопопов – самый красивый мужчина Елизаветграда и поручик-князь Голицын, коннозаводчик поляк Жабоклицкий… и предпочла, полюбила нашего управляющего Филимонова… А вскоре началась вакханалия: немцы, большевики, петлюровцы, гетманцы, добровольцы, григорьевцы, махновцы, анархисты Маруськи Никифоровой и т. д. Много страшных минут было пережито: обыски, убийство жившего во флигеле помещика Казаковского, прятанье евреев от банд погромщиков на сеновале, арест матери и угроза конфискации дома, нашего выселения и многое другое… Пришли белые… Части генерала Мамонтова приближались к Москве. Стоял вопрос: кто первым на белом коне въедет в Москву – Колчак или Деникин?.. Несогласованность их военных операций заставила откатиться армии Колчака; потом кубанские, а затем и донские казаки оголили фронт и с награбленным добром разъехались по домам… Началось отступление… А вскоре и эвакуация русской интеллигенции из Елизаветграда… Брат ехать отказался. Ему в то время было 16 лет, был красив, подавал надежды стать большим художником… Ныне покойный Арсений Тарковский, елизаветградец, когда я упомянул про брата, сказал: «Кто же не знал Николая Чеботаева?» Мать, отчим и я прибыли поначалу в Одессу и поселились у нашего нотариуса Волкова, ненадолго… Бегство пришлось продолжать – на этот раз на пароходе в Новороссийск. Там, случайно, на улице я встретил своих лицейских товарищей Каткова и Кановницына. Они собирались поступать в Донской имени Александра III кадетский корпус, который готовился к эвакуации в Египет, и звали меня с собой. Но судьба решила по-другому: свирепый норд-ост, опрокидывающий порой стоящие одиноко вагоны, «просквозил» меня, и я не встретился больше с товарищами. В ноябре 1918 года мы вновь оказались в Ялте, поблекшей, но все-таки прекрасной! Я поступил в гимназию… увы, ненадолго… На этот раз мы – мать, отчим, только что родившаяся сестренка Галя и я – жили в скромной трехкомнатной квартире дачи Новосильцева, среди парка, выходящего на Учан-Су… Катаклизмы делают людей мудрыми; молодежь – взрослой. Я уже вовсю поглядывал на девочек, особенно нравилась Оля Очеретко – красавица с длинной, ниже пояса, косой и большими выразительными голубыми глазами-озерами. Такие же глаза я полюбил потом! По-настоящему!.. 3 В ноябре 1920 года была добита патриархальная Русь… исподволь готовилась пролетаризация крестьянства. ВКПБ – «Второе Крепостное Право Большевиков» – повела страну к голоду, вырождению, рабству… Меня судьба бросила в Стамбул (в ту пору Константинополь), потом в Сан-Стефано (где в 1878 году была главная квартира русской армии и заключен трактат, по которому получали независимость Румыния, Сербия, Черногория, создана Болгария и возвращена России отторгнутая часть Бессарабии)… И снова Стамбул, в ту пору оккупированный французами, англичанами, американцами Константинополь, с его незабываемыми мечетями, дворцами, с Айя-Софией, Босфором, Золотым Рогом… Слоняясь по многолюдным улицам Галаты, Топкапы или Перы, я сразу узнавал своих земляков по вялой походке, рассеянным унылым лицам и словно присыпанным пеплом, наполненным глубокой тоской глазам. И, глядя на них, невольно вспоминал рассказ своего спутника в Сан-Стефано полковника Макарова о том, как в городах, после бегства от большевиков русской интеллигенции, появилось очень много бродячих собак – они, опустив голову, метались то в одну, то в другую сторону или вдруг, остановившись перед прохожими, угодливо виляя хвостом, с тоской и надеждой смотрели на них, будто умоляя: «Скажи, где мой хозяин?» Так, наверное, по улицам Елизаветграда бродил и мой мудрый Лорд! Помню, на охоте – подстреливал я дичь с десяти лет, сначала из «монтекристо», потом из 24-калиберной бельгийской двустволки – выстрелил в зайца (мой гувернер говорил: «Никогда не стреляйте в убегающего от вас зайца, зад у него «Sac de plomb»[1]), косой кинулся в камыши, собаки догнали его и стали терзать (они ведь доги!), только Лорд подбежал ко мне, схватил зубами за рукав куртки и повел поглядеть, что вытворяют его братья! В Елизаветграде Лорд любил, как только отворяли калитку или ворота, выбежать на улицу, разлечься поперек тротуара и с любопытством снисходительно поглядывать, как его опасливо, сторонкой обходят прохожие… Бедный Лорд! Где сейчас твое достоинство, уверенность в себе? И не такими ли мы все – эмигранты – стали… бездомными псами?.. Прошла неделя-другая, и снова в путь: голубое прозрачное Мраморное море, Дарданеллы, неспокойное Эгейское… и ласковое Адриатическое… Пароход «Владимир», битком набитый русскими беженцами, через несколько дней причалил в бухту Бокарро – Королевство сербов, хорватов, словенцев (СХС). Страну, близкую по крови, языку, вере, истории, с мужественным народом, считавшим русских своими братьями. Еще до высадки пассажирам «Владимира» сообщили, что, согласно распоряжению короля Александра I (бывшего кадета Пажеского корпуса), их расселят по стране «колониями» по 50 человек. Каждая колония должна иметь своего председателя. Нашим председателем стал бывший начальник «Южной школы» – Елизаветградского кавалерийского училища – полковник Банковский. Поселиться нам предстояло в большом словацком селе неподалеку от Белграда, под названием Стара Пазова. Каждому «избеглице» (беженцу), независимо от пола и возраста, правительство выдавало субсидии в размере 400 динаров в месяц, на что можно было существовать… Осенью того же 1921 года я был принят во 2-й Донской кадетский корпус, дислоцированный поначалу в Словении в бывшем лагере русских военнопленных – территории распавшейся Австро-Венгрии – Стернице-при-Птуи. Спустя год корпус перевели в гористую Герцеговину: в старую крепость у города Билеча, неподалеку от Черногории. Революция, Гражданская война, эвакуация препятствовали нормальному образованию; почти все мы были переростками. Так, в 4 м классе, куда я вновь поступил, учились кадеты-добровольцы, среди них Николай Басов – георгиевский кавалер, участник знаменитого Ледового похода[2]. Споры донских, кубанских, терских казаков с «иногородними»[3] между собой казались мне дикими, а взгляд на прошлое – чуждым: война не утихла еще в их сердцах – искали виноватого!.. Не ладилось и в преподавательском составе. Особенно невзлюбили кадеты директора корпуса генерала Бабкина. В шестом классе я остался на второй год, за что получил кличку «Илья Ильич» (Обломов)… После бесконечного чтения по ночам – в то время я увлекался Достоевским, который принуждал заглядывать и к философам, – я стал вялым, упрямым, возник протест к раболепию, чинопочитанию. Я вступал в спор с преподавателем словесности и огрызался на замечания вице-урядников[4] и вахмистра. Новый воспитатель тоже стал величать меня Ильей Ильичом. Тогда я взялся за гимнастику, бег и бокс… и сразу завоевал авторитет у товарищей. А тут вскоре произошел неожиданный инцидент: второй день шел «бенефис»[5] первой сотни – кадеты отказались ходить на занятия, не отвечали на приветствия начальства и требовали отставки директора. Перед обедом в нижнем дворе кто-то побил окна у жившего на отшибе полковника Мальцева – ярого сторонника Бабкина; он с двумя сыновьями погнался за «громилами», и случилось так, что когда они подбегали к казарме первой сотни, я, ничего не подозревая, столкнулся с ними на пороге и попал в их разъяренные объятия. Сгоряча, не разобравшись, они повели меня в город к начальнику полиции Бипечи как «громилу» и, несмотря на мое отрицание участия в этом проступке, убедили начальника в моей виновности. Комиссар, зная о «бенефисе», начал с крика и угроз: «Кто зачинщики беспорядка? Говори сейчас же! Не то всыплю тебе!» И помянул Бога… Я взбеленился: «Мы с вами, комиссар, вместе коз не пасли! Прошу мне не тыкать, а разговаривать, как с человеком!» Полицейский в людях разбирался, понял, что превышать власть чревато: «Кто знает этих русских? Их любит сам король Александр!» И отправил меня в камеру… Кто-то из кадет видел, как меня повели в город – это подлило масла в огонь: «бенефис» первой сотни поддержали вторая и третья сотни… Утром меня снова вызвали на допрос и уже в более вежливой форме потребовали выдать зачинщиков «бунта». Недолго думая, я начал перечислять фамилии подряд по списку, по которому каждое утро шла перекличка. Начальник полиции, явно не сообразив, удовлетворился десятью фамилиями и отправил меня обратно в камеру. Через два часа, примерно, отворилась дверь, и я, улыбаясь, встретил «зачинщиков», которые поняли мою уловку: вызывали по очереди – мы были молодыми, память была хорошая, список помнили твердо. Вечером всех нас выпустили. Победило товарищество! Начальника полиции, потерпевшего фиаско (в списке была фамилия сына Донского атамана Богаевского!), перевели из Билечи в местечко Гацко, а вскоре прибывшая «авторитетная комиссия» во главе с генералом, атаманом Войска Донского Африканом Богаевским освободила Бабкина от обязанностей директора. А первую сотню неизвестно почему назвали «Атаманской»! Не знал, не ведал я, что мое первое «сидение» – ПОЧИН! С приходом нового директора многое изменилось. Если раньше с интересом слушали только преподавателя истории Абрамцева, то теперь пальма первенства перешла к мудрому законоучителю епископу Вениамину (вновь принятому) – замечательному оратору, владевшему аудиторией (впоследствии митрополит экзарх Московской патриархии в США, а после Отечественной войны – митрополит Рижский). Читал лекции подолгу гостивший в Билече митрополит Киевский Антоний (Храповицкий), помышлявший о воссоединении Православной и Англиканской церквей. Их проповеди, беседы, порой задушевные, порой жесткие, оставляли в душе глубокие следы… В 1923 году, по распоряжению правительства, кадетские корпуса СХС (Донской в Билече, Крымский в Белой Церкви и Русский в Сараево), чтобы получить «Матуру» (аттестат зрелости), должны были пройти дополнительный восьмой класс, после чего кадеты могли поступить в университеты без экзамена и получать пособие, а также в военные училища, с условием принятия подданства. Увы! Зло неизменно сопутствует добру: среди белых эмигрантов начались раздоры; поводов было много: кто возглавит – Врангель или Деникин, великий князь Николай Николаевич или Кирилл Владимирович, Милюков или Керенский? У всех были свои сторонники. Немалую роль сыграли сепаратисты Украины. Это напоминало заразную болезнь. Ею «заболели» донские и кубанские кадеты: началось увлечение историей Горелова, который старался доказать, что казаки ничего общего с русскими не имеют, что версия о том, будто казачества образовались в основном из некогда беглых крестьян, неверна, о чем говорит само слово КАЗАК! В пику им я организовал «Конвой Его Величества» из иногородних и родовитых казаков. В результате мне пришлось перевестись и заканчивать последний восьмой класс в Крымском кадетском корпусе, занимавшем казармы в небольшом, утопающем в зелени и окруженном виноградниками городке Белая Церковь. В этих казармах проходили курс юнкера Николаевского кавалерийского училища, когда король Александр еще верил в близкое падение большевистского режима. В центре города, на главной улице, напоминавшей тенистую аллею, находился Донской Мариинский институт благородных девиц, возглавляемый вдовой генерала Духонина. Директором кадетского корпуса был добродушный покладистый генерал Римский-Корсаков. У него были две дочери, и, видимо, потому он сквозь пальцы смотрел, когда кадеты опаздывали после воскресного отпуска… Не очень наказывала за это своих институток и Духонина. Мне исполнилось 18 лет, когда я получил «Матуру» и поступил в Белградский университет. Поначалу я поселился в общежитии со своими товарищами по Донскому кадетскому корпусу в конце Александровской улицы, учился с грехом пополам, сдавал зачеты и по мере сил помогал отчиму, который открыл на центральном рынке Белграда мясную лавку под вывеской «Сибирац». Таким образом, в отличие от многих русских студентов, я был довольно обеспеченным, мог ходить по театрам, барам, ресторанам, ухаживать за девушками. В Белградском театре довелось слушать Шаляпина, видеть Анну Павлову, Карсавину, а в ночных ресторанах «Казбек», «Мон Репо» – Вертинского, Морфесси, Лору Побединскую и других… В Белграде свирепствовал туберкулез. Поэтому за плевок на улице взымали солидный штраф. Недоедание, плохая одежда, холодная зима, свирепая кошава унесли моего доброго товарища Дуракова-Александрова (по распоряжению Екатерины II всех Пугачевых переименовали в Дураковых). Атаман Войска Донского Богаевский не решился перечеркнуть полностью приказ императрицы, и Сашка получил двойную фамилию. Наряду с развлечениями я ходил слушать лекции приезжих и местных светил нашей интеллигенции: Казерветтера, И. С. Шмелева, П. Б. Струве… В то время все мы еще лелеяли мечту, подобно вылупившемуся из яйца птенцу, выкарабкаться на кромку гнезда и полететь, стать героем, прилететь на помощь возрождающейся России. Мы не знали, что идет истребление древних фамилий, а заодно и всех тех, кто может помешать «железным посохом» гнать стадо прочих российских «баранов»… Каждый из нас представлял советского человека не пассивным и безразличным ко всему, кроме собственного благополучия, рабом, а свободомыслящим, любящим родину человеком! Мы думали, что строящим «социализм в одной стране» чужд коварный иудейский замысел интернационализма! Отцы нам твердили: «С захватом власти большевиками воцарилась “диктатура пролетариата” – что может быть омерзительней этого? Владычество воров и бездельников, морально разложившихся пьяниц, циничных ненавистников России, отрешенных от патриархального уклада крестьян, не приобщенных к элементарной культуре?! Захватив власть, этот чуждый пришлый сброд наводнил карательные органы, внедрился в Советы и получил исключительное право грабить и убивать! ЧК, ГПУ возглавляли евреи, грузины, латыши, а палачами были уголовники, которых поощряли избивать и мучить “врагов народа” – чтобы потом получить пулю в затылок от послушного раба или кровожадного садиста. Все это разлагало и разнуздывало, вызывало вражду между классами и тем вело народ к пропасти!» Но отцы наши ничего не делали, чтоб помочь России сбросить эту банду, в лучшем случае посылали своих сыновей и младших братьев совершать террористические акты… а тех уже поджидали гепеушники на так называемых «секретных явках»!.. Всюду гнездилось предательство, начиная с верхов белой эмиграции… Особой ненависти к большевикам, а тем более к Сталину, я не питал. Да, большевики меня ограбили, но я еще не знал цену настоящего богатства… Все познается сравнением – я был «богачом» по сравнению с друзьями. Пользовался успехом у девиц (выгодный жених). Влюблялся то в одну, то в другую, наконец полюбил по-настоящему маленькую балерину Ниночку Поль, но… пришлось жениться на другой – Анне – Нюсе Котельниковой, которая вскоре родила мне сына Павлика. К этому времени я закончил университет, устроился на работу в кадастр[6]. Человеку с нансеновским паспортом[7], даже в такой дружественной стране, как Югославия, было нелегко устроиться на хорошую работу. Будущий создатель воздушного флота США Сикорский, прибывший поначалу в Белград, был принят «на работу» с мизерной ставкой! В начале тридцатых годов, с группой геодезистов, я проводил съемки в Шумадии (сердце Сербии), в Срезах[8] Горний Милановец, Чачак. Группа состояла в основном из русских. Эта работа познакомила меня с мужественным народом сербским изнутри и заставила полюбить его на всю жизнь! Однажды я получил предложение от председателя Белградского отдела НТСНП организовать и возглавить в Милановце отделение Союза. Писал мой товарищ, бывший кадет Донского кадетского корпуса Евгений Дивнич[9]. Заинтересовавшись, я согласился и вскоре получил кучу любопытных материалов и программу Союза. Так я связал свою судьбу с новопоколенцами. 4 Независимость, уважение окружающих, свобода – мечта каждого самолюбивого мужчины. А всё это делают, прежде всего, деньги… Вот почему, когда богатеющий отчим предложил мне «похозяйничать» в его мясо-колбасном магазине, открытом в центре Белграда, я отказался от работы в кадастре и переехал в столицу. Были и другие причины: надоела провинция, нелюбимая жена, хотелось встретиться со старыми товарищами, побывать в театрах; лелеял и тайную надежду повидать незабвенную Ниночку Поль… Интересовал и НТСНП, его программа. Хотелось регулярно читать газету «За Россию», где часто критиковалась бездарность отцов, не сумевших в 1917 году завоевать доверие народа, обманутого еврейско-большевистской шайкой, проигравших Гражданскую войну и теперь, за границей, неизменно терпящих крах в борьбе с большевиками, поскольку все усилия проникнуть смельчакам-офицерам в СССР и поднять оставшихся честных русских, любящих свою родину, на восстание, заканчиваются их расстрелом… Поначалу НТСНП считал себя детищем РОВСа. Охлаждение между ними шло постепенно. Причин было много: аполитичность отцов, чинопочитание при подборе кадров, скудная материальная помощь, честность, доходящая до глупости, приводящая к неизменным провалам переправляемых за кордон агентов; а похищение генерала Кутепова привело к критической черте! Молодежь все яснее понимала, что их прямолинейным отцам не под силу бороться с могущественным ОПТУ, начавшим широкое наступление на разрозненную, потерявшую почву белую эмиграцию, умело используя многие коварные методы, начиная с главного – предательства! Так Оперпут[10] заманил аса разведки Бориса Савинкова. Якушев и Арапов водили за нос Шульгина: под неусыпным оком ГПУ он разъезжал по СССР, выявляя явки, а вернувшись, написал книгу «Три столицы», или «Возрождение России». Вскоре все обнаружилось… В 1931 году Шульгин отошел от политики. На тот же манер, под маской «Треста»[11], «Евразийцев»[12], разделались с многими засылаемыми боевиками и их начальниками – Кутеповым, Миллером… Провокаторы, предатели, генералы, полковники. Откуда? Почему? Одни спасали жен, детей, родителей; другие шли ради денег, положения, третьи – убежденно, из патриотических чувств… – обманутые!!! Таким «идейным» провокатором стал генерал Скоблин… Так, спасая себя и своих близких, полковники Попов и Де Роберти по заданию ОГПУ 17 и 19 января 1930 года встречались с генералом Кутеповым в Берлине. Де Роберти, воспользовавшись кратким отсутствием напарника, предупредил Кутепова, что «Трест» – ловушка ОГПУ, и добавил, что на него готовят покушение через два месяца, и наконец попросил помочь перебраться с семьей за границу… 26 января начальник РОВСа генерал Кутепов, поняв, что похищен, стал душить сидящего слева от него гепеушника и был заколот ножом переодетым в полицейского французом Онелем[13]. Немезида покарала и Де Роберти: 22 мая того же года он был расстрелян (чтобы «обрубить концы»). А в 1937 году были расстреляны главные организаторы убийств и похищений – Захар Моисеевич Якович, член посольства на рю Гренель, позднее помощник начальника секретного отдела ГПУ Паукера; расстреляна и жена Яковича – Александра Иосифовна: он – как германский шпион, она – как троцкистка. Немезида! Сменивший Кутепова генерал-лейтенант Евгений Карлович Миллер был похищен 23 сентября 1937 года. На машине отвезен в Гавр, посажен на пароход «Мария Ульянова», привезен в Ленинград, потом в Москву. Судим и расстрелян! После похищения Миллера, ареста Плевицкой и бегства Скоблина господа офицеры поняли наконец, что начальник контрразведки РОВСа генерал Эрдели, подозревавший Скоблина в предательстве, был прав! Глава вторая. Как я возглавил отдел контрразведки НТСНП и получил первое задание 1 Энтеэсовцы, в основном бывшие кадеты, встретили меня хорошо. Сыграли роль прежний авторитет, материальное положение, красивая жена, костюм «с иголочки», золотые запонки, кольцо с рубином и, конечно, неизменные приглашения посидеть в «Москве»[14], выпить чашечку кофе, «дуплу»[15] шливовицы или комовицы[16], съесть пару пирожных… Председатель Союза Виктор Михайлович Байдалаков и генеральный секретарь профессор Михаил Александрович Георгиевский (по кличке «Маг») отнеслись ко мне с подчеркнутой любезностью. Поначалу я удивлялся этому вниманию, но потом понял, в чем дело. Практичный и неглупый Дивнич жил у своих родителей в небольшом городе Вршац, где председателем русской колонии был мой двоюродный брат полковник Крамеров, женатый на дочери генерала от кавалерии Ивана Григорьевича Эрдели, занимавшего пост начальника контрразведки РОВСа. Он давно подозревал Скоблина и Плевицкую в предательстве и вел подспудную борьбу с непопулярным и бездеятельным генералом Миллером. Попытка обрести такого союзника, как Эрдели, казалась Исполнительному бюро НТСНП весьма заманчивой. Незадолго до убийства Кирова в энтеэсовской газете «За Россию» появилась статья с призывом: «Нужно прежде всего убить Кирова в Петрограде, потом Сталина в Москве…» И вдруг – убит Киров! Белоэмигранты, относившиеся к «нацмальчикам» весьма скептически, резко изменили мнение. Насторожило это и югославскую разведку «Управу државной безбедности», а у правительства вызвал беспокойство призыв к террору. * * * В магазин, где я хозяйничал, потянулись русские: все-таки свой, не обманет, даст подешевле, откроет «вересию»[17]… Возникли новые знакомства, не говоря о дамочках и девушках, весьма интересные. В их числе писатель Шмелев; атаман Войска Кубанского генерал Филимонов – однофамилец отчима; бывший атаман легендарный генерал Шкуро; шеф русского отдела тайной полиции Губарев и т. д. Зная, что я состою в НТСНП, атаман Филимонов открыл мне секрет: «Начальник 4-го отдела РОВСа генерал Барбович возмущен недобросовестностью руководителя по переброске террористов через румынскую границу полковника Жолондковского, который поначалу не отрицал причастности своих людей к убийству Кирова, а теперь смущен полным разгромом английской разведки, руководившей линией Жолондковского, и сообщением советской печати о расстреле в Харькове энтеэсовцев Ирошникова и Фроловского. Начальник 3-го Отдела РОВСа в Болгарии генерал Абрамов считает, что Жолондковский обманщик и тратит 5000 франков, получаемых от РОВСа, на свои личные нужды. Возмущен генерал Барбович и тем, что только сейчас узнал о расстреле в декабре 1934 года двух своих офицеров, посланных через Румынию, Дмитриева и Богдановича. Все они никакого отношения к убийству Кирова не имели. Поэтому связь с Румынией прерывается, а активный помощник и доверенное лицо ротмистр Альбин Комаровский занят тем, чтобы наладить связь с польской и турецкой разведками». Все это я рассказал Байдалакову и Георгиевскому спустя несколько месяцев после убийства Кирова, в марте или апреле 1935 года. Выслушав меня, Байдалаков рассказал, что неделю тому назад, придя после работы домой, он обнаружил, что в квартире побывали «гости»: рылись в вещах и бумагах, пропали два неотправленных письма, в которых он касался все более натягивающихся отношений НТСНП и РОВСа, обвиняя в этом «правую руку» генерала Барбовича Комаровского, который много обещает попусту. После обстоятельной беседы с начальником русского отдела тайной полиции Николаем Николаевичем Губаревым пришли к выводу: взять под наблюдение недавно принятых в Союз членов из т. н. «офицерского звена», принять опытного в «сыске» агента Георгия Сергеевича Околовича, чтобы он «на уровне» организовал контрразведку, подобрав надежных людей – Околович – сын жандармского офицера, у него «сыск» в крови; мне кажется он толковым, решительным и весьма проницательным; советую, Владимир Дмитриевич, с ним познакомиться поближе, – заметил «Маг». – А что касается Комаровского, то он вроде сделал предложение нашей Марии Дмитриевне Пепескул! Вы ее знаете. – Может, сейчас он станет щедрей и начнет выполнять обещания? – усмехнулся я. На что они покачали головами. 2 На третий день пасхи я направился в клуб НТСНП, на Балканскую, 2. У лифта стояла Мария Пепескул – веселая, приветливая. Мы похристосовались, вошли в лифт и стали подниматься на шестой этаж. Спросив, как я провел праздники, и не дослушав, она защебетала: – А я вчера до упаду танцевала в Офицерском собрании. Так было весело! До глубокой ночи! Подошли мы к дому, я открыла сумочку – а ключей ни от подъезда, ни от квартиры нет! Ха-ха-ха! Разиня! Наверно, потеряла, когда пудрилась в уборной! – А может, украли? Кошелек на месте? – Нет, никто не вытащил! Когда я танцевала с Альбиной, я оставляла сумочку на столе. С нами ведь был еще доктор Линицкий, а он не танцует. Пришлось будить бедную тетушку! После недавнего разговора с Байдалаковым и Георгиевским эта «потеря» ключей в Офицерском собрании показалась мне подозрительной, и я решил поделиться своими сомнениями и, кстати, ближе познакомиться с Околовичем. Георгий Сергеевич выслушал меня внимательно, чуть прищурившись, оценивающе измерил меня своими зеленовато-карими глазами и, неторопливо проведя рукой по волосам, заметил: – Мария Дмитриевна умная, интересная, волевая женщина, но она сейчас влюблена – значит, многого не замечает… – Любовь зла, полюбишь и козла! – не удержался я. – Мне сдается, что вы ухватились за ниточку. Теперь надо ее не выпустить из рук, и надеюсь, она приведет до чего-то весьма любопытного. Поможете мне, а? – По мере сил! Вы ведь знаете, Георгий Сергеевич, что я работаю. Прихожу рано утром, перерыв на обед, и до вечера! После восьми вечера я к вашим услугам! Конечно, интересно, чем дело кончится, как распутать ниточку! Кстати, о ключах: Марии Дмитриевне придется заказывать новые или менять замок. Это учитывает, конечно, и ротмистр, и я полагаю, что он должен торопиться, – высказал я свое мнение. Обо всем рассказали Байдалакову и Георгиевскому. Пепескул решили в операцию не включать, поскольку наблюдательный Комаровский может по ее поведению догадаться… и не были уверены до конца, что ключи взяты им. – Я постараюсь узнать о планах Пепескул в ближайшие дни. Если вопрос идет о выемке, то нужно, чтобы отсутствовала и ее тетушка, – заметил «Маг». В субботу Околович доложил Губареву[18], что ротмистр Комаровский пригласил в театр Марию Пепескул и ее тетушку. У начальника русского отдела полиции, видимо, были основания не доверять Комаровскому. После ухода Пепескул у ее квартиры устроили засаду. Около 10 часов три человека отперли дверь и вошли внутрь. А спустя несколько минут четверо здоровенных жандармов ворвались, сбили дубинками преступников с ног, надели наручники и повезли в знаменитую белградскую тюрьму Главнячу. Участники неудавшейся выемки – доктор Линицкий и его два товарища, понимая, что могут стать калеками, во всем признались, назвав инициатором операции Комаровского. Начальник белградской полиции Драгомир Йованович направил наряд жандармов в театр. Ротмистр Комаровский был арестован, судим и выслан из Югославии. Губарев, перед его высылкой, вызвал Околовича и, назвав точную дату, когда «красный ротмистр» будет в отдельном купе подъезжать к границе, намекнул, что никто не усомнится в его самоубийстве… Доктора Линицкого суд приговорил к двум годам тюрьмы, а его пособников – к шести месяцам. Мария Пепескул, обиженная тем, что ее не ввели в курс готовящейся операции, заявила, что Комаровский ни в чем не виноват, и принялась чисто по-женски обвинять Георгиевского во всех смертных грехах: в масонстве, в разбазаривании средств, в нежелании сотрудничать с РОВСом и так далее… Знала она много, поскольку являлась членом Исполнительного бюро НТСНП. Писать она умела, и непосвященному человеку ее письма казались убедительными. В Белград из разных стран посыпались вопросы… Прошел месяц, она не унималась. Тогда «Маг» решил дать реванш. Помню, Околович пригласил меня в кабинет, где обычно заседало Исполнительное бюро Союза; за столом уже сидели Байдалаков, Георгиевский, Дцвнич и бывший кадет хабаровского кадетского корпуса Гоша Перфильев, ныне председатель Югославского отдела НТСНП. Речь шла о том, как обезвредить Марию Пепескул, которая вносит раскол в ряды новопоколенцев, уже привлекла на свою сторону ряд людей из «офицерского звена» и в какой-то мере влияет на генерала Барбовича. Последний настаивает, что его адъютант не столь уж виноват и, конечно, никакого отношения к ОПТУ не имеет (хотя, как известно, при обыске его квартиры были обнаружены исчезнувшие письма Байдалакова и материалы, заинтересовавшие органы безопасности Югославии). В ту пору я не имел понятия о борьбе разведок. Не мог представить, что начальник разведывательного отдела Генштаба полковник Углеша Попович и начальник полиции Белграда Драгомир Йованович находятся под влиянием комиссара гестапо при немецком посольстве баварца Ганса Гельма, сына мюнхенского извозчика, недоучившегося студента и любимца шефа гестапо Генриха Мюллера… РОВС, сотрудничая с Сюрте, Интеллидженс сервис, румынской Сигуранцей, опасался идти на тесную связь с немецкими службами, к тому же абвер, СС, Имперская безопасность стояли на иных позициях. – Владимир Дмитриевич! – обратился ко мне Георгиевский, – вы нам недавно помогли, надеюсь на вашу помощь и в дальнейшем! Сами видите, что Пепескул точно взбесилась: плетет небылицы про Виктора Михайловича, меня и многих других, кто с ней не согласен; уподобляется советским провокаторам, а их ГПУ заслало немало, поставив задачу разобщить эмиграцию, подстрекая на борьбу за призрачную власть, иллюзорное влияние и тем внося общий раздор не только среди левых и правых, но и среди военных организаций. Пример: «бунт генералов»[19] в РОВСе. – Молодежи трудно во всем этом разобраться… – заметил я. – Если так пойдет дальше и мы как-то ее не уймем, она будет гадить дальше. К сожалению, к ней прислушиваются… Сделать это нужно умно и решительно! Вы, Владимир, приехали в Белград недавно, знают вас как человека принципиального, а о вашем участии в истории с разоблачением Комаровского ей не известно… Может, попробовать вам притвориться ее сторонником? Она цепляется за каждого человека, а вы для нее козырный туз! Ей известно, что вы в родстве с генералом Эрдели (который может сменить непопулярного Миллера). Поначалу я отнекивался, но после долгих уговоров Байдалакова, Дивнича, Околовича мои сомнения рассеялись, и я взялся за «важную миссию» предотвратить раскол в НТСНП… Так я провел, по сути дела, провокационную «отвратительную» операцию, с точки зрения гуманиста, и «дошлую» – по мнению разведчика… В моей квартире на камине в гостиной установили закамуфлированный микрофон, а в сарае засели стенографистка, полицейский пшик и два энтеэсовца… Я вошел в доверие к Пепескул, вопреки ожиданию, легко. Когда все было налажено, я пригласил ее к себе… Георгиевскому она инкриминировала причастность к масонам, его несогласие устроить покушение на Литвинова, отказ пойти на связь с опытным болгарским разведчиком Буревым (тем самым Буревым, который помог председателю французского отдела НТСНП Поремскому взорвать несколько советских самолетов в Испании)… Обвинений было много, и все они в ее устах звучали убедительно. Закончила она тем, что объяснила наступившее охлаждение между РОВСом и НТСНП подспудной деятельностью генсека, которая не является секретом для моего родича генерала Эрдели. Выслушав все это, я заявил, что являюсь сторонником решительных мер, и если все так, как она говорит, то профессора следует убрать! В ту пору в эмигрантских кругах ходил настойчивый слух, что смерть генерала Врангеля была насильственной – денщик ему в еду подсыпал толченые бриллианты. И, недолго думая, я предложил этот вариант, выразительно поглядев на ее кольцо с бриллиантом. – Хорошо, но кто и где это будет делать? – усмехнулась Пепескул. И я, прочтя в ее глазах настороженность, выругал себя за глупость. Тут же предложил устроить автокатастрофу, что понравилось ей больше, но она восприняла все сдержанно и вскоре распрощалась и ушла с сопровождавшим ее Черташем. На следующий день, на основании этих материалов, был подан донос в белградскую полицию, где говорилось, что Пепескул и Черташ, видимо, завербованы советской агентурой, свившей гнездо в Четвертом отделе РОВСа, поскольку готовятся убить генерального секретаря Союза Георгиевского… А на другое утро меня арестовали и отвезли в Главнячу. Вызвали на допрос лишь на третьи сутки: за столом в большом кабинете восседал начальник полиции Драгомир Йованович. На мой вопрос, почему я арестован, он резонно ответил: – Согласно данным, расшифрованным стенографисткой и подтвержденным свидетелями, виновата не одна сторона: вы провоцировали Марию Пепескул, когда предложили свою помощь убрать профессора Георгиевского, как это сделал с бароном Врангелем его денщик… – Мне поручили узнать, на что может пойти эта женщина. Вся операция была проведена ради Георгиевского, который опасается за свою жизнь. – Тем не менее… роль обвиняемых пассивна… Меня снова отвели в камеру. Шагая в сопровождении жандарма, я решил, что за Пепескул, вероятно, заступился генерал Барбович. Однако, как выяснилось впоследствии, все было намного сложней: завербованному немцами Драгомиру Иовановичу выпал удачный повод, воспользовавшись недостаточной убедительностью обвинения, повлиять на руководство НТСНП и заставить работать на себя, верней, на немцев! До 1937 года в Югославии работал VI отдел РСХА и, разумеется, осведомительная служба министерства Риббентропа; главным уполномоченным нацистской разведки по Югославии был Карл Краус Лот, но он оставался в Берлине, а в Загребе был его представитель – Руди Коб. В непосредственной связи с ним были Макс Борхард, Герхард Хибнер и красавица Лина Габель. Канарис, верный своим принципам, называл РСХА ватагой любителей, считая, что нужно получать «ощутимые данные», а не о том, «кто что болтал и кто с кем спал»… Ничего этого я в ту пору не знал… Прошло десять дней. Байдалаков и Георгиевский, понимая опасность назревавшего скандала, грозившего подорвать престиж Союза, обратились за помощью к высокому правительственному чину Джуре Чирковичу. Отчим, в свою очередь, попросил заступиться за меня бывшего городского голову Белграда, чей загородный дом снимал в аренду. По их ходатайству дело было прекращено: меня выпустили, а Марию Пепескул и Ивана Черташа выслали из Белграда… Молодежь, особенно энтеэсовцы, встретили меня как героя; старшее поколение – скептически, а у меня самого на сердце лежал камень… Вскоре руководство Союза (в основном «Маг») связалось с польской, а потом с японской разведками. Проведя предварительную подготовку с будущими «террористами» из НТСНП, Околович со всей группой уехал в Польшу. Прощаясь, он попросил меня занять его пост. На том же настаивали Байдалаков и Георгиевский, Дивнич и Перфильев. Победило любопытство: что может быть интересней секретных материалов, собранных по всей Европе, проясняющих интриги, грязные махинации, предательства, кровавые дела, а нередко и героизм, борющихся в глубокой тайне разведок, партий, обществ… В центре Белграда, напротив знаменитой гостиницы «Москва», шестой этаж большого дома на Балканской занимает НТСНП. Большая прихожая, просторный зал на 80—100 мест, позади него комната для заседаний Исполбюро, напротив нее кабинет председателя, машинописное бюро, отдел пропаганды, гостиная, превращенная во временную спальню для «бездомных» и приезжих новопоколенцев, и, наконец, напротив прихожей большая, видимо, кухня, туалет, ванная и в сторонке, похожий на чулан, кабинет контрразведки. Стены его уставлены полками, на них громоздятся папки под номерами. В углу несгораемый шкаф, где хранятся несколько пистолетов, в другом углу два стула и небольшой стол. По вечерам прихожу в клуб и, снедаемый любопытством, знакомлюсь с самыми нашумевшими событиями последних лет, происшедшими в русском зарубежье. Встречается разное: кое-когда материал построен на домыслах, но чаще зиждется на данных, полученных или выцарапанных из анналов многих разведок – чаще французской «Сюрте-2». Они интересуются, а порой и сотрудничают с русскими молодыми людьми, готовыми вести борьбу с весьма опасной Россией. ОГПУ засылает своих людей за границу в больших количествах, работают они неплохо и, умело используя тех же эмигрантов, достигают своих целей. Самые интересные данные посылали из Парижа Владимир Поремский, близко связанный с «Сюрте-2», и Столыпин (сын великого Столыпина), потом Вюрглер из Варшавы – источник «Двуйки»; Завжалов из Софии, работавший в дружном контакте со шпионом международного класса Буревым: Субботин, черпавший сведения из Берлина; Лукницкий, связанный с Сигуранцей, из Бухареста; Ольгский – будущий глава разведки НТС, из Бельгии. Все эти люди приезжали в Белград, знакомились со мной, чтобы вести дальнейшую переписку, поскольку получаемые мной со всех концов сведения порой были весьма ценными. К тому же со мной делился секретной информацией шеф русского отдела тайной полиции Николай Николаевич Губарев. Встречам я обязан его жене-сербке, которой нравилось со мной танцевать… Постепенно я набирался знаний и приобретал опыт в секретной службе… В 1936 году в Испании началась гражданская война. Генерал Франко, поддерживаемый нацистской Германией и фашистской Италией, начал боевые действия против Народного фронта. Советский Союз тут же организовал помощь, посылая «добровольцев» и военную технику. Поплыли караваны судов по Средиземному морю. Франция и Англия держали фиктивный нейтралитет, побаиваясь «красной заразы». Заволновалась русская эмиграция, а с ней и НТСНП. Первым отличился Поремский, который с двумя энтеэсовцами пробрался в Испанию и взорвал два советских самолета! Вскоре после этого меня пригласил Губарев: – Разговор у нас будет конфиденциальный, Владимир Дмитриевич! – начал он, указывая мне на кресло. – Прошу! – Я вас слушаю, Николай Николаевич! – Хочу попросить вас подыскать мне толкового парня, желательно не очень связанного с Белградом, чтобы направить его в Улцин. – В Черногорию? – удивился я. – Порт, как известно, расположен неподалеку от Албании, куда заходят советские суда, направляющиеся в Испанию. – Зачем им делать такой крюк? А что будет делать человек в Улцине? – Может быть, для камуфляжа?.. Мало того, суда нередко становятся на рейд, под разными предлогами, в Улцинском порту. Вот это надо прежде всего выяснить. Заплывом в наши воды советских судов заинтересовалась УДБ (Управа државной безбедности). – Каким образом? – Сами понимаете, я этого не знаю… Главное – нам нужен надежный, неглупый русский человек. А как ему действовать, будем решать с ним… Я подумал о Бржестовском, которому, после неудачной попытки перейти польско-советскую границу, удалось, в отличие от Бережного, отстреливаясь от пограничников, вместе с тремя проводниками вернуться в Польшу, а оттуда в Белград. Я предложил его кандидатуру. Губарев нашел ее подходящей. Невмешательство Англии и Франции дошло до того, что Италия и Германия беспрепятственно снабжали войска Франко боеприпасами и военными частями; закрывали глаза на то, что итальянские подводные лодки все чаще торпедировали советские корабли. Очевидно, ОГПУ принимало меры, чтобы точно знать, куда, когда и откуда выходят подводные лодки на «охоту». Значит, в портах сидели их осведомители. Губарев предполагал, кто является советским агентом в Улцине… И Бржестовскому надо будет выявить его… и найти к нему подход. 3 22 сентября 1937 года был похищен большевистской разведкой генерал Миллер. Печать сообщала, что исчез и командир Корниловского полка, участник похищения, генерал Скоблин и арестована его жена – известная певица Надежда Плевицкая. Сообщения газет были противоречивы… Пост начальника РОВСа занял генерал Абрамов, издав приказ: «…B Париже исчез 22 сентября 1937 года начальник Русского Общевоинского Союза генерал Миллер. Допуская возможность предательского покушения со стороны врагов, я как первый заместитель, вступаю в исполнение должности начальника РОВСа с сегодняшнего дня. Одновременно оставляю за собой пост начальника III отдела в Болгарии и Турции, с резиденцией в Софии». Эмиграция волновалась: «рука Москвы» могла схватить каждого, кто ведет борьбу с советской властью. Членов Исполбюро по вечерам сопровождал вооруженный энтеэсовец… На мой запрос Поремскому, который должен быть знаком с подлинной историей похищения или убийства генерала Миллера, ответ пришел с большим опозданием: «Дорогой тезка! Исчезновение очередного генерала – дело настолько запутанное и темное, что в нем не может разобраться даже Сюрте, не говоря уж о нашей “merveilleuse police criminelle”[20]. Подробности тебе известны из печати… Но встает ряд вопросов: как мог осторожный Миллер попасть в ловушку?.. Как удалось уговорить его Скоблину пойти на свидание?.. Ведь Миллер до конца не доверял “своему другу” Скоблину, раз оставил ближайшему помощнику генералу Кусонскому запечатанный конверт с просьбой: “Вскройте, если вовремя не вернусь”. В половине одиннадцатого вечера, когда в семье генерала Миллера началась паника, вызванная его отсутствием, Кусонский вспомнил о конверте и прочитал: “У меня сегодня в 12 час. 30 мин. свидание с ген. Скоблиным на углу улиц Жасмен и Раффе. Он должен отвести меня на свидание с германским офицером, военным атташе в балканских странах Штроманом Вернером и чиновником здешнего германского посольства. Оба хорошо говорят по-русски. Возможно, это ловушка, потому, на всякий случай оставляю эту записку 22 сен. 1937 г. Ген. – лейт. Миллер”. И снова millequestions!!![21] Миллер хорошо говорил по-немецки Он знал, что “Штроман” в переводе на русский – Пугало, Страшилище… и надо думать, ему были известны фамилии военных атташе на Балканах; не мог он не знать, что Вернера-югослава убили неизвестные лица сразу же после похищения генерала Кутепова… Вызывает недоумение, почему Кусонский спохватился так поздно – уже после звонка семьи генерала?.. Почему тот же Кусонский, Шатилов, адмирал Кедров и полковник Мацылов, разыскавший Скоблина в отеле “Паке”, обсуждали происшедшее до двух часов ночи, дав тем самым ускользнуть Скоблину? Логика говорит, что, прочтя письмо, генералы, еще прежде чем разыскивать Скоблина, должны были заявить об исчезновении их шефа в полицию или сделать это после невразумительных объяснений почему-то не ночевавшего дома Скоблина… Разгадать эту тайну не сможет ни Шерлок Холмс, ни Мегре, ни твой Губарев… С сердечным приветом, твой Владимир Поремский. 20 октября, Париж». Прочтя это письмо, я задумался: «Как тонко он все продумывает… Вот у кого надо учиться!» Все эти события напугали и насторожили «активистов», ведущих борьбу с большевизмом, и сделали их недоверчивыми и слишком осторожными. Тем более, что в РОВСе разразился еще один скандал: не прошло и полгода, как его новый начальник генерал Абрамов подал в отставку и передал руководство генералу Архангельскому. Причиной тому был его сын Николай – оставшись в Советском Союзе и не имея возможности получить образование, он стал матросом… и, когда его судно прибыло в Гамбург, он попросил убежища и оттуда приехал к отцу в Софию. Генерал поверил «легенде» сына и взял его в разведку РОВСа. И вот теперь начальник «Внутренней линии» капитан Фосс разоблачил Николая Абрамова как советского шпиона!.. Примерно в то же время португальская пресса сообщила, что неизвестными лицами убит генерал Скоблин… 4 События надвигались. Все это понимали. Вся Европа была охвачена волнением. Фашизм набирал силу. Профашистская политика воцарилась и в Югославии. Сколачивались фашистские и профашистские партии. Появился и вождь «Русской фашистской партии» красавец Вонсяцкий (покоривший «королеву кофе» и ставший мультимиллионером). НТСНП готовил для изучения новый конспект «Еврейский вопрос». Нашумел в конце октября и судебный процесс в Берне по поводу издания «Протоколов сионских мудрецов». А вслед за тем – книга В. Л. Бурцева «Протоколы сионских мудрецов – доказанный подлог»… Заговорили об иудомасонах: что именно они «снова тянутся к спусковому крючку войны!» …Вспомнили старый спор «Последних новостей» с «Возрождением» и пространный ответ Шульгина на статью Литовцева («Последние новости» 29 мая 1928 г.), в котором он предлагает русской эмиграции решить русско-еврейский вопрос и «перейти на новые рельсы»! – в виде целой книги «Что нам в них не нравится». И спустя десять лет ее перечитывали, а кто не читал (в их числе и я), с интересом за нее взялись; недаром многие считают эту книгу Василия Витальевича самой мудрой. Эпилог ее таков: «Заканчивая эту книгу, я хочу резюмировать ее как можно короче. Делаю это в той форме, которая диктуется поставленным Литовцевым вопросом: “Что вам в нас не нравится?” Отвечаю: “Хотя мы сами злы как демоны и слабы как дети, но нравятся нам сила и добро. Мы и друг друга ненавидим именно за то, что во всех нас – бессильное зло. Вы – уже сильны! Научитесь быть добрыми, и вы нам понравитесь…! Да будет так! Аминь!”» В 1938 году споры о жидомасонах вызвали и другую реакцию. Совсем для русских неожиданную. Шоковую! По постановлению Леона Блюма из Франции была выслана группа «нежелательных лиц» без объяснения причин – генералы Туркул, Кусонский, Шатилов, Кочкин, капитан Ларионов, ротмистр Баранов, журналист А. Суворин. А незадолго до того «Русская ложа» (масоны, входящие в «Великий Восток Франции») была объявлена на время «уснувшей»! Вспомнив утверждения Марии Пепескул, что Георгиевский – масон, я решил добраться до истины и все чаще провожал, в качестве охранника, профессора домой – жил он «за мостом», в небольшом городке Земун. «Маг» привык, пожалуй, даже привязался ко мне и все чаще приглашал на конфиденциальные встречи с рядом лиц (начиная с Губарева). В минуты откровенности, а они естественны после напряженного разговора, он делился со мной мыслями, соображениями, прошлым… Неожиданно в Белград из Парижа приехал Терещенко и пригласил Байдалакова и Георгиевского на квартиру графа Голенищева-Кутузова. С ними поехал и я; и хотя меня усадили в соседней комнате, я услыхал, что бывший министр Временного правительства связан с рядом крупных политических деятелей Англии, Америки и Франции, что хочет быть полезным НТСНП, поскольку Союз подходит им по своей программе… – Я готов оказать материальную поддержку. Если вы согласны, нам остается «познакомиться» поближе! Что на это ответил Байдалаков, я не слышал: видимо, он сидел спиной к двери, да и говорил тихо, в отличие от Терещенко и Георгиевского. У профессора была необыкновенно четкая дикция: – Закрытый сектор НТСНП должен оставаться засекреченным. Это мое глубокое убеждение. Достаточно вспомнить смехотворную попытку устроить покушение на Литвинова в Женеве на заседании Объединенных Наций «в складчину»! План разрабатывали генералы Миллер и Шатилов и председатель лионского отделения нашего Союза капитан Рачковский, парижский кружок «Белая идея» Ларионова, ксюнинский «Комитет содействия», «Республиканский центр» – это, сами знаете, – Гучков, Ладыжинский, Маслов. На организацию теракта было собрано десять тысяч франков, нашлись и смелые ребята – Рудич и Евреинов… – Михаил Александрович, – перебил профессора Терещенко, и в его голосе прозвучало недовольство, – вы, помнится, это начинание категорически отвергли? – Совершенно точно! Потому что тайной полиции Швейцарии стало известно о готовящемся покушении и был даже разработан план «схватить преступников в последний момент»… нет, нет!.. извините, откуда я получил сведения… нет! Сами понимаете, о таких вещах не говорят… Примером безнадежности подобной «складчины» была попытка убить Троцкого… За несколько дней до покушения Лева переселился в Мексику из Принцевых островов… Скрипнула дверь, я подошел к окну, делая вид, что не заметил вошедшего Голенищева-Кутузова… – Простите меня, ради Бога, заставил вас ждать: никак не можем решить мировые проблемы! Ха-ха-ха! Он был выше среднего роста, шатен, серовато-зеленые глаза смотрели на меня оценивающе. Смех фальшивый… И все же в нем чувствовалась какая-то уверенность, сила. Не успел я что-то ответить, как в комнату вошел «Маг». Кисло улыбнувшись, он посмотрел на нас, потом вытащил из жилетного кармана часы и обратился к хозяину: – Большое спасибо за гостеприимство, за добрые слова. Надеюсь, как договорились, проводите Михаила Ивановича. Милости просим ко мне, вот, прошу! – и протянул свою визитную карточку. – Если разрешите, на этой неделе я к вам зайду, чтобы не откладывать дело в долгий ящик. Прошла томительная минута, пока наконец появились высокий и довольно грузный Родзянко и стройный Байдалаков. По их лицам ничего нельзя было прочесть, разве только то, что у бывшего министра глаза глядели куда-то в сторону, когда он сухо прощался. Протягивая Терещенко руку, я сказал: – Михаил Иванович, вы, конечно, меня не помните: я был еще мальчиком, но двадцать лет тому назад вы гостили в нашем доме! Он удивленно вытаращил на меня глаза. – Вы приехали, чтобы заключить контракт с моей матерью на аренду земли под свеклу, со своим нотариусом и агрономом Филимоновым в село Бандуровку Александрийского уезда. – Виктором… Виктором… Бандуровка!.. – Василием Викторовичем! – подсказал я. – Будущим моим отчимом. – Точно, точно. Вспоминаю, ночевали у вас: надо было подковать лошадей. Неужели ваша красавица-матушка выбрала его в мужья? Вот так дела! Кланяйтесь ей от меня! – и его лицо расплылось в улыбке. Когда мы вышли и, подхватив такси, уселись, я рассказал, что богатый киевский сахарозаводчик Терещенко арендовал у нас более тысячи десятин земли. Его управляющий Филимонов, мой будущий отчим, был весьма деловым, энергичным человеком; года два тому назад он обратился к Михаилу Ивановичу с просьбой одолжить какую-то сумму денег, но не получил даже ответа. Вот таков этот масон! – А мне он предложил вступить в ложу, обещая через три месяца возвести в третью степень! Все они – Гучков, Милюков, Родзянко и, конечно, Керенский, хотят прибрать к рукам наше молодое поколение. С младороссами это им, кажется, удается – их вождь Казем-Бек одновременно исполняет обязанности министра иностранных дел у так называемого императора Кирилла… О Керенском мы еще поговорим. Он, видимо, получил какое-то задание от «старших братьев», о чем намекали и Родзянко, и Кутузов! Георгиевский только хмыкнул и потом что-то проворчал себе под нос. Байдалаков повернулся к нему: – Вы что-то хотели сказать, Михаил Александрович? – Полагаю, что Голенищев-Кутузов сделает мне такое же предложение! Через несколько дней я узнал, что Голенищев-Кутузов явился к Георгиевскому с официальным визитом и сделал предложение вступить в масонскую ложу, уверяя, что только в этом случае перед ним откроется широкое поле деятельности, а также предложил переправить его с семьей в Италию, где им окажет существенную поддержку миллионер Фарини. Примерно тогда же председатель югославского отдела НТСНП бывший кадет Гоша Перфильев, сидя со мной в ресторане «Москва», поделился «последней новостью»: – На этой неделе у Ксюнина[22] был очередной прием. К нему приехали Гучков и Маслов[23]. Вчера пригласили на совещание Виктора Михайловича, Михаила Александровича и меня. Пришел и Василий Витальевич Шульгин. Он-то больше всех распинался. – Что? Земельная реформа? – усмехнулся я. – Нет, другая песня… Явно инструктированный Ксюниным, всячески уговаривал меня изменить характер нашей газеты и рекомендовал НТСНП завязать связи с «Крестьянской Россией»… Одним словом, они хотят нас использовать как резервуар молодой силы для своих целей!.. Свержение советской власти он представляет себе не иначе, как при помощи иностранцев: главные надежды возлагает на немцев и твердит о том, что надо действовать в направлении обеспечения себе немецкой поддержки. – И как вы на это смотрите? Может, он прав?.. Шульгин не дурак! По-моему, и Виктор Михайлович такого же мнения. Всячески ему противится только «Маг». – Слушай дальше: Шульгин принес свою книгу «Пояс Ориона» и просил как-нибудь протолкнуть ее в высокие немецкие круги; в ней речь идет о создании единого целого из трех «звезд»: «Пояса Ориона» – Германии, Японии и России. Этот «Пояс» может опоясать весь мир и проводить свою политику! Подданные трех стран пользовались бы одинаковыми правами. Тем самым в России началось бы не стесняемое никакими ограничениями хозяйствование немецкого и японского капитала. Начиная с передачи совхозов и прочих земельных угодий. – И, конечно, угля, нефти, золота, металла! Ай да Шульгин!!! И это после его книги «Что нам в них не нравится»?! – заметил я. – Неужто и он стал масоном? Неужто и его уговорили?! – Вряд ли он знает, что масоны преувеличивают свое могущество, дабы омалодушить противников и ободрить наперсников! – резюмировал Гоша, любивший пофилософствовать. – Кстати, у Шульгина сын Дмитрий живет в Любляне, развел такую деятельность! Он ведь наш энтеэсовец! Организовывает закрытые и публичные собрания, где выступает с докладами. – Он что, папашин ученик? – Читай «Отцы и дети», дорогой Володя! – Перфильев поглядел на часы. – Пошли? В клубе нас ждал сюрприз. Байдалаков, что бывало с ним редко, расхаживал по залу, весь красный; увидев нас, подхватил под руки и повел к себе. Присев на край письменного стола (что вовсе не было его привычкой), заговорил: – Идет наступление по всему фронту! На этот раз прибыл эмиссар польского правительства Владимир Владиславович Степневский – масон, я уж не знаю какой степени и какой ложи, и официально предложил вступить тайно Исполнительному бюро НТСНП в «Объединенный эмиграционный комитет», находящийся в США, созданный для общего руководства активной борьбой с Советами. Его председатель Керенский близко связан с Черчиллем, который лично представил его Рузвельту, и они оба клятвенно обещали комитету оказывать всяческое содействие… Потом этот тип посулил крупную сумму денег, на полном серьезе, в случае нашего согласия, признать претензии Польши на Литву и Галицию и перевести свою деятельность на масонские рельсы… Вот так, господа, действует Саша Керенский! И надо полагать, что ему это часто удается. Уж слишком самоуверен и беззастенчив был Степневский! – Керенского многие недолюбливают, не говоря уж о «правых». Хорошо бы собрать компромат и напечатать, – заметил Перфильев. – Объявить войну? – Байдалаков поглядел на Гошу, потом на меня. – Может, сделать это похитрее? А?.. Как вы думаете, Владимир? – Он впервые назвал меня по имени. – Думаю, вы правы! Собрать материал и отослать ему, чтобы понял: нам войну объявлять опасно! – Вполне с вами согласен. Напишите Субботину в Берлин, Вюрглеру в Варшаву и, конечно, Поремскому; всем, с кем имеете по своей линии связь. Саша – личность темная… 5 Будущий министр юстиции, а после «июньских дней» министр-председатель и верховный главнокомандующий, Александр Керенский к 1912 году стал не только преуспевающим адвокатом, но и масоном. В тот же период в Москву прибыл в качестве вице-консула Великобритании некий Локкарт (Роберт Брюс): молодой дипломат, разведчик, масон. Веселый, общительный, спортсмен, лишенный английской чопорности, быстро научился русскому языку, приобрел русскую любовницу, стал разъезжать на лихачах, пить шампанское в «Стрельне»… перед ним широко раскрылись двери многих купеческих гостиных, где (по его словам) «можно было встретить дочь анархиста Кропоткина и графиню Клейнмихель…» Летом 1917 года Локкарт часто бывает в Петербурге, встречается с Керенским, Милюковым, Савинковым, Черновым, Маклаковым, Львовым, Терещенко, Гучковым… На какое-то время он возвращается в Лондон, беседует с лордами Милнером, Керзоном (старыми покровителями), а на другой день два часа беседует с глазу на глаз с Ллойдом-Джорджем. И снова Петроград. Керенский (Аарон Кирбис) к тому времени уже сделал все, что мог: по его настоянию правительство арестовало царскую семью! 7 (20) марта он заявил: «Николай в моих руках… Маратом я не буду, под моим личным наблюдением он будет отвезен в гавань, а оттуда на пароходе в Лондон». Локкарт уверил его, да и он сам понимал, что Ллойд-Джордж никогда этого не допустит… Режим семьи императора тоже устанавливал Керенский. «Преднамеренная жестокость была принята по моей инициативе, в основе которой лежала мысль получить таким способом возможность ДОБЫТЬ ВИНУ Николая и Алисы перед страной». Услыхав, что императрица уничтожает документы, при помощи Вырубовой, он прибыл лично, чтобы ее арестовать и отправить в крепость: больную Вырубову подняли с кровати и увезли сначала в министерство юстиции, а оттуда в три часа ночи полковник Перетц и вооруженные юнкера отвезли в Петропавловскую крепость. Вырубова пишет: «Потрясли не Кирбисы и Перетцы, а озверевшие русские солдаты и рабочие, доходящие до изуверства! Лучших убили, осталась сволочь!.. неужто так легко можно внушить сатанинскую злобу?!» И дальше: «…миновав ворота крепости, подъехали к Трубецкому бастиону. Полковник Перетц крикнул, что привезли двух важных политических преступниц (Вырубову и Сухомлинскую). Нас окружили солдаты… Меня толкнули в темную камеру и заперли. На кровати лежал волосяной матрац и две подушки. И тут вошел ужасный мужчина с черной бородой, с грязными руками, преступным лицом, окруженный толпой наглых, отвратительных солдат. Они сорвали тюфяк с кровати, убрали вторую подушку и потом начали срывать с меня образки, золотые кольца. Этот субъект заявил мне, что он здесь вместо министра юстиции и от него зависит установить режим заключенным. Впоследствии он назвал себя: «Кузьмин, бывший каторжник, пробывший 15 лет в Сибири…» Таких «заместителей» выбирал себе Керенский! Как мог влиять такой преступный тип на солдат?!.. «…Когда солдаты срывали золотую цепочку от креста, они глубоко ранили мне шею. Крест и несколько образков упали мне на колени. От боли я вскрикнула, тогда один солдат ударил меня кулаком и плюнул в лицо… от изнеможения и слез я начала засыпать под насмешки и улюлюканье наблюдавших в окошко солдат…» – Как без боли читать эти строки?! Нужны были Керенскому и другие кадры… Был выпущен на свободу обвиняемый в экономическом шпионаже еврейский цадик Рубинштейн – бывший банкир царицы, благодаря Распутину и его секретарю Симановичу; петербургский банкир Дмитрий(?) Рубинштейн – друг и заступник целого ряда киевских евреев-сахарозаводчиков, шпионов, начиная с Хепнера и кончая Львом Бродским, о котором, спустя год, народ распевал: Чай Высоцкого, сахар Бродского, А Россия – Лейбы Троцкого!.. Освобождены Керенским и Лев Троцкий, А. Луначарский и прапорщик Крыленко. Тогда «Иуда из Керенска» стал «Пилатом». И, наконец, одним из последних его деяний на высоком посту было предательство Верховного главнокомандующего Корнилова, который задумал, поначалу не без согласия Временного правительства, навести порядок в армии и тылу, покончить с бесчинствами, вплоть до применения смертной казни. 26 августа (8 сентября) Корнилов, через Львова, предложил подать в отставку правительству со всеми министрами, начиная с Керенского. Спустя два дня атаман Войска Донского генерал Каледин предлагает Керенскому принять условия Корнилова, в противном случае Каледин отрежет их от снабжающего юга. Началась бешеная агитация корниловских частей: «Товарищи! Неужели вы с предателем революции Корниловым, который со своими офицерами и генералами хотят войны, которая дает им чины и награды? Товарищи! Керенский вывел вас из-под офицерской палки! Керенский за мир! За то, чтобы вы скорее разъехались по домам и получили землю!» С другой стороны агитировали уставшего от войны и окопной жизни солдата и умелые агитаторы: большевики, меньшевики, эсеры – среди них уже освоившиеся 257 эмигрантов, прибывшие из Финляндии в конце мая (Луначарский, Аксель, Рязанов, Мартов, Кон и др.)… А также, как ни странно, прибывшие в конце мая в Петроград открыть 7-й Всероссийский съезд сионистов (входящий в состав Всемирной Сионистской Организации) – поскольку, будучи верным орудием еврейского капитала, они делали ставку на Антанту, впрочем, как меньшевики и эсеры, представляющие интересы мелкой буржуазии. Так Керенский разделывался с теми, кто мешал сценарию: сослал всех Романовых, чтобы потом в тиши с ними покончить, уничтожил цвет русского офицерства и запрятал в тюрьмы и крепости всех ему неугодных и опасных… Спецслужба Германии завязала контакты с группировками эсеровского толка. По данным охранки, наряду с масонской деятельностью, Керенский стремился объединить радикальные силы интеллигенции вокруг псевдонароднических журналов «Заветы» и «Русское богатство». В то время он состоял юрисконсультом в немецкой фирме «Шпан и сыновья». Керенский становится заметной фигурой. 26 января 1916 года товарищ министра внутренних дел С. П. Белецкий сообщил дворцовому коменданту В. Н. Воейкову, что бойкий адвокат располагает значительными средствами. «Ввиду сего, – резюмирует Белецкий, – а также имеющимися точными данными о полном отсутствии средств у революционеров, действующих внутри страны и за границей, была произведена тщательная проверка личного материального положения Керенского в целях исследования источника, дающего ему возможность располагать такими средствами». Ссылаясь на ряд косвенных, но довольно веских обстоятельств, высказывалось предположение о получении крупных сумм от «внешних врагов» для «организации революционного движения в пределах империи». Известно, что Керенский первым получил в Петрограде «Германское воззвание о мире», сфабрикованное в Копенгагене и Стокгольме. По его признанию в узком кругу, у него якобы имелась копия письма Николая II Вильгельму с предложением мира. Охранке были известны контакты Керенского с эмигрантами: эсером Цевиным, живущим на средства Австро-Венгерской разведки, с Черновым-Натансоном, Камковым, Зайоницем, Диккером, Шаншлевичем, получавшими германские субсидии. И после своего отъезда[24] – не бегства – из России Керенский не нуждался и, наверное, не будет до самой смерти нуждаться: будь то марки, франки фунты или доллары! Керенский по-прежнему встречается с Локкартом, издает журнал «Новая Россия», побывал в США, где Ллойд-Джордж представил его Рузвельту. Президент принял брата-масона и лидера «Внепартийного демократического объединения» хорошо. И Саша собирается переселиться в Америку, где и денег будет больше, и возможностей собрать под свое крыло как можно больше русских эмигрантов, чтобы они не мешали в будущем проводить в Советском Союзе свою политику… 6 Всю эту писанину я передал Байдалакову, в душе удивляясь, что его интересует человек, уходящий в историю, сейчас, когда события в мире разворачиваются в бешеном темпе. В Европе царит фашизм, немцы по условиям Компьенского перемирия оккупируют большую часть Франции; итальянцы захватили Британскую Сомали, а японцы – южную часть французского Индокитая… Февраль сорок первого года отсчитывал свои последние дни, когда Ара Ширинкина, одна из наших машинисток, заглянув ко мне в «кабинет», сказала: – Володя, вас просит Виктор Михайлович! – Ласково поглядев мне в глаза, добавила: – Сегодня вечером я свободна: сказала, что иду в театр. Читать Есенина будем? – Обязательно, Арочка! – Как можно не уступить этой гимназисточке? Байдалаков встретил меня оценивающим взглядом. Плотный, с высоким лбом, черными бровями и усиками а-ля Гитлер, красиво очерченным носом, в добротном сером костюме, он производил впечатление. Поднявшись, протянул руку, щелкнул каблуками и наклонил голову: – Здравствуйте, Владимир Дмитриевич! Прочел – обстоятельно, убеждает… Спасибо! – А зачем вам, Виктор Михайлович, извините за любопытство, понадобилась характеристика этого подлеца? – Его душок чувствуется повсюду до сих пор! – Байдалаков устремил глаза в пространство (он любил пофилософствовать) и неторопливо продолжал: – Вечное движение во вселенной подчиняет природу, а с ней человека, к цикличности, ибо земные явления связаны с небесными часами; гармонии сменяют катаклизмы, а в психике людей возникают хаосы: смелость, патриотизм, набожность, любовь сменяются трусостью, космополитизмом, атеизмом, ненавистью… Цикличность экономической конъюнктуры, великих войн, внутренних неурядиц, смут, революций выводят на мировую сцену великих тамерланов, петров, кромвелей, маратов, наполеонов, а с другой стороны – керенских, лениных, сталиных, гитлеров… Одни ведут свои народы к процветанию, свободе, добру. Другие, пользуясь самодержавно-деспотической или «революционной» властью, силой, обманом превращают народ, впавший в эйфорию, в жестоких убийц! – Этим «другим» помогают, а может, ведут темные силы, делая все, чтобы лишить людей здравого смысла: то приобщая к пьянству, наркотикам, разврату, то направляя к лжепророкам, спиритам, прорицателям, магнетизерам-теософам, а то и к самому дьяволу!.. А бороться с этими темными силами не просто! Вечная проблема! – подхватил я и безнадежно махнул рукой. – Все это так. Но бороться надо! Поэтому, Владимир, вас и пригласил. Но сначала вынужден задать один деликатный вопрос: вы действительно разошлись с Анной Васильевной? – Если я что-то решаю, то бесповоротно! – И еще. Правда ли, что вы сейчас, вроде, безработный? – Мы не сошлись с отчимом, у которого я последние два года работал заведующим в одном из его мясных магазинов: не устраивали дивиденды, возмущало, что «раздаю товар». Байдалаков недоуменно расширил глаза; они у него были светло-карие, выразительные, – недаром женщины считали его неотразимым красавцем! – Как не дать кусок мяса, колбасы или шкварок едва сводящей концы с концами русской женщине, у которой на попечении две дочери-гимназистки; не сделать вид, будто ничего не заметил, когда старик-полковник, отвоевавший на германском фронте, а потом с красными, тянется дрожащей рукой к миске с мелочью, чтобы взять несколько динар?.. В результате – конфликт! Наговорили много лишнего… тем более отчим был не совсем трезвым… Мать, сводная сестра Галина, брат Николай за меня горой… И все же – я безработный, правда, не голодный. Мать упорно посылает с шегертами[25] судки с обедом и ужином. Так и живу… В провинцию ехать не хочется, а в Белграде, сами понимаете, никто не возьмет молодого инженера-геодезиста, да еще русского! – Понятно! Потому и хочу предложить поехать на какое-то время в Париж. – В Париж? – Молнией промелькнуло в голове: «Там Ниночка!» – Конечно, шаг рискованный. После оккупации там беспокойно. Мало того, возникают, вернее, намечаются очаги под названием «Резистанс» – Сопротивление …в том числе, как ни странно, среди русской эмиграции, даже самой правой! – Ничего удивительного. РОВС с фашистами сотрудничать не хочет, младороссы тоже… Деникину, говорят, предложили формировать русскую армию, а он ни в какую! – Не станем подражать выжившим из ума старым генералам, которые так и остались в плену идей семнадцатого года и теперь вместе с Керенским и К° призывают стать на защиту «Отечества», а в действительности – советского строя: пятнадцати республик, которыми командуют иудеи… – его бархатный баритон звучал убеждающе. «Сел на своего конька… впрочем, насчет иудеев он прав», – подумал я, глядя на своего шефа, который, чуть склонив голову, рокочуще бросал фразу за фразой: – И все-таки если безумный Гитлер нападет на Россию, радоваться нечему. А этим пахнет!.. Лукницкий пишет из Румынии, что немцы перебрасывают туда свои дивизии. Все предсказывают: «Удар – и от силы два-три месяца – Советский Союз полетит в тартарары»… Так, после цикла марксизма-ленинизма-интернационализма, которым, точно тифом, заразили всю Европу жидки вроде Керенского, Троцкого, Ленина, наступит новый цикл – фашизм Салазара, Франко, Гитлера, Муссолини, Род ла Рока или герцога Гамильтона в Шотландии. – Логично, Виктор Михайлович, что наступивший в мире новый цикл, где преобладает гипертрофированная любовь к Родине, возникает и у нас в России-матушке? Байдалаков согласно кивнул головой и продолжал свою мысль: – Англия всячески провоцирует Адольфа выступить против Сталина, в надежде потом делить Россию. Теперешняя война напоминает не то прелюдию, не то финал, заключительный аккорд. События впереди. Позы заняли США и Япония!.. – После Халхин-Гола японцы не сунутся! – Кто знает? Но мы отвлеклись… Вы хорошо знаете Владимира Поремского, Аркадия Столыпина, Рудича? – Знаю Владимира. Аркадий же, помню, все бегал за сестрой моего корпусного товарища Дическула, который живет рядом со мной. Помните, дом с красивыми решетками на углу? – Так вот, ваш тезка Поремский должен вас встретить, устроить, а потом свести с большим чином абвера, к которому вам следует войти в доверие… – Вроде шефа «Кригсорганизацион Абвер цвай» у нас в Югославии? Такие самим себе не верят, Виктор Михайлович! Они ведь все ученики Кикера[26], который признает лишь телепатию и любит только свою таксу Зоппи. Того самого Канариса, который когда-то в Стамбуле завербовал Мату Хари, а потом ее же предал; который рекомендует своим подчиненным подозревать собственную тень; девиз которого: «Живет дольше тот, кто живет один!»… О каком доверии может быть речь?! – Вы не совсем правильно меня поняли. Поремский, Столыпин, да не только они, связаны с Сюрте, а вы контактируете с Главнячей – с Губаревым, который, говорят, является агентом Скорцени! Мало того, вас приглашает гостить старый лицейский товарищ Иван Катков… – Кот?! – Почему кот? – Байдалаков недоуменно пожал плечами. – Ваньку Каткова так в лицее дразнили. Откуда он взялся? Я видел его двадцать лет назад с Сашкой Кановницыным в Новороссийске. И чего он меня вдруг вспомнил? – Чистая случайность. Кто-то упомянул при нем вашу фамилию, он заинтересовался, стал расспрашивать. У Каткова большие связи в высших кругах: как-никак дед был основателем «Лицея Цесаревича Николая»[27], где училась вся московская знать! Столыпин попросил его приютить вас на несколько дней у себя. Там сами увидите. Я полагаю, Катков распахнет вам двери многих домов… и не только русских… Это одна сторона – новая страна, интересные люди и, конечно, Париж! Вы, помнится, там уже были? – Был… И если перефразировать Гумилева, должен сознаться: «Кто испробовал воды из Сены, тот вечно будет стремиться в Париж!» – Однако следует принять в серьезное внимание и другую, теневую и весьма скользкую сторону вашей поездки… учтите это!.. Знаю, вы человек нетрусливого десятка, и все-таки должен вас предупредить и предоставить самому решать: хотите – поезжайте, хотите – оставайтесь… Да или нет? Подумайте, а вечерком заходите, поговорим, – и Байдалаков потянулся к лежащей на столе папке. Я не вставал. В голове роились мысли, перегоняя друг друга. И тут же перед глазами поплыл тот счастливый вечер с Ниной Поль, на садовой скамейке под большим кустом благоухающей сирени… первый поцелуй… – Решено! В Париж! Чего тут раздумывать и откладывать до вечера! – Молодец! Люблю решительных людей! Мы просидели, обсуждая детали, добрый час… А через три дня, с «аусвейсом» и прочими документами в одном кармане и с 5000 франками в другом, я уселся в поезд, уходящий во Францию… Глава третья. Женщины Парижа 1 Монотонно постукивают колеса… Экспресс «Ориент» то медленно взбирается на гору, то, убыстряя ход и притормаживая, спускается в долину. В Северной Италии царит во всей прелести ранняя весна 1941 года… Вот перед глазами проплывает высокая башня, может, древний храм над самым обрывом громадной скалы, а внизу ласкает душу яркая зелень роскошных садов и виноградников. Среди них, подобно цветам на лугу, мелькают богатые виллы, дворцы, полуразрушенные колонны древних капищ… Поезд внезапно ныряет в туннель, словно для того, чтобы крепче запечатлелась проплывшая красота в памяти, тем более, что тебя ждет новый сюрприз: закатное солнце, касающееся широкой речной глади… «Почему, – думал я, – невзирая на подобную красоту, люди становятся все уродливей, фальшивей, злей? Где они, богоподобные старцы, суровые благородные мужи, гордые чистые юноши, чистые жены в белых туниках, красивые, стройные, как богини?! Аполлоны, Венеры?.. Мы боимся, стыдимся сейчас своей наготы, прячем ее, чувствуя себя порочными. А ведь девы Спарты выходили на палестру обнаженными перед всем народом, не боясь искушения. Ибо чистые любовались чистыми! Неужто никогда на земле не повторится эта свобода, чистота, целомудрие, радость жизни? Неужто Сатана Ликующий будет подминать под себя народ за народом? Превращать людей в алчных, жадных, похотливых, злобных рабов?!..» Я смотрю на плещущие волны у выступающей в реку скалы, на которой высится Крест, и твержу про себя: «Если нет Бога, ни его святой воли – жизнь бессмысленна!.. Настоящее строится на прошлом. Так ли это? Одни это прошлое ненавидят, топчут… другие превозносят… Память о прошлом отцов и дедов трогает меня до слез… мой любимый танец – старинный вальс… меня умиляет золотистый сумрак, волшебный и чуть грустный при закате…» Раздумья нарушает вошедший сосед по койке в купе – француз, представившийся под звучной фамилией Жерар. Он недурен собой, пожалуй, даже красив; тренированная фигура, сильная, ловкая, высокий рост, светлые, чуть вьющиеся волосы, глаза быстрые, беспокойные, а когда мимо купе проходит полицейский или проводник, они становятся тревожными, напряженными. Одет в поношенный, не со своего плеча, костюм, далеко не свежую рубашку, пестрый галстук и старомодные ботинки. «Наверно, офицер-подпольщик! Каждый, даже самый невинный вопрос его настораживает, отвечает неохотно, обиняками. Недоверие ко мне, видимо, вызвано почтением вагоновожатого, с которым обменялся несколькими словами сотрудник абвера, принесший мне пакет для капитана Блайхера…» Для меня не являлось секретом, что почти все проводники «Ориента» связаны с разведками разных стран. В экспрессе ездят «интересные» люди! По мере приближения к французской границе Жерар нервничал все больше. Мне было жаль этого симпатичного парня и захотелось ему помочь. Появился и меркантильный интерес: как парижанин, он мог бы очень пригодиться… Чтобы его успокоить, я налил ему и себе по стакану крепкой сливовицы, которую сербы называют «люта», и предложил выпить за свободу Франции. Это задело глубоко запрятанные струны его души: его неизменно внимательный, оценивающий взгляд потеплел, он улыбнулся, и вдруг хмурое лицо преобразилось, стало приветливым, добрым. Он взял стакан, чокнулся, воскликнув: – Резистанс! – И выпил до дна. Вскоре мы, под хмельком, весело болтали. Я рассказал кое-что о себе и задавал, как бы между прочим, вопросы. Некоторые его ответы звучали неубедительно, и во мне какой-то неслышный звоночек предупреждал: что-то тут не так… что-то не так… Жерар рассказал, что в соседнем вагоне едут его товарищи, пожаловался на трудное положение мужчин-французов призывного возраста, возвращающихся на родину, – немцы к ним всячески придираются, не пропускают, опасаясь Резистанс – Сопротивления, которое ширится по всей стране. 2 Пограничный вокзал бурлил своей обычной жизнью, точно некий огромный двигатель, неутомимо и постоянно перегоняющий людские потоки по залам, лестницам, перронам к неторопливо подходящим поездам, чтобы одну часть выплеснуть в город, другую вобрать в себя и отправить в глубь страны, а третью, в том числе нас, после строгой проверки, везти во Францию. Пообедав в ресторане, я занял, за несколько минут до отхода экспресса, свое место в купе. Жерар стоял в коридоре и тщетно старался опустить окно. «На всякий случай, если придется давать деру!» – подумал я и спросил: – А в купе у нас не пробовали? Он только отмахнулся. И продолжал свою работу… Вскоре поезд тронулся. Медленно подкатил к границе и затормозил. Началась проверка документов. Через несколько минут к нам зашли в сопровождении проводника немецкий и итальянский жандармы. Я протянул свой аусвайс. Взглянув на него, видимо, предупрежденный заранее проводником, немец тут же, взяв под козырек, вернул мне документ. И повернулся к Жерару. Оба жандарма долго разглядывали его бумаги, потом что-то сказали вагоновожатому, и тот безапелляционно заявил: – Господин Жерар, они отказываются вас пропустить, и вам придется с ними пройти к начальству. Жерар на ломаном итальянском начал было протестовать, но пограничники, тыча пальцами, заявили, что нижняя печать на визе вызывает сомнения… Если начальник позволит, то пожалуйста… Уж очень мне хотелось помочь симпатичному французу, и я решился: – Lassen Sie, meine Herre, ihn ruich! Er muss gehen mit mir! Haben Sie ferstanden?[28] Жандармы недоуменно уставились на меня, потом повернулись к проводнику. Тот взял немца под руку и что-то ему шепнул. Все трое вышли в коридор. Не прошло и минуты, которая показалась нам вечностью, немец вернулся, протянул Жерару документ и недовольно бросил: – Alles ihn Ordnung![29] Минуты тянулись томительно медленно. Каждый стук, шаги в проходе заставляли нас вздрагивать, настораживаться… Так прошло около получаса… и вдруг поезд тронулся – и у меня, и у Жерара вырвался вздох облегчения. Минута-другая – и мы пересекли границу… Я посмотрел на своего спутника и увидел в его глазах слезы. Он вскочил, кинулся ко мне и крепко обнял. «Не всякое добро наказуемо!» – подумал я и не ошибся. – Я никогда этого вам не забуду: я ваш должник и сделаю для вас все, что в моих силах! Запишите мой адрес: улица Шаброль, 25. Счастлив буду познакомить с женой. Приходите в любое время дня и ночи. А сейчас, извините, в соседнем вагоне едут мои друзья – я должен их успокоить! Вскоре он вернулся с двумя бутылками бургундского, улыбчивый, довольный. – Две я дал нашему доброму проводнику. У друзей тоже все хорошо. Бордосские вина клонят ко сну: французы пьют их на ночь; бургундские будоражат, располагают к беседе, к откровенности, к добру… Жерар уже не скрывал, что он сбежавший из лагеря офицер, а друзья в соседнем вагоне – тоже. – Нам всем состряпал визы один добрый человек… Ваш земляк… Вы ведь русский? И, наверное, эмигрант, потому что очень хорошо знаете наш язык и произношение у вас безупречное… Вот как получилось: визы смастерил нам русский-советский, а выручил тоже русский – эмигрант! Ха-ха-ха!.. Если хотите, познакомлю вас друг с другом. – Согласен! – и подумал: «До чего интересно!» – А теперь, мой дорогой спаситель, запомните: любое воскресенье жду вас к вечеру в доме номер 25 на улице Шаброль. Очень вас прошу: приходите! Экспресс катил с бешеной скоростью, изредка ненадолго останавливаясь. Железнодорожные пути Франции – лучшие в мире. Вагон не раскачивало, он почти не вздрагивал на стыках рельс. Утром, в десять тридцать, мы прибыли в Париж. После стольких волнений Жерар мирно похрапывал рядом, а мне не спалось: «Что ждет меня во французской столице? Разумный человек должен остерегаться всего: жизни смерти, самого себя, тайны, которая прячется повсюду, людей, мрака и света… Но это не значит, что он трус! Чего же, в конце концов, я хочу, к чему стремлюсь, во что верю?.. Еду помогать немцу, а всей душой на стороне французов. Встречусь с Ниночкой!.. Но ведь я ей изменил: женился на Нюсе!.. И НТСНП, если по совести, меня не устраивает – начиная с того же Байдалакова, Георгиевского, да и Околовича… Ищу чего-то… Ищу… Какой-то правды, гармонии, соответствия…» Замелькали сады предместья Парижа, и вскоре наш «Экспресс-Ориент» лихо подкатил к перрону. Встречающих было немного. В сторонке от толпы я узнал импозантного Владимира Поремского: он придерживал рукой шляпу. Рядом с ним стоял плотный, выше среднего роста мужчина, напоминавший чем-то медведя, и смотрел на проплывающие окна вагонов. В памяти вдруг всплыл почему-то Новороссийск: иду по улице, а мне навстречу два лицеиста – Кановницын и Катков, с которым я подружился еще в приготовительном классе. Котяра! Он заметил меня и первый, расширив руки, чуть переваливаясь с боку на бок, зашагал к моему вагону, а когда я появился в дверях, крикнул так зычно, что стоявшие кругом люди поначалу недоуменно обернулись… и заулыбались. – Здорово, Володька! С приездом! – Здравствуй, дорогой Кот! Вышедший за мной Жерар вдруг остановился, нерешительно помялся и, хотя мы попрощались в купе, подошел с деланой улыбкой: – Простите, господин Вольдемар, французы любят пошутить, но, вижу, русские от них не отстают: мне было невдомек, кто друг моего спасителя. Миль пардон, – он повернулся к Каткову. – Ведь месье – брат нашей «Кошечки»? Последнее слово он сказал по-русски и тут же обернулся к своим спутникам, которых встречали какие-то люди, и помахал им рукой. А они сердито поманили его к себе. Жерар растерянно измерил взглядом Каткова, пробормотал: «Миль пардон!» – и направился к ним. Потом, вернувшись с полдороги, обратился ко мне: – Не обессудьте: голова идет кругом! Прошу вас, не забудьте, обязательно приходите! Буду вас ждать! Еще раз спасибо! В этот момент к нам подошел с приветливой улыбкой Поремский и, пожимая мне руку, спросил: – Что за люди? – Симпатичный парень, француз, вместе ехали. Чудак! – И подумал про себя: «Если ты такой осторожный, то и я от тебя не отстану». – Иван Михайлович настоял на том, чтобы вас поселить покуда у него. Поживите, освойтесь, а там посмотрим. Не прошло и нескольких минут, как мы уселись в новенький «рено» Ивана и покатили по улицам Парижа… Тихого, безлюдного, словно пришибленного… 3 Катков работал репортером в газете правого толка под названием «Возрождение», пожалуй, самой интересной и влиятельной белоэмигрантской газете, имеющей высоких покровителей: широко известных финансистов, начиная с Манташева… Он-то и устроил туда Каткова, поскольку считал себя во многом обязанным его деду – тайному советнику, основателю Московского лицея Цесаревича Николая. Неподалеку от Дома инвалидов Поремский поглядев на часы, попросил остановиться: – Опаздываю на свидание, завтра заеду, потолкуем, а сейчас советую отдохнуть с дороги! – И, пожав нам руки, захлопнул дверцу. Просторная квартира Ивана с окнами в сад и на улицу, несмотря на «поэтический» беспорядок, казалась уютной и обжитой. – Раздевайся! Чемодан можешь поставить в прихожей, а тебе предлагаю устроиться в гостиной. Кстати, как твое отчество? – Как у Поремского. – Значит, Дмитриевич! Придется сесть между вами и загадать желание! Надо же – полный тезка!.. А ты исповедуешь солидаризм? Фашизм?! Как же так, Володька?! – Учти, Иван, солидаризм противоположен фашизму! Нет речи о высшей расе, напротив – все люди, все народы имеют одинаковые права! В какой-то мере это соблюдалось после революции пятого года в царской России, когда были отменены фактически привилегии дворянства. – Ха! Значит, чтобы дворяне, записанные в «бархатную», и прочие – купцы первой гильдии, второй, третьей, мещане, крестьяне, рабочие, люмпены – жили солидарно?! Какое согласие может быть между знатным и безродным, богатым и бедным, талантливым и бездарным, умным, наконец, и глупым?.. И объясни, почему тогда «солидаристы» из НТСНП намереваются ехать на поклон к Гитлеру, исповедующему фашизм?! Я недоуменно пожал плечами. «Почему Байдалаков мне об этом ничего не сказал?.. На какой поклон?..» – подумал я и ответил: – Если ты подразумеваешь поездку Георгиевского в Берлин, то контакт у него не получился, да он особенно и не старался его налаживать. «Маг» крепко связан с другими силами. – Наивняк! Абвер уверял Байдалакова, что НТСНП будет представлять третью силу! Ему, после свержения большевиков, дадут власть в России. Ха! Вроде как Ла Валю в Виши!.. То же обещано самостийникам разных мастей. Все сейчас пригодятся: как шпионы, диверсанты, провокаторы… а когда сделают свое дело – пошлют к фене! – и Катков, подняв руку с расширенными пальцами, махнул, словно собирался поцарапать. – Вот как обстоят дела, мой друг Володька! Думай!.. – Я пока, Котяра, в Берлин не собираюсь! – и подумал: «А приехал выполнять задание абверовца!» – Понятно! Пока еще никто не свистнул! Эх, Володька, Володька!.. Негоже бывшему лицеисту, доброму дворянину, бороться против своего Отечества!.. Ты, может, в ответ протрубишь девиз своего фюрера Байдалакова: «Против большевиков хоть с чертом!»… Но убивать-то будете русских!.. Можно ли идти с маньяком, заразившим своей безумной идеей послушных немцев?! Как это сделал другой маньяк – Ленин – двадцать лет назад с нашим, таким же послушным дураком-народом! – Знаешь, Иван, тут бабушка надвое гадала! В стране, где ты живешь и считаешь самой свободной, тоже властвовали маньяки. Мир построен на борьбе двух начал: Ева совращает Адама, Каин убивает Авеля, а Иисус Навин – целые племена. Каждая держава, каждый народ, я уж не говорю о вечном стремлении «избранного», хочет стать великим, господствовать над миром… подобно тополю в этом саду, который хочет быть самым высоким; подобно мужчине, мечтающему стать самым умным, самым неотразимым; или женщине, грезящей о короне красоты… Одни народы, увлеченные доктринами псевдоученых философов, впитывают сатанинское начало: зло, ненависть, разрушение; другие – проникаются божественным началом Будды, Конфуция, Христа, Магомета, призывающих к добру, миру, согласию… Но это еще далеко не все. В вечном движении мира, в вечной борьбе двух начал есть какая-то цикличность, которая вроде бы должна учить людей, как, скажем, осень – придумать зонтик, а зима – шубу… К сожалению, эта цикличность трудноуловима человеку, не изучающему досконально, подобно педанту, прошлое… – Дорогой мой философ, ты забываешь о древнегреческой богине Немезиде! Мой шеф, писатель Николай Яковлевич Рощин, любит поговорить на такие темы. Обязательно тебя с ним сведу! Интереснейший человек. Друг Бунина, Куприна, Зайцева, близко знаком с нашими писателями Алдановым, Шмелевым, Мережковским… Пусть он вправит тебе мозги насчет НТСНП! – Я ничего не забываю… Рухнули Древний Вавилон, Спарта, Египет, Рим, Иудея; задохнулся за каменной стеной Китай, рассыпались по миру мавры, готы, половцы, хазары… Все они, воодушевленные маньяками, хотели владеть миром! Огнем и мечом!.. Ныне лишь «избранный народ» все еще верит в свою избранность богом и воюет на свой манер – идеями сначала бредовыми, «утопическими», потом «научными», выдвигая и поддерживая Кромвелей, Дантонов, Робеспьеров, Лениных… И ты прав, конечно: Немезида не дремлет, воздвигает «Стену Плача», «Стену коммунаров»… И подумай – кто и над кем плачет? И почему эта стена нерушимая?! – в чьей памяти?! Что это – божественное или сатанинское?! В России правили бал троцкие, свердловы, рыковы, Зиновьевы… убиты миллионы лучших людей, ограблены все богатства страны… жестоко преследовалось христианство, подавлялись патриотические чувства, искоренялась мораль, порядочность… упорно, безжалостно, на всякий манер внедряли подрастающему поколению рабскую психологию… Троцкий и его шайка всячески старались объединить российский и мировой пролетариат: тем открыть границы, установить диктатуру избранного народа!! Отхлебнув вина из бокала, который поднес мне Катков, я выпил до дна, заметив: – Доброе вино! Молодцы французы! Так вот… а Немезида – тут как тут! Хватила мотыгой по башке Леву Бронштейна! Постреляла, как собак, предварительно помучив его шайку… причем учти: под общенародное одобрение и пожалуй, даже ликование!.. А чтобы уравновесить весы правосудия, бросает на одну чашу жида, на другую – сто славян… И делает это гари помощи очередных маньяков – Гитлера и Сталина… – У нас, Володя, поговаривают, будто троцкисты, бухаринцы, свердловцы в свое время, величая «отца народов» шашлычником, рассчитывали, что он будет послушно выполнять их наказы, а сами они смогут кейфовать на фешенебельных курортах мира… А хитрый грузин (то ли сынок Пржевальского, то ли сапожника Бесо Джугашвили, то ли кого-то еще – в отличие от нас, дворян, вожди революции тщательно скрывают свое происхождение) начал сколачивать свою когорту, чтобы разделаться с «хозяевами»… И в результате добился того, что Россия возвратила почти все свои прежние земли. – Благодаря Гитлеру! Сами-то и Финляндию победить не смогли! – усмехнулся я. – А Халхин-Гол? Японцы, небось, мира запросили! Ну да ладно, лучше скажи, почему вдруг твой француз назвал меня братом «кошечки»? Кто он? Я рассказал ему эпизод на границе. И высказал предположение, что явно произошла ошибка, поскольку я заметил, как встречавшие отозвали его довольно сердито. – Молодец, Володька! Сейчас тебя узнаю! Ничего другого от тебя не ждал! Скажи, кстати, ты помнишь девушку из Югославии, звали ее Нина Поль? – А ты ее знаешь? Где она, что с ней? – Я схватил его за руку и пытливо на него уставился. Ни слова не говоря, он повел меня на балкон и указал на небольшой дом, стоявший наискосок: – Вон там, на втором этаже. А сейчас послушай ее историю: осенью двадцать шестого года ей исполнилось шестнадцать лет, когда она влюбилась первый и последний раз: познакомилась с ним на балу, который давали кадеты в офицерском собрании на улице Краля Милана в Белграде. Ладно скроенный шатен выше среднего роста, с бантом на левом плече, встречал гостей, усаживал родителей и молодых дам, церемонно кланялся институткам и гимназисткам… И казалось ей, что таил в себе какую-то притягательную силу. А когда грянул оркестр, он дирижировал танцами, то кружа своих дам «в вихре вальса», то мчался, возглавляя колонну в веселой мазурке, командуя: «А-о гош! О друат! Авансе! Рекюле! Ле дам о мильёё!.. – Погоди, Кот, я продолжу твой рассказ: Нина, танцуя вальс, замирала в моих объятьях, или когда прижимал к себе под звуки аргентинского танго… Приглянулась мне эта стройная белокожая блондинка, с чуть вздернутым носиком, ярко очерченными губами, бровями-дугами, под которыми ярко загорались большие голубые-голубые глаза в лучиках длинных ресниц. Послушная в танце, угадывала каждое движение, обвораживали ласковая улыбка и блеск перламутровых зубов… Она приковывала внимание всего зала, несмотря на присутствие признанных столичных красавиц – таких как Тамара Квинихидзе, колоритная яркая грузинка; обаятельная княжна Татьяна Литвинова-Юсупова-Масальская; неотразимая черноокая веселая Наташа Перлик; популярная в стране певица, исполнительница цыганских песец обольстительная Лора Побединская… В тот незабываемый вечер я покорил сердце этой девушки и влюбился сам… Увлечение перешло в чистую любовь! Увы! Кончилась она печально… Иван хлопнул меня по плечу: – Знаю кое-что… Рассказывай… – Познакомились домами, прошел год, другой… Нина заканчивала женскую гимназию и одновременно балетную школу у звезды мировой величины Карсавиной. Я заканчивал университет. Где-то маячила свадьба… Оставшись наедине, а это было нечасто (ее родители были строгими), Нина замирала в объятьях и жаждала отдаться целиком, однако чудаковатый жених берег честь своей будущей жены и ограничивался поцелуями, чтобы потом, изнемогая от воспаленного вожделения, встретиться с доступной девочкой и утолить страсть. Одной из таких была красивая взбалмошная донская казачка Аня, круглая сирота… Не закончив Института благородных девиц в Белой Церкви, она устроилась работать сестрой милосердия в небольшом городке Панчево в Русскую больницу к знаменитому на весь мир хирургу Левицкому, делавшему чудеса в своей области. Там она пережила несчастную любовь с молодым распутным красавчиком, который вскоре ее бросил. Получив «урок», Нюся стала умней, скорее хитрей. Одним из «кандидатов в мужья» стал я, когда я лежал в ее палате после аппендэктомии. Но я жил в Белграде. Анна уволилась и переехала в Белград, где ее приютила бывшая директриса Донского Мариинского института, вдова известного (расстрелянного большевиками) атамана Войска Донского Духонина, которая стала к тому времени начальницей женского студенческого общежития… Довольно просторный дом общежития окружал тенистый сад: в глубине кустов – скамейки, беседки, располагающие к любовным встречам. Там в погожее время разрешалось студенткам «поворковать» со своими кавалерами до десяти – одиннадцати часов… Случилось так, что Духонина, видимо встревоженная стонами, заглянула в укромное местечко и застала нас в пылу страсти. Последовало объяснение с Духониной, которая встала на защиту «круглой сироты», переложив всю ответственность на меня… А через два месяца Анна заявила, что беременна!.. Вот так я был вынужден жениться на нелюбимой… когда сердце тянулось к моей единственной любви. Ниночка была потеряна для меня… Так меня наказала плоть! Анна родила сына… а спустя четыре года мы разошлись… – Вот моя печальная история… Ты лучше расскажи мне про Нину Поль. Как она жила, что делала? Не вышла ли замуж? – Что Нина?! Потрясенная твоим «коварством», тяжко заболела, бросила театр, стала чахнуть… Чтобы спасти, как-то отвлечь дочь, безгранично любящие ее родители переехали в некогда родную их предкам Францию и вскоре устроили Нину в кордебалет Гранд-опера в Париже. Спустя год Нина Поль стала «Мисс Россия» во Франции! Посыпались предложения и… отказы… Мужчины ей были противны… Эх ты, Володька!.. – Иван с укором посмотрел на меня и замолчал. Я тоже мрачно молчал, чувствуя себя подлецом. – Не мучайся уж так, дурачок, она все же вышла замуж за французского офицера, по настоянию отца… Жан был деликатен, всячески баловал свою «королеву»… «Стерпится-слюбится» – удел многих женщин! Привязалась к нему и она. Детей не завели: «Успеем!»… Не успели… Грянула война, и в первый же день Жан был убит… – Иван тяжело вздохнул… …А жизнь продолжалась… Закатился несчастливый кровавый для французов 1940 год… немцы хозяйничали в Париже довольно бесцеремонно. Жители молча сносили обиды: надо было жить дальше… Открылись магазины, бистро, рестораны, забурлило Чрево Парижа, а после отмены комендантского часа заработали кинематографы, театры, ночные бары… Однако у истинных патриотов чаша терпения переливалась через край: одни уходили к Де Голлю, другие организовывали Сопротивление! Гранд-опера начала давать спектакли… Нина вся отдалась работе, только она давала счастье: возвращалась усталая, но в ушах звучали аплодисменты, поздравления режиссера… Вот и ее тихая улица Сен-Жак, живут немало русских – мясная лавка Навроцкого, молочная Сутулова и овощная Дмитрия Петровича… Проходя мимо киоска, где торговали и русскими газетами, она, конечно, вспоминала заметку в юмористическом журнале: «В Фобурге, на улице Сен-Жак, французский студент покончил жизнь самоубийством: причина – тоска по родине!» Парижане смеялись и сравнивали белоэмигрантов с евреями: «Живут скопом в гетто, обслуживают сами себя, грызутся, как собаки, но стоят горой друг за друга!» И вдруг екнуло сердце: стало страшно – ей навстречу из подворотни вышли два подозрительных типа. Нина перешла на другую сторону и заметила идущего там похожего на медведя мужчину, машущего ей рукой; а те двое двинулись ей наперерез, один из них в немецкой форме, другой – в штатском. Первым подскочил к ней немец и, схватив за руку, дыша перегаром, невнятно пробормотал: – Фрейлейн, ком мит унс! – потом досадливо махнул рукой и перевел свое желание на французский – Мадемуазель всиен авек ну! Его товарищ, судя по одежде, парижанин, неожиданно заговорил с явно немецким акцентом, что он просит прощения за друга, что ничего плохого у них в мыслях нет, а просто хотелось посидеть с интересной дамой в хорошем ресторане; что их машина стоит здесь, во дворе больницы… – Was ist los? – уверенно загремел медведь (это был я) раскатистым басом. – Lassen Sie ruhig meine Frau![30] И тут Нина узнала своего соседа, который круглый год ежедневно по утрам занимался на балконе гимнастикой, и кинулась к нему. Нахалы поняли, что я не отступлю… Немец хотел расстегнуть кобуру, но тут же опустил руку, увидя перед носом покачивающийся палец «медведя» и услышав его угрожающее рычание: – Ich rate nicht das machen![31] Немцев сбивали с толку берлинский выговор, более чем приличная одежда и самоуверенный тон. И пока они стояли в нерешительности, «медведь», взяв даму под руку, неторопливо зашагал прочь. Нина дрожала всем телом и с трудом передвигала ноги. Пройдя шагов двадцать, она оглянулась – немцы все еще стояли среди улицы и глядели им вслед. – Je vous rememercie de tout mon coeur, monsieur![32] – Не стоит благодарности, – заговорил по-русски ее спаситель. – Каждый порядочный мужчина это сделает. Я был в Гранд-опера, с восторгом смотрел, как вы танцевали. Вместе с вами вышел на остановке в метро. Помню вашего мужа-офицера. Вижу, как вы ходите в булочную, знаю вашу матушку, отца. А зовут меня Иван Михайлович Катков, я корреспондент газеты «Возрождение». – А я каждый день из своего окна смотрю, как вы занимаетесь гимнастикой на балконе, и удивляюсь, как вам не холодно? Вот мы и дошли. Прошу вас, зайдите к нам, я должна познакомить родителей с моим спасителем! Иван потоптался на месте – ему поручил Рощин статью для ротатора, и, подумав: «Успею»! – двинулся за Ниной. Дверь отворила молодая миловидная брюнетка. При виде стоящего позади Нины незнакомого, крупного мужчины, она вздрогнула и чуть отпрянула было в сторону, но тут же заулыбалась, обняла пришедшую, а потом, остановив пристальный взгляд на незнакомце, протянула ему руку. «Какие пронизывающие глаза! – отметил про себя Катков. – Вроде где-то ее видел». Приоткрыв кухонную дверь, выглянула Нинина мать, закивала головой и крикнула: – Ведите гостя в столовую! Поднявшись с глубокого кресла, их встретил высокий, седовласый отец, обнял дочь и протянул руку Каткову: – Александр Петрович! – Иван Михайлович Катков! Нина тут же рассказала, как он не побоялся ее отбить от немецких пьяных нахалов. Говорили по-французски. Гостья, открывшая им дверь, была парижанкой, звали ее Лили. Мужья их служили до войны в одном полку. Дружили семьями. Застольная беседа завелась, вопреки обычаю, не о приятных вещах, а с того, что все дружно бранили немцев, наглых «юберменшей», превратившихся в ведомое стадо бесстыжих громил, воров и беспардонных насильников. Досталось и маньяку Гитлеру-Шикльгруберу. По случаю прихода гостей на столе появилась бутылка арманьяка. Лили, как показалось Ивану, вела себя несколько развязно, а родители Нины относились к молодой гостье с подчеркнутым уважением. Она не производила впечатления богатой или знатной дамы. Не мог на них действовать и шарм этой красивой француженки, и даже пытливый ум, который она вскоре проявила, когда, подливая ему в рюмку, пила сама. «Тут что-то не то! – думал Катков. – Птичка непростая!» А Лили, пытливо глядя ему в глаза, задавала вопросы на одну тему, словно хотела в чем-то убедиться: как он оценивает захват гитлеровцами Польши, Чехословакии, Австрии, войну с Францией и ее оккупацию, странную политику России, ее несуразную войну с Финляндией? Что думают по поводу всего этого русские эмигранты? И каково его личное мнение? В отличие от Лили, Катков почти не пьянел и высказывался обдуманно, излагая точку зрения многих белоэмигрантов, занявших антифашистскую позицию. Потом пришел на память недавний рассказ его литературного учителя и одного из организаторов зарождающегося русского сопротивления Николая Рощина о том, что некая молодая жена французского капитана Меркури под кличкой «Кошечка», в содружестве не то с чешским, не то с польским разведчиком, видимо, по заданию Интеллидженс сервис, создает осведомительную сеть. «Уж не “Кошечка” ли сидит передо мной? Надо послушать, она хмелеет все больше. И как-то завлечь!» И он принялся рассуждать о том, что оставшийся в изоляции и не готовый к войне Советский Союз вынужден вести с Германией примиренческую политику. Об этом свидетельствует затянувшаяся, можно сказать, позорная и непопулярная война с маленькой Финляндией. Сталин вынужден давать Германии хлеб, а свою страну держать на полуголодном пайке. Однако можно не сомневаться, что война в самом недалеком будущем неизбежна. На Западе считают, что армия вермахта и войска Японии спустя шесть – восемь недель встретятся на Урале. И глубоко ошибаются! Россию еще никто силой не побеждал. Обмануть – другое дело! Как это сделал Ленин с Троцким. А Гитлер рассчитывает на свою «непобедимую» армию, танки, боевую технику, самолеты. Если русский народ увидит, что встает вопрос о существовании Родины, его никакие силы не одолеют. И тогда у Франции появится могучий помощник. И это уже не за горами. Поэтому, как французам, так и нам, белоэмигрантам, надо готовиться, а может быть, и начинать сопротивление! Вам – против поработителей любимой Франции и нам – против врагов нашей бывшей Родины и той же Франции, которая стала нам вторым Отечеством! У Лили загорелись глаза, она встала и подняла свою рюмку: – Я предлагаю выпить за настоящих людей, людей смелых, любящих свою Родину! За то, чтобы они победили! Я предлагаю выпить за союз, дружбу, единение французов, англичан, русских, поляков в борьбе против ненавистных бошей! За Сопротивление! – чокнулась со всеми и выпила до дна. За ней последовал поднявшийся Иван и семейство Полей. Лили захмелела, ушла ранее проскальзывающая настороженность, глаза стали добрее, улыбка мягче, весь облик женственней. Оглядев всех, она как-то задумчиво, немного нараспев, начала: – Друзья мои, мне хочется вам рассказать назидательную историю одной близкой женщины: после неудачных родов она решила совершить самоубийство. Однако, чем дольше над этим размышляла, все больше ей казалось логичным совершить «корыстное самоубийство». – Такие мы, француженки, – она, улыбнувшись, снова обвела всех испытывающим взглядом. Покуда муж – офицер – занимался своими военными обязанностями в Тулузе, она бесцельно бродила по городу. В каком-то бистро услыхала, будто при помощи английского консула можно получить визу в Англию. На другой день она – назовем ее «Кошечка» – отправилась в консульство и предложила его шефу – Никсону, кажется, услуги опытной сестры милосердия. Но консул посоветовал ей остаться во Франции – «где бы вы смогли стать гораздо полезней». Примечания 1 Мешок со свинцом, дробью (франц.). 2 Ледовый поход – поход Добровольческой армии под командованием генералов Корнилова Л. Г. и Алексеева М. В. из Ростова на Екатеринодар в феврале 1918 г. 3 Иногородний – так называли людей, живущих в казачьих областях, но не приписанных к Войску. 4 Вице-урядник – несколько отличников выпускного класса получали на погоны нашивки: они следили за порядком в сотне и в случае необходимости заменяли вахмистра, который командовал сотней или всем корпусом. 5 «Бенефис» – своего рода забастовка, организованная по распоряжению Круга и Атамана. В Донском кадетском корпусе избирался атаман, в других корпусах – генерал. 6 Кадастр – отдел по определению ценности земли. 7 Нансеновский паспорт – международный паспорт для эмигрантов. 8 Срезы – уезд, район. 9 Евгений Иванович Дивнич – арестован в 1945 году СМЕРШем. Отсидел несколько лет в лагерях и тюрьмах. Написал книгу, изданную в США: «НТС, нам пора объясниться!». Умер в г. Иванове. 10 Оперпут Эдуард Оттович (он же Стауниц) – чекист. Бежал из СССР, установил связь с разведывательными органами иностранных государств, чтобы разоблачить ГПУ и заручиться их поддержкой. 11 «Трест» – раскрытая в 1922 году монархическая организация МОЦР, использованная ГПУ в своих целях. Пресс-атташе эстонской дипломатической миссии в Москве был советским агентом, использовался для связи с Якушевым, Заянчковским, Потаповым (чл. МОЦР), в его сети попал и Шульгин, перешедший границу под именем Шварца. 12 «Евразийцы» – Георгий Фроловский, Петр Савицкий, Николай Трубецкой, Петр Свечинский. Мечтали открыть новые пути для послереволюционной России, доказывая, что Россия – не Европа, а широкое поле народов – славянских, азиатских, угро-финских, которое противостоит Европе и Азии и одновременно связывает их. Белая эмиграция погрязла в косности, а большевики – зло, которое приведет к власти национальные слои российского общества. 13 Морис Онель – депутат-коммунист, перед смертью, облегчая душу, рассказал французскому историку Жану Элленстайну, что его брат, участвовавший в похищении Кутепова, был тем самым «полицейским», который заколол генерала ножом. 14 «Москва» – гостиница на Теразии (центр Белграда). 15 Дупла – двойная порция (около 150 г). 16 Шливовица – сливовая водка, комовица – виноградная водка. 17 Вересия – кредит, в долг (серб.). 18 Губарев уже в то время был связан с абвером; впоследствии он стал одним из подручных знаменитого Скорцени. 19 Завербованный ГПУ генерал Скоблин сеял рознь, создавая оппозицию Миллеру и одновременно донося ему о ней. В результате генерал Туркул создал РНСУВ (Русский национальный союз участников войны). Солоневич собирал штабс-капитанов и т. д. 20 Замечательной криминальной полиции (франц.). 21 Тысяча вопросов (франц.). 22 Александр Иванович Ксюнин – председатель Союза журналистов и писателей в Белграде. 23 Сергей Семенович Маслов – экономист, руководитель партии «Крестьянская Россия», издатель в Праге. 24 Сербские документы дал ему Локкарт. Выехал Керенский через Архангельск. 25 Подмастерье (серб. – хорв.). 26 Кикер («зыркун» – нем.) – кличка Вильгельма Канариса в кадетском корпусе. 27 Основан в 1868 г. Михаилом Никифоровичем Катковым. 28 Оставьте его, господа, в покое! Он должен ехать со мной! Вам понятно? (нем.) 29 Все в порядке! (нем.) 30 В чем дело? Оставьте в покое мою жену! (нем.). 31 Я не советую это делать (нем.). 32 Я благодарю вас от всего сердца (франц.). 1, 2, 3, 4, 5 |
|||||||||