Глава сорок шестая

На следующей неделе пришла еще одна телеграмма, в деревню у подножия Холма – внук Галеба был убит. Я стояла рядом с Галебом, а он рассказывал мне, как Дэйви любил приходить к нему на Взгорье.

– Он всегда хотел пасти овец, моя леди, ему больше ничего не было нужно. Но началась война, и он вынужден был уйти.

– Это был его долг, мистер Бревер.

– Да. И его убили, убили, – Галеб обернулся и взглянул на мою пополневшую фигуру. – Я надеюсь, что у вас будет девочка, и она тоже нарожает, только девочек.

– Говорят, война скоро закончится, – испуганно сказала я.

– Начнется другая, моя леди, так бывает всегда. Мужчины не такие, как мои овцы – они не могут жить в мире, – он пожал мне руку на прощание. – Спасибо, что вы зашли к его матери, моей Бекки. Ей было так утешительно видеть ваше ласковое лицо. Но меня ничто не утешит. Дэйви погиб, и все слезы мира не вернут его.

Этим вечером, когда ко мне зашел мистер Селби, я вздрогнула, мои глаза устремились на его руку, но телеграммы там не было. Все-таки последнее письмо Лео было написано чернилами, значит, он пока в безопасности. И Фрэнк тоже был в безопасности, ведь он все еще в Англии, в отпуске.

Я все больше и больше времени проводила в кабинете имения – приказы о вспашке, скидки арендной платы, распоряжения сельскохозяйственного комитета. Мне казалось, что я знаю наизусть каждое слово акта о производстве зерна. Мне предстояло бороться за его претворение в жизнь, пока мистер Селби проводил дни напролет на собраниях исполнительного комитета. Нужно было беспокоиться и о новом призыве в армию. Стране была нужна наша пшеница, но ей были нужны и наши мужчины. Однако нам в Истоне это далось легче, чем в других графствах – большинство наших молодых мужчин, уже ушло на войну, поэтому нам было почти нечего терять. На полях работали женщины, даже бабушки выходили на поля бок о бок с молодыми женщинами – солдатами армии земледельцев. Паровые плуги работали от зари до зари, но не справлялись с дополнительными полями, выделенными под вспашку, кроме того, управление плугами требовало квалифицированных работников. Даже в армии это признавали, поэтому обещали отправить солдат-пахарей в специальный отпуск, но они еще не приехали. Было и множество других работ, необходимых в это время года.

На фермах все чаще использовались немецкие пленные. Кое-кому это не нравилось, но когда я обратилась с этим к мистеру Арнотту, он проворчал, что так отстал с унавоживанием полей, что возьмет хоть Сатану, если тот согласится.

– По крайней мере, он умеет работать вилами, старина Ник[2].

И мы согласились взять немецких пленных. Поначалу это казалось непривычным, но мистер Селби сказал:

– Вкус зерна будет точно таким же. – В последние недели он выглядел усталым и измотанным, но все-таки беспокоился обо мне. – Вам нужно беречь себя, леди Ворминстер, в вашем положении.

– Со мной все в порядке, мистер Селби, – уверила я его. – Мне осталось еще больше двух месяцев.

Однако он настоял, чтобы в кабинет принесли скамеечку под ноги, поэтому благодаря ему, я сидела за столом, поставив на нее ноги, и они не так уставали. В полдень он выпроваживал меня из кабинета:

– Вы выглядите утомленной, леди Ворминстер, вам пора отдохнуть.

Однажды, прикорнув на диване в своей гостиной, я услышала голос:

– Не будите ее, мистер Тимс, я подожду, – я открыла глаза и увидела глядящего на меня Фрэнка. – Привет, Эми.

На мгновение мне показалось, что я все еще сплю, затем я сделала над собой усилие, чтобы занять сидячее положение.

– Фрэнк, ты уже вернулся?

– На пару дней. Хотел приехать завтра, но... – его рот вздрогнул в подобии улыбки, – не удержался и приехал сейчас. – Фрэнк опустился на диван рядом со мной. – Я был в городе, и вдруг... мне очень захотелось увидеть вас с Флорой... провести с вами несколько спокойных часов. Надеюсь, я не стесню тебя, Эми.

– Конечно, нет. Сейчас я позвоню, чтобы ее привели, – я потянулась к звонку, но Фрэнк остановил мою руку.

– Подожди, – его пальцы стиснули мою руку. – Сначала ты, Эми, сначала ты.

Вдруг я заметила слезы у него на глазах.

– Фрэнк, что-нибудь не так? – Фрэнк покачал головой, словно в потрясении, и я потянулась, чтобы погладить его по щеке. – Что случилось, Фрэнк? Скажи мне, что случилось.

Он посмотрел на меня взглядом отчаявшегося, жалующегося ребенка.

– Маман умерла... Дядя Жан-Поль... – Фрэнк запнулся и безнадежно махнул рукой, – и Аннабел... Аннабел ненавидит меня, значит, у меня есть только ты. Эми, пожалуйста... – его голубые глаза были беззащитными, умоляющими, словно у расстроенной Флоры.

Я ласково погладила его по щеке.

– Все хорошо. Я присмотрю за тобой...

– Эми, скажи мне, пожалуйста, ты любишь меня?

– Да, я люблю тебя, – сказала я ему.

Фрэнк взглянул на меня, его глаза изучали мое лицо, проверяя, правду ли я говорю. Я не отвела глаз, потому что знала, что люблю его. Он глубоко, с облегчением, вздохнул и прошептал:

– Я так боюсь, Эми, так боюсь, – вся его прежняя самоуверенность исчезла. – Я не хочу умирать.

Я обняла Фрэнка и прижала его голову к своему сердцу. Уткнувшись лицом в мою грудь, он начал всхлипывать – все его тело содрогалось от рыданий. Гладя Фрэнка по мягким золотым волосам, я целовала его в запавшую щеку, бормотала, шептала, рассказывала о своей любви. Наконец; его плечи перестали вздрагивать, он успокоился у меня в руках.

Фрэнк улегся головой на мои колени, а я продолжала обнимать его, так долго, что мне стало казаться, что он заснул. Я не осмеливалась разогнуть заболевшую спину, боясь потревожить его. Наконец он медленно поднялся с моих колен. Его глаза были красными и опухшими от слез.

– Эми, мне можно не притворяться перед тобой, правда? С тобой можно говорить откровенно. Там, на войне, мне иногда хочется сорваться и закричать, подобно испуганному ребенку, но вокруг другие парни, и я не могу подвести их. И, кроме того, я все-таки офицер, ответственный человек. Они, бедняги, ждут от меня примера, там я не могу сорваться. Но с тобой мне можно не притворяться. – Фрэнк поднял руку и нежно погладил меня по щеке. – Спасибо за это, Эми. Затем он попытался улыбнуться:

– Я не хочу, чтобы дочь видела меня таким. Я пойду, умоюсь холодной водой, как это делаете вы, девочки, когда парни обходятся с вами дурно.

Вернувшись, Фрэнк выглядел почти как прежде. Садясь на диван, он легонько погладил меня по голове:

– Ты удивительно милая и добрая, Эми, и я люблю тебя. Так, где же Флора?

Едва войдя в комнату, Флора подбежала к нему:

– Дядя Фрэнк, дядя Фрэнк! – она взобралась ему на руки, запрыгала на его коленях, стала рассказывать о кошке Таби и своем пони Овсянке.

Наступило время чая. Когда Дора увела обратно в детскую, бурно протестующую Флору, Фрэнк поднялся на свои длинные ноги и сказал:

– Извини меня за отвратительное поведение, которое я выказал перед тобой, но, по правде говоря, меня очень не тянет возвращаться на войну, – он пожал плечами. – Хотя, говорят, чему бывать, того не миновать. Не смотри так озабоченно, милочка, я уже пришел в себя. Можно мне остаться на ужин?

– Конечно.

Фрэнк поднес руку ко рту, прикрывая зевок.

– У меня было суетливое времечко в Лондоне. Тебя не смутит, если я немного вздремну перед ужином?

– Конечно, нет. Хочешь лечь внизу, в одной из спален?

– Нет, Эми, мне гораздо лучше поспать здесь, рядом с тобой, – он блеснул своей обычной усмешкой. – Сейчас это все, что я могу себе позволить. Оставь лампу, она мне не помешает. Займись своим шитьем или чем-нибудь еще, что ты привыкла делать в это время.

Пока Фрэнк снимал ботинки, я взбила для него подушки на диване, а затем села шить в кресло напротив. Фрэнк спал недолго. Прошло около получаса, когда, взглянув поверх иглы, я увидела, что он проснулся и наблюдает за мной.

– Что еще может требоваться мужчине, который, просыпаясь, видит красивую женщину, шьющую при свете лампы? – сонно улыбнулся мне Фрэнк. Поднявшись, он потянулся и сказал: – Знаешь, когда бы я ни просыпался в детской после дневного сна, то всегда видел одну и ту же картину – Мари сидела рядом у лампы, и ее волосы отливали соломенным оттенком. Она была родом из Эльзаса и носила национальный костюм – алое фланелевое платье, туго зашнурованный черный атласный корсаж. Что бы меня не расстроило, я подбегал к ней, и она сажала меня на колени. А затем она утешала меня, точно так же, как ты сегодня. – Фрэнк нагнулся, чтобы надеть ботинки. – Давай заглянем ненадолго в детскую?

Когда мы ужинали в утренней комнате, Фрэнк рассказал мне немного о своем детстве.

– Когда я был маленьким, маман каждую осень брала меня с собой в Париж. Она снимала одни и те же апартаменты, у дальних родственников, которые в эту пору жили в сельской местности. Там был балкон с цветочными ящиками, выходящий на улицу. Маман всегда требовала установить вдоль железной балюстрады цыплячью сетку, чтобы я не свалился оттуда. Бедная маман, она всегда боялась, как бы со мной не случилось какого несчастья! Апартаменты были на шестом этаже, туда вела широкая лестница, покрытая красно-зеленой ковровой дорожкой, и работал лифт. Зимой из окошечек в деревянных панелях шел теплый воздух – это меня восхищало. Я думал, что здесь кроется волшебство, но как-то консьержка показала мне кочегарку в подвале и еще одна иллюзия рассеялась! Конечно, она хотела, как лучше, но я предпочел бы верить в волшебство.

Лицо Фрэнка смягчилось, пока он рассказывал об этом:

– Там в детской была особая лампа, с колпаком из красного стекла, откуда выходил жар. Ее теплый свет был таким приветливым. Перед сном я садился рядом с Мари и дожидался маман. Она всегда приходила взглянуть на меня перед выездом на ужин или в оперу. Она приходила в вечерней одежде, ее драгоценности сверкали, и я думал, что она – прекраснейшая женщина в мире. – Фрэнк на мгновение замолчал и тихо добавил: – Как же все это было давно.

Он собрался уезжать вскоре после ужина.

– Ты устала, моя милочка, тебе нужно отдохнуть. Я телеграфировал Этти из Лондона и заказал постель на ночь. Если можно, я одолжу у вас пролетку. Я верну ее завтра утром, когда приеду сюда, – я протянула ему руку, и он вежливо пожал ее. – Спасибо за сегодняшний день... и за то, что ты есть, Эми.

На следующий день я встала очень рано и час до завтрака поработала в кабинете имения. Поев, я вернулась туда опять, но ненадолго, потому что пришла Берта и сказала, что прибыл Фрэнк. Он приехал рано, как и обещал.

Мы втроем пошли на прогулку, сопровождаемые Неллой. Проходя по дубовому лесу, Флора нашла цветущий кустик фиалок. Присев, она аккуратно собрала маленький букетик и отдала Фрэнку.

– Это тебе, дядя Фрэнк.

– Спасибо, милая Флора. Боже, какой чудесный запах! – Флора зарделась от удовольствия, а Фрэнк тщательно вставил букетик в петлицу мундира.

Мы пообедали вместе, а затем пошли с детьми в мою гостиную. Там Фрэнк сидел и смотрел, как они играют в Ноев ковчег. Когда Роза с Флорой ушли, я позвонила, чтобы подали чай, зная, что Фрэнк сегодня рано уезжает в Лондон, а затем во Францию.

За чаем с поджаристыми гренками мы говорили о Франции. Перейдя на язык своего детства, Фрэнк рассказывал, как няни несут службу в Булонском лесу – каждая в национальной одежде своей провинции. Он рассказал мне, что Мари, идя туда, всегда надевает на свои светлые волосы жесткий бант черного шелка, на красную юбку – черный шелковый передник, а на ее туфлях поблескивают серебряные пряжки.

– Мари сказала мне, что с особой гордостью носит этот костюм, потому что это показывает немцам, что им никогда не сломить Эльзаса, как бы не старались. Интересно бы узнать – ее сыновья сейчас сражаются против нас или им удалось сбежать и присоединиться к французской армии? Бедняги – если их возьмут в плен на нашей стороне, то расстреляют как дезертиров – мужчин из завоеванной провинции, которые осмеливаются сражаться за Францию.

Я содрогнулась, а Фрэнк вновь повернул разговор к своему прошлому. Он так живописно рассказывал, что я словно побывала там вместе с ним. Рассказывая, он наблюдал за моим лицом, и если видел, что я не понимаю какое-то слово, повторял его по-английски, а затем снова переходил на родной язык.

– Ты не обижаешься, Эми? Мне нравится разговаривать с тобой по-французски, – улыбался он. – Кроме того, я научу тебя правильно произносить слово «ты».

– К чаю меня одевали в праздничную одежду и вели вниз к маман, а она кормила меня тонкими ломтиками гренок с джемом, – рассказывал Фрэнк. – Если я ронял одну из них на свою чистую матроску, она только смеялась. А по воскресеньям, когда приходили ее тетки, подавали пирожные – шоколадные эклеры, набитые кремом, молочные трубочки, кремовые пышки, сладкие палочки, которые таяли во рту. Мне разрешали взять только два, и я долго глядел на них, выбирая, а маман терпеливо ждала, пока я выберу, – он засмеялся. – Ах, какие были деньки – к моим услугам были две красивые женщины, чего же еще хотеть любому мужчине? – он искоса глянул на меня и улыбнулся. – Я избалован, Эми, безнадежно избалован.

После чая Фрэнк снова заговорил по-английски, а вскоре, ему пришло время уезжать. Когда я тяжело поднялась со стула, он сказал:

– Не спускайся вниз, давай попрощаемся здесь. Я протянула Фрэнку руку, но он покачал головой:

– Нет, Эми, не так. Иди сюда, – Фрэнк бережно обнял меня, и я почувствовала его губы на своей щеке, затем он чуть отстранился. Однако он все еще держал меня, ожидая и надеясь, но не прося. Я знала, что он не попросит, поэтому первая потянулась губами к его рту. Мы поцеловались нежным поцелуем разлуки. Наконец Фрэнк отпустил меня и повернулся, чтобы уйти, но у двери оглянулся и ненадолго остановился, глядя на меня. Взявшись за дверную ручку, он сказал, так тихо, что я едва расслышала слова:

– До свидания, Эми – моя золотая девочка, та, что могла бы быть моей, – затем он открыл дверь и вышел.

Глава сорок седьмая

Я сидела в тишине своей гостиной. Темнело, но я не включала свет. Я снова вспоминала женщину, о которой рассказывала мне медсестра – она любила двоих мужчин, но ей было легче, потому что тогда не было войны.

Наконец во мне зашевелился ребенок, энергично толкаясь, напоминая о своем присутствии. Мой ребенок – ребенок Лео. Я встала на дрожащие ноги и пошла в детскую. Роза вышла мне навстречу на своих пухлых, крепеньких ножках, и я привлекла её к себе, ища утешения. Затем подошла и Флора, требуя внимания, и так прошел вечер.

Прибыло письмо от Лео – оно все еще было написано чернилами, и я почувствовала, что ослаб один из обручей сковывавшей меня тревоги. Позже пришла почтовая карточка на имя Флоры: «Вернулся в резерв, в довольно-таки милую деревню, правда, в это время года здесь чертовски холодно». Второй обруч тоже немного ослаб. Фрэнк, видимо, вспомнил, что обращается к пятилетнему ребенку, и вычеркнул слово «чертовски», но очень тонкой линией, и я легко прочитала его. Затем он добавил: «Передай маме, что я очень признателен ей за гостеприимство. С любовью, дядя Фрэнк». Однако, «дядя» было написано мелко и без нажима. Мне хотелось написать ответ, но я сознавала, что не должна этого делать. Я поцеловала Фрэнка на прощание, этого должно быть достаточно.

Еще одна телеграмма пришла в село – кузен Джима Лен был ранен. Его привезли в Бристоль, и мать поехала навестить его. Назад она вернулась ободренной:

– Могло бы быть и хуже, моя леди. У него ранена только рука – вся перевязана, и он говорит, что очень больно, но так рад вернуться домой, что не придает этому значения.

Все вокруг говорили друг другу: «Вы слышали хорошие новости о Лене Арнольде?» Я подумала, как бы все были потрясены, если бы это случилось два года назад – но теперь мы были просто счастливы, что он жив и не искалечен.

Восемь солдат-пахарей, приехавших вскоре, тоже были очень жизнерадостными: «Лучше, чем во Франции, а, ребята?» Однако мистер Арнотт был не так доволен, потому что они уже пропустили лучшую часть пахотного сезона. Он горько жаловался как на их позднее прибытие, так и на неопытность.

– Разве это пахари? – говорил он. – Один из них цирюльник, а другой лотошник – продавал карандаши и ручки, как он мне сказал.

– В таком случае, может быть, и неплохо, что они не прибыли раньше?

Мистер Арнотт уставился на меня, а затем хмыкнул:

– Да, пожалуй, – он покачал головой. – Не знаю, как бы мы справлялись, если бы у нас не было паровых плугов. Дочка Батти Вильямса работает как собака, так-то.

Я взглянула на Неллу, сидевшую рядом со мной.

– Вы хотели сказать, что работает очень хорошо, мистер Арнотт?

– Нет управы на вас, женщин, – проворчал он. – Теперь вы потребуете права голоса.

– Только не я, мне еще не скоро будет тридцать, – отмахнулась я.

Мистер Арнотт на мгновение удивился.

– А я было подумал, что захотите. Я и забыл, что вы еще совсем девчонка, – наверное, я выглядела оскорбленной, потому что он добавил: – Я не имел в виду, что ваше лицо выглядит старым, моя леди, просто у вас старая голова на плечах. Должен признать, когда его светлость сказал, что оставляет вас вместо себя, я подумал, что он немного того, но вы неплохо ведете дела, это все признают.

Я расцвела от гордости, но только на мгновение, потому что он сказал:

– А теперь, моя леди, вам нужно переселить тех двоих солдат. Вы поселили их у жены Джека Невитта, а это не годится.

– Но миссис Невитт сказала, что будет рада компании.

– Это точно, моя леди, – уставился он на меня. – Невитт хороший молочник, но сделал глупость, женившись на этой женщине. Мне не хотелось бы, чтобы он, вернувшись, нашел в гнезде кукушонка, а так и случится, если вы срочно не переселите этих парней.

– Но...

– Элси, выйдя замуж, родила семь месяцев спустя, и никто не уверен, что это ребенок Джека – даже сам Джек. Поэтому уберите их оттуда, моя леди, пока греха не вышло.

Я сразу же пошла и сказала миссис Невитт, что солдат нужно переселить в хибарку садовника в Истоне. Ее улыбчивое лицо потускнело:

– Так скучно по вечерам, пока Джек в армии – а их двое, и они такие веселые, – ее голос стал льстивым. – Почему бы им не остаться здесь и дальше? Некоторые женщины рады, что сейчас мужья оставили их одних, ну... вы понимаете, о чем я говорю, моя леди, – она подмигнула мне. – В конце концов, молодой его светлость заезжает сюда почаще, чем старый, – взглянув на мое лицо, она быстро добавила: – Это же естественно, моя леди. У женщин, как и мужчин, есть свои потребности...

Я резко оборвала ее слова:

– Немедленно переселите их в хибарку садовника. И если хоть один из них переступит ваш порог, вы сами окажетесь за дверьми этого коттеджа, с вещами и багажом.

Ее лицо помрачнело.

– Как прикажете, – обиженно проворчала она, с ехидным смешком присев в реверансе, – моя леди...

Мое сердце стучало, как молот, когда я возвращалась к машине – как она посмела? Как она посмела? Я, дрожа, сжалась на сиденье. Неужели другие женщины Истона думают то же самое, только не смеют сказать? Все-таки я тоже вышла замуж на девять месяцев позже, чем полагалось, и не за отца моего ребенка. Но теперь я носила ребенка Лео и чувствовала, как он двигается внутри, помогая мне успокоить дрожащие ноги. Наконец я оказалась в состоянии вылезти из машины и найти кого-то из мужчин на току, чтобы опереться на его руку.

Клара поворчала немного о том, что в хибарке будет теснота, если туда втиснуть еще две кровати.

– Однако вы правильно перевели их туда, моя леди, – признала она. – Едва я услышала, что их поселили к ней, то сразу подумала, что выйдут неприятности, – она нагнулась к моему уху и прошептала: – Она была такой еще в школе – заходила за сараи и за фартинг позволяла парням заглядывать к себе под юбку. – Клара понизила голос: – А став постарше, она уже не спрашивала с них и фартинга!