Серебряные фонтаны. Книга 2

Это был человек с ножом, режущий свиней, а кровь была кровью моей Димпси – кровь Димпси вытекала в котел, который я держала у ее горла, прямо перед ее отчаянным взглядом. Димпси, моя Димпси – мучения предательства переполняли меня, пока я сломя голову бежала от барака в темноту.

Я не останавливалась, пока не споткнулась о веревку, тянущуюся от сырой, жесткой парусиновой стенки, и не упала на колени в холодную грязь. Под завывание ледяного ветра я выпуталась из веревки и зарыдала от боли и страха – я вновь была ребенком, предавшим свою любимую свинку, и яд предательства хлынул из глубины, чтобы погубить меня.

Вслепую протянув руку, я нащупала стенку палатки, жесткую и шершавую. Я отдернула руку и увидела золотой блеск, мелькнувший в дыре порванной перчатки. Кольцо. Мое венчальное кольцо – волшебное кольцо красавицы, потому что я вышла замуж за Зверя. В отчаянии, я ухватилась за сказку, призывая ее помочь, как она часто помогала мне прежде, и помощь пришла. Поборов панику, я сосредоточилась на кольце, кольце Лео. Я должна найти его, найти Лео. А когда я найду его, то полюблю и этим спасу его жизнь. Мне осталось только найти его.

Я ухватилась за веревку и встала, шатаясь под дождем и ветром. Затем я нагнулась, чтобы подобрать корзину, и стала пробираться по скользкой грязи к дощатому помосту. Добравшись до него, я узнаю, что делать дальше. Я содрогнулась, идя назад мимо небольшого барака, но моя паника прошла, потому что я сказала себе, что в этом месте пользуются ножом не для убийства, а для лечения. Сознание этого укрепило мои шаги, и наконец, я вернулась к ярко освещенной площадке, которая больше не казалась мне залитой адским огнем – это был свет, ведущий раненых к отдыху и убежищу. Я поискала глазами какое-нибудь указание и увидела небольшую вывеску на двери ближайшего барака: «Комнаты медсестер». Я подошла к двери этого барака и постучала в нее.

Две сиделки, оказавшиеся внутри, помогли мне. Одна дала мне горячей воды, отмыть грязь с рук, ног и лица, и выжала мое пальто, пока я приводила в порядок волосы. Тем временем другая сиделка ушла, чтобы узнать, где лежит Лео. Вернувшись, она сказала, что поговорила с дежурной медсестрой, и та разрешила мне зайти в палату сейчас. Я пошла за ней, ее карманный фонарик создавал под моими ногами колеблющееся пятно света.

Мы остановились перед большой, как шатер, палаткой. Там меня встретила медсестра и пригласила в маленькую, отгороженную брезентом комнатку.

– Значит, вы – жена капрала Ворминстера?

Ее глаза были такими добрыми, что я кивнула и сказала:

– Я приехала, чтобы сказать ему, что я люблю его. Медсестра озабоченно нахмурилась.

– Дорогая моя, боюсь, что вы не сможете это сделать. Страх сдавил мне горло, и я с трудом прошептала:

– Он уже умер?

– Нет-нет, – она ободряюще похлопала меня по руке. – Он чувствует себя неплохо. Капитан Адамс доволен улучшением его состояния. – Я облегченно вздохнула, а она добавила: – Но, боюсь, вы не сможете поговорить с ним, потому что он полностью оглох – его барабанные перепонки повредило взрывом. Однако слух вернется к нему в дальнейшем, если проследить, чтобы в уши не попала серьезная инфекция. Но идемте со мной, и вы, наконец, увидите его.

Взяв фонарик, она повела меня в длинную, тесную парусиновую палату. По обе стороны центрального прохода тянулся ряд кроватей. В тусклом, красноватом освещении ночников я могла видеть лежащих на них людей. За столиком в конце прохода сидела нянечка и что-то шила, ее белая шапочка отливала розовым. Я шла за медсестрой вдоль бесконечного ряда кроватей, пока мы не подошли к этой нянечке, и я не спросила ее о Лео.

– Сейчас он спит, – ласково сказала она, – но вы можете посидеть у его кровати, пока он не проснется. Вот он.

Медсестра прикрыла рукой фонарик и включила его. Затем она подняла фонарик повыше, чтобы я могла разглядеть Лео. Он лежал передо мной, горбатый, с искривленной шеей, его перекошенное лицо распухло от огромного сине-багрового кровоподтека, и я увидела, что он был безобразнее и карикатурнее, чем когда-либо. Я стояла, смотрела на него и чувствовала, как меня заливает волна жалости и сострадания – но не любви.

Глава тридцать третья

– Видите, он пока спит, – вполголоса сказала медсестра, и я почувствовала, что она тянет меня за плечо. Я покорно села на стул у кровати – больше нечего было делать. Выключив фонарик, она ушла, а я осталась сидеть в темноте.

Я слышала неровный, отрывистый храп других мужчин, скрип зубов с соседней кровати и ровное, монотонное хлопание брезентовых стенок палатки на ветру. Постепенно мои глаза привыкли к тускло-красному ночному освещению, и холмик на кровати принял знакомые очертания горбатой фигуры Лео. Я содрогнулась от холода безнадежности. Я поставила все на последний отчаянный бросок и проиграла – я все еще любила Фрэнка. Наклонившись к сонному телу своего мужа, я прошептала: «Мне очень жаль, Лео – ужасно жаль». Но он не мог слышать меня, он спал.

Все, что я могла делать – безнадежно сидеть здесь. Затем за моим плечом появился свет, это вернулась медсестра.

– Сиделка приготовила нам чай, – шепнула она. – Идемте со мной на кухню.

Я последовала за ней между рядами кроватей и вышла в отгороженную брезентом кухню, где на примусе шипел чайник. Когда чай заварился, сиделка налила три чашки, взяла свою, и ушла за дежурный столик в палате. Медсестра села напротив меня.

– Не переживайте, дорогая моя, – сказала она ласково. – Когда он проснется, вы найдете гораздо больше возможностей выразить ему свою любовь, чем на словах.

Подняв на нее взгляд, я уныло сказала:

– Но я не люблю его, – слова сами полились из моего рта. – Я все еще люблю Фрэнка – я ничего не могу поделать с этим. Лео – такой хороший муж, он женился на мне, чтобы дать моей малышке имя, и он любит ее, мою Флору, хотя она не его дочь. А теперь у нас есть Роза, когда она рождалась, я очень боялась, но Лео пришел ко мне и поддержал меня – он всегда был так добр со мной. А теперь он любит меня, а я не могу ответить ему взаимностью.

Я глубоко, со всхлипом вздохнула и продолжила объяснения.

– Я получила письмо, в котором доктор сообщил, что Лео ранен, тяжело ранен, и подумала, что если не приеду и не скажу ему, что люблю его, то он умрет, как Зверь из сказки. Там Зверь умирал, когда Красавица вернулась. Поэтому я приехала, оставила своих малышек и приехала. Но на корабле я увидела белокурого офицера, он был похож на Фрэнка. Сначала я подумала, что это Фрэнк, но обозналась. Одного взгляда на него мне хватило, чтобы понять, что все бесполезно. Я все еще люблю Фрэнка, а не Лео, – она так доброжелательно смотрела на меня, что я высказала свою последнюю отчаянную глупость: – Но я подумала, что, может быть, заставлю себя полюбить Лео, представила, что все произойдет, как в сказке – когда я увижу его, то полюблю, как Красавица. Но так не случилось. И теперь я не знаю, что делать.

Наступила полная тишина, если не считать хлопания брезентовых стенок на ветру. Затем медсестра заговорила:

– Много лет назад, когда я только училась на медсестру, мне случилось ухаживать за пожилой леди. Она была очень старой и много спала, а я читала, сидя, у ее постели. Как-то вечером она взяла у меня книгу и взглянула на нее – это был роман о любви. Перелистав книгу, она вернула ее мне, улыбнулась и сказала: «Знаете, на свете так много дурацких домыслов о любви».

Медсестра потянулась ко мне и дотронулась до моей руки.

– Пейте чай, миссис Ворминстер, остынет. – Я послушно поднесла чашку к губам, а она тихо продолжала: – И тогда я спросила свою пациентку, почему она сказала это. Было очевидно, что она хотела что-то рассказать мне, и мне стало любопытно. И она рассказала мне целую историю. Когда она была девушкой, то влюбилась в молодого человека – его звали Джоном, – и он тоже влюбился в нее. Рассказывая это, она оживилась, ее лицо осветилось, и я увидела, что в молодости она была очень красивой. Но они оба были очень упрямы, сказала она, каждый гнул в свою сторону и не хотел уступить другому. Поэтому они поссорились, и Джон вгорячах, уехал в Индию, а она в отместку вышла замуж за его брата, Эдвина. Она не любила Эдвина, но хотела доказать Джону, что он ей безразличен. Но, конечно, это было не так. Она сказала мне: «Когда я вышла из церкви с Эдвином, то поняла, что натворила, но было уже поздно. Я была молодой и эгоистичной, и я сделала Эдвина несчастным. Он не заслуживал этого – он был хорошим человеком и любил меня, но я не любила его и сказала ему об этом. Я наказала его за свою вздорность. Затем родился наш первый ребенок, мальчик, и я посмотрела на лицо Эдвина, когда он держал на руках своего сына – нашего сына – и стала взрослее. Эдвин был хорошим человеком – добрым, терпеливым, а теперь он стал отцом моего ребенка – и я решила заставить себя полюбить его, но не смогла».

Мои руки дрожали так, что я была вынуждена поставить чашку. Медсестра не смотрела на меня, продолжая рассказывать:

– «Я чувствовала себя такой виноватой, – сказала мне эта леди, – потому что знала, что все вышло так только из-за меня, поэтому снова и снова пыталась полюбить его. Потом стало еще хуже, потому что вернулся Джон, а я знала, что по-прежнему люблю его, и буду любить всегда, и он тоже все еще любил меня. И я решила, что бесполезно пытаться полюбить Эдвина, я могу только приложить все усилия, чтобы быть ему хорошей женой».

Слезы потекли по моим щекам, а медсестра ласково сказала:

– Я еще не закончила историю. Старая леди сказала мне: «У нас были еще дети – двое сыновей, а за ними родилась моя дорогая дочка. Каждое лето их дядя Джон гостил у нас, и каждое лето я надеялась, что, может быть, на этот раз мое сердце не будет выскакивать из груди, когда он заходит в двери, но ничего не менялось. И как-то летом, когда они вдвоем стояли у окна и разговаривали, я смотрела на Джона, такого высокого, сильного, великолепного, и сознавала, что все еще безумно люблю его. Но затем я взглянула на своего мужа, пониже ростом, потолще, начинающего лысеть, и поняла, что люблю и его тоже. Не такой любовью, как Джона, но, тем не менее, это была любовь». Она улыбнулась мне такой чудесной улыбкой и сказала: «Говорят, что невозможно любить двух мужчин сразу, но это не так. Говорят, будто между мужчиной и женщиной бывает только один вид любви, романтической, страстной, но это неверно. Бывает и другая любовь, спокойная, вырастающая из уважения и привязанности, но такую любовь нельзя торопить, она придет, когда созреет, не раньше». Вы допили чай, миссис Ворминстер? Может быть, вы вернетесь и посидите у кровати мужа? Я уверена, что ваше присутствие обрадует его, когда он проснется.

Я вытерла глаза и тихо сказала:

– Да, сестра, я пойду туда. Спасибо, спасибо, что вы рассказали мне эту историю.

Она подошла к буфету и достала оттуда маленькую лампу.

– Вот, возьмите ее с собой. В том дальнем углу темновато. Поставьте ее на тумбочку, чтобы ваш муж мог хорошо разглядеть вас, когда проснется, – медсестра улыбнулась. – Вы же не хотите, чтобы он подумал, что видит вас во сне?

Она зажгла лампу, а я взяла ее в палату, где лежал Лео, и села у его кровати. Должно быть, у Лео была перебита кость левой руки – рука была в шинах и привязана к деревянной раме над кроватью, удерживаемая в вытянутом положении. Проходя по палате, я заметила еще одного мужчину, чьи конечности были привязаны так же, но Лео, наверное, было еще хуже, потому что горб мешал ему лежать на спине. Ему, наверное, было неудобно лежать так, когда он не спал. И его лицо – при свете лампы я лучше разглядела, каким огромным был кровоподтек с левой стороны, где разорвался снаряд. Я содрогнулась. Чуть-чуть бы ближе и... я отбросила эту мысль прочь. Этого не случилось, Лео был живой, здесь, передо мной. А сестра сказала, что капитан Адамс доволен улучшением его состояния, значит, он еще поправится и вернется в свой розовый парк.

Выпив чаю, я немного согрелась. С Лео могло бы случиться и гораздо худшее, но я все равно была уверена, что ему сейчас очень больно – его рот был перекошен еще больше, чем обычно, потому что губы распухли от синяка, а в одном из уголков рта была трещина, покрытая коркой засохшей, почерневшей крови. Ох, мой бедный Лео, что с тобой сделали!

Чувство вины вернулось ко мне – а что с ним сделала я? Я вела себя не так, как пожилая леди – она старалась полюбить своего мужа, а я не старалась. Наоборот, все лето, пока Лео, не ушел в армию, я старалась не любить его – наконец я призналась себе в этом. Я не хотела любить его, потому что думала, что женщина может любить только одного мужчину, я не хотела расставаться с любовью к Фрэнку. Я поспешно защитилась воспоминаниями о том, что Лео все понимал. Да, он понимал, но ему мало было понимания, ему была нужна любовь, моя любовь. Теперь наконец, я попыталась полюбить Лео, но было слишком поздно. Я не смогла полюбить его.

Мои глаза снова налились слезами. Что мне нужно делать, когда Лео проснется? Если он станет поворачиваться, ему будет нелегко. Ему и так неудобно лежать, с рукой, подвязанной к раме. Не открывая глаз, он потянул руку от рамы, и я тихонько сказала:

– Нет, Лео, не надо этого делать.

Но, конечно, Лео был глухим, поэтому я прикоснулась к его щеке, чтобы окончательно разбудить и привлечь его внимание. Его веки приоткрылись, воспаленные серые глаза остановились на моем лице. Лео перестал тянуть раму и замер, разглядывая меня.

– Эми, Эми...

Голос Лео был всего лишь хриплым стоном, но показался громким в тишине спящей палаты, поэтому я прижала палец к его распухшим губам.

– Тсс, мой Лео, – он открыл рот, но засохшая корка в уголке губ треснула, заставив его вздрогнуть от боли. – Подожди минутку, Лео. – Вынув платок, я лизнула его и тщательно вытерла засохшую кровь вокруг трещины на губах Лео. – Мой бедный Лео, тебе больно?

Я бережно погладила его по щеке, колючей от щетины – Лео выглядел так, будто неделю не брился, но на самом деле такая щетина вырастала у него за два дня. Он попытался повернуться ко мне и снова потянул бинты, подвязывающие его руку к раме.

– Нет, – я указала на раму, и Лео перестал возиться. Он был таким терпеливым, хотя я видела, как ему неудобно. Потянувшись к его подушке, я стала осторожно поворачивать ее. Из-за горба и кривой шеи Лео нужно было положить ее по-другому, и я наблюдала за его лицом, пока не увидела, что ему стало удобнее.

– Спасибо, Эми, – сказал он, а затем спросил хриплым шепотом: – Это вправду ты, или это сон?

– Не сон, мой дорогой Лео, – до меня дошло, что он меня не слышит, поэтому я склонилась над ним и прижалась щекой к его щеке, чтобы он ощутил, что я здесь. Я осталась так на мгновение, чувствуя на своей щеке теплое дыхание Лео, затем снова села на стул. Не сводя глаз с моего лица, Лео начал вытаскивать из-под одеяла правую руку. Все еще глядя на меня, он медленно поднял руку, затем она упала на грубое шерстяное одеяло. Она лежала там, ожидая. Я наклонилась и сжала ее обеими руками. Пальцы Лео ухватились за мои – так ребенок мог бы цепляться за руку матери, ища утешения. Я крепче сжала пальцы и увидела облегчение на его лице.

Я осторожно зацепила ножку стула ногой и подтянула его поближе, чтобы можно было сидеть, не отпуская руки Лео. Его глаза все еще смотрели на меня, и я, улыбнувшись, прошептала:

– Тебе нужно спать, – я на мгновение зажмурилась, чтобы показать ему, что нужно делать, и он покорно закрыл глаза, по-прежнему крепко держась за мою руку. Еще немного пододвинув стул, я села ждать, когда он заснет.

Дыхание Лео замедлилось, хватка его руки ослабла, но я все еще держала его руку в своих. Она была живой и теплой, и я ласково погладила черную шерсть на запястье. Зверь будет жить. Слезы потекли по моим щекам, слезы облегчения, благодарности – и любви. Старая леди была права – это была не та любовь, что я знала до этого, но это была любовь.

– Лео, я люблю тебя, – прошептала я, склонившись к его уху, но он был глухим и не слышал меня. Он тихонько захрапел и, похрапывая, продолжал спать.

Сидя, рядом с Лео на стуле и глядя на его бедное, разбитое лицо, я поняла, что, наверное, давно любила его, неосознанно, потому что эта любовь была не похожа на любовь к Фрэнку, и я не узнавала ее. Кроме того, я никогда не представляла, никогда не думала, что женщина может любить так по-разному. Доверие, уважение, привязанность – все это переросло в любовь, а я даже и не догадывалась об этом.

Рука Лео совсем расслабилась, и он погрузился в глубокий, целительный сон, а я осторожно освободила пальцы и откинулась на спинку стула, чтобы разогнуть ноющую спину. Мои мысли вернулись в Истон, в детскую, где спали мои дочери. Они будут скучать по мне, когда проснутся утром, а я тосковала по ним сейчас. Если бы только у меня было волшебное зеркало Зверя, и я хоть одним глазком могла бы поглядеть на их личики! Но этой ночью мое место было рядом с Лео, моим мужем. Мои веки закрывались, когда я почувствовала прикосновение руки к своему плечу. Я подскочила на стуле и увидела улыбающееся лицо медсестры. Приложив палец к губам, она поманила меня за собой.

– Сиделка рассказала мне, что ваш муж просыпался и видел, что вы здесь, поэтому теперь вам нужно пойти и немного поспать, – сказала она, когда мы вышли из палаты. – Идти в гостиницу слишком поздно, поэтому я отведу вас на койку одной из сестер, которые сейчас на ночном дежурстве. Завтра после обеда вы можете вернуться сюда и повидаться с мужем.

Мы пошли между бараками. Я спотыкалась, следуя за слабым огоньком ее лампы, пока мы не вышли на главный проход, где фонари на столбах освещали наш путь.

– Это умывальный барак, а здесь туалеты, – указала медсестра.

– Здесь я буду спать? Она засмеялась.

– Нет, дорогая, просто вы, может быть, захотите воспользоваться этими удобствами перед сном. А теперь сюда, в крайний домик – там вы найдете две койки. С вами все в порядке?

– Да, сестра, спасибо, вы так добры, – она повернулась, чтобы уйти, но я остановила ее. – Сестра, спасибо, что вы рассказали мне эту историю. Старая леди была права – я так вам благодарна.

– Я очень рада, дорогая. Доброй ночи.

В домике я поставила корзину на пол, затем сходила в туалет и умылась. Вернувшись, я с трудом сняла с себя пальто, туфли, юбку, и повалилась на постель. Я заснула, даже не успев, улечься поудобнее.

– Кто спит на моей кровати?!

Надо мной стояла незнакомая сиделка и смотрела на меня.

– Я очень извиняюсь, я не догадалась... – забормотала я, подскочив на постели.

– Ничего, – ободряюще сказала вторая сиделка. – Сестра сказала нам про вас, Тинли просто шутит.

– Согласись, Мэк, она ужасно похожа на Златовласку, со своими косами, рассыпавшимися по подушке. Да, сестра просила передать вам, что капрал Ворминстер проспал ночь спокойно. Значит, он поправляется. Ваше появление выглядит несколько загадочным, потому что за вами вроде бы не посылали. Но почему бы и нет, да и приятное разнообразие – сообщить хорошие новости приехавшей родственнице, – она нагнулась и стала расшнуровывать туфли. – Ох, нет! Опять дыра на чулке! Я, наверное, зацепилась за тот стерилизатор. Я так ненавижу штопать, кроме того, у меня кончились нитки, – она взглянула на меня. – Вот что, вас все равно не пропустят в палату до обеда – не сходите ли вы в гостиничный магазин?

– Не говори глупостей, Тинли, – прервала ее сиделка, которую звали Мэк. – Она не поймет там ни слова.

Я, наконец собралась с мыслями.

– Конечно, я куплю вам ниток, я могу говорить по-французски, и даже могу заштопать вам чулки, если хотите.

Они обе уставились на меня.

– Неудивительно, что жена капрала Ворминстера умеет штопать чулки, но говорить по-французски... – сощурилась Тинли. – Нет, не подсказывайте, дайте догадаться. Вы были служанкой перед замужеством? – я кивнула. – Горничной у леди?

– Да, была! – удивленно воскликнула я. Тинли взорвалась смехом.

– Элементарно, мой дорогой Ватсон! Ну, если вас не затруднит сходить в магазин, я дам вам денег. Вы это серьезно, насчет починки?

– Да, буду рада. Я люблю, когда у меня руки заняты. Может быть, вы хотите, чтобы я починила еще что-нибудь?

– Починить еще что-нибудь – ох, вы просто чудо! – восхитилась Мэк. – Она не Златовласка, Тинли, она ангел.

– Не англы, но ангелы – помнишь изящный каламбур святого Себастьяна! – обе сиделки засмеялись.

– Ты перепутала пол, старушка. Это ангелица.

– Вот радость-то для суфражисток! Ну, так какую же рвань, я оплакивала? Какое счастье, что наш домик в конце ряда – сестра могла бы послать вас отдыхать к этой лентяйке Хантер, и тогда вы достались бы ей. Настоящая горничная леди предлагает мне выполнить всю починку – я никогда еще так не радовалась с тех пор, как мы приступили к дежурствам!

Слушая ее, я почувствовала, что мне тоже стало веселее. Конечно, я скучала по Розе и Флоре, но, с другой стороны, с моих плеч, словно гора свалилась. Все получилось так, как нужно, я полюбила Лео.

Глава тридцать четвертая

Я любила Лео. Это было такое облегчение, что я почти вприпрыжку выбежала из ворот госпиталя. Я пыталась представить, как он чувствовал себя этим утром. Он был неудобно привязан к деревянной раме, но после обеда я могла прийти и подбодрить его. Я решила, что посмотрю в магазине, нельзя ли купить ему фруктов – конечно, он скучал по ним.

В гостинице для родственников раненых меня встретила горничная и пригласила в кухню, выпить утреннюю чашку кофе с ней и поваром. Французские слова и фразы легко соскальзывали с моего языка, так как я выучила их в тот год, когда жила во Франции. Тараторя и жестикулируя, француженки объяснили мне, где можно поменять английские деньги на франки, и рассказали, где находится телеграф. Я в первую очередь собиралась послать успокаивающее сообщение в Истон.

С легким сердцем я занялась покупками. Конечно, сиделки были правы – Лео был не так плох, чтобы посылать за его женой, но я была рада, что приехала. И я знала, что Лео тоже рад – я была нужна ему, чтобы присматривать за ним, когда он будет плохо себя чувствовать. Я купила штопальные нитки и немного замечательных яблок для Лео, а затем пошла искать, чем можно покормить его. Я нашла то, что нужно, в epicerie[1] – банки консервированных фруктов в сиропе – и купила банку абрикосов и банку инжира. Не удержавшись, я купила еще и банку вишен, потому что она была такой красивой, точь в точь, как толстая палочка леденцового сахара, и мне показалось, что Лео понравится, как она будет смотреться у него в тумбочке. Напоследок я купила эмалированную миску и ложку, чтобы можно было кормить Лео самой, не докучая сиделкам.

За обедом я села за стол вместе с матерью Джейми. Утром она ходила в госпиталь навещать сына, и теперь ее глаза были полны еле сдерживаемых слез. Ее Джейми умирал, но все-таки она должна была оставаться с ним до конца, поэтому заставляла себя есть, и рассказывала мне, каким он был хорошим мальчиком.

Поев, мы пошли по оживленной дороге в госпиталь и вошли в ворота этого странного города из брезента и парусины, где все жители носили военную форму. Я последовала за матерью Джейми. Она вошла в парусиновую палату, где лежал ее сын, а я пошла дальше, к большим шатрам, и нашла палату Лео.

На мгновение, пока я поднималась по деревянным ступеням, моя уверенность дрогнула. А вдруг при свете дня окажется, что я не люблю Лео? Но как только я увидела его сгорбленное тело и руку, привязанную к раме, то поняла, что люблю его, и люблю давно. Ничего не изменилось, кроме того, что теперь я сознавала это, и осознание любви наполнило меня облегчением и благодарностью. Лео высматривал меня, его голова была повернута набок, так, чтобы видеть вход в палату. Он не сводил с меня глаз, пока я шла по проходу. Когда я подошла к нему, Лео смотрел на меня, словно не мог поверить, что я здесь. Я улыбнулась ему.

– Все хорошо, мой Лео, я буду ухаживать за тобой, – наклонившись, я погладила его по щетинистой щеке и увидела, как кривая улыбка медленно осветила его опухшее лицо.

Я поставила корзину и пошла за стулом. Мужчина в хаки поспешил мне навстречу.

– Эй, милашка, позволь, я донесу его тебе. Ты приехала к дедушке?

Я покачала головой, радуясь, что Лео ничего не слышит.

– Нет, к мужу.

Склонившись над Лео, я взяла банку с инжиром и изобразила на лице вопрос – сейчас или попозже? Лео понял и ответил хриплым голосом:

– Пожалуйста, чуть попозже, Эми, – он снова улыбнулся, а я улыбнулась в ответ, а затем вынула из корзины один из рваных чулков сиделки. К счастью, в магазине оказался штопальный грибок, поэтому моя игла быстро засновала вверх-вниз.

Лео молча наблюдал за мной, а затем задал вопрос, медленно, словно каждое слово причиняло ему боль.

– Как поживают дети?

Отложив чулок, я взяла его ладонь и стала пальцем писать на ней буквы – О-Н-И. Взглянув на Лео и увидев, что он понял, я продолжила: ОБЕ ЗДОРОВЫ.

– Хорошо, хорошо, – сказал он. – Как ты сюда попала? – Это было легко объяснить – я просто достала из кармана пропуск Красного Креста и показала ему. Лео слегка удивился, затем медленно проговорил: – Я не ожидал, что мое состояние потребует твоего вызова, но рад, что ты приехала. Спасибо, Эми, спасибо.

Письмо, его письмо, предательски высунулось уголком из моего кармана, и я замерла – потому что Лео никогда не собирался отправлять его, а сейчас было не время и не место для объяснений. Кроме того, Лео все равно был глухим.

Закончив штопать первую пару чулок, я скатала их вместе, засунула иголку в отворот жакета и открыла первую из своих банок. Вынув четыре замечательные ин-жирины, я порезала их на мелкие кусочки ребром ложки и принялась кормить Лео, стараясь осторожно вкладывать каждый кусочек в неповрежденную сторону рта. Когда они кончились, я убрала миску с ложкой в тумбочку и взялась за вторую пару чулок. Глядя на большую дыру в чулке, который я натягивала на грибок, Лео спросил:

– Ты привезла с собой целую корзину таких чулок?

– Это, не мои, – возмутилась я. – Я никогда бы не довела свои чулки до такого состояния! – затем я вспомнила, что Лео меня не слышит, и написала на его ладони – ЭТО ЧУЛКИ СИДЕЛОК.

– Ясно.

Больше он ничего не сказал, а просто лежал, глядя, как снует моя иголка. Между починкой я покормила его вишнями, пока не наступило время чая. Увидев, что сиделки разносят еду, я оставила штопку, и пошла помогать им. Затем я снова села рядом с Лео, пока чай не был выпит, и не настало время уносить посуду на ту забавную парусиновую кухню. Я помыла чайные приборы, поставила посуду на место и вернулась к штопке.

Когда настала пора возвращаться в гостиницу, я взяла руку Лео и написала – ДОБРОЙ НОЧИ, ЛЕО – на его ладони.

– Ты придешь завтра? – прохрипел он.

– Да, – энергично кивнула я и увидела облегчение на его лице. Лео показался мне таким беззащитным. Он лежал и смотрел на меня словно ребенок на мать. Волна нежности поднялась во мне: – Не тревожься, Лео, я буду присматривать за тобой.

Я пробыла во Франции еще четыре дня. Хотя я уже не чувствовала такой паники, как в первую ночь, мне все равно нелегко было находиться в госпитале, где запах дезинфицирующих средств боролся с запахом гнили. Каждый раз, когда я проходила мимо сверкающих инструментов, лежащих в белой эмалированной ванночке, мои ноги превращались в студень. Но мне помогало то, что у меня всегда было занятие – я набрала множество вещей для починки у других сиделок и сестер и каждый раз, идя в палату к Лео, брала с собой корзину с работой. Там я либо сидела рядом с Лео и штопала, либо помогала сиделкам и другим пациентам, а Лео наблюдал за мной. Когда я возвращалась к его койке, он улыбался мне. Сам он говорил мало, я говорила еще меньше, понимая, что он меня не слышит. Я купила в Этапле писчей бумаги, чтобы писать домой письма, но почти не использовала ее, ограничиваясь короткими сообщениями, хотя каждый день брала ее с собой в госпиталь. Лео, казалось, был доволен тем, что просто лежал, наблюдая, как я штопаю, дожидаясь конца починки очередной тряпки и открывая рот для ломтика яблока или кусочка инжира. Однако эти кусочки с каждым днем становились все больше, потому что порез в углу губы Лео заживал, и его разбитый рот постепенно принимал свою обычную искривленную форму.

Ранения Лео тоже заживали – так сказала медсестра. Она объяснила, что его раны регулярно промываются через резиновые трубочки – это называлось ирригацией и предотвращало воспаление – и сказала мне, что доктор вскоре сможет зашить эти раны.

– Доктор Адаме, так же умело пользуется иголкой, как и вы, миссис Ворминстер, – улыбнулась она. – После сшивания ран ваш муж будет чувствовать себя гораздо лучше, но сначала должны срастись кости его руки. Я уверена, что скоро его отошлют в Англию. Разве это не будет прекрасно для вас обоих? Однако нам будет жалко расставаться с вами, миссис Ворминстер. Вы очень помогаете нам и в палате, и с починкой – у вас такие мелкие и ровные стежки. Сиделки сказали мне, что до замужества вы были горничной у леди. Это правда?

– Да.

– А ваш муж? Чем он занимался перед тем, как записаться в армию? Хотя он говорит мало, я заметила, что речь у него превосходная, и подумала, что он тоже был в хорошем обществе.

Я замялась с ответом – я понимала, что Лео будет противно удивление и восклицания, когда вокруг узнают, что он лорд. Вдруг меня осенило, и я решительно сказала:

– Он был садовником, – и это было правдой.

– Как мило, – улыбнулась медсестра. – Я уверена, он будет рад вернуться к своей работе, когда война закончится. Какая отвага – пойти в добровольцы в его возрасте и с его недостатками, – ее позвали, и она унеслась, а я вернулась к Лео.