16

Через пяток кварталов он остановился возле фонтана, чтобы помыть руки. Большая часть крови тут же сошла, остались лишь коричневые следы в складках ладоней да бордовое окаймление под ногтями. Лайам из осторожности полусогнул пальцы, насколько возможно упрятал их в рукава и двинулся дальше.

Солнце стояло уже высоко, близился полдень. Сообразив это, Лайам ускорил шаг, потом махнул рукой – спешить было некуда. Он твердо знал свой маршрут (переправиться через гавань, затем подобраться к Молитвенному пути) и все-таки ощущал себя словно бы не в своей тарелке. Ожидание, опять ожидание… Ему предстояло бездельничать почти целые сутки… «Найди другое убежище, купи новые брюки, тунику, поешь!»

Ладно, однако на сутки этих занятий не хватит. Кроме того, его грызла тайная неуверенность как в успехе задуманных предприятий, так и в людях, от которых зависело, пройдет ли завтра все гладко. Взять Катилину – практически нельзя предсказать, как тот себя поведет, и все же сейчас его куда больше волновала Уорден. Ее возмутительная самоуверенность, ее весьма странная система оценок… «Ты говоришь, что убил ее лейтенанта, – она пожимает плечами; ты снимаешь с ее подручного куртку – она чуть не падает в обморок. Ты хочешь помочь королю, она жаждет арестовать Северна. И появляется в самую для себя выгодную минуту, когда у тебя голова идет кругом и ты не можешь ей отказать…»

Она выслеживала Эльдайна, подозревая его в предательстве, она ждала, когда тот проколется. «За мой, между прочим, счет! Он мог убить меня, у нее имелась возможность ему помешать, но она не стала этого делать…» Лайам вдруг осознал, что такой случай – не первый. В ночь второй их встречи, в доме профессора Кейда, она тоже использовала его как живца. Отдала на расправу, а сама пошла сзади – посмотреть, что из этого выйдет. «Моей жизнью играть она не стесняется, а взять под арест высокородного негодяя боится нет оснований, видите ли, ах, ах! Я для нее – расходный материал, вот в чем все дело!»

«Фануил! – Дракончик все еще оставался у склада, наблюдая за спящими миротворцами. – Можешь оставить свой пост».

«Слушаюсь, мастер».

Расходный материал… Возможно, оно так и есть – в общем круговращении жизни, но это не означает, что он обязан с таким порядком мириться.

«Мастер, я направляюсь к тебе».

«Подожди. Вернись-ка обратно к складу и незаметно понаблюдай за Уорден. Справишься?»

«Да».

Дракончик надолго умолк. Потом спросил:

«Ты ей не доверяешь?»

«Да нет. Просто хочу знать, что она станет делать».

Не доверять каменной леди резонов у него вроде бы нет. В конце концов, она ведь его отпустила. Не затем же, чтобы предать. Приказ шпионить за ней – с его стороны, скорее, жест самоутверждения, попытка доказать (и, в первую очередь, себе самому), что он, Лайам, – не безвольная кукла.

Ехидный внутренний голосок тут же язвительно хохотнул. «Да ну, неужели? Что ж, поиграй в независимость, дуралей, пока у тебя есть эта возможность. А завтра ты вновь как миленький станешь против своей воли дергать смерть за усы, в то время как кое-кто будет взирать на это из безопасной норки…»

Внешнюю гавань терзал резкий ветер, покачивая стоявшие на рейде суда, между которыми бойко сновали шлюхи, ялики и баркасы. На пирсах толпился народ, но не прошло и пары минут, как Лайам сумел нанять лодку.

Лодочник – старый моряк с загорелым лицом, серьгой в ухе и тремя одинокими зубами в черном провале рта – греб быстро, играючи, словно бы не прилагая усилий.

– Подрался, что ли? – он указал подбородком на штаны пассажира. – Досталось тебе, я гляжу.

Лайам изобразил на лице самоуверенную ухмылку.

– Не мне, дедуля! Это вытекло из того, кто схватился со мной.

Ответ перевозчику показался чрезвычайно забавным, он весело закудахтал и ударил себя по колену. Лайам, чтобы избавиться от дальнейших расспросов, сделал вид, что разглядывает корабли. Большая часть из них была предназначена для прибрежных развозок, но попадались и морские суда, и даже огромные океанские зерновозы, сейчас непомерно высокие, ибо их груз уже перекочевал в торквейские закрома. Когда лодка вошла в тень одного из таких гигантов, Фануил доложил, что Уорден разбудила своих спящих подручных и куда-то их повела.

«На вопросы проснувшихся стражников она отвечать отказалась, заметила только, что за трупом лейтенанта Эльдайна пришлет специальный наряд. Они, похоже, очень расстроились».

«Еще бы! Ты держишься возле них?»

«Да. Вся троица движется к бирже».

«Отлично, продолжай наблюдать».

Лодка наконец обогнула казавшийся нескончаемым зерновоз, и Лайаму вдруг померещилось, что где-то рядом должно стоять «Солнце коммерции». Он повернулся на скамье. Ну да, вон оно, бултыхается возле пирса. Бочонок, приплющенный сверху, свинья тупорылая, а не корабль… Лайам поморщился и неожиданно ощутил огромнейшее желание оказаться на борту столь неприглядной посудины.

– Сворачивай к берегу, старина, – сказал он, указав в просвет между кораблями. Старик охотно повиновался. Лайам легко выпрыгнул из лодки, смешался с портовым людом и неторопливо побрел к знакомому судну.

У сходней дежурили четверо миротворцев. Свободные от вахты матросы бесцельно слонялись по палубе. Кто-то латал паруса, кто-то разбирал такелаж. Капитан Матюрен, очевидно, был у себя. «Внизу, в своей уютной каюте…» Каюта Лайама, несмотря на ее тесноту, тоже дышала уютом – так, по крайней мере, ему представлялось теперь.

«Мастер, пацифик, похоже, пришла, куда шла. Дом старый, мрачный, на окнах решетки, вход охраняют… Кажется, это тюрьма».

Лайам принял информацию к сведению, свернул с набережной и прошел вглубь квартала в поисках подходящего кабачка или винной лавчонки. Заведений подобного рода в округе хватало, но одни выглядели слишком убого, другие – не в меру помпезно. Выбор его наконец пал на небольшую таверну, располагавшуюся в тихом проулке. Скромная вывеска, над входом – корабельный штурвал, доски крыльца выскоблены добела. Во взглядах, устремленных к новому посетителю, светилось неодобрение. Судя по многим приметам, эта таверна была из тех, где собирались высшие чины морских экипажей – публика слишком себя уважающая, чтобы бражничать с матросней, но недостаточно важная, чтобы столоваться с торговцами и владельцами кораблей. Аляповатые молнии, украшавшие череп вошедшего морячка, заставили поморщиться многих.

Хозяин таверны радости тоже не проявил.

– Эй, приятель, тебе тут не место! Пива здесь не дают – только вино, да и то мы его разбавляем.

– Я не хочу ни вина, ни пива, – ответил спокойно Лайам. – Я хочу лишь плотно перекусить и написать письмо. Если вы мне поможете и в том и в другом, я за все заплачу – можете не сомневаться.

Он вынул из кошелька серебряную монету. Хозяин, удостоверившись, что матрос при деньгах и не пьян, неохотно пожал плечами.

В дальнем углу опрятного зала нашелся свободный стол. Лайаму принесли перо, бумагу, чернила, а чуть позже – жареную рыбу и хлеб свежей выпечки. От их запаха голова его пошла кругом. Он не выдержал, сдвинул в сторону канцелярию и накинулся на еду. «Надо же, это твоя первая горячая трапеза за… За сколько же дней?» Вскоре на тарелке остались одни кости. Лайам откинулся на спинку стула и немного посидел в расслабленной позе, лениво ковыряя кончиком ногтя в зубах. Наконец он вздохнул и притянул к себе чистый лист.

Письмо написалось легко, куда легче, чем то, что было послано Катилине. Слова приходили сами, обгоняя перо.

«Вещь, которую так рьяно искал ваш лейтенант, у меня, – писал Лайам, – однако теперь он лишен возможности к ней подобраться. Завтра ровно в десять утра я буду ждать вас в святилище Ночи долины Рентриллиан. Мы обсудим, насколько эта вещь вам нужна, и назначим ей достойную цену. Неявку я расценю как отказ и, будьте уверены, тут же найду вам замену. Приходите вовремя и один. Вряд ли нужно подчеркивать, что любая попытка меня задержать может навлечь на вас крупные неприятности. Лейтенант с охотой это бы подтвердил, но, увы, сейчас его мало волнуют мирские заботы».

Подписываться он счел излишним.

Письмо получилось не ах, но основное в нем было сказано. «Придет, никуда не денется, – решил Лайам. – Вопрос в том, придет ли Уорден?»

Он подул на чернила, подумал, не взять ли стакан вина, потом отрицательно мотнул головой, сложил листок и написал на нем имя сановного негодяя. Затем ухмыльнулся и чуть ниже добавил: «От Линдауэра Веспасиана». «Это наверняка его привлечет!»

Лайам заглянул в кошелек, убедился, что Панацея на месте, сунул письмо за пазуху и вышел из кабачка.

Найти уличного мальчишку, согласного добежать до ближайшего Дома гонцов, оказалось проще простого.

– Мне нужно дождаться приятеля, – сказал Лайам чумазому огольцу, отсчитывая монеты. – Вернись, принеси квитанцию и будешь вознагражден.

Тот убежал, а через минуту Фануил доложил, что из тюрьмы вышел отряд миротворцев.

«Они идут к складу и очень торопятся, мастер, но тех двоих, что сопровождали Эльдайна, с ними нет. Пацифик тоже не появлялась».

«Отлично. Побудь там какое-то время. А я пока поищу местечко, где мы скоротаем остаток дня».

«Хорошо, мастер».

Мальчишка вернулся через четверть часа, запыхавшийся и сияющий. Получив свою плату, он немедленно принялся дознаваться, не нужно ли господину чего-либо еще.

– Отнести, например, сумки, сударь? Или кого-нибудь разыскать?

Нет? Ну что же, тогда…

– Может, найти вам девочку посмышленей?

Лайам решил осадить нахального огольца.

– Сумок я еще не завел, а твоя сестренка меня не интересует.

– Моя сестренка – коза немытая! – отмахнулся мальчишка. – Но я тут знаю одно заведение…

И он стал со знанием дела перечислять все виды оказываемых в ближайшем борделе услуг. Лайам отвесил ему оплеуху.

– Убирайся, маленький сводник!

Мальчишка, ничуть не смутившись, потер ухо.

– Значит, вы, сударь, до девочек не охотник?

– Нет, – сказал Лайам и вскинул руку, заранее отвергая следующее логичное предположение. – Мне ничего не надо. Пошел прочь!

Он шуганул мальчишку, тот отскочил, собирая силы для новой атаки. Лайам, увидев это, поспешил удалиться сам.

К югу от гавани кварталы Беллоу-сити не имели ни профессионального, ни кастового деления. Склады соседствовали с трущобами, притоны – с роскошными ресторанами, бакалейные лавки – с «домами утех». Беглец около часа брел, куда несли его ноги, втайне надеясь таким образом выбраться на Молитвенный тракт. Временами то здесь, то там мелькали черно-белые плащи миротворцев, но Лайам даже и не пытался прятаться, он теперь совершенно не выделялся в толпе. Матросы вокруг так и кишели, и разрисованы они были практически все.

На небольшой толкучке Лайам купил себе чистую одежду с лотка, перебросил вещи через плечо и пошел дальше, прикидывая, где бы переодеться. Собственно, нужды в том особенной не было, грязнули и оборванцы встречались все чаще, а кровь уже совсем высохла и запылилась. Но ходить в этих брюках сделалось неприятно: особенно донимала одна брючина, она сделалась твердой, потрескивала при ходьбе, и нога под ней страшно чесалась.

Пойти бы в гостиницу, да гостиницах он гость нежеланный… Каламбур вышел плохой и нисколько не веселил. Вывески портовых притонов, где моряк, сошедший на берег, мог скоротать ночку-другую, сверкали маняще. Но о чистоте там заботились не особо, слишком велик был шанс подцепить какую-нибудь заразу, а плюс к тому зазевавшегося клиента могли и обворовать. Пока в кошельке лежит Панацея, стоит ли подвергать себя подобному риску?

Лайам вспомнил о прилипчивом огольце и вдруг подумал, что заглянуть в бордель – не такая уж плохая идея. Клиенту, забежавшему на пару часов, никто там не удивится. «Правда, тогда мне придется…» Лайам залился краской и не стал доводить эту мысль до конца. Визит в бордель среди бела дня попахивал чем-то совсем уж скверным. Он войдет, девицы начнут переглядываться, зазывно кивать… «Может быть, позже, когда чуть стемнеет?..» Мысль была здравой, хотя Лайам знал, что шансов воплотиться в реальность у нее практически нет.

Он подходил к низкому каменному строению, окруженному группой деревянных ветхих домов. Откинув полог из плотной ткани, туда только что занырнули два моряка, один держал в руке кружку. Винная лавка? Подойдя ближе, Лайам понял, что это не так. Он увидел свечи, горящие в фонарях, а над ними – зигзаги молний.

«Храм Повелителя бурь? Что-то он слишком мал!»

Заинтригованный, Лайам отвел плотный полог и встал на пороге, давая глазам привыкнуть к царившей внутри темноте. Потолок святилища был затянут сетями и парусиной. Для того, наверное, чтобы все оно в целом походило на походный шатер. «Или на корабельный трюм!» – сообразил Лайам. Он пригнулся и двинулся вдоль рядов деревянных скамеек к странному алтарю – огромному обломку коралла, толща которого являла собой сложную комбинацию причудливых выступов и углублений. На первых мерцали свечи, вторые были назначены для даров.

Сопровождаемые благожелательным взором однорукого хранителя храма, моряки преклонили колени и вдвоем вознесли принесенную кружку над своими опущенными головами, что-то невнятно бубня. Потом они встали, вылили вино в чашу, вырубленную в подножии алтаря, поставили кружку в свободную нишу, кивнули хранителю и побрели восвояси.

Лайам посторонился, чтобы дать им пройти, и тоже встал на колени, разглядывая алтарь. Повелитель бурь являлся далеко не последним божеством таралонского пантеона, ему воздвигали гигантские храмы, но это маленькое святилище производило куда более сильное впечатление, чем те чертоги, в которых Лайаму доводилось бывать. Приношения тут не были дорогими или изысканными, зато отличались разнообразием и затейливостью. Ниши в основном заполняли безделушки, любовно сработанные матросскими натруженными руками, особенно среди них выделялись макеты больших кораблей – со всем оснащением, вооружением и фигурками экипажа. Рядом теснились дары попроще: кружки, хлебцы, бутылочки с благовониями. Все это, выглядывая из оранжевой толщи коралла, казалось таинственным и прекрасным. Над алтарем висела доска с начертанным на ней изречением: «Подобен морю…»

– Подобен морю, – повторил Лайам и мысленно закончил стих: «Подобен морю бог – бездонен и безбрежен! Подобен буре бог – могуч, неукротим!»

– Подобен буре, – откликнулся хранитель и улыбнулся, когда посетитель посмотрел в его сторону. – Что, брат, скоро ли в рейс?

– Надеюсь, – пробормотал Лайам. Ему не хотелось лгать перед алтарем. Религия не занимала особого места в его жизни, однако он твердо знал, что боги есть боги и что лучше их не гневить. – Если повезет, то пойду.

– Что ж, Повелитель слышит тебя, – ответил хранитель, потирая культю. – А уж захочет ли он оказать тебе помощь – этого нам знать не дано.

Лайам согласно кивнул. Именно этим и раздражали его небожители. Тем, что на них нельзя положиться. Он обернулся к скамьям.

– Я бы хотел тут немного побыть. Ничего?

Хранитель великодушно махнул уцелевшей рукой.

– Сиди сколько хочешь! Храм открыт круглые сутки.

Лайам достал из кошелька несколько монет, положил их в нишу, потом пробрался к дальнему ряду скамеек и уселся в углу, привалившись спиной к стене. Свет от свечей сюда почти что не доходил. В краденой куртке было тепло, и он позволил себе расслабиться.

Мысли кружили и путались. Уорден, Северн, Монаршая Панацея, больной король, предательство, верность, глупость и долг… Проблемы требовали внимания, но ему не хотелось думать. Куда лучше следить, как отблески света играют в изломах коралловой толщи. Сидеть было приятно, Лайам впал в полутранс.

Через час Фануил сообщил, что Уорден, покинув тюрьму, направляется к Лестнице. Лайам бездумно велел дракончику не оставлять ее без пригляда.

В душе его вдруг поселилось странное умиротворение, граничащее с абсолютным безразличием ко всему.

В храм приходили миряне. Женщины, моряки. Молились, оставляли дары, уходили. Лайама никто не тревожил, включая хранителя храма.

Тот тоже недвижно сидел на своей табуретке, словно бы полностью поглощенный созерцанием алтаря.

Фануил проводил день куда деятельнее, он неотступно следовал за Уорден. Та навестила четырех миротворцев, дежуривших на постах, потом пошла по Торквею, придерживаясь одной ей ведомого маршрута и ненадолго заглядывая в многоквартирные жилые дома. Фамильяр добросовестно докладывал о каждой ее задержке, но Лайам к действиям каменной леди особого интереса не проявлял. Пацифик обходит своих людей, условливается с ними о встрече на завтра. «Выполняет свою часть уговора…» Все правильно, все в порядке вещей.

Дальние колокола пробили шесть. Хранитель встал с табурета, потянулся и собрал с алтаря все съестное. Приковыляла его сменщица: молодая женщина на костылях, с неестественно вывернутыми ногами. Они поболтали, и хранитель ушел, кивнув засидевшемуся в углу морячку. Сменщица уселась на табурет, подперла рукой голову и тоже уставилась на алтарь.

Село солнце, за пологом потемнело, скамейка вдруг сделалась твердой. Лайам, без всякой на то причины, почувствовал – пора уходить. Он встал и шагнул было к двери, потом, помешкав, повернул к алтарю и положил в нишу еще пару монеток. «На удачу!» – сказал он себе, кивнул хранительнице и вышел.

На улице было холодно; руки сразу замерзли. Лайам поочередно потер их. «Куда ты теперь? Ну, сначала, разумеется, ужинать! А потом что – в бордель?» Он хихикнул. Из храма – в публичный дом! «Ренфорд, где вы провели ночь перед решающей схваткой за жизнь короля?» «У шлюх, господа, разве это не ясно? Однако же перед этим я плотно перекусил!»

Посмеиваясь, Лайам не забывал поглядывать по сторонам, и все-таки он миновал несколько подходящих трактиров. Не из осторожности, а так – чтобы потянуть время. Наконец ему приглянулось довольно шумное заведение с броским названием «Тугая мошна». Там гуляли матросы, только-только вернувшиеся из удачного рейса. Они сдвинули вместе большую часть столов в общем зале и нестройными голосами горланили похабные песни. Трактирщик окинул вошедшего внимательным взглядом и предложил ему пройти в кабинет. Лайам из чувства противоречия отказался и занял свободный столик в дальнем углу.

Пока он ужинал, веселье достигло пика. Кого-то, под хохот товарищей, уже выворачивало наизнанку. «Эти парни сродни студиозусам, – думал Лайам, расплачиваясь, – правда, тем не приходится месяцами лазать по вантам над бушующими волнами». Пряча усмешку, он направился к двери.

– Мы его выжили! – заорал какой-то моряк. – Эй, брат, вернись! Мы его выжили! Это не дело!

Компания загалдела, и все вразнобой принялись уговаривать уходящего не обижаться и в знак примирения выпить с ними стаканчик-другой. Лайам покачал головой.

– Рад бы, да не могу. Через час мы уходим. Море не может оставаться пустым.

Ответом ему был нестройный рев. «Хорошо сказано!» – кричали одни. «Нет, пусть все-таки выпьет!» – настаивали другие. Лайам схватил со стойки свою кружку.

– Здравие короля, ребята! Здравие короля!

Традиционный тост несколько отрезвил гуляк. Все, кто сумел, подняли кружки.

– Здравие короля!

Дверь кабака отворилась, не скрипнув, и закрылась без стука. Лайам сумел ускользнуть.

Бордели, казалось, были натыканы всюду. На каждом углу светились красные фонари, под ними толклись вертлявые сутенеры, из окон высовывались красотки – бесстыжие, полуголые, весьма привлекательные для взора мужчины, который плотно поужинал и никуда не спешит. При иных обстоятельствах… Лайам вздохнул. Он и по натуре своей был довольно брезглив, а тут еще у него завелась подружка. Молодая, задорная, белозубая, служившая квестором в одном маленьком – и таком далеком теперь – городке. Случись что, он просто не сможет смотреть ей в глаза. Нет-нет, ни о каких других женщинах не может идти и речи! Единственное, что в борделе для него привлекательно, – это кровать. «Настоящая! С пологом, тугими перовыми подушками и мягкими одеялами!» М-да, одеяла, конечно же одеяла, но у этих подушек такие формы, что… Лайам крякнул и покраснел.

В конце концов, проблуждав без толку около часа, он решил вернуться в святилище Повелителя бурь, на свое насиженное местечко. Калека-хранительница взглянула на него не без удивления. Пару минут спустя она взяла костыли и подковыляла к скамейке.

– Ты очень религиозен, а?

– У меня что-то вроде бдения, – недовольно откликнулся Лайам. Он намеревался вздремнуть, но хранительница не отступалась.

– Бдения?

– Я утром иду в Рентриллиан, – сказал он, надеясь, что разговор на том и закончится.

Женщина взглянула на него с подозрением.

– В Рентриллиан? А Кане говорил, что ты собираешься в море…

Лайам вздохнул.

– Так все и было, но, похоже, наш рейс отложили. Дня на два, на три, не больше. Вот я и надумал прогуляться в Рентриллиан.

– За короля, значит, словечко замолвить? – сказала хранительница, прищурив глаза.

– Угу, – буркнул Лайам. – А теперь, позвольте мне помолиться.

Он опустил веки, сложил на груди руки и привалился затылком к стене.

– Похоже, что ты просто спишь, а не молишься, – заметила неотвязная баба.

– Молиться можно по-разному, – отозвался Лайам, не открывая глаз.

– Ага, чтобы не платить за ночлег.

Лайам понял, что покоя ему не будет, вздохнул и развязал кошелек. Хранительница хмыкнула, взяла серебряную монету и проворно заковыляла к пологу, заменявшему дверь.

– Постереги пока храм, паломничек! Я – в винную лавку и мигом назад.

Лайам проводил ее взглядом и решил воспользоваться своим одиночеством, чтобы переодеться. Повелитель бурь видывал всякое, он не должен обидеться на то, что в его святилище кто-то меняет штаны. Лишь бы калека не помешала.

Калека не помешала, ее не было около четверти часа, а когда она притащилась с двумя объемистыми кувшинами, Лайам уже дремал.

Впрочем, заснуть как следует ему так и не удалось. Он то проваливался в сон, то вновь просыпался. Хранительница не трогала морячка, втихомолку потягивая винцо. Миряне в святилище больше не заходили, однако сон почему-то не шел. «Ну и ладно, а то ты еще расхрапишься!»

И потом, не спишь, значит, и не проспишь. Лайам твердо решил отправиться в путь спозаранку. Часа в два ночи, не позже. Тогда до священной долины он доберется к шести и без помех обследует подступы к святилищу, где назначены встречи. Лайам клевал носом, встряхивался и снова клевал, слушая колокольный бой. Десять… одиннадцать… вот уже и двенадцать… Пройдет какое-то время, он сбудет с рук Панацею и наконец-то свободно вздохнет. Он сможет расправить плечи, высоко вскинуть голову… «Нет, лучше, пожалуй, ее опустить. И желательно, на подушку…»

Пробило два. Лайам встряхнулся и встал. Хранительница вяло помахала рукой. Он тоже махнул ей рукой и вышел из храма. Холодный ночной воздух хорошо освежал, но еще больше его взбодрило соображение, что так или иначе, но завтра к полудню все это закончится. Лайам повеселел, призвал к себе Фануила и, ориентируясь по звездам, побрел в юго-западном направлении – к прибрежной дороге.

На южной окраине Беллоу-сити тесно стоящих зданий не наблюдалось, особняки-одиночки сиротливо жались к рыночным площадям и сортировочным плацам, где собирались обозы и нагружались телеги, которым предстояло везти товары в верхний Торквей. Сейчас, в третьем часу ночи, здесь должна была царить тишина, нарушаемая лишь редкими возчиками, решившими подоспеть к первой загрузке.

Тишина и вправду стояла отменная, но… Лайам не верил глазам. Море мелькающих, переливающихся, дрожащих огней предстало его взору. Люди с фонарями, факелами, свечами, подобно призракам, молча брели сквозь ночные пространства, подбиваясь друг к другу, образуя тонкие ручейки, безмолвно вливающиеся в широкий поток, смещавшийся к юго-западным горным отрогам. Озадаченный Лайам не находил зрелищу объяснения. «Куда это они все собрались?»

Впереди, посреди просторного плаца, пылал одинокий костер – яркий оранжево-алый всплеск, раздвигающий мрак. Вокруг него, склонив головы, застыли людские фигуры – в капюшонах и одинаковых поясах. Возле них, прямо на холодных камнях, лежали мешки, одеяла. Паломники! Они явно здесь ночевали, чтобы оказаться поближе к месту, с которого начинается Молитвенный тракт.

«В Рентриллиан! Они все направляются в Рентриллиан!» Лайам нахмурился, сверля фанатиков яростным взглядом. Те как раз затянули что-то очень уж заунывное. А люди все шли и шли. На юго-запад – к прибрежной дороге. Шли целыми семьями, неся самых маленьких детей на руках. Сонные малыши вряд ли понимали, что происходит, однако никто из них не пищал, не скулил. Молодые поддерживали пожилых, какой-то мужчина тащил на закорках совсем дряхлого старика, очевидно собственного папашу. Все это походило на исход беженцев из города, отданного на растерзание жестоким врагам.

«Они идут молиться за своего короля. И это пока ведь лишь самые рьяные патриоты!» А ближе к рассвету число паломников возрастет – часам к десяти долина Рентриллиан переполнится до отказа. Лайам попробовал хотя бы приблизительно подсчитать, сколько же там соберется народу, но вскоре сдался. «Достаточно, чтобы заполнить все храмы!» Сыщется ли в таких условиях хоть где-то местечко для встречи с глазу на глаз?

«Не где-то, а в святилище Ночи, – напомнил себе Лайам. – Туда, может быть, никто и не сунется». Богиня Ночи не пользовалась в Таралоне любовью. У нее не имелось даже служителей, и все культовые отправления великодушно свершались жрецами иных богов. «Будем надеяться, что в эту ночь люди не воспылают к ней страстью!»

В любом случае что-то менять было уже поздновато. Поэтому Лайам встряхнулся и побрел за колеблющейся цепочкой огней, приноровляясь к шагам молчаливых паломников.

Прибрежная дорога, вынырнув из Беллоу-сити, тут же попала во власть ветра и волн. Холодные соленые брызги летели в лицо, камни под ногами сделались скользкими, ветер трепал красные языки факелов и задувал свечи. Однако колонна медленно, но настойчиво двигалась вдоль подошвы отрога.

«Мастер, внимание, впереди миротворцы!»

Они прятались от непогоды за гранитным утесом – там, где дорога отворачивала от моря. Лайам подался в середину толпы. Пульс его участился, под ложечкой засосало, однако все обошлось. Караульным было несладко, они жались друг к другу и не очень внимательно оглядывали проходящих. Так что группа паломников, с которой шагал Лайам, без какой-либо заминки свернула на Молитвенный тракт.

Тот уходил круто вверх, цепочка огней, постепенно редея, тянулась к самому небу. У Лайама быстро заныли икры, не прошло и десятка минут, как на обочинах тракта стали встречаться люди, присевшие отдохнуть. В основном это были старики и старухи. Их позы говорили о жуткой усталости, но во взглядах читалась решимость.

Паломники помоложе тоже делали остановки. Чтобы перекусить или попросту постоять, глазея на необычное зрелище. Реки вверх не текут, но людской поток попирал все законы природы.

Паломники подходили к раскиданным вдоль дороги лоткам, покупали еду, амулеты, свечи и благовония, крутили колеса фортуны. Торговля шла бойко, однако никто из лоточников не горланил, расхваливая свой товар. Цены назывались шепотом и были очень приемлемыми, за гроши тут не бились. В этой особой атмосфере торжественности и устремленности к общей цели Лайам чувствовал себя немного чужим, отверженным, и в то же время он ощущал свое превосходство.