Ховард Уолдроп
      Гадкие цыплята
      Машина, как назло, сломалась, а в одиннадцать я должен был читать лекцию. Потому пришлось ехать рейсовым автобусом.
      Все прошлое лето я провел в лесах; ползал с кинокамерой и магнитофоном по зарослям, снимал и записывал на пленку последнюю оставшуюся на Земле пару белоклювых дятлов. Этот фильм вы можете увидеть теперь в любом местном отделении Одюбоновского общества.
      В этом году я планировал что-нибудь столь же запоминающееся для науки, но менее утомительное лично для меня. Может быть, изучение популяции бермудских тайфунников или новозеландской птицы, которая называется пастушок такахе. Месяц (с небольшим) пребывания под теплым (но не горячим) солнцем мне бы совсем не повредил. Опять же и для науки польза...
      В дороге я перелистывал книгу Гринвэя "Вымершие и исчезающие птицы планеты". Автобус петлял по фешенебельному району Остина, то и дело останавливаясь, чтобы выпустить мексиканок, негритянок или вьетнамок, работающих на кухнях или в садах владельцев богатых домов.
      - Давненько я не видела этих гадких цыплят. - Через проход для пассажиров в мою сторону наклонилась седовласая женщина. Я посмотрел сначала на нес, потом огляделся. Может быть, эта женщина отправлялась за покупками и просто произнесла вслух то, о чем в тот момент думала... Но, вновь взглянув на нее, понял, что слова были адресованы именно мне.
      - Когда я была совсем девочкой, по соседству с нами жили люди, которые держали таких вот птиц, - пояснила она и показала пальцем.
      Я перевел взгляд на раскрытую книгу. Конечно, мне следовало сказать: "Это невозможно, мадам. Здесь изображена вымершая птица с острова Маврикий. Это, вероятно, самая знаменитая исчезнувшая птица в мире. Может быть, вы спутали ее с какой-нибудь другой редкой птицей, вроде азиатской индейки, павлина или фазана. Извините, мадам, но вы наверняка ошибаетесь".
      Мне следовало так сказать...
      - О, моя остановка! - спохватилась вдруг женщина и заторопилась к выходу.
      Меня зовут Пол Линдберл. Мне двадцать шесть лет. Аспирант Техасского университета, младший преподаватель. Занимаюсь орнитологией. И в этой области мое имя уже достаточно известно. У меня есть, конечно, и свои причуды, и свои недостатки, но я не считаю, что глупость относится к их числу.
      Конечно, было глупо с моей стороны догонять эту женщину, когда она поспешила к выходу... Но я все же пошел за ней.
      Я влетел в кабинет, подняв со столов вихрь бумаг, и закричал:
      - Марта! Марта!
      Она выглянула из комнатушки, где хранились учебные пособия.
      - Боже, Пол! Что случилось?
      - Где Кортни?
      - На конференции в Хьюстоне. Ты же знаешь. И ты опоздал на лекцию... Что случилось?
      - Выпиши мне скорее денег из факультетского фонда!
      - Ты же получил деньги только неделю назад. Если же можешь...
      - Это для дела! - В нетерпении я забегал по комнате. - Пойми, Марта! Это и слава, и приключение, и единственный шанс в жизни! Это долгое морское путешествие, которое... Кстати, билет - на самолет! Или до Джексона, штат Миссисипи, или до Мемфиса. Нет, лучше до Джексона. Корешки билетов я привезу! Я буду знаменит! Кортни будет знаменит! Даже ты будешь знаменита! И этот университет получит гору денег! Дай мне лист бумаги. Мне надо написать Кортни записку. Когда улетает ближайший самолет, не знаешь? Ты сможешь договориться с Мэри и Чаком, чтобы они заменили меня на лекциях во вторник и в среду? Бели не случится ничего неожиданного, я постараюсь вернуться к четвергу. Кортни возвращается завтра, да? Я позвоню ему из... ну, в общем, откуда-нибудь позвоню. Кофе у тебя есть?..
      Марта смотрела на меня как на сумасшедшего, но быстро заполнила бланк денежной заявки.
      - Что я скажу Кемеджиану, когда буду у него это подписывать?
      - Марта, крошка, лапушка. Скажи ему, что я помещу его фото в "Сайентифик Америкэн".
      - Он его не читает.
      - Тогда в "Нейчур".
      - Ладно, попробую.
      Женщину, за которой я вышел из автобуса, звали Джолин Джимсон, и то, что она мне рассказала, оказалось настолько невероятным, что просто не могло быть выдумкой. Она посвятила меня в такие подробности, которые мог знать только специалист или кто-то, кто сам видел этих птиц. Я узнал от нее имена и еще много всяких мелочей.
      Плюс год - 1927.
      И место. Север штата Миссисипи.
      Я подарил ей свой экземпляр книги Гринвэя, сказав, что позвоню, как только вернусь. Затем я убежал, оставив ее возле дома той дамы, где она дважды в неделю делала уборку. Джолин Джимсон перевалило уже за шестьдесят.
      "Чтобы получить представление о том, как выглядит дронт, вообразите себе гренландского тюленя в перьях. Я знаю, это далеко не точное сравнение, но для экономии времени подойдет и оно.
      В 1507 году на пути в Индию португальцы открыли в Индийском океане (тогда еще безымянные) Маскаренские острова. Три острова, расположенные на расстоянии в несколько сот миль друг от друга к востоку от Мадагаскара.
      Но только в 1598 году, когда старый морской волк, голландский капитан Корнелиус ван Нек вновь наткнулся на них, острова получили названия. Названия эти менялись на протяжении веков несколько раз, когда голландцы, французы и англичане переименовывали острова почти после каждой войны. Теперь они называются Родригес, Реюньон и Маврикий.
      Острова эти прославились благодаря большой нелетающей, глупой, уродливой и дурной на вкус птице. Ван Нек и его люди называли их dod-aarsen, dodars ("глупыми птицами") или пустынниками.
      Всего их было три вида: дронты острова Маврикий - серо-коричневые неуклюжие создания с загнутым клювом, которые весили больше двадцати килограммов; другие немного меньше их - белые дронты острова Реюньон; и пустынники, обитавшие на островах Родригес и Реюньон и походившие на очень толстых и очень глупых гусей со светлыми перьями.
      У всех дронтов были толстые ноги, приземистые тела раза в два крупнее, чем у индюков, лысые головы и большие, загнутые крючком клювы, напоминающие нож с ложбинкой для резки линолеума. Способность летать они потеряли очень давно, и крылья их превратились просто в лоскутки кожи размером с человеческую ладонь, из которых торчало по три-четыре пера. Довершают описание пушистые хвосты, словно воткнутые в гузку птице по воле ребенка, решившего напоследок немного ее украсить. Естественных врагов у дронтов не было никаких, яйца они высиживали прямо на открытой местности, а неслись где им вздумается.
      Врагов у дронтов действительно не было, пока не появились ван Нек и ему подобные. Голландские, французские и португальские моряки, которые останавливались на Маскаренских островах, чтобы запастись свежими продуктами, быстро выяснили, что дронты не только выглядят глупо. Человек мог подойти вплотную к сидящей птице и ударить ее палкой по голове. Или что еще удобнее - их можно было сгонять в какое-нибудь одно место, словно стадо овец. В судовых журналах тех лет немало записей вроде этой: "Десять человек высадились на берег. Согнали в лодку около полусотни больших, похожих на индюков птиц. Перевезли на корабль, где выпустили их на палубу. Трех птиц достаточно, чтобы накормить команду в 150 человек".
      Правда, мясо дронтов почти целиком, кроме грудины, не отличалось кулинарными достоинствами. И потому, вероятно, голландцы называли их valghvogel, что означает "противная птица". Но на корабле, который уже три месяца находится в пути из Гоа в Лиссабон, выбирать особенно не приходилось. Сообщалось, однако, что даже продолжительная варка этого мяса нисколько не улучшала его вкуса.
      Несмотря на все это, дронты выжили бы, если бы Маскаренские острова не превратились в место, куда стекались люди, спасающиеся от религиозных преследований. На плантациях они там выращивали сахарный тростник и другие экзотические культуры.
      С колонистами прибыли на острова кошки, собаки, свиньи, коварные Rattus norvegicus [серая (рыжая, амбарная) крыса, пасюк] и цейлонские макаки-резусы. Тех дронтов, что еще остались после голландских моряков, травили на открытой местности собаки (дронты - птицы глупые, но, если надо, бегать они могли довольно быстро). А когда они высиживали яйца, их убивали даже кошки. Сами яйца воровали и пожирали обезьяны, крысы и свиньи. Кроме того, дронтам приходилось соперничать со свиньями из-за кормов - всего того, что росло низко или ползало по земле.
      Последнего дронта, обитающего на острове Маврикий, видели в 1681 году. Последний белый дронт упоминается 1720 годом. Пустынники островов Родригес и Реюньон, последние птицы из этого рода (и вида), продержались, возможно, до 1790 года. Точно никто не знает.
      Так настал тот день, когда люди огляделись вокруг и неожиданно для себя обнаружили, что живых дронтов нет уже нигде".
      Поворот на грунтовую дорогу с подсыпкой из гравия, которую мне отметил на карте человек с заправочной станции, я едва не проскочил. Дорога эта выходила на шоссе буквально ниоткуда, прямо из полей. Лето еще не наступило, но погода стояла жаркая, и каждый раз, когда гравия на дороге становилось меньше, машину буквально заволакивало облаками пыли. Потом дорога превратилась в разбитую тропу, чуть шире, чем сама машина, и к тому же зажатую с обеих сторон забором из провисающей колючей проволоки в три ряда.
      С левой стороны теперь простиралось поле, дикое, заброшенное и выглядевшее примерно так, как будет выглядеть все, если мы сметем самих себя с лица земли. Справа поднимался лес - сосны, дубы, эвкалипты и дикая слива, разумеется, в это время года еще без плодов.
      Я начал задаваться вопросом: что же, собственно, тут делаю? Вдруг мисс Джимсон - просто чокнутая старуха с богатым воображением, которая... Впрочем, нет. Я не хотел сомневаться ни в ней, ни в своей оценке ситуации. И потому полз теперь по ухабам грунтовой дороги в штате Миссисипи, проведя целые сутки без сна на обрывистом, неровном краю своей мечты. Мне оставалось только верить.
      Теперь по обеим сторонам дороги теснились деревья - настоящий первобытный девственный лес, а проволочный забор куда-то исчез. Потом лес придвинулся еще ближе и полностью поглотил дорогу. Ветки заскребли по окнам и крыше машины. Мне показалось, что я падаю в каком-то темном, длинном, лиственном тоннеле. Дорога здесь, должно быть, состояла из вековых отложений перегнившей листвы, но я все же пробивался вперед, не убирая ноги с педали газа.
      И чуть не налетел на дом.
      Дом стоял, может быть, в десяти метрах от стены деревьев. Дорога кончалась прямо под одним из его окон. Я успел заметить краем глаза, что кто-то машет мне рукой, и надавил на тормоз.
      У машины, заглядывая в окно с моей стороны, стоял мужчина огромного роста. Наверно, человека такого мощного телосложения я за всю свою жизнь не видел. Каждая ладонь у него была размером с рукавицу для игры в бейсбол, и у меня создавалось впечатление, что их обладатель никогда не брал в руки ничего меньше рукояти топора.
      - Как оно там? - спросил он вместо приветствия.
      - Нормально, - ответил я, выбрался из машины и протянул руку. - Моя фамилия Линдберл.
      Мужчина пожал мою руку, и в голове у меня пронеслось несколько сравнений с медвежьим капканом, челюстями акулы и закрывающимися дверями лифта.
      - Это ферма Гаджеров? - спросил я.
      - Не-е. - В серых глазах мужчины отразилось недоумение. - Меня зовут Джим Боб Крайт. Это моя жена Дженни, а это Люк, Скино и Шерл. - И он указал рукой в сторону крыльца, где собралось, видимо, все его семейство.
      Люди на крыльце закивали, приветствуя меня.
      - Значит, говорите, Гаджеры нужны? - продолжил он. - Насколько я знаю, нет в здешних местах никаких Гаджеров. Хотя я здесь вроде как новичок.
      По моему мнению, это означало, что в этих местах он прожил всего лет двадцать или около того.
      - Дженнифер! - крикнул он. - Ты знаешь кого-нибудь по фамилии Гаджер? Потом пояснил мне: - Жена прожила тут всю свою жизнь.
      Дженнифер спустилась до второй ступеньки крыльца.
      - Я думаю, это те, что жили на ферме Спрадлинов еще до самих Спрадлинов. Но Спрадлины уехали во время корейской войны. А самих Гаджеров я не знала. Мы тогда жили в Водяной долине.
      - Так говорите, что ищете Гаджеров? - продолжил вопросы Джим Боб Крайт.
      - Только их дом. Насколько я понял со слов вашей жены, они уехали из этих мест... Надо полагать, во времена Депрессии?
      - Да, у них, должно быть, водились деньжата. В здешних местах никто не был достаточно богат, чтобы уехать во время Депрессии, - пояснил мистер Крайт, потом крикнул: - Люк!
      Его старший сын неторопливо спустился с крыльца. Растрепанный, в рубашке фасона еще тех времен, когда в моле был твист. Сунув руки в карманы, он остановился рядом с нами.
      - Покажешь мистеру Линдбергу...
      - Линдберлу.
      - ...мистеру Линдберлу дорогу до старой фермы Спрадлинов. Проводишь его до бревенчатого моста, а то он заблудится.
      - Мост рухнул, папуля.
      - Когда?
      - В октябре, папуля.
      - А, черт. Опять работы прибавилось! Ну тогда до ручья. - Мистер Крайт повернулся ко мне. - Без него вы заблудитесь. И смотрите, там змеи, могут укусить.
      - Я думаю, все будет в порядке.
      - Не возражаете, если я спрошу, зачем вам туда нужно? - Заметно было, что, задавая вопрос, он чувствует себя неловко, потому что обычно такие вещи всплывают в разговоре сами собой.
      - Я... э-э-э... специалист по птицам. Я их изучаю. И к нам поступили сведения... нам сообщили, что на старой ферме Гаджеров и в окрестностях... Короче, я ищу одну очень редкую птицу...
      - Как "добрый боженька"? Я видел одного лет двадцать пять назад неподалеку от Бруса, - сказал он.
      "Добрый боженька" - это одно из простонародных названий белоклювого дятла, редчайшего вида дятлов в мире. В любое другое время у меня бы челюсть отвисла от удивления, поскольку считается, что в штате Миссисипи птицы эти вымерли еще в начале века.
      - Машина не будет здесь мешать? - спросил я.
      - Не-е. Все в порядке, - ответил Джим Боб Крайт. - Если к закату не вернетесь, пойдем вас искать, о'кей?
      Я не сразу сообразил, наказ это или проявление заботливости.
      Ручей, к которому мы вышли, огибал поросший лесом холм. Поперек ручья лежало сгнившее бревно, и получалось что-то вроде небольшой плотины: с одной стороны вода была с метр глубиной, а с другой - вполовину меньше.
      - Видишь тропинку? - спросил Люк.
      - Вижу.
      - Пойдешь по ней до холма, потом еще через одно поле. Потом снова будет ручей - там можно перебраться по камням - и еще один холм. Тропинка дальше расходится: нужно идти по левой. И то, что осталось от дома, находится немного не доходя до вершины холма. Если дойдешь до большой голой скалы, значит, проскочил мимо. Понятно?
      Я кивнул. Люк повернулся и двинулся обратно.
      Как сказала мисс Джимсон, дом напоминал собачью будку, а теперь он еще и завалился набок. Кругом росли сорняки. От заборов остались только следы, а на том месте, где когда-то стоял сарай, лежала плоская куча досок. За домом располагались остатки того, что когда-то было уборной. На заднем дворе торчал из земли проржавевший водяной насос. Чуть более ровное место указывало, где раньше был огород: на земле лежал один-единственный выросший тут дикий томат. Исклеванный птицами и уже загнивший. Я прошел дальше и обнаружил еще три кучки древесины, оставшиеся от трех подсобных строений: доски почти сгнили и поросли зеленым мхом. Одно строение служило когда-то коптильней и дровяным складом одновременно. Два других курятниками. Один из них выглядел немного больше другого, и именно здесь я начал копать...
      Я ковырялся в земле, передвигаясь по участку, словно сеттер, разыскивающий куропатку по запаху. Мне нужны были находки, еще и еще. Я не мог удовлетвориться малым.
      Когда я с огромным мешком на спине добрался наконец до участка Крайтов, наступили сумерки, правильней даже будет сказать, что уже стемнело. Я устал, пропотел насквозь и перемазался в пятидесятилетних отложениях куриного помета. Крайты сидели на крыльце. Джим Боб, похожий на добродушного великана, спустился по ступеням и двинулся ко мне. Я не стал у них задерживаться. И на прощание подарил Джиму Бобу ксерокопию с репродукции рисунка, изображающего дронта, оставил адрес и номер телефона, где меня можно найти.
      Потом сел в машину и, следуя совету Дженнифер Крайт, двинулся в Водяную долину. Там я первым делом отправился к дому почтмейстерши, которая уже собиралась ложиться спать. Начал задавать вопросы. Она села за телефон... Короче, я дергал людей до часа ночи. Затем - снова за руль.
      Рядом со мной, на переднем сиденье, находился мешок, набитый костями, клювами, лапами и кусочками яичной скорлупы дронтов.
      Знаете ли вы, что один из музеев обменял в свое время на скелет дронта целый скелет синего кита?
      Итак, вперед, вперед...
      Время от времени в моем воображении представала одна странная картина. Впервые она привиделась мне задолго до того, как началось все это сумасшествие. И чаще всего - когда я читал, конечно же, не современную литературу или слушал классическую музыку, скажем, "Канон ре мажор" Пахельбеля...
      В Гааге сумерки. Свет как на картинах Франса Халса или Рембрандта. Королевская семья и ее гости сидят за ужином в огромном зале и негромко переговариваются. По углам зала стоят стражники с пиками и алебардами. Вокруг стола расположились по порядку: король, королева, принцессы, принц, еще несколько детей и двое-трое приглашенных дворян. Входят и выходят слуги с блюдами и кубками.
      На приподнятом помосте в одном конце зала играет оркестр: клавесин, альт, виолончель, три скрипки и несколько духовых инструментов. Один из королевских карликов сидит на краю помоста и время от времени трогает ногой собаку, которая спит рядом с ним.
      Музыка Пахельбеля то затихает, то снова становится громче, и вскоре в зал входит, неуклюже переваливаясь, дронт. Останавливается, наклоняет голову с блестящими, словно капли смолы, глазами, поворачивается, осторожно поднимает одну ногу, потом другую и покачивается под звуки виолончели.
      Тут вихрем пролетает по залу мелодия скрипок, и дронт начинает танцевать. Теперь уже его неуклюжее тело исполнено грациозности. К нему присоединяются еще две птицы, которые появляются в этот момент в зале, и все три дронта выстраиваются, поворачиваясь, в круг.
      Вступает клавесин. Четвертая птица, белый дронт с острова Реюньон, снимается со своего места под столом и тоже присоединяется к танцующим. Эта птица грациознее остальных: когда те лишь поворачиваются из стороны в сторону и наклоняются, белый дронт делает полные обороты.
      Музыка становится громче. Человек, играющий первую скрипку, замечает птиц и подает знак королю. Но и он, и другие за столом уже обратили внимание на танец птиц. Молча, зачарованно наблюдают они это зрелище, даже слуги замерли, позабыв про горшки, котелки и блюда в руках.
      А дронты продолжают танцевать, покачивая и кивая своими уродливыми головами. Белая птица наклоняется, делает полшага, затем следует пируэт на одной ноге и снова кружение.
      Король без слов берет королеву за руку, они выходят из-за стола, словно дети перед спектаклем, и присоединяются к танцу, вальсируя (это, конечно, анахронизм) среди дронтов, а их родственники, гости и стражники смотрят и кивают в такт музыке.
      Затем видение пропадает, оставляя лишь смутное воспоминание о мерцающем камине и танцующих птицах...
      "Дронтов доставляли в Европу морем. Первых двух, о которых имеются сведения, привез все тот же капитан вал Нек в 1599 году; один из них был подарен штатгальтеру Нидерландов, а второй попал в зверинец императора Священной Римской империи Рудольфа II, где и были сделаны первые рисунки этой птицы.
      А голландский художник Рулант Саверей, по чьему-то меткому выражению, буквально "сделал на дронтах карьеру". Он рисовал и писал маслом этих птиц много раз: без сомнения, дронты его просто заворожили. Я бы даже сказал, завладели его мыслями.
      Однако наиболее точное изображение, как уверяют специалисты, пришло к нам через полмира: существует индийская миниатюра с изображением дронта, которая хранится сейчас в одном из музеев России [в Эрмитаже; советский биолог А.Иванов на XII Международном орнитологическом конгрессе в Хельсинки сделал сообщение "Индийский рисунок дронта"; но откуда появилась у нас в стране эта миниатюра, неясно]. Возможно, голландцы или португальцы завезли этих птиц в Индию во время плаваний в Гоа или к берегам полуострова Индостан. А может быть, их доставили туда на несколько веков раньше арабы, которые издавна пересекали Индийский океан на своих кораблях с треугольными парусами и потому могли наткнуться на Маскаренские острова задолго до того, как европейцы собрались в свой первый крестовый поход.
      Как-то раз, еще когда я только начинал увлекаться орнитологией (после того, как перестал охотиться на птиц с духовым ружьем, но прежде, чем получил специальное образование), я сел и подсчитал, где оказались все известные истории дронты.
      Судьба первых двух, что прибыли с ван Некем, нам уже известна. Еще один жил в 1600 году в парке графа Солмса. Исторические документы упоминают "еще одного в Италии, одного в Германии, несколько штук в Англии и восемь или девять в Голландии". Биллем ван Хоорн знал об "одном, привезенном в Европу в 1640 году, и еще об одном - в 1685-м". Про последнего из них он писал, что тот "также зарисован голландским художником". Еще про двух сообщалось, что они "содержатся при дворе правителя Индии". Один из этих дронтов, возможно, и изображен на индийской миниатюре. Даже при неравнодушном подсчете, считая, что "несколько" - это как минимум три, получается всего двадцать дронтов.
      А должно быть гораздо больше, если их в свое время загоняли на корабли десятками.
      Что же мы знаем о дронтовых? Несколько судовых журналов да кое-какие отчеты, составленные путешественниками и колонистами... Весьма интересовала эта птица англичан. Сэр Хеймон Лестрейндж писал о том, что видел в клетке "додара с острова Маврикий... Будучи столь больших размеров, он не способен летать". Когда птица умерла, из нее сделали чучело, которое хранилось в Оксфорде, но через некоторое время оно пришло в негодность, и его сожгли, оставив только одну лапу и голову.
      Франсуа Лега, гугенот, проживший на Реюньоне несколько лет, написал отчет о своих путешествиях, в котором упоминал, в частности, и дронтов. Отчет был опубликован в 1708 году (когда дронты острова Маврикий уже исчезли) и содержал информацию о том, что "некоторые мужские особи достигают веса в сорок пять фунтов..."
      В 1761 году Маскаренские острова посетил аббат Пингре. Он застал последних пустынников на Родригесе и собрал информацию о птицах, обитавших на Маврикии и Реюньоне.
      После этого остались лишь мемуары колонистов да научные споры относительно того, куда именно в таксономической схеме должны относиться Raphidae: одни утверждали, что к голубиным, другие - к пастушковым. Но вскоре даже эти мелочные споры утихли. О дронтах забыли.
      И когда Льюис Кэролл написал в 1865 году "Алису в стране чудес", читатели решили, что дронтов придумал он".
      На заправочной станции, откуда я звонил, творилось бог знает что. Дверной колокольчик звякал и брякал непрерывно, и я едва расслышал ответ, когда все же дозвонился.
      Ответил мне тип по фамилии Селведж, с которым я долго не мог найти общего языка. Сначала он принял меня за агента по продаже недвижимости, затем за адвоката. Еще через некоторое время он решил, что я просто мошенник. Только с большим трудом удалось узнать от него: мисс Анни Мэй Гаджер (подруга детства Джолин Джимсон) стала теперь (и уже давно) уважаемой мисс Анни Мэй Радвин, а этот тип Селведж ошивался у нее в качестве то ли секретаря, то ли приживалы.
      Но вот в трубке что-то щелкнуло.
      - Молодой человек, вы утверждаете, что разговаривали с некой Джолин? задал вопрос. Это был голос пожилой женщины, южный и очень чистый. - Вы имеете в виду Джолин Смит?
      - Да! Мисс Радвин, ведь вы - мисс Анни Мэй Радвин и раньше носили фамилию Гаджер? Я разговаривал с Джолин Смит - теперь она стала Джолин Джимсон, - которая прежде жила в Водяной долине в штате Миссисипи...
      - Молодой человек, - снова обратился ко мне женский голос, - вы уверены, что вас направила сюда не моя противная сестра Альма?
      - Кто? Нет, мадам. Я встретил женщину по имени Джолин...
      - Я хотела бы поговорить с вами, молодой человек, - наконец-то услышал я. Потом голос добавил небрежно: - Селведж, объясните молодому человеку, как ему доехать.
      Дом мисс Радвин оказался большим красивым особняком. За сорок лет - от хижины на склоне холма в штате Миссисипи до вот такого... Есть разные способы достичь успеха, и я невольно задумался над тем, как именно Анни Мэй Гаджер добилась этого. Удача? Вероломство? Вмешательство свыше? Напряженный труд? Судебные тяжбы?
      Селведж провел меня в залитую солнцем комнату. Вся мебель в доме была изготовлена где-то между началом века и пятидесятыми годами - у таких вещей словно нет возраста. Они никогда не выглядят очень хорошо, никогда не выглядят слишком плохо, и каждый стул обязательно удобен.
      Ко мне вышла очаровательная леди в зеленом брючном костюме. Ей было за шестьдесят. Пшеничного цвета волосы, причем я решил, это их естественный цвет. Голубые глаза, как у моей учительницы в первом классе. Ей удалось сохранить стройность и гибкость, и вообще выглядела она так, будто слово "полнота" в ее словарном запасе отсутствовало.
      - Доброе утро, мистер Линдберл. - Хозяйка особняка поздоровалась со мной за руку. - Хотите кофе? Судя по вашему виду, кофе вам совсем не повредит.
      - Да, благодарю вас.
      После того как я проглотил полчашки кофе одним глотком, хозяйка произнесла:
      - То, из-за чего вы хотели меня увидеть, должно быть, очень важное дело...
      - Прошу прощения за ранний визит, - сказал я. - Я - аспирант Техасского университета и специализируюсь по биологии. Еще точнее, я орнитолог. И сейчас работаю над диссертацией. Два дня назад я встретился с мисс Джолин Джимсон...
      - Как она? Я не видела ее - о, боже! - должно быть, лет пятьдесят. Как бежит время!
      - Похоже, она в порядке. Но я разговаривал с ней только полчаса или около того... э-э-э, о тех птицах, что ваша семья держала на ферме, когда вы все жили в Водяной долине.
      Мисс Радвин пристально взглянула на меня, потом улыбнулась:
      - Вы имеете в виду "гадких цыплят"?
      Я тоже заулыбался и даже чуть не рассмеялся от радости, потому что возлюбил эту пожилую леди.
      Отменив все другие дела, Анни Мэй Гаджер рассказывала почти четыре часа, отвечала на мои вопросы, посвятила меня в историю своего семейства.
      Ее дедушка Гаджер служил некогда надсмотрщиком на плантации полковника Крисби неподалеку от Мак-Кома в штате Миссисипи. Сам полковник Крисби был наследником семьи мореплавателей, занимавшихся торговлей ливанским кедром и египетским хлопком. А также чаем, специями и вообще всем тем, что сулило прибыли и попадалось под руку.
      Когда дед полковника Крисби достиг совершеннолетия в 1802 году, он распрощался со штатом Южная Каролина и двинулся на запад, в леса. Вскоре у него родился сын, будущий отец полковника Крисби, который позже распорядился перевезти из Южной Каролины на новое место все, чем владел отец: рабов, фургоны, лошадей, скот, цесарок, павлинов и дронтов. Последних все принимали за каких-то невероятно уродливых домашних птиц, которых один из дядюшек-мореходов купил у французского купца еще в 1721 году. (Я полагаю, что это были белые дронты с острова Реюньон, если только их не вывезли немного раньше. Дронты с острова Маврикий к тому времени уже вымерли.)
      А когда у отца полковника Крисби родился полковник Крисби, он продал факторию и перенес плантацию еще западнее, в Мак-Ком.
      Здесь-то в этой семье и появился Гаджер-дедушка, который занимался плантацией в то время, пока полковник Крисби воевал за независимость Юга. Однако полковник вернулся в Мак-Ком раньше других, поскольку ему не посчастливилось: он грудью остановил залп картечи во время разведки боем при осаде Виксберга. Угасал он постепенно и, немного свихнувшись, освободил своих рабов за неделю до смерти. А поскольку рабов не стало, надсмотрщик семье тоже был не нужен.
      Так семья Гаджеров оказалась в окрестностях Водяной долины (в те времена ее так еще не называли), погоняя перед собой стаю дронтов, которых полковник Крисби отписал своему бывшему надсмотрщику за верную службу.
      Альма и Анни Мэй - второй и пятый ребенок в семье папаши Гаджера родились с разницей в три года и, похоже, возненавидели друг друга с того самого момента, когда Альма впервые заглянула в колыбельку Анни Мэй. Ссорились они постоянно, и то обстоятельство, что Альма, старшая дочь, была любимицей обоих родителей, отнюдь не помогало улучшению их отношений. Для Анни Мэй жизнь превратилась в типичный для нежеланного ребенка в белой бедняцкой семье ад, и она еще в раннем возрасте дала себе слово убежать из дома и в тринадцать лет это обещание выполнила. Единственной подругой Анни Мэй в то время была Джолин Джимсон.
      Все это я узнал сегодня утром.
      - Отец ненавидел этих птиц, - сказала мне Анни Мэй Радвин, урожденная Гаджер. - Он всегда говорил, что когда-нибудь избавится от них, но так и не решился на это.
      А ведь сколько было с ними хлопот! Нам всегда приходилось запирать их на ночь и ходить искать яйца. Они иногда откладывали их где-нибудь на улице, а потом забывали, где именно. Случались годы, когда у нас совсем не рождались новые птенцы. И потом, они были так уродливы! Я имею в виду, что раз в год они выглядели просто ужасно, словно вот-вот помрут. У них выпадали все перья, как будто они заболевали чесоткой или чем-то другим. К тому же у них отваливалась передняя часть клюва или, еще хуже, болталась, не отпадая, неделю, а то и две. Птицы эти выглядели тогда как большие голые голуби. После этого они теряли в весе, фунтов до двадцати-тридцати, и оставались такими до тех пор, пока у них не отрастали новые перья. Нам все время приходилось убивать лис, которые забирались в "индюшачий дом" так мы называли курятник, куда загоняли этих птиц на ночь. Я думаю, что они не смогли бы его найти, даже стоя в десяти футах в стороне.
      Мисс Радвин остановилась и взглянула на меня.