- Два с половиной года... Со сливками или с лимоном, милая?
      Очевидно, пришла пора чаепития. Эпифани выбрала чай с лимоном и сказала:
      - А все это время моя мать была его любовницей.
      - Милое дитя, не думаешь ли ты, что я этого не знала? У нас с Джонни не было друг от друга секретов.
      - Поэтому вы с ним и порвали?
      - Наш разрыв - не более чем измышления прессы. Нам пришлось сделать вид, будто мы порвали отношения. На то существовали достаточно веские причины. Хотя, по сути, мы никогда не были столь близки друг другу, как в последние месяцы перед его уходом на войну. Конечно, весьма своеобразное положение, я не отрицаю. Полагаю, ты достаточно хорошо воспитана, чтобы не поддаться буржуазным предрассудкам. Правда, у твоей матери их было немало.
      - Что может быть буржуазное, чем "менаж а труа"25?
      - Причем здесь "менаж а труа"! Не думаешь ли ты, что мы создали здесь некий ужасный уголок секса?
      - Не имею ни малейшего понятия о том, что вы "создали". Мама никогда не говорила мне об этом.
      - А к чему ей было говорить? Насколько я знаю, Джонатан мертв и похоронен. Он - единственное, что нас связывало.
      - Но он жив.
      - Откуда ты знаешь?
      - Просто знаю.
      - Тебя никто не расспрашивал о Джонатане? Ответь, дитя, - от этого могут зависеть наши жизни.
      - Почему?
      - Не спрашивай. Так кто-то интересовался им, да?
      - Да.
      - Как он выглядел?
      - Обыкновенный мужчина, ничего особенного.
      - Здоровый такой? Не то чтобы толстый, но... тяжеловатый? Неряшливый... Мятый синий костюм и нечищенные башмаки. Усы черные, а волосы почти серые, короткие, да?
      - И добрые голубые глаза, - добавила Эпифани. - Их сразу замечаешь.
      - Он не назвался Энджелом? - В голосе Круземарк послышались нетерпеливые нотки.
      - Да. Гарри Энджел.
      - Чего он хотел?
      - Он ищет Джонни Фаворита.
      - Зачем?
      - Он не сказал мне зачем. Он детектив.
      - Полицейский?
      - Нет, частный детектив. Что все это значит?
      Слабо звякнул фарфор, и Маргарет Круземарк сказала:
      - Я не уверена, что знаю. Он побывал здесь. Не сказал, что он детектив, притворился клиентом. Я знаю, это покажется грубостью, но я прошу тебя уйти. Меня ждет одно дело. Боюсь, это срочно.
      - Вы думаете, мы в опасности? - Голос Эпифани дрогнул
      на последнем слове.
      - Не знаю, что и думать. Если Джонатан вернулся, может случиться все что угодно.
      - Вчера в Гарлеме убили одного человека, - выпалила Эпифани. - Моего друга. Он знал маму, и Джонни тоже. Мистер Энджел расспрашивал этого человека.
      Послышался скрип стула по паркету.
      - Мне нужно идти, - сказала Маргарет Круземарк. - Вставай, живее, я возьму твое пальто, и мы спустимся вместе.
      Звук приближающихся шагов. Я сорвал с двери контактный микрофон и, выдернув из аппарата наушник, сунул все добро в карман. Держа "дипломат" под мышкой, я промчался по длинному коридору будто гончая, нагоняющая зайца. Я ухватился за перила, чтоб не упасть, и понесся сломя голову вниз по пожарной лестнице.
      Ждать лифта на девятом этаже было слишком рискованно: велика вероятность встретиться с ними в одной кабине, поэтому пришлось поработать ногами. Задыхаясь, я выскочил в пустой вестибюль и уставился на лифтовые стрелки: левая ползла вверх, правая - вниз. В любую секунду дамы могли быть здесь.
      Я выбежал на тротуар, спотыкаясь пересек Седьмую авеню - мне уже было не до машин - и только очутившись на противоположной стороне, позволил себе небольшую передышку: стал прохаживаться у входа в здание Осборн-Апартментс, сипя, будто жертва эмфиземы26. Проходившая мимо гувернантка с детской коляской сочувственно поцокала языком.
      Глава двадцать шестая
      Выйдя из здания, Эпифани и Круземарк направились к Пятьдесят седьмой улице. Я двигался прогулочным шагом по противоположной стороне авеню, держась вровень с ними. На углу Маргарет Круземарк простилась с Эпифани, нежно поцеловав ее в щеку, как тетушки, прощающаяся с любимой племянницей.
      Когда зажегся зеленый свет, Эпифани двинулась в мою сторону, через Седьмую авеню. Маргарет Круземарк, лихорадочно размахивая рукой, пыталась поймать такси. Я подозвал к тротуару новенький "кэб" с включенным индикатором на крыше и влез внутрь прежде, чем меня заметила Эпифани.
      - Куда едем, мистер? - осведомился круглолицый таксист.
      - Хочешь получить пару долларов сверх счетчика?
      - А что надо делать?
      - Проследить за машиной. Остановись-ка на минуту у "Русской чайной".
      Он сделал, как я просил, и повернулся, чтобы посмотреть на мои документы. Я позволил ему взглянуть на "жетон", пришпиленный к бумажнику, и сказал:
      - Видишь даму в твидовом пальто? Она садится в тачку возле Карнеги-холла? Не упусти ее.
      - Это пара пустяков.
      Указанное такси резко развернулось на Пятьдесят седьмой улице и двинулось обратно по Седьмой авеню. Нам удалось повторить маневр, не привлекая к себе внимания, и мы тронули следом, держась за полквартала от них. Круглолицый поймал мой взгляд в зеркальце и улыбнулся:
      - Ты обещал пятерку, парень, верно?
      - Пятерку и получишь, если тебя не заметят.
      - Я в своем деле дока.
      Мы проехали по Седьмой до Таймс-сквер, мимо моей конторы, и тут первое такси свернуло налево и помчалось по Сорок второй улице. Искусно маневрируя в потоке машин, мы не отрывались от них, но старались держаться на расстоянии, чтобы не вызвать подозрений; один раз, видя, что мы отстаем, таксист газанул и проскочил на красный у Пятой авеню.
      Два квартала между Пятой и Центральным вокзалом были забиты машинами, и движение резко замедлилось.
      - Видел бы ты это местечко вчера, - извиняющимся тоном произнес таксист. - Тут был парад в честь Святого Пэдди27. Заварили кашу на весь день...
      Такси Маргарет Круземарк снова повернуло к центру на Лексингтон-авеню, и я заметил, как оно останавливается у Крайслер-Билдинг. На его крыше вспыхнул индикатор "свободен". Дама вылезла.
      - Останови-ка здесь, - попросил я, и шофер подъехал к Чейнин-Билдинг. На счетчике набежало полтора доллара. Я протянул ему семь: он отработал эти монеты до единого цента.
      Я зашагал через Лексингтон-авеню. Первая машина уже испарилась, - как и Маргарет Круземарк. Но это не имело значения. Я знал, куда она направляется. Пройдя через вращающиеся двери и очутившись в вестибюле, отделанном мрамором и хромом, я сверился с указателем и обнаружил, что компания "Круземарк Маритайм, Инк." находится на сорок пятом этаже.
      Я уже выходил из лифта, когда сообразил, что мне нельзя встречаться с Круземарками. Сейчас они с легкостью могли побить все мои козыри. Дочь выяснила, что я разыскиваю Джонни Фаворита, и помчалась прямо к папаше. Очевидно, то, что Маргарет хотела ему сообщить, было очень важным, и она не решилась доверить это телефону. Я немало бы дал за то, чтобы услышать их дружескую беседу за семейным стадом, и в эту минуту - о, счастье! - заметил мойщика окон, собирающегося приступить к работе.
      Он был лысый, пожилой, со вдавленным носом, какой бывает у боксеров. Мойщик шел по блестящему коридору, фальшиво насвистывая прошлогодний шлягер "Птичник". На нем был зеленый комбинезон, а крепления страховочного пояса болтались позади, напоминая пару расстегнутых подтяжек.
      - Минутку, приятель! - позвал я, и он, оборвав мелодию, замер со сложенными в трубочку - будто в ожидании поцелуя - губами. - Держу пари, ты не сможешь сказать мне, чей портрет находится на пятидесятидолларовой бумажке.
      - А в чем дело? Это что, телепередача "Откровенная камера"?
      - Ни в коем случае. Просто я держу пари, что ты не знаешь, чье лицо изображено на полтиннике.
      - Ну ладно, умник: это Томас Джефферсон.
      - Ты ошибся.
      - Да неужели?.. Ну и что с того?
      Вытащив бумажник, я извлек из него сложенную полусотенную, которую ношу при себе на крайний случай, например - для непредвиденной взятки, и поднял так, чтобы он увидел ее достоинство.
      - Мне показалось, тебе захочется глянуть на счастливчика-президента.
      Мойщик окон кашлянул и моргнул.
      - Ты что, чокнутый, или как?
      - Сколько тебе платят? - продолжал я. - Не стесняйся, выкладывай. Надеюсь, это не секрет?
      - Четыре пятьдесят в час, благодаря профсоюзу.
      - А не слабо сделать в десять раз больше? Благодаря мне?
      - Ну ты даешь! А что я должен сделать за эти бабки?
      - Дай мне на часок свой костюм и прогуляйся. Спустись вниз и купи себе пива.
      Он почесал макушку, словно она нуждалась в дополнительной полировке.
      - Сдается, ты все же чокнутый. - В голосе его слышалось явное восхищение.
      - А тебе не все равно? Мне всего-то и нужно - твоя упряжь и никаких вопросов. Сделаешь полсотни, посидев часок на своей заднице. Ну как, согласен?
      - Идет. Заметано, приятель. Если хочешь выложить бабки - я беру.
      - Вот и умница.
      Мойщик окон кивком позвал меня за собой и отвел в конец коридора, к узкой дверце рядом с пожарным выходом. Это был шкафчик для обслуживающего персонала.
      - Оставишь мое барахло здесь, когда закончишь, - сказал он, расстегивая пояс страховки и стягивая грязный комбинезон.
      Я повесил свое пальто и пиджак на ручку швабры и натянул комбинезон. Он был грязный, со слабым запахом аммиака - просто как пижама после оргии.
      - Галстук лучше сними, - предупредил он, - не то они подумают, что ты баллотируешься в местное самоуправление.
      Я сунул галстук в карман пальто и попросил его показать, как пользоваться упряжью. Это оказалось делом довольно простым.
      - Ты ведь не собираешься вылезать наружу? - спросил он.
      - Смеешься? Я всего лишь хочу подшутить над знакомой дамой. Она секретарша на этом этаже.
      - Ну и на здоровье, - заметил мойщик. - Только оставь барахло в шкафу.
      Я сунул сложенный полтинник в нагрудный карман его рубашки.
      - Можешь пойти выпить вместе с Улиссом Симпсоном Грантом.
      Его лицо осталось равнодушным, как кусок отбивной говядины. Я посоветовал ему взглянуть на картинку, но он, посвистывая, удалился.
      Прежде чем задвинуть свой "дипломат" под раковину, я извлек оттуда револьвер. "Смит-и-вессон" модели "Сентинел" - удобная штука. Его двухдюймовый ствол уютно ложится в карман, а отсутствие курка не позволяет ему цепляться за материю в ответственный момент. Однажды мне пришлось палить, не вынимая револьвера из кармана. Жаль было пиджака, но лучше так, чем заполучить казенный костюм без спинки из похоронного бюро.
      Упрятав в один карман комбинезона свой пятизарядник, я положил в другой контактный микрофон и с ведром и щеткой в руке заспешил по коридору к внушительной, бронзово-стеклянной двери "Круземарк Маритайм, Инк.".
      Глава двадцать седьмая
      Регистраторша посмотрела на меня, как на пустое место, когда я шел через устланную коврами приемную, минуя модели танкеров в застекленных кубах и гравюры с парусниками. Я подмигнул ей, и она повернулась ко мне спиной на своем крутящемся стуле. Вместо ручек на матовых дверях внутреннего "святилища" находились бронзовые якоря, и я толкнул двери, тихонько бормоча старую морскую песенку: "Ой-хо, сбей парнишку пулей..."
      Передо мной открылся длинный коридор, по обе стороны которого располагались двери контор. Я вперевалку зашагал по нему, помахивая ведром и читая вывески на дверях. Нужной среди них не было. В конце коридора находилась большая комната с парой грохочущих, словно роботы, телетайпов. У одной стены стоял деревянный корабельный руль, а на остальных стенах опять-таки висели гравюры с парусниками. В комнате было несколько удобных стульев, столик со стеклянной крышкой, на котором лежали журналы, и еще строгая блондинка, разбиравшая почту за массивным Г-образным столом. Сбоку находилась полированная дверь красного дерева. Выпуклые бронзовые буквы на уровне глаз гласили: "ЭТАН КРУЗЕМАРК".
      Блондинка держала в руке нож для разрезания бумаги. Она подняла на меня глаза и улыбнулась, пронзая письмо с ловкостью леди Д'Артаньян. Стопка почты рядом с ней высотой достигла фута. Мои надежды на уединение с контактным микрофоном рассыпались прахом.
      Блондинка не обращала на меня внимания, занятая свои простым делом. Пристегнув ведро к своему снаряжению, я открыл окно и закрыл глаза. Зубы у меня застучали, но отнюдь не от холодного ветра.
      - Эй! Пожалуйста, поторопитесь, - попросила блондинка. - Мои бумаги разлетаются по всей комнате.
      Вцепившись в нижнюю перекладину рамы, я сел спиной вперед на подоконник, все еще удерживая ноги в уюте и безопасности помещения. Потянувшись вверх, прицепил один из ремней своей упряжи к наружному ограждению. Нас с блондинкой разделяло лишь стекло, но с тем же успехом она могла быть и за миллион миль от меня. Я перехватил руки и защелкнул второй ремень.
      Чтобы встать, мне пришлось собрать в кулак всю свою волю. Я пытался припомнить боевых друзей, не получивших ни царапины после сотни парашютных прыжков, но это не помогло. Мысль о парашютах только ухудшила положение.
      На узком карнизе едва нашлось место для пальцев ног. Я толкнул раму вниз, и утешительный стук телетайпов исчез. Я приказал себе не смотреть вниз. Но в первую очередь посмотрел именно туда.
      Подо мной зиял темный каньон Сорок второй улицы с пешеходами и машинами, уменьшенными до размера муравьев. Я взглянул на восток, где за бело-коричневыми вертикальными полосами Дэйли-Ньюс-Билдинг и блестящим зеленым обелиском здания Секретариата ООН виднелась река. Там пыхтел игрушечный буксир, в серебристом фарватере которого ползла цепочка барж.
      Порывистый ледяной ветер обжигал мое лицо и руки и рвал комбинезон, отчего широкие манжеты рукавов хлопали будто боевые знамена. Ветру хотелось оторвать меня от фасада здания и швырнуть в парящий полет над крышами, мимо кружащих голубей и извергающих клубы дыма труб. Ноги дрожали от холода и страха. Если меня не сдует ветер, то я запросто могу слететь вниз, побежденный этой дрожью, от которой уже, наверно, побелели костяшки пальцев. Блондинка внутри, за окном, беззаботно вскрыла очередной конверт. По-видимому, она уже считала, что со мной все кончено.
      И вдруг меня разобрал смех: Гарри Энджел - "Человек-муха". Мне вспомнилось громогласное "оп-ля!" инспектора манеха объявляющего "смертельный номер необычайно смелого ангела..."28. Не выдержав, я расхохотался и, откинувшись назад на страховочных ремнях, с радостью обнаружил, что они меня держат. Дела не так уж плохи. В конце концов, мойщики окон занимаются этим ежедневно.
      Я ощутил себя альпинистом на первом подъеме в горы. Надо мной из углов небоскреба торчали, как гаргульи, выходы отопительной системы, а еще выше вздымался к солнечному свету шпиль из нержавеющей стали, сверкая, будто покрытая льдом вершина непокоренного пика.
      Пора было приступать к делу. Я отстегнул правый ремень, перенес и присоединил его к левому креплению. Затем, осторожно переместившись по подоконнику, отстегнул левый ремень и потянулся через бездну к ограждению следующего окна. Вслепую пошарив по кирпичной стене, я нашел скобу и прицепил его к ней.
      Подстраховавшись за оба окна, я сделал шаг левой, отцепился справа, прицепился слева, шагнул правой ногой. Готово. Весь путь занял не более нескольких секунд, - но как будто прошла неделя.
      Прицепив левый страховочный ремень к ограждению окна, я заглянул в кабинет Этана Круземарка. Это была большая угловая комната: еще два окна на моей стене и три, выходившие на Лексингтон-авеню. Там стоял стол с широкой овальной мраморной столешницей. Кроме шестикнопочного телефона и черненой бронзовой статуэтки Нептуна, размахивающего трезубцем, на нем ничего не было. У двери сверкал хрусталем встроенный бар. На стенах - картины французских импрессионистов. Никаких парусников для босса.
      Круземарк с дочерью сидели на широком бежевом диване у дальней стены. На низеньком мраморном столике перед ними поблескивала пара крошечных рюмок для брэнди. Круземарк был очень похож на свой портрет: краснолицый стареющий пират, увенчанный гривой прекрасно уложенных серебристых волос. На мой взгляд, он походил скорее на Дэдди Уорбакса, чем на Кларка Гейбла.
      Маргарет Круземарк сменила свой черный наряд на крестьянскую блузу с вышивкой и широкую юбку в сборку, но пентакль остался на месте. Время от времени один из собеседников поглядывал за окно, на меня.
      Я намылил щеткой стекло перед своим лицом. Достав из комбинезона контактный микрофон, подключил наушник, завернул аппарат в большую тряпку и прижал его к стеклу, делая вид будто протираю окно. Их голоса звучали так же ясно и четко, как если бы я сидел рядом с ними на диване. Говорил Круземарк:
      - ... и он знал день рождения Джонатана? Маргарет нервно поигрывала золотой звездой.
      - Он назвал его совершенно точно, - ответила она.
      - Узнать день дело нехитрое. Ты уверена, что он детектив?
      - Так сказала дочь Эванджелины Праудфут. Он знал о Джонатане достаточно много, чтобы придти к ней со своими вопросами.
      - А что насчет доктора в Покипси?
      - Он мертв. Самоубийство. Я звонила в клинику. Это произошло в начале недели.
      - Так. Значит, мы никогда не узнаем, говорил ли с ним детектив.
      - Мне не нравится все это, отец. После стольких лет... Энджел знает слишком много.
      - Энджел?
      - Детектив. Пожалуйста, слушай меня повнимательнее.
      - Я перевариваю все это, Мэг. Только не торопи меня. - Круземарк отпил немного бренди.
      - Почему бы не избавиться от Энджела?
      - А что проку? Этот городишко кишит дешевыми сыщиками. Беспокоиться следует не об Энджеле, а о человеке, который его нанял.
      Маргарет Круземарк схватила отца за руку.
      - Энджел вернется. За своим гороскопом.
      - Выполни его заказ.
      - Я уже выполнила. Он очень похож на гороскоп Джонатана, отличается лишь место рождения. Я смогла бы сделать его по памяти.
      - Хорошо. - Круземарк осушил рюмку. - Если он на что-то способен, то к тому времени, как явиться за гороскопом, он узнает, что у тебя нет сестры. Поиграй с ним. Ты умная девочка. Если сможешь выудить из него какую-то информацию, накапай ему что-нибудь в чай. Мы должны узнать имя его клиента. Нельзя позволить Энджелу умереть, не узнав, на кого он работает. Круземарк встал. - Сегодня днем у меня несколько важных встреч, так что, если ты не возражаешь, Мэг...
      - Да-да, у меня все. - Маргарет встала и разгладила юбку.
      - Чудесно. - Он обнял ее за плечо. - Позвони мне, как только появится этот детектив. На Востоке я обучился искусству убеждать. Посмотрим, сохранил ли я свои способности.
      - Спасибо, отец.
      - Идем, я провожу тебя. Каковы твои планы на оставшийся день?
      - Ах, не знаю. Я подумывала зайти за покупками к "Саксу". После этого... - Остаток фразы поглотила закрывшаяся за ними тяжелая дверь красного дерева.
      Я сунул завернутый в тряпку микрофон в карман комбинезона и попробовал окно. Оно оказалось незапертым и открылось после легкого толчка. Отцепив один из ремней, я перебросил в комнату дрожащие ноги, через секунду отстегнул другой ремень и очутился, наконец, в сравнительной безопасности конторы Круземарка. Риск оправдался: стоило притвориться мойщиком окон, чтобы из первых рук узнать о восточном искусстве Круземарка.
      Закрыв окно, я огляделся. Мне очень хотелось порыскать кругом, но на это не было времени. На мраморном столике стояла почти нетронутая рюмка Маргарет. Ни капли посторонней жидкости в этом напитке. Вдохнув фруктовый аромат, я сделал глоток. Коньяк бархатным пламенем скользнул по языку. Я прикончил его тремя быстрыми глотками. Он был старый и дорогой и, конечно, заслуживал лучшего обращения, но у меня не было на это времени.
      Глава двадцать восьмая
      Блондинка-секретарша едва удостоила меня взглядом, когда я захлопнул за собой полированную дверь. Возможно, мойщики окон, пользующиеся для выхода кабинетом босса, для нее дело привычное. Выскользнув в коридор, я натолкнулся на самого Этана Круземарка: он вышагивал по коридору, гордо выпятив грудь, как будто на его сером фланелевом костюме позвякивал ряд невидимых медалей. Наверное, он ожидал, что я рассыплюсь перед ним в извинениях. Вместо этого я бросил ему непечатное слово, хотя и зря, - оно скатилось с него, как плевок с гуся.
      Выходя из приемной, я послал громкий воздушный поцелуй регистраторше. В ответ она вся скривилась, словно ненароком проглотила гусеницу, - двое торговцев, сидевших в ожидании на плетеных стульях, нашли ее очень забавной, - и круто развернулась на стуле, как будто ей вставили шило.
      Я переоделся у служебного шкафчика так быстро, что мне мог позавидовать сам Супермен. Перекладывать вещи в "дипломат" было некогда, поэтому я рассовал револьвер и микрофон в карманы пальто, а скомканный комбинезон и снаряжение сунул в помятое ведро. В лифте я вспомнил о своем галстуке и попытался было вслепую завязать узел, однако потерпел полный провал.
      На улице Маргарет Круземарк уже и не пахло. Она говорила, что собирается к "Саксу", - наверное, поймала такси. Перейдя через Лексингтон, я вошел в здание Центрального Вокзала через боковой вход и, спустившись по пандусу в "Ойстер-Бар", заказал дюжину устриц. Они живо исчезли. Я допил сок из опустевших раковин и заказал еще полдюжины, решив, что спешить некуда. Минут через двадцать я, наконец, оттолкнул тарелку и направился к платному телефону - теперь можно и позвонить. Маргарет Круземарк дома не было, наверняка еще не вернулась из универмага. Или нагрянула по пути домой к "Бонвиту и Бердорфу".
      Поезд подземки доставил мою набитую моллюсками тушу на Таймс-сквер, где я пересел на местную линию до Пятьдесят седьмой улицы. Я снова позвонил в квартиру Маргарет из автомата на углу и снова не получил ответа. Проходя мима дверей ее дома на Седьмой авеню, я заметил в вестибюле троих человек, дожидающихся лифта, и, не останавливаясь, прошагал до угла Пятьдесят шестой улицы. Закурив сигарету, повернул обратно. На этот раз вестибюль был пуст. Я прямым ходом двинулся к пожарной лестнице. Не стоило давать лифтерам шанс узнать меня.
      Подъем на одиннадцатый этаж не представляет труда, если ты готовишься к марафону, но проделывать его с восемнадцатью кувыркающимися в желудке устрицами вовсе не весело. Я поднимался потихоньку, отдыхая через этаж и периодически окунаясь в бодрую какофонию дюжины музыкальных занятий.
      Когда я подошел к дверям Маргарет Круземарк, дыхание мое было тяжелым, а сердце стучало, как метроном в темпе "престо". Я обозрел пустой коридор, открыл "дипломат", извлек хирургические перчатки. Замок оказался простым. Прежде чем пробежаться по связке своих дорогостоящих отмычек и подобрать подходящую, я несколько раз нажал на звонок.
      Замок открылся с третьей попытки. Подхватив свой кейс, я шагнул в квартиру и закрыл за собой дверь. Все пронизывал сильнейших запах эфира; он витал в воздухе, вызывая в памяти больничную палату. Я вытащил револьвер из кармана пальто и тихонько двинулся вдоль стены, в темноте прихожей. Не нужно было обладать талантом Шерлока Холмса, чтобы понять: дело здесь явно нечисто.
      Маргарет Круземарк так и не собралась выйти за покупками. Она лежала навзничь в залитой солнцем гостиной, распластавшись на низеньком кофейном столике, в окружении горшков с пальмами. Кушетку, сидя на которой мы пили чай, отодвинули к стене, и женское тело посреди ковра напоминало фигуру на алтаре.
      Блуза ее была порвана, и крошечные белые груди являли бы приятное зрелище, не будь грудная клетка грубо вспорота - примерно до середины. Рану переполняла кровь, и ее красные потоки, сбегая по ребрам, образовали на столе лужицы. Глаза закрыты. Едва ли что можно было сказать по этому поводу.
      Убрав револьвер, я коснулся кончиками пальцев ее шеи - еще теплая. Черты лица спокойны, как у спящей, на губах - тень улыбки. В дальнем углу комнаты, на каминной полке, мелодично пробили часы. Было ровно пять.
      Я нашел орудие убийства под кофейным столиком. Ацтекский жертвенный нож из ее коллекции, с блестящим лезвием из обсидиана, потускневшим сейчас от засохшей крови. Я не стал до него дотрагиваться. Никаких признаков борьбы не было. Кушетка аккуратно подвинута. Воссоздать картину преступления не составляло труда.
      Маргарет Круземарк передумала идти за покупками. Вместо этого она направилась прямо домой, и убийца ждал ее в квартире. Он - или она - застал ее врасплох, напав сзади и прижав ко рту и носу тряпку с эфиром. Она потеряла сознание прежде, чем смогла оказать сопротивление.
      Сморщенный молитвенный коврик у двери показывал, откуда ее втащили в гостиную. Осторожно, чуть ли не с любовью, убийца положил ее на стол и отодвинул мебель, чтобы освободить место для "работы".
      Я долго осматривал помещение. Похоже, ничего не пропало. Коллекция оккультных безделушек Маргарет Круземарк казалась нетронутой. Лишь обсидианового кинжала не было на месте, но я уже знал, где его найти. Ящики оставались задвинутыми, в шкафах никто не рылся. Попытки инсценировать ограбление не было.
      Только у высокого окна, между филодендроном и дельфиниумом, я кое-что обнаружил. В чаше на высоком греческом треножнике находился блестящий, влажный от крови комок, размером с деформированный теннисный мяч, - как будто собака что-то притащила с помойки, - и я долго смотрел на него, прежде чем понял, что это такое. Отныне Валентинов День29 уже никогда не будет для меня прежним. Это было сердце Маргарет Круземарк.
      Какая простая штука, человеческое сердце. Оно работает день за днем, год за годом, пока кто-нибудь не придет и не вырвет его из груди, - и это уже не сердце, а просто шматок рвани, представляющий интерес для собаки. Я отвернулся от "моторчика" Колдуньи из Уэлсли, ощущая, как пляшут в моем желудке, просясь на волю, все восемнадцать устриц.
      В прихожей, в плетеной корзинке для мусора лежала пропитанная эфиром тряпка. Я оставил ее там: пусть ребята из Отдела по расследованию убийств порадуются. Пусть заберут ее вместе с куском мертвого мяса к себе и пропустят через лабораторию. Папки распухнут от протоколов, но такова уж их работа, - в отличие от моей.
      Кухня не представляла особого интереса. Обычная кухня, - поваренные книги, кастрюли и сковородки, полочка для специй, холодильник... Продуктовая сумка от "Блумингсдейла" была забита кофейной гущей и куриными костями.
      Спальня же, напротив, выглядела многообещающе. Постель не застелена, мятые, в пятнах, простыни наводили на вполне определенные мысли:, колдунья не обходилась без колдунов. В примыкающей к спальне маленькой ванной я нашел пластиковый футляр из-под колпачка. Он был пуст. Если этим утром она занималась любовью, колпачок должен быть на ней. Ребятам из полиции и здесь найдется работа.
      Медицинский шкафчик хозяйки был переполнен, и его содержимое отчасти перекочевало на высокие полочки по обеим сторонам зеркала, приделанного над ванной. Аспирин, зубной порошок, магнезия и флакончики из-под пилюль боролись за место с баночками пахучих порошков, обозначенных непонятными алхимическими символами. В металлических коробочках разнообразные ароматические порошки. По запаху я определил лишь мяту.
      С коробки для гигиенических салфеток на меня скалился желтый череп. Рядом, на полке с Тампаксом, лежали пестик и ступка, а на крышке туалетного бачка красовались обоюдоострый кинжал, журнал "Вог", щетка для волос и четыре толстые черные свечи.
      За баночкой крема для лица я обнаружил отрезанную человеческую кисть: она лежала там, темная и съежившаяся, будто брошенная перчатка. Я чуть не уронил ее, когда взял в руки, - она оказалась на удивление легкой.
      В общем, там не было разве что тритоньего глаза, но если я и не нашел его, то не потому, что не приложил к этому усилий.
      В спальне, в стенной нише, находился "рабочий уголок" Маргарет Круземарк. Шкафчик, забитый гороскопами клиентов, интереса для меня не представлял. Я только зря потратил время, пытаясь отыскать фамилию Фаворит на "Ф" и Либлинг на "Л". На отдельной полочке стояли справочники и глобус. Книги подпирала запечатанная алебастровая урна размером с сигаретную коробку; крышку ее украшала трехглавая змея.
      Я перелистал книги, надеясь найти какую-нибудь спрятанную записку, но тщетно. Среди разбросанных на столе бумаг мне попалась на глаза маленькая карточка с черной окантовкой. В верхней ее части помещалась перевернутая пятиконечная звезда в круге. В пентаграмму была вписана голова рогатого козла. Пот талисманом витиеватыми латинскими буквами - надпись: MISSA NIGER. Ниже - латинский текст, а под ним цифры: III.XXII.MCMLIX. Это обозначало дату. Вербное Воскресенье, четыре дня назад. Там же находился соответствующий конверт, адресованный Маргарет Круземарк. Оба листка я сунул в свой "дипломат".
      Остальные бумаги представляли собой большей частью астрологические расчеты и незаконченные гороскопы. Безо всякого интереса я пробежал их глазами и вдруг обнаружил в верхней части одного из них собственное имя. Да, подобная находка доставила бы массу удовольствия лейтенанту Стерну... Этот листок я тоже отправил в "дипломат".
      Найденный гороскоп заставил меня проверить настольный календарь Маргарет Круземарк. Я был записан на понедельник, 16-ое: "Г. Энджел, 13.30" Календарный листок присоединился к предыдущим находкам. Сегодня она тоже кого-то ждала - запись на 17.30. Часы у меня спешили, но показывали уже 16.20 - мое время истекало.
      Выходя, я оставил дверь приоткрытой. Кто-то найдет тело и вызовет полицию. Мне не хотелось оказаться замешанным в этом дерьме... Смех! Разве я уже не сидел в нем по уши?
      Глава двадцать девятая
      Теперь можно было не спешить, спускаясь вниз по пожарной лестнице. На сегодня я поупражнялся достаточно. Оказавшись в вестибюле, я не вышел на улицу, а прошел узким коридором прямо в "Таверну Карнеги". Я всегда ставлю себе выпивку после того, как нахожу труп. Это уже стало традицией.
      Бар ломился от толпы, обычной для этого радостного времени. Расталкивая локтями газетчиков, я пробился к стойке и заказал двойной "Манхэттен" со льдом. Затем, сделав долгий глоток, я с бокалом в руках протиснулся, ступая прямо по ногам, к телефону.
      Порцию свою я прикончил, слушая бесконечные гудки. Эпифани Праудфут не отзывалась. Зловещий признак. Я повесил трубку, думая о Маргарет Круземарк, вскрытой наподобие рождественского гуся одиннадцатью этажами выше; двумя часами раньше я точно так же слушал гудки ее телефона. Оставив пустой бокал на полке под телефоном, я плечом проложил себе путь на улицу.