Сердце ангела (= Падший ангел)

Хортсберг Вильям
Сердце ангела (= Падший ангел)

      Вильям Хортсберг
      Сердце ангела1
      перевод А. Юрчука
      Посвящаю Брюсу, Джаде, Эллен и Нику:
      "Мальчишки и девчонки вместе... На тротуарах Нью-Йорка"
      а также Бобу, который лихо проскакивал на красный свет.
      Увы, сколь ужасна мудрость, не приносящая пользы человеку мудрому!
      Софокл. "Царь Эдип"
      Глава первая
      Была пятница тринадцатого, и эхом страшного проклятья хлюпала под ногами грязь - следы вчерашней метели. Тающая жижа достигала щиколоток. На противоположной стороне Седьмой авеню, вдоль терракотового фасада здания Таймс-Тауэр маршировали бесконечные, составленные из светящихся лампочек заголовки:
      ... ВКЛЮЧЕНИЕ ГАВАЙЕВ НА ПРАВАХ ПЯТИДЕСЯТОГО ШТАТА: ПАЛАТА ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ ГОЛОСУЕТ "ЗА" 232 ГОЛОСАМИ "ПРОТИВ" 89. ПОДПИСЬ ЭЙЗЕНХАУЭРА НА ПРОЕКТЕ ГАРАНТИРОВАНА...
      Гавайи, волшебная страна ананасов и красивых девушек, бренчанье укулеле, солнце и прибой, танец травяных юбок под нежным тропическим бризом...
      Я повернулся вместе со стулом и уставился на Таймс-сквер. Парень на рекламе "Кэмел" пускал толстые кольца дыма, поднимающиеся над ревущим потоком машин. Этот изящный господин на рекламе, с вечно застывшими буквой "О" губами, был предвестником весны на Бродвее. Несколькими днями раньше бригада художников, работая в подвесных люльках, превратила плотное пальто и темную зимнюю шапку курильщика в хлопчатобумажную куртку и соломенную панаму, - не слишком поэтично, но намек ясен любому.
      Здание, где я находился, было построено на излете прошлого века: пятиэтажная кирпичная гора, склеенная с помощью сажи и голубиного помета. На крыше буйствовал "козырек" из рождественских объявлений, рекламируя полеты на Майами и различные марки пива. На самом углу размещалась табачная лавка, дальше - салон "Покерино", два прилавка с хот-догами, а посреди квартала - кинотеатр "Риальто". Вход в него находился между книжным магазином, торгующим непристойными журналами, и лавкой сюрпризов, витрины которой были заполнены нукающими резиновыми подушками и алебастровым собачьим дерьмом.
      Моя контора находилась на третьем этаже, на одном уровне с "Ольгас Электролисис", "Тидроп Импорте, Инк." и "Айра Кипнис". Восьмидюймовые золотые буквы давали мне преимущество над остальными: "ДЕТЕКТИВНОЕ АГЕНТСТВО КРОССРОУДС". Это название - вместе со всем делом - я купил у Эрни Кавалере; я был у него на побегушках, когда впервые приехал в этот город во время Второй мировой.
      Я собирался пойти выпить кофе, но тут зазвонил телефон.
      - Мистер Гарри Энджел? - пропела далекая секретарша. - С вами хочет поговорить Герман Уайнсэп из фирмы "Макинтош, Уайнсэп и Спай".
      Я выдавил несколько любезных слов, и она соединила меня с клиентом.
      Голос Германа Уайнсэпа был скользким, будто масло для волос, которым пользуются юнцы. Он представился мне адвокатом, что для меня означало высокий гонорар: клиент, представляющийся "юристом", всегда стоит гораздо меньше. Мне настолько понравилась его манера говорить, что я большей частью помалкивал.
      - Мистер Энджел, я звоню вам, чтобы узнать, свободны ли вы сейчас. Нельзя ли поручить вам небольшое дело?
      - Это для вашей фирмы?
      - Нет. Я представляю интересы одного из наших клиентов. Так вы свободны?
      - Это зависит от того, что вы хотите предложить. И желательно поподробней.
      - Видите ли, мой клиент предпочел бы поговорить с вами лично. Он приглашает вас отобедать с ним сегодня. Ровно в час, в ресторане "Три Шестерки".
      - Ну, по крайней мере, имя-то клиента вы мне скажете? Или мне надо высматривать парня с красной гвоздикой в петлице?
      - У вас карандаш под рукой? Произношу по буквам... Я записал в свой настольный блокнот: "ЛУИ СИФР" - и спросил, где нужно ставить ударение.
      Герман Уайнсэп бесподобно продемонстрировал мне, как правильно произносится имя, грассируя при этом, как преподаватель-профессионал фирмы "Берлиц". Я поинтересовался, не иностранец ли клиент.
      - У господина Сифра французский паспорт, но где его родина, я не знаю. Во время обеда он с удовольствием ответит на все ваши вопросы. Я могу сообщить ему, что вы согласны?
      - Я буду там ровно в час.
      Перед тем как распрощаться, адвокат одарил меня букетом приторных комплиментов. Я повесил трубку и закурил одну из своих рождественских "Монте-Кристо", чтобы хоть как-то отметить это событие.
      Глава вторая
      Дом 666 по Пятой авеню являл собой скверный пример сочетания общемировых архитектурных стандартов и наших собственных изысков в этой области. Он появился между Пятьдесят второй и Пятьдесят третьей улицами два года назад: миллион квадратных футов площади под офисы, заключенных в оболочку из алюминиевых панелей. Он смахивал на сорокаэтажную терку для сыра. В вестибюле, правда, журчал искусственный водопад, но это особо не спасало.
      Поднявшись скоростным лифтом на верхний этаж, я разделся, взял номерок у девушки-гардеробщицы и застыл, наслаждаясь интерьером ресторана. Метрдотель тем временем пробежал по мне оценивающим взглядом, словно санитарный инспектор, определяющий свежесть говядины. Он нашел имя "Сифр" в книге предварительных заказов (на его дружелюбие это не повлияло) и повел меня сквозь вежливо бормочущую толпу официантов к маленькому столику у окна. За столиком располагался человек в сшитом на заказ костюме (синем в мелкую полоску) с кроваво-красной розой в петлице. На вид ему можно было дать сколько угодно лет - от сорока пяти до шестидесяти. Высокий лоб, волосы - черные, густые, без пробора зачесанные назад, и - белые, как мех горностая, - квадратная бородка и остроконечные усы. Человек был загорелым и элегантным; глаза его светились далекой, какой-то неземной голубизной. На шелковом бордовом галстуке блестела крошечная золотая заколка в виде перевернутой звезды.
      - Гарри Энджел, - представился я после того, как метрдотель выдвинул для меня стул. - Адвокат по имени Уайнсэп передал мне, что вы хотите со мной поговорить.
      - Мне нравятся люди, которые сразу берут быка за рога, - произнес он. - Выпьете?
      Я заказал двойной "Манхэттен"; Сифр, постучав по своему бокалу наманикюренным ногтем, сказал, что последует моему примеру. Я с легкостью представил себе, как эти ухоженные руки сжимают плеть. Наверно, такие же руки были у Нерона. И у Джека Потрошителя. И у всех императоров и наемных убийц. Рука холеная, но беспощадная и жестокая, а изящные пальцы совершенное орудие зла.
      Когда официант отошел, Сифр подался вперед, на губах его застыла улыбка заговорщика.
      - Ненавижу формальности, но... хотелось бы взглянуть на ваше удостоверение личности, прежде чем мы начнем.
      Я вытащил бумажник и показал ему фотокопии нескольких документов, в частности, разрешение на ношение оружия и водительские права.
      Пробежав пальцами по целлулоидным футлярам, он вернул мне бумажник, и улыбка его потеплела градусов на десять.
      - Предпочитаю верить человеку на слово, но мои поверенные настояли на этой формальности.
      - Подстраховаться никогда не мешает.
      - Неужели, мистер Энджел? А я полагал, вы любите азартные игры.
      - Только по необходимости. - Я пытался уловить в его речи следы акцента, но она была похожа на полированный металл, гладкий и чистый, будто его полировали банкнотами с самого рождения. - Не пора ли перейти к делу? Пустые разговоры - не мой профиль.
      - Еще одно завидное качество. - Сифр извлек из внутреннего кармана золотой портсигар, отделанный кожей, и достал из него узкую зеленоватую "панателлу"2. - Угощайтесь.
      Я отказался, глядя, как Сифр серебряным ножичком отрезает кончик сигары.
      - Вам случайно не знакомо имя "Джонни Фаворит"? - спросил он, нагревая сигару над пламенем газовой зажигалки.
      Я покопался в памяти.
      - Кажется, так звали певца из довоенного свинг-бэнда?
      - Именно. Свежеиспеченная сенсация, как выражается пресса. В сороковом он пел с оркестром Спайдера Симпсона. Лично я ненавижу джазовую музыку и не могу вспомнить названия его шлягеров; так или иначе, их было не один и не два. Он заводил публику в театре "Парамаунт", еще когда о Синатре никто и слыхом не слыхивал. Вы должны помнить его - ведь "Парамаунт" находился в вашем районе.
      - Ну что вы. В сороковом я только-только окончил школу и поступил рекрутом в полицию. В Мэдисоне, штат Висконсин.
      - Так вы уроженец Среднего Запада? А я принял вас за коренного ньюйоркца.
      - Здесь с ними туго. За Хьюстон-стрит ни одного не встретите.
      - Пожалуй. - Лицо его скрылось в голубом дыму сигары. Запах табака был восхитительным, и я пожалел о том, что не взял одну - просто попробовать.
      - Это город чужаков, - заметил он. - Я тоже чужак.
      - Откуда вы?
      - Ну, скажем, я просто путешественник. - Сифр взмахом руки разогнал клуб дыма, блеснув перстнем с изумрудом, к которому не зазорно было бы приложиться и самому Папе.
      - Прекрасно. Итак, - почему вы спросили меня о Джонни Фаворите?
      Официант поставил на стол напитки, помешав нашему разговору не более, чем скользнувшая мимо тень.
      - У этого парня был приятный голос. - Сифр поднял бокал на уровень глаз, как это принято в Европе, и выпил. - Я уже говорил, что не переношу джазовой музыки; слишком громко и грубо для моего слуха. Но Джонни, стоило ему захотеть, мог петь нежно, как исполнитель романсов. Я взял его под крыло, когда он только начинал. Неотесанный, тощий паренек из Бронкса. Сирота. "Фаворит" - это сценический псевдоним, настоящее имя - Джонатан Либлинг. Вам известно, что с ним стало?
      Я не имел о том ни малейшего понятия.
      - В сорок третьем Джонни призвали в армию. Благодаря своему таланту, ему удалось получить назначение в особую музыкально-театральную часть, и в марте, оказавшись в Тунисе, он присоединился к шоу-труппе. О том, что случилось дальше, у меня нет подробных сведений. В общем однажды, во время представления, начался воздушный налет. "Люфтваффе" превратили сцену в решето. Почти все артисты были убиты, А Джонни, получивший ранения в голову, едва выкарабкался из могилы. Впрочем, он уже не был прежним Джонни. Я не разбираюсь в медицине и поэтому не могу описать его состояние. По-моему, это называется "шок после бомбежки".
      Я подтвердил, что мне знаком такой термин.
      - Вот как? Вы были на фронте, мистер Энджел?
      - Несколько месяцев, в самом начале войны. Я оказался среди тех, кому повезло.
      - Что ж, с Фаворитом получилось иначе. Его переправили через океан совершенно невменяемым.
      - Очень жаль, - заметил я, - но в чем, собственно, моя задача, вы не могли бы уточнить?
      Сифр загасил сигару в пепельнице и покрутил в пальцах пожелтевший от времени мундштук из резной слоновой кости - там по спирали крутилась змея с головой кричащего петуха.
      - Будьте терпеливы, мистер Энджел. Постепенно мы доберемся до сути. Итак, не являясь формально агентом Джонни, я, тем не менее, оказал ему определенную помощь в самом начале его карьеры. У меня обширные связи. Чтобы узаконить эту помощь - добавлю, значительную, - мы подписали контракт. Подробнее я объяснить не могу, поскольку в этом соглашении были пункты, оговаривающие конфиденциальность.
      Итак, состояние Джонни казалось безнадежным. Его отправили в клинику для ветеранов в Нью-Хемпшире. Все шло к тому, что остаток дней ой проведет в больничной палате. Жертва войны... Но у Джонни были друзья и деньги, много денег. Хотя он и слыл человеком расточительным, его заработки за два года до ранения оказались весьма велики - больше, чем способен промотать один человек. Некоторая сумма была инвестирована, и агент Джонни получил права поверенного.
      - Сюжет становится все более запутанным, - заметил я.
      - В самом деле, мистер Энджел! - Сифр постучал мундштуком по краю пустого бокала, извлекая звук, подобный звону далекого хрустального колокольчика. - Друзья Джонни добились, чтобы его перевели в частную клинику на севере штата. Там применили какой-то новомодный метод лечения. Результат тот же: Джонни остался кретином. Только расходы на этот раз были оплачены из его кармана, а не из государственного...
      - Вы знаете имена этих друзей?
      - Нет. Надеюсь, вы не думаете, будто моя благотворительность беспредельна. Напротив, мой непреходящий интерес к Джонни Либлингу касается лишь нашего соглашения. Ведь я так и не видел Джонни с тех пор, как он ушел на фронт. Вопрос в следующем: жив он, - или мертв? Раз или два в год мои поверенные связывались с клиникой и получали заверенное нотариусом подтверждение того, что Джонни все еще среди живых. Это положение оставалось неизменным до конца прошлой недели.
      - И что же случилось в конце прошлой недели?
      - Нечто весьма странное. Клиника Джонни находится в пригороде Покипси. Оказавшись там неподалеку по своим делам, я решил навестить старого приятеля. Мне захотелось увидеть, что сделали с человеком шестнадцать лет пребывания на больничной койке. Но в клинике сказали, что по будням приемные часы у них ограничены. Я решил настоять на своем; появился дежурный врач и сообщил, что Джонни, мол, проходит специальную терапию и его нельзя беспокоить до следующего понедельника.
      - Похоже, они хотели, чтоб вы убрались.
      - Верно. Манеры этого типа не внушали доверия. - Сифр положил свой мундштук в кармашек жилета и сложил руки на столе. - Я задержался в Покипси до понедельника и вернулся в клинику точно в часы приема. Доктора я больше не видел, но, услышав, что мне нужен Джонни, девушка в регистратуре спросила, не родственник ли я ему. Разумеется, я сказал "нет". Тогда она заявила, что посещать пациентов разрешено только родственникам.
      - А раньше они об этом не сказали?
      - Ни слова. Я возмутился. Признаюсь, устроил небольшой скандал, что было ошибкой. Регистраторша пригрозила вызвать полицию, если я тотчас же не уйду.
      - И что вы сделали?
      - Я ушел. А что оставалось? Это частная клиника, и я не хотел нарываться на неприятности. Вот почему мне нужна ваша помощь.
      - Вы хотите, чтобы я отправился в клинику?
      - Именно. - Сифр выразительно развел руками, словно давая понять, что ему скрывать нечего. - Во-первых, я хочу знать, жив ли Джонни Фаворит, это очень важно. И если жив, то где он находится.
      Сунув руку во внутренний карман пиджака, я вытащил маленькую записную книжку в кожаном переплете и цанговый карандаш.
      - По-моему, это проще пареной репы. Будьте добры, адрес и название клиники.
      - "Больница памяти Эммы Додд Харвест", она находится к востоку от города, на Плезэнт Вэлли-роуд.
      Я записал название и спросил имя доктора, выпроводившего Сифра.
      - Фаулер. Кажется, его звали Альберт или Альфред. Я записал и это.
      - Фаворит зарегистрирован под собственным именем?
      - Да. Джонатан Либлинг.
      - Пожалуй, этого достаточно. - Я спрятал книжку и поднялся. - Как мне связаться с вами?
      - Лучше всего через моего адвоката. - Сифр разгладил усы кончиком указательного пальца. - Надеюсь, вы не покидаете меня? Я полагал, мы отобедаем вместе.
      - Жаль отказываться от угощения, но если я потороплюсь, то успею в Покипси до закрытия клиники.
      - В клинике нет приемных часов для посторонних. Вас не пустят.
      - Зато пустят коллегу-медика. На этом держится любое мое прикрытие. Если я буду ждать до понедельника, это обойдется вам дороже. Я беру пятьдесят долларов в день плюс издержки.
      - Что же, для хорошей работы сумма невелика.
      - Работа будет выполнена на пять с плюсом. Я позвоню Уайнсэпу, как только что-нибудь прояснится.
      - Прекрасно. Рад был познакомиться с вами, мистер Энджел.
      Провожаемый насмешливым взглядом метрдотеля, я забрал из гардероба пальто и "дипломат" и вышел из ресторана.
      Глава третья
      Мой "шеви", купленный шесть лет назад, стоял в "Ипподром Гэридж" на Сорок четвертой улице, рядом с Шестой авеню. От этого легендарного театра осталось лишь название. Когда-то в "Иппе" танцевала Павлова, а местным оркестром дирижировал Джон Филип Суса. Теперь здесь воняло выхлопными газами, а единственная музыка, доступная уху, доносилась из маленького приемника в конторе, в редких паузах между пулеметной испанской скороговоркой диктора-пуэрториканца.
      К двум часам дня я уже катил по Вест-Сайдскому шоссе. "Великий Исход" машин из города, знаменующий наступление уик-энда еще не начался, и движение по Сомилл Ривер-парквэй было небольшим. Остановившись у супермаркета, я купил себе пинту "бурбона", чтобы не скучать в дороге. К тому времени, как я добрался до Пикскилла, от пинты осталась половина, и я убрал бутылку в "бардачок", дабы не скучать и на обратном пути.
      Я ехал по объятой тишиной, заснеженной сельской местности. Стоял чудесный денек, и жаль было нарушать его хит-парадом аденоидных голосов вещавших по радио недоумков. После серой городской слякоти все вокруг казалось белым и чистым - пейзаж в духе бабушки пророка Моисея.
      В начале четвертого я добрался до окраин Покипси и свернул на Плезэнт Вэлли-роуд. Миновав поселок и проехав еще миль пять, я увидел окруженное стеной поместье с фигурными коваными воротами и большими бронзовыми буквами на кирпичной стене: "БОЛЬНИЦА ПАМЯТИ ЭММЫ ДОДД ХАРВЕСТ". Свернув на посыпанную щебенкой подъездную дорожку, я с полмили петлял в зарослях болиголова, прежде чем передо мной возникло шестиэтажное здание из красного кирпича, построенное в георгианском стиле, и снаружи скорее смахивающее на студенческое общежитие, чем на клинику.
      Однако внутри каждая деталь соответствовала вывеске привычно-зеленоватые стены и серый линолеум, достаточно чистый, чтобы на нем можно было оперировать. У одной из стен, в нише, размещался покрытый стеклом регистрационный стол. Напротив висел большой портрет маслом, изображающий бульдожье лицо титулованной вдовицы. Даже не глядя на пластину, привинченную к позолоченной раме, можно было догадаться, что это - Эмма Додд Харвест.
      По сияющему чистотой коридору прошествовал санитар в белом, толкая перед собой инвалидную коляску, и исчез за углом.
      Я ненавижу больницы - слишком уж долго я провалялся на казенной койке, поправляясь после фронтовых ранений. В непременной стерильности подобных заведений есть нечто пугающее. Приглушенный шорох резиновых подошв по яркоосвещенным коридорам, воняющим лизолом. Безликие санитары в накрахмаленных белых халатах. Монотонность режима, придающая особое значение любому событию, даже выносу ночной посудины. При одной даже мысли о пребывании в палате у меня перехватило горло. Внутри клиники ничем не отличались от тюрем.
      Девушка за регистрационным столом была юной и простоватой. Она носила белую униформу с черной бирочкой "Р.Флис". В глубине ниши находился кабинет; сквозь приоткрытую дверь виднелись шкафчики с картотекой.
      - Могу я чем-нибудь помочь вам? - Голос мисс Флис был сладок, как дыхание ангела. Отблески ламп дневного света лежали на толстых линзах ее очков без оправы.
      - Еще как можете. Мое имя Эндрю Конрой, я занимаюсь исследованиями для Национального института здоровья. - Открыв на стеклянной крышке стола свой черный "дипломат" из телячьей кожи, я показал ей поддельное удостоверение в прозрачном чехольчике, которое всегда ношу в запасном бумажнике. Я вставил его в прозрачный футляр еще спускаясь вниз на лифте, в доме 666 по Пятой авеню, заменив прежнюю карточку.
      Мисс Флис с подозрением изучала меня: ее водянистые глаза скользили туда-сюда за толстыми линзами, будто тропические рыбки в аквариуме. Я понимал, что ей не понравился мой мятый костюм и пятна от супа на галстуке, но все же дорогой "дипломат" выручил меня.
      - Кого именно вы хотели бы увидеть, мистер Конрой? - едва заметно улыбнулась она.
      - Возможно, вы сами ответите на этот вопрос. - Я сунул запасной бумажник в карман и оперся о крышку стола. - Институт сейчас занимается изучением случаев неизлечимо больных, перенесших травматический шок. Моя работа состоит в сборе информации о пациентах, находящихся в частных клиниках. Думаю, у вас есть пациент, отвечающий этим условиям.
      - Позвольте узнать его имя?
      - Джонатан Либлинг. Любая информация, которой вы поделитесь, будет строго конфиденциальна. По сути, в официальном докладе не будет никаких имен.
      - Подождите минутку. - Простоватая регистраторша с ангельским голосом удалилась во внутренний кабинет и вытащила нижний ящик одного из шкафов с картотекой. Требуемое она нашла довольно быстро. Вернувшись с раскрытой картонной папкой, мисс Флис положила ее на стол.
      - Когда-то у нас находился такой пациент. Но, как видите, несколько лет назад Джонатана Либлинга перевели в одну из клиник для ветеранов войны, в Олбани. Вот его медкарты.
      Перевод в Олбани был надлежащим образом отмечен в формуляре, рядом стола дата: 5.12.45 г. Я вынул записную книжку и принялся заносить в нее кое-какие данные из формуляра.
      - Вы не знаете, кто из врачей им занимался?
      Она потянулась к папке.
      - Доктор Фаулер. - В подтверждение своих слов девушка легонько постучала пальцем по бланку.
      - Он все еще работает здесь, в клинике?
      - Ну конечно. Как раз сейчас он на дежурстве. Хотите с ним поговорить?
      - Если это удобно.
      Она снова скривила губы в улыбке.
      - Я узнаю, не занят ли он. - Девушка шагнула к коммутатору и тихо заговорила в маленький микрофон. Ее усиленный динамиком голос донесся откуда-то из дальних коридоров.
      - Пожалуйста, доктора Фаулера в регистратуру... Доктора Фаулера просят пройти в регистратуру.
      - Вы работали здесь в прошлые выходные? - спросил я.
      - Нет, меня не было несколько дней. Моя сестра выходила замуж.
      - Раздобыли где-нибудь букет?
      - Мне не настолько везет...
      Доктор Фаулер возник словно из ниоткуда, подойдя по-кошачьему бесшумно в своих туфлях на каучуковой подошве. Он был высокий, далеко за шесть футов, и шагал сутулясь, что делало его чуть похожим на горбуна. Мятый коричневый костюм в "елочку" висел на нем, как на вешалке. На вид - лет семьдесят. Остатки волос на голове напоминали цветом олово.
      Мисс Флис представила меня как мистера Конроя; я поведал ему кое-что о своей "работе" в НИЗе3, после чего добавил:
      - Я буду вам очень признателен, если вы поделитесь со мной данными, касающимися Джонатана Либлинга.
      Фаулер поднял картонную папку. Его пальцы дрожали. Конечно, это могло быть и параличное дрожание, но у меня были свои мысли на этот счет.
      - Давняя история, - произнес он. - До войны он работал на эстраде. Печальный случай. На физическом плане нервные нарушения не подтвердились, однако лечение положительных результатов не дало. Держать его здесь и дальше показалось нам излишним - расходы огромные, сами понимаете, поэтому мы перевели Либлинга в Олбани. Ветерану полагается койка на всю оставшуюся жизнь.
      - Так значит, сейчас его можно найти в Олбани?
      - Вероятно. Если он еще жив.
      - Что ж, доктор, не смею вас задерживать.
      - Пустое. Жаль, что я не смог оказаться более полезным.
      - Нет-нет, вы очень помогли.
      Действительно, - очень. Достаточно было заглянуть ему в глаза, чтобы понять это.
      Глава четвертая
      Я вернулся в Покипси и остановился у первого попавшегося гриль-бара. Вначале я позвонил в больницу для ветеранов в Олбани. Это потребовало времени, но там лишь подтвердили то, что я и так знал: к ним никогда не переводился пациент по имени Джонатан Либлинг - ни в 1945 году, ни позже. Я поблагодарил, оставил трубку болтаться на проводе и, отыскав в телефонной книге номер доктора Фаулера, позвонил ему. Ответа не было. Я выслушал дюжину гудков и повесил трубку.
      Потом, быстренько пропустив стопку спиртного, я спросил у бармена, как проехать к дому 419 по Саут Киттридж-стрит. Он нарисовал на салфетке примерный план и с наигранным безразличием заметил, что этот район городка считается самым богатым. Картографические усилия бармена окупились выложенными мной чаевыми.
      Саут Киттридж, приятная, окаймленная деревьями улица, находилась в нескольких кварталах от кампуса4. Дом доктора оказался деревянной викторианской постройкой в готическом стиле, с круглой башенкой на углу и множеством резных завитушек под скатом крыши, напоминающих кружева на воротнике старой леди. Постройку огибал широкий портик с дорическими колоннами, а высокие живые изгороди из сирени окаймляли Дворик.
      Я медленно проехал мимо, приглядываясь к дому, и поставил свой "шеви" за углом, перед церковью, обнесенной стеной из тесаного камня. На фасаде висела табличка с объявлением о субботней проповеди: "СПАСЕНИЕ В НАС САМИХ". Я взял свой черный "дипломат" и пешком вернулся к дому 419 по Саут Киттридж-стрит, - ни дать ни взять страховой агент в погоне за комиссионными.
      В парадную дверь был врезан овал из матового стекла, за которым смутно виднелась обшитая панелями прихожая и лестница с ковровой дорожкой, ведущая на второй этаж. Я позвонил дважды, подождал. Никого. Я снова позвонил. Подергал ручку двери. Заперто. Замку было по меньшей мере лет сорок, а отмычку я с собой не захватил.
      Я обошел дом, "проверяя" каждое окно, но безуспешно. Сзади находилась дверь в подвал. Она была заперта на висячий замок, но некрашенная деревянная рама казалась старой и хлипкой. Я извлек из "дипломата" фомку и отогнул скобу.
      Ступени вниз. Паутина. Мрак. Если бы не узкий луч моего фонарика, я бы сломал себе там шею. Посреди подвала, словно языческий идол, возвышалась угольная печь. Я отыскал лестницу черного хода и полез наверх.
      Дверь оказалась открытой; я вышел на кухню. Во времена Гувера она, должно быть, являла собой чудо современной техники: там была газовая плита на длинных гнутых ножках и холодильник с цилиндрическим мотором наверху, выглядевшим как старая коробка.
      Если доктор живет здесь один, то ему нельзя отказать в аккуратности. Тарелки вымыты и стопкой сложены на подставке. Покрытый линолеумом пол натерт. Я оставил "дипломат" на застеленном клеенкой кухонном столе и осмотрел весь дом.
      Столовая и гостиная выглядели так, будто ими никогда не пользовались. Громоздкую мебель, расставленную словно напоказ, как в мебельной лавке, толстым слоем покрывала пыль. На втором этаже находились три спальни. Шкафы в двух из них были пусты. Доктор Фаулер жил в самой маленькой спальне, с единственной железной кроватью и простым дубовым комодом.
      Я осмотрел его, но не нашел ничего, кроме обычного комплекта рубашек, платков и хлопчатобумажного белья. В шкафу со специальной полкой для обуви висело несколько шерстяных костюмов. Сам не зная почему, я пошарил в карманах, но ничего не обнаружил. В столике у кровати, рядом с Библией, лежал "Веблей-Марк V" калибра 11,5 мм. Такими револьверами пользовались британские офицеры в первую мировую войну. Я проверил его: "Веблей" был не заряжен.
      В ванной мне повезло. На умывальнике исходил паром стерилизатор. Внутри я обнаружил штук шесть иголок и три шприца. В аптечке не оказалось ничего подозрительного - обычный набор из аспирина, сиропа от кашля, зубной пасты и глазных капель. Я осмотрел несколько пузырьков с пилюлями, но с ними все было в порядке. Иначе говоря - наркотика там не было.
      Но я знал, что где-то он должен быть. Поэтому я снова спустился вниз и осмотрел старомодный холодильник. Он лежал на одной полке с молоком и яйцами. Морфин: не менее двадцати бутылочек по 50 кубиков. Достаточно, чтобы на месяц вырубить дюжину наркоманов.
      Глава пятая
      Снаружи сгущались сумерки, голые деревья во дворе превратились в смутные силуэты на фоне кобальтового неба. Я непрерывно курил, оскверняя окурками девственно чистую пепельницу. Около семи дом высветили лучи фар и погасли. Я ожидал услышать шаги доктора на крыльце, но не уловил ни звука, пока в замке не повернулся ключ.
      Фаулер включил верхнюю лампу, и прямоугольник света пронзил темноту гостиной, высвечивая мои ноги до колен. Я затаил дыхание, опасаясь, что он почувствует запах дыма. Но ошибся. Доктор положил пальто на перила и прошаркал на кухню. Когда он включил свет, я направился следом, через столовую.
      Кажется, доктор Фаулер не заметил моего "дипломата" на столе. Он открыл дверцу холодильника и наклонился, роясь внутри. Некоторое время я наблюдал за ним, опершись плечом о резной, изогнутый в виде арки косяк на выходе из столовой, а потом спросил:
      - Самое время для вечерней дозы?
      Он резко повернулся, обеими руками прижимая к груди пакет с молоком.
      - Как вы сюда попали?
      - Через щель в почтовом ящике. Почему бы нам не посидеть и не выпить молока за приятным, долгим разговором?
      - Вы не из НИЗа. Кто вы?
      - Меня зовут Энджел. Я частный сыщик.
      Я выдвинул из-за стола один из кухонных стульев, и он устало сел, по-прежнему сжимая пакет, будто молоко было последним его достоянием.
      - Проникновение в чужую квартиру - серьезное преступление, - сообщил он. - Надеюсь, вам ясно, что вы потеряете лицензию, если я вызову полицию?
      Я сел на стул верхом и сложил руки на изогнутой спинке.
      - Мы оба знаем, что полицию вы не вызовете. Неприятностей не оберешься, если они отыщут склад наркотика в холодильнике.
      - Я врач. Хранить дома фармацевтические средства не противоречит правилам.
      - Бросьте, док, я видел, как ваши "машинки" варятся в ванной. Вы давно на игле?
      - Я... Я не наркоман! И не потерплю постороннего вмешательства в личную жизнь! Меня мучает ревматоидный артрит. Когда боль становится нестерпимой, я изредка применяю слабый обезболивающий наркотик. Теперь будьте любезны убраться отсюда, или я действительно вызову полицию.
      - Валяйте. Могу даже набрать номер. Они с удовольствием подвергнут вас специальному тесту.
      Доктор Фаулер обмяк на стуле; его мешковатый костюм, казалось, вдруг стал ему слишком велик.
      - Чего вы от меня хотите? - Он оттолкнул пакет с молоком в сторону и оперся подбородком о ладони.
      - Того же, из-за чего я приходил в клинику. Информации о Джонатане Либлинге.
      - Я рассказал все, что знал.
      - Перестаньте валять дурака, док. Ни в какую больницу для ветеранов Либлинга не переводили. Я звонил в Олбани. Не слишком умно с вашей стороны пытаться отделаться такой дешевкой. - Вытряхнув сигарету из пачки, я сунул ее в рот, но не закурил. - Вторая ваша ошибка - в том, что вы сделали запись о переводе на карточке Либлинга шариковой ручкой. В сорок пятом году о них маловато знали.