Пупс попытался было подняться, но, сморщившись от боли, плюхнулся обратно.
      - Ты не сделаешь этого.
      - Я сделаю все, что нужно. Пупс. Могу запросто сломать тебе палец.
      В глазах старого пианиста появился неподдельный страх. Для пущей убедительности я пощелкал костяшками правой руки.
      - Спрашивай все, что хочешь, - выдавил он. - Я и так сказал тебе слишком много.
      - Ты не встречал Джонни Фаворита последние пятнадцать лет?
      - Нет.
      - А Эванджелина Праудфут? Она не говорила, что видела Джонни?
      - Я об этом не слышал. Последний раз она упоминала о нем лет восемь или десять назад. Я помню это, потому что тогда здесь появился какой-то профессор из колледжа; он хотел написать книгу о ритуале Обеа. Эванджелина сказала ему, что белым людям нельзя бывать на хумфо. А я тогда пошутил, что, дескать, если они умеют петь, тогда другое дело.
      - И что она?
      - Сейчас скажу. Так вот, она не рассмеялась, но и не рассердилась. Просто сказала: "Пупс, будь Джонни жив, он был бы могущественным хунганом, но это не значит, что я должна открывать дверь каждому белому, умеющему шевелить розовым язычком". Видимо, она думала, что Джонни мертв и похоронен.
      - Пупс, так и быть, я рискну поверить тебе. А к чему эта звезда на твоем зубе?
      Пупс скривился. Резная звезда блеснула в свете электрической лампы над головой.
      - Это... чтобы люди знали, что я ниггер. Не хочу, чтобы они когда-нибудь ошиблись.
      - А почему она перевернута?
      - А так красивей.
      Я положил одну из своих визиток на телевизор.
      - Оставляю тебе карточку со своим телефоном. Услышишь что-нибудь позвони.
      - Ага. Будто у меня и без этих звонков мало неприятностей.
      - Как знать, вдруг тебе понадобится помощь - когда снова получишь заказной почтой куриную ногу...
      Снаружи заря уже окрасила ночное небо, напоминая румянец на щеке девушки из церковного хора. По пути к машине, я выбросил бритву с перламутровой рукояткой в мусорный бачок.
      Глава восемнадцатая
      Когда я наконец завалился в кровать, солнце сияло вовсю, но я ухитрился проспать почти до полудня, несмотря на дурные сны. Меня преследовали кошмары поярче, чем фильмы ужасов из "Вечернего шоу". Эпифани Праудфут резала горло петуху под рокот барабанов вуду. Танцоры покачивались и стонали, только на этот раз кровь не иссякала, и алый фонтан из бьющейся в агонии птицы заливал все вокруг, как тропический ливень, пока танцоры не начали тонуть в кровавом озере. Я увидел, как тонет Эпифани, и, оставив свое укрытие, бросился бежать, меся каблуками кровавую жижу.
      В панике я несся по пустынным ночным улицам. Кругом стояли пирамиды из мусорных бачков; из канав на обочинах за мной следили крысы величиной с бульдогов. Воздух источал гнилостное зловоние. Я бежал и бежал, почему-то превращаясь из добычи в преследователя и пытаясь догнать далекую фигуру на бесконечных незнакомых улицах.
      Но как бы быстро я ни бежал, догнать ее не удавалось. Когда тротуар кончился, погоня продолжилась по усеянному мусором и мертвой рыбой песчаному пляжу. Впереди замаячила огромная, как небоскреб, морская раковина, и человек вбежал в нее. Я последовал за ним.
      Изнутри раковина напоминала радужно-светящийся кафедральный собор с высоким сводчатым потолком. Наши шаги отдавались эхом в закручивающемся спиралью проходе. Он все сужался, и вот, наконец, последний изгиб, и я увидел противника, путь которому преградила огромная, подрагивающая стена из мясистой плоти моллюска. Выхода отсюда не было.
      Я схватил человека за воротник пальто и развернул к себе, одновременно толкая его назад, в слизь. Это был мой близнец. Будто смотришься в зеркало. Он заключил меня в объятия и поцеловал в щеку. Губы, глаза, подбородок каждая черточка - как у меня. Я обмяк, сраженный жаром его любви, а затем ощутил его зубы. Он впился зубами в мой рот, а руки его добрались до моего горла.
      Я стал вырываться, мы оба упали, и я все пытался нащупать его глаза. Мы боролись на жестком перламутровом полу. В какой-то момент его хватка ослабла, и я вцепился руками в голову двойника, утопив большие пальцы в его глазах. Он не издал ни звука. Мои руки вдруг погрузились в эту голову, и знакомые черты просочились меж пальцев, как влажное тесто. Лицо его стало бесформенной массой, и когда я попытался убрать руки, они увязли в нем, как в жирном пудинге. С воплем я проснулся.
      Горячий душ успокоил мои нервы. Через двадцать минут, выбритый и одетый, я ехал к своему гаражу. Оставив там "шеви", я пошел к киоску с провинциальными газетами, рядом с Таймс-Тауэр. Фото доктора Альберта Фаулера было на первой странице "Покипси Нью-Йоркер" за понедельник. Заголовок гласил: "ИЗВЕСТНЫЙ ДОКТОР НАЙДЕН МЕРТВЫМ". Я прочел всю заметку за завтраком в аптеке Уэлана на углу Парамаунт-Билдинг. Причиной смерти значилось самоубийство, хотя никакой записки не нашли. Тело обнаружено в понедельник утром двумя коллегами Фаулера, обеспокоенными тем, что он не явился на работу и не отвечал на звонки. Женщина на фотографии, которую покойный прижимал к груди, была его женой. О морфине и пропавшем кольце не упоминалось. Содержимое карманов покойного не приводилось, поэтому я так и не узнал, сам он снял кольцо или нет.
      Я выпил вторую чашку кофе и отправился в контору, чтобы просмотреть почту. Там был обычный каждодневный хлам и письмо от одного человека из Пенсильвании, предлагавшего за десять долларов выслать почтой курс лекций по анализу сигаретного пепла. Я смахнул всю пачку в корзину для мусора и прикинул, чем мне сейчас заняться. Неплохо было бы съездить на Кони-Айленд и попытаться отыскать Мадам Зору, гадалку Джонни Фаворита, но я решил, что вначале стоит заглянуть в Гарлем. Эпифани Праудфут многое утаила от меня прошлым вечером.
      Вынув из конторского сейфа свой "дипломат", я начал уже застегивать пальто, но тут зазвонил телефон. Это был междугородный заказной вызов от Корнелиуса Симпсона. Я сказал телефонистке, что беру оплату на себя.
      - Горничная передала ваше послание, - произнес мужской голос. - Ей показалось, что у вас было что-то срочное.
      - Вы Спайдер Симпсон?
      - Да вроде бы.
      - Мне хотелось поговорить с вами насчет Джонни Фаворита.
      - а о чем именно?
      - Ну, скажем, не встречали ли вы его последние пятнадцать лет?
      Симпсон рассмеялся.
      - В последний раз я видел Джонни сразу после Перл-Харбора.
      - А что здесь смешного?
      - 1 Ничего. Во всем, что касается Джонни, смешного мало.
      - Так почему же вы рассмеялись?
      - Я всегда смеюсь, как подумаю о том, сколько денег потерял, когда он надул меня, - объяснил Симпсон. - Это гораздо приятней, чем плакать. А в чем, собственно, дело?
      - Я готовлю очерк для "Взгляда" о забытых певцах сороковых годов. Джонни Фаворит стоит первым в списке.
      - Не в моем списке, приятель.
      - Вот и славно, - согласился я. - Если беседовать только с его поклонниками, интересной статьи не получится.
      - Единственным поклонниками Джонни был чужаки.
      - Что вы знаете о его романе с девушкой из Вест-Индии, Эванджелиной Праудфут?
      - Ни черта. В первый раз об этом слышу.
      - Вы знали, что он интересовался вуду?
      - Втыкать булавки в кукол? Что ж, это на него похоже. Джонни был с причудами. Всегда влезал во что-то странное.
      - Например?
      - Да вот, однажды, например, я увидел, как он ловит голубей на крыше нашей гостиницы. Мы были где-то на гастролях, не помню точно где, и он сидел там с большой сетью, словно какой-то чокнутый собаколов. Я решил, что ему, быть может, не понравилась гостиничная жратва, но после шоу заглянул к нему в номер, а он сидит там - перед ним на столе распотрошенный голубь, и тыкает ему карандашом в кишки.
      - А зачем это было нужно?
      - Вот и я спросил его о том же. А он бросил мне в ответ какое-то забавное слово, не помню какое, и когда я попросил растолковать его по-английски, он объяснил мне, что эта штука предсказывает будущее. Дескать, этим занимались жрецы в Древнем Риме.
      - Да, похоже, он крепко влез в черную магию.
      - В самую точку, приятель, - рассмеялся Спайдер Симпсон. - А не будь это потрохами голубя, так было бы черт знает чем другим - чайными листьями, гаданием по ладони или йогой. Он носил тяжелое золотое кольцо с древнееврейскими письменами. Хотя, насколько я знаю, он не был евреем.
      - А кем он был?
      - Будь я проклят, если знаю. Может, розенкрейцером18. Он носил в своем чемодане череп.
      - Человеческий череп?
      - Ну, когда-то он, конечно, принадлежал человеку. Джонни сказал, что череп из могилы какого-то парня, который убил десятерых. Божился, что он придает ему силы.
      - Похоже, он вас разыгрывал.
      - Может быть. Бывало, перед представлением, он часами сидел, уставившись на него. Если это шутка, то она как-то уж слишком хороша.
      - А вы знали Маргарет Круземарк? - продолжал я.
      - Маргарет как-ее?
      - Невесту Джонни Фаворита?
      - Ах да, дебютантка из высшего общества. Я встречал ее пару раз. А в чем дело?
      - Как она выглядела?
      - Очень хорошенькая. Не болтливая. Знаете, есть девушки, которые в основном говорят глазами.
      - Я где-то слышал, что она предсказывала судьбу.
      - Может быть. Но мне она не предсказывала.
      - Почему они расстались?
      - Понятия не имею.
      - Вы не могли бы дать мне имена каких-нибудь старых друзей Джонни? Людей, которые могли бы помочь мне с очерком?
      - Слушай, друг, кроме костяной головы в чемодане, у Джонни не было ни единого друга на свете.
      - А как насчет Эдварда Келли?
      - Никогда о нем не слышал, - заметил Симпсон. - Я знавал пианиста по имени Келли, но это было задолго до Джонни.
      - Что ж, спасибо за информацию, - поблагодарил я. - Вы очень помогли.
      - Не за что.
      Мы повесили трубки.
      Глава девятнадцатая
      Я лавировал между выбоинами по Вест-Сайдской автостраде до самой Сто двадцать пятой улицы, а затем проехал по гарлемскому Риальто мимо гостиницы "Тереза" и Аполло-театра до Ленокс-авеню. Неоновая вывеска в витрине аптеки Праудфут не горела. Зеленый раздвижной щит за входной дверью был опущен до самого пола, а к стеклу скотчем прикреплена картонная табличка "СЕГОДНЯ ЗАКРЫТО". Да, закрыто неплохо...
      В следующем квартале, в закусочной, я нашел телефон и посмотрел в справочнике номер. Эпифани Праудфут в нем не числилась, только номер аптеки. Там никто не отвечал. Полистав справочник, я обнаружил номер Эдисона Суита и набрал первые четыре цифры, но тут мне в голову пришло, что неожиданное посещение будет иметь больший эффект. Через десять минут, я уже ставил машину на Сто пятьдесят второй улице, напротив его дома.
      У входа молодая домохозяйка с тяжелой хозяйственной сумкой и двумя вопящими у ее ног малышами пыталась отыскать ключи. Я вызвался ей помочь и подержал сумку, пока она открывала дверь. Она жила на первом этаже и, слабо улыбаясь, поблагодарила меня, когда я вернул ей сумку с покупками. Малыши прижимались к ней, шмыгая сопливыми носами, и не сводили с меня широко раскрытых карих глаз.
      Я поднялся по лестнице на третий этаж. На площадке никого не было; взглянув на замок Пупса, я вдруг понял, что дверь не заперта, и толкнул ее ногой, распахивая настежь. Ярко-красный мазок растекся по противоположной стене, как будто там развлекался абстракционист. Это, конечно, могло быть краской, но навряд ли.
      Осторожно прикрыв дверь, я надавил на нее спиной, чтобы замок защелкнулся.
      В комнате царил кавардак, мебель была в беспорядке раскидана на измятом ковре. Кто-то здорово постарался. Полка с цветочными горшками валялась в углу. Металлический карниз прогнулся, и шторы спустились, как чулки шлюхи после недельного запоя. Посреди этого развала стоял нетронутый телевизор. Он был включен, и на экране медсестра из "мыльной оперы" рассуждала о супружеской неверности. Ей внимал практикант.
      Перешагивая через раскиданную мебель, я старался ни к чему не прикасаться. На кухне следов борьбы не было. Чашка холодного черного кофе стояла на столе. Все выглядело очень уютно, если бы не гостиная.
      Позади бормочущего телевизора небольшой коридорчик вел к закрытой двери. Я вынул из "дипломата" пару резиновых перчаток, натянул их на руки и повернул ручку двери. Мне сразу захотелось глотнуть чего-нибудь покрепче.
      Пупс Суит лежал на спине, на узкой постели, руки и нога были привязаны к столбикам кровати бельевой веревкой. Вряд ли у него мог быть более мертвый вид. Его брюхо покрывал скомканный, пропитанный кровью фланелевый халат. Простыни задубели от крови.
      Лицо и тело Пупса были покрыты синяками. Белки выпученных глаз пожелтели, как старинные биллиардные шары из слоновой кости, а в разинутый рот было засунуто нечто, напоминающее здоровый кусок колбасы. Смерть от удушья, мне даже не нужно было ждать вскрытия.
      Я пригляделся к тому, что торчало из его распухших губ, и понял, что одного глотка мне будет явно мало. Пупс задохнулся насмерть от собственных гениталий. На лестнице, тремя пролетами ниже, слышался счастливый детский смех.
      Никакая сила на свете не заставила бы меня поднять тот скомканный халат. Даже не заглядывая под него, я знал, откуда появилось орудие убийства. Над постелью, на стене, кровью Пупса было сделано несколько рисунков, - как будто ребенок рисовал, - звезды, спирали, змеи... Три звезды были пятиконечными, перевернутыми вверх ногами. "Падучие звезды" становились традицией.
      Я сказал себе, что пора уходить. Торчать здесь - дело явно неприбыльное. Но инстинкт ищейки заставил меня осмотреть комод и проверить шкаф. Осмотр комнаты занял минут десять, и я не нашел ничего, достойного внимания.
      Бросив Эдисону Суиту последнее "прощай", я закрыл дверь спальни, провожаемый невидящим взглядом его выпученных глаз. При мысли о том, что находилось у него во рту, мой язык потяжелел и пересох. Я хотел еще осмотреть гостиную, но там было слишком грязно, и я не рискнул оставлять там отпечатки своих ног. Моя визитка исчезла с телевизора. Ее не оказалось и среди прочих его вещей, а новый бумажный мешок на кухне означал, что мусор ухе успели вынести.
      Прежде чем выйти, я, прищурившись, посмотрел сквозь замочную скважину. Я оставил дверь слегка приоткрытой, в точности как раньше, стащил с рук резиновые перчатки и сунул их в "дипломат". Постоял еще немного, прислушиваясь к тишине внизу. На лестнице никого не было. Меня могла вспомнить домохозяйка с первого этажа, но с этим ничего не поделаешь.
      Никем не замеченный, я спустился по лестнице и вышел из дома. Во дворе детишки играли в классики. Они даже не взглянули на меня, когда я проходил мимо.
      Глава двадцатая
      Три неразбавленных порции спиртного успокоили мои нервы и настроили меня на философские размышления. Это был спокойный бар по соседству, кажется, он назывался "У Фредди", или "У Тедди", а может, "Гнездышко Эдди" - в общем, что-то в этом роде; я устроился спиной к телевизору, обдумывая положение. Теперь у меня на руках оказалось уже два покойника. Оба знали Джонни Фаворита, оба носили на себе пятиконечные звезды. Интересно, не пропал ли передний зуб у Пупса, как пропало кольцо доктора? Но я не настолько жаждал узнать об этом, чтобы вернуться и посмотреть. В конце концов, звезды могли быть совпадением: самое обычное украшение, самой обычной формы. И к тому же наркоман-доктор и блюзовый пианист вовсе не обязаны были хорошо знать Джонни Фаворита. Но я буквально нутром чуял: все это не так просто, что-то здесь есть... Смахнув в ладонь сдачу с влажной стойки бара, я вернулся к своей работе на Луи Сифра.
      Поездка на Кони-Айленд оказалась приятным развлечением. До "часа пик" оставалось девяносто минут, и движение по Федеральной автостраде и через Бэттери-туннель было достаточно свободным. На Шор-парквэй я опустил стекло и вдохнул холодный морской ветерок. Когда я выехал на Кропси-авеню, запах крови уже выветрился из моих ноздрей.
      Проехав по Западной Семнадцатой улице до Серф-авеню, я поставил машину у заколоченного досками аттракциона электромобилей. Вне сезона Кони-Айленд выглядел как-то призрачно. Скелетоподобные направляющие "американских гор" вздымались надо мной паутиной из дерева и металла, но не хватало воплей отдыхающих - лишь ветер стонал в каркасе "гор", словно одинокие свистки поезда.
      Несколько неприкаянных душ бродило по Серф-авеню в поисках приключений. Газетные листы неслись будто перекати-поле по пустынным, широким улицам. Над головой парили чайки, выискивая на земле объедки. Все киоски, торгующие сахарной ватой, "галереи ужасов" и аттракционы "на выигрыш" были плотно заколочены и походили на клоунов без грима.
      Закусочная "Натанс Фэймес" была как всегда при деле, и я остановился, чтобы перехватить пару хот-догов и выпить пива. Буфетчик выглядел так, будто не покидал своей стойки со времен старого Луна-парка, и я спросил у него, не слышал ли он о гадалке по имени Мадам Зора.
      - Мадам - как?
      - Зора. Она пользовалась большим успехом в сороковых.
      - Не припоминаю, приятель, - признался он. - Я получил эту работу меньше года назад. Лучше спроси меня что-нибудь о пароме Стейтон-Айленда. Он назывался "Мать Золотой Звезды". У меня там была концессия на ночное питание - целых пятнадцать лет. Ну валяй, спрашивай.
      - Почему вы уволились?
      - Не умею плавать.
      - И что с того?
      - Боялся утонуть. Решил не играть с судьбой. - Он улыбнулся, демонстрируя четыре недостающих зуба.
      Я набил рот остатками хот-дога и, прихлебывая пиво из картонного стаканчика, зашагал прочь.
      Бауэри, расположенная между Серф-авеню и Бульваром, скорее напоминала парк развлечений, нежели улицу. Я прогуливался вдоль молчаливых павильонов и раздумывал над следующим ходом. Цыганская община закрыта получше, чем все ячейки Клана19 в Джорджии, и я знал, что с этой стороны помощи мне не получить. Значит - работа ногами. Меси асфальт, покуда не нарвешься на кого-то, кто помнит мадам Зору и желает поделиться с тобой воспоминаниями.
      Неплохим местечком для начала поисков показалось заведение Дэнни Дринана. Он был мелким мошенником на пенсии и содержал убогий музей восковых фигур на углу Тринадцатой улицы и Бауэри. Я познакомился с ним в 52-ом году, когда он только-только отбыл свой четырехлетний срок в Даннеморе. Агенты ФБР пытались пришить ему биржевую аферу, но он идеально подошел на роль козла отпущения для пары продажных адвокатов, которых звали Пиви и Мунро. В то время я работал для третьей стороны, также павшей жертвой их махинаций, и заодно помог расколоть и это дело. Дэнни чувствовал себя обязанным и при необходимости снабжал меня всякой интересной информацией.
      Галерея восковых фигур помещалась в узком одноэтажном строении, втиснутом между павильоном с пиццей и павильоном с игральными автоматами. На фасаде красовалась надпись - алые буквы высотой в фут:
      СПЕШИТЕ!
      ЗАЛ АМЕРИКАНСКИХ ПРЕЗИДЕНТОВ 50 ЗНАМЕНИТЫХ УБИЙСТВ ПОКУШЕНИЯ НА ЛИНКОЛЬНА И ГАРФИЛДА ДИЛЛИНДЖЕР В МОРГЕ
      ТОЛСТЯК ЭРБАКЛ ПРЕДСТАЕТ ПЕРЕД СУДОМ ПОЗНАВАТЕЛЬНО! ПРАВДОПОДОБНО! ПОРАЗИТЕЛЬНО!
      В кассовой будке сидела крашенная хной гарпия возрастом точь-в-точь как вдова президента Гранта и раскладывала "солитер", напоминая одну из механических гадалок в соседнем павильоне.
      - Дэнни Дринан у себя? - спросил я.
      - Он там, сзади, - проворчала она, раскрыв нижнюю карту - трефового валета. - Оформляет экспонаты.
      - Можно войти и поговорить с ним?
      - Вначале придется заплатить, - кивнула она древней головой в сторону картонной таблички: "ВХОД - 25 центов".
      Я выудил из брюк четвертак, просунул монету под зарешеченное оконце и вошел внутрь. Воняло здесь страшно. На провисающем картонном потолке виднелись большие рыжие пятна. Под ногами скрипел и стонал пересохший деревянный настил. По стенам, за стеклянными витринами, неуклюже застыли манекены - словно армия индейцев, выставленных в сигарных лавках.
      Первым был "Зал американских президентов": абсолютно одинаковые персоны в обносках из водевильной костюмерной. После Ф.Д.Рузвельта пошел "Зал убийц". Я прогулялся по целому лабиринту увечий. Холл-Миллз, Снайдер-Грей, Бруно Га-уптманн, Уинни Рут Джад, убийцы "Одиноких сердец" все собрались здесь, размахивая дубинками и топорами, упрятывая части тел в сундуки и плавая в океанах красной краски.
      В заднем помещении я нашел Дэнни Дринана: он стоял на четвереньках в витрине. Это был маленький мужчина в синей выцветшей рабочей рубашке и темных шерстяных брюках. Курносый нос и редкие светлые усы делали его похожим на испуганного хомяка. Его привычка быстро мигать во время разговора тоже не шла ему на пользу.
      Я постучал по стеклу, он поднял глаза и улыбнулся; во рту у него были обойные гвозди. Побормотав что-то неразборчивое, он положил молоток и выскользнул через небольшую щель в дальнем углу. Он работал над парикмахерской, где убивали под руководством Альберта Анастасиа, Верховного Палача компании "Убийство, Инк.". Двое убийц в масках наставили револьверы на укутанную простыней фигуру в кресле, а парикмахер спокойно стоял в сторонке, ожидая следующего клиента.
      - Эй, Гарри! - радостно вскричал Дэнни Дринан, неожиданно появляясь у меня за спиной. - Ну, что скажешь о моем последнем шедевре?
      - Похоже, у всех у них наступило трупное окоченение, - заметил я. Умберто Анастасиа, верно?
      - Выдайте парню призовую сигару. Неплохо, когда угадываешь сразу.
      - Вчера я был в Шератон-парке, так что все достаточно свежо в моей памяти.
      - Эта сцена - моя гордость на новый сезон.
      - Ты опоздал на год. Заголовки в газетах уже холодны, как труп.
      Дэнни нервно кивнул.
      - Парикмахерские кресла дороги, Гарри. В прошлом сезоне я не смог позволить себе никаких обновок. Впрочем, эта гостиница рядом хороша для бизнеса. Ты не знал, что здесь вырубили насмерть Арнольда Ротштейна в двадцать восьмом году? Только в те дни это место называлось "Парк-Сентрал". Пойдем, я установил Арнольда впереди, я покажу тебе.
      - Как-нибудь в другой раз, Дэнни. Мне этого вот так хватает в натуре.
      - Ага, пожалуй, ты прав. Так что же привело тебя в наш заброшенный уголок? Давай предположим, что я этого не знаю.
      - Лучше предположим, что ты знаешь. Глаза Дэнни зажглись как безумные семафоры.
      - Ну, в подробностях вряд ли, - заикаясь произнес он, - но смекаю, что, если Гарри приходит навестить меня, ему нужна какая-то "инфо".
      - Попал в точку, - подтвердил я. - Что ты можешь рассказать о предсказательнице судьбы по имени Мадам Зора? Она работала здесь в начале сороковых.
      - Эх, Гарри, сам знаешь, что в этом я помочь не могу. В то время я торговал недвижимостью во Флориде. Тогда Дэнни Дринан катился по славной, легкой дорожке.
      Я вытряхнул сигарету из своей пачки и предложил ее Дэнни, но тот покачал головой.
      - Я и не думал, что ты сможешь найти ее, Дэнни, - продолжал я закуривая, - но ты уже освоился здесь и, наверно, сможешь навести меня на старожилов. Ты только намекни, кто разбирается в местных делах.
      Дэнни почесал голову, показывая мне, что он раздумывает.
      - Я сделаю все, что смогу. Загвоздка в том, Гарри, что все, кто мог бы помочь, находятся на всяких там Бермудах и прочих курортах. Я и сам повалялся бы на пляже, не будь по уши в долгах. Я не жалуюсь, нет, - после тюряги пляж Брайтон-Бич выглядит не хуже Бермуд.
      - Но ведь кто-то мог и остаться. Не только твоя контора открыта для бизнеса.
      - Ага, как раз сейчас я понял, к кому тебя нужно послать. На Десятой улице, возле Бульвара, есть шоу уродов. Обычно большинство уродцев подрабатывают в это время в цирке, но есть и старики. Пенсионеры, как говорится. Они не берут отпусков. Появляться на людях не входит в число их развлечений.
      - А как называется это место?
      - "Конгресс чудес Уолтера". Только заправляет им господин по имени Хагтарти. Его сразу узнаешь. Он покрыт татуировками, выглядит как дорожная карта.
      - Спасибо, Дэнни. Ты кладезь ценной информации.
      Глава двадцать первая
      "Конгресс чудес Уолтера" находился на Десятой улице возле пандуса, ведущего на Бульвар. Как и все окружавшие его аттракционы, он напоминал старинный карнавальный павильон - ну разве что, чуть в большей степени, чем прочие: фасад низенького здания был увешан транспарантами, а под ними висели примитивные рисунки красками, представляющие экспонаты "Конгресса". Широкие холсты изображали человеческие уродства в простой карикатурной манере, с наивностью, предполагавшей врожденную жестокость.
      "ВОТ ЭТО ТОЛСТУХА!" - гласила надпись под рисунком женщины, раздутой будто дирижабль, с крошечным пляжным зонтиком над тыквообразной головой. Портрет татуированного человека - "КРАСОТА НЕ ГЛУБЖЕ КОЖИ" - висел в компании с Йо-йо, Собакоголовым мальчиком и Принцессой Софией, Бородатой Леди. Остальные холсты демонстрировали гермафродита, юную девушку, обвитую змеями, человека-тюленя и великана в смокинге.
      "ОТКРЫТО ТОЛЬКО ПО СУББ. И ВОСКР." - предупреждала вывеска в пустой кассовой будке у входа. Поперек открытого дверного проема висела цепь - как бархатное ограждение в ночном клубе, - но я поднырнул под нее и вошел внутрь.
      Единственным источником света была грязная застекленная крыша. По стенам пустого помещения в вечернем свете с трудом угадывались очертания каких-то платформ. В воздухе витал запах печали и пота. В дальнем конце, из-под закрытой двери, пробивалась полоска света. Я подошел к двери и постучал.
      - Открыто, - произнес чей-то голос.
      Повернув ручку, я заглянул в большую голую комнату, уют которой придавали только несколько провисших кушеток из комиссионки, да веселые цирковые плакаты, оживлявшие покрытые плесенью стены. Крошечная толстуха с черной, вьющейся бородой, аккуратно разложенной по скромному розовому корсажу, сидела, углубившись в картинку, наполовину собранную из кусочков картона.
      Под пыльной бахромой абажура сидели четыре странных урода, погруженных в обычный покерный "ритуал. На большой подушке восседал человек без рук и без ног: он был похож на Шалтая-Болтая и держал карты в ладонях, растущих прямо из плеч, словно ласты. Рядом сидел великан, в массивных пальцах которого карты казались почтовыми марками. У того, кто сдавал, кожа растрескалась и наводила на мысли об аллигаторах я черепахах.
      - Ты ставишь или нет? - спросил игрок слева, высохший гном в футболке. Его шея, плечи и руки были так густо татуированы, что походили на какое-то экзотическое, обтягивающее кожу одеяние. В отличие от рьяной работы художника, представленной на холсте снаружи, человечек был довольно блеклым и каким-то выцветшим, словно размытая копия того, что было обещано.
      Татуированный впился взглядом в мой "дипломат".
      - Что в ты там ни продавал, нам это не нужно! - рявкнул он.
      - Я не торговец. Сегодня никаких страховок и громоотводов.
      - Так какого же черта тебе нужно? Может, бесплатное представление?
      - Наверное, вы мистер Хаггарти. Мой друг подумал, что вы сможете помочь мне кое-какой информацией.
      - А кто он, этот твой друг? - требовательно спросил многоцветный Хаггарти.
      - Дэнни Дринан. Он владелец воскового музея за углом.
      - Ага, Дринана я знаю. Он тот еще мошенник. - Хаггарти отхаркнулся и сплюнул в стоявшую у его ног мусорную корзинку. Затем улыбнулся, показывая, что не хотел меня обидеть. - Я уважаю все друзей Дэнни. Скажи, что ты хочешь узнать, и я тебе выложу напрямик все, что смогу.
      - Можно присесть?
      - Будь моим гостем. - Хаггарти подтолкнул мне свободный складной стул. - Присаживайся, приятель.
      Я сел между Хаггарти и великаном, хмуро нависшим над нами, как Гулливер над лилипутами.
      - Я ищу цыганку-предсказательницу по имени Мадам Зора, - сказал я, ставя "дипломат" между ног. - Она пользовалась здесь большим успехом перед войной.
      - Не могу вспомнить, - произнес Хаггарти. - Может вы, ребята?
      - Я помню одну, она гадала на чаинках, Мун ее звали, - пропел человек с ластами вместо рук.
      - Она была китаянкой, - проворчал великан. - Вышла замуж за аукциониста и подалась в Толедо.
      - А зачем она тебе? - захотел узнать человек с кожей аллигатора.
      - Она знала парня, которого я пытаюсь отыскать. Я надеялся, что она сможет мне помочь.
      - Ты частный сыщик?
      Я кивнул. Отрицание могло лишь ухудшить положение.
      - Значит, легаш? - Хаггарти снова сплюнул в корзину. - Я не держу на тебя зла. Всем нужно зарабатывать на жизнь.
      - А я вот сроду не перевариваю мусоров, - прогудел великан.
      - У тебя что, в желудке бурчит после того, как пообедаешь сыщиками?
      Великан хмыкнул. Хаггарти рассмеялся и стукнул по столу своим узорчатым красно-синим кулаком, рассыпав аккуратные стопки фишек.
      - Я знала Зору, - заговорила толстая леди голосом нежным, как китайский фарфор. В его мелодичных звуках цвели магнолии и жимолость. - В Зоре было столько же от цыган, сколько и в тебе, - добавила леди.
      - Вы уверены в этом?
      - Ну конечно. Эл Джолсон20 носил черное лицо, но это не делало его негром.
      - А где я могу найти ее сейчас?
      - Этого я не знаю. Я потеряла ее из виду после того, как она свернула свою палатку.
      - Когда это было?
      - Весной сорок второго. Однажды она просто взяла и исчезла. Закрыла свою лавочку, не сказав никому ни слова.
      - Что вы о ней знаете?
      - Не слишком много. Иногда мы собирались на чашку кофе. Болтали о погоде и всякой всячине.
      - Она никогда не говорила о певце - Джонни Фаворите?
      Толстуха улыбнулась. Глубоко под пластами жира в ней пряталась маленькая девочка в нарядном платьице.
      - Вот уж у кого была золотая глотка, - просияла она и промычала одну из давнишних мелодий. - Он и впрямь был моим любимчиком. Однажды я прочитала в скандальной газетенке, что он консультировался у Зоры, но когда я спросила ее об этом, она сразу захлопнулась. По-моему, говорить об этом все равно что выдавать тайну исповеди.
      - Может, вы еще что-нибудь вспомните?
      - К сожалению, мы не были настолько близки. Знаешь, кто может тебе помочь?
      - Кто?
      - Старый Пол Болц. В то время он работал с ней на пару. Он по-прежнему сшивается здесь.