— Мне не нравится его поведение! — взорвался сэр Энделион. — Он меня просто изумляет! Он ведь бизнесмен. С какой стати он подался в политику?

— Если он пригласит вас и вы откажетесь, — нерешительно продолжала Джессика, — он будет чувствовать себя очень неловко. Я хочу сказать, если об этом узнают… Вы понимаете, о чем я?

— Еще бы, — ответил Бевил, наклоняясь вперед и ободряюще глядя на нее.

— Он может сказать, что однажды Менфреи уже поступили с ним плохо… — Она чуть скривила губы, и я подумала о том, как глубоко ранило Хэрри исчезновение Гвеннан. — И если теперь его дружба будет отвергнута только из-за разницы во взглядах… Может, я не права, но, по-моему, это будет не слишком хорошо выглядеть.

И она снова умолкла. После долгих споров было решено, что, если Хэрри Леверет все же позовет нас в «Вороньи башни», мы примем приглашение.

Бевил и я обедали в «Вороньих башнях». Так странно было снова оказаться в этом доме, в особенности потому, что он был обставлен почти так же, как в те времена, когда его арендовал его отец. Конечно, кое-что изменилось, но при взгляде на дом не оставалось сомнений, что Хэрри немало времени проводит предаваясь разнообразным развлечениям.

Теперь он очень мало походил на того молодого человека, который явился на галерею в поисках Гвениан: наверное, пережитое горе оставило глубокий след в его душе. Оно заставило его разом повзрослеть и сделало из легкомысленного мальчика мужчину. Наверное, он правда нежно любил Гвеннан и хотел породниться с древним родом Менфреев. При всей его внешней мягкости я чувствовала в нем твердую волю и умение добиваться своего, унаследованное от отца, который начинал с простого работяги, чтобы к концу жизни сколотить миллионное состояние.

Мы пригласили его с ответным визитом в Менфрею, и отношения между двумя семьями были восстановлены. Похоже, Джессика оказалась права и сыграла нам на руку. По крайней мере, когда начнутся выборы — хотя до них еще далеко, — это будет честная борьба, притом что большинство людей, кроме Хэрри и некоторых его сторонников, пребывали в убеждении, что Бевил, без сомнения, получит место в парламенте.

Через несколько дней после визита Хэрри в Менфрею я зашла в библиотеку и увидела там Фанни, неподвижно стоявшую у занавешенного окна, так что с улицы ее не было видно.

— Что ты там высматриваешь, Фанни? — строго спросила я и подошла к ней.

— Ничего… о, ничего, — ответила она, поспешно отступив в сторону.

Но я их видела — Бевила и Джессику. Бенедикт играл поодаль, но Фанни следила за Джессикой и моим мужем.

— Что-нибудь не так? — спросила я.

— Надеюсь, что нет, мисс Хэрриет, — едко ответила она.

Я хорошо знала, что у нее на уме, а она знала, что на уме у меня. Мне хотелось осыпать ее упреками, сказать ей, что она просто дура; но ее полный любви взгляд ясно говорил мне: она разделяет мою боль со мной.

Я пожала плечами и отвернулась.

Примерно через неделю, войдя в столовую, я, к своему глубокому унынию, обнаружила, что ни Бевила, ни Джессики нет.

Мы заняли свои места за столом — сэр Энделион и леди Менфрей, Уильям Листер и я, — ожидая, что пропавшая пара сейчас вернется. Тот факт, что они исчезли одновременно, только укреплял мои подозрения.

— Что могло их задержать? — пробормотала леди Менфрей. — Мистер Листер, как вы думаете?

— Я ничего не знаю, — отвечал Уильям. — Я с четырех часов не видел мистера Менфрея.

— Надеюсь, с Бенедиктом все в порядке, — встревожилась леди Менфрей.

— Я схожу в детскую, — предложила я, выскальзывая из-за стола.

Я взбежала по ступенькам и, заглянув в комнату Бенедикта, обнаружила, что ребенок спокойно спит в кроватке.

Я подошла к двери в комнату Джессики и постучала. Ответа не последовало, и потому я вошла. В комнате был полный порядок, как всегда. Неожиданные ужасные подозрения заставили меня выдвинуть ящики комода. Но, к счастью, все вещи аккуратно были сложены там. Я открыла дверь платяного шкафа. Там висели ее платья.

Неужели я уже готова была поверить, что они с Бевилом бежали вместе?

Я вернулась в столовую:

— Бенедикт спит, но Джессики нет ни в детской, ни в ее комнате.

Обычно мы садились за обед в восемь вечера, теперь было уже десять минут девятого. Пенджелл, пошептавшись с горничными, спросил, подавать ли блюда.

Леди Менфрей, прежде чем распорядиться о чем-либо, обычно посматривала на сэра Энделиоиа. Эта ее привычка меня немного сердила, ибо я полагала, что она должна отстоять хотя бы свое право быть хозяйкой в этом доме.

Я сказала довольно резко:

— Они знают, что мы обедаем в восемь. Вряд ли они рассчитывают, что мы станем их дожидаться. Давайте начнем.

Это прозвучало так, словно мне просто хотелось есть, хотя на самом деле мне кусок не шел в горло.

— Благодарю вас, мадам, — отозвался Пенджелл.

Подали суп.

— Это так не похоже на Джессику, — пробормотала леди Менфрей. — Она обычно очень пунктуальна. И ее отец всегда был таким — я его хорошо помню.

— А Бевил? — спросил сэр Энделион. У него явно были на этот счет свои предположения, и он выглядел еще большим озорником, нежели всегда. — Моя дорогая Хэрриет, у вас есть какая-нибудь идея насчет того, где он может быть?

— Никакой, — отвечала я. — Разве что его неожиданно вызвали в Ланселлу, но в таком случае он мог бы нам сказать.

— В Ланселлу с Джессикой Треларкен? Ну, я думаю, это — вряд ли. Если он кого-то и берет с собой в Ланселлу, так только вас, моя дорогая.

— Я тоже так считаю.

— А я беспокоюсь о Джессике, — проговорила леди Меифрей. — Надеюсь, ничего страшного не случилось. О, Пенджелл, пошлите в конюшню и узнайте, все ли лошади на месте. Я помню тот случай с бедной Гвеннан…и как мальчишка доктора Треларкена примчался, чтобы сказать нам…Сейчас же сходите, Пенджелл. Я почему-то тревожусь.

Мы успели съесть суп, когда Пенджелл вернулся.

— Все лошади на месте, миледи.

Сэр Эиделион откинулся на стуле, поглядывая на меня.

— Это странно, — заметил он. — Пропали оба.

Обед, казалось, никогда не кончится. Я ковыряла рыбу в своей тарелке и думала в отчаянии, что никому здесь нет дела до моих тревог. Я поймала на себе взгляд Уильяма Листера. Он-то все понимал — и сочувствовал мне. Я знала, что он разделяет мое беспокойство.

— У мисс Треларкен множество знакомых по соседству, — предположил он. — Может быть, она отправилась в гости и позабыла о времени.

— Конечно же! — победоносно воскликнула леди Менфрей и принялась за еду. Теперь ей было за что ухватиться. Джессика отправилась в гости к друзьям и задержалась. Бевил был в Ланселле по своим делам; скоро они вернутся, и все разъяснится. Она так желала мира в своем доме и, как страус, прятала голову под крыло, даже когда все шло кувырком.

А Уильям Листер продолжал:

— Что касается Бевила, я убежден, в штаб-квартире в Ланселле случилось нечто, что потребовало его незамедлительного присутствия.

— Но почему он никому не сказал?

— Возможно, просто не успел.

— Да! — вскричала леди Менфрей. — Именно так. Он торопился.

Ее муж ответил на эти слова сардонической улыбкой. Судя по всему, он не сомневался, что они вместе. А если так, спрашивала я себя, если они исчезли так явно и бесстыдно, что это может означать?

Бевил не покинет Менфрею. Не может же он все бросить? Он не романтический мальчик, чтобы по внезапному порыву бросить и жену, и политическую карьеру. Должно быть какое-то другое объяснение. Но во мне тоже крепла уверенность, что они где-то вдвоем.

Обед, прошедший в глубоком унынии, наконец кончился.

— Боюсь, — сказал Уильям Листер, глядя на меня почти что с жалостью, — что все-таки что-то случилось.

— О нет, нет! — настаивала леди Менфрей. — Джессика просто увлеклась и позабыла о времени, а Бевила вызвали в Ланселлу.

Мы с Уильямом переглянулись. Мы в это не верили.

В гостиной подали кофе. Все были взвинчены. Мы перебрасывались незначащими репликами, но постоянно прислушивались, не застучат ли по камням мощеного двора колеса кареты, и никто из нас по-настоящему не вникал в то, что говорил другой.

Скрыть исчезновение, конечно, не удастся. Я всегда знала, что плохие новости распространяются как барабанные сигналы в джунглях. Слуги, наверное, уже строили разнообразные предположения насчет того, что случилось и почему Бевил и Джессика задержались где-то вне дома одновременно, и слухи об этой истории разойдутся…о ней будут судачить в Менфрейстоу и в Ланселле, что не улучшит репутации Бевила. Одного я не могла понять: как мог он — человек, так заботящийся о своей карьере, — поставить себя в подобное положение? Или его заманили в некую ловушку? А может, он не рассчитал время?

В любом случае, если они не вернутся до завтра, придется что-то предпринять.

То был очень тяжелый вечер; я неожиданно осознала всю глубину своего одиночества. Сэру Энделиону я не вполне доверяла, ибо с тех пор, как он ввел Джессику в дом, я кое-что узнала о его характере. В юности он славился своей необузданностью и, насколько я понимала, всю жизнь играл с судьбой. Он жаждал событий…и предпочитал риск скуке. Я понимала его, но понимала также, что положиться на него не могу. А леди Менфрей? Я вспомнила, как она помогла мне после смерти Дженни. Но, правду сказать, тогда она действовала с одобрения семьи. Она слишком желала покоя и мира, чтобы стать опорой во время бедствия.

Рядом со мной остановился Уильям Листер. В его взгляде сквозила тревога.

— Я понимаю, что вы чувствуете, — прошептал он.

— Должно быть, что-то случилось, — отозвалась я. — Нам следует действовать.

— Да, — согласился он. — И побыстрее.

— Но как? — спросила я.

— Я отправлюсь в Ланселлу, чтобы убедиться, не там ли он. Его могли задержать дела.

— Они где-то вместе, — поправила его я. Он печально кивнул.

— И скорее всего, вместе попали в беду, — продолжала я. — Такое могло случиться, если они вместе отправились верхом… но все лошади в стойле. Что же тогда?

— Надо что-то предпринять. Сначала я хотел подождать, поскольку…

— Я понимаю. Вы надеялись, что они вернутся, и не хотели привлекать внимание к…

— Я уверен, что этого не хотел бы и мистер Менфрей. Но теперь, по-моему, пришло время действовать. Я немедленно отправляюсь в Ланселлу. Думаю, что я доберусь быстрее и без лишнего шума, если отправлюсь верхом. Посмотрю, нет ли его в штаб-квартире, и расспрошу агитаторов — не знают ли они чего. Если я ничего не выясню, мы известим полицию.

Я задрожала, он придвинулся ко мне и легко, застенчиво коснулся моей руки.

— Поверьте, я сделаю все возможное… ради вас.

— Спасибо, Уильям, — проговорила я; теперь я знала, что на свете есть хоть кто-то, на кого я могу рассчитывать.

Уильям ускакал в Ланселлу, а я в страшном волнении осталась ждать.

Мы сидели все вместе в красной гостиной и вдруг, примерно через час после отъезда Уильяма, послышался голос Бевила. Все поспешили к окну, но почти ничего не увидели, ибо луна еще не взошла, хотя небо было чистым и сияло звездами.

— Он вернулся! — вскричала я, выбежала из комнаты и помчалась по коридору к лестнице. Я увидела, что он стоит в вестибюле, рядом была Джессика. — Бевил! — прокричала я. Я была счастлива, что он вернулся, и не могла этого скрыть.

— Хэрриет! — отозвался он. — Это чистое безумие!

Спускаясь по ступеням, я сильно хромала. Джессика смотрела на меня; она была бледна, с растрепанными волосами и заплаканным лицом, но красота ее от этого не поблекла. Глаза ее казались больше и сверкали ярче; и мне пришло в голову, что она, похоже, довольна приключением.

— Что случилось? — спросила я. Джессика протянула мне что-то. Я не разобрала, что это было.

— Мы отправились, чтобы найти это, — объяснила она, — а потом…обнаружили, что оказались в западне.

— В западне?

— Все очень просто, — сказал Бевил. — О, привет, мама. Привет, папа. (На лестнице появились сэр Энделион и леди Менфрей.) Мы отправились за этой штукой, а лодка отвязалась и уплыла.

— Уплыла? — Я повторила его слова с вопросительной интонацией — хотя сама всегда злилась, когда другие это делали. Но сейчас я была слишком испугана и не владела собой.

— Все очень просто, — объяснил Бевил. — Сегодня утром Бенедикт и Джессика были на острове и забыли там его плюшевого мишку. Он не желал отправляться спать, пока Джессика не пообещала привезти его обратно. Она попросила меня перевезти ее.

Мне хотелось спросить: «Почему она попросила тебя? Разве трудно съездить одной?» Но я промолчала. Не стоило открывать своих чувств перед всеми ними.

— Да, — продолжила Джессика. — Бевил любезно согласился, а когда мы нашли медведя и вернулись на берег, обнаружилось, что лодка уплыла.

— Куда это? — спросил сэр Энделион, в его голосе звучало веселье, словно он в глубине души искренне наслаждался этим происшествием.

— Хотел бы я знать, — отозвался Бевил, пытаясь изобразить, что он очень зол.

— Должно быть, вы не очень надежно ее привязали, — издевательски произнес сэр Энделион.

— Наверное.

— Так что, лодку унесло?

— Нет. А'Ли поймал ее. Он увидел, как она болталась на волнах, — сообщил Бевил, — и повел ее к пристани у Менфреи. Когда он проплывал мимо острова, мы его окликнули. Он и привез нас назад.

— О, дорогой, — вздохнула леди Менфрей. — Ты пропустил обед и, должно быть, голоден. Я скажу, чтобы тебе сейчас же чего-нибудь принесли.

Она чувствовала надвигающуюся грозу, и ей хотелось поскорее уйти.

— Ну что ж, — заключил сэр Эиделион, — ты — не первый, кто оказался отрезан от мира на необитаемом острове. Тем более, что он всегда был твоим любимым местом.

Я вспомнила, как пряталась за пыльной занавесью, когда Бевил явился туда с одной из деревенских девушек. На сей раз меня там не было — и никто не помешал довести до конца восхитительное приключение.

«Что, — спрашивала себя я, — происходило все это время в доме на острове?»

Бевил посмотрел на меня, и я постаралась ничем не выдать себя.

— Ладно, — прохладно сказала я, — главное — вы вернулись.

Поднимаясь по лестнице, я бросила беглый взгляд на лицо Джессики. Она слегка улыбнулась. Извинялась? Или бросала вызов? Этого я сказать не могла.

Было уже половина двенадцатого, когда Бевил поднялся наверх; до этого он долго говорил с Уильямом, вернувшимся из Ланселлы; я не сомневалась, что Уильям теперь глубоко сожалеет, что отправился туда и подлил масла в огонь, придав огласке эту историю.

Бевил холодно посмотрел на меня. Это была его обычная манера, когда он желал сделать вид, будто ему все равно.

— Ты еще не спишь? — непонятно зачем спросил он.

— Но готова лечь, — отплатила я ему той же монетой. — Я уже переоделась в халат и сижу размышляю.

— Что-то не так?

Я уже готова была пустить в ход испытанное оружие своей юности — острый язычок.

— Не знаю…

— Что это означает?

— Именно это я хочу услышать от тебя. Что на самом деле случилось?

Бевил казался взволнованным. Еще одно доказательство вины?

— Ты же слышала, что случилось. Мы поплыли за игрушкой, а лодку унесло.

— Значит, вы ее плохо привязали.

— Наверное, так.

— Нарочно?

— Но послушай, Хэрриет…

— Я полагаю, что имею право знать правду.

— Ты знаешь правду.

— Да?

— Мы не в суде. Если ты решила мне не верить, я с этим ничего поделать не могу.

— Нет, нам придется с этим что-то делать. Пойдут разговоры. Вероятно, уже пошли.

— Разговоры! Я-то думал, ты не настолько глупа, чтобы интересоваться сплетнями.

— Это только доказывает, как плохо мы знаем друг друга. Ибо я полагала, что ты не настолько глуп, чтобы сделать себя их жертвой.

— Я не виноват в том, что случилось.

— Хотелось бы верить.

— А как иначе? Господи боже, что ты напридумывала?

— Она — очень красивая женщина.

— А ты страшно ревнивая.

— К тому же, когда эту историю начнут обсуждать по всему округу, всплывет немало интересных подробностей.

— Не умничай, Хэрриет.

— А я и не умничаю.

— Ладно, давай примем как факт, что ты и так достаточно умна. Что за глупость сотворил Листер?

— Не могли же мы сидеть сложа руки. Я согласилась, что ему надо ехать в Ланселлу. Это — моя вина. Но мы не знали, что с тобой случилось, Бевил. — Мой голос стал печальным, почти жалобным. Ругая его, я всегда еще ясней сознавала, насколько я его люблю, насколько нуждаюсь в нем; и боялась, потому что всегда считала, что он нужен мне больше, чем я — ему. — Ты должен быть очень осторожен в своих отношениях с Джессикой.

— Моих отношениях? Что ты имеешь в виду? Она — гувернантка Бенедикта.

— Гувернантки так часто выступали в качестве героинь романов, что присвоили себе эту роль и в обычной жизни, а когда гувернантка, кроме всего прочего, еще и очень красива и хозяин дома не может скрыть своего к ней интереса… когда он исчезает с ней на долгие часы — пусть все и совсем невинно, — его начинают искать чуть ли не через полицию, это чревато большими неприятностями. Если этот хозяин живет себе в своем замке, он, разумеется, волен поступать как ему заблагорассудится, но, если он намерен стать депутатом парламента, стражем общественной морали, воплощением справедливости, он рубит сук, на котором сидит.

— Какая речь! — воскликнул Бевил и засмеялся. — У тебя талант, Хэрриет. Но иногда мне кажется, что твоя любовь к красному словцу вступает в противоречие с твоим здравым смыслом. Сочтем это эффектной концовкой, ладно?

— Если хочешь.

— И еще одно. То, что я рассказал тебе о сегодняшнем происшествии, — правда. Ты мне веришь?

Я посмотрела ему в глаза:

— Сейчас — да, Бевил.

Он притянул меня к себе и поцеловал, но без страсти, которой я ждала. Это больше походило на поцелуй, скрепляющий сделку, чем на проявление привязанности.

И мне хотелось сказать: «Когда ты рядом, я тебе верю. Может, я в этом похожа на твою мать. Верю в то, во что хочется верить. Но когда ревность вспыхнет снова, сомнения вернутся».

На следующее утро я проснулась поздно, Бевил к тому времени уже уехал. Фанни принесла мне завтрак. Она пристроила поднос поудобнее и стала в изножье кровати, глядя на меня. Разумеется, она слышала обо всем, что произошло ночью.

— У вас усталый вид, — сказала она, словно злилась на меня за что-то. Так она говорила, когда я девочкой умудрялась подхватить простуду. — Наверное, вы вчера вечером сильно переволновались.

— Все кончилось благополучно, Фанни.

Она протестующе шмыгнула носом.

— Вот! — Она взяла халат и, набрасывая его мне на плечи, скользнула по мне взглядом, ища синяки. Фанни никогда не забывала того, чего не желала забыть.

Она налила мне кофе и сказала:

— Вот!

Как в детстве.

Я выпила кофе, но ела без аппетита. Мне вспомнились Бевил и Джессика у лестницы, и слова, которые мы с Бевилом бросали друг другу в этой комнате, еще звучали у меня в ушах.

— Я, конечно, не знаю, то есть — не знаю точно. Все, что я могу сказать, — это что вы им не верьте. Без них вообще было бы лучше.

— Без кого, Фанни?

— Без мужчин.

— Но ты же не хочешь сказать…

— Да, хочу.

— Если бы Билли был жив… — Я никогда не заговаривала о Билли, если Фанни сама не заводила о нем речь.

— Билли, — повторила она. — И он тоже был как остальные. Я значила для него меньше, чем он для меня.

— Но он любил тебя, Фанни. Ты всегда мне это говорила.

— Знаете, у него была подружка. И он ушел от меня к ней. Таковы мужчины. Они любят не так, как мы.

— Фанни!

— Я никогда вам этого не говорила, да? Я не стала для Билли всем. У него была и другая любовь… и, можно сказать, он бросил меня из-за нее.

Я онемела. Я никогда не слышала, чтобы Фанни так говорила раньше. Ее глаза сверкали, и, казалось, она перенеслась из этой комнаты куда-то в прошлое.

— Была еще моя малышка… — говорила она сама с собой, — он подарил мне ее… но я потеряла моего ребенка… мою девочку… а потом нашла свою другую девочку.

Я протянула ей руку, и она сжала ее. Прикосновение, казалось, вывело женщину из забытья.

— Не беспокойтесь, — сказала она. — Я не позволю, чтобы с вами приключилось что-нибудь плохое. Я никогда не оставлю вас, мисс. Даже и не думайте.

Я улыбнулась ей.

— А я и не думаю, Фанни, — сказала я.

— Вот и хорошо. Съешьте яйцо и оставьте всякие глупости.

Я повиновалась, улыбаясь про себя. Я думала, что осталась одна — но со мной всегда будет Фанни.

Я всеми силами старалась скрыть свои страхи и потому на следующий день пригласила Джессику отправиться со мной на верховую прогулку. Мы вместе поехали в Ланселлу. Люди бросали на нас любопытные взгляды, но я считала, что наша совместная прогулка — лучший способ развеять все подозрения. Джессика вела себя так, словно ничего не случилось, но ей я не верила. Временами мне казалось, что она в душе насмехается над моими стараниями убедить всех в том, что мы — лучшие подруги.

Я пообещала на следующий день прийти к ним с Бенедиктом в детскую и выпить чаю, но, явившись, обнаружила, что Бенедикт стоит на стуле посреди комнаты в полном одиночестве.

— Я — обезьянка, — сообщил он мне. — Обезьянки карабкаются, ты ведь знаешь?

Я отвечала, что да, мне об этом известно.

— Хочешь, я буду слоном? У них хобот, и они ходят вот так… — Он слез со стула, стал на четвереньки и двинулся по комнате. — Хочешь, теперь я стану львом? — спросил он.

Я сказала, что предпочла бы, чтобы он некоторое время побыл самим собой, и это заявление его изумило.

Вошла Джессика, и я, в очередной раз убедившись, как мальчик к ней привязан, устыдилась своей ревности. Мне следовало радоваться, что мы нашли хорошую гувернантку; Джессика, без сомнения, умела обращаться с детьми, а то, что она так быстро завоевала сердце Бенедикта, говорило в ее пользу. «Но она заняла мое место… — подумалось мне, — везде… во всем доме».

В тот же миг мне стало стыдно, и я торопливо заговорила о том, как хорошо выглядит Бенедикт и как мы все благодарны ей за заботу о нем.

— Это — моя работа, — отвечала она. — Хотя в тот день, когда Гвеннан принесли к нам в дом, я и подумать не могла, что буду воспитывать ее ребенка.

— Бедная Гвеннан. Бенедикт так похож на нее. Каждый раз, как смотрю на него, вспоминаю о ней.

Я села, и Бенедикт, подойдя, положил руки мне на колени и заглянул в глаза.

— На кого я похож? — спросил он.

— Ты только что был похож на слоника, но теперь превратился в самого себя.

Он рассмеялся.

Джессика налила чай в детскую коричневую глиняную чашку.

— Чай всегда намного вкуснее в этих старых глиняных кружках, — заметила она. — Это — потому, что мы помним их с самого детства.

Она заговорила о тех днях, когда ее мать была жива. Джессика была единственным ребенком и с самого первого дня обещала стать красавицей; они очень на это рассчитывали. Как отличалось ее детство от моего?

— Обычно я сидела в высоком стульчике, — рассказывала она, — и смотрела, как отец делает лекарства. Он всегда говорил: «Это — от инфлюэнцы» или «Сегодня меня навестит госпожа Язва». Он помнил всех своих пациентов и их болезни. Мама всегда говорила, что мне вредно так много слушать о всяких недугах, но отец возражал, что для дочери врача это нормально.

Джессика была очень мила. Может быть, она старалась успокоить меня, как я старалась успокоить соседей?

— Вам с сахаром? — спросила она.

Я кивнула:

— Да, пожалуйста. Я люблю сладкое. У меня, как говорят, сахарный зубок.

Бенедикт уставился на меня.

— Покажи! — закричал он. — Покажи мне сахарный зубок!

Я объяснила ему, что это просто значит, что я люблю класть в чай много сахару, и он задумался.

— Если бы это было возможно, — продолжала Джессика, — я бы стала врачом.

— Благородное занятие, — согласилась я.

— Иметь власть… хоть до какой-то степени… над жизнью и смертью… — Ее глаза сияли.

Меня поразило, как она это сказала. Власть?

Но не успела ни о чем подумать, потому что Бенедикт схватил ложку и раньше, чем мы успели заметить, что он делает, высыпал полсахарницы мне в чай.

— Это — для твоего сахарного зубка, — заявил он.

Мы рассмеялись.

Мы сидели за обедом, обсуждая бал, который собирались давать в Менфрее. Бал-маскарад, как мы сообщили Хэрри Леверету прошлым вечером, когда он с матерью приходил к нам на вист. После примирения Левереты бывали у нас часто; а благодаря Уильяму и Джессике мы могли играть на два стола.

— Я никогда не забуду, — сказал Хэрри, — тот маскарад, который ваш отец устраивал в «Вороньих башнях».

Я тоже помнила его во всех подробностях. Он стал поворотной точкой в моей жизни. В ту ночь я осознала, что могу быть привлекательна; топазовое платье, которое я надела тогда, выявило во мне ту необычность, которую я с тех пор всегда стремилась подчеркнуть.

Платье по-прежнему висело у меня в шкафу. Я часто смотрела на него и мечтала, что могу когда-нибудь снова его надеть, хотя сетку с топазами я носила и просто так.

Поэтому я обрадовалась подходящему случаю нарядиться в него опять, хотя знала, что не смогу сделать этого, не пробудив болезненных воспоминаний о Гвеннан: как она сидела на галерее вместе со мной, как мы прокрались вниз — две девочки, мечтающие о чуде! Интересно, подумала я, помнит ли об этом и Хэрри.

— Да, вечера моего отца были великолепны, — улыбнулась я. Перед моим мысленным взором предстал лондонский дом, взбудораженный сложными приготовлениями, и девочка, перегнувшаяся через перила, которая подслушивала и не услышала о себе ничего хорошего.

— Ох уж эти воспоминания, — проговорил Бевил. Со времени приключения на острове он всячески старался выказать мне свою привязанность, и я наконец почувствовала себя лучше. Наверное, если бы не Джессика, я бы совсем успокоилась.

Но она сидела здесь, скромно улыбаясь, и внимательно слушала; сама непринужденность нашей беседы показывала, что она принята на правах члена семьи.

— В таких случаях всегда возникает проблема с костюмами, — сказал Уильям. — Но я знаю отличную фирму, где можно взять их напрокат. — он улыбнулся мне: — Я пользовался ее услугами еще во времена вашего отца.

— У меня — свой костюм, — твердо ответила я. — Я как-то надевала его на один из отцовских вечеров.

Джессика чуть наклонилась вперед:

— Какой же? Из какой эпохи?

— Просто старинное платье. Видимо, оно принадлежало одной из леди Менфрей, потому что существует портрет, где изображена дама, в него одетая… даже если это и не то же самое платье, то оно так похоже, что я не могу заметить разницы.

— Восхитительно. Надеюсь, вы мне его покажете.

— Конечно.

— Полагаю, — продолжал Уильям, — проще всего заняться костюмами мне. Только скажите, кем вы хотите быть.

— Я попробую придумать что-то свое, — сказала Джессика. Она выглядела немного смущенпой, но я тут же поняла, что это только игра: она, как всегда, была полностью уверена в себе. — Если, конечно… меня пригласят.

— Разумеется! — воскликнул сэр Энделион.

Она улыбнулась, словно извиняясь:

— В конце концов, я — только гувернантка.

— О, перестаньте, перестаньте, моя дорогая. — Сэр Энделион одарил ее своим пронзительным взглядом, делавшим его похожим на старого козла. — Вы для нас — друг семьи.

— Тогда, — произнесла Джессика, — раз миссис Менфрей сама готовит себе костюм, я сделаю то же самое.

Я вытащила платье и приложила его к себе. Да, определенно, мои глаза сияли ярче, а кожа приобретала особый оттенок. Я выпустила платье, и оно упало на пол, пока я надевала на голову сетку с топазами. Затем я подняла его и снова приложила платье к себе.

Но даже теперь, улыбаясь самой себе, я не могла избавиться от горьких воспоминаний. Гвеннан.

— Гвеннан, — прошептала я своему отражению. — Если бы ты не сбежала, если бы ты осталась жива и вышла замуж за Хэрри, переехала в «Вороньи башни» и завела там детишек, это было бы так… так чудесно! Ты бы стала мне сестрой, и Джессике Треларкен никогда не пришлось бы нянчить твоего сына.

Но оставалось только смириться.

Мне захотелось снова взглянуть на ту круглую комнату, в которой, как говорили, жил дух печальной гувернантки, и на портрет женщины, которая носила платье, так похожее на мое, что вполне могло оказаться тем же самым.

Кроме того, я намеревалась поговорить с Бевилом о доме, ибо мне казалось неправильным, что большая часть его не используется по назначению. Надо открыть старые комнаты и обновить их, так чтобы мы могли зазывать гостей не хуже, чем Хэрри в «Вороньи башни».

Через несколько дней я выкроила время, чтобы взглянуть на портрет. Пробираясь в нежилое крыло, я убеждала себя, что не отличаюсь особой нервозностью и не верю во всякую чертовщину, но, когда я толкнула дверь и шагнула в заброшенные комнаты Менфреи, я уже не была в этом так уверена. Возможно, всему виной был резкий протестующий скрип, который издала дверь. Я совсем позабыла о нем и испугалась. Придя немного в себя и посмеявшись над собственными страхами, я двинулась по коридору, по которому однажды вела меня Гвеннан. Здесь царил полумрак, ибо единственное окно располагалось высоко в стене, да к тому же было очень грязным. Это просто нелепо. Надо привести эту часть дома в порядок. Я ясно видела, как сэр Энделион пожимает плечами, не желая входить в расходы, а леди Менфрей, конечно, с ним соглашается.

Вдруг что-то коснулось моего лица — словно бы холодная, влажная ладонь. Я отшатнулась и вскрикнула, и мой собственный голос эхом вернулся ко мне. Меня пробрала ледяная дрожь.

Потом я протянула руку к лицу и поняла, что я, как и когда-то, зашла прямо в паутину.

Я, как смогла, стряхнула ее и попыталась обратить все в шутку, но нервы мои были натянуты до предела, и я не могла удержаться от того, чтобы поминутно оглядываться через плечо. Мне хотелось повернуть назад, но я знала, что, сделай я это, стану презирать себя. Поэтому я двинулась вперед и подошла к двери, которую установили вместо шторы. Еще один протестующий скрип — и я шагнула в круглую залу.