Ко мне снова явился Симон Ренар. Я уверена, его всевидящие очи уже усмотрели дружеские отношения между мной и Эдуардом Коуртни.
Как только он заговорил со мной, я стала понимать, что жила глупой романтической мечтой.
– С вашим замужеством нельзя откладывать, – сказал он. – Император всегда любил вас. Он бы женился на вас, но он слишком стар.
Я разволновалась при мысли о браке с императором. С того самого дня, когда моя мать представила меня ему в Гринвиче и он уделил мне столько внимания, он царил в моем воображении. Он был самым великим и могущественным человеком в Европе, и я всегда убеждала себя, что он мой спаситель. На самом деле, это было его дипломатическое влияние, но, во всяком случае, у меня сохранилось к нему чувство благоговения.
– Но, – продолжал Ренар, – у него есть сын, Филип. Он – самый убежденный католик, какой когда-либо существовал. Он – любимый сын императора, и император находит, что вам следует вступить в брак. Это только предложение. Я излагаю его вам, прежде чем обратиться с ним к Совету.
Он ушел, оставив меня в глубокой задумчивости. Филип, сын императора. Он – мой троюродный брат, поскольку с императором мы двоюродные. Убежденный католик, который поможет мне вернуть Англию Риму. Он моложе меня на одиннадцать лет. Но, видно, так уж суждено, что мой муж должен быть или намного старше, или намного моложе меня.
– Обдумайте это, – сказал Ренар. – Я уверен, что такой брак принесет вам много радости.
Я была не уверена. Я слишком много думала об Эдуарде Коуртни. Но королевам не следует предаваться романтическим мечтам.
* * *
Коронация была назначена на первое октября.
Накануне я выехала из Тауэра в экипаже, запряженном шестеркой белых лошадей. Я была в голубом бархате, отделанном горностаем, а на голове у меня была золотая сетка, покрытая драгоценными камнями. Она была тяжела, и я с нетерпением ожидала того момента, когда ее заменят на корону. 3а мной следовали мои дамы в алом бархате, и мне доставили большое удовлетворение приветствия толпы.
Приветствовали и Елизавету, следовавшую за мной в открытом экипаже с Анной Клевской. Они были одинаково одеты в голубые бархатные платья с длинными рукавами, которые ввела в моду мать Елизаветы. Вся свита была одета в зеленые с белым цвета Тюдоров. 3амыкал процессию мой дорогой сэр Генри Джернингэм, бывший теперь капитаном королевской гвардии.
Жители Лондона сердечно меня приветствовали. Повсюду звучала музыка, мне попадались на глаза маски, и больше всего народ восхищало то, что фонтаны струились вином.
Наконец, мы достигли Уайтхолла. Я так устала, что прошлую ночь спала хорошо, несмотря на предстоящее испытание.
Я была преисполнена ликования, веры в себя. Я ощущала в себе присутствие Бога. Он избрал меня для этой миссии, и я была убеждена, что Он привел меня к ее исполнению своим путем. Страдания, пережитые мной в юности, были необходимы, чтобы закалить мой характер. Передо мной стояла великая задача, и я должна ее хорошо исполнить, что я и сделаю с Божьей помощью. Помолившись на коленях, я легла в постель и забылась сном, пока меня не разбудили на следующее утро.
Октябрь 1553 года. Я никогда не забуду этот день, день, когда я стала королевой Англии в подлинном смысле, потому что ею можно стать, только будучи помазанной.
Мы выехали в одиннадцать часов. Меня и мою свиту доставили на барже к Вестминстерскому дворцу. После пожара, случившегося еще при моем отце, он представлял собой лишь остов здания. Но парламент уцелел, и меня проводили туда, чтобы облачить в торжественное одеяние и приготовиться к шествию в аббатство.
В алом одеянии я шла под балдахином, который по традиции несли губернаторы пяти главных портовых городов. Я знала, что сразу же за мной шла Елизавета. Ее присутствие казалось мне символичным, и я была рада, что рядом с ней была по-прежнему Анна Клевская.
Церемонию должен был бы совершить архиепископ Кентерберийский, но это был Томас Кранмер, находившийся в это время в Тауэре. Он был замешан в заговоре с целью возвести на престол Джейн Грей, хотя он и пытался убедить Эдуарда не изменять порядка наследования. Но Эдуард сам попросил его подписать завещание, и затем, с оттенком угрозы, мой брат добавил, что надеется, что тот не окажется более непокорным, чем остальные придворные. Я могла представить себе положение Кранмера. Он не соглашался, чтобы король изменил порядок наследования, но в то же время он был стойким приверженцем новой веры и знал, что когда я стану королевой, то сочту своим долгом вернуть страну в лоно римской церкви. Он был привержен протестантизму, и поэтому, когда народ ясно показал, что желает видеть меня своей королевой, его отправили в Тауэр, где он и дожидался решения своей судьбы.
Поэтому он не мог совершить церемонию, и его место занял мой добрый друг Стивен Гардинер, епископ Уинчестерский, в сопровождении еще десяти епископов. Они представляли собой внушительное зрелище – в золоченых одеяниях, со своими крестами и в золотых митрах.
Меня подвели к трону св. Эдуарда, и, когда я села, Гардинер объявил: «Вот Мария, законная и неоспоримая наследница, по законам Божеским и человеческим, короны и королевств Англии, Франции и Ирландии.
Приемлете ли вы ее посвящение, помазание и коронацию?»
Как волнующе прозвучал ответ: «Да! Да! Боже, храни королеву Марию!»
Затем меня подвели к трону у алтаря, где я принесла коронационную клятву.
Совершилась церемония помазания, и потом меня облачили в пурпурный бархат, отороченный горностаем, в руки вложили меч, а затем герцог Норфолкский принес три короны – корону св. Эдуарда, корону английских королей и еще одну, сделанную специально для меня. Каждую по очереди под звуки труб возлагали на мою голову.
Это была замечательная минута, когда я сидела со скипетром в правой руке и державой в левой и принимала присягу высших лиц в государстве, каждый из которых обещался жить и умереть за меня.
По всему аббатству разнеслись возгласы: «Боже, храни королеву Марию!»
Я была действительно их королева.
ВОССТАНИЕ
– Знаю, знаю. Но не идите так быстро. Не надо. Ощупывайте дорогу, прежде чем сделать шаг. Не меняйте все сразу.
– Но я хочу, чтобы в церквах служили Мессу.
– Это… конечно. Но не спешите с Римом… еще не время.
Не он один предупреждал меня. С тем же приходил и французский посол де Ноайль. Ему я не доверяла. Ходили упорные слухи, что этот хитрец и интриган больше шпионил, чем выполнял обязанности посла. Все послы, как известно, занимаются шпионажем, но де Ноайль перешел все допустимые границы. Мне было известно, что моя близость к Испании приводит его в бешенство. Симон Ренар, доверенное лицо императора, был также его послом. И де Ноайль изо всех сил старался нас поссорить, потому что Франция и Испания были извечными врагами. Если бы французы прослышали о моем возможном браке с Филипом испанским, они постарались бы сорвать его любым способом.
В тот момент у де Ноайля с Симоном Ренаром разногласий не наблюдалось. Как Франция, так и Испания хотели, чтобы Англия вернулась под крыло Рима, но они предвидели, что в стране могут возникнуть беспорядки, если это будет сделано без достаточной подготовки. У всех перед глазами был пример королевы Джейн Грей, правившей всего девять дней. Понимая, сколь непрочно мое положение и сколь накалена обстановка в стране, они видели, что Елизавета может этим воспользоваться.
Поэтому меня предупреждали, чтобы я не слишком афишировала свою приверженность Папе.
Одним из тех, кто поддерживал мое стремление поскорей вернуться под эгиду Рима, был Гардинер. Но его поддержка мало что значила – я не забыла, как он в свое время ни словом не возразил против решения отца объявить себя Главой церкви. А теперь он был на стороне нового хозяина. Протестанты, не слишком воодушевленные тем, что Гардинера выпустили из тюрьмы, прозвали его Двуликим Янусом и Перевертышем.
На открытии сессии Парламента именно Гардинер объявил о моем намерении помириться с Римом. Но больше никаких заявлений не последовало – я прислушалась к многочисленным советам и не стала торопиться.
Я хотела, чтобы члены Парламента знали о моем намерении смягчить существующее законодательство. Жестокость, с какой правил мой отец, искалечила многие судьбы, и я собиралась принять более милосердные законы.
Большим утешением для меня была переписка с Реджинальдом, который наверняка был в курсе всего, что происходило в Англии.
«Мне казалось, – писала я ему, – что все можно сразу изменить, что сделать это будет просто. Но меня предупредили, чтобы я не торопилась. Посол императора, в частности, предостерег меня от решительных мер. Народ еще не готов к резким переменам. Надеюсь, Вы не считаете мою медлительность предательством. Я никогда не откажусь от своей миссии, верьте мне, но пока не решаюсь всенародно объявить о своем намерении».
Как мне недоставало умного, всепонимающего Реджинальда! Я грезила о том, чтобы он был моложе и мы были бы вместе.
Брак с Филипом не вызывал во мне энтузиазма. Что он за человек? Говорили, что, в отличие от своего отца, он не обладает острым умом. Ничего удивительного – ведь император Карл был самым мудрым правителем своего времени.
Говорили также, что Филип очень религиозен, но это не мешает ему вести разгульный образ жизни; что он человек очень чувственный, неравнодушный к женскому полу. Последнее особенно меня настораживало. Он был однажды женат – на Изабелле Португальской, от которой у него был шестилетний сын Дон Карлос. Изабелла умерла три года назад. Если Филип ждал от будущей жены чувственных наслаждений, то я менее всех подходила на эту роль. С политической точки зрения наш брак был выгоден как союз английской королевы с сыном императора. Но кому выгоден, размышляла я? Моему народу не понравится то, что их королева замужем за иностранцем. Гораздо лучше, по мнению моих сограждан, если бы мужем королевы стал Эдуард Коуртни. Помимо всего прочего, если я выйду замуж за Филипа, нам придется жить порознь, так как я не уеду в Испанию, а он тоже не будет жить в Англии. Взвесив все «за» и «против», я склонялась к тому, что испанский вариант моего замужества кончится ничем, как и все многочисленные помолвки прошлых лет.
Реджинальда же я знала и любила с детства. Что плохого в том, что он значительно старше меня? И даже если у нас не будет детей, какое это имеет значение?
Мне хотелось, чтобы рядом был заботливый, любящий друг.
Из моего окружения более других этому образу соответствовал Симон Ренар. Но в глубине души я понимала, что он верен мне постольку, поскольку верен в первую очередь своему господину – императору, как и полагается настоящему послу. Я пыталась убедить себя в том, что у нас с императором общие интересы, как это было и раньше…
Теперь, когда в английских церквах служили Мессу, следовало ожидать недовольства протестантской части населения. И вскоре до нас дошли слухи о волнениях в Кенте, Лейстершире и Норфолке.
Сестра моя Елизавета стала источником возмущения – она отказалась слушать Мессу и давала понять, как считал Ренар, что недовольные протестанты могут видеть в ней своего лидера.
– Она чрезвычайно опасна, – заметил посол.
Совет направил ей письмо с требованием подчиниться общим правилам богослужения. Она не ответила. Сославшись на болезнь, Елизавета не присутствовала и на церемонии присуждения титула графа Эдуарду Коуртни.
Ренар пришел ко мне взволнованный и злой.
– Ваша сестра что-то замышляет. Уж не собирается ли она заручиться поддержкой протестантов? Если это так, то нам грозят большие неприятности. За ней пойдут, и, поверьте, сторонников Елизаветы будет немало. Ее надо заключить в Тауэр.
– Неужели вы думаете, что я способна посадить в Тауэр собственную сестру?
– Вы только отдадите приказ. Я убежден, что следствие обнаружит кое-что, свидетельствующее не в ее пользу.
– С ней дружит де Ноайль…
– Ей от него проку нет. У него одна цель – посадить на трон Марию Шотландскую.
– Марию Шотландскую? – повторила я, не веря своим ушам. – Но как он посмел даже подумать об этом?!
Ренар смерил меня взглядом, в котором сквозила жалость – неужели я столь недальновидна!
– Мария Шотландская – невестка французского короля. Де Ноайль – их слуга. Король же спит и видит, как приберет к рукам Англию, посадив на трон королеву Марию и короля Франсуа. А поможет ему в этом Елизавета, которую обрабатывает де Ноайль. Все очень просто, Ваше Величество.
– Кому же в таком случае можно доверять?
– Никому, – Ренар грустно покачал головой. – Никому, кроме моего господина, который был и останется вашим другом. Когда вы выйдете замуж за его сына Филипа, император станет вам еще ближе, и кроме того, рядом с вами будет мужчина. А пока нам следует разобраться с Елизаветой. Необходимо наступить на хвост протестантам, видящим в ней свою будущую королеву.
– Но это же измена!
– Ваше Величество, вы правы. Итак… начнем разрушать их коварные планы и обратим пристальное внимание на Елизавету.
– Но я не могу посадить ее за решетку.
– Не можете, пока у вас нет на то достаточных оснований. Прежде всего необходимо помешать ей строить из себя символ протеста. Она должна посещать Мессу.
– Ей будет передан мой приказ подчиниться.
– Отлично! Тем самым, Ваше Величество, вы делаете первый шаг.
Но не успела я послать к ней гонца с приказом, как от нее пришло письмо, в котором она умоляла меня дать ей аудиенцию.
Я согласилась.
Войдя в мои покои, Елизавета бросилась передо мной на колени.
– Встань, – сказала я, – и говори то, что хотела. Вижу, что ты поправилась после болезни, помешавшей тебе присутствовать на чествовании Коуртни. Судя по всему, болезнь была тяжелой.
– Спасибо, Ваше Величество. Мне уже лучше. Позвольте мне выразить надежду, что Ваше Величество находится в добром здравии.
В ее взгляде проскользнуло сочувствие – это значит, подумала я, у меня вид совсем больной. Этот сочувствующий взгляд заставил меня мгновенно ощутить огромную разницу между нами: она – молода, полна жизненной энергии, пышет здоровьем, и я – стареющая, бледная, больная женщина, ростом значительно ниже ее, так, что, когда мы стоим рядом, она смотрит на меня сверху вниз.
Я ответила, что чувствую себя хорошо, и повторила:
– Ты хотела о чем-то поговорить? Говори.
– Ваше Величество, я в глубоком горе.
– Что случилось?
– Я чувствую, что Ваше Величество больше не любит меня. Мне очень тяжело это сознавать. Вы всегда относились ко мне с нежностью, как к своей младшей сестре, и мне ненавистна мысль, что я чем-то могла вас обидеть. Я не знаю за собой ничего, что могло бы огорчить вас… если не считать… того, что связано с религией.
– Тебе неоднократно было велено посещать Мессу, но ты упорно отказываешься, – ответила я.
– Ваше Величество, у меня нет столь глубоких религиозных корней, как у вас. Я была воспитана в духе новой веры и ничего другого не знаю.
– Это не оправдание, – ответила я, – есть много достойных людей, которые могут научить тебя.
– Ах, Ваше Величество, вы сняли камень с моего сердца! Мне нужен учитель. Может быть, кто-то из ученых мужей мог бы заниматься со мной, тогда я с радостью начну заниматься! Вашему Величеству не надо объяснять, как трудно измениться, когда с детства привыкаешь к определенной форме религии.
Я не знала, верить ей или нет. Вопреки предостережению Ренара, я готова была обнять ее, обещать, что ей будет дан хороший учитель, и мы снова будем относиться друг к другу как две любящих сестры. Но что-то меня остановило. Мелькнула мысль, что Ренар прав, – она была очень хитра и опасна. Но разве можно было такое подумать, глядя на ее восторженное лицо, на эти глаза, светящиеся радостью и кротостью одновременно. Всем своим видом она показывала, как жаждет снова быть любимой мною. И в те минуты я почти верила ей.
– Ты будешь присутствовать на Мессе 8 сентября, – сказала я. – В этот день римская церковь празднует Рождество Девы Марии.
Она слегка изменилась в лице. Я попыталась прочитать ее мысли. Отказаться она теперь не могла. Ей было отлично известно, что за каждым ее движением следили с разных сторон, надеясь, что на чем-нибудь она да поскользнется. Ренар мечтал видеть ее в Тауэре. Де Ноайлю она тоже мешала. Ему мешали, впрочем, мы обе – он предпочел бы освободиться от нас и очистить путь для Марии Шотландской. Но, с другой стороны, в случае моей смерти на престол могла претендовать только Елизавета. Следовательно, ей было выгодно ждать моей смерти.
При этой мысли меня охватила дрожь. Но, глядя на ее нежное личико, трудно было представить, что эта девушка даст вовлечь себя в заговор – не настолько она глупа, чтобы в случае неудачи лишиться не только короны, но и головы.
Я поцеловала ее со словами:
– Мы сестры. Так будем же друзьями.
Она сразу расцвела в улыбке. Мне хотелось согреть ее своим теплом, ведь я, как никто, понимала ее состояние, когда меня признали законной наследницей престола. Ей было больно сознавать, что она – незаконнорожденная. Когда мы обе считались бастардами, нас это объединяло. Но как королева я должна была получить законное признание своих прав – это было важно для меня постольку, поскольку непосредственно касалось моей матери. К Елизавете же я испытывала сострадание. Трудно было быть дочерью Анны Болейн, слывшей в народе ведьмой.
Мне было приятно быть снисходительной. И я действительно хотела ей помочь. Быть может, и вправду ей нужен хороший наставник, и все проблемы тогда разрешатся?!
Но в том, что касалось ее посещения Мессы по случаю Рождества Девы Марии, я оставалась непреклонной.
И в назначенный день она появилась в церкви. Лицо ее было бледным, взгляд отсутствующим, как будто она была тяжело больна.
Я слабо верила в ее болезнь – обычно она очень быстро поправлялась, когда нужно. Но как же ей удалось придать своему лицу такой измученный вид?!
Придворные дамы ее свиты чуть ли не на руках внесли ее в часовню и усадили на скамью. Она попросила их погладить ее по животу, чтобы облегчить боль.
Если это был спектакль, то сыгран он был блестяще. Но кто мог поручиться, что Елизавета не была больна на самом деле? Видевшие ее в таком состоянии невольно испытывали жалость. «Бедная принцесса, – сказали бы ее почитатели, – ее заставили прийти на Мессу, но видно было, чего это ей стоило! Она же просто заболела!»
Похоже, что Елизавета снова взяла верх.
* * *
Ренар был в ярости. Разыграв душещипательную сцену, Елизавета не только не потеряла уважение протестантов, но даже выиграла в их глазах.
– Я не успокоюсь до тех пор, пока она пребывает на свободе, – мрачно заявил он при встрече.
По его мнению, я сваляла дурака, попавшись на крючок своей хитроумной сестрицы. И я по-прежнему не решалась казнить Джейн Грей, сидевшую в Тауэре. Неужели я не понимала, что эти две женщины – тот порох, который может в любой момент воспламенить страну?! Не настолько же я близорука, говорил он, чтобы не видеть, что именно Джейн и Елизавета, как протестантки, представляют собой то ядро, вокруг которого плетется заговор?
Я ответила, что народ в меня верит и сам меня выбрал.
– Но с таким же успехом он выберет Елизавету, – возразил Ренар.
Я только покачала головой. Уходя, Ренар все-таки не удержался, чтобы еще раз не напомнить:
– За ней нужно следить неотступно. Если появится хоть малейший признак, что она вовлечена в заговор против вас, тут же – в Тауэр, и голову с плеч.
Через несколько дней он прибежал ко мне с известием, что де Ноайль тайно посетил Елизавету. Ренар не сомневался, что они обсуждали свой заговорщический план.
– С какой стати он должен работать на Елизавету? – насмешливо спросила я.
– Не на нее, а против вас, – ответил Ренар, – стоит ему убрать вас с дороги, как Елизавету постигнет та же участь. Она слишком явно рвется к власти, но при этом достаточно наивна и не понимает его замысла – посадить на трон Марию Стюарт.
– Неужели вокруг меня всегда будут плестись заговоры?
– Будут. До тех пор, пока мы не будем уверены, что вы твердо сидите на троне.
– И сколько же это будет продолжаться?
– Ваше Величество, – отчетливо произнес он, – необходимо следить за каждым шагом мадам Елизаветы, считающей себя самой неотразимой и самой умной, легко собирающей вокруг себя сторонников. Пока она на свободе, мы все время должны быть начеку. Но лучше бы ей сидеть в Тауэре.
– Но для этого пока нет оснований.
– В таком случае необходимо найти компрометирующие факты.
Я призвала к себе двух министров – Арунделя и Пэджета – и сообщила им, что у меня есть сведения о весьма подозрительных переговорах Елизаветы с послом Франции.
– Пойдите к ней, – сказала я, – и постарайтесь выяснить, слухи это или правда.
Им явно не по душе было мое задание. Я уже успела заметить, что в отношении к Елизавете люди стали взвешивать каждое свое слово. Ее считали моей возможной преемницей, если, конечно, она не совершит ничего противозаконного и не попадет на эшафот за измену короне. Для меня не было секретом, что больше всего в жизни она хотела сидеть на троне. Она часто в моем присутствии намекала на то, что я неважно выгляжу и плохо себя чувствую. Правда, мне это могло и показаться, потому что я сама всегда невольно сравнивала себя, со своим хилым здоровьем, с ней, полной жизненных сил. Окружающие старались всячески подчеркнуть свой нейтралитет в деликатном вопросе о престолонаследии. Так что… Пэджет и Арундель оказались в затруднительном положении – им предстояло допросить молодую женщину на предмет возможной измены, а кто знает, не станет ли эта женщина завтра королевой?
Тем не менее они побывали у нее и, вернувшись, рассеяли мои подозрения: де Ноайль не делал ей никаких сомнительных предложений, Елизавета полностью доказала свою лояльность.
Я испытала облегчение – не так-то просто было решиться отправить в Тауэр собственную сестру.
Елизавета снова попросила об аудиенции. И снова, как в прошлый раз, пала передо мной на колени.
– Ваше Величество, сестра моя, – со слезами сказала она, – я так благодарна вам за то, что вы дали мне возможность самой ответить на те гнусные обвинения, которые кто-то возвел на меня, и доказать свою невиновность. Я знаю, что меня могли бы осудить, даже не выслушав, но Ваше Величество милостивы к своим подданным, среди которых я наиболее предана Вашему Величеству. Умоляю, если до вас снова дойдут клеветнические слухи обо мне, не придавайте им значения, пока не поговорите со мной и не дадите мне возможность защитить свою честь.
– Обещаю, – ответила я.
– Я благодарна вам за это, – воскликнула Елизавета, – потому что я – ваша верная слуга и любящая сестра и никогда не совершу ничего, что повредило бы вам.
– Ты похудела и побледнела, – сказала я, пытаясь сменить тему. Она действительно выглядела неважно, видимо, переволновалась.
– Я была ужасно больна, – ответила она. – Я мечтаю о свежем деревенском воздухе, но не знаю, могу ли я рассчитывать на ваше позволение побыть некоторое время вдали от двора.
Я внимательно посмотрела на нее: глаза скромно опущены долу, во всем облике – сплошное смирение.
Я засомневалась, подумав, что скажет Ренар. Честно говоря, я была бы счастлива не видеть ее при дворе. Ее красота и молодость вызывали во мне чувство зависти и лишний раз заставляли думать о себе – о том, как плохо я выгляжу и как ненавистно мне предстоящее замужество.
Она же была так самоуверенна, так тщеславна, так горда своим умением обольщать…
– Куда ты собираешься?
– Я думала об Эшридже, Ваше Величество, там прекрасный воздух.
– Очень хорошо. Поезжай.
Она снова упала на колени и поцеловала мне руку.
– Ваше Величество так добры ко мне.
Добра? Ведь я только что посылала к ней министров с допросом. В ней был свой особый шарм, и сейчас, впрочем, как всегда, я не могла бы составить о ней определенного мнения.
Я попросила принести мою шкатулку с драгоценностями и, выбрав жемчужное ожерелье, надела его на шею сестры.
Глаза ее наполнились слезами. В порыве чувств, забыв об этикете, она обняла меня и поцеловала. Может, она и вправду поддалась чувству? Или удачно сыграла?
Через секунду она отпрянула от меня, как будто испугавшись своей смелости.
– Ваше Величество… сестра… простите меня, – проговорила она, смущенно потупившись.
В ответ я притянула ее к себе и поцеловала в щеку.
– Ты быстро поправишься в Эшридже – там здоровый климат.
Аудиенция была закончена.
Ренар неодобрительно покачал головой, услышав, что я разрешила ей уехать.
– Я бы предпочел, чтобы эта дама всегда находилась в поле зрения и мне было бы известно, чем она занимается, – сухо заметил он.
* * *
Елизавета не давала покоя Ренару. Пока он не будет уверен, что от нее удалось избавиться – отправить, например, за границу или в могилу, он не перестанет нервничать. Я боялась, что против нее могут изобрести любое обвинение и тогда… Нет, я не хотела убивать сестру. Может быть, выдать ее замуж?
Император тоже подумывал об этом. Он предложил обручить Елизавету с принцем Пьемонтским.
Но она наотрез отказалась, ведь ее заветной мечтой был английский трон.
Ренар возмущался, поносил ее всякими словами, обвинял меня в нерешительности. Мне даже подумалось, что он по-своему восхищается ею, и будь королевой не я, а Елизавета, они быстрее нашли бы общий язык.
Рассчитывать на то, что Елизавета согласится выйти замуж, не приходилось – она по-прежнему оставалась головной болью для посла императора.
Прошло Рождество. И вот, в январе 1554 года Гардинер раскрыл заговор.
К тому времени слухи о моем предполагаемом браке с Филипом Испанским уже передавались из уст в уста. И реакция, как я и ожидала, была негативной.
Первым ко мне явился посол Франции. Он стал говорить, что Филип захочет играть первую скрипку, а я должна буду во всем уступать. На мое замечание, что я как– никак королева и не собираюсь отрекаться от престола, де Ноайль возразил, что от мужей можно ожидать чего угодно. А уходя, добавил, что его господин, король Анри Второй, относится к этому браку отрицательно.
Для меня это не было новостью. Французам был невыгоден альянс Англии и Испании, и они готовы были предотвратить его любой ценой.
Мое же положение с каждым днем становилось все хуже. Хоть я и была королевой, но опасность подстерегала меня со всех сторон – слишком уж алчные взоры были устремлены на корону. Женские взоры – следует заметить. Претенденток было три. Первая – леди Джейн Грей, находившаяся в Тауэре, но те, кто стоял за ней, были на свободе. Вторая – Елизавета, сгоравшая от нетерпения занять мое место. И, наконец, третья – юная шотландская королева Мария, вышедшая замуж за дофина Франции, что заставляло Анри Второго строить далеко идущие планы и не выпускать меня из виду.
Французского короля в этой ситуации, естественно, не мог радовать мой брак с Филипом Испанским.
С того самого момента, как мой отец вознамерился отделаться от моей матери, я не знала покоя. И сейчас мое положение не только не изменилось к лучшему, а скорее наоборот – стало еще более опасным.
Мне, как никогда, нужна была поддержка. Я мечтала о сильном мужчине, который подставил бы мне свое плечо и помог бы справиться с многочисленными врагами.
Филип Испанский представлялся мне именно таким мужчиной. Выйдя за него замуж, я имела бы за своей спиной могущество Испании. Этот брак был мне нужен.
Однако слухи о моем замужестве вызвали большой переполох.
Сильное разочарование постигло Эдуарда Коуртни, который делал вид, что неравнодушен ко мне. Но я не слишком обольщалась на его счет. Он мне действительно нравился, этот красивый, обходительный молодой человек, овеянный ореолом мученика. В его жилах текла королевская кровь, что не помешало ему безвинно пострадать, проведя много лет в Тауэре. Но самым удивительным было то, что, сидя за решеткой, он сумел использовать это время для самообразования и вышел оттуда настоящим светским львом, образованным и с отличными манерами. Единственное, чего он не смог постичь в Тауэре, – это искусство верховой езды и спортивных игр на открытом воздухе, поскольку для этого условия были совсем неподходящие. Но не сомневаюсь, что за год-другой он восполнит этот пробел.
Я очень любила его мать Гертруду, которую назначила своей первой придворной дамой. Она не могла нарадоваться на сына и постоянно рассказывала мне о его многочисленных достоинствах. Так что теперь и Гертруда была недовольна.
Но я не могла себе даже представить, что эти слухи заденут его так сильно. Он вел весьма экстравагантный образ жизни, любил шумные компании и даже, поговаривали, не чуждался женщин легкого поведения. Я его не осуждала.
Я понимала, что после стольких лет, проведенных в заточении, ему необходимо было выплеснуть наружу все свои юношеские эмоции. Но воспринимать его как потенциального мужа я не могла. Это было бы недостойно королевы. Признаюсь, я была увлечена его изящными манерами и восхищенными взорами, обращенными ко мне. Но при этом рассудок напоминал мне, что я некрасива и уже немолода. И не надо было иметь большого ума, чтобы понять, что не я, а блеск моей короны заставлял усиленно биться его сердце.
Больше у меня не было сомнений в правильности решения выйти замуж за Филипа Испанского. Он не преследовал цель жениться на красавице – ему нужна была королева. И по крайней мере в этом его не ждало разочарование.
Члены Совета быстро выяснили, что «испанский брак» непопулярен в народе. Гардинеру удалось обнаружить некоего Питера Кэрью из Девона, который ездил по городам и деревням, рассказывая простолюдинам о предполагаемом браке королевы с испанцем и убеждая их, что надо воспротивиться этому, так как испанцы – народ грубый и жестокий и обязательно наводнят Англию и принесут с собой свои законы. В Девоне, говорил он, есть моряки, чудом спасшиеся от испанской инквизиции, и если их порасспросить, то они расскажут, каким пыткам подверглись в Испании. Королева, выйдя замуж за испанского принца, перестанет править страной, а за нее все решать будут проклятые испанцы, поэтому нельзя допустить, чтобы этот брак состоялся.
