Власть без славы

      Совет, как и полагалось в подобных случаях, приказал Питеру Кэрью явиться в Лондон для дачи показаний, но тот сразу понял, что его ждет, и бесследно исчез, не дожидаясь, пока за ним прибудет королевская стража.
      В Девоне можно было ожидать волнений.
      Стивен Гардинер попросил у меня аудиенции. Я тут же приняла его в своих покоях, желая знать все подробности происходящего. Меня поразил его мрачный вид.
      – Ваше Величество, у меня – невероятно плохие новости, – сказал он, избегая моего взгляда.
      – Знаю, – ответила я, – в Девоне…
      – Как известно Вашему Величеству, Кэрью сбежал. Этот парень – известный смельчак, прошедший огонь, воду и медные трубы. Такие, как он, всегда ведут за собой.
      – Тем более жаль, что Совету не удалось вовремя схватить его.
      Гардинер помолчал и затем медленно произнес:
      – Мне удалось раскрыть их план.
      – Тогда не тяните и рассказывайте все как есть!
      – Поскольку волнения начались в графстве Девоншир, я сразу подумал, что Кэрью надо допросить.
      – Ну и…
      – Я допросил его. Он признался, что знает о существовании заговора, цель которого – не допустить брака Вашего Величества с Филипом Испанским. Сам он, по его словам, в заговоре не участвовал, но под моим нажимом согласился рассказать все, что ему известно.
      – Судя по всему, этот молодой человек не устоял перед искушением стать вождем бунтовщиков и завоевать сомнительную популярность?
      Гардинер кивнул.
      – Но главное не в этом. Благодаря его показаниям мы можем подавить восстание в зародыше, избежав большого кровопролития, которое было бы неизбежно в случае, если бы волнения приняли массовый характер. Сейчас нам необходимо следить за каждым шагом некоторых лиц… Во-первых – Коуртни.
      Я была с ним согласна.
      – Но гораздо большую опасность представляет… принцесса Елизавета.
      – По-вашему, она…
      – Я полагаю, что принцесса – весьма опасная женщина, Ваше Величество.
      Опять все упиралось в Елизавету, подумала я с тревогой и раздражением.
      Но, несмотря на угрозу мятежей, договор о браке был подписан. Детали были тщательно продуманы: Англия и Испания, чьим королем станет Филип в случае смерти или отречения от престола отца, останутся суверенными державами – каждая со своим образом правления. В английском парламенте и в суде будут представлены только англичане. Если я произведу на свет наследника, ему после моей смерти достанутся, помимо Англии, Голландия и Фландрия. Я должна оставаться у себя в стране, равно как и мои дети, и в случае необходимости покидать ее пределы только с согласия правительства. Англия не будет участвовать в войнах, ведущихся Испанией. Испания не имеет права на английский флот, армию и сокровища короны. В случае моей смерти, если у нас не будет детей, все отношения между Англией и моим мужем немедленно прерываются.
      Договор звучал весьма приемлемо для англичан, за исключением одного пункта, гласившего, что Филип будет помогать мне в управлении государством. Последнее могло вызвать негодование англичан.
      Как только текст договора стал достоянием гласности, люди, ранее действовавшие тайно, перешли в открытое наступление.
      В Девоне после исчезновения сэра Питера Кэрью положение было относительно спокойным. Коуртни уехал из Лондона. Его не арестовали, так как он на допросе подтвердил наличие заговора, хотя были все основания предать его суду за соучастие. Заговорщики планировали свергнуть меня и посадить на трон Елизавету, которая должна была выйти замуж за Коуртни, а также провозгласить протестантство государственной религией.
      В центральных областях Англии восстали сторонники мятежного герцога Саффолкского. Их целью было сделать королевой леди Джейн Грей и также узаконить протестантство.
      Коуртни своими показаниями оказал нам большую услугу – вспыхнувшие мятежи были немедленно подавлены. Но вскоре нам пришлось столкнуться с более серьезным сопротивлением.
      Новое восстание возглавил некто сэр Томас Уайятт, своенравный и отчаянный молодой человек, владелец замка Оллингтон в графстве Кент.
      Я никогда не видела его. Слышала, что он – сын поэта, близкого друга, а возможно, и любовника Анны Болейн. Каковы были его мотивы? Может быть, ему передалась по наследству любовь его отца к Анне и он был без ума от ее дочери?
      Снова Елизавета! Казалось, все нити ведут к ней, стоило только где-нибудь раскрыть очередной заговор.
      Этот Уайятт тоже мог быть опасен. Как и Томас Кэрью, он был независим, смел и способен на любую авантюру. Как правило, такие люди ведут за собой толпу.
      В ранней юности Уайятт отсидел несколько недель в Тауэре за то, что вместе со своим другом Генрихом Хоуардом, графом Серреем, будоражил Лондон дерзкими антиправительственными выходками. Хоуард сложил голову на плахе незадолго до кончины моего отца, а Уайятту повезло – его казнить не успели. Впоследствии он отличился на военной службе и участвовал в подавлении восстания герцога Нортумберлендского, желавшего возвести на престол Джейн Грей. Все говорило за то, что он вполне лояльно относился к нынешней власти. До тех пор, пока не встал вопрос о союзе с Испанией.
      Позже я узнала, что же произошло на самом деле. В заговор его вовлек не кто иной, как Эдуард Коуртни, так легко избежавший подозрений. Зная ненависть Уайятта к испанцам, Коуртни подбил его на мятеж в Кенте. Уайятт не заставил себя упрашивать – в его памяти навсегда сохранились детские воспоминания, когда он вместе с отцом, известным поэтом, путешествовал по Испании и отец оказался в лапах инквизиции. Подобно многим, Уайятт боялся, что с появлением принца-консорта в Англии станут насаждать испанские порядки.
      Когда были арестованы многие участники заговора, Уайятт обнаружил, что он – единственный оставшийся на свободе главарь бунтовщиков. Будь он более осмотрительным, он понял бы, чем это грозит, и бежал бы за границу. Но такие лихие головы, как Уайятт, совершенно лишены инстинкта самосохранения.
      Поставленный волею случая в положение лидера, Уайятт помчался в Мейдстоун, где публично заявил, что собирает под свои знамена всех, кто хочет бороться против испанцев, которые поработят народ, если королева выйдет замуж за ненавистного иностранца.
      В страшном смятении ко мне приехал Ренар.
      Имея своих лучших осведомителей при дворе французского посла, он получил от них информацию, которой и поспешил со мной поделиться.
      – Король Анри собирается начать боевые действия в районах, примыкающих к границе с Шотландией, – сообщил он, – и намекнул, что поддержит мятежников.
      – Это невозможно! – воскликнула я.
      – Напротив, вполне возможно. Шотландцы только того и ждут. У них двадцать четыре военных корабля у берегов Нормандии. Только прикажи, и эскадра двинется на Англию.
      – Но какой ему смысл поддерживать мятежников?
      – Чтобы нанести удар вашим сторонникам, а затем осуществить свой замысел.
      – Посадить Марию Шотландскую на английский трон? Но мятежники – за Елизавету.
      – Для Анри эти простаки сделают всю черную работу, а потом он с ними легко разделается.
      – Насколько опасно все то, о чем вы говорите? Нам удалось справиться со всеми, кроме Уайятта.
      – Именно Уайятт и представляет сейчас наибольшую угрозу. Так что чем скорей вы выйдете замуж, тем лучше.
      – Уайятт не сможет устоять против регулярной армии.
      – Не забывайте, что Уайятт сам служил в армии, он не просто рвется в драку, но имеет цель – не пускать в страну испанцев. И если французы придут ему на помощь…
      – Надо потребовать отзыва де Ноайля.
      – Это ничего не изменит. Приедет другой. Уж лучше иметь дело с тем, кого знаешь, как свои пять пальцев.
      – Я пошлю Норфолка против Уайятта.
      В тот момент у меня не было сомнений, что я смогу быстро подавить этот мятеж.
      Но дело обернулось иначе. Как сказал Ренар, Уайятт был настоящим солдатом, и не Норфолк, а он стал победителем. Когда наши солдаты вернулись в Лондон, на них было страшно смотреть – измученные, грязные и голодные, они представляли собой абсолютно деморализованную армию. Это произвело расстройство в умах простых граждан.
      Следом за этим пронесся слух, что Уайятт собирается идти на Лондон.
      Я начала сознавать, что нахожусь в отчаянном положении. У меня даже не было армии, способной меня защитить. На Совет тоже вряд ли можно было положиться – он состоял из амбициозных личностей, борющихся между собой за власть. Против Гардинера, который был ревностным католиком и благодаря мне занял высокое положение, в Совете возникла оппозиция, обвинявшая его в слишком крутых мерах против инакомыслящих. Гардинер тут же примкнул к оппозиционной фракции, заявив, что всегда сомневался в необходимости испанского брака, а теперь – тем более.
      Таким образом, я сидела в столице без армии и без поддержки Совета, погрязшего в своих противоречиях. А на горизонте уже маячили хорошо вооруженные полки мятежников.
      Уайятт базировался в Рочестере, где набирал новых сторонников и готовился к походу на Лондон. Я разослала грамоты по всей стране, обещая даровать прощение всем, кто покинет ряды мятежников и разойдется по домам в течение двадцати четырех часов – в противном случае их будут судить как изменников.
      На следующий день нам сообщили, что Уайятт идет на Лондон с четырьмя тысячами повстанцев.
      Прибежал Гардинер. Трепеща от страха, он сказал, что послал Уайятту письмо с предложением изложить свои требования.
      – Но это означает, что мы предлагаем им мирный договор! – гневно воскликнула я.
      – Ваше Величество, – возразил он, – положение слишком серьезно. Мы должны остановить этот марш на Лондон.
      – Я не собираюсь вступать с ним в переговоры. Пусть идет. Мы встретимся с ним лицом к лицу.
      – Ваше Величество недостаточно четко представляет себе всю опасность. У него настоящая армия! Совет обсудил создавшееся положение и пришел к выводу, что Вашему Величеству необходимо немедленно переехать в Тауэр… нет, лучше в Виндзор. Вы не должны здесь оставаться, когда Уайятт со своими молодчиками войдет в Лондон!
      – Они не войдут в Лондон, – твердо ответила я. – И я никуда не уеду. Я останусь здесь и встречу мятежников как положено.
      – Совет предлагает вам переодеться в простое платье и… смешавшись с народом, выбраться из города.
      – Я этого не сделаю никогда. Я – королева, и пусть все знают, кто их королева.
      Ренар пришел сказать, что посольство императора готовится покинуть страну. Я сочла это разумным, так как народ может обрушить на них свой гнев, зная, что это они вели переговоры с испанцами о предстоящем браке.
      – Сотрудники посольства хотели бы попрощаться с вами, – сказал он.
      – Тогда позовите их.
      Я поблагодарила всех и просила передать императору самые теплые пожелания и обещание написать подробное письмо, как только этот незначительный инцидент будет исчерпан.
      Дипломаты были явно поражены моим спокойствием. Видимо, они ожидали увидеть меня испуганной и неуверенной в себе, ведь мне угрожала реальная опасность. Возможно, так оно и было, но я действительно не чувствовала страха, полностью положившись на судьбу.
      Попрощавшись с посольством, я направилась в Гилдхолл. Там собралось много народу. При моем появлении раздались приветственные возгласы: «Боже, спаси королеву Марию!» На душе у меня потеплело.
      Произнеся первые слова, я, к величайшей радости, услышала, что мой низкий грудной голос звучит мощно и уверенно, заряжая этой уверенностью толпу.
      – Подданные мои, – говорила я, – к вам обращается ваша королева, которой вы обязались на коронации служить верой и правдой. Я по праву унаследовала эту корону от моего отца – последнего английского короля. Сейчас находятся люди, не одобряющие моего предстоящего брака. Хочу сказать вам, дорогие подданные, что я собираюсь вступить в этот брак не из упрямства или женской прихоти. Я считаю, что мой долг – оставить после себя наследника английского престола. Неправда, что мой брак нанесет вред моему отечеству. Если бы я только могла подумать об этом, я бы навсегда осталась одинокой девственницей. Я не знаю, как мать любит своего ребенка, потому что сама не была матерью, но верьте мне, что вы для меня – мои дети, а для вас ваша королева – мать. Дорогие подданные, воспряньте духом! Вспомните, что вам, как честным гражданам, нечего бояться. Дайте достойный отпор мятежникам – не только моим, но и вашим врагам. Не бойтесь! Потому что я их нисколько не боюсь!
      Когда я сделала паузу, раздались крики: «Боже, спаси королеву Марию!»
      – Жители Лондона, – продолжала я, – готовы ли вы защитить меня от мятежников? Если да, то я до конца буду с вами, живая или мертвая, буду вместе с вами биться за наше общее дело, ибо сейчас под угрозой ваше благополучие и ваша честь, жизнь ваших жен и ваших детей.
      Мои последние слова потонули в потоке одобрения.
      Было ясно, что я коснулась их сердец. Стоявший рядом Гардинер не удержался и воскликнул:
      – Как я счастлив, что у нас такая мудрая королева!
      Жители Лондона встали на мою сторону. Началось строительство укреплений. Люди были готовы защитить свой город и свою королеву.
      Я чувствовала, что поступила должным образом, что сам Бог руководил моими действиями, указав мне правильный путь.

* * *

      В три часа ночи меня разбудила Сьюзан.
      – Ваше Величество, члены Совета хотят поговорить с вами.
      Я вскочила с постели, Сьюзан помогла мне одеться, и я вышла в гостиную. Совет в полном составе приветствовал меня.
      – Вашему Величеству необходимо срочно покинуть Лондон, – объявил Гардинер, – Уайятт уже в Дептфорде и с минуты на минуту будет у городских ворот.
      – Я обещала жителям Лондона, что останусь с ними, – невозмутимо ответила я.
      – Это небезопасно для Вашего Величества.
      Я молчала. Всем своим существом я противилась бегству, но мысль о том, что меня могут убить и тем самым я не исполню свой долг, заставляла задуматься.
      Пауза затянулась. Я была в нерешительности – с одной стороны, я обещала своему народу быть с ним до конца, с другой – глупо становиться жертвой бунтовщиков, когда имеешь перед собой высшую цель.
      Не прошло и нескольких часов после моей речи в Гилдхолле. Тогда Ренар прибежал поздравить меня, уверяя, что мое бегство означало бы победу Уайятта и фактическое признание Елизаветы. Император был бы доволен, если бы присутствовал при этом, подчеркнул он.
      И вот Совет требует, чтобы я уехала…
      – Я сообщу о своем решении утром, – сказала я.
      Гардинер пытался меня убедить, что до утра ждать нельзя – всякое может случиться, но я оставалась непреклонной.
      Как только они ушли, я тут же послала за Ренаром. Он немедленно явился.
      – Они настаивают на моем отъезде в Виндзор, – сказала я, – уверяют, что Уайятт стоит у городских ворот и, если я не уеду, а он возьмет Лондон, это будет концом – и моего правления, и моей жизни.
      – Ваше присутствие в столице – залог лояльности народа. Стоит вам уехать, как Уайятт беспрепятственно войдет в город и Елизавету объявят королевой! – воскликнул Ренар. – Вот тогда и будет конец всему!
      – Ваше мнение – я должна остаться?
      Он молча кивнул.
      Итак, я больше не сомневалась: остаюсь.

* * *

      Лондон был на военном положении. Все магазины закрылись, витрины забили досками, товары исчезли. Повсюду дежурили вооруженные люди – у городских ворот, перед подъемными мостами, которые были разъединены.
      Ждали мятежников.
      Пушки Тауэра были нацелены на Саутуорк, но я не могла отдать приказ стрелять, даже если бы там появились войска Уайятта – пострадали бы ни в чем неповинные люди, чьи дома находились на линии огня.
      Уайятт медлил. Прошел день, другой… Главный мост слишком хорошо охранялся, и взять его с бою означало смести с лица земли деревушку Саутуорк со всеми ее жителями. Представляю, что он испытывал в тот момент – лучше бы ему не ввязываться в эту авантюру, оказавшуюся столь серьезной. Но было уже поздно – он остался один во главе мятежников и как честный человек должен был сохранять порядок, не допустить разложения и мародерства.
      Уайятт повернул прочь от Саутуорка, понимая, что здесь ему не пройти. Но, как ни радовались мы, глядя на уходящее войско, было очевидно, что он попробует пересечь Темзу в другом месте.
      Говорили, что он пошел в сторону Кингстона. Там из-за дождей река вышла из берегов, и мост обрушился. Но у Уайятта не было выхода – стали чинить мост, на что ушло несколько часов. В конце концов войско, благодаря упорству своего командующего, перешло на другой берег реки и остановилось у Миддлэссекса. Лондон был виден оттуда невооруженным глазом.
      Ночью меня разбудили, чтобы сообщить о новом продвижении Уайятта – он достиг Брентфорда. По улицам Лондона гвардейцы били в барабаны, чтобы разбудить спящих жителей.
      Затем мятежники достигли Найтсбриджа.
      Совет рекомендовал мне укрыться в Тауэре, но я отказалась.
      Я каким-то шестым чувством ощущала, что Уайятт в своей отчаянной попытке взять Лондон надеялся на то, что большая часть горожан – протестанты – откроет перед ним городские ворота, когда он стоял у Саутуорка. Но мое обращение к народу сделало свое дело – Лондон был на стороне королевы.
      Мне казалось, что моими действиями руководил Бог, и я возблагодарила его за тех, кто в эти дни остался мне предан. Я оказалась на самом краю пропасти, и кто знает, как изменился бы мир, сделай я хоть один неверный шаг. Уайятт был достойным противником, но ему не повезло – судьба отвернулась от него.

ИСПАНСКИЙ БРАК

      Ах, какое же это было трудное время! Все мои мысли крутились вокруг предстоящего замужества. Я находилась примерно в том же состоянии, что и в детстве, когда ждала приезда своего жениха – императора Карла. Тогда окружающие убедили меня, что я в него влюблена, и я ощущала себя влюбленной. Сейчас я так же пылко любила Филипа, убедив себя, что иначе просто быть не может.
      Сбывалась моя мечта – любимый муж, семья, дети. Наконец-то! Я сознательно не допускала и тени сомнения, чтобы не омрачать сказочную перспективу счастья, которое было уже у меня в руках. Я старше его на одиннадцать лет? Ну и что! Его отец – мой кузен, а значит, я – его тетушка? Глупости! Все это не имеет отношения к бракам между королевскими особами!
      Я жила в мире своих грез, а между тем в стране было очень неспокойно. Мне бы следовало внимательней отнестись к некоторым вещам. Например, к тому, что голову Уайятта, выставленную на всеобщее обозрение, похитили, чтобы достойно похоронить. Это был красноречивый жест со стороны мятежников, дававших понять, что они не сломлены.
      Страну лихорадило. И не только религиозное противостояние было тому причиной. Брак королевы с испанским принцем – вот что вызвало волну недовольства. Испанцев поносили на всех углах. Дети играли в благородных рыцарей, воюющих с негодяями – испанцами. Большой шум наделала история с «птичкой в стене».
      В стене дома на Олдерсгейт-стрит, в котором жила семья воинствующих протестантов, вдруг стал раздаваться пронзительный птичий свист. Прохожие сначала с интересом прислушивались, а когда птичка заговорила человеческим голосом, тут уж начали собираться толпы. Голос из стены предупреждал, что испанский брак и римско-католическая религия несут страшные бедствия Англии.
      Взволнованная Сьюзан сообщила, что птичка вещает уже несколько месяцев, и народ воспринимает это как дурное предзнаменование.
      – Но откуда птичке знать о религиозных делах и моем замужестве? – заметила я.
      – Люди говорят, – ответила Сьюзан, – что через птичку Дух Святой хочет предупредить вас.
      – Он мог бы обратиться прямо ко мне.
      – Птичка обращается к народу – чтобы он не допустил брака с испанцем.
      – То же самое говорил Уайятт, и тебе известно, чем это кончилось. Кстати, из какого дома вещает эта птичка?
      – Из дома сэра Энтони Книветта.
      – Его допросили?
      – Да. Он клянется, что не знает, откуда она взялась.
      – Чушь! Дурацкий фокус, а не птичка.
      – Но люди вот уже несколько месяцев приходят ее слушать.
      В конце концов птичку поймали. Ею оказалась служанка сэра Энтони, молоденькая девушка по имени Элизабет Крофт. На допросе выяснилось, что хозяин дома действительно ничего не знал, а девушку использовали в роли оракула слуга Дрейк и некий пастор – оба ярые протестанты. Еще в этом деле участвовал какой-то ткач с соседней улицы. Я не хотела сурово наказывать девушку, которая была всего лишь орудием в руках ловких подстрекателей, – достаточно было и того, что люди узнали о мошенниках. Элизабет Крофт публично покаялась на Кресте в соборе святого Павла. Признав, что совершила мошенничество и ввела в заблуждение народ, девушка на коленях, со слезами, умоляла Бога простить ей этот грех. Ее ненадолго заключили в тюрьму и вскоре выпустили.
      Но волнения в народе не стихали. Даже в Совете не было согласия. Гардинер и мой верный друг Рочестер, например, придерживались мнения, что в интересах государства лучше, если Главой церкви останется монарх. Пэджет, напротив, считал необходимым полностью вернуться к тому состоянию, в котором находилась английская церковь до реформы моего отца. И третьей силой в Совете были сторонники протестантства.
      Не давала мне покоя и мысль о Елизавете, все еще находившейся в Тауэре. Я все-таки любила ее, помнила очаровательной девчушкой с рыжими кудряшками, резвой и упрямой. Каково ей сейчас?! Я, правда, не сомневалась, что Елизавета и в Тауэре не пропадет – если понадобится, она и тюремщиков сумеет склонить на свою сторону. Моя сестра обладала удивительной способностью завязывать дружеские отношения с теми, из кого можно было извлечь пользу, да и люди, окружавшие ее, понимали, что она занимает далеко не последнее место в иерархии престолонаследия, а потому избегали причинять ей неприятности.
      Мучилась я еще и оттого, что не выполнила данного ей обещания лично поговорить с ней прежде, чем принять решение – я отказалась принять Елизавету перед тем, как ее отправили в Тауэр.
      Поговорить об этом мне было не с кем, кроме Сьюзан. Гардинер или Ренар не стали бы слушать мои сентиментальные рассуждения – они не сомневались в ее виновности, несмотря на отсутствие прямых улик и заявление Уайятта.
      Я же сомневалась.
      – У меня не будет в душе покоя, пока сестра моя – в Тауэре, – говорила я Сьюзан, – она же – принцесса, дочь моего отца. Неужели мы не можем с ней жить в дружбе и согласии?
      – Все это так, Ваше Величество, – отвечала Сьюзан, – но осторожность не помешает.
      – Знаю. И все-таки. Когда твоя сестра сидит за решеткой…
      – Может быть, выдать ее замуж?
      – Это было бы прекрасно! Вышла бы она замуж и уехала за границу…
      Я ухватилась за эту идею. Поговорила с членами Совета.
      Большинство заявили, что предпочли бы видеть ее с отрубленной головой. Однако брак и отъезд Елизаветы из страны можно было рассматривать как компромиссное решение.
      Лучшего мужа, чем Эммануэль Филиберт, герцог Савойский и принц Пьемонта, трудно было придумать. Когда-то за него сватали меня, но дело, как обычно, кончилось ничем. Она выйдет замуж, уедет из страны, и у мятежников не останется повода бороться за права невинной жертвы, думала я, приказав привезти Елизавету в Ричмонд.
      Ее доставили из Тауэра на барже.
      Пребывание в камере заметно отразилось на ней – Елизавета побледнела и осунулась. Она смотрела на меня почти нежным взглядом без всякого упрека.
      – Очень сожалею, – сказала я, – что пришлось держать тебя в Тауэре.
      – Ваше Величество всегда справедливы. Но я невиновна, что бы ни говорили мои враги. Ваше Величество не должны сомневаться в моей сестринской любви, которая не позволит мне причинить вам зло.
      Я кивнула.
      – Сейчас меня заботит твое будущее.
      – Ваше Величество, – Елизавета слегка оживилась, – мне бы хотелось пожить на природе. Воздух Эшриджа всегда благотворно действовал на меня.
      Я нетерпеливо остановила ее.
      – Нет, нет. У меня другое предложение. Ты уже не ребенок, и пора тебе иметь свою семью.
      Она побледнела. Выдержав паузу, я продолжала:
      – Эммануэль Филиберт, герцог Савойский и принц Пьемонта, – вполне достойный жених.
      Я видела, что она с трудом сохраняет самообладание. Потом губы ее решительно сжались, и она спокойным голосом ответила:
      – Я не хочу выходить замуж, Ваше Величество.
      – Не говори ерунду. Замужество – удел всех женщин.
      – Если таково желание Вашего Величества… Но я хотела бы остаться девственницей.
      – Ты говоришь о том, о чем не имеешь ни малейшего понятия.
      – Я чувствую, что брак – не мой удел. Я никогда не выйду замуж.
      Она смотрела на меня пристально, с вызовом. Неужели и вправду ей противна сама мысль о замужестве? Или это Эммануэль Филиберт вызывает у нее такое отвращение? Я вспомнила о ее флирте с Сеймуром, о том, как она всегда кокетничала с молодыми людьми. Что случилось? Откуда у нее это ханжеское упрямство? Может быть, вообще нельзя силой заставлять женщину выходить замуж… Передо мной стоял образ бедняжки Джейн Грей, которую избивали и морили голодом, но все-таки заставили выйти замуж за Гилфорда Дадли. Но Елизавета – не Джейн. Ее не заставишь. Мне было обидно, что наш разговор не принес желаемых результатов. Я холодно попрощалась с сестрой.
      Оставшись одна, я стала размышлять о возможных причинах ее отказа и пришла к выводу, что самая реальная – это нежелание уезжать из страны. Елизавета хотела находиться в Англии – на случай, если произойдет что-то непредвиденное.
      И тут я снова вернулась к своим мечтам о счастье. Я хотела замуж, хотела иметь детей! Приподнятое настроение сделало меня доброй и терпимой: Елизавету надо выпустить из Тауэра и не стоит принуждать ее к замужеству. Конечно, она была небезопасна, и меры предосторожности следовало принять. Неожиданно мне в голову пришла блестящая мысль – надо поручить сэру Генри присмотреть за Елизаветой!
      Сэр Генри Бедингфилд из Оксборо, что в графстве Норфолк, первым встал на мою сторону после смерти брата. Я никогда не забуду, как он явился со своими вооруженными людьми, чтобы защитить меня в случае необходимости. С тех пор он всегда и во всем поддерживал меня. Последние годы жизни моей матери в Кимболтоне он находился при ее дворе. Сэр Генри был человеком суровым, несветским. Но именно такой человек и нужен был мне сейчас, когда я чувствовала себя столь неуверенно. Я назначила его тайным советником и доверяла ему полностью.
      Когда сэр Генри приехал из своего Оксборо, я описала ему ситуацию.
      – Я хочу, – сказала я, – чтобы вы, сэр Генри, послужили не только мне, но и моей сестре Елизавете. Боюсь, что среди моего окружения есть люди, которые из-за своей чрезмерной преданности королеве способны убить мою сестру. Если, не дай Бог, они пойдут на это, я, даже не будучи виновна в ее смерти, все равно буду считать, что вина лежит на мне.
      – Вашему Величеству не о чем беспокоиться, – ответил он, – ручаюсь жизнью, что принцесса будет в безопасности.
      Для Елизаветы перспектива находиться под стражей тайного советника казалась невыносимой – она и не подозревала, что речь идет не только о моей, но и о ее безопасности.
      Наконец, когда принцесса в сопровождении сэра Генри Бедингфилда отбыла в Вудсток, я вздохнула свободно.

* * *

      Коуртни перевели из Тауэра в Фотерингей. Я собиралась вскоре освободить его из тюрьмы, так как он уже не представлял опасности, да и жаль было сносить такую красивую голову. Антуан де Ноайль как-то раз сказал, что Коуртни – самый красивый мужчина в Англии. Похоже, он был прав. К тому же мятежник был совсем мальчишка. Пусть посидит взаперти, решила я, пока в стране утихнут страсти, а там отправим его на континент.
      Казалось, все складывалось как нельзя лучше – Елизавета была под присмотром, а я ждала осуществления своей мечты – приезда Филипа.
      Но меня всю жизнь преследовали неприятные неожиданности. Вот и сейчас – в Совете начались распри между Пэджетом и Гардинером, а Филип, который должен был приехать со дня на день, не только не приезжал, но даже не удостоил меня ни единым письмом.
      Да еще этот де Ноайль… Вечно он подливал масла в огонь. Как ни старался он расстроить наш брак с Филипом, но у него ничего не получилось. И вот он стал повсюду острить, что Филип и я – два сапога пара.
      Неожиданно приехал его брат – Жиль, приятный молодой человек. Скорее его, чем Антуана, я предпочла бы видеть послом Франции у себя в стране. Его миссия была частной и несколько щекотливой. Дело в том, что у Антуана родился сын, и он просил моего высочайшего совета – кого выбрать в качестве крестных отца и матери. Сам он не решился обратиться прямо ко мне, боясь, что не достоин такой чести (хитрая лиса, подумала я), а потому прислал Жиля, надеясь на мою доброту…
      Я вообще была неравнодушна к детям и чуть было не согласилась сама стать крестной матерью, на минуту забыв и об участии де Ноайля в мятеже Уайятта, и о его гнусной роли в моих личных делах. Но, вовремя спохватившись, сказала Жилю, что с радостью приняла бы на себя роль крестной матери, если бы не… известные ему обстоятельства, требующие моего отъезда в Винчестер.
      Жиль, галантно поклонившись, ответил милой улыбкой, дав понять, что разделяет мои чувства и желает мне счастья. Как он непохож на своего брата, подумала я.
      Я предложила в качестве крестной матери герцогиню Серрейскую, а Гардинера или Арунделя – в качестве крестных отцов. Члены Совета были потрясены этим жестом в сторону моего старого врага.
      Но еще больше их волновало мое неопределенное положение – от Филипа так и не было никаких известий. Я же боялась только одного – что он передумал. Но с другой стороны, утешала я себя, император хочет, чтобы этот брак состоялся, и Филип не посмеет ослушаться отца. Я была безумно влюблена, хотя никогда не видела своего возлюбленного. В моем воображении он отвечал моему идеалу любимого мужчины, отца моих детей. И, слыша двусмысленные замечания некоторых членов Совета, будто бы жених сбежал, я не придавала им значения, уверенная в том, что мой ненаглядный супруг помогает императору в его неотложных делах.