Эти дни навсегда остались в памяти Марии: они изменили всю ее жизнь. Умер Джемми. Был убит по приказу ее отца.
      – По приказу своего дяди, – не глядя на Анну Трелони, сказала она.
      – Монмут совершил предательство, Ваше Высочество.
      – Я не верю в то, что он хотел занять трон.
      – Ваше Высочество, вы слишком доверчивы. Он именовал себя королем Монмутом. Это ли не доказательство его вины?
      – Не он – другие его так называли.
      Ей было тоскливо. Она закрылась в своих покоях и все время думала о нем: о том, как он танцевал, как смеялся – как занимался любовью с другими женщинами. Он не был святым, ее Джемми. Не был и аристократом, как ее супруг. Но зато был красив и обаятелен, и она никогда не скучала в его обществе.
      Если бы он не приезжал в Гаагу, думала она, я бы не так переживала его смерть.
      Весь двор говорил о преследованиях и расправах, начавшихся в Англии сразу после битвы при Седжмуре. Казни, пытки, тюремные заключения – все это становилось известно в Гааге, всему этому верили и ужасались.
      И все это, мысленно повторяла Мария, делалось от имени ее отца.
 
      Преподобному отцу Ковелу, заменившему преподобного отца Кенна в качестве капеллана принцессы Оранской, было приятно получить уведомление о визите Бевила Скелтона, английского посла в Гааге.
      Посол выразил желание поговорить с новым капелланом наедине, и к его приходу во всех покоях Ковела не было ни одного постороннего. Человек пожилой и лишенный той силы характера, какая отличала обоих его предшественников, Ковел догадался о важности предстоящей встречи, а потому создал максимально возможную атмосферу ее секретности.
      Как оказалось, он принял правильные меры.
      – Преподобный отец, – начал Скелтон, – я знаю, что на вашу порядочность можно положиться.
      – Без сомнения, друг мой. Без сомнения.
      – Это хорошо, поскольку наш разговор должен остаться между нами.
      – Можете мне довериться, соблюдение конфиденциальности получаемых мною сведений – моя прямая и святая обязанность.
      – Как я полагаю, – сказал Скелтон, – вы осуждаете то обхождение, которое принцесса видит со стороны принца.
      – Скандальное обхождение, сэр. Совершенно скандальное.
      – А сами вы – верный слуга короля Якова Второго, нашего законного монарха.
      – Да хранит Господь короля!
      – Все-таки я вынужден настаивать на том, чтобы наша беседа осталась в тайне.
      – Даю вам слово священника.
      – Хорошо. Так вот: брак принцессы – неудовлетворителен. Мало того, что он бесплоден, так еще и с принцессой обращаются, как с рабыней. Его Величество знает об этом и не может не испытывать беспокойства, поскольку принцесса – его любимая дочь. Она страдает, это ясно. Точно так же на ее месте страдала бы любая другая женщина. Поэтому король желает, чтобы брак был расторгнут, и моя задача состоит в том, чтобы найти повод для его расторжения.
      – Вы хотите сказать, что принц не способен произвести на свет сына?
      – Я хочу сказать, что он проводит ночи с любовницей.
      – Понимаю.
      – Судя по всему, принцесса об этом не знает.
      – Видите ли, друг мой, не так-то легко угадать, что у нее на уме. Иногда она ведет себя, как ребенок. А иногда – наоборот, великолепно владеет собой, и тогда кажется, что ее мудрости позавидовали бы многие правители.
      – Тем более. Думаю, если мы поможем ей узнать, что творится за ее спиной, ее гордость будет уязвлена. Ведь она гордая женщина. Не забывайте, она – принцесса. Итак, прежде всего мы должны поставить ее в известность о том, что у ее супруга есть любовница, что этой любовнице принцесса привыкла доверять и что супруг изменяет принцессе с самого первого года ее пребывания в Голландии.
      – Вы желаете, чтобы я рассказал об этом принцессе?
      – Нет, дело слишком деликатное. Шепните пару слов какой-нибудь ее служанке – выберете ту, которая ей ближе и дороже других… так, чтобы она непременно передала ваши слова своей госпоже. Тут уж вам решать, на какую из них можно рассчитывать. Вот только я бы на вашем месте не стал связываться ни с одной из сестер Вилльерс – едва ли младшие захотят выдать старшую, а уж старшая-то и подавно сорвет наши планы.
      Ковел кивнул. Под младшими сестрами Скелтон подразумевал Анну Бентинк и Екатерину Вилльерс, недавно вышедшую замуж за маркиза де Писсаро.
      – Пожалуй, я поговорю с Анной Трелони, – задумчиво произнес капеллан. – Принцессу она любит всей душой, а к принцу относится почти так же, как и Его Величество.
      – Вижу, из нашей беседы вы сделали верный вывод, – сказал Скелтон. – Стало быть – за дело. Не будем задерживать события.
      Анну Трелони преподобный отец Ковел застал вместе с миссис Ленгфорд. Его устраивало сотрудничество с обеими служанками, поскольку последняя в своей неприязни к принцу была полностью солидарна с первой. Ковел решил не откладывать дело в долгий ящик.
      Он изложил служанкам свой замысел и тотчас же убедился в правильности сделанного выбора.
      – Я всегда говорила – это чудовищно! – воскликнула миссис Ленгфорд. – Предпочесть принцессу этой косоглазой!
      – Не понимаю, что он нашел в ней, – согласилась Анна Трелони. – Когда я думаю о красоте и прочих достоинствах нашей леди Марии…
      – Постарайтесь довести до ее сведения все, что творится в ее ближайшем окружении, – перебил Ковел.
      – Думаю, это не потребует слишком больших усилий с нашей стороны, – сказала миссис Ленгфорд.
      – Иногда мне кажется, что она только делает вид, будто ничего не ведает о происходящем, – добавила Анна. – Кстати, это было бы в ее духе. Она слишком умна, чтобы ничего не замечать. И к тому же, их связь длится достаточно долго.
      – Не знаю, не знаю. Косоглазая – тоже не глупенькая. Вон как переменилась с тех пор, как мы приехали в Голландию. Теперь-то она тише воды, ниже травы – принцессе вроде бы и не в чем упрекнуть ее. А раньше?..
      – Все равно, – сказала Анна Трелони. – Теперь им обеим уже не придется притворяться.
 
      Анна расчесывала волосы принцессы. Мария спросила:
      – У тебя все в порядке, Анна? Что-то мне не нравится твой озабоченный вид.
      Анна замерла, прикусила нижнюю губу. Мария с тревогой оглядела ее фигуру – вспомнила случай с Джейн Ротт. Нет, слава Богу, ничего подобного. Так в чем же дело?
      Анна вздохнула.
      – Нет… язык не поворачивается.
      – Глупости! Ну-ка, выкладывай!
      – Ах, у меня не хватает зла на нее. И это – наша тихоня Елизавета Вилльерс. Да как она посмела!.. так обманывать Ваше Высочество… и… А в общем, вот и все, наконец-то я выговорилась. Шесть лет эти слова не давали мне покоя. Шесть лет! Неудивительно, что…
      Мария побледнела. То, что она так долго и с таким трудом изгоняла из своих мыслей, – все это в один миг обрушилось на нее. Отныне она уже не могла делать вид, что ничего не замечает.
      – О чем ты, Анна?
      – О том, что уже сказала. Ваше Высочество, вы ничего не знаете – они слишком хитры и коварны. Но я ненавижу… не могу видеть ее! И больше не могу молчать!
      – Анна, у тебя начинается истерика.
      – Да и как же ей не начаться! Ведь – все время быть рядом с вами и видеть, как рушится ваша жизнь! Сложись ваши отношения по-другому, сейчас у вас были бы дети! А вы-то сами? Он и не заходит к вам… или почти не заходит. Нет, тут нужно что-то предпринимать! Так дело оставлять нельзя!
      Мария позвала миссис Ленгфорд.
      – Помогите Анне лечь в постель, миссис Ленгфорд. Боюсь, ей нездоровится.
 
      Миссис Ленгфорд пришла к Марии. Вид у нее был удрученный.
      – Ваше Высочество, Анна Трелони рассказала мне о вашем разговоре – она боится, что вы сердитесь на нее. Анна говорит, что сделала это из любви к вам.
      – Я знаю.
      – Но, миледи, дорогая… ведь это правда!
      – У меня нет никакого желания возвращаться к этой теме.
      – Ах, миледи, когда вы были совсем маленькая, я вскармливала вас своей грудью. – Миссис Ленгфорд заплакала. – Мне невыносимо видеть, как здесь обращаются с вами.
      – Я не нуждаюсь в вашей жалости.
      – Вы не верите, да? Не верите, что он почти каждую ночь… проводит в ее постели? Неужели вы думаете, что он и вправду занимается государственными делами, как говорит вам? Лжет он, не верьте ему. Все его государственные дела – она, эта косоглазая потаскуха!
      – Вы забываетесь, миссис…
      – О. моя дорогая леди, простите вашу глупую старую кормилицу! Но поймите – мне это невыносимо. Нужно что-то делать.
      Мария молчала. Это правда. Она знала об этом. Все эти годы знала – и изображала неведение. Об этом никто не говорил, поэтому притворяться не составляло особого труда. Но вот стоило рассыпаться ее благополучному воображаемому миру, как она сама предстала перед окружающими совсем не такой, какой хотела бы выглядеть. Обманывать себя было проще, чем обманывать других.
      – Вы в это не верите, да? – продолжала причитать миссис Ленгфорд. – Это не трудно доказать, миледи. За столько лет они потеряли бдительность – еще бы, шесть лет! Шесть лет бессовестной лжи, гнусного обмана! А вы-то мечтали о ребенке!..
      Она вспомнила Джемми – у того было больше дюжины детей. Возможно, он жалел ее. Возможно, другие тоже жалели – жалели и говорили: ах, как она мечтает о ребенке; но ведь она бесплодна. Кое-то говорил, что принц – импотент. Другие – что он слишком много ночей проводит со своей косоглазой любовницей.
      Ее мысли перенеслись в прошлое: Елизавета в детской – ее колкости, язвительные замечания… всегда причиняла ей неприятности, заставляла почувствовать себя неловко… всегда была врагом Марии.
      И вот – Вильгельм любит Елизавету. К чему скрывать правду? К чему воображать Вильгельма благородным героем, когда все знают, что он совершает адюльтер под той же крышей, которая приютила его супругу?
      Возможно, они были правы. Возможно, и в самом деле настало время что-то предпринять.

* * *

      Закончился последний кон игры в карты. Мария сказала, что уже поздно и ей пора возвращаться к себе.
      Она с грустью посмотрела на принца. Сегодня тот не играл – просто сидел за столом и следил за картами.
      – У тебя усталый вид, Вильгельм, – вздохнула она. – Не лучше ли тебе отложить работу на завтра и пораньше лечь спать?
      Холодно взглянув на нее, он сказал, что его ждут неотложные дела – пришла почта из Англии.
      – Ты слишком много работаешь. Смотри, не перетрудись. Она нежно улыбнулась ему и пожелала спокойной ночи. Служанки уложили ее в постель, и она отпустила их – всех, кроме Анны Трелони и миссис Ленгфорд. Анна принесла халат и помогла ей надеть его.
      – Может быть и так, что вам придется провести какое-то время под лестницей, ведущей в комнаты служанок.
      – Я подожду, – сказала Мария.
      Анна и миссис Ленгфорд помогли ей устроиться так, чтобы ее не было видно.
      Они знали, что принц уже находится в спальне Елизаветы Вилльерс. Миссис Ленгфорд видела, как он поднимался по лестнице, под которой сейчас укрылась ее госпожа.
      Если бы не злость, Мария расплакалась бы.
      Анна и миссис Ленгфорд убедили ее в том, что она добровольно стала объектом всеобщей жалости и даже насмешек, поскольку создавалось впечатление, что все знали об адюльтере ее мужа – все, кроме нее.
 
      Напоследок Вильгельм еще раз взглянул на безмятежно улыбающуюся Елизавету. Судя по ее виду, она была довольна его визитом.
      Он чувствовал себя помолодевшим на несколько лет. Елизавета привлекала его больше любой другой женщины – и он не совсем понимал, чем именно. Она была образованна, умна и бесстыдна; последнее качество удивляло и смущало его, поскольку он всегда думал, что в женщине ему важней всего скромность и смирение; тем не менее она так страстно желала исполнять каждое его желание, что это не могло не льстить его самолюбию. Она внимательно следила за всеми государственным делами и не боялась высказать свое мнение по какому-либо политическому вопросу. Она была чувственна, но не предъявляла повышенных требований к своему любовнику; иногда ей удавалось возбудить Вильгельма, извлечь максимум возможного из его не самых выдающихся мужских сил. Он стал ее жизнью, и она подспудно тешила его чувство собственного достоинства. Вероятно, он бы так и не узнал, что ему нужно от женщины, если бы не встретился с Елизаветой и она не помогла ему понять его собственные желания.
      Он говорил себе, что их связь необходима ему – поскольку позволяла отвлечься от более насущных забот. Слабый физически, но не духовно, он нуждался в частых передышках между ответственными государственными делами. Это было оправданием его супружеской неверности, и он изворачивался, лгал – все только для того, чтобы Елизавета не покинула его.
      Вильгельм тихо закрыл за собой дверь и начал осторожно спускаться по лестнице.
      Поставив ногу на последнюю ступеньку, он вздрогнул: перед ним стояла его жена. В первое мгновение он даже не поверил своим глазам.
      – Да, – сказала она. – Это я.
      – Что ты здесь делаешь?
      – Жду, когда ты закончишь заниматься… своими неотложными делами. Вот уж не знала, что почту из Англии доставляют в спальню Елизаветы Вилльерс.
      – Подобные выходки не украшают людей и отнюдь не свидетельствуют об их воспитанности.
      – Что верно, то верно: принц Оранский – выходящий на цыпочках из спальни своей любовницы!
      – Я не желаю слышать больше ни одного слова об этом.
      – Разумеется. Но, к сожалению, тут наши желания не совпадают.
      – Ты ведешь себя еще глупее, чем обычно.
      – Неужели? Каково же в таком случае твое поведение?
      – Я не прячусь под лестницами и ни за кем не шпионю.
      – Вильгельм…
      Он оттолкнул ее руку.
      – Ступай в свои покои. Я недоволен тобой. До сих пор мне казалось, что у тебя есть хоть какое-то чувство собственного достоинства…
      – А ты? Ты, Вильгельм! Где же твое чувство собственного… У нее задрожал голос, и он не преминул воспользоваться ее слабостью.
      – Я крайне недоволен твоим поведением, – холодно сказал он. – Я очень огорчен и не желаю говорить с тобой до тех пор, пока ты не придешь в чувство и не сможешь изъясняться по-человечески.
      С этими словами он повернулся и пошел дальше по коридору, а она осталась стоять, растерянная и подавленная.
      Анна Трелони и миссис Ленгфорд выбрались из укрытия и отвели ее в спальню.
 
      Несколько дней Вильгельм избегал ее, но все это время ему было не по себе.
      Наконец он пригласил к себе Бентинка и не без смущения поведал ему о случившемся.
      – Не иначе, кто-то навел ее на мысль совершить этот отвратительный поступок. Гм… судя по выбору места, это дело рук ее служанки Трелони. Надо будет как следует во всем разобраться и, если мои подозрения подтвердятся, – отправить девчонку в Англию.
      – Не будет ли такая мера чересчур суровой по отношению к нашей принцессе? – с задумчивым видом произнес Бентинк.
      – Что-то я не совсем вас понимаю, друг мой.
      – Ваше Высочество, вы ведь и в самом деле ночевали у моей свояченицы. Принцессе было не очень-то приятно узнать, что Елизавета – ваша любовница!
      – И вы считаете, что ее служанке это очень подобает – помогать ей шпионить за мной?
      – Я считаю, что все произошло так, как и должно было произойти, – сказал Бентинк.
      – Друг мой, иногда вы забываете, с кем разговариваете.
      – Ваше Высочество, мне казалось, что вы ждете от меня откровенности.
      – Я не желаю выслушивать оскорбления – даже от моих друзей.
      – Ваше Высочество, позвольте не согласиться с вами. В моем ответе не было никакого оскорбления.
      – Вот и опять дерзите. Ладно, Бентинк, можете идти. Я больше не нуждаюсь в вашем присутствии.
      Бентинк поклонился и вышел; Вильгельм уставился на закрывшуюся за ним дверь. Прежде он никогда не ссорился со своим другом, и сейчас ему с трудом верилось в то, что с ними могло произойти такое.
      Сначала оказаться застигнутым врасплох своей собственной женой. Теперь вот – услышать упреки от своей лучшего друга. Каково, а?
      Ему было стыдно, а в таких случаях он бывал очень сердит.
 
      Елизавета широко раскрыла глаза – ах, как ему нравилась их забавная, очаровательная асимметричность! – затем подумала и сказала:
      – Все очень просто. Это подстроили Анна Трелони и миссис Ленгфорд, в последнее время они все время о чем-то перешептываются. Избавься от них – и все будет в порядке.
      – Сначала мне хотелось бы получить доказательство их проступка.
      – Это не составит труда. Предоставь дело мне, и я выясню, что они затеяли и кто их натравливает на меня.
      Вильгельм поцеловал ее. Умница, Елизавета. Он всегда знал, что ей можно доверять.
 
      Через несколько дней она получила ответ на его вопрос.
      – Вильгельм, все гораздо серьезней, чем мы думали. За этим делом стоит Яков.
      – Яков? Он-то каким боком?
      – Он желает, чтобы твой брак был расторгнут. Видимо, нашел другую партию для Марии.
      – Партию с католиком!
      – Вероятней всего, да. Примет ли ее народ Англии – это другой вопрос. В любом случае Яков не желает, чтобы ты оставался его зятем. К счастью, нашелся один старый дурак – Ковел, новый капеллан принцессы… Так вот, ему сейчас невмоготу держать язык за зубами. Еще бы, такая честь – чуть ли не каждый вечер совещаться с самим Скелтоном, который получает указания прямо из Уайтхолла. Ну как, раскусил суть нашего небольшого заговора?
      – Ты умница, Елизавета.
      – А ты только сейчас это понял?
      – Я всегда это знал.
      – Ну что ж, я очень рада – чем я умней, тем больше пользы могу принести моему принцу.
      Она поцеловала его маленькую худую руку. Затем грациозно поклонилась.
      Оставлю ее у себя, подумал он. Если возникнет необходимость, я справлюсь и с Яковом и со всей Англией; но не расстанусь с Елизаветой… и с Марией.
 
      Принц Оранский ехал с охоты, но его мысли были заняты отнюдь не добытыми охотничьими трофеями. Перед отъездом он приказал нескольким верным слугам досматривать всех, кто будет выходить из дворца, и задерживать каждого, у кого при себе окажется какое-нибудь письмо или иная почта. Уловка сработала.
      Когда он вернулся во дворец, на его столе лежало несколько писем, перехваченных на пути от Ковела к Скелтону и от Скелтона к его хозяину.
      Как явствовало из писем, при дворе и в самом деле созревал заговор, имевший целью расторжение брака принца Оранского. Прежде всего заговорщики намеревались довести до сведения принцессы факты, свидетельствующие об измене ее супруга, а затем на примере обеих женщин доказать, что принц не может иметь детей. Оба корреспондента упоминали служанок принцессы – Анну Трелони и миссис Ленгфорд.
      Ознакомившись с этой перепиской, Вильгельм послал за Ковелом.
      Приведенный в его кабинет двумя стражниками и офицером дворцовой гвардии, прелат растерялся.
      – Вы признаете свое участие в заговоре, направленном против меня? – ледяным голосом спросил Вильгельм.
      Ковел увидел свои распечатанные письма, потупился и сказал, что действовал по наущению посла Скелтона, будучи не в состоянии противиться воле Его Величества.
      – Пошел вон, – процедил Вильгельм. После его ухода он вызвал к себе Марию.
      И вот она вошла, бледная от страха. Он несколько секунд молча смотрел на нее. Затем сказал:
      – Как я понимаю, ты настолько глупа, что даже не подозреваешь, жертвой какого заговора стала по своей беспросветной глупости.
      – Я… я, Вильгельм?
      Сейчас перед ним стояла та Мария, которую он хорошо знал, – покорная, робкая, боявшаяся его.
      – Да, ты. Твой отец решил выдать тебя за католика. Она вздрогнула.
      – Но ведь я состою в браке с тобой, Вильгельм.
      – Он желает, чтобы наш брак был расторгнут.
      – Но как же я?..
      Вильгельм поднял руку – давая понять, что он еще не все сказал.
      – Ты проявила недопустимую слабость – поверила слухам, которые распускают обо мне, и таким образом оказалась в руках заговорщиков. Твой отец – человек коварный и жестокий. Забыла, какие кровавые расправы он учинил после Седжмура? На нем лежит вина за все трагедии, происходившие в Англии за последние несколько лет, но ему этого мало – он желает увеличить их число.
      – Он вынужден защищать корону, Вильгельм.
      – Так ты его оправдываешь?
      – Он – мой отец.
      – На твоем месте я бы постыдился называть его этим словом.
      – Я знаю, он совершил множество ошибок. Но ведь дело не в нем, Вильгельм. Елизавета Вилльерс – твоя любовница, и это правда.
      Его охватило тревожное чувство. Ее упорство и самолюбие проявлялись как раз в те моменты, когда ему казалось, что он полностью подчинил ее себе. Имея дело с ней, он никогда не мог быть абсолютно уверен в своих силах.
      Поддавшись панике, он неожиданно для себя произнес:
      – Она ничего не значит для меня.
      – Вильгельм!
      – Но…
      Он не хотел слушать ее, тем более – позволить ей задавать вопросы, на которые ему пришлось бы отвечать. Уже сейчас в ее голосе он уловил торжествующие нотки. Она желала, чтобы все так и было – чтобы Елизавета и в самом деле ничего не значила для него. И она бы не остановилась на полпути.
      – Послушай, – спешно сказал он, – неужели ты забыла, что ты – моя жена?
      – Боюсь, Вильгельм, это ты забыл об этом.
      – Ерунда, я всегда об этом помню.
      Это была правда. Не ей ли предстояло унаследовать три короны, на которые он так рассчитывал?
      – Мария, давай будем благоразумны.
      – Что ты имеешь в виду, Вильгельм?
      – Эта связь… я не очень дорожил ей.
      – Значит, теперь с ней покончено?
      – Я никогда не забуду, что ты – моя жена. Наш брак очень важен для нас… и для Голландии… и для Англии. На нас лежит долг. Давай не забывать об этом.
      – Давай, Вильгельм.
      Он положил руки ей на плечи, чуть заметно улыбнулся. В ее глазах блестели слезы, и он понял, что одержал победу.
      Когда она ушла, он послал за Ковелом, Анной Трелони и миссис Ленгфорд.
      – Можете собирать вещи, – сказал он им. – Завтра вы уезжаете из Гааги.
      Затем он сел за стол и написал письмо Лоренсу Хайду – шурину короля, – которого попросил отозвать из Голландии посла Бевила Скелтона.
 
      В тот же вечер Вильгельм уехал в Лейден, на официальную встречу с одним из германских принцев.
      Узнав о распоряжении, которое он отдал перед отъездом, Мария расстроилась. Она любила Анну Трелони, дружившую с ней еще в Ричмонде, любила и свою старую кормилицу миссис Ленгфорд – с обеими было жаль расставаться. Тем не менее решение об их возвращении на родину принял Вильгельм, а с его желаниями приходилось считаться. Не могла она смириться с другим обстоятельством, что само по себе было ей не свойственно, однако на то существовали две причины. Во-первых, в отсутствие супруга она всегда чувствовала себя раскованней, чем обычно; во-вторых… во-вторых, она помнила, как дрогнул голос Вильгельма во время их последнего разговора.
      Утром Мария послала за Елизаветой Вилльерс.
      Та предстала перед ней – настороженная, уже заподозрившая неладное.
      – У меня есть одно очень важное письмо, которое адресату нужно передать в собственные руки, – сказала она.
      Официальный тон, которым были произнесены эти слова, еще больше насторожил Елизавету.
      – Я вас слушаю, Ваше Высочество.
      – Зная вашу исполнительность и лояльность по отношению к семье принца Оранского, я собираюсь поручить эту задачу вам.
      – Ваше Высочество, вы можете быть уверены в том, что ваше поручение будет выполнено.
      – Я в этом не сомневаюсь.
      Мария подошла к столу и взяла письмо, скрепленное ее собственной печатью.
      – В путь вы отправитесь сегодня.
      Она повернулась, чтобы посмотреть на Елизавету, – и в этот момент ее охватила жгучая ревность. Что он нашел в ней? Да, она была умна, с этим мало кто спорил. Но вот в том, что касается внешности – тут, пожалуй, никому бы и в голову не пришло сравнивать ее с Марией, в свое время слывшей одной из самых красивых женщин Европы, что уж и говорить о ее манерах, умении держаться с королевским достоинством. Правда, в последние годы она располнела, но у нее были по-прежнему густые волнистые волосы и прекрасные глаза – близорукость, правда, доставляла ей массу неудобств, но при этом делала ее особенно привлекательной, не похожей на других.
      У Елизаветы тоже были не совсем обычные глаза – немного асимметричные, – а кроме того, она была умна и по-своему отважна. Не в этом ли заключалась ее сила?
      – Кому передать письмо, Ваше Высочество? – спросила Елизавета.
      – Моему отцу.
      Мария с удовольствием наблюдала за Елизаветой, удивление на лице которой быстро сменилось паникой.
      – Ваше Высочество, простите, но… я не понимаю…