Три короны

      Внезапно Мария приложила левую ладонь ко лбу. Затем негромко произнесла:
      – Что-то у меня устали глаза. Ладно, на сегодня хватит. Пойду прогуляюсь в саду.
      Анна Трелони закрыла книгу; леди Бетти взяла из рук госпожи недорисованную миниатюру и положила на стол, вместе с грифелем; принцесса подошла к окну – взглянуть на сад, зеленеющий под лучами яркого апрельского солнца.
      Она что-то хотела сказать, но вдруг охнула от боли и схватилась за живот.
      Анна Трелони уже держала ее под локоть.
      – Миледи…
      – Я знаю, что со мной… – через силу выдавила Мария. Договорить она не смогла – рухнула на руки Анны.
 
      Она лежала в постели, бледная и изможденная. За дверью чуть слышно перешептывались служанки и слуги. Во дворце говорили, что ее жизни грозит серьезная опасность.
      Она потеряла ребенка, но еще не знала об этом. Ее оберегали от потрясений и в случившемся не винили никого – разве что превратности судьбы, не позволявшей королевским семьям вовремя обзаводиться наследниками.
      Ее личные служанки гадали, какое будущее ожидает их всех и каждую в отдельности. Если бы она умерла, Елизавета Вилльерс уже не смогла бы оставаться в Голландии. Или наоборот? Ей казалось, что принц так просто не бросит ее. Джейн Ротт размышляла о том, что будет делать, если ей придется расстаться с Цайльштайном; Анна Вилльерс думала о Вильгельме Бентинке.
      Одна лишь Анна Трелони всеми мыслями и чувствами была со своей госпожой.
      Это его вина, говорила себе Анна. Он никогда не берег ее, все время был жесток и несправедлив к ней.
      Она навестила капеллана принцессы, преподобного отца Хупера, и они обсудили отношение, сложившееся у принца к Марии.
      – Все ее недомогания и болезни – оттого что он груб с ней, – сказала Анна. – Из-за него она каждый день плачет.
      – Такое обхождение ни одному Стюарту не понравится, – согласился преподобный отец Хупер. – Уверен, ее отец не оставит этого дела без внимания.
      Когда Мария немного поправилась, принц пришел ее проведать. Она жалобно посмотрела на него. Выражение его лица осталось таким же холодным, каким было и минуту назад, когда он отворил дверь в ее спальню. Он не собирался проявлять снисходительность – пусть даже она лежала без сил и еще не могла говорить.
      Это она во всем виновата, говорил его взгляд.
      После его ухода она уткнулась в подушку и зарыдала.
 
      Вильгельм показал Бентинку письмо, полученное из Англии. Его глаза недобро поблескивали. Бентинк прочитал:
      «Не передать словами, как огорчило меня известие о выкидыше, случившемся у моей дочери. Надеюсь, в следующий раз она будет бережней относиться к себе. О своем пожелании я напишу ей самой».
      Бентинк взглянул на своего друга.
      – Его Светлость герцог Йоркский?
      – Выражает опасение, что я не забочусь о его драгоценной дочери. Дурак, ему просто не нравится наш брак – мог бы так и написать.
      – Присоединяюсь к вашему мнению, – согласился Бентинк.
      Вильгельм злорадно ухмыльнулся.
      – С тех пор, как он обнародовал свои католические убеждения, его популярность в Англии падает с каждым днем.
      – Англичане никогда не примут монарха, приверженного римской религии.
      – Не примут, – кивнул Вильгельм. – А в таком случае – что же произойдет после смерти Карла? Как будут развиваться события, Бентинк?
      – Если народ Англии не примет Якова…
      – Католика, Бентинк! Они никогда не согласятся на католика!
      – Он считается законным наследником… причем – первым в линии наследования. Но англичане не желают видеть католика на троне… и в то же время почитают закон – по крайней мере, большинство англичан…
      Вильгельм махнул рукой.
      – Ладно, там посмотрим. А пока что мне нет никакого дела до идиотских нравоучений моего тестя.
      – Ваше Высочество, не обращайте внимания на его письма. У герцога вздорный характер, это всем известно.
      Вильгельм снова кивнул. Затем взял Бентинка под руку и улыбнулся – что позволял себе не часто. Ему было хорошо с Бентинком, и он знал, что может полностью доверять ему.
      Бентинк и Елизавета – вот его настоящие друзья, думал Вильгельм.
      Вильгельм и Бентинк переглянулись. Они не сказали того, что было у них на уме – слишком опасная тема для разговора, – но оба не сомневались в том, что когда-нибудь Вильгельм будет править не только Голландией, но также и Англией.
 
      Выздоравливала Мария медленно; однако, поправившись, почти сразу вновь забеременела. Это ее обрадовало. Мария решила на сей раз доказать принцу, что способна подарить ему наследника. Она соблюдала все необходимые меры предосторожности: отказалась от танцев, которые так любила; не ездила верхом; большую часть дня проводила сидя со служанками и разговаривая о своем будущем ребенке.
      Отец написал ей теплое письмо.
      Он надеялся, что она отходит весь положенный срок. Советовал беречь себя и поменьше стоять на ногах, что плохо сказывается на самочувствии женщины, находящейся в ее положении.
      Она улыбнулась, вспомнив детство – как сидела у него на коленях, а он рассказывал ей то одни, то другие забавные истории. Он был хорошим отцом. Добрым, отзывчивым. Никогда не бывал черствым или грубым…
      Мария покраснела. Она подумала о своем супруге – не так, как ей хотелось думать о нем.
      В спальню вошел Вильгельм; с тех пор, как она забеременела, это случалось не часто. Она вновь вспомнила о его отношении к занятиям любовью. Ему казалось, что они служат только для деторождения, ни для чего другого.
      Он прав, размышляла она. Он всегда прав. Если кто-то считает его чересчур черствым, то это потому, что он живет по строгому нравственному закону, и если кем-то пренебрегает, то собой пренебрегает еще больше.
      – Я получил письмо от твоего отца, – сказал он.
      – О!..
      Она даже захлопала в ладоши от удовольствия. Он поморщился. Ему не хотелось, чтобы она так открыто проявляла свои чувства – радость или горе, все равно.
      – Мне сделано замечание – дескать, с тобой здесь дурно обращаются.
      – Ох… нет. Я ничего не говорила. Он поднял брови.
      – А ты и не могла ничего сказать.
      – Да… разумеется. Конечно, не могла.
      Он смотрел на нее строгим, холодным взглядом.
      – Он посылает к нам двоих типов… полагаю, для слежки за нами.
      – Для слежки?.. За нами?
      – Пожалуйста, не повторяй за мной все, что я говорю. Это и глупо и утомительно.
      – Я не… прости меня, Вильгельм.
      – И постарайся не заикаться, когда разговариваешь со мной.
      – Не… не буду, Вильгельм.
      Ее замешательство доставляло ему удовольствие. По крайней мере, она сознавала свою зависимость от него – уже хорошо.
      А теперь он хотел посмотреть, как смятение перейдет в радость.
      – Ты не спросила, кто эти двое… которым поручено шпионить за нами.
      – О нет, Вильгельм, не шпионить! Разве могли бы им поручить такое?
      Он ухмыльнулся.
      – Приезжают твои мачеха и сестра. В Голландии они будут инкогнито – очень инкогнито, как пишет твой отец.
      Все было так, как он ожидал. Раскрасневшиеся щеки, слезы на глазах. Не то плачет, не то смеется – истеричка, когда же она повзрослеет?
      – О Вильгельм… я так счастлива!..
      – Приготовься к приему гостей, – сказал он.
 
      Анна, розовая и пухленькая; Мария-Беатрис, смуглая и неотразимо красивая. Мария не могла отвести глаз от них – обнимала то одну, то другую, целовала, смеялась и снова обнимала.
      – Дорогая, успокойся же ты наконец, – улыбнулась Мария-Беатрис. – А то принц Оранский отчитает нас за твой перевозбужденный вид.
      – Да как же я могу успокоиться, когда ко мне приехали такие дорогие гости? А кроме того, Вильгельм уехал – уж вы-то можете не волноваться.
      – Часто он уезжает? – поинтересовалась Анна.
      – Все время занят государственными делами, – вздохнула Мария.
      – Мог бы приехать на денек-другой, – заметила Анна. В ее голосе прозвучало явное неудовольствие.
      – Не забывай, мы приехали инкогнито, – напомнила ей мачеха.
      Они остановились недалеко от замка Вуд – всего на несколько дней, сказала Анна.
      – Видишь ли, мы здесь с неофициальным визитом, – пояснила Мария-Беатрис. – И с нашим «очень инкогнито» не можем слишком задерживаться.
      Позвали служанок. Принцессе Анне не терпелось поведать им обо всем, что в последние месяцы происходило при английском дворе. Она по очереди обняла сестер Вилльерс, Бетти Селборн, Джейн Ротт и Анну Трелони.
      – Кажется, целую вечность не видела всех вас! – воскликнула она.
      Затем, оставшись с Марией, она рассказала, в какое пришла отчаяние, когда оправилась от оспы и узнала, что ее сестра уехала в Голландию.
      – Не передать словами, как мне было плохо, дорогая Мария. Ведь если бы не Сара, я бы осталась совсем одна-одинешенька!.. Да, у меня есть новости, касающиеся Сары. Пока что это секрет… О нем знаем только я и Мария-Беатрис. Но тебе-то я могу кое-что шепнуть на ушко. Сказать, а? Сара вышла замуж!
      – Сара! Вышла замуж! – захлопав в ладоши, воскликнула Мария. – Надеюсь, ее муж – достойный мужчина?
      – Достойнейший из достойных! Самый храбрый мужчина на свете. Другого Сара не выбрала бы, можешь мне поверить.
      – Не сомневаюсь, дорогая сестренка, не сомневаюсь. Всю жизнь провести рядом с Сарой – на это отважится не каждый.
      – Да, Мария, ради нее он готов на все. А хочешь узнать, как его зовут? Джон Чарчхилл. Ты его помнишь?
      – Как не помнить – брат Арабеллы Чарчхилл, – вздохнула Мария.
      Ей стало немного грустно. Отношения ее отца с этой женщиной были темой сплетен, омрачавших ее детство и заставлявших жить в другом, выдуманном мире. Да, тогда она не принимала реальности и думала, что сможет заменить ее своими детскими фантазиями.
      – Арабелла нашла ему хорошее место в армии – как говорят, не без помощи Монмута. Но все равно, Мария, он так хорош, так обаятелен и так предан Саре, что она не может не любить его… хотя и не все знает о нем. Но она решила сделать из него очень важного человека, а если уж Сара чего-то хочет, то непременно добивается своего, это ведь тебе известно. – Анна засмеялась. – Он был очень, очень бесшабашным повесой… а потом влюбился в Сару, и теперь она не позволяет ему никаких вольностей. Но это огромный секрет, Мария.
      – Не понимаю! Почему?
      – Потому что Чарчхиллы взбеленятся, если узнают об этом. Дело в том, что Сара очень хороша собой, очень обаятельна и умна – и очень, очень бедна. Чарчихиллы полагают, что Сара недостойна носить их имя, но она им еще покажет!
      – Сара-то? Уж надо думать!
      – Но на нашей дружбе это не отразится – я имею в виду их брак. Мы дали клятву.
      – А как там Франциска?
      – Ах, дорогая Франциска. Она все так же мила и все так же любит тебя. Я привезла письма от нее.
      О, какое это было счастливое время!
      Мачеха сказала ей, что дома все время вспоминают их прекрасную Марию. Король жалеет о том, что отдал ее замуж за иностранца, и очень скучает по своей племяннице. Что касается ее отца, то он выглядит более грустным, чем кто-либо другой.
      Увы, ее родственницы не могли задерживаться в Голландии – срок их пребывания здесь был оговорен заранее, и вскоре им пришлось собираться в дорогу.
      Прощаясь, Анна всплакнула.
      – По крайней мере, мы выяснили, что находимся не так далеко друг от друга, как нам казалось, – сказала она. – Я еще приеду – и это будет еще более «инкогнито». Мы обязательно увидимся, потому что я не могу слишком долго жить без вас.
      Мария-Беатрис нежно обняла ее; на следующий день они уже плыли в Англию, где могли сказать герцогу Йоркскому, что нашли его дочь такой же красивой и счастливой, какой он привык видеть ее в прежние дни.
 
      Вскоре после их отъезда у Марии произошел второй выкидыш, на этот раз – без всякой видимой причины.
      Горе ее было безутешно. Мария плакала, тосковала по уехавшим гостьям – уж они-то сумели бы как-нибудь успокоить ее. Сама она не могла понять, что случилось с ней. Все ли меры предосторожности она предприняла?
      Вильгельм не мог не винить ее. Она была молода и глупа; она не могла сделать даже того, что запросто получалось у любой крестьянки, – родить здорового ребенка.
      – О Вильгельм, Вильгельм, – уткнувшись лицом в подушку, рыдала она, – неужели мне суждено всю жизнь разочаровывать тебя?
 
      Когда пришел Вильгельм, Мария уже поужинала. Его лицо было бесстрастно, но она поняла, что для столь позднего визита существовала какая-то причина; со времени второго выкидыша она его почти не видела и начинала подозревать, что он окончательно уверовал в ее неспособность родить ребенка, а потому не находил повода делить с ней супружеское ложе.
      Небрежным взмахом руки он удалил служанок из комнаты. Затем подошел к письменному столу, нахмурился и процедил:
      – Полагаю, эти книги тебе принес преподобный отец Хупер. Не так ли?
      У нее учащенно забилось сердце.
      – Да… это он принес их.
      Вильгельм бегло пролистал одну из книг.
      – Так я и думал. Опусы по истории протестантской церкви. – Он бросил книгу на стол. – Этот человек – такой же фанатик, как и твой отец.
      Мария вздрогнула. Она не выносила, когда кто-то ругал ее отца, и знала о неприязненных отношениях между ним и ее супругом. Сам ее брак имел целью примирить их друг с другом – что, увы, не удавалось сделать никакими средствами.
      – Он с таким же фанатичным упорством борется против кальвинизма, с каким выступает за католицизм. – Вильгельм посмотрел на нее с чуть заметной улыбкой, скорее походившей на ухмылку. – Если я когда-нибудь буду иметь дело с Англией, преподобный отец Хупер сможет забыть о своей мечте стать епископом.
      Эти слова задели Марию не меньше, чем предыдущие. Она любила своего капеллана и его жену и сейчас испугалась, что ее супруг намеревается отослать их в Англию.
      Не глядя на нее, Вильгельм добавил:
      – Твой отец находится на пути в Голландию.
      – Мой отец?!
      Она вовремя спохватилась. Ему не нравилась ее привычка повторять все, что ей говорят. Странное дело, это случалось только в разговорах с ним.
      – Да, решил нанести визит своей дочери. Он настолько заботится о ее благе, что приедет сам и все увидит своими глазами. Так он написал мне. А на самом деле – мчится на всех парусах в Голландию, потому что в Англии его больше не выносят.
      – Больше не выносят моего отца? – не сдержалась уязвленная Мария. – Но Англия это его родина. Он наследник трона!
      – Он – католик. Вот в чем корень проблемы: англичане не желают видеть католика на английском троне. Потому-то твоего отца и отправили в изгнание.
      – Но они будут обязаны признать его…
      – Полагаю, англичане – не из тех людей, которым можно говорить, что они должны и что не должны.
      Глаза Марии расширились от ужаса.
      – Но дело не может обстоять настолько плохо. Ты не преувеличиваешь?
      – Думаю, скоро ты сама поймешь, что происходит в Англии, хотя и не была там больше года.
      Эти слова он произнес с таким холодным сарказмом, что у нее вспыхнули щеки – но она, забыв о страхе перед мужем, встала на защиту отца.
      – Я знаю только одно: мой отец – человек, с честью послуживший своей стране. Когда он возвращался с победами, одержанными в нелегких морских сражениях, народ встречал его как героя.
      – Ну а теперь провожает как изгнанника.
      – Неправда.
      Вильгельм изумленно поднял брови.
      – Я в это не верю, – твердо произнесла она.
      В ее голосе не чувствовалось прежнего надрыва; он звучал так же холодно, как и голос ее супруга.
      – Когда я могу увидеть моего отца?
      Вильгельм опешил – он не был готов к такому отпору.
      – Через несколько дней. А если будет попутный ветер…
      – В таком случае я должна устроить достойный прием наследнику английской короны.
      Мария повернулась и вышла из комнаты. Глядя на закрывшуюся за ней дверь, Вильгельм вдруг забеспокоился. Она явно взрослела: из этой короткой встречи он вынес такое чувство, будто говорил не со своей ранимой и безропотной супругой, а с какой-то другой женщиной. Очевидно, сказывалось влияние ее отца. Пагубное влияние, разлагающее. Поэтому предстояло быть начеку. Не потому, что он боялся ее перехода в католическую религию – нет, в этом смысле Яков не смог бы на нее повлиять. Но он был ее отцом, а такая чувствительная и сентиментальная женщина, как она, вполне позволила бы забить себе голову ненужными понятиями о дочерних обязанностях наследной английской принцессы.
      Он должен был помнить о том, что после смерти Якова – или его отречения – корона перейдет к Марии. На роль супруга царствующей королевы он не согласился бы ни при каких условиях. Следовательно, Мария должна была уяснить, что муж превосходит ее во всем, по всем статьям; а это в свою очередь значило, что Марию предстояло как можно скорее настроить против ее отца.

СУПРУЖЕСКАЯ НЕВЕРНОСТЬ

      Несмотря на неприязнь к тестю, Вильгельм устроил ему самый почетный прием. Герцога и его свиту он встретил сразу по прибытии в сопровождении трех тысяч гвардейцев отвел во дворец Гааги.
      Когда официальная часть приема была завершена, Яков подошел к дочери. Расспросив о настроении и домашних делах, он заметил, что ее здоровье, по всей вероятности, оставляет желать лучшего.
      – Неважно выглядишь, дочурка, – сказал он. – Должно быть, это из-за климата – слишком уж здесь сыро и холодно.
      – Не думаю. Между нашим климатом и английским почти нет никакой разницы, – пожал плечами Вильгельм.
      – Напротив, разница огромна. Наш климат мягче, умеренней. Разве Мария болела так часто, когда жила у себя дома? Постоянные недомогания, два выкидыша! Нет, все-таки в Голландии условия не те – не то что у нас.
      – Не хватало еще, чтобы ее выкидыши начались в Англии, – буркнул Вильгельм.
      Было ясно, что дружественные отношения между ними не сложатся.
      Яков все время говорил о плохом голландском климате, сказывающемся на самочувствии его дочери. Вильгельм не скрывал, что ему известна причина пребывания Якова в Голландии, и не упускал случая намекнуть на то, что эта причина не поднимает его в глазах народа, твердо стоящего на позициях протестантства и еще на забывшем ужасы испанской инквизиции.
      Мария была в отчаянии.
 
      Поднявшись в покои Марии, Яков и его супруга по очереди обняли ее. Все трое всплакнули. Марии было хорошо и спокойно – впервые за все время слезы принесли ей облегчение.
      Мария-Беатрис сказала:
      – Увы, теперь это наше единственное утешение – видеть нашу дорогую Марию.
      – Неужели вас и в самом деле выпроводили из Англии? – встревожилась Мария.
      – Боюсь, да, – вздохнул Яков. – У меня слишком много врагов – и знаешь, кто самый непримиримый из них? Монмут!
      – Не может быть!
      Мария потрясла головой – ей показалось, что она ослышалась. Правда, до нее уже доходили слухи о не совсем достойном поведении Джемми, но она всегда находила оправдание его поступкам. Мария не могла забыть, как он приезжал в Ричмонд, как играл с ней и учил танцевать. Она думала, что своим танцевальным мастерством – а танцы ей нравились больше любых других развлечений – она целиком была обязана урокам, полученным у Джемми.
      – Он разъезжает по стране и всюду приказывает величать его не иначе, как протестантский герцог. Кроме того, он побуждает короля узаконить его в качестве сына, а ты понимаешь, что это значит.
      – Король его очень любит.
      – В том-то и беда. Иногда любовь заставляет нашего короля совершать глупости – это мы видели на примере досточтимых леди Кастлмейн и Портсмут.
      – Ну, это еще не пример. Из-за любовниц теряют голову многие мужчины, – глядя на отца, сказала Мария.
      – Монмут опаснее, чем любовницы. Это он собрал вместе всех моих врагов, и они уговорили короля выслать меня из Англии. По существу – отправить в изгнание.
      – Когда мы уезжали, король раскаивался в своем решении, – напомнила ему Мария-Беатрис.
      – О да, он не хотел прогонять нас. Но ведь прогнал же – его вынудили. И теперь… теперь меня утешает только то, что я нахожусь со своей семьей – с супругой и любимой дочерью.
      Мария подумала: «…И любовницами – если только твои привычки не слишком уж изменились, в чем я очень сомневаюсь».
      И тотчас задалась вопросом о том, почему в такое тяжелое время ей захотелось вспомнить об отцовских недостатках. Неужели она стала в чем-то походить на своего супруга?
      – Отец, – сказала она, – все твои беды – из-за твоих религиозных убеждений.
      – Ну, едва ли я окажусь первым человеком, пострадавшим по этой причине. Кстати, Мария, раз уж я здесь, мне бы хотелось поговорить с тобой о религии.
      Мария насупилась.
      – Не думаю, что в этом будет какая-то польза, – торопливо проговорила она. – Папа, я уважаю твои идеалы, но у меня есть свои – и они далеки от тех, которые проповедуют в Риме.
      – Ах, ты становишься похожей на своего супруга. Я всего лишь хотел попросить тебя держаться в стороне от кальвинистских вероучений.
      – Я принадлежу английской церкви, папа, так меня с детства воспитывали. Эта вера меня полностью устраивает, и я не собираюсь отказываться от нее.
      – Вижу, наш преподобный Хупер не зря проводил время в Голландии. Ситуация, что и говорить, невеселая: отец, лишенный власти над дочерью. – Яков покачал головой и с грустью посмотрел на Марию. – Сначала тебя отняли у меня, когда ты только начинала взрослеть. У нас многие побаиваются, что я окажу на тебя дурное влияние – и не только на тебя. Мне даже не позволили привезти с собой Анну, а она так хотела поехать с нами… Вот до каких унижений довели твоего отца, Мария. Увы, перед тобой стоит всего лишь бесправный изгнанник – без родины, без дома… и почти лишенный титула.
      – Очень жаль, что так получилось, папа, – сказала Мария. И снова подумала: «Будь ты протестантом, все было бы иначе. Она начинала смотреть на мир глазами Вильгельма».
 
      Вильгельм не мог скрыть неприязни к тестю, и Яков, видевший его враждебность, все яснее сознавал неловкость своего положения. Его выгнали из дома; какие бы Карл ни выражал сожаления, было ясно, что он решил уступить врагам своего брата. В результате Яков очутился при дворе своего тестя – но не был здесь желанным гостем.
      Как-то ночью он проснулся от невыносимой боли в животе. Через несколько минут его стоны разбудили Марию-Беатрис.
      – Что с тобой? – встревожилась она. – Подожди, сейчас позову врача.
      Яков покачал головой.
      – Мы чужие в этой стране, нас окружают враги. Откуда нам знать, что они замышляют против нас?
      – Ты думаешь, что Вильгельм пытается отравить тебя? Яков снова застонал – еще громче, чем раньше.
      – Если не он, то кто-то другой: все мое тело говорит мне об этом.
      Она встала с постели, но он остановил ее.
      – Не торопись. Кажется, боль утихает. Видимо, на этот раз они что-то не рассчитали.
      – Не могу поверить, что это из-за принца… Наша Мария не допустила бы… не позволила бы ему.
      – Ты считаешь, что Мария имеет какое-то влияние при его дворе? Неужели ты не видишь, как он обходится с ней? Да, моя дочь всегда будет хорошо относиться ко мне – но как же я не доверяю ее супругу!
      – Тебе уже лучше, Яков? Он кивнул.
      – Да, немного полегчало. Я и не ожидал, что все пройдет так быстро.
      – Бедный мой, бедный Яков.
      – Ах, я всегда знал, что ты – лучшая из жен, какие только бывали на свете. Ты подарила мне мою маленькую Изабеллу.
      – Когда-нибудь я подарю тебе сына.
      – Если этой надежде суждено сбыться, – усмехнулся он, – то нам больше ни дня нельзя оставаться в Гааге. Завтра же уедем отсюда – хорошо, дорогая?
      – Яков, в Англию мы не можем вернуться. А куда еще нам податься?
      Яков тяжело вздохнул.
      – Изгнанники! – сказал он. – Кому еще выпадает такая участь – получить порцию яда вместо приюта?.. Да, моя дорогая, мы не можем вернуться в Англию, но и оставаться в Гааге тоже не можем. Мы поедем в Брюссель и подождем дальнейших событий.
      Мария-Беатрис прижалась к нему.
      – Ах, Яков, как мы с тобой несчастны! И как жаль, что с нами нет нашей маленькой Изабеллы. Она бы примирила меня со всеми этими бедами.
      – Невыносимое положение, – согласился Яков. – Я напишу брату – может быть, теперь он не откажет нам в нашей просьбе. Он знает цену наших лишений.
      Наутро Яков отослал письмо Карлу, а днем с женой и несколькими слугами выехал в Брюссель.
      Через несколько дней они не без удивления узнали, что король удовлетворил их просьбу и снарядил в путь корабль, который должен был доставить в Голландию двух принцесс – Анну и Изабеллу.
 
      В Брюсселе чета Йоркских пробыла недолго. Вскоре после их отъезда Мария заболела малярией, и герцога срочно вызвали в Гаагу.
      Яков без промедления прибыл ко двору принца Оранского, что в общем-то было верным решением, поскольку присутствие отца благотворно сказалось на самочувствии Марии. Кроме того, на ее настроение не могло не повлиять известие о скором приезде Анны и Изабеллы, которое он привез с собой. Ободренная этими двумя событиями, она уже через три дня встала с постели.
      Однако отношения между ним и принцем Оранским оставались натянутыми, как и прежде, а потому сразу после выздоровления дочери он объявил о своем желании вернуться в Брюссель. Узнав об этом, Мария упросила Вильгельма разрешить ей принять сестер в Гааге, в качестве ее гостей.
      Наступили счастливые недели. Встретив Анну и Изабеллу, Мария долго не могла наглядеться на них. К младшей принцессе она питала особую симпатию – видела в ней ребенка, которого недавно потеряла. Впрочем, Анне она радовалась ничуть не меньше, предвкушая разговоры об их доме, свежие новости из Англии, сплетни о жизни королевского двора. Как там моя Франциска? – думалось ей. О происходящем на родине она могла судить только по письмам, а письма были разноречивы. С принцессами приехала Сара Дженнингс, полная жизненных сил и желания задавать тон всему своему окружению – включая ее полковника Джона, сопровождавшего дочерей герцога Йоркского и их свиту. Спустя два дня Мария почувствовала, что запросто могла бы обойтись без общества Сары, которая к тому же помыкала всеми мыслями и поступками Анны, старательно усваивавшей все манеры и советы старшей подруги.
      Сара, почувствовав враждебную настроенность принцессы Оранской, отнюдь не пришла в замешательство. Мария казалась ей простофилей, попавшей под каблук мужа и смирившейся со своим положением. Так ли живут женщины, знающие себе цену? – спрашивала себя Сара. Взять, к примеру, ее Джона. Он и шагу не ступит, не спросив разрешения у жены, – вот как нужно налаживать семейные отношения.
      Она во всем подавала пример принцессе Анне; устраивала карьеру Джона; ее ожидали и другие важные дела, поэтому ей было недосуг придавать значение тому, что думает о ней такая безвольная тихоня, как принцесса Оранская.
      Мария-Беатрис каждое утро просыпалась с почти фанатичным желанием сполна насладиться своим счастьем. Ей хотелось, чтобы день тянулся в два раза дольше, чем обычно, – ибо в душе она понимала, что слишком долго так продолжаться не может. Она была рада увидеть свою дочь. Когда же из Модены приехала мать Марии-Беатрис, она почувствовала, что наступило самое счастливое время в ее жизни – или наступило бы, если бы она могла не помнить об изгнании и врагах ее мужа.
 
      Герцог Йоркский ворвался в покои жены – щеки пылали, глаза сверкали. Прежде, чем поведать о причине своего необычайного волнения, он закрыл дверь и убедился в том, что в комнате больше никого не было.
      – Письмо из Галифакса! – выдохнул он. – Карл болен… говорят – при смерти. О том же пишут из Эссекса. Там думают, что через несколько дней брат отдаст Богу душу.
      – Карл – умирает?
      Мария-Беатрис ужаснулась, со всей ясностью вспомнив смуглое лицо Карла: улыбающееся, доброе – каким она видела его в день приезда в Англию. Тогда он отнесся к ней с таким сочувствием и пониманием, что уже из-за этого она не могла не примириться со своим будущим.
      Яков кивнул. Своего брата он любил не меньше, чем она, но сейчас не мог предаваться сантиментам.
      – Ты понимаешь, что это значит? Карл – на смертном одре, я – в изгнании. Как раз тот шанс, которого ждали Монмут и его дружки. Я должен вернуться в Англию! Срочно, немедленно!
      – Яков, тебе это запрещено. Если о твоем приезде узнают, тебя посадят в Тауэр.
      Яков взял ее за плечи и усмехнулся.
      – Дорогая моя, – сказал он, – если Карла не станет, я один буду решать, кого сажать или не сажать в Тауэр.
      – Значит, едешь?
      – Еду.
      – Но ведь Карл еще не умер! Ты еще не король!
      – Не бойся, дорогая. Я постараюсь переодеться так, чтобы меня не узнали.
      Мария-Беатрис закрыла лицо руками. Она была в отчаянии: вот и закончилась ее счастливая жизнь. А что с ними произойдет, если не будет ее деверя, который смог бы защитить их?
      Разумеется, она станет королевой Англии, а Яков – королем. Но, спрашивала она себя, что случится потом? Кто может поручиться за их будущее?
 
      Пятеро всадников во весь опор мчались в сторону побережья. Впереди скакали герцог Йоркский и Джон Чарчхилл, за ними – лорд Петерборо и полковник Ледж; замыкал группу слуга полковника.
      В дороге они почти не разговаривали, ни разу не остановились на привал; каждый понимал необходимость дорожить временем – откуда им было знать, что сейчас происходило в Англии? Промедление могло обернуться катастрофой.
      Через два дня всадники прибыли в Кале и только тогда провели ночь не в седле, хотя и не под крышей – на соломе, во дворе небольшой таверны; когда они добрались до берега, Яков купил черный парик, с помощью которого надеялся изменить внешность. На французском шлюпе они переправились через Ла-Манш и высадились в Дувре; оттуда верхом примчались в Лондон, спешились на окраине и переулками прокрались на площадь святого Якова, в дом сэра Аллена Эпсли, где Франциска и ее отец радушно встретили пятерых гостей.
      – Король еще жив, – сказал сэр Аллен, – и даже чувствует себя немного лучше, чем прежде. Хорошо, что вы приехали – но, надеюсь, герцог Монмут не знает о вашем визите?