Глава 1

Уже стоя на палубе «Кэррон Стар», отчаливающего от пристани, я все еще не верила, что в самом деле покидаю Англию. Мне было семнадцать лет, и я отправлялась на край света, в неизвестность с человеком, о существовании которого месяц назад даже не подозревала.

Провожающие махали платками, кое-кто, улыбаясь, тайком утирал слезу. Меня же в этот день не провожал никто.

Мне был всего год, когда ушла моя мать. Что за беда? Жизнь с таким отцом, как Томас Тамасин, была сплошным праздником. Нам было так хорошо вдвоем, зачем еще кто-то третий!

За мной приглядывали сменявшие друг друга домоправительницы, от одной из которых я и услышала впервые слово «брошенная». Как-то, когда мне было лет шесть, я сидела на кухне нашего дома в Лондоне и, высунувшись из окна, разглядывала муравьев, деловито сновавших по дорожке.

— Бедная крошка, — сказала домоправительница. — Чего ей не хватает, так это матери.

— А ему? — спросила пришедшая навестить ее приятельница.

— О… ему… — послышался смешок.

— Она оставила его, правда?

— Так говорят. Вертихвостка. Кажется, она актриса или что-то в этом роде.

— О!.. Актриса?

— В любом случае, дрянь. Сбежала, когда малютке Hope было не больше года. У женщины, способной бросить ребенка в таком возрасте, по-моему, не все в порядке. А ему следовало бы жениться снова.

— Ты ему так и сказала?

— Не болтай глупостей!

— Что такое «брошенная»? — спросила я отца, когда он вечером возвратился домой.

— Оставленная. Та, от которой ушли.

— Это ведь плохо, быть брошенной? Он согласился, что плохо.

— Люди могут бросить только то, что не любят, — решила я, но не сказала, что знаю, о ком речь: это его, конечно бы, расстроило. Я всегда старалась не огорчать отца, впрочем, как и он меня.

Мы никогда не говорили о моей матери. У нас хватало других тем. Прежде всего — о нашем богатстве. Неважно, как мы его добудем, главное — как потратим. Чего только не делал отец, чтоб осчастливить человечество, а вместе с ним и нас, — мастерил пружинный замок… который не запирал; механические игрушки… которыми невозможно было играть. Он даже пробовал выращивать на продажу овощи и фрукты. Но и это не принесло ожидаемого богатства. Зато отец все время что-то изобретал, выдумывал — обычная серая жизнь его совершенно не устраивала.

«Когда мой корабль вернется домой…»— заводил он, и это было началом нашей любимой игры. Отыскав какое-нибудь затерянное место на карте, мы говорили: «Отправляемся туда». В какие только приключения мы не попадали, каких морских чудовищ не встречали — пострашнее, чем те, каких видал Синдбад. Иногда отец записывал эти выдуманные истории и даже продал одну или две в журнал. «Теперь мы разбогатеем», — заявил он. Но на это нужно было время, а он собирался разбогатеть быстро…

Отцу достались по наследству небольшие деньги, и он отложил их на мое образование. Ему хотелось, чтобы я училась в лучших школах, а мне только одного: быть рядом с ним.

Вскоре после того, как мне исполнилось пятнадцать лет, отец решил отправиться на поиски золота. Уж оно-то точно сделает нас богатыми.

— Золото! — произносил он мечтательно. — Мы станем миллионерами. Нора! Тебе хотелось бы быть миллионершей?

— Очень, но где мы найдем столько золота?

— Не беспокойся, оно так и ждет, когда кто-то придет и подберет его.

— Но почему тогда не каждый становится миллионером?

— Хороший вопрос, и на него есть простой ответ. Потому что не у всех такой размах, как у нас. Решено. Мы отправляемся, чтобы завладеть им.

— Но куда?

— В Австралию. Его там повсюду находят.

— А когда? Скоро?

— Погоди, Нора, сначала я поеду туда один. Это не место для девушки, которой еще надо завершить свое образование.

Его, наверное, напугало выражение страха и отчаяния на моем лице.

— Ты должна научиться разговаривать и вести себя, как леди, если собираешься стать миллионершей.

— Я так и делаю, если не вывести меня из терпения.

— Хорошо, но, понимаешь, Нора, ты еще слишком молода. Останься здесь ненадолго. Я подыскал хорошую школу, они приглядят за тобой, пока я не вернусь. Мы станем миллионерами и начнем интересную жизнь. Чем бы тебе хотелось заниматься? Куда бы ты хотела поехать? Мы вполне можем строить планы. Считай, что богатство уже у нас в кармане.

Он убедил меня, как убеждал всегда.

— Это только на несколько месяцев, Нора. Потом для тебя — все золото мира.

— Множество людей ищут это золото, — сказала я, — а что если уйдут годы, прежде чем ты найдешь что-нибудь?

— Говорю тебе, Нора, я обладаю даром Мидаса превращать все, к чему ни прикоснусь, в золото.

— Я могу быть твоей домохозяйкой. Я буду готовить для тебя, убирать за тебя.

— Что! И это моя дочь-миллионерша! Нет. Мы найдем, кто будет прислуживать нам… И больше никаких разлук. Такой день придет. И все, что ты должна сделать, это пожить пока в Дейнсуорт Хауз.

И вот он отплыл на край света, а я пошла в школу. Там было тягостно и скучно. Я хорошо занималась, избегала неприятностей, не интересовалась проказами школьниц. Я жила только ожиданием вестей. Возможно, это будет письмо: «Немедленно приезжай в Австралию». А вдруг меня вызовут в кабинет, и там, в этой холодной, мрачной комнате отец подхватит меня на руки и к неудовольствию мисс Эмили или мисс Грейнджер радостно закричит: «Упаковывай вещи, Нора! Ты уезжаешь. Мы миллионеры!»

Письма начали приходить уже с судна, на котором он отплыл. Чтобы развлечь меня, отец описывал своих попутчиков. Я очень боялась, что пароход попадет в какой-нибудь ужасный шторм, и успокоилась лишь тогда, когда узнала о его благополучном прибытии.

А потом для отца начались тяжелые будни. Хотя письма были бодры и жизнерадостны, я понимала, сколько у него трудностей. Представляла, как он идет, — с киркой, лотком, для промывки породы, походным котелком. Видела поле, на котором он работает, где были вырублены деревья и разбиты палатки. Я воображала, как по вечерам старатели сидят вокруг костра и рассказывают друг другу о своих находках, но чаще — о своих надеждах. Отец, конечно же, в центре внимания — его рассказы самые увлекательные. Я словно воочию видела этих неряшливо одетых мужчин, сгорбленных оттого, что они часами гнули спины над своими лотками, следя за тем, не блеснут ли в грязи драгоценные золотые песчинки. С их мрачных лиц не сходило жадное ожидание — эти люди искали в золотой пыли дорогу к счастью.

Я чувствовала, что отцу нравится такая жизнь. А если бы я была рядом, он стал бы и вовсе счастлив. Конечно, мне надо было быть там. Я бы готовила еду, ухаживала за этими бедолагами, словом, стала бы маленькой мамой их колонии.

Минули месяцы, отец перебрался в другое место, но и там не нашел ничего, кроме горстки золотого песка. Не беда. Он был уверен, что теперь, со своим опытом на новой площадке непременно обнаружит золото.

Что же касается меня, то я по-прежнему оставалась чужой для своих однокашниц. «Чудной Норой Тамасин, чей отец — золотоискатель в Австралии». Это все, что им удалось выпытать у меня.

Но вот тон письма изменился — отец повстречал Линкса, Рысь.

«Этот Линкс, — самый необычный человек из тех, кого я когда-либо знал. Мы сразу же потянулись друг к другу, я решил объединиться с ним. Он здесь уже тридцать четыре года. Если бы ты увидела его, то поняла, почему все называют этого мужчину Рысью. От его глаз не ускользает ничего. Голубые, но не цвета лазури, как тропическое море. О, нет! Они, как сталь или лед. Я не знаю никого, кто мог бы так подавлять только одним своим взглядом. Он здесь самая знаменитая личность. Его имя Чарльз Херрик. Прежде был заключенным, а сейчас — богач. Он стоит миллионы. Я займусь по-настоящему крупным бизнесом. Больше никакой тяжелой работы. Теперь мои дела пойдут совсем иначе, и это — благодаря Линксу».

На меня письмо произвело большое впечатление. Я даже стала немного ревновать отца к этому Линксу — он так восхищался им.

«Линкс собирается поставить поиски золота на широкую ногу, Нора, и я буду принимать в этом участие. Он опытный человек, знает все, что только можно знать о золоте, и не потерпит неудачу. А кроме того, на него работают сотни людей. Кстати, я рассказывал Линксу о тебе. Он думает, что ты сможешь сюда приехать, но не раньше, чем завершишь образование. Хотя прежде я сам заеду домой».

Я пыталась представить себе этого Линкса. Каторжник! Интересно, за что его осудили? Наверное, что-то политическое. Я почему-то была уверена, что он не вор и не убийца. Мне так хотелось узнать о нем побольше.

Потом перестали приходить письма. Я не сразу встревожилась: опять какие-нибудь наводнения, происшествия или опоздания судов. Ну что ж, значит, придет сразу несколько писем, как не раз уже случалось.

Однако тянулись недели, а писем все не было. Ни одного.

И вот однажды мисс Эмили вызвала меня к себе в кабинет. Это была холодная комната, чья благоговейная тишина нарушалась только тиканьем часов из позолоченной бронзы, стоявших на каминной полке. Мисс Эмили сидела за своим столом. У нее было такое лицо, словно то, что она собиралась сказать, причинит ей большую боль, чем мне. Всем родителям мисс Эмили казалось очень доброй, и они с благодарностью вверяли ей своих детей: уж она-то защитит их от суровой мисс Грейнджер. На самом деле заправляла всем мисс Эмили, лукаво прикрываясь при этом именем своей сестры.

— Вот уже два месяца, — начала она, сцепив пальцы и упершись в меня строгим взглядом, — как мы ничего не знаем о вашем отце.

— Я уверена, письмо от отца в пути. Мисс Эмили кашлянула.

— Что-то очень долго оно идет.

— Наверное, почта задерживается, мисс Эмили.

— Именно так поначалу и сказала мисс Грейнджер. Но счета школы уже три месяца не оплачиваются. Мисс Грейнджер очень переживает, но не может больше ждать. Она не в состоянии и дальше даром кормить, одевать, обучать вас… — Мисс Эмили каждое слово произносила так, видно ей это стоило огромных усилий.

— Может быть, — сказала я гордо, — мне лучше уйти?

— Куда? Просить милостыню?

Мисс Эмили уже не могла скрыть свое раздражение, но мне было все равно. Я боялась лишь за отца: только что-то очень страшное могло помешать его письмам.

— Как-нибудь обойдусь, — заявила я смело.

— Вы не знаете жизни. Вам ведь только шестнадцать?

— Семнадцать в следующем месяце, мисс Эмили.

— Ладно… Мисс Грейнджер очень великодушна. Она не собирается бросить вас на произвол судьбы. У нее есть предложение. Разумеется, вы вольны и не принять его. Если, конечно, у вас есть выбор.

Мисс Эмили изобразила благостную улыбку и воздела глаза к потолку.

— Вы можете остаться в нашей школе как одна из младших наставниц, это отчасти окупит расходы на ваше содержание.

Так я стала наставницей, но не это мучило меня. Каждый день я твердила себе, что письмо вот-вот придет, и каждую ночь спрашивала, а придет ли оно когда-нибудь вообще?

Теперь я жила в одной комнате, холодной и унылой, вместе с Мэри Фарроу. Эту сироту опекала бабушка, которая умерла, когда Мэри было шестнадцать, оставив ее без гроша. Мисс Грейнджер и к Мэри проявила «великодушие», сделав ее младшей наставницей. Робкая и невзрачная, она уже не надеялась на лучшее будущее, с чем я никогда бы не смирилась.

К нам относились хуже, чем к служанкам. Тем по крайней мере не напоминали постоянно, что своим местом они обязаны милосердию мисс Грейнджер. Мы не только должны были давать уроки младшим школьницам, но и быть их няньками, сами прибирать свою комнату, выполнять любое поручение мисс Эмили или мисс Грейнджер, а уж они-то заботились о том, чтобы их было предостаточно.

Не только хозяйки, слуги, но даже дети и те презирали нас. Мисс Эмили частенько входила в класс именно тогда, когда там стоял самый большой шум, выжидала несколько минут, слащаво улыбалась, а потом делала выговор в присутствии учениц. Их это только подстегивало. Кроткая Мэри особенно страдала. Я же могла и вспылить, а потому маленькие безобразницы все-таки немного опасались меня.

Иногда, подолгу лежа без сна на своей узкой жесткой кровати, я снова и снова повторяла: «Брошенная! Второй раз в жизни. Почему, почему они бросили меня? Ведь должна же быть какая-то причина».

В то утро я читала своему классу. Неожиданно открылась дверь, и появилась одна из учительниц, мисс Грэм. Странно посмотрев на меня, она сказала:

— Вас вызывают в кабинет.

«Письмо! А, может быть, он сам!»— тут же кинулась я к двери.

Мисс Эмили сидела за столом, перед ней лежало письмо.

— Можете присесть, Нора. Я получила письмо. В Австралии были наводнения, которые задержали почту.

Я не отрывала глаз от ее лица.

— Вы должны набраться мужества, моя дорогая, — мягко продолжала она.

Меня кольнуло дурное предчувствие. Должно быть, плохие вести, раз она назвала меня «моя дорогая». Так и есть. Ничего ужаснее и быть не могло.

— Мы ничего не знали о вашем отце по единственной причине — он умер.

Так вот оно что. Я никогда больше не увижу его. Не будет ни богатства, ни путешествий, но главное — не будет его самого — только полное одиночество.

Как слепая, добрела я до своей комнаты, рухнула на кровать, и только тут вспомнила о словах мисс Эмили: «Это определяет ваше будущее». Будущее! Что может быть страшнее настоящего? Я как сейчас видела смеющиеся глаза отца, слышала его голос: «Когда мой корабль вернется домой…»

Он уже никогда не вернется. Он разбился о скалы смерти…

Отец написал мне, умирая. Адвокаты переслали это письмо вместе с сообщением о смерти, но мисс Эмили не сразу отдала его мне, чтобы по ее словам, я могла хоть немного оправиться от первого удара.

«Не горюй, мы были так счастливы вместе, что не позволяй печали омрачить твою память обо мне. Произошел несчастный случай. Но у тебя все будет в порядке, Нора. Это мне обещал мой хороший друг. Линкс — человек слова, он позаботится о тебе, Нора, и сделает это лучше, чем я. Когда ты прочтешь эти строки, я буду уже мертв, но ты не останешься одинокой…»

Строки едва можно было разобрать, особенно последние слова: «Будь счастлива». Перо выпало из его руки, когда он писал их. До самого конца отец любил и заботился обо мне.

Я перечитывала письмо снова и снова, отныне оно всегда будет со мной.

Мисс Эмили просила зайти к ней. В кабинете, кроме мисс Грейнджер, сидел незнакомый господин во всем черном, с белым галстуком, очень важный на вид. Должно быть, это мой новый опекун, но по описаниям он совсем не походил на Линкса.

— Это Нора Тамасин, — представила меня мисс Эмили. — Нора, это мистер Мэрлин из конторы «Мэрлин-сыновья и Барлоу», поверенный вашего отца.

Я была настолько подавлена, что почти не слушала его, только поняла, что по воле отца отныне перехожу под опеку мистера Чарльза Херрика.

— Мистер Херрик, естественно, хочет, чтобы вы жили в его доме, в Австралии. Вас будет сопровождать туда один из членов его семьи.

Я только молча кивала головой.

Когда мистер Мэрлин удалился, мисс Эмили сказала, что все уладилось как нельзя лучше, очевидно, имея в виду оплаченные счета. Теперь я должна собраться, кое-что купить, но при желании могла бы остаться и наставницей, к чему, хоть она об этом раньше и не упоминала, у меня есть явные способности.

— Нет, благодарю, мисс Эмили, — ответила я и вернулась в свою комнату.

Бедняжка Мэри завидовала мне, той новой, волнующей жизни, что меня ожидала. Если бы она только знала, какое горе привело меня к ней.

Мне не надо было долго собираться. Я купила пальто и юбку из шотландки, а также крепкие ботинки, которые, видимо, понадобятся там, куда я отправлялась.

Наконец, меня снова вызвали в кабинет.

— Вы поедете в Австралию с мисс Херрик, дочерью вашего опекуна. Она будет ждать вас в гостинице «Фэлкон», это в пяти или шести милях от города Кентербери. Странно, что именно там, однако так распорядился ваш опекун. До Лондона вас будет сопровождать мисс Грэм, она проследит, чтобы вы спокойно сели в поезд до Кентербери. Надеюсь, поездка пройдет благополучно.

— Спасибо, мисс Эмили.

— Но помните, в дороге вы не должны разговаривать с незнакомцами.

— Конечно, не буду, мисс Грейнджер.

И вот наступил день, когда мисс Грэм и я покинули Дейнсуорт Хауз. Мы сели рядышком в вагоне лондонского поезда. Мимо нас за окном проносились поля уже начавшей золотиться пшеницы. Золото! На мои глаза навернулись злые слезы. Если бы отец не отправился искать золото, то и сейчас был бы со мной! Мисс Грэм тихонько дотронулась до моей руки. Я видела: ей было искренне жаль меня. Она говорила, что печали приходят ко всем, но мы должны нести свой крест и продолжать жить. У нее тоже был «некто». Он так и не успел ей признаться, потому что не вернулся с войны, погиб бессмысленно и жестоко. И вот теперь, вместо того, чтобы быть здоровой и счастливой матерью, она превратилась в высохшую, серую, никому не нужную школьную мышь.

Мы вовремя прибыли на лондонский вокзал, оттуда — на Чэринг-Кросс, где взволнованная мисс Грэм, наконец, посадила меня в поезд, идущий в Кентербери.

Последнее, что я видела, была она, маленькая, одинокая, в своем коричневом пальто и шляпке с коричневой вуалью, тоскливо глядевшая вслед удалявшемуся поезду.

Только теперь я поняла, что осталась совсем одна. Что делать? Бежать? Я могла бы устроиться гувернанткой. Но отец хотел, чтобы я отправилась к Линксу, значит, так и будет. А вдруг я возненавижу Австралию? Окажусь никому не нужной там? Мне хотелось крикнуть машинисту: «Остановись! Меня несет в неизвестность! Я хочу хоть немного подумать!» Но поезд неумолимо мчался вперед, И вот станция. Я вышла, носильщик взял мои вещи. Экипаж, который должен был доставить меня в «Фэлкон», уже ждал, — Далеко до гостиницы? — спросила я возницу.

— Да нет, совсем близко, мисс. Большинство приезжих останавливается в городе.

Почему мисс Херрик решила встретиться со мной именно здесь?

Мы проехали через несколько маленьких зеленых деревенек, что теснилось вокруг церквей. Наконец, вдали мелькнули какие-то серые башни.

— Что это такое?

— Должно быть, Уайтледиз, мисс.

— Белые леди? Как странно.

— Тут когда-то был монастырь. Монахини носили белые одежды, вот название и осталось. Семья, которая построила здесь дом, сохранила остатки монастыря.

— А что за семья?

— Их фамилия Кэрдью. И живут они здесь уже триста лет.

Мы подъехали к «Фэлкон». В дорожке, ведущей к гостинице, не хватало нескольких каменных плит. На дверях был изображен сокол, а выше виднелась дата — 1418.

Возница внес мои вещи. Я поблагодарила его и, подойдя к регистрационной стойке, назвала себя.

— Да-да, — откликнулась служащая. — Вас уже ждут. Когда устроитесь, можете спуститься в гостиную.

Я вошла в комнату, просторную, но довольно темную. Деревянные доски пола поскрипывали под ногами, выдавая свой почтенный возраст. Я быстро умылась, причесала свои густые темные волосы и отправилась в гостиную.

Однако никакой женщины там не было. Только мужчина, высокий, стройный, который поднялся, когда я вошла. Заложив руки за спину, он принялся меня разглядывать, а потом спросил:

— Вы кого-нибудь ищете?

Он говорил с каким-то странным акцентом. И хотя в комнате было не очень светло, я заметила, что лицо у него обветренное и загорелое.

Я холодно кивнула.

— Могу я вам чем-нибудь помочь?

— Спасибо, я не нуждаюсь в чьей-либо помощи.

— О, вы очень самоуверенны.

Я повернула назад. Похоже, стоило справиться о мисс Херрик. К тому же мисс Эмили не одобрила бы мое пребывание в одной комнате с этим навязчивым незнакомцем. Хотя я не собиралась всю жизнь следовать ее наставлениям, в данном случае была с ней абсолютно согласна.

— А я уверен, что могу помочь вам, — сказал он.

— Каким образом?

— Ведь вы ищете мисс Херрик.

Я взглянула на него изумленно, а он засмеялся резко и вызывающе. Да и сам он выглядел грубоватым и очень уверенным в себе.

— Допустим, что так, — ответила я неохотно.

— Ладно… Вы не найдете здесь мисс Херрик, Нора Тамасин. Ее здесь нет.

— Ошибаетесь. Она должна встретить меня в этой гостинице. Она послала за мной на станцию экипаж.

— Этот экипаж послал я.

— Вы?!

— Мне следовало представиться сразу, но захотелось чуть-чуть подразнить вас. Уж больно вы выглядели высокомерной. У Аделаиды слишком много дел дома, и отец послал за вами меня. Я — Стирлинг Херрик, меня так назвали в честь реки Стирлинг, — так же, как мою сестру Аделаиду — в честь города.

— Ваш отец Чарльз Херрик?

— Похоже, вы сомневаетесь. Тогда вот письмо из конторы этих стряпчих, Мэрлин, и как там их дальше — Не понимаю, почему он послал вас.

— Я должен был договориться о продаже нашей шерсти.

— Здесь, в Кентербери?

— Да. Кроме того, я просил вас приехать сюда, чтобы мы могли вместе провести день, лучше узнали друг друга, прежде чем отправиться на судно. А сейчас давайте закажем чай и поговорим обо всем.

Только увидев свежий, тонко нарезанный хлеб, масло, лепешки и клубничное варенье, я поняла, как проголодалась. Пока я разливала чай, Стирлинг разглядывал меня. У него были зеленые необычайного оттенка глаза. Когда он смеялся, они щурились, словно от яркого света. Он был лет на семь-восемь старше меня и явно не подходил мне в попутчики.

— Но почему же сказали, что меня встретит мисс Херрик? — продолжала допрашивать я.

— Так и предполагалось, но потом Линкс решил иначе.

Линкс! Опять это магическое имя. Я вопросительно взглянула на Стирлинга.

— Это мой отец. Его так часто называют — за пронзительный взгляд.

— Я так и подумала.

— Вы и впрямь умная девушка. — Он улыбнулся, не скрывая иронии.

— А он и правда хочет, чтобы я приехала, этот Линкс? — спросила я.

— Он обещал, что присмотрит за вами.

— Он, наверное, поступает так из чувства долга. Боится, что его замучит совесть, если он не сдержит слова.

— У него нет чувства долга… и совести. Он делает то, что хочет, а хочет он, чтобы вы жили с нами.

— Но почему?

— Ему никто не задает таких вопросов.

— Вы говорите о нем, словно он какое-то божество.

— Что ж, неплохое сравнение.

— А кто-нибудь еще относится к нему столь же благоговейно, кроме сына? Он засмеялся.

— У вас острый язычок. Нора Тамасин.

— Это поможет мне защитить себя от вашего Линкса?

— Вы все не правильно поняли. Это он будет защищать вас.

— Если я не захочу там оставаться, то вернусь обратно.

Он наклонил голову.

— Я уверена, что найду средство, как добиться этого, — добавила я.

— Полагаю, уже нашли.

Пока я ела одну лепешку, он успел опустошить целую тарелку и теперь сидел, скрестив руки, и улыбался так, словно находил меня очень забавной. Я не знала, как вести себя с ним. Но в одном была убеждена: господа «Мэрлин-сыновья и Барлоу» не знали, что он явится за мной один.

— Что ж, — сказала я, — попробую относиться к вам, как к брату. Он засмеялся:

— Мы рады иметь новую сестру. Я помолчала, а потом спросила:

— Как умер мой отец?

— Разве они вам не сказали?

— Только то, что произошел несчастный случай — Несчастный случай? Ему не следовало так держаться за это золото, тогда они не застрелили бы его — Застрелили его? Кто?

— Никто не знает. Он выбрался из шахты и возвращался к себе на повозке, вез золото. Была засада, его подстерегали. Такое часто случается. У этих парней прямо-таки нюх на золото.

Я была ошеломлена. Я думала, он упал с дерева или его сбросила лошадь. Но убийство?!

— Такое у нас бывает. Это дикая страна, и человеческая жизнь там не стоит и гроша.

— Это был мой отец!

— Если бы он отдал золото, то не погиб бы, — сказал Стирлинг.

— Золото! — гневно воскликнула я.

— Это то, чего они все хотят.

— А… Линкс, он тоже? Стирлинг улыбнулся:

— Да. Настанет день, и он его найдет. С меня было довольно. Я отвернулась, чтобы он не видел обуревавшие меня чувства и прежде всего ненависть — ненависть к убийце, который пришел и преспокойно отнял бесценную жизнь.

— Это как лихорадка, — продолжал Стирлинг. — Вы мечтаете о чем-то всю жизнь, и только золото… настоящее золото, тысячи самородков смогут вам все это дать.

— Все?

— Все, что только можно вообразить.

— Мой отец нашел золото и потерял жизнь, а я потеряла его.

— Вам сейчас очень больно. Пройдет время, и вы поймете, что это значит — вечный вызов, вечная надежда.

Он встал.

— Я расстроил вас. Мне надо было быть осторожней. А теперь идите в свою комнату и отдохните немного. Потом мы пообедаем вместе и поговорим еще. Так будет лучше.

Я поднялась к себе. Будет ли конец ударам, обрушивающимся на меня? Значит, убит. Хладнокровно убит. Это невероятно! Я представила себе повозку, громыхавшую по дороге, фигуру в маске, притаившуюся за деревом, услышала крики: «Стой! Разгружай!» Голос отца: «Нет, это мое золото… Мое и Норы».

— Ненавижу золото! — в ярости воскликнула я.

Стирлинг прав — мне стоило побыть одной. Я подошла к окну: пустынная улица, застроенная старинными домами, шпиль церкви, а вот и башни Уайтледиз. Когда-то там был монастырь. Пилигримы, должно быть, останавливались в гостинице в последний раз перед тем, как добраться до Кентербери. Утомленных путников встречал радушный хозяин, заботливо предлагая им пищу и кров.

Тут я увидела, как Стирлинг вышел из гостиницы и зашагал по улице с видом человека, хорошо знающего, куда идти.

Интересно, куда он направлялся? Его появление нарушило ход моих мыслей. Залитая солнцем улица выглядела так заманчиво, что я решила: на воздухе мне будет легче думать, а потому надела пальто и покинула гостиницу. Людей почти не было видно. Я постояла у витрины магазина, где были выставлены ткани, платья, ленты и шляпки, а потом пошла дальше, до улочки, куда свернул Стирлинг. Она привела к холму, у подножия которого был врыт указательный знак с надписью «К Уайтледиз».

Только поднявшись на холм, я смогла увидеть это здание во всем его великолепии. Никогда не забуду это зрелище! Знала ли я, чем будет суждено ему стать в моей жизни? Очарованная, я утратила дар речи, поддавшись волшебству этих башен, витражных окон и освещенных солнцем могучих серых стен. Казалось, вот-вот послышатся звуки колокола и из-под каменных сводов появятся фигурки в белом одеянии, спешащие на молитву.

Мне так захотелось увидеть больше. Я побежала вниз и не останавливалась, пока не достигла высоких ворот из кованого железа. Они были изумительны. Я разглядывала сложные завитушки и переплетения, которые складывались в причудливый узор — изображения монахинь. «Белые леди», — догадалась я.

Вот бы распахнуть эти ворота и войти! Это было больше, чем просто прихоть, это был порыв, с каким невозможно совладать. Но не ворвешься же в чужой дом только потому, что он тебе так понравился.

Я огляделась. Повсюду царил глубокий покой. Мне казалось, что, кроме меня, здесь никого нет. Но именно сюда шел Стирлинг. Хотя, возможно, он миновал этот дом, не обратив на него никакого внимания. Все было так таинственно, так волнующе, что на время я даже забыла о своей трагедии.

К моему огорчению, стена, поросшая мхом и лишайником, была так высока, что я, сколько ни бродила вдоль нее, не могла разглядеть ничего, кроме возвышавшейся надо всем башни.

Странно, еще день, и я, может быть, навсегда покину эту страну, а меня так заинтересовал старый дом, который я никогда раньше не видела и, похоже, никогда не увижу снова.

Я все еще не знала, что предпринять, как вдруг услышала голоса.

— Эллен должна была принести чай, Люси, — голос был высокий, чистый и очень приятный.

— Я посмотрю, готов ли он, леди Кэрдью, — сказал другой голос, более глубокий и немного хриплый.

Беседа продолжалась, но уже тише, и нельзя было разобрать, что говорят. Что за люди живут в этом доме? Меня бы нисколько не удивило, если, заглянув по ту сторону стены, я увидела бы двух облаченных в белое монахинь — призраков прошлого.

Над стеной распростер свои ветви огромный дуб. Его желуди наверняка падали на землю Уайтледиз. Я остановилась в задумчивости. Уже довольно давно я не лазала по деревьям. Это считалось неприличным для девушки. Кроме того, шпионить за людьми — скверно. Я теребила любимый шелковый шарфик нежно-зеленого цвета — один из последних подарков отца Уж он-то, несомненно, залез бы на дерево А мисс Эмили, конечно, пришла бы в ужас Похоже, это решило все, тем более, что я снова услышала звонкий молодой голос:

— Ты себя чувствуешь лучше, мама?

Словом, я забралась на развилку двух ветвей и, взглянув вниз, увидела прелестную картину Мягкая, ровная, словно зеленый бархат, трава, на клумбах розы и лаванда, белая статуя фонтана, зеленые кустарники, подстриженные в форме птиц, по лужайке, распустив свой великолепный хвост, шествовал павлин в сопровождении маленьких скромных пав Невдалеке от пруда под большим бело-голубым тентом был накрыт чайный стол, за которым сидела девушка приблизительно моего возраста. Похоже, она была довольно высокой, и уж точно — стройной Волосы цвета меда, заплетенные в длинные косы, спадали на спину. На ней было бледно-голубое платье с белыми кружевными воротником и манжетами. Другая женщина, лет на десять старше девушки, наверное, была Люси. В раскладном кресле сидела дама с такими же прекрасными, как у девушки, волосами, нежная и хрупкая.

— Как приятно в тени, мама, — сказала девушка — Надеюсь, — голос звучал немного брюзгливо — Ты знаешь, как я плохо переношу жару. Люси, где моя нюхательная соль?

Девушка встала, чтобы поправить подушку под головой матери, а Люси куда-то пошла по лужайке, вероятно, — за нюхательной солью. Она, должно быть, компаньонка или старшая горничная, а может, и бедная родственница. Несчастная Люси!

Мать с дочерью продолжали беседовать, но поднявшийся ветерок относил их голоса в сторону. Он-то и сыграл со мной злую шутку! Когда я карабкалась наверх, шарфик на моей шее развязался. Я не заметила, как он зацепился за ветку, а затем и вовсе соскользнул с меня. Шарф висел свободно, но только я потянулась за ним, порыв ветра подхватил его и шаловливо унес за стену, словно в наказание за мое подглядывание. Он мягко опустился на траву рядом со столиком, но никто ничего не увидел.