Она засмеялась и с восторгом отдалась приготовлениям к первому званому вечеру. Для услаждения королевского величества предполагалось организовать ослепительный балет. Она и Филипп.., будут танцевать вместе. Их первый выход в свет перед лицом короля должен превзойти все, что было когда-либо раньше.
      Она веселилась и дурачилась. Она писала стихи, распевала их, положенные на музыку, подолгу отрабатывала танцы; ее наряд должен стать самым прекрасным из всех, которые у нее когда-либо были. Поскольку жизнь сделала новый поворот, она собиралась с головой уйти в веселость, присущую ее натуре, но долгое время скрытую под спудом.
      Филипп подолгу наблюдал за ее приготовлениями, аплодировал ей, целовал в конце репетиции.
      - Все мужчины умрут от зависти ко мне этим вечером, - заявил он. - Все мужчины!
      Веселая и оживленная как никогда прежде, она приветствовала появление Людовика, грациозно присев, когда король протянул ей руку для поцелуя.
      Перед отъездом в Тюильри он пожелал жене спокойной ночи и подумал, до чего же она некрасива и бледна. Королева лежала на кровати, играя с фрейлинами в карты. Оторвав голодные глаза от блюда со сладостями, лежавшего у нее на постели, Мария-Тереза взглянула на него, и он в который уже раз ощутил себя лакомым кусочком, самым крупным и самым сладким из всех. На него вновь накатила дурнота, и он ощутил злость оттого, что дочь испанского короля оказалась непохожей на мадам де Суассон.
      Теперь перед ним стояла Генриетта. Боже! Такая великолепная, такая красивая! Ему еще не приходилось видеть ее такой. Вся его жалость к маленькой кузине вмиг улетучилась, и осталось возбуждение, природы которого он не понимал.
      - Пусть это будет моей привилегией, - сказал он, - открыть бал в паре с вами, кузина, а впрочем, нет, ведь вы отныне моя сестра!
      И он взял Генриетту за руку.
      Она одновременно ощутила восхищение при виде его красоты и отчаяние от мысли, что это ее брат, а не муж. Впрочем, сейчас он смотрел на нее, как никогда прежде не смотрел. Заиграли скрипки, и танцующие пары последовали за ними.
      - Вы изменились, - сказал Людовик.
      - Неужели, ваше величество?
      - Замужество оказало на вас влияние.
      - Ваше величество всегда видели во мне сестру изгнанного короля, а сейчас увидели в той же женщине сестру царствующего короля и.., жену вашего брата.
      - Генриетта, - прошептал он. - Я так рад, что вы - моя сестра.
      Ее глаза вдруг наполнились слезами, и он увидел это. И тут внезапно все для него стало ясно. Так много женщин любят его, и вот еще одна.
      Он был тих на протяжении танца, зато она вновь стала оживленной и красивой. Такой она оставалась весь вечер, и это было для нее началом новой жизни. Она знала, что все присутствующие в этом громадном зале не сводят с нее глаз и поражаются переменам, произошедшим с ней. Она почти слышала их голоса, видела в глазах немой вопрос: та ли это маленькая Генриетта, тихая крошка принцесса, всегда такая робкая, худенькая, в любую секунду готовая забиться в угол? Неужели замужество сделало ее такой? Неужели под тихой и скромной внешностью таились такое обаяние и жизнерадостность?
      Людовик был совершенно увлечен. Он не замечал мадам де Суассон, он просто был не в силах отойти от Генриетты, и она почувствовала, как безрассудная смелость охватывает ее. Слишком долго она страдала от того, что король не находил ее привлекательной!
      Он сказал ей:
      - Теперь когда королева не вполне здорова, вы могли бы во многих вещах помочь мне. Нам нужна дама, которой можно поручить руководство двором. К сожалению, моя мать скорбит в связи со смертью кардинала, жена нездорова...
      - Я сделаю все, чтобы оказаться хорошей заменой им, - прошептала Генриетта.
      - Заменой? - сказал Людовик. - О... Генриетта!
      - Ваше величество нашли меня изменившейся. Но разве я так сильно изменилась? Я такая же худенькая, как и раньше.
      - Да, изящная, как веточка вербы.
      - Или как кожа и кости Святой Невинности. Помните?
      - Вы стыдите меня! - воскликнул Людовик. - Между тем я сейчас думаю, каким дураком, каким законченным болваном я был, Генриетта!
      - Ваше величество!..
      - Я думаю о том, что могло бы произойти. О том, что мог оказаться на месте Филиппа. Она прервала его:
      - Ваше величество, что бы я только не отдала, чтобы видеть вас рядом с собой год назад!..
      - Так вы...
      - Вы сомневаетесь в том, что кто-то может видеть ваше величество и не полюбить?
      - Что же нам делать? - сказал король. - Какое несчастье! Вы и я.., и узнать об этом так поздно!
      Она сказала:
      - Мы, отпрыски королевских фамилий, несем на себе бремя государственных обязанностей. Но это не может помешать нам быть друзьями. Для меня достаточно находиться рядом с вами и как можно чаще видеть вас.
      - Да, как можно чаще. Так оно и будет, Генриетта. Вы самое совершенное создание моего двора, и вы.., жена Филиппа.
      Весь вечер они провели вместе, и мадам в этот вечер была как никогда весела. Это самые счастливые мгновения в моей жизни, сказала она самой себе.
      Филипп с бесконечным удовлетворением наблюдал за женой и братом: теперь он имел то, что желал Людовик. Это был достойный реванш за все унижения, которые он испытал в детстве.
      Людовик хотел Генриетту, а Генриетта была женой Филиппа.
      Глава 8
      Генриетта ощущала себя счастливой, как никогда в жизни. Ее полюбил Людовик и теперь постоянно искал повод для того, чтобы находиться рядом с нею. Ей было поручено руководство двором - в содружестве с самим королем. Людовик по сто раз на дню называл себя последним дураком за то, что мог жениться на ней, но оказался слепцом. Ему стало ясно, что он всегда был неравнодушен к ней, что то сочувствие, которое она вызывала в нем, и было любовью в ее чистейшем проявлении. Он понял, что оказался простаком, никогда не мыслившим самостоятельно, потому что находилось множество других, делавших это за него, и ему было недосуг опереться на собственный ум, потому что все вокруг на сто голосов пели ему о его совершенстве, более достойном бога, нежели человека. Ему не приходилось заниматься самоанализом, ведь он и без того был совершенством; и он с усердием занимался гимнастикой и вольтижировкой вместо того, чтобы учиться в полной мере использовать свои мозги.
      Он впервые увидел в себе жертву собственного самодовольства и близорукости. Рядом с ним находился достойный его человек, блистательная женщина, к тому же любящая его, а он умудрился видеть в ней то, что видели и другие: маленькую, грустную кузину, достойную разве что жалости.
      Если Генриетта и изменилась, то тоже самое можно теперь сказать и о Людовике. Он больше не был прежним королем-марионеткой. Мазарини умер, и он стремился стать истинным королем Франции. Он рос на глазах, и в этом ему помогала любовь к Генриетте, ибо она помогла ему ощутить, что он больше не мальчик, а мужчина, который ко всему прочему должен соответствовать своему королевскому званию.
      Казалось, он вырос не только духовно, но и физически. Он стал по крайней мере на три дюйма выше большинства мужчин вокруг себя, и казался еще более высоким на своих высоких каблуках, в парике из тугих, завитых волос, падавших ему на брови, и широкополой темно-фиолетовой шляпе. Это была поистине величественная персона, подлинный глава двора, каковым он раньше не был.
      В эти дни Людовику, как и Генриетте, достаточно было знать, что они любят друг друга. Их связь казалась самой совершенной из всех возможных, потому что в ней не могло быть, как тогда им представлялось, апогея, а следовательно, и нисходящей линии. Оба они, и Людовик, и Генриетта, были слишком чувствительны к соблюдению этикета, чтобы допустить саму мысль о том, что Генриетта может оказаться любовницей короля - не только из-за их понимания брака как прирожденного долга, но и из-за близости, которую дало Генриетте ее замужество с Филиппом.
      Фонтенбло, загородная резиденция французских монархов, казалось, создана для их романа. В его сверкающих позолотой салонах Людовик шептал Генриетте признания в любви и вновь повторял эти слова во время прогулок по парку. Король наслаждался близостью к природе и отсутствием церемонности, и Фонтенбло на это время стало его любимым местом отдыха. Ему нравилось бывать там с Генриеттой, королевой его двора, нравилось гулять здесь с друзьями, играть в биллиард или пикет. Генриетта всегда находилась рядом, его рука покоилась на ее руке, его открытые глаза светились нежностью; им нравилось обсуждать планы перестройки Версаля, проектировать длинные галереи, обрамленные апельсиновыми деревьями в серебряных кадках и озаряемые блеском свечей в люстрах из горного хрусталя. Когда им хотелось побыть одним, они бродили по парку, высматривая деревья и кустарники, которые пересадят из Фонтенбло в Версаль, чтобы украсить сады, статуи и фонтаны нового дворца.
      Но особую жизнь новому сооружению должны придать фигуры людей, двигавшиеся по этому обустроенному и организованному пространству: сверкание драгоценностей, шорох атласа и шелков, голубые, зеленые и алые перья, свисающие на плечи, воздух, наполненный ароматом духов. А еще - блестящие разноцветные веера с искусной инкрустацией, мастерски вышитые перчатки, сверкающие алмазами шпаги, золоченые шпоры. В центре же всего этого великолепия - две царственные особы, двое влюбленных: Генриетта, так непохожая на других своей хрупкостью и изяществом, как никогда оживленная и веселая, и тут же - Людовик в парче с черными кружевами, в шелках, бархате и атласе, усыпанный драгоценностями, на шляпе - сверкающие бриллианты, над всеми возвышающийся подлинный король этого рукотворного рая.
      Ему хотелось сторицей отплатить Генриетте за все годы пренебрежения. Он сажал ее на место королевы в четверг на страстной неделе в церемонии омовения ног бедноты. Во время больших представлений он открывал балы танцем с Генриеттой. "Где король, там и мадам", - говорили при дворе.
      Ей едва исполнилось семнадцать, она была романтически и страстно влюблена. Людовик с его мужской красотой и вновь обретенным авторитетом был тем, кого она искала, в нем воплотилось все, что ей хотелось видеть в любимом. Она не ощущала необходимости в сексуальном удовлетворении; опыт с Филиппом в этом вопросе не сделал интимную жизнь для нее привлекательной. Это была идеальная любовь, романтическая, идиллическая, незамутненная грязью обыденности.
      Она имела огромное влияние на короля. Под впечатлением знакомства с нею он обратился к развлечениям более интеллектуального порядка. Они вместе писали стихи и декламировали их под бурные аплодисменты придворных.
      Иногда Генриетта и фрейлины из ее свиты отправлялись купаться в лесных ручьях и речках. Король скакал через лес, чтобы приветствовать ее возвращение с купания и проводить обратно во дворец. Еще более прекрасная, чем раньше, она была совершенно неотразима на лошади в великолепном парчовом одеянии, украшенном кружевами, с бриллиантовым плюмажем на шляпе, бросающей тень на лицо; бок о бок с Людовиком они и ехали во главе кавалькады.
      То и дело устраивали пикники. Кроме того, Генриетта побудила короля обратиться к искусству, и музыканты подолгу играли для них, пока они вдвоем плавали по реке в гондоле, украшенной пурпурным бархатом и золотом. Сидя на лужайке, рука в руке, или скача по лесам бок о бок, они планировали увеселения на последующие дни.
      Для Генриетты это было изумительное лето. После охоты, затягивавшейся за полночь, Генриетта и король часто гуляли одни по ночным лужайкам. Если в какие-то из дней они по какой-либо причине не могли видеть друг друга, тогда они писали друг другу записки.
      Она знакомила его со знаменитостями тех дней. Музыку к королевскому балету писал Люлли, а лирические стихи - Мольер. Людовик начал читать романы Мадлен де Скюдери и драмы ее брата Жоржа. Поскольку Генриетта стремилась поддерживать писателей, Людовик невольно следовал ее примеру. И к его изумлению, ему открылся новый удивительный мир.
      Двор изменился; он стал более интеллектуальным, а потому более утонченным, чем был долгое время до того. "Мы возвращаемся ко временам Франциска I, говорили в окружении короля. - Он любит писателей больше, чем других. А еще он любит свою сестру".
      Было невозможно не заметить эти новые отношения. В отсутствии короля обычным делом стали иронические взгляды и покачивания головой.
      - Итак, мадам его новая любовница, - говорили вокруг. - Что за ситуация, однако! А месье? Что думает месье по поводу того, что его медовый месяц прерван?
      До Филиппа быстро дошли эти пересуды, и ему стал понятен смысл иронических переглядываний в его присутствии. Де Гиш оказался трижды прав в своих догадках: Людовик влюблен в Генриетту, и влюблен давно, просто сам об этом не догадывался.
      Король Франции завидовал брату. Это вполне удовлетворяло Филиппа. Но все оборачивалось не так, как ему хотелось. Вместо того чтобы мучиться ревностью, Людовик предавался романтическим грезам любви и был вполне доволен жизнью. Словом, Филипп был расстроен.
      Он гулял в садах Сен-Клу с милым дружком де Гишем. Вообще-то, ему полагалось чувствовать себя удовлетворенным. Дворец был великолепен, особенно после того как два выдающихся архитектора Лепант и Жирар достроили его как подарок к свадьбе Филиппа. Прекрасные аллеи и сады распланированы самим Ле Нотром, а фонтаны, не уступавшие фонтанам Фонтенбло, сооружены по чертежам Мансара. С террасы можно видеть реку, несущую свои воды к Парижу. Подстриженные тисы, палисадники, цветники, апельсиновые деревья, скульптурные изображения греческих богов и нимф придавали ансамблю дополнительное великолепие. Сен-Клу и в самом деле был прекрасен, и он мог гордиться, имея в своем распоряжении такой дворец. Мадам может проводить с королем сколько угодно времени, думал он, его это не касается. У него есть собственные друзья для развлечений, а кроме того, его неизменно радует мысль, что Людовик должен постоянно сравнивать жену брата со своей и, следовательно, завидовать Филиппу.
      И все равно, все шло не так, как он предполагал.
      - Ты был прав, - сказал он своему дружку. - Людовик действительно влюблен в нее. Мне нужно было жениться на ней, чтобы у него открылись глаза.
      - Она изменилась, не так ли? - тихо спросил де Гиш. - Вот и ответ. Кто узнает в твоей жене малышку Генриетту, тихую девочку, которой она была до замужества. Теперь она показала всему свету, что в ней открыт кладезь очарования. Она обладает умом, и я рад отметить это. Генриетта не разделяет взгляды короля на жизнь, что еще приятнее отметить. Она истинный друг всех самых просвещенных представителей двора. Она показала нашим придворным, что есть более приятные вещи, чем жиреть, лежа на боку. Генриетта счастливица, оттого что является не только самой элегантной, но и самой привлекательной женщиной двора. А быть элегантной и привлекательной, это больше, чем быть просто красивой.
      - Ты говоришь так, будто сам влюблен в мою жену. Если бы я не знал тебя как свои пять пальцев, я бы так и предположил. Но все поворачивается не так, как я хотел, де Гиш. Любовь брата к моей жене стала и для него, и для нее предметом веселья и радости. Она сделала его другим, она руководит двором. Теперь у нас в чести все эти художники и артисты. Этот малый, Мольер, вообще оказался в числе приближенных к королю.., видите ли, Людовик так захотел. А еще эти брат с сестрой, Скюдери... А эта банда скрипачей во главе с Люлли, которой он очарован? Старик Корнель и его юный напарник Расин?.. Они окружили короля, опутали его сетями. Он убивает кучу времени, слушая их стихи и музыку. И все это - под влиянием моей жены. Мне начинает казаться, что, женившись на Генриетте, я тем самым сделал ее королевой Франции.
      - Истинной королевой! - сказал де Гиш.
      - Мне стоит напомнить брату, что Генриетта - мадам, а не королева Франции!
      - У вас хватит смелости сделать это?
      - Я поговорю с матерью. Она терпеть не может скандалов, связанных с ее семейством. Она сумеет показать брату, что пора положить конец этим амурным беседам и прогулкам тет-а-тет при луне, этим надушенным записочкам, которые они шлют друг другу. Я верну мадам в Сен-Клу. Ей следует дать понять, что она не королева Франции, как бы она ни любила брата и ни мечтала об этом титуле.
      - Увы! Мадам блестяще исполняет обязанности королевы.
      Филипп резко взглянул на дружка.
      "Если б я не знал его раньше и был не в курсе его неприязни к женщинам, я бы сказал, что мой приятель влюблен в Генриетту", - подумал он.
      Но он не до конца знал своего друга.
      Анна Австрийская попросила сына зайти к ней для беседы с глазу на глаз.
      - Людовик, - сказала она с ходу. - Любимый мой сын, я хочу поговорить с тобой по очень деликатному вопросу. Прости меня, я понимаю, что это только пустые слухи, то, о чем я скажу, но король должен быть выше сплетен.
      - Сплетен? - воскликнул Людовик. - О чем же эти сплетни?
      - Они касаются твоих отношений с мадам.
      - Кто это болтает? Я хочу видеть его пред собой! Я...
      - Ты не сможешь наказать весь двор, милый. Я знаю, ты проявишь присущее тебе благоразумие, и, пусть для этих слухов нет реальных оснований, ты сделаешь все, чтобы не давать им пищи.
      - Что же говорят обо мне и о мадам?
      - Только то, что вы всегда вместе, и ты обращаешься с ней как с королевой, пренебрегая настоящей королевой, что вы пишете друг другу записки, если вам приходится разлучиться хотя бы на несколько часов, и.., короче говоря, что вы любите кузину, жену вашего брата.
      - Это.., это чудовищно!
      - Это правда, что ты проводишь много времени в ее обществе?
      - Я буду продолжать делать это. Скажи, кто принес тебе эту новость?
      - Я слышала это от многих, и прошу тебя быть благоразумным. Не давай повода подобным слухам. Имей любовницу, если тебе это угодно, почему бы и нет? Особенно пока королеве нездоровится. Но пусть это будет не жена твоего брата. Филипп ревнует.
      - Филипп! Пусть он возвращается к своим мальчикам!
      - Генриетта его жена! Есть будущее, о котором нам надлежит позаботиться, дорогой! Если у нее родится ребенок и станут думать, что он от тебя...
      - Какая грязь! Кто посмеет так говорить о Генриетте?
      Он выбежал из покоев матери и заперся у себя. Отослав слуг, он ходил взад-вперед по апартаментам и лихорадочно размышлял.
      Итак, его отношения с Генриеттой стали предметом пересуд! За их спиной шепчутся и исподтишка хихикают! Они замарывают грязью страницы его прекрасного и чистого романа! И никогда в жизни у него не будет ничего подобного!
      ***
      Генриетта-Мария топнула ногой и, посмотрела на дочь.
      - Ты должна быть предельно осторожной. Какое несчастье! Если бы Людовик обратил на тебя внимание немного раньше, как все прекрасно могло бы получиться! Как это было бы замечательно! Мой сын - король Англии, дочь королева Франции! Но этого не произошло, и теперь тебя называют любовницей короля.
      - Это не правда, - сказала Генриетта.
      - Конечно, не правда!
      Руки Генриетты-Марии сжались вокруг дочери, и Генриетта едва не задохнулась от ее страстного объятия.
      - Моя дочь!.. Так забыться! Да, это не правда. Но не должно быть даже намека на скандал, не должно! Ты и король! Брат твоего мужа! Ты понимаешь, какой чудовищный скандал может разрастись вокруг этого? А если у тебя будет ребенок? Сразу скажут, что он от короля. Это непереносимо!
      Генриетта холодно ответила:
      - Все эти сплетни - домыслы и выдумка. Король никогда не был для меня никем иным, как братом.
      - Я прошу тебя обуздать свои чувства. Вы слишком выставляете напоказ вашу нежность. Вы слишком часто бываете в обществе друг друга!
      - Я устала, - сказала Генриетта. - Я не могу больше разговаривать об этом. Я сделаю все, чтобы у тебя не было оснований беспокоиться за меня.
      Она ушла в свои покои и попросила фрейлин задернуть полог на кровати.
      Итак, они следят за ней и Людовиком! Они чернят их любовь.
      Это была правда, что она собиралась стать матерью ребенка Филиппа. О, если бы это был ребенок Людовика.
      Теперь она знала, что прошла вершину счастья, и романтическая идиллия будет отныне не такой яркой и захватывающей, как прежде. Она должна была понять, что это не могло продолжаться вечно.
      Зарывшись лицом в подушки, Генриетта зарыдала.
      ***
      Людовик разыскал ее. Они никогда не просили оставить их наедине; чуткая прислуга сама удалялась в такие моменты, но, как теперь они поняли, это истолковывалось как свидетельство их связи.
      Он сказал:
      - Милая, они говорят о нас. Вокруг нас назревает скандал.
      - Знаю, Людовик, - ответила она.
      - Моя мать отчитала меня.
      - Моя - тоже.
      - Но что же нам делать?
      - Нам нельзя больше оставаться вдвоем. Тебе необходимо выбрать себе фаворитку и проводить с ней побольше времени. Ко мне тебе следует относиться как к сестре.
      - Я не могу сделать этого, Генриетта. С моей любовью к тебе я не способен поступить так.
      - Тем не менее это придется сделать.
      - Как я проклинаю себя. Мы могли без всяких проблем вступить в брак и быть сейчас королем и королевой.., не будь я таким идиотом!
      - Не говори о себе так, Людовик. Если бы ты был другим, как бы я смогла полюбить тебя? Для меня ты и вправду - совершенство, не потому, что ты якобы мудрейший из мужчин Франции, не потому, что будто бы ты пишешь стихи лучше, чем Мольер и Расин, но потому, что я люблю тебя. Я люблю тебя такого, какой ты есть, и не хочу, чтобы хоть одна черта твоего характера изменилась.
      Он страстно поцеловал ее. Отныне у них не будет возможности для свободного проявления чувств. Они оба были в страшной тревоге из-за того, куда их может завести ситуация, в которой они оказались. Они оба были воспитанниками французского двора и осознание королевского долга и подчиненность этикету была их второй натурой, так что они шагу не могли ступить, не подумав об ответственности перед своим происхождением.
      Он понял ход ее мыслей и сказал:
      - Что делать, Генриетта? Что нам делать, любовь моя?
      Он всегда обращался к ней за подтверждением своих мыслей.
      - Есть только одна вещь, которую нам остается сделать, - сказала она. - Мы должны каждого заставить поверить, что чувство, которое мы питаем друг к другу, чисто.., как и мы сами. Нам надлежит редко видеться, и никогда - в отсутствии свидетелей.
      - Я не соглашусь на это!
      - Ты будешь навещать меня, Людовик, но при этом тебе следует создавать впечатление, что ты интересуешься не мной, а кем-то другим.
      - Кто же в это поверит?
      - У меня есть несколько хорошеньких фрейлин.
      Он засмеялся и, взяв ее руку, почтительно поцеловал.
      - Генриетта, - требовательно сказал он, - почему мы должны быть осторожными? Что нам та ситуация, в которую нас хотят поставить? Была ли на свете любовь, равная нашей? Почему мы должны отречься от того, что так важно для нас? Почему мы не можем следовать нашему влечению? Это жизнь обманула нас, в конце концов!
      - Нет, Людовик, - грустно ответила Генриетта. - Мы сами себя обманули.
      - Это моя вина.
      Она мягко провела ладонью по его лицу, словно запоминая каждую его черточку.
      - Я не позволю тебе бранить себя. Вина лежит на мне. Я, была слишком горда. Я слишком близко к сердцу принимала свою бедность. Я таилась. Я была ловка и неловка.
      - А я оказался слеп.
      - Нет, не правда, Людовик. Я появлялась в твоем обществе, но при этом оставалась как бы во сне. Я оставалась всего лишь ребенком, робким, но гордым ребенком. Я не была той личностью, какой стала теперь. Ты - тоже не был. Мы оба очень сильно изменились.
      - Мы выросли, дорогая. Детство осталось за спиной, но почему же теперь мы не можем быть счастливы вместе?
      - Я пытаюсь придумать способ, чтобы мы могли продлить наше счастье. Сегодня вечером на балу мы будем представлять балет сезона. Все прекраснейшие женщины двора будут присутствовать на нем или исполнять роли в балете. Ты должен заинтересоваться одной из них. Там будет Фрэнсис Стюарт, одна из самых очаровательных девушек, которых я когда-либо видела.
      - Мне она не покажется таковой. Я ее просто не увижу.
      - Милый Людовик, ты должен увидеть.., ее, или кого-нибудь другого. Например, Марианну, младшую из сестер Манчини. Она просто очаровательна.
      - Она мне не понравится. Рядом с ней я буду все время вспоминать, как же был глуп, увиваясь за ее сестрой.
      - Разве? Маленькая, тихая девчушка шестнадцати лет, робкая, и временами просто хорошенькая. Она придет в восторг, если ты ей улыбнешься. Она будет нести шлейф за твоей богиней Дианой.
      - Кроме Дианы я никого не хочу видеть.
      - И все же, одари взглядом маленькую Луизу де Ла Вальер. Девушка будет вне себя от радости, что ты уделил ей внимание, а другие сразу же скажут, что мадам больше не привлекает внимания короля.
      Людовик поднялся, и она прильнула к нему. Ей было понятно, что в будущем станет так мало подобных мгновений.
      - Дорогой Людовик, - сказала она, - не ревнуй, если заметишь мое повышенное внимание к друзьям Филиппа. Граф де Гиш будет играть для меня ту же роль, что и Луиза для тебя. Для ревности тем более нет оснований, что друзья Филиппа исключительно женоненавистники.
      - Значит.., нам нужно маскировать свою любовь, и о других заботиться больше, чем о себе.
      - Это единственный выход, Людовик. Мы должны и дальше верить друг другу идет ли речь о де Гише, или о де Ла Вальер.
      ***
      Это был самый блестящий из праздников и для балета не хватило места в стенах дворца. Действие разворачивалось на лужайке возле озера и освещалось светом факелов, развешенных на аллеях деревьев.
      Королева Анна и Генриетта-Мария сидели на помосте, окруженные придворными, не принимавшими участия в балете.
      Первыми вышли прекрасные нимфы: они разбрасывали на траву розы, при этом пели и танцевали, восхваляя Диану-охотницу. Затем раздвинулся занавес и вздох восхищения вырвался у зрителей - они увидели Генриетту. Задрапированная в тончайшую ткань, с волосами, ниспадающими на плечи, с серебряным месяцем надо лбом, она держала в руках лук и колчан.
      Возле богини находилась ее свита - красавицы в зеленых одеяниях, среди которых были две, упомянутые Генриеттой: Фрэнсис Стюарт, необыкновенно красивая, несмотря на свою молодость, и менее броская девушка с каштановыми волосами - Луиза де Ла Вальер.
      Появились времена года, чтобы отдать дань Диане, и последним из них вышел одетый в зеленый с золотом костюм Весны, весь сверкающий алмазами король. Встав на колени перед Генриеттой и подняв глаза к ее лицу, король запел с такой страстью и силой, восхваляя свое время года, что теперь и непосвященным стало ясно, что на роль Весны не годился никто другой.
      Людовик не слушал стихов, которые читались после него; он смотрел на молоденькую девушку, стоявшую рядом с опущенными глазами, которые она не осмеливалась поднять на монарха.
      Луиза де Ла Вальер и без того славилась робостью, а теперь она и вовсе была в смятении из страха забыть свои слова. Но вот пришла ее очередь присоединиться к хору служанок Дианы, она бегло взглянула на короля, король на нее. Девушка густо покраснела, и волна нежности охватила Людовика. Бедное дитя! Она смущена оттого, что вынуждена участвовать в балете вместе с ним, подумал он, и при этом ощущает себя глупой и неуклюжей в сравнении с другими.
      Он улыбнулся и увидел, что она еле сдерживается от того, чтобы не упасть перед ним на колени. Он весело приподнял брови, и губы его как бы говорили: "Я не король, я всего лишь Весна!" Со стороны их немой разговор воспринимался как часть балета. Ла Вальер улыбнулась, задрожав от восхищения, и Людовик, привычный к проявлениям восхищения в свой адрес, почувствовал себя очень довольным.
      ***
      Дамы и придворные гуляли по садам Фонтенбло. Генриетта сменила одежды Дианы на пурпурное с серебром платье. Вплоть до этого дня король во время таких прогулок всегда был подле нее, а теперь ей с чувством досады и сожаления приходилось наблюдать, как он расхаживает с группой приближенных, в которой находилась сейчас и Ла Вальер. Все шло по плану, но как же ей хотелось, чтобы он отменил все ее планы! Она воображала, как он подходит и говорит: "Мне глубоко безразличны все эти слухи и сплетни, я хочу быть с тобой, и я буду с тобой!"
      Ее на этот раз сопровождал граф Арман де Гиш.
      - Мадам, - говорил он горячо, - позвольте поздравить вас с блистательным исполнением роли!
      - Вы очень добры, месье граф.
      - Это вы добры, мадам, позволяя мне разговаривать с вами.
      - Пойдемте прогуляемся, месье, мы же не на официальном приеме. Берите пример с короля, посмотрите, как запросто он общается с гостями праздника.
      - До сих пор было так трудно поговорить с мадам, - сказал де Гиш. - Обычно всегда рядом с вами король. У меня нет слов, как я рад представившейся мне возможности.
      - Роль, сыгранная вами в балете, была просто отменной, месье. Вы имели большой успех.
      - Я очень ценю вашу похвалу.
      - О, да, у вас меланхолическое настроение. Вы случайно не поссорились с месье?
      - Нет, мадам.
      - Тогда в чем же дело?
      - В чем дело, мадам? Я - жертва безнадежной страсти. Я люблю самую прекрасную даму двора, но мне нечего даже рассчитывать, чтобы она ответила мне взаимностью.
      - Я вам очень сочувствую. Не знала, однако, что вы интересуетесь женщинами.
      - Я действительно ими не интересовался, пока не увидел ее.
      - Почему же она не обращает на вас никакого внимания? Давно вы ухаживаете за ней?
      - Вижу я ее часто, но крайне редко представляется возможность проявить свои чувства. Она так далека от меня! Изящная, стройная, она совершенно не похожа на однообразно пухлых красавиц двора.
      Генриетта улыбнулась.
      - Что же, если вы сами не в силах покорить сердце этой женщины, пусть вам улыбнется судьба. А теперь, месье граф, не согласитесь ли проводить меня к королю, чтобы услышать его мнение о состоявшемся представлении?
      Больше не могу быть вдали от него, подумала она. Он изобразил свой интерес к Ла Вальер, я - к де Гишу. На сегодня наши обязанности можно считать исчерпанными.