Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Поцелуй Иуды

ModernLib.Net / Остросюжетные любовные романы / Холт Виктория / Поцелуй Иуды - Чтение (стр. 1)
Автор: Холт Виктория
Жанр: Остросюжетные любовные романы

 

 


Виктория Холт

Поцелуй Иуды

ЧАСТЬ 1

Поместье Грейстоун

Мне было шестнадцать лет, когда я узнала, что мою сестру убили. Это случилось через пять лет после того, как я ее видела в последний раз. Все это время я каждый день думала о ней, тосковала по счастливым дням, проведенным вместе, и грустила из-за того, что она исчезла из моей жизни.

До отъезда Франсин мы были так близки, как это только возможно между двумя людьми. Теперь я думаю, что, поскольку я была на пять лет моложе, я всегда искала у нее защиты, и когда после смерти наших родителей мы переехали жить в поместье Грейстоун, она мне стала просто необходима.

Это было шесть лет тому назад. Те далекие дни моего детства мне кажутся раем. Прошлое всегда видится в розовом свете, любила говорить Франсин, пытаясь успокоить меня. Она хотела сказать, что, может быть, остров Калипс был не так идеален, а поместье Грейстоун не было таким уж мрачным, как нам показалось, когда мы в нем поселились. Несмотря на то, что внешне Франсин была хрупка, как статуэтка из дрезденского фарфора, я не знала никого, кто обладал бы такой практической жизненной хваткой. Она на все смотрела здраво, всегда находила выход из положения и обладала неудержимой энергией и оптимизмом. Казалось, она не могла себе представить, чтобы ей что-то не удалось. Я всегда верила, что если Франсин что-то решила, она этого добьется. Вот почему я была так потрясена и подавлена, когда нашла эту газету в сундуке тети Грейс на чердаке Грейстоуна. Я стояла на коленях и держала газету в руках, а слова прыгали перед моими глазами.

«Барон фон Грютон Фукс был найден убитым в спальне своего охотничьего дома в провинции Грютон в Брюксенштейне утром в прошлую среду. С ним была его любовница, молодая англичанка, личность которой пока не установлена, но есть основания утверждать, что она последние несколько недель до трагедии жила с ним в этом доме».

К этому была приложена еще одна вырезка.

«Установлена личность женщины, убитой вместе с Грютоном Фуксом. Ею была Франсин Юэлл, которая некоторое время находилась в близких отношениях с бароном».

И все. Это было невероятно. Барон был ее мужем. Я прекрасно помнила, как она говорила мне, что выходит за него замуж, и как я боролась с собой, отгоняя от себя грусть предстоящей разлуки с ней и пытаясь вместе с ней радоваться ее счастью.

Я стояла на коленях на чердаке, пока не почувствовала, что у меня свело все конечности и ломит колени. Тогда я взяла вырезки и пошла к себе в спальню, где долго сидела, как в дурмане, и вспоминала… все, чем она была для меня, пока не уехала.

Ранее детство мы провели в полной идиллии на острове Калипс, где жили с нашими обожаемыми, любящими и теперь уже кажущимися нереальными родителями.

Это были прекрасные годы. Но они кончились, когда мне было всего лишь одиннадцать лет, а Франсин шестнадцать. Поэтому, может быть, я тогда не очень хорошо разбиралась в том, что происходит вокруг. Я не знала о финансовых неурядицах и заботах жизни того времени, когда покупатели не приходили в студию моего отца. Эти страхи не высказывались вслух, потому что там была Франсин, которая заправляла всем со свойственными ей энергией и мастерством, которые мы воспринимали как должное.

Наш отец был скульптором. Он создавал из камня изумительные фигуры Купидона и Психеи, Венеры, встающей из волн, русалочек, танцовщиц, вазы и корзины с цветами. К нему приходили люди, которые их покупали. Моя мать была его любимой моделью, за ней шла Франсин. Я тоже для него позировала. Они никогда не забывали меня, хотя в моей внешности не было ничего от сильфиды, как у Франсин или у мамы, что так прекрасно воплощалось в камне. Они были красавицами. А я была похожа на отца: мои волосы были того не поддающегося описанию цвета, который можно назвать коричневым, густые, прямые и не ложившиеся ни в какую прическу, а глаза были зеленые и меняли цвет в зависимости от освещения, мой нос Франсин называла «дерзким», а рот был слишком большим. Франсин называла его «щедрым». Она умела утешать. Мама же обладала красотой феи, которую она передала Франсин — светлые вьющиеся волосы, голубые глаза с длинными ресницами, именно та длина носа, которая делала его красивым, и ко всему этому короткая верхняя губа, открывающая чуть крупноватые жемчужные зубы. Кроме того, в них была беззащитная женственность, заставлявшая мужчин все приносить и отдавать им и защищать от любых жизненных трудностей. Такая защита требовалась скорее маме, чем Франсин.

Дни тогда были длинными и теплыми — катанье на лодке по голубой лагуне и купание, время от времени уроки с Антонио Фарелла, которому платили фигурками из студии моего отца. Франсин уверяла его, что они будут стоить целое состояние, только нужно подождать, пока моего отца признают. Несмотря на свою хрупкую внешность, Франсин представляла собой большой авторитет, и Антонио ей верил. Он обожал Франсин. Пока мы не приехали в Грейстоун, казалось, что Франсин обожают все. По отношению к Антонию Фарелла она была очаровательно покровительственной и, хотя мы часто смеялись над его именем, которое по-итальянски означало «бабочка», он был самым толстым из всех наших знакомых, Франсин часто подбадривала его, когда он расстраивался из-за своей неуклюжести.

Сначала я не замечала маминых постоянных болезней.

Она все время лежала в гамаке, который мы повесили для нее рядом со студией. Рядом с ней всегда кто-то был. Отец рассказывал, что сначала нас не очень тепло приняли на острове. Мы были иностранцы, а они коренные жители. Они там жили веками, выращивая виноград и шелкопрядов и работая в каменоломнях, где добывали алебастр и змеевик, с которыми работал моей отец. Но потом люди на острове поняли, что мы такие же, как и они, и хотим жить так же, как они, и, в конце концов, нас приняли. «Это твоя мать их завоевала», — говорил отец, и я понимала, почему. Она была такая красивая, неземная, и когда дул мистраль, казалось, что ее вот-вот унесет ветром. «Они начали постепенно приходить», — рассказывал отец. «Они оставляли на пороге маленькие подарки. Когда родилась Франсин, в доме появилось множество помощников. Так же и с тобой, Пиппа. Тебе радовались так же, как и твоей сестре».

Мне всегда напоминали об этом. Иногда я даже недоумевала, почему.

Франсин старалась побольше узнать об истории нашей семьи. Ей всегда нужно было знать все до мельчайших подробностей — почему и когда шелкопряды дают больше нити, сколько стоил свадебный пир Виттории Гизза, кто был отцом ребенка Елизаветы Кальдори. Франсин касалось все, что бы ни происходило. Ей до всего было дело.

Говорят, что тот, кто хочет знать все на свете, в конце концов узнает что-нибудь неприятное, — говорил Антонио.

В Англии говорят: «Любопытство убило кошку», — отвечала ему Франсин. — Ну, а я, хоть и не кошка, но мне все интересно, даже если это меня убьет.

Мы постоянно смеялись, и теперь, оглядываясь назад, я вспоминала это.

То были благодатные дни — тепло солнца на коже, сильный запах красного жасмина и гибискуса, нежный шум волн у берега синего Средиземного моря, долгие восхитительные дни в лодке после купания или у гамака, в котором покачивалась мама, наблюдая, как Франсин принимает в студии покупателей. Они приезжали из Америки и Англии, но чаще из Франции и Германии.

Постепенно Франсин и я научились неплохо понимать эти языки. Франсин угощала их вином из бокалов, которые она украшала цветами гибискуса. Покупателям это нравилось, и они больше платили за работы отца, когда с ними разговаривала Франсин. Она их уверяла, что это хороший вклад денег, потому что отец — великий художник. Он здесь на острове из-за слабого здоровья жены. Хотя, конечно, ему следовало быть в своем салоне в Париже или Лондоне. Но ничего, это позволяет хорошим людям приобщаться к искусству не за такие большие деньги.

Они узнавали красоту Франсин в статуэтках и покупали их, и, я убеждена, хранили их и долго помнили красивую девушку, подававшую им вино в бокалах, украшенных цветами.

Вот так мы и жили в те далекие дни, никогда не задумываясь о будущем, вставая по утрам навстречу солнцу и ложась спать с чувством сладкой усталости после приятных дневных забот. Было хорошо сидеть в студии даже в дождь и слушать, как он барабанит по крыше. «После дождя появляются улитки», — говорила Франсин. Когда дождь кончался, мы брали корзинки и шли их собирать. Франсин была экспертом по улиткам и собирала те, которые мы потом продавали мадам Декарт, француженке — хозяйке гостиницы на берегу. Она учила меня не собирать улитки с мягкой раковиной, потому что они еще молодые. «Бедные малыши, они еще как следует не пожили. Пускай пока живут». Это звучало гуманно, хотя мадам Декарт, конечно, нужны были только большие съедобные улитки. Мы относили их в гостиницу и получали за них немножко денег. Через несколько недель, когда улиток вынимали из клетки, в которой они хранились, мы с Франсин шли в гостиницу, и мадам Декарт давала нам их попробовать. Франсин очень любила, когда они были приготовлены с чесноком и петрушкой. Мне они никогда особо не нравились. Но это был ритуал в концу улиточного урожая. Поэтому я терпеливо следовала ему вместе с сестрой.

Потом приходило время сбора винограда. Мы надевали деревянные башмаки, похожие на сабо, и помогали давить виноград. Франсин работала с охотой, пела и танцевала, как неистовый дервиш, ее кудри выбивались из прически, а глаза горели. Все улыбались, глядя на нее, а отец говорил: «Франсин — наш посол».

Это были счастливые дни, и мне и в голову не приходило, что что-то может измениться. Но мама становилась все слабее, хотя ей как-то удавалось это скрывать от меня. Возможно, ей удавалось скрывать это и от отца, но я не была уверена насчет Франсин. Но если Франсин что-то и подозревала, она отбрасывала от себя эти мысли, как и все то, чего ей не хотелось. Я иногда думала, что жизнь одарила Франсин так щедро, что она верила, что и боги работают на нее, что ей достаточно сказать: «Я не хочу, чтобы это случилось» — и это не случится.

Я очень хорошо помню тот день. Был сентябрь — время винного урожая — и в воздухе витало возбуждение, всегда сопровождавшее его. Франсин и я ходили вместе с молодежью острова давить виноград под мелодии из опер Верди, которые старик Умберто выводил на своей скрипке. Мы все увлеченно пели, а старшие сидели и смотрели на нас. Их скрюченные руки были сцеплены на коленях, а в подернутых старческой пеленой глазах светилось воспоминание. Мы танцевали, пока не уставали ноги и голос не становился охрипшим.

Но, оказывается, был и другой урожай. Одно из моих любимых стихотворений называлось «Жница и цветы».

Есть Жница по имени Смерть,

Ее коса быстра как ветер,

Срезает под корень пшеницу на поле,

А с нею цветы, что росли на просторе.

Франсин объясняла мне, что означает это стихотворение. Она любила объяснять: «Это значит, что молодые люди тоже иногда попадают под косу, — говорила она, — и тогда их тоже срезают». Сейчас я сравнивала Франсин с таким цветком. Но тогда это была мама, которая умерла, и тоже была как цветок. Ей было рано умирать, она была слишком молода.

Это было ужасно — найти ее мертвой. Франсин понесла ей стакан молока, как всегда по утрам. Мама лежала тихо. Франсин потом рассказывала, что она продолжала какое-то время разговаривать с ней, пока не поняла, что мама не слушает. «Тогда я подошла к кровати, — говорила Франсин, — я только взглянула на нее и сразу поняла».

Итак, это случилось. Не помогли никакие чары Франсин. Смерть пришла со своей косой и забрала нежный цветок, который рос среди пшеницы.

Наш отец всегда жил искусством. Когда он работал в своей студии, создавая красивых женщин, напоминавших мою мать и сестру, он, казалось, уносился куда-то очень далеко. Мы всегда смеялись над его рассеянностью. В студии хозяйничала Франсин, наводя порядок. Мама долго болела и не могла ничего делать, она просто была с нами, а ее тихое присутствие вдохновляло всех нас. Она разговаривала с посетителями и была очень гостеприимна, и им это нравилось. Но поскольку Франсин делала все остальное, жизнь текла в нормальном русле.

Когда мамы не стало, Франсин пришлось делать самой все. Она разговаривала с покупателями и убеждала их, что они покупают все очень дешево. Я не знаю, как бы мы прожили тот год, если бы не она. Когда маму похоронили, на маленьком кладбище под оливковыми деревьями, наш дом должен был бы стать пустым и осиротевшим, но Франсин не допустила этого. Несмотря на то, что ей было всего пятнадцать, она быстро стала полной хозяйкой. Она ходила в магазины, готовила, поддерживала нас. Она отказалась от уроков с Бабочкой, как она называла Антонио, однако настояла, чтобы я продолжала с ним заниматься. Наш отец по-прежнему жил своими камнями, но его скульптуры потеряли былое волшебство. Он не хотел, чтобы Франсин ему позировала. Это вызывало воспоминания.

Шли грустные месяцы, и я чувствовала изменения в самой себе. Мне тогда было десять лет, но детство мое кончилось.

Отец часто разговаривал с нами. Обычно это было вечерами, когда мы сидели на зеленом холме, с которого открывался вид на море. Когда, становилось темно, мы наблюдали фосфоресцирующие рыбные стаи, похожие на блуждающие огоньки, немножко жуткие, но в то же время успокаивающие.

Он рассказывал о своей жизни до приезда на остров. Франсин уже давно хотела знать это и по крупицам собирала информацию, которую ей удавалось выудить из него или мамы в минуты их откровения. Мы часто гадали, почему они так неохотно говорят о прошлом. И скоро мы поняли. Мне кажется, все, кто жил в поместье Грейстоун, хотели покинуть его и навсегда забыть о нем. Потому что оно было тюрьмой. Так описал нам его отец, и позже мы поняли, почему.

Это красивый старый дом, — говорил отец, — замок. Юэллы живут в нем уже около четырехсот лет. Первый Юэлл построил его еще во времена Елизаветы. Только представьте себе.

— Он, наверное, очень крепкий, раз простоял столько времени, — начала было я, но Франсин взглядом заставила меня замолчать, и я поняла, что она не хочет мешать отцу думать вслух.

— В те времена умели строить. Может, эти дома и не очень удобны, но они могут выстоять не только любую погоду, но и атаку.

— Атаку, — возбужденно воскликнула я и опять умолкла под взглядом Франсин.

И тогда он сказал: — Он был как тюрьма. Для меня он всегда был тюрьмой.

Последовало глубокое молчание. Отец вспоминал далекое прошлое, когда он был маленьким мальчиком, задолго до того, как встретил маму, и до того, как родилась Франсин.

Отец нахмурился.

— Вам этого не понять, — сказал он. — Вы всегда были окружены любовью. Да, мы были бедны. Не всегда всего было вдоволь… но любви всегда было достаточно.

Я подбежала и бросилась к нему на шею. Он меня крепко обнял.

— Малышка Пиппа, — проговорил он, — ведь ты была счастлива? Ты никогда не должна забывать песенку Пиппы. Мы тебя назвали так в честь нее. Бог в раю. Все в мире хорошо.

— Да, — крикнула я. — Да, да.

Франсин сказала:

— Сядь на свое место, Пиппа. Ты перебиваешь папу. Он хочет нам что-то рассказать. — Отец помолчал и заговорил снова:

— Ваш дедушка хороший человек. Без сомнения. Но иногда с хорошими людьми бывает очень трудно жить… грешникам. Вот и все.

Опять последовало молчание, которое на этот раз нарушила Франсин, прошептав:

— Расскажи нам про дедушку. Расскажи нам про поместье Грейстоун.

— Он гордился своими предками. Они всегда хорошо служили отечеству. Они были солдатами, политиками, владели землей, но среди них не было художников. Хотя, был один… очень давно. Его убили в таверне рядом с Уайт-холлом. Его имя всегда упоминалось с презрением. «Писание стихов недостойно мужчины», — говаривал дедушка. — Теперь представьте, что он сказал, когда узнал, что я хочу быть скульптором.

— Расскажи, — прошептала Франсин.

Отец покачал головой.

— Это было невозможно. Мне уже было уготовано будущее. Я должен был пойти по его стопам. Я не должен был стать солдатом или политиком. Я был сыном землевладельца, и должен был стать таким же, как он. Я должен был учиться управлять поместьем и провести всю свою жизнь, стараясь быть похожим на отца.

— А ты не хотел этого, — сказала Франсин.

— Нет… я ненавидел это. Я ненавидел все в Грейстоуне. Я ненавидел дом и правила, которые насаждал отец, его отношение ко всем нам — маме, моей сестре Грейс и ко мне. Он считал себя нашим хозяином. Он во всем требовал повиновения. Он был тираном. А потом… я встретил вашу маму.

— Расскажи про это, — попросила Франсин.

— Она появилась в нашем доме, чтобы шить платья для вашей тетушки Грейс. Она была такая хрупкая, нежная, красивая. Встреча с ней и решила все.

— И ты убежал из поместья Грейстоун, — заключила Франсин.

— Да. Я вырвался из тюрьмы. Мы убежали искать свободы — мама от изнурительной работы швеи, я — от поместья Грейстоун. Мы никогда не жалели об этом.

— Так романтично… красиво, — пробормотала Франсин

Сначала было трудно. Лондон… Париж… попытки заработать деньги. Потом мы познакомились в кафе с одним человеком. У него была студия на этом острове, и он предложил ее нам. Вот так мы и приехали сюда. Родилась Франсин… а потом ты, Пиппа.

— И он никогда не возвращался сюда, в свою студию? — спросила Франсин.

— Он вернулся. И немножко пожил с нами. Вы были маленькие и не помните. Потом он уехал обратно в Париж, где он нажил себе довольно большое состояние Он умер несколько лет назад и оставил студию мне Нам удалось наладить свою жизнь… хотя и небогатую, но мы были свободны.

— Мы были очень счастливы, папа, — твердо сказала Франсин. — Счастливее не бывает.

Потом мы все обнялись — мы любили показывать свои чувства — а потом Франсин вдруг опять стала очень деловитой и сказала, что всем пора спать.

Всего через несколько недель после этого разговора отец утонул. Он поехал на лодке в голубую лагуну, что делал довольно часто, но попал в шторм. Лодка перевернулась. Я потом думала, были ли его попытки спастись достаточно сильны. После смерти мамы жизнь потеряла для него всякий вкус. У него было две дочери, но я думала, он понимал, что Франсин сможет позаботиться о себе и обо мне лучше, чем он. И кроме того, он, наверное, представлял себе, как повернутся события, и. считал, что так для нас будет лучше.

Я чувствовала, что это судьба, я будто знала, что это случится. Я уже тогда поняла, что после смерти мамы наша жизнь не сможет быть такой же, как раньше. Мы старались возвратить нашу былую жизнерадостность. Особенно хорошо это выходило у Франсин, но даже у нее это не получалось совершенно естественно.

Мы сидели друг перед другом в студии в день, когда его похоронили рядом с мамой под оливковыми деревьями.

— Он хотел быть там с того момента, куда ее туда положили, — сказала Франсин.

— Что мы будем делать? — спросила я. Она казалась почти беспечной:

— Мы вместе, и нас двое.

— У тебя всегда будет все хорошо, и ты позаботишься обо мне, — ответила я.

— Правильно, — сказала она.

Наши соседи на острове были к нам очень добры. Они кормили нас, ласкали, и мы чувствовали, что нас любят.

— Это неплохо для начала, — прокомментировала Франсин, — но вечно так продолжаться не может. Нам нужно подумать о будущем.

Мне тогда было почти одиннадцать, а Франсин шестнадцать.

— Конечно, — сказала она, — я могла бы выйти замуж за Антонио.

— Не можешь и не выйдешь.

— Мне нравится Бабочка, но ты права. Не могу и не выйду.

Я вопросительно посмотрела на нее. У нее очень редко не было готового ответа на вопрос, но сейчас был именно тот случай. В ее глазах сквозила нерешительность.

— Мы могли бы уехать, — предложила она.

— Куда?

— Куда-нибудь. — И она призналась мне, что всегда знала, что уедет с острова. Она терпеть не могла чувствовать себя отрезанной от мира, а на острове это было именно так

— Когда родители были живы, все было по-другому. Здесь был наш дом, — сказала она. — А теперь уже все не так И вообще, что нам здесь делать.

Проблема разрешилась сама собой, когда Франсин получила письмо.

На конверте было написано: «Мисс Юэлл».

— Это мне, — объяснила Франсин. — А ты — мисс Филиппа Юэлл.

Когда она начала читать, я увидела в ее глазах возбуждение.

— Это от юриста, — сказала она. — От юриста сэра Мэтью Юэлла. Нашего дедушки. В связи с постигшим наш несчастьем сэр Мэтью Юэлл выражает желание, чтобы мы немедленно вернулись в Англию. Поместье Грейстоун по закону является нашим домом.

Я в ужасе смотрела на нее, но ее глаза сияли.

— Ой, Пиппа, — сказала она. — Мы едем в тюрьму…

За этим последовали хлопоты и сборы к отъезду, и это было хорошо, потому что отвлекало нас от мыслей о наших потерях, которые были слишком велики для нашего разума. Нужно было собрать вещи и решить вопрос о студии и ее содержимом. Студию в конце концов с грустью взял себе Антонио.

— Там вам будет лучше, — сказал он. — Вы будете жить как настоящие леди. Мы слышали, что синьор Юэлл — знатный джентльмен.

Один из юристов фирмы прибыл, чтобы сопровождать нас в наш новый дом. На нем был черный фрак и блестящий котелок. Он совсем не вписывался в пейзаж острова и на него смотрели с большим уважением. Сначала он нас немного стеснялся, но Франсин быстро разговорила его. После смерти отца она стала вести себя с большим достоинством, как и подобает мисс Юэлл, которая выше рангом, чем мисс Филиппа Юэлл. Звали юриста мистер Каунсил, и было видно, что для человека его положения сопровождение в Англию двух девочек было делом не совсем обычным.

Мы с грустью простились с друзьями и обещали им вернуться. Я хотела было пригласить их всех в Англию, но Франсин бросила мне предостерегающий взгляд.

— Представь их всех в тюрьме, — сказала она.

— Но они бы никогда и не приехали, — возразила я.

— Может и приехали бы, — ответила она.

Путешествие было долгим. Мы и раньше бывали на континенте, но никогда не ездили на поезде. Мне это страшно понравилось, хотя я немножко стыдилась своего восхищения. Мне кажется, Франсин испытывала то же самое. Все вокруг смотрели на Франсин, и я понимала, что так и должно быть. Даже мистер Каунсил был под влиянием ее чар и относился к ней, как к красивой молодой женщине, а не как к ребенку. Я думаю, она была и тем и другим. В ней была шестнадцатилетняя невинность, но в чем-то она вела себя, как зрелая женщина. На острове она заправляла нашим хозяйством, вела переговоры с покупателями и всячески опекала всех нас. Но с другой стороны там жизнь была очень проста, и мне кажется, что вначале Франсин продолжала судить людей так, как она привыкла на острове.

Мы пересекли Ла-Манш и, к смятению мистера Каунсила, опоздали на поезд, который должен был привезти нас в Престон Карстэйрз, ближайшую станцию от поместья Грейстоун. Мы узнали, что следующий поезд будет только через несколько часов. Нас отвезли в гостиницу рядом с пристанью и там накормили жареной говядиной с картошкой в мундире, что нам показалось экзотическим и очень вкусным блюдом. Пока мы ели, к нам подсела жена владельца гостиницы. Когда она узнала, что нам придется так долго ждать, она предложила осмотреть окрестности.

— Мы могли бы заложить двуколку. У нашего Джима как раз сейчас есть пара часов.

Мистеру Каунсилу понравилась эта мысль, и вот так мы попали в церковь Берли. Франсин даже закричала от восторга, когда мы ее проезжали. Она была очень интересна, эта церковь. Франсин сказала, что она из норманнского серого камня и страшно подумать, сколько лет она простояла. Мистер Каунсил не возражал против визита в церковь, и мы пошли осмотреть ее. Он считал себя большим авторитетом в области архитектуры и любил показать свои знания, которыми явно гордился. Он указывал нам на всякие интересные детали, а Франсин и я стояли раздвинув рот. Нас не волновало, какие столбы и арки являлись опорой стен церкви, но нас интересовал необычный запах смеси плесени и полировки дерева, разноцветные мозаичные окна, отбрасывающие всюду голубые и красные тени, список викариев, управлявших церковью с двенадцатого века.

— Если я когда-нибудь выйду замуж, то буду венчаться в этой церкви, — сказала Франсин.

Мы посидели на скамейках, опустились на колени на молельные коврики, благоговейно постояли перед алтарем.

— Как красиво, — сказала Франсин.

Мистер Каунсил напомнил нам, что пора ехать, и мы вернулись в гостиницу. Оттуда поехали на станцию, где сели на поезд, идущий в Престон Карстэйрз.

Когда мы приехали, нас ждала коляска, на которой был изображен замысловатый герб. Франсин подтолкнула меня:

— Герб Юэллов, — прошептала она. — Наш.

Некрасивое лицо мистера Каунсила выражало явное облегчение. Он безупречно выполнил поручение.

Франсин была возбуждена, однако, как и я, она почувствовала тревогу. Было очень весело шутить о тюрьме, когда находишься в тысяче миль от нее. Но все выглядит по-другому, когда до заключения в нее тебе остался всего один час.

Нас ждал строгий кучер.

— Мистер Каунсил, сэр, — сказал он, — это и есть юные леди?

— Да, — подтвердил мистер Каунсил.

— Коляска подана, сэр.

Он оглядел нас, и его глаза остановились на Франсин. На ней было простое серое пальто, которое носила еще мама, а на голове соломенная шляпка с маргариткой в центре и бантиком под подбородком. Она была одета очень просто, однако была очаровательна, как и всегда. Его взгляд перешел на меня, а затем быстро вернулся к Франсин.

— Залезайте-ка внутрь, юные леди, — сказал он. Копыта лошади зацокали по дороге, и мы поехали мимо железных изгородей и тенистых полян. Наконец коляска остановилась перед железными воротами. Ворота немедленно открыл мальчик, который отвесил нам поклон, и мы въехали внутрь. Коляска остановилась перед газоном, и мы вышли.

Мы стояли рядом, моя сестра и я, крепко держась за руки. Я чувствовала, что Франсин тоже боится. Мы увидели его, этот дом, который так горячо ненавидел наш отец и называл тюрьмой. Он был огромным и построен из серого камня, оправдывая свое название[1].

На каждом углу были сторожевые башенки. Я заметила зубчатую стену с бойницами и высокую арку, через которую разглядела задний двор. Он был очень большим, и я почувствовала благоговение смешанное со страхом.

Франсин крепко сжала мою руку, как бы набираясь мужества. Мы вместе зашагали через лужайку к большой двери, которая была открыта настежь. Около нее стояла женщина в накрахмаленном чепце. Кучер уже уехал через арку на задний двор, и внимание женщины было занято только нами.

— Хозяин готов принять вас тотчас же, мистер Каунсил, — сказала она.

— Проходите, — одобряюще улыбнулся нам мистер Каунсил, и мы вошли внутрь.

Я никогда не забуду, как я первый раз переступила порог этого дома. Я вся дрожала от волнения, смешанного со страхом и любопытством. Дом наших предков! — думала я. И потом — тюрьма.

О, эти толстые каменные стены, прохлада, которую мы почувствовали, когда вошли, величие огромного зала со сводчатым потолком, каменные полы и стены, на которых блестело оружие давно умерших Юэллов — все это привело меня в восхищение и одновременно пугало. Наши шаги гулко отдавались в зале, и я старалась ступать тихонечко. Я заметила что Франсин подняла голову и приняла боевой вид, что означало, что она волнуется, но не хочет, чтобы об этом знали другие.

— Хозяин сказал, чтобы вы прошли прямо к нему, — повторила женщина. Она была довольно полная, а ее седые волосы были зачесаны назад со лба и убраны под чепец. У нее были маленькие глазки и крепко сжатые губы. Она очень вписывалась в атмосферу дома.

— Сюда, пожалуйста, сэр, — сказала она мистеру Каунсилу.

Она повернулась, и мы поднялись вслед за ней по огромной лестнице. Франсин все еще держала меня за руку. Мы прошли по галерее и остановились у одной из дверей. Женщина постучала, и чей-то голос сказал:

— Войдите.

Мы послушались. То, что мы увидели, навсегда останется в моей памяти. Я плохо помню саму темную комнату с тяжелыми портьерами и большой темной мебелью, потому что в ней царил мой дедушка. Он восседал на стуле как на троне и был похож на библейского пророка. Он, очевидно, был очень крупным мужчиной, руки его были сложены на груди. Больше всего меня поразила его длинная роскошная борода, которая спускалась по его груди и закрывала нижнюю часть лица. Рядом с ним сидела женщина средних лет, ничем не примечательная. Я догадалась, что это тетя Грейс. Она была маленькой, незначительной и скромной, но, может быть, так только казалось по сравнению с величественной фигурой хозяина.

— Итак, вы привезли моих внучек, мистер Каунсил, — сказал дедушка. — Подойдите.

Последнее было адресовано нам, и Франсин подошла, потянув меня за собой.

— Хм-м, — дедушка пристально нас разглядывал, отчего у меня появилось чувство, что он ищет в нас какой-нибудь недостаток. И еще меня поразило, что он не обратил внимания на красоту Франсин.

Я ждала, что он нас поцелует или хотя бы поздоровается за руку. Вместо этого он нас оглядел с большой неприязнью.

Я ваш дедушка, — сказал он — и здесь ваш дом. Я надеюсь, вы будете достойны его. Без сомнения, вам многому надо будет научиться. Вы попали в цивилизованное общество. И вам нужно это хорошо запомнить.

— Мы всегда жили в цивилизованном обществе, — ответила Франсин.

Наступила тишина. Я увидела, как женщина, сидевшая рядом с дедушкой, вздрогнула.

— Тут я с тобой не согласен, — сказал он.

— Тогда вы неправы, — продолжала Франсин. Я видела, что она очень нервничает, но замечания дедушки задевали отца, а этого вынести сестра не могла. Она немедленно восстала против основного правила дома — что дедушка всегда прав. Он был так удивлен, что не сразу нашелся, что ответить.

Наконец он холодно сказал,

— Вам действительно нужно многому научиться. Я подозревал, что мы столкнемся с грубостью. Что ж, мы готовы. А сейчас мы первым делом поблагодарим Создателя за ваше благополучное прибытие и выразим надежду, что те из нас, которым необходимы смирение и чувство благодарности, получат эти добродетели, и мы пойдем по праведному пути, который является единственным приемлемым в этом доме.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21