- Согласна, декорации идеальны. Единственное, против чего я возражаю, что моим партнером в спектакле был бы ты.
      - Злая!
      - Ты сам напросился.
      - И каков ответ? - Нет!
      - Мы переменим его на "да".
      - Каким образом?
      Он пристально посмотрел на меня. Выражение его лица изменилось, и линия плотно сжатых губ вызвала во мне легкую тревогу.
      - У меня есть способы.., и средства, - сказал он.
      - И раздутое мнение о себе.
      Я резко отвернулась. Он меня завораживал, и я боролась с желанием спешиться и очутиться с ним лицом к лицу. Я знала, что это было бы опасно. Под легкой шутливостью скрывалась беспощадная решимость. Все это очень напоминало мне его отца. Говорят, что мужчины желают иметь сыновей, потому что хотят видеть в них свое воплощение. Ну что ж, Дикон воспроизвел себя в Джонатане.
      Я направилась галопом через поле. Впереди было море. В этот день оно было грязно-серым, с оттенком коричневого там, где гребни волн разбивались о песок. В воздухе резко пахло водорослями. Прошлой ночью был шторм. Ощущая огромное радостное возбуждение, я неслась вперед, пустив лошадь по самой кромке воды.
      Джонатан скакал на своем тяжелом жеребце, не отставая от меня. Он смеялся - такой же веселый и возбужденный, как и я.
      Мы проехали так с милю, когда я натянула поводья. Он был рядом со мной. Брызги прибоя увлажнили его брови, и они блестели; глаза горели тем голубым пламенем, которое я так жаждала видеть. И передо мной внезапно возникло видение Венеции, гондол и итальянских серенад. В этот момент я готова была сказать: "Да, Джонатан. Это ты. Я знаю, с тобой будет не просто. Покоя не будет. Но ты - тот, кто мне нужен".
      В конце концов, когда тебе семнадцать, не думаешь о жизненном благополучии. Больше привлекают волнения, приключения, веселье и даже неизвестность.
      Я повернула лошадь и сказала:
      - Домой!
      А ну, наперегонки!
      И мы снова поскакали вдоль пляжа. Джонатан держался бок о бок, но я знала, что он только выжидал момент, чтобы обогнать меня. Ему во что бы то ни стало нужно было показать мне, что он всегда побеждает.
      В отдалении я заметила всадников и почти тотчас распознала в них Шарло и Луи-Шарля.
      - Посмотри-ка, кто там! - крикнула я.
      - Нам их не надо. Давай вернемся и повторим нашу скачку.
      Но я позвала:
      - Шарло!
      Мой брат помахал нам рукой. Мы подъехали к ним легким галопом, и я тотчас увидела, что Шарло сильно расстроен.
      - Вы слышали новость? - спросил он.
      - Новость? - переспросили мы с Джонатаном в один голос.
      - Вижу, что не слышали. Они убили его.., кровожадные псы... Моn Dieu, если бы я был там... Как бы я хотел быть там!
      Как бы...
      - В чем дело? - спросил Джонатан. - Кто убит и кем?
      - Король Франции, - сказал Шарло. - Во Франции нет больше короля...
      Я закрыла глаза. Мне вспомнились рассказы моего дедушки о королевском дворе, о короле, которого обвиняли во множестве вещей, за которые он не был ответствен. Но ярче всего мне представилась толпа, которая смотрит, как король поднимается по ступеням гильотины и кладет голову под нож.
      Даже Джонатан посерьезнел. Он сказал:
      - Этого следовало ожидать...
      - Я никогда не верил, что они зайдут так далеко, - сказал Шарло. - Но теперь это произошло. Эта подлая чернь...
      Они повернули историю Франции.
      Шарло был глубоко взволнован. В этот момент он был похож на своего деда, а также на отца. Те оба были патриоты. Сердцем Шарло был во Франции, с роялистами. Он всегда хотел быть там, участвовать в безнадежном сражении за монархию. Теперь, когда король был мертв - казнен, как обыкновенный преступник на ужасной гильотине, - он хотел этого сильнее, чем раньше.
      Луи-Шарль взглянул на Джонатана с почти извиняющимся видом.
      - Видите ли, - сказал он, как если бы от него требовали объяснения, Франция - наша родина... Он был наш король.
      Мы возвращались домой все вместе, молча, подавленные, печалясь о погибшем режиме, скорбя по человеку, который заплатил такую цену за грехи тех, кто ушел из жизни до него.
      ***
      Новость распространилась в Эверсли. За обедом единственной темой разговора была казнь французского короля.
      Дикон сказал, что ему понадобится съездить в Лондон, взяв с собой Джонатана. Он полагал, что при дворе будет объявлен траур.
      - Всех правителей должен ужаснуть тот факт, что с одним из них обошлись, как с обыкновенным преступником, - заметил Дэвид.
      - Но его гибель не была такой уж неожиданностью.
      - Я никогда не верил, что это может случиться, - горячо возразил Шарло, - как бы ни укрепились революционеры.
      Дикон сказал:
      - Это было неизбежно. После того как королю не удалось бежать и присоединиться к эмигрантам, он был обречен.
      Если бы он смог соединиться с ними, революция быстро бы закончилась. А ведь он мог сбежать с такой легкостью! Вот вам пример неумелости, доходящей до идиотизма! Путешествовать с такой пышностью! Парадная карета... Королева, изображавшая гувернантку... Как будто Марию-Антуанетту можно было принять за кого-нибудь, кроме как за Марию-Антуанетту! Это все было бы смешно, если б не было так трагично. Только представьте себе эту громоздкую и очень-очень роскошную карету, въезжающую в маленький городишко Варенн, и неизбежные вопросы: "Кто эти визитеры? Кто эта дама, выдающая себя за гувернантку? Попробуйте отгадать!
      Ну и загадка!"!
      - Это была отважная попытка, - сказал Шарло.
      - Отвага мало что значит, когда ее спутником является глупость, сурово произнес Дикон.
      Шарло погрузился в мрачное раздумье. Я никогда не подозревала, насколько глубоко он переживал эти события.
      Дикон был в курсе всех событий. Мы могли только гадать, почему он проводит столько времени в Лондоне и при дворе. Вроде он был другом премьер-министра Питта, но в то же время в прекрасных отношениях с Чарльзом Джеймсом Фоксом и принцем Уэльским.
      Лишь в редчайших случаях он открыто говорил о том, что мы привыкли считать его тайной жизнью, хотя, как я полагаю, кое-чем он делился с моей матерью. Она сопровождала его всюду, так что должна была иметь какое-то представление о его делах. Но если и так, она никогда не выдавала секрета.
      На этот раз Дикон немного разоткровенничался. Он сказал, что Питт превосходный премьер-министр, но Дикон сомневался, сумеет ли он остаться на высоте положения во время войны.
      - Война? - вскричала матушка. - Какая война? Разве министр Питт не заявил, что мир Англии обеспечен на многие годы?
      - Это, моя дорогая Лотти, было сказано в прошлом году. В политике большие перемены могут происходить за очень короткий срок. Я уверен, что Уильям Питт рассматривал беспорядки по ту сторону Ла-Манша как локальные события.., которые нас не касаются. Но сейчас мы понимаем, что они очень нас касаются.., касаются в сильнейшей степени...
      Шарло сказал:
      - И правильно, так и должно быть. Как могут мировые державы стоять в стороне и позволить такому возмутительному преступлению остаться без отмщения?
      - Могут, и совершенно просто, - оборвал его Дикон. Он всегда проявлял по отношению к Шарло легкое презрение, которое, может быть, стало бы и более явным, если бы это не расстраивало матушку.
      - Мы действуем только тогда, - продолжал он, - когда события непосредственно задевают нас самих. Революционеры, разрешив французскую монархию, теперь стремятся ввергнуть и другие народы в такую же катастрофу.
      Успех французского переворота был подготовлен смутьянами. Вот настоящие зачинщики, - те, кто разъясняли народу, как плохо на самом деле с ним обращаться, кто подчеркивали разницу между аристократами и простолюдинами и кто, когда не было поводов для недовольства, их создавали! Теперь они появятся и у нас. Собака, лишившаяся хвоста, не выносит тех псов, у которых он есть. Смутьяны появятся и здесь. Это - одно. Могут сказать и другое: в Лондоне и даже в Шотландии организуются тайные общества. Их цель - осуществить в этой стране то, чему они так успешно способствовали во Франции.
      - Сохрани Боже! - воскликнула матушка.
      - Аминь, милая Лотти! - ответил Дикон. - Мы не можем допустить здесь такое. Те из нас, кто хорошо осведомлен о положении дел, сделают все возможное, чтобы это предотвратить.
      - Думаете, что сумеете? - бросил Шарло.
      - Да, думаю. Во-первых, мы имеем ясное представление о происходящем...
      - Во Франции тоже были люди, сознававшие положение, - заметила матушка.
      Дикон презрительно хмыкнул:
      - И вмешались в дела американских колонистов, вместо того чтобы вычистить собственные конюшни. Может быть, теперь они поняли все безрассудство своего образа действия, теперь, когда эти глупцы, которые вопили о свободе и о возвеличении угнетенных, видят, чем их отблагодарили эти угнетенные гильотиной!
      - Но Арман, по крайней мере, пытался что-то сделать, - настаивала мать. - Он образовал группу истинных патриотов, которые боролись за справедливость.
      О, я знаю, ты считал его неспособным...
      - Дикон считает, что все, что делается не в Англии, делается неумело, - сказал Шарло.
      Дикон засмеялся:
      - Если б я мог так считать! Хотел бы я, чтобы моя страна во всем поступала мудро; но должен признаться, мой юный месье де Турвиль, что это не всегда так. Однако кажется, мы все-таки несколько более осторожны, а? Самую чуточку более склонны не поступать необдуманно; не приходить в ажиотаж насчет идей, которые, в конечном итоге, не сулят ничего хорошего. Остановимся на этом в нашем споре!
      - Полагаю, - сказал Дэвид, - это было бы самое разумное.
      Дикон со смехом кивнул сыну.
      - Я предвижу тяжелые времена, - продолжал он, - и не только для Франции. Австрия едва ли сможет остаться в стороне, если их эрцгерцогиня отправится вслед за супругом на гильотину.
      - Вы думаете, Марию-Антуанетту тоже убьют? - спросила я.
      - Без сомнения, моя дорогая Клодина. На ее казнь сбежится еще больше зевак, чем их было при казни бедного Людовика. Они всегда и во всем винили ее, бедное дитя.., она ведь была сущим ребенком, когда прибыла во Францию: хорошенькая бабочка, которая хотела порхать в лучах солнца и делала это очаровательно. Но потом она выросла. Бабочка превратилась в женщину с характером. А французам больше нравилась бабочка. К тому же она австриячка, - он с усмешкой взглянул на Шарло. - Вы знаете, как французы ненавидят иностранцев.
      - На королеву много клеветали, - сказал Шарло.
      - Да, это так. На кого не клеветали в это жестокое время? Франция будет воевать с Пруссией и Австрией. Голландия тоже, скорее всего.
      Мы и оглянуться не успеем, как втянут и нас.
      - Ужасно! - воскликнула матушка. - Я ненавижу войну. Она никому не приносит добра.
      - Конечно, Лотти права, - сказал Дикон, - но бывают времена, когда даже такие миротворцы, как мистер Питт, видят ее необходимость.
      Он взглянул на матушку и сказал, благодушно улыбаясь мне:
      - Мы должны успеть вернуться к дню рождения Клодины.
      Ничто - ни война, ни слухи о войне, ни революция - совершенные или еще только задуманные, - ничто не должно помешать нам отметить совершеннолетие Клодины.
      Мои родители и Джонатан отсутствовали большую часть следующей недели. Шарло ходил как в воду опущенный. Часто можно было видеть его и Луи-Шарля углубленными в серьезный разговор. Вся атмосфера нашего дома изменилась. Смерть французского короля, казалось, открыла свежие раны и заставила острее почувствовать то состояние тревоги и страха, которое царило на той стороне Ла-Манша.
      Мы с Дэвидом съездили на раскопки древнеримской виллы, и я заразилась его энтузиазмом. Он рассказал мне о Геркулануме, открытом еще в начале столетия, и о вскоре найденных Помпеях - эти античные города были погублены извержением Везувия.
      - Мне страшно хочется увидеть их своими глазами, - говорил Дэвид. Где, как не там, можно ясно представить себе, как жили люди почти две тысячи лет назад. Может быть, в один прекрасный день мы сможем побывать там вдвоем...
      Я знала, что он имеет в виду. Когда мы поженимся. Возможно, во время нашего медового месяца. Звучало это очень заманчиво. Но тут же мне пришли на ум Венеция и гондольер, сладким тенором распевающий во мраке ночи серенады.
      Естественно, мы много говорили о революции во Франции. Мы никогда не могли полностью отвлечься от этой темы. Дэвид обнаружил большую осведомленность, гораздо большую, чем можно было предположить по разговорам за обеденным столом, где, само собой, верховенствовал Дикон и Джонатан также старался не ударить лицом в грязь Я сопровождала Дэвида в его поездках по мнению. Здесь проявлялась еще одна грань его натуры. В нем чувствовалась деловая складка; при этом он стремился сделать все, что было в его силах, для улучшения жизни арендаторов и других работников, живших в усадьбе. Он успешно решал хозяйственные вопросы, действуя умело, спокойно, без лишней суеты, и я снова убедилась, с каким глубоким уважением к нему относились люди. Это было мне чрезвычайно приятно.
      Я стала подумывать, что с ним моя жизнь могла бы быть очень счастливой, но я думала так потому, что рядом не было Джонатана...
      Он и матушка с отчимом вернулись за два дня до праздника. Я знала, что моя мать ни за что не допустит, чтобы он сорвался.
      Итак, великий день настал. Молли Блэккет пожелала присутствовать при моем одевании:
      - Просто на тот случай, если что-то будет не так. Здесь подметать, там подвернуть... Никогда не знаешь, что потребуется.
      Я сказала:
      - Вы - настоящая художница, Молли!
      Она порозовела от удовольствия.
      Гости начали прибывать далеко за полдень, потому что некоторым из них пришлось проделать не близкий путь. Семейство Петтигрю, чье поместье лежало в тридцати милях от Эверсли, собиралось у нас заночевать. Они довольно часто нас навещали, и у меня создалось впечатление, что лорд Петтигрю был деловым партнером Дикона. Возможно, по банковским делам или в каком-то из других его предприятий. Леди Петтигрю была одной из тех властных женщин, которые зорко наблюдают за всем, что делается вокруг, и во все вмешиваются. Мне казалось, что она усердно подыскивает жениха для своей дочери Миллисент. Миллисент была довольно богатой наследницей, и, подобно большинству родителей невест с солидным приданым, леди Петтигрю была озабочена тем, чтобы будущий жених стоил не меньше в финансовом отношении. Я рисовала себе картину, как пухленькая Миллисент сидит в чашке весов, а в другой - ее будущий супруг, а леди Петтигрю взвешивает их, следя своим орлиным взором, чтобы стрелка весов качнулась в пользу Миллисент...
      Наших соседей из Грассленда - одного из двух больших поместий в ближайшей округе - нельзя было не пригласить; но мы не очень-то с ними дружили, несмотря на то, что они жили ближе всех к нам.
      Приехали также миссис Трент и две ее внучки, Эвелина и Дороти Мэйфер. Миссис Трент была дважды замужем и дважды овдовела. Первым ее мужем был Эндрю Мэйфер, от которого она унаследовала Грассленд; а после его смерти она вышла за своего управляющего, Джека Трента. Ей не повезло в жизни: кроме потери обоих супругов она пережила смерть своего сына Ричарда Мэйфера и его жены. Утешением для нее стали внучки - Эви и Долли, как она их звала. Эви было, на мой взгляд, лет семнадцать, Долли на год или два моложе. Эви выросла настоящей красавицей, чего нельзя было сказать о Долли. Бедная малышка! Из-за родовой травмы левое веко у нее было опущено, так что она с трудом открывала левый глаз. Конечно, не такое уж большое уродство, но оно придавало гротескный вид ее лицу, и, по-моему, она это очень остро переживала.
      Другой близлежащий дом, Эндерби, пустовал. Кажется, он почти всегда оставался необитаемым, ибо это был один из тех домов, которые с годами приобретают нехорошую репутацию. Там когда-то произошли какие-то неприятные события. Некоторое время в нем жила Сабрина - собственно она, кажется, родилась там - ее матерью была та самая Дамарис, чью постную мину я заметила в картинной галерее. Присутствие Дамарис как-то подавило на время гнездившееся в доме зло, но после ее смерти к Эндерби вернулась прежняя зловещая слава. Как бы то ни было, Эндерби сейчас пустовал и оттуда никто не пожаловал.
      Наш холл был украшен растениями, взятыми из оранжереи, так как в нем должны были позднее состояться танцы. Обеденный стол, раздвинутый во всю длину, казалось, заполнял собою весь столовый зал и выглядел волшебно при свете полыхавшего в камине пламени и бесчисленных свечей. Один большой канделябр помещался в центре стола, а другие, поменьше - на его концах.
      Меня усадили во главе стола исполнять на этот раз роль хозяйки. Справа от меня сидела матушка, а слева - мой отчим Дикон.
      Я чувствовала себя наконец-то взрослой и очень счастливой. Но в то же время у меня было странное ощущение, как будто мне хотелось ухватить эти мгновения и заставить их длиться вечно. Должно быть, я уже тогда понимала, что счастье - лишь мимолетное переживание. Оно может казаться полным, но оно норовит ускользнуть, и в мире полно сил, которые постараются вырвать его из ваших рук.
      Все сидевшие за столом весело переговаривались и смеялись. Очень скоро Дикон встанет и провозгласит тост в мою честь, и я должна буду тоже встать и поблагодарить всех за поздравления и сказать, как я счастлива, что вижу их здесь, а потом предложить моим родным выпить за здоровье наших гостей.
      Сабрина, сидевшая на другом конце стола, выглядела очень моложаво для своих лет и сияла от счастья. Она почти неотрывно смотрела на Дикона и, казалось мне, думала о том, что все ее мечты сбылись. Лотти, моя мать, стала женой Дикона, как и должно было быть; если бы еще Кларисса, моя прабабка, и Сепфора, бабушка, могли быть с нами, то Сабрине ничего больше не оставалось бы желать.
      Джонатан сидел рядом с Миллисент, и леди Петтигрю наблюдала за ними с несколько озадаченным выражением лица, которое я могла истолковать довольно верно. Дикон был страшно богат, и, следовательно, Джонатан совершенно очевидно отвечал всем требованиям леди Петтигрю к будущему зятю. Конечно, мысли родителей всегда бывают направлены в эту сторону, особенно, если они имеют отпрысков женского пола. Едва лишь девица достигнет брачного возраста, как они начинают строить планы насчет ее замужества. Разве моя мать была не такова? Разве она не планировала мое будущее? "Дэвид или Джонатан?" - задавала я себе вопрос. Я не должна была слишком строго судить леди Петтигрю. Вполне естественно, что она хотела всего самого лучшего для своей дочери.
      Музыканты уже заняли свои места на хорах, и, как только обед закончится, начнутся танцы. Дикон шепнул мне, что наступил момент для тоста. Он поднялся, и наступила тишина.
      - Друзья мои, - заговорил он, - вы все знаете, по какому случаю мы собрались, и я хочу, чтобы вы осушили бокалы за здоровье нашей дочери Клодины, которая рассталась с детством и превратилась в самое восхитительное из созданий.., в молодую леди!
      - За Клодину!
      Между тем как все поднимали бокалы, я заметила, что внимание моей матери отвлеклось в другую сторону, и я поняла, что в холле что-то происходило. Затем я ясно услышала довольно громкие и резкие голоса. Может быть, запоздалые гости?
      В столовую вошел слуга и, подойдя к матери, что-то ей прошептал.
      Она приподнялась с места.
      Дикон спросил:
      - В чем дело, Лотти?
      За столом царило молчание. Наступил момент, когда я должна была встать, поблагодарить всех за добрые пожелания и провозгласить тост в честь гостей, за которых должна была пить моя семья. Но встала не я, а моя мать.
      - Я должна извиниться, - сказала она. - Прибыли друзья.., из Франции.
      Дикон вышел вместе с нею, и все стали удивленно переглядываться. Шарло проговорил:
      - Извините меня, пожалуйста.
      И он тоже поспешно вышел из столовой в сопровождении Луи-Шарля.
      - Друзья из Франции?! - воскликнул Джонатан.
      - Как интересно! - это сказала Миллисент Петтигрю.
      - Ужасные люди! - произнес кто-то другой. - Что они еще натворят? Говорят, они собираются казнить королеву.
      Все заговорили разом. Голоса слились в возбужденный гул. Я взглянула через стол на Сабрину. Ее лицо изменилось, она сейчас выглядела старухой. Ей ненавистны были любые неприятности, и, несомненно, она вспоминала те ужасные дни, когда Дикон был во Франции, а она переживала мучительный страх за своего сына. Но все кончилось тогда благополучно, Дикон вернулся с триумфом - как будто с Диконом могло быть иначе! - и он привез с собой Лотти. Мы добрались до счастливого конца: "И они стали жить-поживать и добра наживать", и теперь Сабрина не желала, чтобы ей напоминали о том, что происходит по ту сторону Ла-Манша. Мы существовали в своем уютном уголке, вдали от борьбы. Она хотела бы укутать свою семью в уютный теплый кокон, где она была бы в безопасности. Любой намек, любое упоминание об ужасной действительности следовало пресечь. Нас это не касалось.
      Дикон вернулся к столу. Он улыбался, и я заметила, как с лица Сабрины, любовно уставившейся на него, исчезло выражение озабоченности и тайного страха.
      Он сказал:
      - А у нас посетители. Друзья Лотти.., французы. Заехали сюда по пути к лондонским знакомым. Они бежали из Франции и совершенно измучены долгой дорогой. Лотти готовит им постели. Ну же, Клодина, скажи свою речь!
      Я встала и поблагодарила всех за добрые пожелания и от имени семьи провозгласила тост в честь наших гостей. Когда вино было выпито, мы вновь уселись и разговор завязался вокруг революции и ужасов, пережитых аристократами, которые из страха перед восставшей чернью вынуждены спасаться бегством.
      - Очень много людей покидают страну, - сказал Джонатан. - Эмигранты заполнили всю Европу.
      - Мы решительно потребуем, чтобы короля вернули на трон, - заявила леди Петтигрю, как будто это было такое же простое дело, как найти подходящего мужа для Миллисент.
      - Сделать это будет довольно затруднительно, если учесть, что он лишился головы, - возразил Джонатан.
      - Я имею в виду нового. Ведь есть маленький дофин... Теперь король, разумеется.
      - Мал, слишком мал, - сказал Джонатан.
      - Но мальчики вырастают, - с раздражением парировала леди Петтигрю.
      - Это настолько неоспоримая истина, что я не смею возражать, - не унимался Джонатан.
      Я чувствовала, как во мне клокочет и рвется наружу смех, несмотря на печальный предмет разговора. Джонатан вечно меня смешил. Я представила себе его женатым на Миллисент и навеки обреченным на словесные перепалки с тещей. Но тотчас же меня потрясла сама мысль о возможности его женитьбы на Миллисент. Я не могла вообразить ее сидящей в гондоле и слушающей итальянские серенады. Да и не хотелось мне думать ни о чем подобном...
      Шарло и Луи-Шарль вернулись не сразу. Я догадалась, что они говорили с вновь прибывшими. Они присоединились к обществу много позднее, когда все уже танцевали в холле.
      Я танцевала с Джонатаном, и это меня возбуждало, а потом с Дэвидом, и это было приятно, хотя ни тот ни другой не были ловкими танцорами. Мой брат Шарло умел танцевать гораздо лучше. Во Франции таким вещам уделяют гораздо больше внимания.
      Я отвела в сторону Шарло и стала расспрашивать его о посетителях.
      Он сказал:
      - Они в самом плачевном состоянии и не в силах общаться со всеми этими людьми.
      Поэтому матушка проводила их в верхние покои, велела затопить камины в спальнях и положить в постели грелки. Им принесли туда ужин, и, как только комнаты были готовы, они легли спать.
      - Кто они?
      - Мсье и мадам Лебрены, их сын, его жена и дочка сына.
      - Целая компания.
      - Я наслушался от них таких вещей, что волосы становятся дыбом. Они едва ускользнули. Ты помнишь их?
      - Смутно.
      - Они владели большим имением неподалеку от Амьена, но некоторое время тому назад покинули свой замок и жили тихо и уединенно в глухой деревушке у своей старой служанки. Но их обнаружили, и им пришлось спасаться бегством. Кто-то им помог скрыться.
      Еще бывают достойные люди!
      Бедный Шарло! Как глубоко он был взволнован!
      Вечер закончился, и гости разъехались по домам, за исключением тех, кто остался ночевать. Я легла в постель, слишком усталая, чтобы заснуть. Не проходило возбуждение от вечера, который удался на славу. Все сошло гладко, так, как планировала мать, за исключением неожиданного прибытия Лебренов. И даже это дело было улажено с величайшей осмотрительностью.
      Я подошла к поворотному пункту моей жизни. Теперь на меня будут давить, чтобы я приняла решение. Дэвид.., или Джонатан? Перед каким необычайным для девушки выбором я поставлена! Мне не давала покоя мысль о том, насколько сильно каждый из них меня любит. Любят ли они меня такой, какая я есть, или потому, что этого от них ожидали; потому, что семья надеялась на такой исход? У меня возникло подозрение, что ими ловко манипулировали, затягивая в эту ситуацию.
      Нет сомнений, что Джонатан жаждал моей близости. Но он мог испытывать те же чувства к молочнице или любой из служанок. Только из-за того, что мое положение обязывало, он готов был вступить со мной в брак.
      А Дэвид? Нет, чувство Дэвида было прочным. Оно относилось только ко мне одной, и когда он сделал мне предложение, то делал его во имя истинной любви.
      Дэвид... Джонатан! Если я хочу поступить мудро, то это - Дэвид; и все же что-то мне подсказывало, что я всегда буду страстно мечтать о Джонатане...
      Я должна решить... Но не сейчас, не этой ночью. Я слишком устала.
      ***
      На следующее утро я встала поздно, так как матушка распорядилась, чтобы меня не будили. Когда я сошла вниз, большинство ночевавших у нас гостей уже уехали, а оставшиеся собирались сделать то же самое.
      Я пожелала им счастливого пути и, когда мы, стоя на ступеньках, махали им вслед, осведомилась о французах.
      - Еще спят, - ответила матушка. - Они совершенно измучены. Мадлен и Гастон Лебрены слишком стары для таких передряг. Как грустно в их возрасте расставаться с родиной!
      - Но еще грустнее было бы расстаться с жизнью. Она вздрогнула. Я знала, что ей пришли на память ее собственные ужасающие приключения, когда она сама была на волосок от смерти, во власти разъяренной толпы. Она понимала так, как никто из нас не мог понимать - за исключением, пожалуй, Дикона, а он-то был всегда уверен, что одолеет любого, кто нападет на него, - весь ужас того, что во Франции называли террором.
      - Мы должны всем, чем можем, помочь им, - сказала матушка. - Здесь у них есть дальние родственники.
      Они живут к северу от Лондона.
      Как только наши гости отдохнут и придут в себя, они направятся туда. Дикон сегодня же отошлет тем людям письмо с сообщением, что Лебрены благополучно прибыли в Англию и погостят у нас пару дней. Он поможет им с поездкой.
      Возможно, он и я проводим Лебренов к их друзьям. Бедняги, они чувствуют себя потерянными в чужой стране.
      Да и с английским языком у них неважно. Ах, Клодина, мне их так жалко!
      - Мы все их жалеем.
      - Я знаю.
      Шарло просто в ярости. - Она вздохнула. - Он так глубоко переживает все это. Ты знаешь, мне кажется, что он никогда не свыкнется с жизнью в этой стране. Он не похож на тебя, Клодина.
      - Я чувствую, что здесь.., мой дом.
      Она поцеловала меня.
      - И я так чувствую. Я никогда не была так счастлива. Только жаль, что все это должно было так случиться...
      Я взяла ее под руку, и мы вошли в дом.
      ***
      На следующий день вечером мы ужинали в обществе молодых мсье и мадам Лебренов и их дочери Франсуазы, которая была моей ровесницей.
      Лебрены были очень благодарны за оказанное им гостеприимство, а когда Дикон сказал, что он с матушкой будут сопровождать их до места назначения и что по дороге они остановятся на ночь в Лондоне, они испытали огромное облегчение и не знали, как выразить охватившую их радость.
      Естественным образом, разговор за столом шел только об их побеге и о состоянии дел во Франции; он велся по-французски, и это не давало возможности Сабрине, Дэвиду и Джонатану принимать в нем участие. Дэвид мог довольно хорошо читать на французском, но разговорной речью не владел. Что касается Джонатана, сомневаюсь, что он когда-либо давал себе труд хоть немного выучить язык. Дикон знал французский намного лучше, чем он позволял себе демонстрировать, и при этом он всегда говорил с подчеркнутым английским акцентом, видимо, не желая, чтобы кто-нибудь мог по ошибке принять его за француза. Остальные из нас, разумеется, говорили бегло.
      Мы узнали немного о том, что значило существовать при режиме террора. Такие люди, как Лебрены, жили в постоянном страхе. Ни одной минуты они не были уверены в своей безопасности. Их приютила верная служанка, которая вышла замуж за человека, владевшего маленькой фермой; они поселились у нее под видом родственников. Но им так легко было выдать себя, и, когда мсье Лебрен попытался продать драгоценное украшение, единственное, что ему удалось спасти из имущества, он попал под подозрение. Ничего не оставалось, как срочно бежать.
      Они переоделись батраками, хорошо сознавая, что один неверный жест, одна ошибка в диалекте, на котором они должны были говорить, может их выдать.
      Моя мать подыскала им одежду, которая, если и не сидела на них достаточно хорошо, все же была лучше, чем грязное и рваное тряпье, в котором они прибыли.
      Мадам Лебрен сказала:
      - Столько людей были добры к нам! Видеть разъяренные толпы.., слышать, как те, кто были нашими слугами и с которыми мы так хорошо обращались, повернули против лас.., это все невыносимо тяжело. Но какое утешение знать, что не все в мире таковы! Во Франции есть много людей, которые помогают подобным нам.
      Мы никогда не забудем, чем мы им обязаны: если бы не они, нам не удалось бы спастись.
      Шарло наклонился вперед и сказал:
      - Вы хотите сказать.., наши люди...
      - Большинство наших людей оказали бы помощь, если бы могли, - ответила мадам Лебрен. - Но мы все должны позаботиться о себе. Нам всем грозит опасность. Однако существуют люди, которые специально посвятили себя задаче помогать таким, как мы, беглецам переправляться через границу. Они остаются там для этих целей, хотя могли бы бежать.