- Да, и довольно крепко. Но я был полон решимости встретиться с тобой, вот и удрал.
      - Джонатан, я хочу уйти.
      - Уйти?
      Почему, мы ведь только что пришли?
      - Я пришла сказать себе, что наши отношения должны прекратиться.
      Он поднял брови и посмотрел на меня с выражением притворного раздражения.
      - Я не могу больше обманывать Дэвида. Я решила положить этому конец. Я постараюсь забыть о происшедшем. И ты тоже должен забыть.
      - Никогда, - произнес он. - Забыть самое лучшее событие моей жизни. Ты требуешь слишком многого. Пойдем, любимая. Ты же знаешь, у нас мало времени.
      - Нет, - настаивала я. - Я не могу.
      Мне нужно идти.
      Он привлек меня к себе, но на этот раз я держалась твердо. У меня перед глазами стояло лицо Дэвида, я все время помнила, как сильно люблю его.
      Я заявила:
      - Я возвращаюсь в Эверсли. Мне не стоит больше приходить сюда. Джонатан, я не вынесу, если об этом узнает Дэвид': Я хочу, чтобы между нами все оставалось, как прежде.
      - Не правда ли, немного поздно говорить об этом?
      - Не знаю. Не могу ни о чем думать. Знаю только, что сейчас я больше всего хочу уйти из этого дома.
      - Дурацкий старый голос лишил тебя духа.
      - Он напугал меня, Джонатан, и заставил осознать все зло, которое я причинила.., себе, Дэвиду и тебе. Я изменила мужу. Ты предал брата.
      - Клодина, любимая, давай прекратим этот спектакль. Я люблю тебя. Я хочу тебя. Хочу больше всего на свете.
      Разве этого мало?
      - Как можно, ведь я жена твоего брата?
      - Ты опять за свое! Я хочу тебя. Ты хочешь меня. Мы чудесно проводили время вместе. Не забывай, ты страстная женщина. Ты пробудилась. Если бы не твои угрызения совести! Нужно только соблюдать осторожность, и все будет в порядке.
      В его голосе чувствовалось легкое раздражение. Он пришел, чтобы получить сексуальное удовлетворение, а я не уступала ему. Теперь-то я наконец ясно увидела, что он собой представляет, и меня постигло страшное разочарование. Я разрушила собственную семейную жизнь ради мимолетного чувственного наслаждения.
      Я ошиблась, приняв тень за реальность.
      Мне отчаянно захотелось повернуть время вспять, но кому и когда это удавалось?
      Я выскочила прочь из этого дома. Он поспешил следом, повторяя мое имя.
      Мы остановились снаружи, и я дрожащими руками заперла дверь. Я чувствовала, что закрыла сейчас эту часть своей жизни.
      И всю дорогу назад в Эверсли я непрерывно думала: "Что же это за голос... Чей это голос? Голос кого-то, кто знает о моем тайном грехе".
      АМАРИЛИС И ДЖЕССИКА
      Наступил Новый год. С той встречи в Эндерби мы с Джонатаном больше наедине не виделись. Я избегала его и постепенно укреплялась в решении порвать с ним. Мать заметила, что со мной творится что-то неладное. Она уговорила меня пораньше уйти отдохнуть, и я с радостью согласилась. Мне хотелось побыть одной и обдумать, что же я сделала и смогу ли когда-либо исправить это.
      И тут у меня возникло ужасное подозрение, что, по-видимому, у меня будет ребенок; это казалось настолько ужасным, что сперва я просто гнала от себя эту мысль. Глупо, конечно. Если это действительно так, то никуда не денешься, все равно придется об этом думать. Я хотела ребенка. Всегда хотела, но, если этому суждено случиться именно теперь, как я узнаю, кто отец?
      Я думала, что могу порвать с Джонатаном и на этом все кончится. Но смогу ли я порвать с ним когда-либо? До конца жизни со мной останется постоянное напоминание о моей вине.
      Появились ночные кошмары. Мне снилось, что я нахожусь в той комнате и голос все повторяет и повторяет, что я грешна перед Богом и людьми, что я распутница по отношению к мужу, добрейшему человеку на свете.
      По-моему, в те дни после Рождества я полюбила Дэвида еще больше и особенно остро чувствовала всю гнусность своего поведения. Я бы все что угодно отдала, чтобы стереть из жизни последние месяцы и снова превратиться в ту чистую молодую женщину, достойную и честную, которая осознавала и ценила, что вышла замуж за благородного человека.
      Как легко задним числом раскаиваться в безрассудстве! Как легко оправдываться молодостью, повышенной эмоциональностью, пробуждением чувственности... - все это так, но ничто не является оправданием.
      Рождество закончилось, и гости разъехались.
      Тетушка Софи планировала в феврале перебраться в Эндерби, а матушка старалась отговорить ее. Но Софи не терпелось переехать.
      - Такой большой дом нужно сначала хорошо проветрить и просушить, напоминала ей мать.
      - Это мы сделаем: наймем прислугу, пусть она за неделю устроится там и подготовит дом к нашему переезду.
      Я считала, что ее отъезд в каком-то смысле будет для моей матери облегчением. Она говорила мне, что Софи всегда вызывала у нее чувство вины, и я, испытывая собственную огромную вину, понимала, как это гложет человека, хотя моей матери не в чем было себя винить.
      - Я полагаю, - говорила она, - что вот такие калеки подчас специально заставляют вас страдать, особенно когда... Ну, ты разумеется знаешь, что она была обручена с твоим отцом до того, как я вышла за него.
      - Да, и она отказала ему.
      - Верно, и только спустя какое-то время мы поженились.
      - Все это было так давно. Не пора ли уже забыть?
      - Люди помнят до тех пор, пока им хочется помнить. Они подогревают свои воспоминания. Им доставляет удовлетворение бередить старые раны.
      Я невольно поежилась.
      - Клодина, что с тобой, тебе нехорошо?
      - Нет, нет, все в порядке, - поспешно ответила я.
      - Я подумала, не позвать ли доктора Мидоуса, чтобы он осмотрел тебя.
      - О нет, мама, нет! - проговорила я в панике. Она обняла меня рукой:
      - Ну хорошо, там видно будет.
      Джонатан уехал в Лондон в первых числах Нового года.
      - Там сейчас очень активизируются тайные враги, - рассказывал мне Дэвид в тишине нашей спальни. - Это касается не только войны, но ситуации в целом. События во Франции эхом отдаются по всей Европе. Размышляя об участи французской королевской четы, ни один монарх не может чувствовать себя спокойно. Они беспокоятся, не могут ли распространиться такие события и на другие страны.
      - Ты думаешь, у нас такое возможно?
      - Именно этого люди боятся, но мне кажется, что все обойдется. Мы не обладаем французским темпераментом и вряд ли дойдем до революции.
      - У нас тоже бывали восстания. А в прошлом веке даже гражданская война.
      - Да, возможно именно потому, что это слишком живо в памяти, никто не хочет повторения.
      - Но у нас тоже отрубили голову королю, как теперь Людовику и Марии-Антуанетте.
      - И спустя десяток с небольшим лет восстановили монархию. Более того, у нас нет причин для революции.
      Думаешь, лондонские купцы очень хотят уличных беспорядков? У них слишком хорошо идут дела. А смутьяны могут нанести им большой ущерб, кроме того, всегда найдутся преступники и бродяги, которым нечего терять.
      Они могут вызвать волнение.
      - Разве сейчас у нас есть эти смутьяны?
      - Уверен, что есть. Джонатан и отец очень много знают об этом, хотя мало говорят. Джонатан, по-моему, учится у отца. Со мной они об этом не говорят и правильно делают. Только непосредственно причастные люди знают, что происходит.
      - Твой отец даже с моей матерью не говорит о своей тайной работе.
      - Конечно, он никому не может рассказать, даже Лотте. Но, я думаю, именно из-за нее он сейчас меньше занят своей работой.
      Я понимающе кивнула, а он нежно обнял меня и продолжил:
      - Ты уверена, что у тебя все хорошо, Клодина?
      - А что может быть плохого? - Я постаралась не выдать голосом своего испуга.
      - Мне показалось, что ты чем-то озабочена, как будто.., ну, я не знаю. Ты действительно хорошо себя чувствуешь?
      Я прижалась к нему, и он обнял меня. Я с ужасом почувствовала, что вот-вот признаюсь ему. Нет, я не должна этого делать. В одном Джонатан был прав: Дэвид никогда не узнает. Наверное, если бы вместо Джонатана оказался кто-то другой, Дэвид простил бы меня. Я почти уверена в этом, он добрый по натуре. Кто угодно, но не родной брат! И, кроме того, как мне порвать с Джонатаном, когда мы фактически живем в одном доме?
      Я приказала себе молчать.
      - Твоя мать считает, что тебе следует показаться доктору, - сказал он.
      Я покачала головой:
      - Нет, я совершенно здорова.
      Я притворилась веселой, и, разумеется, мне удалось и на этот раз обмануть его.
      В течение двух недель января Джонатан находился в Лондоне. Мне было легче, когда он не попадался мне на глаза, хотя к этому времени мои подозрения сменились полной уверенностью.
      Итак, я забеременела.
      Пока этого я никому не говорила. Как сказать Дэвиду, что у меня будет ребенок, который, возможно, не от него?
      Две недели я сохраняла свой секрет. Временами ожидание ребенка заслоняло для меня все остальное, короче говоря, моя радость была безгранична, пока я не вспоминала, что не знаю, кто его отец.
      Джонатан вернулся из Лондона. Он выглядел несколько озабоченным: очевидно, случилось что-то важное. Сразу по возвращении они с Диконом заперлись, а когда появились, Дикой казался очень серьезным.
      В тот вечер за обедом Джонатан расспрашивал, как продвигается работа в Эндерби.
      - В настоящий момент там полно рабочих, - лаконично сказала я.
      - Мы не узнаем это место, - ответил он.
      - Софи непременно хочет переехать в начале февраля, - сказала матушка. - Я думаю, это неразумно с ее стороны.
      Ей следует дождаться весны.
      - А как насчет прислуги?
      - Ее нанимает Жанна. Сам Бог послал нам ее. Она делает большую часть работы. Ты был очень занят в Лондоне?
      - Очень. - Он ухмыльнулся, как бы говоря: "Пожалуйста, больше никаких вопросов". Он взглянул на отца и сказал:
      - Ты помнишь Дженингса, как его, Том или Джейк, - его сослали на каторгу за распространение бунтарской литературы.
      - Сослали? Не может быть! - воскликнул Дикон.
      - На семь лет в Ботани-Бэй <Бухта в Новом Южном Уэльсе, служившая местом ссылки>.
      - Не слишком ли это строго?
      - Ничуть, при нынешних обстоятельствах. Он превозносил Дантона и ругал французскую монархию, а также особенно напирал на права человека. Людовик и королева у него плохие, а Дантон с компанией герои.
      - Тогда это подстрекательство.
      - Можно сказать и так. Правильно.
      Их всех необходимо выловить. Как раз такие люди и начали беспорядки во Франции - Но ссылка на каторгу! повторил Дикон.
      - Это все-таки слишком. Надеюсь ты не собираешься больше ездить в Лондон? - проговорила моя мать.
      - Пока нет, - успокоил ее Дикон.
      - А ты, Джонатан? - спросила матушка.
      Он пожал плечами, в то время как его глаза остановились на мне:
      - Надеюсь удастся некоторое время пожить в домашнем уюте Эверсли.
      - Как приятно, что ты любишь свой дом, - весело сказала мать.
      - Да, это так, - ответил он, - я действительно люблю его.
      Когда мы выходили из комнаты, я сказала ему:
      - Нам надо поговорить.
      - Когда? - спросил он нетерпеливо.
      - Завтра. Утром, в девять часов, я поеду верхом на прогулку.
      На следующее утро я выехала верхом одна и вскоре он поравнялся со мной.
      - Как насчет нашего дома? Давай поедем туда.
      - Нет, - быстро ответила я. - Я не намерена снова ехать с тобой в Эндерби. Более того, теперь это вряд ли возможно, даже если бы...
      - Куда же тогда?
      - Я хочу только поговорить с тобой, Джонатан.
      - Ты понимаешь, мне пришлось уехать. Я ужасно не хотел расставаться с тобой. Но у меня были крайне важные дела.
      - Совсем не в этом дело.
      Мы свернули с дороги в поле и осадили лошадей.
      - Джонатан, - проговорила я, - у меня будет ребенок.
      Он в изумлении посмотрел на меня.
      - Ничего удивительного, верно ведь?
      - От Дэвида?
      - Откуда мне знать?
      Он уставился на меня, и я увидела, как его рот растянулся в улыбке.
      Ты находишь это забавным? - спросила я.
      - Выходит, не о чем волноваться, не так ли?
      - Что ты имеешь в виду? Я не знаю, от тебя или от Дэвида, а ты считаешь, что не о чем волноваться.
      - Ты замужем. Замужние женщины должны иметь детей. Я нахожу эту ситуацию довольно забавной.
      - Ты никогда не принимал все это всерьез, так ведь? - сказала я. - Для тебя это всегда было всего лишь легкой интрижкой.
      Полагаю, у тебя их было много.
      Но здесь другой случай.
      Жена собственного брата. Ты находил это довольно пикантным, не так ли?
      Он молчал, а на его лице сохранялось выражение беспокойного удивления.
      - Что мне делать? - спросила я.
      - Что делать? Ты имеешь в виду, оставить или нет?
      - То есть, ты полагаешь... Это мой ребенок. Кто бы ни был отцом, прежде всего это мой ребенок.
      - Клодина, ты слишком драматизируешь положение, моя дорогая. Ты беспокоишься, хотя волноваться абсолютно не о чем.
      - По-твоему, не о чем беспокоиться, если я беременна то ли от тебя, то ли от Дэвида?
      - Ну, если он ничего не узнает, то о чем же ему печалиться?
      Вот как он показал себя! Что я наделала? Я предала лучшего из мужчин ради какого-то донжуана.
      - Джонатан, - сказала я, - ясно, что ты не понимаешь всей серьезности ситуации.
      - Напротив, Клодина, я отношусь к тебе исключительно серьезно. Я просто говорю, что нам не о чем волноваться.
      - Это обман! Это измена! Произвести на свет ребенка, позволив Дэвиду поверить, что он его, когда это не так.
      - Громкие слова, - сказал он. - Однако, моя дорогая Клодина, давай посмотрим на факты. Нам абсолютно не о чем беспокоиться. Ребенок получит все. Он унаследует свою долю в Эверсли. Это очень удачно, все остается в семье, как и было.
      Я отвернулась, и он положил руку мне на плечо.
      - Клодина, - проговорил он с мольбой, - что за проклятие - все эти люди, работающие в Эндерби. Я так по тебе соскучился.
      Но я изменилась, и это меня радовало. Его мольбы больше не трогали меня. Что превратило меня в другую женщину - то ли, что я, наконец-то, разглядела его или это уже сделал ребенок внутри меня?
      Я мысленно ликовала: все кончено! Теперь он больше не имеет власти надо мной.
      Но было уже слишком поздно. Я увидела, как выражение беспокойства на его лице сменилось покорностью, когда я повернула лошадь и галопом направилась домой.
      ***
      Я была уже абсолютно уверена, но не решалась сказать о ребенке Дэвиду. Это казалось очень трудным. Я знала, что он придет в восторг, а меня будет мучить совесть.
      Я пошла к матери в комнату. Она отдыхала, что было для нее необычно. Она лежала на кровати в ярко-синем пеньюаре и выглядела довольно томной и, как всегда, красивой, нет, более красивой, потому что она как бы излучала сияние.
      - Я пришла поговорить с тобой, - сказала я. - Нет, не вставай. Я сяду сюда.
      Я села на постель, а она внимательно посмотрела на меня.
      - Кажется, я знаю, что ты хочешь сказать мне, Клодина.
      - Знаешь?
      Она кивнула:
      - Я уже заметила некоторые признаки не так давно. Моя дорогая, я счастлива за тебя. У тебя будет маленький. Я угадала?
      Я кивнула.
      Вдруг она начала смеяться.
      - Ты находишь это смешным? - спросила я.
      - Очень.
      Сейчас ты кое-что услышишь.
      Я взглянула на нее с недоумением, прошло несколько секунд, прежде чем она снова заговорила:
      - И я - тоже.
      - Что?
      - Я так счастлива, Клодина! Это единственное, чего мне недоставало, а теперь у меня тоже будет ребенок. Ну разве это не смешно, очень смешно? Ты и я, мать и дочь - обе в интересном положении.
      Она села и прижала меня к себе. В эту минуту мы вместе затряслись от смеха. Наверно, мой смех звучал немного истерично, но она от радости не заметила этого.
      Я думала: "Если бы только я могла поговорить с ней". Как говорится, разделенное бремя - уже половина бремени. Но справедливо ли перекладывать на других свои заботы? Я сама их создала, сама и должна решать. Не стоит впутывать в это мать. Нельзя омрачать ее счастье, которое видно по ее лицу.
      - Ты, конечно, считаешь меня старой, - сказала она. - Но я еще не так стара. Оказалось, на что-то я еще способна.
      Ты никогда не состаришься. Ты сохранишь вечную молодость.
      Ты говоришь сейчас как примерная дочь то, что матери приятней всего услышать. Спасибо за комплимент. Но, увы, по правде говоря, я уже далеко не первой молодости.
      - А что говорит Дикон?
      - О, он в восторге. Ну, вообще, не совсем в восторге. Очень волнуется за ребенка, разумеется, но, подобно тебе, помнит, что я не так уж молода. По-моему, он преувеличивает и слишком суетится. Будет непривычно увидеть его в роли отца. Он уже сейчас смотрит на меня так, как будто я в любой момент могу рассыпаться.
      - Это счастье, что у вас такая любовь.
      - А разве у вас с Дэвидом не так?
      Я не могла ничего сказать и только кивнула.
      - Хорошо, что ты вышла за Дэвида, - сказала она. - Джонатан очень похож на отца... Дэвид совсем другой.
      - А ты думаешь, Дикон безупречный человек?
      - О, далеко нет. Я очень быстро разглядела слабости Дикона. Странно, что я полюбила их больше, чем добродетели других людей. Джонатан очень напоминает мне Дикона в молодости. Я думаю, они с Миллисент составят хорошую пару. Семья Петтигрю хочет этого. Их брак объединит финансовые интересы, а к тому же лорд Петтигрю, как мне кажется, тесно связан с другой их работой.
      Ну ладно, поговорим о нас.
      Две будущие мамы, да? А что говорит об этом Дэвид?
      - Я еще не сказала ему.
      - Как! Ты ему не сказала? Значит я первой узнала?
      - Но ты мне не сказала первой, - упрекнула я.
      - Честно говоря, меня это чуточку смущало... в моем возрасте и положении - взрослый сын и замужняя дочь.
      Мне казалось, это как-то неловко.
      - Что ты, мама, глупости.
      - Вот погоди, Дикон узнает твои новости и придет в восторг. Он всегда хотел внука. Мне больше хочется девочку. - Она ласково посмотрела на меня, и я обняла ее. - Девочки, вообще-то, ближе к матери, - добавила она.
      В этот момент я почувствовала страстное желание разрыдаться и поведать ей все, что случилось. Она погладила меня по голове:
      - Не нужно бояться, Клодина. Я чувствовала последнее время, что ты немного нервничаешь.
      - Нет, нет... - - ответила я. - Не в этом дело. Просто я, очевидно, слишком поглощена этим.
      Она искренне посочувствовала мне.
      ***
      Разговор с Дэвидом явился для меня тяжким испытанием. Все могло быть иначе, если бы я не сомневалась, что ребенок от него, если бы я никогда не ходила в Эндерби и не поддалась своим чувствам, если бы тот дом не впился в меня своими щупальцами...
      Опять я винила во всем дом, винила все что угодно, только не собственную слабость.
      Я согрешила и должна расплачиваться за свои грехи. Дэвид взял мои руки и поцеловал их.
      - О, Клодина, я ждал и надеялся.., такая чудесная новость.
      И ты тоже счастлива, да? Ты ведь хочешь иметь ребенка?
      Конечно, хочу... иметь своего младенца.
      - Нашего, Клодина.
      Я слегка поежилась. Мне так хотелось высказаться, освободиться от бремени вины. Но нет, мне придется нести его одной.., до конца жизни.
      Я не могла сказать Дэвиду больше, чем сказала матери.
      Что за праздник был в этот вечер! Всем сообщили о наших новостях.
      Софи уговорили присоединиться к общему столу. Ей сказали, что это особый случай. Сабрина тоже спустилась. Она выглядела довольно изможденной: зима оказалась для нее тяжким испытанием, и она проводила большую часть времени в постели.
      Когда мы уселись за стол, Дикон произнес:
      - Я хочу сделать заявление. Мы должны выпить за новоселов, которые очень скоро появятся в Эверсли.
      Сабрина и Софи внимательно слушали его.
      Тут Дикон указал рукой сначала на мою мать, а потом на меня.
      - Мы с Лотти ожидаем ребенка. Клодина и Дэвид тоже. Сегодня самый благословенный день. Одно известие было бы достаточным поводом для праздника, а два - это уже настоящее ликование. За здоровье будущих матерей нужно выпить самое лучшее вино, которое есть в подвалах.
      Да благословит их Бог и пусть исполнятся все их желания.
      Поднимая бокал, Джонатан улыбнулся мне.
      Сабрина от радости очень волновалась, а у Софи, как я заметила, опустились уголки губ. Бедная Софи, она опять в который раз думала обо всем, чего она лишена.
      По щекам Сабрнны текли слезы.
      - Успокойся, успокойся, мама, - говорил Дикон, - это радостное событие.
      - Это слезы счастья, мой дорогой мальчик, - проговорила она. - Я понимаю, это единственное, чего вам не хватало для полного счастья.
      Ребеночек... у Лотти.., и еще один внук у меня. Я надеюсь дожить до его рождения.
      - О чем говорить, - сказал Дикон. - Конечно, ты доживешь и увидишь его. Я приказываю тебе, а Лотти говорит, что ты всегда подчиняешься мне.
      Они выпили за будущее, и на кухне слуги пили за наше здоровье.
      Разговоры за столом шли главным образом о младенцах. Моя мать рассказывала о рождении моего брата и о моем, она говорила о беременности так, словно это самое увлекательное занятие для всей женской половины рода человеческого.
      - Полагаю, - сказал Дикон с притворным смирением, - эта тема теперь будет преобладать в наших беседах в течение будущих месяцев. Вряд ли мы что-то еще сможем обсуждать.
      - Во всяком случае, это гораздо полезнее для здоровья, чем непрерывные толки о революции, шпионах и несчастных людях, сосланных на каторгу за то, что они высказывают свои мысли, - ответила моя мать.
      - Умные мужчины знают, когда надо молчать, - заметил Джонатан. Впрочем, это касается и женщин.
      При этом он посмотрел на меня в упор и улыбнулся.
      "Да, они с Диконом очень похожи", - подумала я. Должно быть, Дикон поступал подобно Джонатану, когда прокладывал свой путь, чтобы стать одним из самых богатых людей страны и не гнушался никакими средствами. Это называется аморальным и безнравственным. Но мне ли об этом судить? Теперь я понимала, как сильно люблю Дэвида. Однако я сыграла с ним такую злую шутку, какую только может женщина сыграть с мужчиной.
      Никогда уже мне не избавиться от своей вины. Она будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь.
      Прошло несколько недель. Шел февраль, и хотя еще стоял мороз, но в воздухе уже пахло весной. По утрам я чувствовала себя очень слабой и не вставала до середины дня, а после полудня силы снова возвращались ко мне. Матушка от беременности, казалось, совсем не страдала.
      Джонатан не преследовал меня, демонстрируя покорность. По-моему, он видел во мне теперь совершенно другую женщину, во всяком случае, у меня пропало к нему влечение.
      Я, бывало, лежала в постели, чувствуя себя жалкой и несчастной, тщетно пытаясь заглянуть в будущее, и часто думала, что гораздо легче переносила бы физическое недомогание, если бы не угрызения совести. Днем мое настроение менялось, потому что болезненное состояние проходило и я чувствовала себя на удивление хорошо.
      Тогда я полюбила одиночные прогулки верхом. Скоро придется оставить верховую езду, и мне хотелось напоследок получить от нее как можно больше удовольствия.
      Джонатана всецело поглотили собственные заботы; они с Диконом проводили много времени вместе. Иногда они ездили в поместье Фаррингдон, где, я уверена, встречались с лордом Петтигрю. Положение на континенте изменилось. Оптимистические прогнозы оправдались - войны не предвиделось. Было невозможно представить, чтобы страна, ввергнутая в пучину революции, решилась развязать войну.
      И все же нужно быть начеку; похоже, об этом помнила вся страна, и было очевидно, что в определенных кругах рос страх. Многих высылали в Австралию за так называемую подрывную деятельность.
      Между тем меня занимали собственные проблемы, и в тот февральский день я решила проехаться по окрестностям и поискать признаки приближающейся весны. Я воображала, что время поможет мне справиться со своими проблемами. У меня роды предполагались в сентябре, а у моей матери в августе; и я томилась нетерпением в ожидании этого дня. Я почему-то считала, что как только у меня появится ребенок, он или она, то это принесет мне такую радость, которая преодолеет меланхолию.
      Я пустила лошадь шагом. Обычно я не ездила галопом, боясь повредить ребенку, хотя еще слишком рано было беспокоиться об этом. Но я все-таки соблюдала осторожность.
      Мне доставило удовольствие видеть пробивающиеся кое-где подснежники первые признаки весны. Да и темно-красные маргаритки очень красиво выглядели на фоне зелени. Вдали река стремилась к морю. Я направилась туда и переехала по деревянному мосту на другой берег. Меня напугал неожиданный крик чибисов. Их крик звучал печальнее обычного.
      Скоро запоют все птицы. Вообще, я люблю их слушать. Они такие счастливые, и им нет дела до того, что творится в мире.
      Вдруг мне страстно захотелось к морю.
      Я вспомнила, как Шарло, бывало, смотрел в сторону Франции печальным, тоскующим взглядом. Где-то он сейчас? Шарло и Луи-Шарль сражались на стороне Франции против Англии. Как чувствовал себя в этой ситуации Шарло? Как ужасно усложняем мы свои жизни.
      Уже чувствовался запах моря; надо мной с печальным криком в поисках пищи кружили чайки. Следя за их полетом, я вдруг услышала, как кто-то зовет меня по имени.
      - Миссис Френшоу.., не могли бы вы подъехать сюда?
      Я повернула лошадь в направлении голоса. - Где вы? - крикнула я.
      - Здесь. - На берегу показалась фигура, и я узнала Эви Мэйфер.
      - Иду! - крикнула я и направила лошадь к ней.
      В маленькой бухточке, образованной выступающими валунами, неподвижно лежал человек. Его лицо было белым, глаза закрыты, а темные курчавые волосы прилипли ко лбу. Было похоже, что его выбросила волна. Долли стояла рядом с Эви, а их лошади спокойно ждали хозяек.
      Кто это? Эви пожала плечами.
      - Не знаю. Мы только что нашли его. Мы услышали какой-то шум, пошли посмотреть и увидели его.
      Я спешилась и склонилась к молодому человеку. На вид ему было не больше двадцати.
      - Он дышит, - сказала я.
      - Кажется, он без сознания.
      - Нужно вынести его отсюда, - решила я.
      - Мы как раз думали, как это сделать, когда увидели вас.
      - Кто-то из нас должен поехать к нам домой за помощью.
      Если, конечно, мы не сможем взять его с собой. Как вы думаете, мы можем вынести его и поднять на мою лошадь?
      - Попробуем, - ответила Эви.
      - Думаю, втроем мы справимся, - заметила я. - Это быстрее, чем ждать помощи. Берите его за ноги, я возьму с другой стороны.
      А ты, Долли, пока подержи мою лошадь.
      Мы ухитрились поднять его, хотя это было нелегко. Он безжизненно лежал поперек моей лошади, его руки свисали почти до земли.
      - Нам придется двигаться медленно, - сказала я.
      - Но это все же быстрее, чем посылать домой за помощью, - повторила Эви.
      - Тогда трогаемся.
      Я села на лошадь, и мы начали наш медленный путь назад в Эверсли.
      Вот так мы нашли Альберика Кларемона.
      Добравшись до Эверсли, мы сразу же уложили его в постель. Он открыл глаза и посмотрел на нас затуманенным взором.
      - Должно быть, он сильно изголодался, - сказала матушка. - Попробуем дать ему немного бульона. Но прежде всего нужно послать за доктором.
      Прибывший вскоре доктор сказал, что юноша быстро поправится. Ничего серьезного у него нет, за исключением того, что он очень ослаб и, как мы и предполагали, сильно истощен. Несколько дней отдыха, частое хорошее питание небольшими порциями, и скоро он встанет на ноги.
      Слова доктора подтвердились. К концу первого дня юноша уже смог открыть глаза и говорить.
      Когда он заговорил по-французски, мы все поняли прежде, чем он успел закончить.
      Он бежал от террора в поисках убежища в Англию, как поступало в то время множество его соотечественников.
      Его отца отправили на гильотину. Он не сделал ничего плохого, кроме того, что был управляющим в одном из богатых имений на юге Франции. Брат служил во французской армии. Его предупредили, что он взят на заметку как враг революции и он понял, что ему ничего не оставалось, кроме бегства.
      Он оставил свой дом и под видом крестьянина пересек всю Францию с юга на север и добрался до побережья. А там уж были способы переправиться через пролив, нашлись бы только деньги; итак, он покинул Францию в уединенной бухте и оказался на берегу такой же уединенной бухты в Англии.
      - С вами был кто-нибудь? - спросила мать. Он покачал головой.
      - Были еще двое.
      Не знаю, что с ними сталось. Мы вместе плыли на шлюпке, а на берегу, когда я сказал им, что у меня нет сил дальше идти, они бросили меня.
      - Они должны были позаботиться о вас, - вставила я.
      - Мадам, они боялись. Я понимал это и упросил их оставить меня. Говорят, сюда прибывает слишком много эмигрантов и вашему правительству это не нравится, поэтому их могут отправить обратно.
      Мои попутчики боялись, что если нас будет трое...
      - Хотела бы я знать, куда они ушли, - сказала я. Он пожал плечами и закрыл глаза.
      - Он очень устал, - промолвила мать. - Давайте не будем его больше беспокоить сейчас.
      На следующее утро он чувствовал себя гораздо лучше. Мы не позволили ему вставать с постели, и, казалось, он с удовольствием подчинился.
      Он немного говорил по-английски, но нам хотелось вести разговор на французском языке.
      Он назвал себя Альберик Кларемон. Он говорил:
      - Мне никак нельзя вернуться во Францию. Ведь вы не отправите меня, правда? Не отправите?
      Его глаза выражали такой ужас, что моя мать горячо воскликнула:
      - Никогда!
      Дикон, вернувшийся поздно вечером, выслушал всю историю без особого удивления.
      - Они сейчас сотнями бегут, спасаясь от террора, - говорил он. - Я не удивлюсь, если к нам придут и другие. Что он за человек?
      - Он молод, - ответила моя мать, - и, похоже, образованный. По-моему, он перенес ужасные испытания.