— Милорд, — сказал сторож, — я обязываю вас вести себя спокойно.

— По какому праву? — спросил Монмут.

— Именем короля.

Это показалось Монмуту забавным.

— А знаете ли вы, приятель, с кем говорите?

— С благородным лордом. С воспитанным дворянином. Прошу вас, сэр, спокойно отправляйтесь к себе домой и отдыхайте, пока не протрезвеете от выпивки.

— А знаете ли, — сказал Монмут, — что я сын короля?

— Тем не менее, сэр, я должен просить вас… Монмут вдруг рассердился и ударил старика по лицу.

— Опускайтесь на колени, сэр, когда обращаетесь к сыну короля.

— Милорд, — начал было старик, — я стражник, в чьи обязанности входит поддерживать спокойствие…

— Опуститесь на колени, когда говорите с сыном короля! — воскликнул Албемэрль.

— На колени! — закричал Сомерсет. — Становись на колени прямо на мостовую, пес, и нижайше проси прощения, потому что ты посмел оскорбить благородного герцога.

Старик, помня о недавнем нападении на сэра Джона Ковентри, начал дрожать. Он просительно протянул руку и дотронулся до камзола Монмута. Герцог ударом отбросил его руку, а Албемэрль и Сомерсет силой заставили стражника опуститься на колени.

— Итак, — властно спросил Монмут, — что ты там говоришь, старикан?

— Я говорю, сэр, что я выполняю свой долг… Сомерсет ударил старика ногой, тот громко вскрикнул от боли. Албемэрль снова ударил его ногой.

— Он и не думает каяться, — заметил Монмут. — Он обращается с нами, как с псами.

И он нанес старику удар ногой в лицо.

Пьяный угар овладел Монмутом, он уже забыл о девочке с дедом, своих первых жертвах. Теперь им владела мысль о том, что надо внушить старику, что он обязан относиться к сыну короля с должным уважением. Монмут подозревал всех, не выражающих ему немедленного нижайшего почтения, в том, что они насмехаются над ним из-за того, что он незаконнорожденный сын. Ему необходимо было видеть в два раза больше почтения, чем самому королю, так как ему важно было, чтобы люди помнили о том, кто он такой, тогда как король в таких напоминаниях не нуждался.

Стражник, чувствуя убийственное равнодушие Монмута к своей просьбе, из последних сил встал на колени.

— Милорд, — сказал он, — умоляю вас не делать ничего такого, что может плохо сказаться на вашей репутации и добром имени…

Но Монмут был слишком пьян, и, кроме того, его мучила мысль о том, что его достоинству нанесли оскорбление.

Поэтому он пнул старика ногой с такой свирепостью, что тот ничком упал на камни мостовой.

— Ну же! — завопил Монмут. — Давайте покажем этому болвану, что случается с теми, кто оскорбляет сына короля.

Албемэрль и Сомерсет последовали его призыву. Они злобно навалились на старика, пиная его и избивая. Изо рта у стражника побежала кровь, он поднял руки, закрывая лицо. Он жалобно просил пощадить его. А они продолжали вымещать на нем свою смертоносную ярость.

Вдруг человек затих, и в его позе появилось что-то такое, что отрезвило трех герцогов.

— Пошли, — сказал Албемэрль. — Давайте уходить отсюда.

— И побыстрее, — добавил Сомерсет. Троица, покачиваясь, пошла прочь; но из-за приоткрытых ставен за ними следили, и многие их узнали.

Еще до рассвета новость распространилась по городу.

Старый стражник, Питер Вермилл, был убит герцогами Монмутом, Албемэрлем и Сомерсетом.

Карл был не на шутку встревожен. Люди жаловались, что на улицах стало небезопасно. Бедный старый городской стражник был убит за то, что обеспечивал покой горожан.

Все были настороже. Что теперь будет? Милорд Албемэрль, который недавно унаследовал благородный титул, милорд Сомерсет, который принадлежал к известному роду, и милорд Монмут, сын самого короля, были виновны в убийстве. Горожане Лондона говорили, что убийство бедного старика следует приравнять к убийству самых знатных людей страны.

Король послал за сыном. Он был значительно менее приветлив, чем когда-либо прежде.

— Почему ты так ведешь себя? — спросил он.

— Этот человек мешал нам веселиться.

— А ваше веселье… состояло в нарушении покоя горожан?

— Это из-за молодой потаскушки и ее деда. Если бы они вели себя тихо, все было бы хорошо.

— Вы красивый юноша, Иаков, — сказал король. — Неужели вы не можете найти склонных к знакомству дам?

— Она бы тоже готова была склониться, если бы мы уладили дела с дедом.

— Значит, вашим делом было насилие? — спросил Карл.

— Все это было ради забавы, — проворчал Монмут.

— Меня трудно чем-нибудь ужаснуть, — сказал Карл, — но изнасилование всегда представлялось мне одним из самых отвратительных преступлений. Кроме того, оно говорит о том, что мужчина, совершивший его, — крайне непривлекательная личность.

— Как это так?

— Коль скоро девушку делают жертвой, а не партнером.

— Эти люди вели себя оскорбительно по отношению ко мне.

— Иаков, вы слишком придирчивы до того, что касается оскорблений. Будьте осторожны. Многие скажут, что, коль скоро он выискивает оскорбления, так, может быть, он их и заслуживает?

Монмут молчал. Отец никогда не был с ним так холоден.

— Вы знаете, как наказывают за убийство? — спросил Карл.

— Я ваш сын.

— Есть люди, которые называют меня дураком за то, что я признал вас своим сыном, — возразил Карл жестко.

Монмут вздрогнул. Карл знал его больное место.

— Но… ведь нет никаких сомнений. Карл рассмеялся.

— Существует самое большое сомнение. Обдумав то, что мне теперь известно о вашей матери, я сам начал сомневаться.

— Но… отец, вы давали мне понять, что у вас никогда не было никаких сомнений.

Карл поправил свои кружевные манжеты.

— Я думал, что у вас будут любовницы. Этого я, безусловно, ожидал от своего сына. Но вести себя подобным образом в отношении беспомощных людей, проявлять такое преступное отношение к тем, кто не в состоянии дать отпор… Такие вещи мне вообще непонятны. Я знаю, у меня много слабостей. Но то, что я вижу в вас, настолько чуждо мне, что я стал думать, что вы все-таки не мой сын.

Прекрасные темные глаза широко раскрылись от ужаса.

— Отец! — воскликнул герцог. — Это не так. Я ваш сын. Посмотрите на меня. Разве я не похож на вас?

— Вы такой красавец, а я такая образина! — ответил король просто. — Тем не менее я никогда не прибегал к насилию. Немного любезности с моей стороны — и дело всегда оказывалось решенным.

Думаю, вы все же не Стюарт. Вас сейчас проводят отсюда. Мне нечего вам больше сказать.

— Отец, вы считаете… Вы не можете…

— Вы совершили преступление, Иаков. Серьезное преступление.

— Но… как ваш сын…

— Помните, что у меня на этот счет есть сомнения.

Лицо герцога исказилось от горя. Карл не смотрел на него. Он был слишком мягок и глуп, когда дело касалось этого юноши. Он слишком многое ему позволял — ив результате испортил его, заласкал.

Ради самого Джемми следует попытаться добавить к его взбалмошности и гордости немного дисциплины и спокойного здравого смысла, чтобы он смог понимать нрав народа, которым он так горячо надеялся править.

— Идите теперь в свои апартаменты, — заключил он.

— Отец, я побуду с вами. Я заставлю вас сказать, что вы уверены в том, что я ваш сын.

— То было повеление, милорд, — сказал Карл твердо.

Какое-то время Монмут, весьма капризный мальчишка, стоял в нерешительности, затем он решительно подошел к Карлу и взял его за руку. Карл стоял, не шелохнувшись, грустно и пристально глядя в окно.

— Папа, — обратился к нему Монмут, — это я, Джемми…

То было старое, детское обращение, так забавлявшее Карла в те давние времена, когда он приходил навещать Люси, мать этого мальчика, а малыш, тревожась, что не получит от короля своей доли внимания, старался привлечь его к себе.

Карл оставался неподвижным как статуя.

— В свои апартаменты, — сухо сказал он. — Оставайтесь там, пока вам не дадут знать, что будет дальше.

Карл отнял свою руку и отошел от него.

Монмуту ничего больше не оставалось, как покинуть покои короля.

Когда он ушел, Карл продолжал пристально глядеть в окно. Он смотрел вниз, на реку за низкой стеной с ее полукружьями бастионов. Но он не видел проплывающих судов. Что делать? Как избавить глупого мальчишку от последствий этой безумной выходки? Неужели он не знает, что из-за таких поступков начинают шататься троны. Народ будет недоволен. К тому же еще не улеглись страсти после скандала с Ковентри.

Если бы у него был более сильный характер, эти трое понесли бы справедливое наказание за убийство. Но как можно говорить о сильном характере, когда дело касается человека, к которому испытываешь самые нежные чувства, на какие только способен?..

Он должен предпринять отчаянный шаг. Но сделает он это, чтобы спасти мальчишку. Чего бы он только не сделал ради этого в сущности ребенка! Но он должен всеми силами устоять против искушения дать ему то, чего он так страстно желает, — корону. Этого он не сделает ни при каких обстоятельствах. При всей своей любви к нему он скорее предпримет меры для его наказания через повешение. Джемми должен получить хороший урок, ему следует научиться быть скромным. Бедный Джемми, неужели это из-за боязни выглядеть слишком скромным проделал он эту выходку? Если бы он был законным сыном… он мог бы быть совершенно другим человеком. Если бы его воспитывали с определенной целью, как будущего монарха — как в свое время воспитывали его. Карла, — у него бы не было необходимости доказывать всем и каждому, что он сын короля.

« Я ищу извинений для него не потому, что он их заслуживает, а потому, что я его люблю, — подумал Карл. — Плохая привычка «.

Потом он сделал то, что, как он знал, он и должен был сделать. Это было слабостью, но как мог он, любящий отец, поступить иначе?

Он предал гласности свое помилование» Нашему дорогому сыну Иакову, герцогу Монмуту, в связи со всеми преднамеренными или непреднамеренными убийствами или другими тяжкими преступлениями, совершенными когда бы то ни было им одним или вместе с другой личностью или личностями…»

Так-то вот! Дело было сделано…

Но в будущем Джемми должен исправить свое поведение.

Пока король грустно размышлял о безумствах Монмута, его известили, что жена его брата, Анна Гайд, заболела. Ей так плохо, говорилось в известии, и она так страдает, что ни один из врачей не может помочь ей ничем.

Карл поторопился в апартаменты брата. Он нашел Иакова обезумевшим от горя, он сидел, закрыв лицо руками, Анна и Мария, ничего не понимая, стояли по обе стороны от него.

— Иаков, что за ужасная неожиданность? — спросил король.

Иаков опустил руки, поднял лицо и посмотрел на брата, печально качая головой.

— Я опасаюсь, — начал он, — я очень опасаюсь…

И он задохнулся от рыданий. Увидев своего любимого отца в таком состоянии, обе маленькие девочки разразились громким плачем.

Карл прошел в спальню, где лежала Анна Гайд. Лицо ее было так искажено от боли, что ее трудно было узнать.

Карл опустился на колени у ее постели и взял ее за руку.

Ее губы пытались улыбнуться.

— Ваше величество… — начала было она.

— Ничего не говорите, — нежно сказал Карл. — Я вижу, насколько это трудно для вас. Она крепко сжала его руку.

— Мой… мой добрый друг, — прошептала она. — Прежде всего добрый друг… Потом уже король.

— Анна, моя дорогая Анна, — сказал Карл. — Мне тяжело видеть вас в таком состоянии. — Он повернулся к врачам, стоявшим у постели. — Все ли необходимое было сделано?

— Все, ваше величество. Боли начались так внезапно, что мы опасаемся внутреннего воспаления. Мы перепробовали все лечебные средства. Мы пускали ее светлости кровь… Мы давали ей слабительное. Мы прикладывали пластыри на болезненную область и горячие утюги к голове. И пробовали все средства. Боль не стихает.

Иаков пришел постоять у постели больной жены. Малышки были с ним вместе: Мария держала его за руку, Анна цеплялась за камзол. Слезы текли из глаз Иакова, так как Анна была почти без сознания от боли. Всем, кто находился в спальне, было ясно, что жизнь покидает ее.

Иаков вспоминал о своих изменах в течение их супружеской жизни. Сама Анна тоже не всегда была верной женой. Иаков с горечью вспоминал, как он пренебрегал ею в первое время после женитьбы, и думал, не его ли вина в том, что они отдалились друг от друга уже в то время.

Сейчас ему бы хотелось, чтобы их супружество было более удачным. Может быть, думал он, если бы я вел себя иначе, настойчивее, когда моя мать возражала против моей женитьбы на ней, если бы я протестовал, действовал более решительно, Анна не потеряла бы ко мне уважения и мы были бы счастливее вдвоем.

Но прошлое не вернешь. Анна умирала, и их супружеской жизни пришел конец. Он смятенно думал, что теперь будет без нее делать, так как на протяжении их совместной жизни он привык уважать ее ум и полагаться на ее советы.

Оставались две его маленькие дочери, нуждающиеся в материнской заботе. Если у короля не появится законный наследник, старшая из этих малышек может взойти на трон.

— Анна!.. — взывал он потерянно.

Но Анна смотрела на Карла; казалось, что присутствие короля действует на нее благотворно. Она, конечно, постоянно помнила, что он всегда был ей другом.

— Карл… — прошептала она. — Дети… Тогда Карл подозвал малышек к себе и, опустившись на колени, обнял их обеих.

— Не тревожься, Анна, — сказал он. — Я буду заботиться о них, как о своих собственных.

Это обрадовало ее. Она кивнула и закрыла глаза.

Иаков, горько плача, опустился на колени.

— Анна, — повторял он без конца, — Анна.. Я молюсь за тебя. Ты должна поправиться… ты должна…

Она, казалось, не слышала его.

« Бедный Иаков! — думал Карл. — Теперь он любит жену Ей осталось жить всего-то час, а он вдруг понял, что любит ее. Хотя был равнодушен к ней так долго. Бедный неудачник Иаков! Вечно у него так…»

Карл сказал:

— Приведите сюда ее духовника.

По ее затрудненному дыханию он заключил, что конец близок.

Священник вошел и опустился на колени у постели, но герцогиня взглянула на него и отрицательно покачала головой.

— Миледи… — начал священник.

Иаков сказал:

Герцогиня не хочет, чтобы вы молились за нее.

Все те, кто пришел засвидетельствовать смерть герцогини Йоркской, обменялись многозначительными взглядами.

Анна привстала и произнесла с нотой волнения в голосе.

— Я не хочу с ним говорить. Я умираю… в истинной вере…

Иаков колебался. Карл встретился с его взглядом. Слова, которые Иаков готов был произнести, замерли у него на губах. Взгляд Карла предупреждал:» Не здесь… Не при таком количестве свидетелей!»Он повернулся к постели. Анна снова лежала на подушках, веки ее были плотно сомкнуты.

— Слишком поздно, — сказал король. — Она уже потеряла сознание.

Он был прав. Через несколько минут герцогиня умерла.

Но в покоях, где умерла герцогиня, было слишком много людей, которые обратили внимание на ее последние слова. Они говорили друг другу, что перед смертью герцогиня была готова поменять веру. Было ясно, что, если герцог и не говорил о своей приверженности к католицизму открыто, втайне он его все-таки исповедовал.

Монмут должен был какое-то время не привлекать к себе внимание. Он был вынужден прекратить свои бесчинства на улицах; это, впрочем, не мешало ему распространять слухи, что герцог — предполагаемый наследник престола — был настоящим католиком. А разве англичане еще во времена правления Кровавой Марии не поклялись, что не допустят, чтобы на троне был монарх-католик?!

Наконец-то Нелл наслаждалась каждой минутой своего существования. Теперь она стала по-настоящему благородной дамой.

У нее в доме на Пел Мел было восемь слуг, и все они, от помощницы горничной, получавшей шиллинг в неделю, до надменного дворецкого, обожали ее. Их отношения были не похожи на обычные отношения хозяйки и слуг. Нелл ясно давала им понять, что всегда готова пошутить с ними, никогда не пыталась скрыть от них того обстоятельства, что вышла из общественной среды ниже той, из которой происходило большинство из них.

Ей нравилось появляться на улицах в своем портшезе, по пути окликая друзей, и придворных, и скромных горожан она приветствовала одинаково. Она могла задорно окликать нищего на углу улицы, который всегда мог рассчитывать на щедрую милостыню от миссис Нелли, и так же шаловливо перекликаться с королем со стены своего сада. Ее никогда не заботило, кем были его компаньоны по прогулке — хоть члены его правительства или церковные иерархи. Каждый раз она одинаково громко и весело обращалась в нему:» Добрый день, Карл. Надеюсь, вы доставите мне удовольствие и навестите меня сегодня вечером!»И если сопровождающие короля бывали шокированы ее неуместной веселостью, то его самого это, казалось, лишь забавляло. Это выглядело так, будто он и Нелл втайне подшучивали над его напыщенными компаньонами.

Нелл часто принимала гостей, и у нее всегда был хороший стол. Ей нравилось видеть на своем длинном столе горы вкусных угощений — баранину, говядину, разнообразные пироги, фрукты по сезону, сыры, сладкие пирожки и, конечно же, множество напитков. И ей нравилось видеть за этим столом множество людей; но ей не нравилось, если бывал не занят хотя бы один стул.

В том году Нелл тревожило лишь одно — король не торопился присвоить ее сыну титул, которого она так жаждала. Но она не отчаивалась. Карл навещал ее чаще, чем когда бы то ни было. Молл Дэвис теперь редко виделась с ним, так что теперь не было нужды угощать ее конфетами со слабительной ялапой, дабы она не могла принять короля и тот вместо нее навестил бы Нелл. Король теперь охотно приходил сам. Ее дом он любил посещать больше других домов.

Луиза все еще мучила его и отказывалась уступить. По поводу поведения Луизы многие покачивали головами. Она перестарается со своим сопротивлением, шептали окружающие. Может статься, что, когда она решит отдаться королю, он уже потеряет к ней всякий интерес.

В Барбаре Каслмейн, ставшей герцогиней Кливлендской, король нуждался все меньше и меньше. Ее амурные дела все еще продолжали занимать город отчасти потому, что вершились в весьма своеобразном стиле: когда у Барбары появлялся новый любовник, она не пыталась скрыть этот факт от света.

В том году она устремила свой ненасытный взор на Уильяма Уичерли, первая пьеса которого, » Любовь в лесу «, была только что поставлена.

Барбара выбрала его себе в любовники своим обычным образом.

Увидев Уильяма в парке, когда тот прогуливался, а она проезжала в карете мимо, она высунулась из окошка, крикнула ему:» Вы, Уильям Уичерли, сын шлюхи!»— и покатила дальше.

Уичерли был необыкновенно польщен, так как понял — равно как и все присутствующие при сем, — что это слова популярной песенки из его пьесы, в которой утверждалось, будто все остряки — дети шлюх.

Вскоре весь Лондон говорил о том, что Уичерли стал ее любовником.

И вот из-за того, что Барбара вела себя так скандально, а Луиза столь чопорно, а Молл показалась пресноватой, Нелл в течение нескольких месяцев и была верховной правительницей в развлечении его королевского величества.

Ее часто навещала Роза. Ныне она была замужем за Джоном Кассельсом. Когда он попал в неприятную историю, Нелл удалось не только вызволить его, но и помочь получить место в гвардии герцога Монмута; так что теперь у Розы муж был не разбойником с большой дороги, а солдатом. Нелл также изыскала возможность помочь своему кузену Уиллу Чолмли, чтобы осуществить его заветную мечту. Уилл Чолмли был теперь солдатом, и она надеялась, что вскоре он получит низший офицерский чин.

В одно из посещений Розы они говорили о прежних днях.

Роза сказала:

— Своей удачей мы обязаны тебе, Нелл. Это очень в твоем духе — будучи мадам Гвин с Пел Мел, подругой короля и приятельницей герцогов, все-таки не забывать тех, кого ты любила в прежнее время! Мы все преуспели только благодаря тебе, Нелл. Ручаюсь, матушка теперь жалеет, что частенько поколачивала тебя своей палкой, Пелл. Ей и в голову не приходило, что тебя ждет такая судьба.

— Как она поживает? — спросила Нелл.

— О, она не проживет долго.

— Из-за джина?

— Как всегда… Она чаще бывает пьяная, чем трезвая. Я нашла ее лежащей на полу в подвальчике, в том старом подвальчике из — казалось бы! — далекой прежней жизни, мертвецки пьяной. Джон говорит, что она долго не протянет.

— Кто за ней ухаживает? — спросила Нелл.

— Есть много желающих заботиться о ней. Она может щедро расплачиваться с ними теми деньгами, что ты ей передаешь. Но что за отвратительное место этот подвал в Коул-ярде! Крысы чувствуют там себя, как дома. Там все изменилось с тех пор, когда матушка открыла свой публичный дом.

— Она там и умрет, — сказала Нелл. — Это ее дом. Я даю ей деньги. Этого достаточно.

— Это на самом деле все, что ты можешь сделать, Нелл.

— Ей нужен уход, — продолжала Нелл. — Нам он тоже нужен был в свое время. Но мы его не получали. Нами пренебрегали ради бутылки джина.

— Это так, Нелл.

— Если бы она была другой… если бы она любила джин поменьше, а нас побольше… — Нелл сердито замолчала. — Это ее заботы, а не наши… если она заболеет и умрет от джина. Что нам до этого? Что она сделала для тебя, Роза? Что бы сделала она для меня? Мне никогда не забыть тот день, когда мясник сказал, что ты украла у него кошелек. Тогда она стояла перед тобой, у тебя на лице застыл ужас… а она подталкивала тебя к нему… Роза, мы ей были безразличны! Ей было все безразлично, кроме единственного — чтобы мы торговали собой и могли обеспечивать ее джином. Чем мы обязаны такой матери?

— Ничем, — ответила Роза.

— В таком случае она умрет в своем подвальчике, и рядом с ней будет ее неизменная бутылка джина… Умрет так, как и жила. Она достойна такой судьбы.

Нелл сердилась, щеки ее пылали, она начала перечислять все случаи бед и огорчений, которые она и Роза пережили по вине матери.

Роза сидела и слушала. Она хорошо знала Нелл…

И действительно, вскоре после ухода Розы Нелл велела подать себе портшез.

— В какие края, мадам? — спросили носильщики.

— В Коул-ярд, — ответила Нелл. В ту ночь мать Нелл спала в красивой кровати в доме своей дочери на Пел Мел.

— Хоть она и старая сводня и пьянчужка, — сказала Нелл, — но все же она моя мать!

Многие с неодобрением отнеслись к тому, что содержательницу публичного дома поселили в доме дочери; много было и таких, кто аплодировал смелому поступку дочери.

Нелл игнорировала и тех и других. Она не обращала на них внимания — и жизнь была прекрасна. Она снова ждала ребенка от короля.

Да, это было для Нелл счастливое лето. Она проводила его вместе с королем в Виндзоре; было очень приятно видеть его любовь к ее маленькому сыну.

Никогда еще, заявила Нелл, она не была так счастлива, как она была счастлива со своим Карлом Третьим. Карл Первый (Карл Харт) был добр к ней и сделал из нее актрису. Карл Второй (Карл Сэквилл, лорд Бакхерст) оказался в ее жизни эпизодом, достойным сожаления, но с Карлом Третьим (королем) она испытывала полный восторг. Она не требовала от него верности. Нелл слишком хорошо знала жизнь, чтобы требовать невозможного. Но король любил ее так, как любил многих; и она это знала. Она чувствовала, что может сохранить эту любовь при помощи своего веселого остроумия и постоянного добродушия. Карл привык к женщинам с большими запросами, а Нелл была нетребовательна, что касалось ее самой, но всегда помнила о потребностях своего сына.

Малыша звали теперь Карл Боклерк — это имя отец дал ему в качестве временного утешения до той поры, когда предоставится возможность дать ему титул. Его назвали Боклерком в честь Генриха I, который получил это имя за то, что умел писать, тогда как его братья были безграмотны. Этот Генрих I был отцом большего количества побочных детей, чем любой из английских королей до Карла — Карл, конечно же, переплюнул их всех. Это было совершенно в духе короля — напомнить свету об этих фактах, назвав Боклерком сына Нелл.

Таким образом, Нелл должна была временно удовлетвориться именем Боклерка, которое, не обеспечив прав ни графа, ни герцога, о которых она страстно мечтала, было все же королевским именем и напоминало свету о том, что Карл считал сына Нелл своим ребенком.

Луиза начинала понемногу волноваться. Нелл Гвин превращалась в чересчур значительную соперницу. Это смущало и тревожило, так как, в отличие от случаев с другими любовницами, король, казалось, любил Нелл все больше и больше. Трудно было поверить в то, что девушка из переулка Коул-ярд смогла сохранять привязанность изящного и остроумного короля, тогда как благородным дамам это не удалось.

Луиза стала прислушиваться к предостережениям своих друзей.

Людовик XIV хотел, чтобы она выполнила его поручение. Он выражал нетерпение в связи с ее медлительностью. Лорд Арлингтон, который склонялся к католицизму и который стал ее покровителем, явно волновался.

Луиза так часто заявляла, что она слишком добродетельна, чтобы стать любовницей короля, что теперь не видела другой возможности вести дело, как только предприняв нечто из ряда вон выходящее. Ибо тоже поняла, что дальнейшее заигрывание чревато поражением.

— Король — абсолютный монарх, — говорила она Арлингтону. — Почему бы ему, если он захочет, не иметь двух жен?

Арлингтон понял намек. Он нашел возможность поговорить с королем. Мадемуазель де Керуаль любит ваше величество, сказал Арлингтон, и лишь одно является причиной ее отчуждения — ее добродетель.

Король казался грустным.

— Добродетель, — сказал он, — действительно является огромным препятствием на пути к удовольствию.

— Мадемуазель де Керуаль, — печально продолжал Арлингтон, — будучи воспитанной дамой, находит невозможным стать вровень с теми, кто ниже ее по положению в обществе. Если бы для нее было сделано исключение…

— Исключение? Какого рода? — спросил король, настораживаясь.

— Если бы успокоить ее совесть…

— Мне дали понять, что это может сделать лишь бракосочетание.

— Фиктивное бракосочетание, ваше величество.

— Но как это возможно?

— Короли могут все. Что, если бы ваше величество согласились на эту церемонию с дамой…

— Но к чему такая церемония обязывает?

— Она могла бы быть полезной в одном отношении. Она была бы выражением определенного уважения к этой даме. Ни с кем из тех, кто доставлял вам удовольствие, ваше величество не совершали такой церемонии. Это выделило бы мадемуазель де Керуаль из ряда прочих. И хотя она не может стать женой вашего величества, но если с ней поступить, как с женой, ее гордость будет удовлетворена.

— Продолжайте, милорд. Я вижу, вы уже обдумали план.

— Что если, будучи в Ньюмаркете, ваше величество, вы навестите мое имение Юстон. Что если устроить церемонию там… церемонию, внешне напоминающую бракосочетание… Тогда, ваше величество…

Король рассмеялся.

— Пусть будет так! — воскликнул он. — Пусть будет! Мой дорогой Арлингтон, ваша идея великолепна.

Арлингтон поклонился. Служить своему королю для него величайшее удовольствие, тихо ответил он.

Поэтому, отправляясь на этот раз в Ньюмаркет, король делал это с большей, чем обычно, радостью. Гонки доставили ему удовольствие. Монмут, оказавшись снова в милости, большую часть времени находился рядом с отцом. Они вместе ездили на соколиную охоту, устраивали состязание борзых. Они принимали участие в скачках, и король выиграл приз, хотя его молодой сын был среди соревнующихся. Карл и в сорок один год почти не утратил той привлекательности, которая была ему свойственна в юности. Его седые волосы были скрыты красивыми локонами роскошного парика, на лице появилось немного морщин, но и только, он был таким же подвижным и изящным, как прежде.

Каждый день он бывал в Юстоне, часто он оставался там на ночь, и все время он терпеливо и настойчиво ухаживал за Луизой, которая становилась все более податливой.

А однажды в октябре Арлингтон пригласил священника, который совершил над этой парой что-то наподобие венчания, и после этого Луиза позволила уложить себя в постель со всеми непристойными церемониями, которые были приняты в те времена.

Так Луиза стала любовницей короля, и, учитывая ее высокое положение в обществе и то значение, которое она сумела себе придать, ее считали официальной фавориткой — единственной из всех дам короля, имевшей право быть первой.

Нелл поняла, что ее короткому царствованию пришел конец. Теперь появилась другая, претендовавшая на внимание короля гораздо чаще, чем она, и потому что она была той, которую Луиза называла вульгарной артисткой, она знала, что француженка будет делать все, что в ее силах, лишь бы лишить ее милостей короля.

В декабре того года Нелл родила второго сына. Она назвала его Иаковом в честь герцога Йоркского.

Восстанавливая в постели силы после родов, которые благодаря ее крепкому здоровью были нетрудными, Нелл приняла решение сохранить свое место подле короля и бороться с этой новой фавориткой, используя все свое остроумие, очарование и проницательность уроженки Лондона, истинной кокни.

Она была уверена в своей победе. Ее любовь к Карлу Третьему укрепляла ее решимость, кроме того, она обязана была думать о будущем малышей Карла и Иакова Боклерков.