4

– Признайся, Тур, – сказал Бедевер, – мы заблудились.

Можно рассуждать о Висячих садах Вавилона или Колоссе Родосском; но если вы хотите увидеть настоящее чудо света, посмотрите на рыцаря какого-нибудь древнего ордена, которого заставляют признать очевидную вещь.

– Я знаю, что мы заблудились, – весело отвечал Туркин, складывая дорожную карту и запихивая ее под сиденье грузовика. – Нам и следовало заблудиться. Если бы нам не удалось заблудиться, мы бы шли неверным путем.

Бедевер воззрился на него.

– В конце концов, – продолжал Туркин, – мы ищем затерянный город. Город, который потерян. Следовательно…

– Ну да, – терпеливо сказал Бедевер. – Я уловил. Но непосредственно сейчас мы не ищем Атлантиду, мы ищем дорогу М-6.

Туркин ухмыльнулся.

– Не обязательно, – отвечал он. Бедевер сделал нетипичный для него жест нетерпения; Туркин продолжал: – До тебя все еще не дошло, малыш Беддерс. Тут разговор идет о мистике. – Он прервался, пытаясь уклониться и изрыгая брань на «аллегро» с местным номером, который упрямо не хотел его объехать[6] – Ты ведь помнишь, что старик Мальдизан Носатый обычно говаривал о мистике.

Бедевер признался, что он подзабыл. Туркин кивнул.

– Я так и думал, – сказал он. – Кажется, я припоминаю – когда нам читали Мудрость, ты обычно глазел в окно на девочек из…

– Ну, как бы там ни было, – прервал Бедевер.

Туркин с грохотом переключил скорости.

– Суть в том, – сказал он, – что если ты ищешь потерянный город, или заброшенный монастырь, или келью отшельника, на которой лежит заклятие забвения, или что-нибудь в таком роде, то тебе не поможет перерывание справочников и указателей; то, что нужно, – это потеряться самому. И тогда оно вроде как находит тебя само. Такова логика! – добавил он с гордостью.

Бедевер приподнял бровь.

– Логика? – иронически переспросил он.

– Ну, – отвечал Туркин, пожимая плечами, – или теология. Каждый, кто потерялся, будет найден, или что-то в этом роде – не помню точно, но смысл такой. Три тысячи чертей и адская сковородка! – добавил он, увидев дорожный знак. – Это же поворот на Стерчли! Каким чертом мы здесь оказались?

Бедевер слабо улыбнулся.

– Возможно, теология, – сказал он. – И к тому же мы свернули не на тот выезд из Браунхиллз. Нам нужна А-37.

– Дай-ка мне карту на минуточку, – сказал Туркин. – Я знаю здесь один поворот, где можно неплохо срезать…

Бедевер собрался было протестовать, по большому опыту зная, что значит, когда Туркин срезает дорогу, но тут ему пришло в голову, что во всей этой ерунде относительно того, чтобы заблудиться преднамеренно, есть некий, хотя и невероятный, смысл.

– Хорошо, – сказал он поэтому, и добавил даже: – Прекрасная идея.

Туркиновский поворот, как и следовало ожидать, вывел их на узкий проселок, который заканчивался у заброшенной фермы. Когда Туркин срезал дорогу, это всегда кончалось одним и тем же. Фактически, у Бедевера было такое чувство, что если бы они только потрудились выйти из машины и посмотреть повнимательнее, возможно, оказалось бы, что это каждый раз была одна и та же ферма. В чем, возможно, и был какой-то смысл…

– Ну хорошо, – сказал он, отстегивая ремень безопасности и открывая дверцу, – вот мы и приехали.

Туркин вопросительно взглянул на него.

– Ради всего святого, что ты делаешь? – спросил он.

– Довожу твою посылку до логического завершения, – отвечал Бедевер, стаскивая свой вещмешок с заднего сиденья и надевая шапку. – Ты идешь?

– Но…

Бедевер любезно улыбнулся, захлопнул дверцу и направился к строению посреди двора. С минуту поругавшись, чтобы соблюсти приличия, Туркин последовал за ним.

– Видишь ли, – объяснял Бедевер, хлюпая по грязи, – если ты собираешься заблудиться с целью найти потерянный город, из этого следует, что ты должен заблудиться настолько, насколько это вообще возможно для человека. Мне кажется, что оказаться на заброшенной ферме с поросшей травой крышей в конце пяти миль проселочной дороги – это примерно это и значит; по крайней мере, это лучшее, что мы можем найти, не выкалывая себе глаза щепкой, как ты думаешь?

Он улыбнулся и постучал в дверь. К их удивлению, дверь отворилась почти сразу же.

– Добрый вечер, – сказал Бедевер. – Мы ищем Атлантиду. Не можете ли вы указать нам правильную дорогу?

У женщины, открывшей им дверь, был такой вид, что нетрудно было предположить, что она действительно может. Бедевер подумал, что у такой женщины вполне может оказаться сын по имени Дуб и две дочери, которых зовут Незабудка и Омела; и она вся была увешана серебряными побрякушками – того рода, какие на рынках никто никогда не покупает.

– Простите? – переспросила она.

– Атлантида, – повторил Бедевер. – Ну, знаете…

– Ах, – сказала женщина, – да-да, конечно. Вы просто по виду не совсем из тех. Пойдемте, я провожу вас.

Повернувшись, она пошла вглубь дома; Туркин с Бедевером переглянулись.

– Это, наверное, самый лучший отзыв, какой я когда-либо слышал о себе, – прошептал Туркин про себя. – Боже, а в этом месте пованивает! – он недовольно принюхался. – Похоже, здесь частенько покуривают что-то не то.

Женщина открыла еще одну дверь и встала в стороне.

– Вам туда, – сказала она. – Вы знаете, что надо делать.

Это была очень странная комната для такого дома. Она очень напоминала какую-нибудь из самых фешенебельных строительных корпораций, решил Бедевер, вот только что здесь не было девушек в униформе, сидящих перед экранами компьютеров. Здесь не было никаких пентаграмм и каббалистических знаков.

– Если вам что-нибудь понадобится, – добавила женщина, – мы все на кухне, медитируем.

Она закрыла дверь, и рыцари услышали шлепанье ее босых ног по коридору.

С минуту никто из них не говорил ничего. Затем Бедевер пожал плечами.

– Ну ладно, – сказал он, – возможно, мы должны были взять влево в тоннеле у Шард-Энда.

Туркин присел у одного из компьютеров.

– Ничего подобного, – сказал он. – Думаю, я начинаю понимать, в чем тут дело. Круто, – добавил он с оттенком восхищения. Он прикрыл глаза, встряхнул пальцами, как пианист перед концертом, и ударил по клавиатуре, набирая вслепую.

– В конце концов, – сказал он, когда экран засветился и машина пискнула несколько раз, – потеряться тоже можно по-разному. Ну что ж, посмотрим.

– Ты знаешь, как обращаться с этими штуками? – спросил Бедевер.

– Предыдущий опыт значения не имеет, – ответил Туркин. – Назови какое-нибудь число.

– Семь.

– А почему бы и нет? – Туркин набрал код. – Вот например, – продолжал он, – когда ты в последний раз имел какое-нибудь дело с налоговой службой?

Бедевер покрылся краской.

– Да я… – запнулся он.

– Ну ладно, – сказал Туркин, – с телефонными службами, с почтой, со службой газа – с какой-нибудь из этих контор. Где люди много работают с компьютерами.

– Да у них у всех в офисах компьютеры, – сказал страховой агент Бедевер.

– Так, – продолжал Туркин, – а чем чаще всего объясняют, когда случается какая-нибудь путаница и данные пропадают?

– Ну как же – данные потеряны в компьютере, разумеется, – автоматически сказал Бедевер и прикусил губу. – Ага, – сказал он, – ну да. Кажется, я понимаю, куда ты клонишь.

Туркин ухмыльнулся.

– Пришлось немного попотеть, а? – сказал он. – Как сделать, чтобы что-нибудь потерялось, и все же продолжало существовать? Засунуть его в компьютер! Очень просто. Думаю, он где-то там, внутри; просто он затерян, только и всего, среди полумиллиона извещений, оплаченных парковочных талонов, инструкций, графиков показаний приборов и пересмотренных аттестаций. И все, что требуется, чтобы вызвать его к жизни, – это набрать на клавиатуре волшебное слово.

Бедевер расплылся в восхищенной улыбке.

– И что это за слово?

– Ага, – Туркин крутнулся на вращающемся стуле. – Здесь ты меня поймал. Но мы все же можем что-нибудь попробовать.

Бедевер слегка приуныл, но тут же воспрянул духом.

– Ну конечно! – сказал он. – Дай-ка я.

Он мягко спихнул Туркина со стула, сел сам и потер руки.

– Так всегда делают в офисах, – пояснил он, – когда чертова железяка начинает упрямиться, и из нее ничего не удается достать. Ну, ты, разумеется, не можешь этого… Ага, вот она!

Он нашел кнопку, которую искал, и нажал ее. Экран опустел; из щели сбоку выскочила дискета. Он вставил ее обратно, еще раз нажал кнопку и плашмя саданул ладонью по системному блоку.

Прошло некоторое время, в течение которого машина честила его на все корки своим машинным кодом; затем с экрана исчезли все знаки. Бедевер уже начал чувствовать себя полным идиотом, когда посреди экрана появилась одна-единственная строчка:

– Есть! – воскликнул Бедевер. – Ну что ж, посмотрим.

Он одним пальцем набрал команду, и экран опять опустел.

– Что это ты… – начал Туркин, но Бедевер нетерпеливым движением прервал его.

– Соберись с духом, – шепнул Бедевер. – Это может быть немного неприятно.

– Что значит – соберись с духом? Что там, черт побери, такое?

– Тс-с!

Мир начал исчезать…

Вопрос «как люди раньше обходились без факсов?», к счастью, является чисто академическим.

Факсы были всегда; просто они назывались по-другому, и некоторые из экспериментальных моделей так же напоминали современные аппараты, как, скажем, пара жестянок из-под какао, связанных веревочкой, напоминает сотовый телефон.

В качестве примера можно упомянуть «пиролекс-IV турбо», который был в моде на Ближнем Востоке во времена египетского фараона Рамзеса II; он работал с помощью древнего прообраза оптоволокна, посредством которого собранные в пучок световые лучи передавались через верхние слои атмосферы в виде радиоволн, затем собирались с помощью примитивного преобразователя – каковым служили листья одной редкой разновидности пальмы, к настоящему времени давно уже вымершей, – и фокусировались в принимающем устройстве с помощью органической линзы, которая представляла собой цветок той же пальмы.

Факсы были, без сомнения, известны также римлянам, которые использовали их для связи с богами. Модель «лектор луциус», наиболее часто применявшаяся для этой цели, была надежной, но медленной: послание встраивалось в ДНК выводка священных цыплят, и для того, чтобы прочесть его, требовалось разрезать одного из этих цыплят, взятого наугад, и взглянуть на его внутренности.

В Альбионе использовались факсы, по принципу действия весьма близкие к современным; но после падения альбионского королевства страна вошла в период, известный историкам информационных технологий как «долгая темная зима почтовых открыток», в течение которого пользователям были доступны лишь рудиментарные виды факсов.

Исключением, разумеется, являлась Атлантида, где факсы были известны с самой глубокой древности; так что даже один из апокрифов Атлантической Апостолической Церкви, а именно «Евангелие от св. Невиля», начинается словами:

«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и к тому времени, когда оно дошло до того конца линии, Слово было Брдг»,

благодаря чему можно предположить, что к тому времени, когда Евангелие было впервые сведено к записи, атланты уже использовали «марк IV-с».

Но в чем атланты переплюнули все остальные нации, использующие факсы, так это, разумеется, в способности пересылать нечто большее, чем просто факсимиле написанного слова…

– Беддерс?

Слово на мгновение повисло в пустоте, подобно тлеющему угольку, и затем угасло. Потом не было ничего, кроме слабого завывания ветра, дующего в межзвездных пространствах.

– Это ты, Тур?

Тот же эффект, разве что слово на этот раз полыхнуло бледно-голубым пламенем, потрескивая в разреженном воздухе, как бенгальский огонь.

– Ты где?

– Где-то здесь.

– Где это – «здесь», во имя всего святого?

– Откуда мне знать? Тур, что происходит?

И тут они оба ощутили послание, – ощутили, но не услышали или увидели. Послание гласило:

Не существует «здесь» или «там». Есть только информация.

Два бесплотных голоса принялись говорить в одно и то же время. Это было немного похоже на Ночь Гая Фокса с ее фейерверками и шутихами.

Заткнитесь оба и слушайте, – пришло послание. – Не существует «здесь» или «там», «верха» или «низа», «тебя», «меня», «их», «его», «ее», «теперь», «тогда», «истинного», «ложного», «толстого», «тонкого», «черного», «белого», «желтого», «зеленого», «живого», «мертвого». Существует только информация. Пересылаемая и пересылающая.

– Ну хорошо, – раздраженно промерцал голубой огонек, – пересылающая что?

– Вас.

Последовали несколько вспышек разгорающегося оранжевого пламени, и затем – взрыв практически нечленораздельной пиротехники. Из того, что большинство использованных выражений были чрезвычайно вульгарными, можно было вывести предположение, что здесь присутствует некая часть сэра Туркина.

– Посмотрите на это так, – предложило послание. – Вы же знаете, сколько весит золото, так? А любые деньги – это, грубо говоря, золото. Но вы ведь можете пересылать деньги телеграфом, не так ли? Ну вот.

Оранжевые огоньки вспыльчиво затрепетали было, но не пошли дальше недовольного мерцания. Затем все стало черно.

Два исполинских катка, выжевывающих из себя рулон бумаги; вот только это не бумага. Она имеет на одно измерение больше.

Сэр Туркин и сэр Бедевер возникли между катков в виде двухмерных силуэтов, шлепнулись снаружи и стали постепенно обретать форму, подобно надуваемым воздушным шарикам. Не раньше, чем процесс надувания был завершен, начали они оживать; но когда эта часть была завершена, Туркин, по крайней мере, выглядел более чем оживленным.

– Черт побери, – сказал он мрачно. – Никто еще не совал меня головой вперед в компьютерную сеть и уходил живым после этого. – Он закатал рукава и начал оглядываться в поисках кого-нибудь, с кем можно было бы разобраться на этот счет.

– Тур, – настойчиво прошептал Бедевер, стоявший сбоку.

– Чего тебе? – спросил Туркин не оборачиваясь. – Только не пытайся отговорить меня, Беддерс. Кто-то сегодня получит по голове за эти штучки, и…

– Тур!

– Чего тебе?

– Посмотри-ка вниз.

Туркин неохотно повиновался. Он увидел, что они стоят на чем-то вроде вспаханного поля. Почва была светло-красного цвета, как глина. Очень светлого. Почти розового.

– Тур, – сказал Бедевер. – Тур, мы стоим на чьем-то пальце!

Очень сложно приучить себя к действительно гигантским масштабам. Глаз может воспринять лишь определенное количество информации, а мозг может обработать лишь определенное количество того, что воспринято глазом. Вы должны быть способны дополнить эти данные изрядной долей воображения, если вам необходимо, к примеру, распознать в полосе земли двадцати пяти футов шириной чей-то палец.

– Ох, – тихо сказал Туркин, – и действительно.

– Добро пожаловать в Атлантиду, – промурлыкало послание. – Вы хотите, чтобы вас увеличили?

– Да, думаю, хотим, – сказал Бедевер, – правда ведь, Тур? Думается мне, это было бы чертовски неплохо, если для вас это не составит…

– В таком случае мы восстановим вас в немного меньшем масштабе – в особенности его. Согласны?

– Согласны.

Палец начал съеживаться, пока не превратился в часть ладони, которая тоже в свою очередь стала съеживаться, и съеживалась до тех пор, пока не получила возможность сомкнуться вокруг пальцев Бедевера в дружеском пожатии. Ладонь крепилась к руке, которая соединяла ее с кругленьким, голубоглазым, средних лет человечком в темно-сером костюме.

– Давайте сразу же проясним один вопрос, хорошо? – начал он, улыбаясь. – Здесь все делается как в цивилизованных странах. Никаких грубостей. Все санкции – сугубо экономического порядка. Это понятно? – он пристально взглянул на Туркина. Тот хрипло проворчал что-то и кивнул.

– Вот и прекрасно, – сказал кругленький человечек. – В таком случае, сэр, разрешите представиться. Меня зовут Иофон, а это, – здесь рыцари заметили еще одного точно такого же человечка, стоящего поодаль, – Паллас. Мы из службы Валютного контроля.

– Простите? – переспросил Бедевер.

Иофон улыбнулся.

– Мы находимся здесь, чтобы удостовериться, что ввозятся и вывозятся лишь дозволенные суммы в санкционированной валюте, – пояснил он. – В таких делах нельзя быть чересчур осторожным, знаете ли.

– Прошу прощения, – сказал Бедевер. Он за рукав оттащил Туркина в сторону и с минуту шептался с ним, затем вернулся к Иофону, который что-то писал на специальной дощечке, к которой крепился листок бумаги. – Мне кажется, здесь, возможно, имеет место некоторое недопонимание.

– Надеюсь, что это не так, – радостно отвечал Иофон. – Итак, теперь, если вы будете любезны сообщить мне ваши суммы, достоинство, номера и коды серий, я смогу без дальнейшего промедления выплатить вас в страну. Как видите, на вас здесь рассчитывают.

– Ну вот, – сказал Бедевер, – как я и говорил, некоторое недопонимание. Видите ли, мы не деньги, мы люди.

Иофон скорчил гримаску.

– Ничего страшного, сэр, – сказал он. – Люди принимаются более чем на двух биллионах рынков по всей галактике. Люди, простите за каламбур, хорошо идут. Просто распишитесь здесь, и мы внесем вас в дебет за считанные секунды. – Он протянул им свою дощечку. Бедевер слегка попятился.

– Мне кажется, вы не совсем поняли, – сказал он. – Мы не хотим, чтобы… чтобы нас выплачивали. Нам бы как-нибудь так… мимоходом. Нам просто нужно повидать кое-кого на предмет…

Второй человек – тот, которого назвали Палласом, – шагнул вперед. Его вид внушал какое-то чрезвычайно неуютное чувство. Как объяснял позже Бедевер, он производил впечатление человека, который может схватить вас за шиворот, засунуть вашу голову под пружину и захлопнуть на шее крышку кассы, ни разу не поколебавшись.

– Послушайте, сэр, – произнес он, – вас могут либо выплатить внутрь страны, либо… – он сделал рукой зловещий жест, – …выплатить наружу. Что вы выбираете?

К этому моменту Туркин окончательно потерял терпение. Он не был, мягко говоря, столь понятливым, как Бедевер, и по его представлениям ситуация выглядела так: им угрожали двое не очень молодых людей, более высокий из которых достигал ему лишь до нагрудного кармана. Оттолкнув Бедевера, он протиснулся вперед и схватил противника за отвороты пиджака.

Когда он пришел в себя, он лежал на полу лицом вниз. Что бы с ним ни случилось, это ему не понравилось. Бедевер, заметил он, все еще стоял на ногах, и на его лице было то самое выражение – «первый раз в жизни вижу этого человека», – которое он хорошо помнил еще со времен, когда они вместе учились в школе. Он застонал.

– Ну ладно, – произнес Паллас, – это решает дело. Возьмите их и положите на депозит.

Туркин застонал и ослабил пояс.

– Это бесчеловечно, вот что я скажу! – проговорил он. – Об этом что-то есть в Женевской Конвенции, как там – необычные или унижающие достоинство наказания?

– Кажется, это было в американской конституции, – отвечал Бедевер. Где-то в глубине камеры раздавался капающий звук. Так всегда обстоит с тюрьмами. Водопроводы здесь хуже, чем в отелях.

– Пятьдесят шесть фунтов за два дня! – разразился Туркин, показывая на свой живот, переливающийся через пояс и грозящий стечь на бедра. – Боже милосердный, – произнес он с горечью, – если это продлится еще немного, на меня даже носки перестанут налезать. А ведь, – в отчаянии добавил он, – они даже ни разу не дали нам поесть!

Бедевер печально кивнул. Сам он никогда не был особенно строен – он был из тех людей, которым достаточно лишь взглянуть на шоколадный торт, чтобы начать округляться в талии, – так что это не было для него такой уж катастрофой; но Туркин, как он знал, всегда немного фанатично относился к своей фигуре. Даже в школе, вспомнил он; хотя вряд ли там существовала серьезная угроза растолстеть на полбуханке хлеба и кружке выдохшегося меда в день. Он улыбнулся слабой – и, поскольку в камере было абсолютно темно, бесполезной – улыбкой, и попытался придумать что-нибудь вдохновляющее для своего друга. У него ничего не вышло.

В том, чтобы быть положенным на депозитный счет, нет ничего веселого. Спросите у пятифунтовой банкноты.

Бедевер слегка пошевелился на соломе, к своему беспокойству обнаружив, что его стало гораздо больше, чем он привык, и что от него требуется довольно большое усилие уже для того, чтобы передвинуть эту массу с места на место.

– Откуда нам знать, может быть, мы все же можем сделать что-нибудь толковое. Давай-ка на минутку сядем и подумаем, хорошо?

– Прекрасно, – Туркин сердито взглянул на него, или, по крайней мере, туда, где он видел его в последний раз. В камере стояла непроницаемая тьма. – Давай кратко обобщим ситуацию, согласен? Мы находимся в камере в глубине какого-то замка или чего-то подобного…

– В подвале, – сказал Бедевер.

– Хорошо, черт с ним, в подвале, какая разница! Мы прикованы к стене этого подвала, и…

– В подвале банка, – продолжал Бедевер, говоря более или менее сам с собой. В ходе долгого общения он обнаружил, что когда у тебя нет других собеседников, кроме сэра Туркина, довольно часто разговор с самим собой является единственным способом поддерживать интеллигентную беседу. – В подвале банка, – повторил он.

– Хорошо, – прорычал Туркин, – в подвале банка, если тебе от этого легче. Мы прикованы к стене, жирные как свиньи, и с каждой секундой делаемся жирнее…

– И тяжелее.

– Благодарю за подсказку, мистер Тактичный. И, как вы столь проницательно заметили, тяжелее. И…

Бедевер открыл глаза.

– Ну да, – тихо произнес он. – Мы становимся тяжелее, и мы в банковском подвале. На депозите. Да, кажется, здесь мы можем до чего-нибудь докопаться.

– Боже мой, – продолжал Туркин, не слушая, – страшно подумать, что делается с моими артериями! Они, небось, уже такие твердые, что сгодятся на дуло пистолета. Десять лет я просидел на высокообезжиренном маргарине, и все насмарку!

– Тур, – сказал Бедевер, – перестань ныть на минутку и послушай меня.

Туркин прервался посередине очередной жалобы. Было что-то такое в этом мальчишке Бедевере – он мельком замечал это несколько раз за эти годы, – что заставляло окружающих слушать его, когда он говорил вот так, как сейчас. Не то чтобы он хоть раз сказал что-нибудь стоящее, разумеется; обычно он заканчивал речь каким-нибудь глубокомысленным замечанием вроде: «кажется мне, что мы заблудились», или «уже поздно; думаю, нам стоит возвращаться», или даже «дракой, знаешь ли, ничего не решишь». Проблема малыша Беддерса была в том, если уж говорить начистоту, что у него между ушами простаивало без дела слишком много пустого пространства.

– Так вот, – спокойно произнес Бедевер, – я хочу, чтобы ты встал.

Ну что ж, подумал сэр Туркин, почему бы нет? Все равно делать нечего. Он встал.

– Ты стоишь, Тур?

– Да.

– Спасибо. Теперь пройди вперед, пока не достигнешь конца цепи.

– Это что, новый вид аэробики, Беддерс? Потому что если это так, то я перепробовал все что можно, и…

Бедевер покачал головой.

– Просто делай то, что я говорю, старина, ладно? Спасибо. Ты дошел?

– Да.

– Замечательно. Теперь, – продолжал Бедевер, – я хочу, чтобы ты упал вперед.

В темноте послышалось слабое звяканье.

– Что ты сказал?

– Падай вперед, будь другом, – сказал Бедевер. – Как будто ты хочешь упасть плашмя лицом вниз. Просто попробуй, ну пожалуйста!

– С тобой все в порядке, Беддерс? – осторожно спросил Туркин. – Голодовка на тебя, случаем, не повлияла? Понимаешь, я слышал, как рассказывали, что если долго не есть, то становишься немного слаб на голову. Ты не видишь каких-нибудь галлюцинаций или чего-нибудь такого?