Граальщики

И застыл, охваченным ледяным отчаянием; поскольку прямо за своим плечом услышал звук человеческого дыхания и тот же самый ужасный голос, вещающий:

– …И если мы будем держаться предельно тихо, возможно, нам удастся – Кайрон, если ты и в этот раз спугнешь мне ублюдка, я запихну твою камеру тебе в глотку – удастся хотя бы мельком взглянуть на его…

Один мощный прыжок мог бы с легкостью перенести его на край ближайшей скалы, но зачем трудиться? В этом совершенно очевидно не было ни малейшего смысла.

С тихим хрипом отчаяния кенгуру повернулся лицом к камере и помахал передними лапами, ненавидя себя почти до смерти.

– Давайте-ка объяфнимфя начифтоту, хорофо? – произнесла Хроногатор после долгой паузы. – Вы на фамом деле хотите, чтобы я поверила, что вы рыфари короля Артура, и фелью вашего путешефтвия являетфя найти какой-то передник?

– Именно.

– Ладно. – Взгляд поострее обычного различил бы ее недоверие, покачивающееся у нее над головой, как поплавок, перед тем, как уплыть вдаль под дуновением легкого ветерка. – И для этого вам нужна фвяванная лофадь?

– Лофадь?

– Ну да, лофадь.

– А, понимаю – лошадь. – Ламорак поскреб голову. Он умирал от жары и усталости, в голове у него был туман, он был по самые брови набит консервированными персиками и терзаем страшной зубной болью. На этот момент ему совершенно не хотелось еще что-либо кому-либо объяснять. – Это не лошадь, – сказал он. – Не то чтобы.

Как раз в эту минуту единорог проснулся, сделал безрезультатную попытку выбраться из своих пут и разразился новым потоком ругательств.

– Эй, – сказала Хроногатор, – эта лофадь только фто фто-то фкавала.

– Ну да, только это не…

– Слушайте, вы, ублюдки, – заорал единорог, – Втолкуйте этой чертовой бабе, что если она еще хоть раз назовет меня лошадью, то, черт меня побери, я…

Пертелоп, выказав больше рассудительности, нежели кто-либо мог бы в нем заподозрить, схватил кусок сахара и затолкал его животному в рот. Тирада резко оборвалась, сменившись вкусным похрустыванием.

– Ефли это не лофадь, – прошептала Хроногатор, – то фто ве это в таком флучае?

Ламорак вздохнул.

– Это единорог, – сказал он. – Ты довольна?

– Ох.

– Ну вот, а теперь нам пора возвращаться к своим делам; и я уверен, что и твои коллеги на орбите уже довольно сильно проголодались, так что…

– А вачем вам нувен единорог?

Ламораку понадобилось больше шести секунд, чтобы медленно про себя досчитать до десяти.

– Если тебе так уж необходимо это знать, – сказал он, – единорог нужен нам как наживка, чтобы поймать девицу незапятнанного целомудрия.

Хроногатор взглянула на него.

– Мне каветфя, вы вдефь что-то перепутали. Долвно быть наоборот.

Ламорак разлепил спекшиеся губы в улыбке.

– Да что ты говоришь! Черт побери, какая досада – правда, Пер? Что ж, значит, придется нам снова возвращаться к учебникам. Но как бы то ни было, спасибо за подсказку. А теперь нам на самом деле пора.

– И кфтати, – продолжала Хроногатор, – вы говорили, что вам нувен какой-то передник, а вовфе не девиффа невапятнанного…

– Нам нужен ее передник, – сказал сэр Пертелоп.

– Ах вот как?

– Именно.

После единорогов пришли каторжники.

Каторжники пришли двумя волнами. Вторая волна появилась с Первым Флотом в 1788 году, семьсот лет спустя после первой.

У аборигенов, чьего разрешения никто не озаботился спросить, относительно них сложилась пословица. «Одно проклятье идет за другим», – говорили они.

***

Первым человеком в первой волне, бросившим взгляд на Австралию, был надсмотрщик. Его первой реакцией было легкое содрогание. Затем он спрыгнул со своего возвышения и сказал барабанщику, чтобы тот прекратил отбивать ритм.

– Приехали! – закричал он. – Все на выход!

Никто не шелохнулся. Две тысячи форштевней, украшенных драконьими головами, тихо покачивались вверх-вниз в спокойных водах Ботани-Бей.

Надсмотрщик моргнул.

– Эй, ублюдки, вы слышали, что я сказал? – взревел он. – Все вон с кораблей, живо!

– Мы никуда не пойдем.

Голос раздался из-за весла в третьем ряду. Он был поддержан смутным бормотанием хора: «Это точно!» и «Скажи ему, Джек!» Надсмотрщик начал покрываться испариной.

– Что ты сказал? – проговорил он. Расплывчатое пятнышко серого дыма позади весла блеснуло, переливаясь на солнце. Если бы у него были плечи, это могло бы означать пожатие ими.

– Я сказал, что никто из нас, черт побери, никуда не пойдет, – лениво повторило оно. – Мы можем видеть будущее. Там сплошное дерьмо. Мы остаемся здесь.

Где-то в задней комнате надсмотрщикова ума писклявый голос начал нервно оглядываться, спрашивая направо и налево, не знает ли кто-нибудь случайно, что делать дальше. Но его руки были более уверены в себе. Они потянулись за большим узловатым хлыстом, свисающим с его пояса.

– А это мы еще посмотрим, – сказал он, направляя яростный удар в дымное облачко.

– Идиот.

С удручающей неторопливостью дымные прядки стянулись воедино, снова образуя облако. Наступило напряженное молчание.

– У тебя нет никакого способа принудить нас сойти с кораблей, – спокойно продолжал голос. – Так что можешь просто принять это как есть, разворачиваться обратно и грести к дому. Лады?

– Не согласен, – отвечал надсмотрщик.

Теперь он был уже весь покрыт потом.

Он совершенно не собирался оказываться на этом месте. Когда он вступил в компанию, теперь уже много лет назад, он видел будущее развитие своей карьеры совершенно в другом свете. После того, как он пять лет или что-то около того грузил копченые свиные бока на корабли и переправлял их из Копенгагена в Дувр, он полагал, что зарекомендовал себя человеком такого сорта, которого можно использовать в маркетинге. Дальше должно было последовать обычное продвижение, от торгового агента до заместителя коммерческого директора, а затем и до самого коммерческого директора, и так далее, до тех пор, пока ему не будет предоставлена полная ответственность за все датские операции в Альбионе. И вот взгляните на него теперь, десять лет спустя, пытающегося лестью и уговорами убедить целый корабль депортированных сверхъестественных сущностей колонизировать Новую Южную Кембрию. Что-то где-то, очевидно, пошло не так.

– Ну пожалуйста! – сказал он.

По всей длине корабля началось коловращение туманов и теней, оставившее у него чувство головокружения. Он почувствовал, что его небо становится сухим.

Две тысячи длинных драккаров – и каждый выше борта нагружен малыми божествами. Здесь были водяные, лесные нимфы, духи огня, лешие, болотные огни, эльфы, хтонические божества, матери земли, демоны грома, и даже несколько метафизических абстракций, безжалостно засунутых в дальний угол и настаивающих на том, чтобы их снабдили мягкой туалетной бумагой. В рамках проекта по разоружению магической культуры Альбиона все сверхъестественные существа на вторых ролях были согнаны вместе и высланы в Землю Ван Демона.

Надсмотрщик вонзил ногти себе в ладони и глотнул воздуха.

– Ну давайте, ребятки, – уговаривал он. – Как только вы окажетесь там, вам сразу понравится, я обещаю.

– Черта с два.

– Там ведь есть реки, – ворковал надсмотрщик. – Величественные, внушающие благоговейный трепет потоки, с грохотом обрушивающиеся головокружительными водопадами, катящие свои траурные воды сквозь древние леса. Там есть пустыни. Там есть такие скальные формации, за жизнь в которых любой краснокварцевый тролль отдал бы правую руку! В тамошних кустарниках случаются такие пожары, по сравнению с которыми адское пламя покажется походной кухней. Что, во имя Господа милосердного, вам не нравится? Да это просто рай для привидений, будь я проклят!

– А еще, – сказал дух-спикер, – там есть пауки.

Послышался слабый звук, сопровождавший соприкосновение надсмотрщиковой челюсти с крахмальным воротничком, застегнутым вокруг его шеи.

– Что ты сказал? – задыхаясь, вымолвил он.

– И змеи.

– И москиты.

– И еще, – со значением добавил дух-спикер, – не сказать, чтобы тамошняя территория была так уж свободна, знаете ли. Все это место просто кишит…

Приложив значительное усилие, надсмотрщик водрузил свою челюсть на место.

– Чем?

– Ну, как бы это сказать, – колеблясь, отвечало дымное облачко, – всякими вещами. Там как-то не по себе, тебе не кажется?

– Они там все время поют, – подхватил голос с предпоследней скамьи. – Одного этого достаточно, чтобы поджилки затряслись.

– Еще и являются в ночную смену, – добавил хриплый, скрежещущий голос откуда-то с середины корабля. – Заколачивают свои бескровные денежки за сверхурочную работу.

– Давайте начистоту, – сказал надсмотрщик, в голосе которого значительно прибавилось неуверенности. – Вы хотите сказать, что вы все – призраки, привидения и прочая нечисть, сваливающаяся среди ночи на голову добрым людям, – вы отказываетесь сойти с кораблей из-за того, что боитесь, что это место зачаровано?

– Да.

– Подумай сам, – добавил скрипучий голос, дух-лихорадник с Пламстедских болот, – они же здешние, они привыкли жить в этих условиях, а мы нет. Да они сожрут нас на завтрак! Если ты ссадишь нас с корабля, это будет массовое убийство. Точнее, массовый экзорцизм. Ну, да какая разница.

Надсмотрщик повесил голову, засунул руки в карманы – где обнаружил неизбежный кусок веревки, огрызок яблока и две маленькие бронзовые монетки, имеющие чисто символическую ценность, – и помолчал немного, обдумывая свое положение; затем он удалился в рулевую рубку и некоторое время бился головой о штурвал. Как ни странно, это, по-видимому, помогло, поскольку когда он снова появился на палубе, он уже с точностью знал, что собирается предпринимать.

И это сработало. Это было, разумеется, жестокой несправедливостью по отношению к туземным нелюдям и осталось одним из самых больших пятен в истории борьбы за права сверхчеловеческих существ английской нации. Однако, как бы то ни было, сейчас уже слишком поздно пытаться что-либо с этим сделать, поскольку в течение пяти лет, прошедших с появления депортированных с Альбиона духов, туземные божества были полностью стерты с лица земли, оставив весь континент в распоряжении вновь прибывших. Те, в свою очередь, должным образом расселились, адаптировались к новым условиям обитания и выработали свой собственный совершенно самобытный жизненный уклад, не имевший даже самого отдаленного сходства с той культурой, которую они оставили у себя за спиной, и просуществовавший в течение семи столетий, пока он не был полностью уничтожен с прибытием Первого Флота.

Что, как говорят аборигены, пошло мерзавцам только на пользу.

– Так фто ве они вфе-таки фделали ф тувемными духами? – уточнила Хроногатор. Ламорак вздрогнул. Эта часть истории была ему более всего ненавистна. Одного этого, чувствовал он, было достаточно, чтобы заставить человека стыдиться того, что он родился в Альбионе.

– Их превратили в тройной одеколон, – ровным голосом ответил он. – Ну что ж, я действительно очень рад был с тобой познакомиться, – продолжал он, – и я искренне надеюсь, что мне уже представился случай встретиться с тобой раньше, но если мы не отправимся в путь прямо сейчас, боюсь, мы рискуем безнадежно опоздать. Чао! – Он подхватил свой рюкзак, закинул его себе за спину и решительно направился к единорогу.

– Это увафно, – сказала Хроногатор, содрогаясь. – Но это нифево не объяфняет наффет передника и единорога.

– Совершенно верно, – отвечал Ламорак через плечо. – Ну что, Пер, хватай тот конец веревки и тяни, а я буду толкать.

– Передник, – сказал Пертелоп, – был талисманом, который принадлежал одному из депортированных духов. Он обладает собственными магическими свойствами. Нам удалось выследить его по газетным сообщениям о необъяснимых происшествиях, которые могли быть вызваны только передником, и по всей видимости, он находится в руках у некоей девицы незапятнанного целомудрия, живущей в Сиднее. Отсюда единорог.

– Понимаю, – пробормотала Хроногатор. – По крайней мере, мне каветфя, фто я понимаю. И какого рода эти необъяфнимые проифшефтвия?

Ламорак криво усмехнулся.

– Это вроде как сложно объяснить, – сказал он.

Хроногатор не удивилась.

– А ты попробуй, – предложила она.

– Итоги футбольных матчей, – пояснил Пертелоп. – Передник вытворяет с австралийским футболом черт знает что. Все, что от нас требовалось после того, как мы это обнаружили, – это занести результаты всех игр на один большой график и проследить, где на синусоиде проявится самое значительное отклонение.

– И что?

– «Подростки Параматты» – «Сидней», 22: 0, – проворчал Ламорак. – Это все равно, что повесить большую неоновую рекламу с надписью: «ЭТО ЗДЕСЬ». – Он помолчал, хмурясь. – Я могу объяснить математическую сторону во всех подробностях, если хочешь, – добавил он.

– Нет, фпафибо, – произнесла Хроногатор, и Ламорак заметил, что ее глаза внезапно приобрели такой вид, словно кто-то нанес на них три слоя водостойкого лака. – Вообффе-то, – продолжала она, – мне уве пора идти, так фто…

– Разумеется. Мы вполне понимаем. Ну что ж, Пер, как только я скажу «тяни»… Пер! На что ты там, черт побери, уставился?

Пертелоп стоял выпрямившись; на его лице застыло выражение предельного идиотизма. Он пару раз сглотнул, поднял левую руку и пошевелил пальцами.

– Улыбайся, Лам, – прошипел он уголком рта, – Кажется, нас снимают на телевидении.

Быстрее скорости света – это очень быстро. И, как несложно догадаться, очень темно.

– Ох!

– Прости.

– Это была моя нога.

– Ну ладно, будет тебе. Я же сказал: прости.

– В следующий раз смотри, куда наступаешь.

Лощеный, обтекаемый, практически лишенный трения и темный, как канализационная труба в шести футах от конца, величественный звездный крейсер совершал прыжок сквозь необъятные просторы космоса, как гигантская кошка. Далеко внизу – так далеко, что само расстояние казалось всего лишь еще одной обманчивой иллюзией, – Земля апатично вращалась на своей оси, в то время как Время неожиданно для себя обнаружило, что его безжалостно волокут вверх по эскалатору, работающему на спуск.

– Во имя всего святого, Джордж, что ты там вытворяешь с этим чертовым чайником?

– Прости.

– Вообще-то этой сонной корове давно пора бы уже вернуться. Я просто умираю от голода.

– Так же, как и все остальные, Саймон. Вся разница в том, что мы не устраиваем из этого такого представления.

– Да ну? А разве твоего мнения кто-нибудь спрашивал, Присцилла?

– Я не Присцилла. Я Аннабель.

– А я – Присцилла. Ты только что поставила свою чашку мне на голову.

– О боже, Присцилла, прости, пожалуйста.

– Я не Присцилла. Я Джордж.

На борту звездного крейсера «Хроногатор» существуют три вида Времени: время земное, время относительное и время, в течение которого они находятся взаперти на этом маленьком, тесном и, прежде всего, темном корабле. Третья разновидность обладает наиболее странными свойствами. Создается такое впечатление, что она длится вечно.

– Ну все, это безнадежно. Я пошел за пиццей. Никто не хочет составить мне компанию?

– Но послушай, Джордж…

– Это Тревор. Джордж – это я.

– Послушай, Тревор, ты не можешь этого делать. Это ведь научный эксперимент, понимаешь ты? Мы тут развлекаемся с тканью причинности как таковой; я хочу сказать – один Бог знает, какой вред мы приносим самим только своим пребыванием здесь. Если ты ни с того ни с сего свалишься в середину двадцатого столетия и начнешь тыкаться повсюду со своей «большой куатро стажионе», трудно даже представить, что может произойти. Так что лучше сядь и заткнись, хорошо?

Последовала абсолютная тишина.

– Тревор! Ты понял, что я сказала?

– Я не Тревор. Я Ник.

– А где же тогда Тревор?

– Каким образом, черт возьми, я могу это знать, Луиза? Здесь так темно, что собственной руки не разглядишь.

– Вообще-то я не Луиза, я Анжела. И если уж на то пошло, кто такая Луиза, черт меня подери?

Тем временем вторая спасательная капсула, пилотируемая девяностосемилетним ребенком, с ревом уносилась вдаль сквозь неописуемое величие Пустоты, как стрела к цели стремясь к тому месту, где, как он помнил, находилась самая лучшая в мире пиццерия. Загвоздка заключалась лишь в том, что ее к этому времени еще не открыли, и не откроют еще в течение семидесяти лет.

Все молчали, за исключением единорога. Он поднял голову, увидел девицу незапятнанного целомудрия, порозовел и застенчиво сказал: «П-привет», после чего принялся яростно пережевывать жвачку.

Вслед за этим Ламорак очень медленно полез в пертелопов рюкзак, вытащил полиэтиленовый пакет и достал из него гвоздичное масло; он выпил его, вытер рот рукавом и улыбнулся.

– Ну, привет, – сказал он.

– Вообще-то, Лам, – прошептал Пертелоп, – его надо не пить, его надо…

– Заткнись, Пер, я знаю, что делаю. – Ламорак поднялся на ноги, отряхнул пыль с коленей своих брюк и подошел к девице незапятнанного целомудрия.

– Меняемся, – сказал он. – Мой единорог на твой передник. Как ты насчет этого?

Девица незапятнанного целомудрия воззрилась на него.

– Ты что, последние мозги растерял? – спросила она.

Ламорак приподнял бровь.

– Прошу прощения, – сказал он. – Я не совсем понимаю. Честный обмен. Ты получаешь премию за лучшую натуралистскую программу, я получаю передник, все счастливы. В чем проблема?

На земле есть немало холодных мест, но лишь в очень немногих из них царит такой холод, как в двух футах от глаз девушки.

– Послушай, ты, кто бы ты ни был, – сказала она, – я снимаю здесь серьезный фильм. Если я вернусь и скажу моему продюсеру, что у меня на пленке отснято десять минут живых единорогов, я проведу остаток своей карьеры, снимая прогноз погоды. А теперь, может, вы оба наконец уберетесь отсюда? Вы перепугаете мне кенгуру.

Возможно, в первый раз за всю жизнь Ламорак испытывал некоторый недостаток в словах. Совершив значительное усилие, он умудрился произнести лишь: «Но это же единорог!» Девица незапятнанного целомудрия вздохнула.

– Парень, – сказала она, – мне наплевать, будь это хоть дрессированный шерстистый мамонт. У меня репутация серьезного обозревателя-натуралиста, и я не собираюсь ее терять. Понял?

– Но ведь это же…

– Знаю, – девица поджала губы. – Очень хорошо. Вытащите его на спутниковое телевидение, парни, – уверена, они обеспечат ему собственное ток-шоу. Между прочим, кое у кого тут полно работы, так что, если вы не возражаете…

Ламорак не сказал ничего. Даже если бы он смог найти подходящие для ситуации слова, у него были бы трудности с тем, чтобы их произнести, поскольку его нижняя челюсть болталась как вышедший из строя разводной мост. Он изумленно покачал головой, отошел в сторону и сел в тени большого скального выступа.

– Простите, – произнес Пертелоп.

– Да?

– Мне кажется, – сказал Пертелоп, – здесь может быть маленькое недоразумение. У вас ведь есть передник, не так ли?

– Какой передник?

– Ага. Так значит, вы не являетесь девицей незапятнанного целомудрия?

Секунду или две спустя Пертелоп поднялся с земли, потирая челюсть, и присоединился к своему коллеге под скалой.

– Здесь, по-видимому, что-то не так, – сказал он.

Ламорак кивнул.

– Проклятая девица не та, – ответил он. – То есть, скажите на милость, откуда я мог знать, что есть две… – он осекся. Ужасная мысль внезапно пришла ему в голову.

– Ох, черт, – произнес он. – Ну конечно. Как я не догадался?

Пертелоп поднял голову.

– Что ты хочешь сказать?

– Итоги матчей. Мы их неправильно интерпретировали. Ну-ка, дай-ка мне мой рюкзак, быстро!

Пертелоп сделал, как ему было сказано; и пока девица незапятнанного целомудрия со своей съемочной группой резво рысила неподалеку, преследуя загнанного кенгуру, скачущего в каких-нибудь десяти ярдах перед ними, он лихорадочно листал спортивный отдел справочника «Что к чему в Сиднее».

– Пер, – сказал он наконец, закрывая книгу, – ты мог бы и сообщить мне, что Громобой Даррен О’Шеа играет за «Подростков Параматты».

На лице Пертелопа отразилось замешательство.

– Ох, проклятье, – сказал он. – Да, конечно, полагаю, это придает делу совсем другой оборот. И что мы теперь будем делать?

Хроногатор перегнулась через край выступа, под которым они сидели, и прочистила горло.

– Мы могли бы поефть, – предложила она.

– Только, пожалуйста, не персики, – со вздохом сказал Ламорак. – Не сейчас; я этого не вынесу.

Хроногатор ухмыльнулась.

– Ну ладно, – сказала она, – а как вам понравятфя похлебка ив моллюфков, фыпленок ф бавиликом и орегано, и абрикофы в бренди? – С этими словами она раскрыла свою сумку и достала оттуда три большие банки консервов. – У меня микроволновка на фолнечных батареях, фейчаф я ее включу, и вфе в порядке.

Ламорак слабо улыбнулся.

– Почему бы и нет? – ответил он. – А когда мы поедим, не смогла бы ты подбросить нас немного на этом своем космическом корабле? А то, я боюсь, нам придется еще долго тащиться.

– Не вопроф! – Хроногатор вытащила из кармана маленький металлический кубик и нажала на кнопочку на задней стороне, держа его на вытянутой руке. Кубик начал увеличиваться и превратился в микроволновую печь.

– Только не говорите никому, что вы видели ее, потому что их еще не ивобрели, – добавила она. – Ф одной ив таких фтуковин мовно уфтроить второе фредневековье.

– О чем разговор, – согласился Ламорак, – ты молчишь про единорога, мы забываем о высоких технологиях.

Хроногатор засмеялась и принялась открывать банки. Прошло некоторое время с тех пор, как она в последний раз держала в руках открывашку, так что она чуть не прожгла здоровенную дыру в ландшафте размером с хороший вулкан, прежде чем сумела выставить луч аннигилятора на необходимую мощность, но все обошлось без особого ущерба.

– Но это все еще ничего не объясняет, Лам, – внезапно сказал Пертелоп, и его голос прозвучал назойливо, как жужжание мухи, бьющейся о ветровое стекло.

Ламорак тряхнул головой и сказал:

– Не сейчас, Пер. Давай попозже.

Пертелоп, нахмурясь, посмотрел на него.

– Но, Лам, – настаивал он, – Громобой Даррен О’Шеа не имеет никакого значения, потому что тут написано, что его брат Норман сейчас играет за «Мельбурнских Оборотней», а это значит, что коэффициент «икс» уже не соответстствует обратному тангенсу «пи»…

– Потом, Пер, – Ламорак закрыл глаза, положил голову на свой рюкзак и вытянулся. «А знаешь, – сказал он самому себе, – похоже, скоро мне начнет нравиться проигрывать. Это так успокаивает…»

А потом он опять рывком выпрямился и схватился за книгу.

– Я же говорю, – кивнул Пертелоп. – И следовательно, нам придется заново пересчитать дифференциальный сдвиг по оси «игрек».

Ламорак не слушал его. Он уставился на Хроногатора; та уже открыла банки и теперь вываливала их содержимое с маленькие пластиковые чашки, которые затем загружала в машину.

– Почти готово, – сказала она.

– Замечательно, – ответил Ламорак, стараясь говорить спокойным тоном. – Скажи, а почему, когда пришла твоя очередь отправляться за провизией, ты прилетела именно сюда?

– Отфюда родом мои предки, – отвечала она. – Конечно, я не думаю, что вдефь вфе выглядит так ве, как в их время, но вфе-таки…

– Понимаю, – сказал Ламорак. – Ой, какой у тебя замечательный передничек – если его можно так назвать!

Хроногатор заулыбалась.

– Ты думаешь? Он дофталфя мне по нафледфтву. Фмотри, какая выфивка вдефь по краям. Фветочки и вфякие вверюфки.

Двое рыцарей переглянулись. Ламорак подтащил Пертелопа к себе.

– Так, – зашептал он, – я вижу, ты думаешь то же, что и я.

– Да, это, разумеется, объяснило бы искажения в основном коэффициенте, – ответил Пертелоп. – На самом деле, это очень интересный эффект, поскольку…

– Да, да, верю, – Ламорак втянул в себя солидную порцию воздуха и с шумом ее выпустил. – Послушай, – сказал он, – одному из нас придется спросить ее, и мне кажется, что на этот раз твоя очередь. По рукам?

– О чем спросить, Лам?

– Неважно, – отвечал Ламорак. – Считай, что я ничего не говорил.

Хроногатор закрыла дверцу микроволновки и пару раз повернула рычажок.

– Минуты черев три будет готово, – сказала она. – Так это единорог, вот как? Мне вфегда хотелофь пофмотреть на нафтояффего единорога.

– Бинго, – пробормотал Ламорак сквозь зубы. В ее возрасте, да еще с этими скобками на зубах – можно и не спрашивать, я это просто знаю.

– Можно мне твой передник на пару минут, я хочу рассмотреть его поближе? – спросил он.

Есть два способа посадить космическую спасательную капсулу на земную поверхность.

Первый способ – это, пройдя через верхние слои атмосферы, осторожно выровнять аппарат в гравитационном поле планеты с помощью стабилизационных ракет. Альтернативным методом является продолжать полет до тех пор, пока не врежешься в землю. При использовании этой методики необходимо следить, чтобы посадка не сопровождалась крушением корабля; хотя в целом результаты обоих способов более или менее одинаковы.

К счастью, любое изменение в ландшафте Великой Пустыни Виктории почти наверняка служит лишь к его улучшению; и Тревор, без сомнения, был бы только польщен, если бы узнал, что через много лет (фактически, это произошло уже после его рождения) гигантский кратер, возникший на месте его образцового приземления по методу два, будет затоплен водой и превращен в первый в Австралии внутриконтинентальный серфинговый парк, приливы в котором автоматически стимулируются огромной турбиной на солнечной энергии.

Тем не менее, вытаскивая себя из того, что осталось от пилотской кабины, он мог думать лишь о том довольно удручающем обстоятельстве, что его летательный аппарат превратился в щепки, что значило, что если ему не удастся найти своих отправившихся за провиантом коллег, то он останется здесь до конца дней своих. Не беря во внимание тот факт, что он, по-видимому, приземлился в совершенно неблагоприятном месте, перед его лицом стояла ужасная перспектива возвращения к нормальному для обитателей земной поверхности течению времени, с неизбежным повторением всех утомительных подробностей. Когда тебе исполняется тридцать один раз в жизни, это уже достаточно неприятно. Когда это происходит дважды, этого достаточно, чтобы человек впал в настоящее уныние.

Но даже эта непривлекательная перспектива, понимал он, так и останется далекой от реальности, если он не найдет чего-нибудь поесть. Причем как можно быстрее.

Он плелся в восточном направлении уже с полчаса, когда ленивый ветерок пустыни донес до него запах съестного. Он встал как вкопанный и сосредоточился. Секунд тридцать внимательного внюхивания убедили его, что это не было какой-либо обонятельной галлюцинацией. Если бы запах был просто продуктом его воображения, то его воображение не стало бы класть туда столько чеснока. Он быстро зашагал в том направлении, откуда, как ему показалось, доносился запах, вскорости перейдя на бег.

– Это, понимаешь ли, не для меня, – торопливо пояснил Ламорак. – Это для одного моего друга.

Хроногатор продолжала внимательно смотреть на него.

– Для твоего друга, – повторила она. – Для твоего друга, который любит одеватьфя в венфкую одевду. – Она кинула взгляд на Пертелопа и добавила. – Для еффе одного твоего друга, который любит одеватьфя в венфкую одевду. Понимаю.

– Постой, погоди-ка минутку, – начал было Пертелоп, но Ламорак перебил его.

– Не в этом дело, – сказал он. – Понимаешь, у нас тут это задание, видишь ли, нам нужно отыскать этот Святой Грааль, а для этого…

Хроногатор угрожающе подняла над головой половник.

– Я бы на твоем мефте фтояла, где фтоифь, – свистящим – точнее, фвифтяффим, шепотом сказала она.

– Смотри… – начал Ламорак, осекся, согнулся пополам и схватился за челюсть. – Смотри, что ты наделала, – промычал он.

– У него болят зубы, – объяснил Пертелоп. Это было вполне в его духе; он был способен начать объяснять, что вы промокли насквозь из-за того, что идет дождь, или что вы сломали себе ногу лишь по той причине, что упали с лестницы.

– Вфе равно, – хмуро пробурчала Хроногатор, демонстративно помахивая половником. Вам не удастся долго оставаться девицей незапятнанного целомудрия на совершенно неосвещенном космическом корабле, если вы не будете знать, как обращаться с тяжелым кухонным инвентарем. Она сделала шаг назад, не глядя, куда ступает, и споткнулась об единорога.

Выведенный из своего наркотического сна (в котором он лежал в засаде позади куста вместе с шайкой других единорогов, выжидая, когда появится девица запятнанного целомудрия, привлеченная скрученным по задним и передним лапам кенгуру), единорог вздрогнул и взбрыкнул ногами, связанными веревками, в результате чего ему удалось ослабить узлы.

– Ну что ж, английские подонки, – начал было он, и в этот момент Хроногатор упала на него сверху, вышибив из него дух. Он осел безвольной грудой, вернувшись к прерванному сну на том месте, где его покинул.

– Да не стой ты, как тюфяк, – проорал Ламорак. – Скорее хватай чертов передник!

Пертелоп колебался. С одной стороны, он был рыцарем Круглого стола, и он отдаленно помнил, что где-то в своде правил было что-то написано относительно помощи девицам в затруднительных ситуациях. Он высказал это вслух.

– Ну и?

– Ну и я должен помогать, не так ли?

– Правильно! – прорычал Ламорак. – И первое, что нужно помнить относительно помощи девицам, – это что им нельзя давать ни малейшей передышки! Давай, шевелись!