– Может, он в Браунхилле, – ответил карлик. – Ты бывал здесь раньше?

– Не знаю, – признался Боамунд. – Тут все немного изменилось с моего времени.

– Ну, – сказал карлик, – вот видишь. Возможно, замковая архитектура тоже немного изменилась с твоего времени. Может, сейчас в моде ненавязчивый стиль.

Боамунд, нахмурившись, слез с мотоцикла. Ногтю подумалось, что вот сейчас ему предоставляется одна из редких возможностей, какой у него не будет, вероятно, еще в течение долгого времени – вскочить на мотоцикл, дать полный газ и рвануть отсюда к чертям собачьим, покуда с ним не случилось чего-нибудь действительно ужасного; но почему-то он не сделал этого. Для себя он объяснял это тем, что мотоцикл, конечно, сразу не заведется, а рыцари обычно смотрят на попытки дезертировать довольно косо. Но истина заключалась в том, что его гены не допустили до этого. «Рядом с рыцарем пребудь», как поется в старинной карликовой песне.

Боамунд уже стучался в дверь.

– Есть кто-нибудь дома? – позвал он.

Тишина. Боамунд попробовал еще раз, с видом человека, который понимает, что самым правильным в таком случае было бы протрубить в горн, если бы только у него было при себе что-нибудь в этом роде. По-прежнему никакого ответа.

– Это, наверное, не то место, – сказал Ноготь. – Слушай, давай пойдем куда-нибудь и там спокойно все обдумаем, а?

Боамунд покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Я думаю, что это все же то место. Посмотри-ка!

Он на что-то показывал; Ноготь встал на цыпочки и взглянул. Он не увидел ничего. И так и сказал.

– Да вот же, – сказал Боамунд, – как ты не видишь, вон, на косяке – очень неотчетливый, но он определенно здесь есть.

Ноготь прищурился. Он должен был признать, что там действительно был какой-то едва заметный рисунок или узор, грубо нацарапанный на краске. Он разглядывал его некоторое время, и наконец воображение подсказало ему, что это можно посчитать букетом роз с переплетенными лепестками.

– Ну да, – сказал он. – И что же это такое?

– Это путевой знак, – ответил Боамунд. – Один из знаков, входящих в Высокое Письмо Древних. Видимо, он означает, что рядом есть рыцари.

– Там так и написано? – настаивал Ноготь.

– Строго говоря, нет, – отвечал Боамунд. – В действительности этот знак читается так: «Страховым агентам и Свидетелям Иеговы вход воспрещен; берегитесь злой собаки». Но если читать между строк… Эй, а это что такое?

– Еще один?

– Может быть, – пробормотал Боамунд. – Сейчас посмотрим. – Он стер с косяка засохший голубиный помет, придирчиво вгляделся и довольно фыркнул про себя. – Это определенно путевой знак, – сказал он. – Взгляни.

– На этот раз, – сказал Ноготь, – я поверю тебе на слово.

– Это старинная руна, которую чертили на дверях, чтобы дать знать помощнику шерифа, что хозяева переехали, – заметил Боамунд. – Мы называем ее Великой Противоречащей Себе Пентаграммой. Это то место, я уверен. – И он забарабанил по двери – так сильно, что Ноготь, казалось, мог на расстоянии чувствовать, как она содрогается, – а затем начал что-то громко кричать на языке, который Ноготь при обычных обстоятельствах принял бы за болгарский.

Несколько секунд полной тишины; затем окошко над их головами со скрежетом распахнулось.

– Мы закрыты, – сказал голос. – Убирайтесь.

Боамунд воззрился вверх, открыв рот.

– Беддерс! – радостно взревел он и замахал рукой. – Беддерс, это я!

Ноготь поднял глаза на человека в окне: круглолицая лысая голова с большим красным носом.

– Бо? – отвечала голова тоном, который предполагал, что это было, конечно, лучше, чем розовые слоны или пауки, взбирающиеся по обоям, но тем не менее его никто сюда не звал. – Не может быть!

– Беддерс! – в полном восторге повторил Боамунд. – Давай-ка спускайся и открывай дверь, пока я не высадил ее пинком!

Этот диалог, как догадался Ноготь, находился в полном соответствии с тем, как у рыцарей принято разговаривать друг с другом. Очевидно, по законам рыцарства самым подходящим способом выразить теплые чувства, дружелюбие и благожелательность по отношению к другому рыцарю было предложить ему облачиться в полный доспех и предоставить ему возможность быть ссаженным с лошади и испытать прочность своей головы на пятнадцатифунтовой палице.

– Только притронься к этой двери, – отвечала голова, – и я ноги тебе переломаю. – Настоящий знаток учтивого диалога, разумеется, сейчас же распознал бы в этом ответе приблизительный аналог нашему: «Джордж, старый ты сукин сын, где тебя черти носили!», но Ноготь решил, что лучше будет все же спрятаться под прикрытием мотоцикла – просто на всякий случай.

– А руки не коротки, старый ты пьяница? – нежно ответил Боамунд. Голова радостно оскалилась.

– Постой-ка, я сейчас, – сказала она, и окно с грохотом захлопнулось. Боамунд повернулся.

– Что это ты там делаешь? – спросил он.

– Прячусь, – ответил голос из-за переднего колеса. – А на что еще это, по-твоему…

– Не стоит обращать внимание на старину Беддерса – для тебя он сэр Бедевер, – сказал Боамунд. – Он мягче овсяной каши, старина Беддерс. Ну-ка, быстро, где мой меч?

Он начал рыться в багаже, и к тому моменту, когда дверь распахнулась (обнаружив колоссальных размеров фигуру, с ног до головы покрытую сталью, как не мог не заметить Ноготь), он уже нашел свой меч и щит, и снова надел мотоциклетный шлем. Ноготь, со своей стороны, произведя сравнительный анализ доступных ему возможностей, запрыгнул в контейнер с левой стороны мотоцикла и закрылся изнутри крышкой. Бывают времена, когда быть маленьким очень хорошо.

– Ага! – услышал он чей-то голос. – Выходи, вероломный рыцарь, ибо я хочу биться с тобой! – Ноготь содрогнулся и закрыл глаза.

– Ты недолго будешь ждать, – отвечал другой идиот. – Однако опасайся моего меча!

Последовал шум, какой раздается обычно, когда несколько игроков защиты одновременно набрасываются на регбиста, бегущего с мячом, затем неизбежный звук чего-то металлического, словно из колеса вывалился колпак, покатился по земле и, покружившись на месте, с лязгом хлопнулся на землю. Звук сопровождался раскатами жизнерадостного хохота.

Потом кто-то стащил с контейнера крышку и за воротник куртки извлек из него Ногтя.

– Ноготь, – сказал Боамунд, – познакомься с сэром Бедевером. Беддерс, это Ноготь, мой карлик.

– Весьма польщен знакомством, Ноготь, – сказал безумец в доспехах. Судя по всему, той вещью, которая упала наземь и покатилась, был его шлем, поскольку он стоял с непокрытой головой, и из пореза над его левым глазом сочилась кровь. – Ну что ж, – сказал сэр Бедевер, – заходите в дом. Все ушли, – уныло прибавил он, – а пол на кухне, как всегда, моет самый крайний. – Тут ему в голову пришла мысль. – Постой-ка, – сказал он, просветлев, – его же может помыть твой карлик, правда?

Ноготь только было собрался выразить яростный протест, как Боамунд сказал: «Хорошая мысль!», и сердечно хлопнул Ногтя по спине. Еще немного, пробормотал карлик про себя, и меня начнет тошнить от всего этого. Тем не менее, по-видимому, все могло обстоять и гораздо хуже. Бедевер по крайней мере показал ему, где находится швабра и порошок, да и сама кухня была значительно меньше, чем, скажем, в Версале.

– Как бы там ни было, – сказал Бедевер, подводя гостя к уютному креслу, – усаживайся, чувствуй себя как дома, и рассказывай мне все.

– Что – все? – отвечал Боамунд, протягивая руку к соленому арахису. – Да, кстати, – прибавил он. – Я умираю от голода. Я ничего не ел – по крайней мере, ничего стоящего, – несколько сотен лет.

– Ешь, не стесняйся, – учтиво сказал Бедевер, и Боамунд, проговорив надлежащую формулу, набросился на олений бок, услужливо материализовавшийся на столе перед ним. Вообще-то, думал про себя Ноготь, ползая на четвереньках в тщетных попытках отскрести особенно упрямое пятно, если все рыцари могут делать это, непонятно, зачем им нужна кухня, не говоря уже про пол в кухне?

– Ты собирался рассказать… – сказал Бедевер.

– Разве?

– Ну да, – ответил Бедевер. – О том, что ты делал все это время и… э-э…

– Что?

– Как получилось, что ты вообще еще жив. Я хочу сказать, – уверил Бедевер своего друга, – это замечательно, что ты жив. Просто классно. Но все же немного неожиданно, как ты думаешь?

Боамунд положил фазанье крылышко и взглянул на него. Хоть они и прошли с толстяком бок о бок основной курс боевой подготовки, Рыцарское училище и Бенвикскую кампанию, это еще не давало ему права задавать личные вопросы.

– А ты? – спросил он вместо ответа. – Насколько я помню, ты постоянно набивал себе брюхо коржиками, а когда давали кашу, ты всегда просил добавки. Если уж кто-нибудь и должен был сыграть в ящик…

Бедевер поморщился.

– Это долгая история, – сказал он.

Боамунд пристально посмотрел на него поверх жареной куропатки.

– Так рассказывай, – сказал он. – Я никуда не спешу.

– Ну, что ж…

Суть того, что рассказал Бедевер, была такова:

Боамунд, без сомнения, помнит, как отвратительно стали оборачиваться дела к концу Артурова правления – все эти саксы и все такое…

Ну, не то чтобы. Боамунд к этому времени уже спал, но он поверит ему на слово. Продолжай, пожалуйста.

… эти саксы и все такое; и самое последнее, чего хотел король, – это чтобы его рыцари начали оказывать сопротивление саксам, на чьей стороне было значительное превосходство. Это только усугубило бы положение, и в принципе никуда не годилось. С другой стороны, рыцарская честь, несомненно, не позволила бы им сидеть сложа руки в то время, как куча датских предпринимателей и торговцев свининой берут страну в свои руки и выбрасывают мелких лавочников из национального бизнеса.

Поэтому Артур задумал обходной маневр: поскольку рыцарство все равно находилось на грани исчезновения, он счел, что будет только справедливо и достойно, если оно закончит свой путь с блеском. Для осуществления своего плана он призвал рыцарей к себе в Камелот, рассказал им детскую сказочку о том, что все саксы разошлись по домам, оставив деньги в уплату за расколоченные двери и окна, и предложил им квест – найти Святой Грааль.

Рыцари приняли вызов с энтузиазмом, несмотря на то, что ни у кого из них не было и малейшего представления о том, что из себя представляет эта штука, и согласились вновь собраться в Камелоте через год и один день, принеся Грааль с собой.

Результаты превзошли самые смелые ожидания Артура. Когда двор собрался вновь, обнаружилось, что из сотни вышедших в поход рыцарей пятьдесят мертвы, четырнадцать находятся в заключении, двадцать два переметнулись ко двору короля Бенвика, и еще восемь оставили рыцарство и занялись административной деятельностью. Оставшиеся шесть, как посчитал король Артур, вряд ли были в состоянии доставить беспокойство кому-либо. Поэтому он предоставил им общежитие и пожизненную пенсию, нарек их Орденом Кавалеров Святой Чаши и сбежал через пожарный выход, пока они были в баре.

Кавалеры Святой Чаши продолжали поиски еще некоторое время; но уже из самого факта, что из изначальной сотни остались в живых только они, должно быть очевидно, что все эти рыцари довольно жестко придерживались того правила, что благоразумие – или, лучше сказать, откровенная трусость – является лучшей частью доблести; к тому же, между прочим, никто из них не знал, что такое Грааль. Три года они наудачу колесили по Альбиону в смутной надежде, что Грааль найдется сам собой в какой-нибудь гостинице или в фургоне грузовика, и наконец большинством голосов пять к одному решили оставить попытки. Их доводы были таковы: Альбион – довольно маленькая страна, и в своих скитаниях они, весьма вероятно, уже наткнулись на искомое; найдите его – таково было повеление Его Величества; нигде не было сказано, что в их задачу входит еще и узнать Грааль, когда они его найдут. Поэтому они выставили общежитие на продажу и пошли получать свои пенсии. Скорее всего, их дело бы выгорело, если бы председателем попечителей пенсионного фонда не оказался твердолобый маг и реакционный альбионский националист по имени Мерлин. Он уперся, как баран, настаивая, что для выполнения условий квеста Грааль должен быть принесен в Камелот; если это условие не будет выполнено, сказал он, они могут забыть о своих пенсиях.

Кавалеры решили не падать духом и постараться извлечь наибольшую выгоду из ситуации. Вместо того, чтобы активно искать Грааль, они приняли решение впредь искать его пассивно, то есть заниматься своими делами – в надежде, что дела эти окажутся чем-либо более интересным и доходным, – ожидая, не подвернется ли им эта штуковина случайно. После того, как они вложили весь свой наличный капитал в проект постройки туннеля, соединяющего Альбион с Бенвиком, и этот проект провалился из-за того, что Бенвик исчез в морских волнах, когда до него оставалось каких-нибудь пять миль, они поселились в своем общежитии, сдали помещения на первом этаже одному человеку, который организовывал пилигримские туры, и нашли себе работу на соседней фабрике по изготовлению органических красителей.

Фабрики этой, разумеется, давно уже не существует. Рыцари же до сих пор здесь.

– Разумеется, – добавил печально Бедевер, – за исключением Нантри.

Боамунд украдкой смахнул слезу с глаз и прошептал:

– Он умер?

– Не совсем, – ответил Бедевер. – Примерно шесть месяцев назад он объявил, что с него достаточно, и что он уезжает на юг. Должно быть, его сманил этот малый, который собирался открыть где-то лавку видеопроката. Мерзавец, – яростно прибавил Бедевер, – он свалил, прихватив с собой все наши отпускные. Семьдесят четыре фунта и тридцать пять пенсов. А мы-то хотели этим летом поехать в Уэймут!

– Где это – Уэймут?

Бедевер объяснил.

– И вот теперь, – продолжал он, – придется нам всем торчать здесь, а тут еще и ты появился. Домик у нас довольно маленький…

Тут до Боамунда дошло. Бедевер как раз поднимал к губам стакан джина с тоником, когда в него упала монета. Джин расплескался.

– Понимаю, – сказал Боамунд. – Полагаю, этого будет достаточно.

Бедевер снял ломтик лимона с воротника.

– Я всегда счастлив видеть тебя, – забормотал он, – было бы просто замечательно, если бы ты смог остаться с нами хоть ненадолго, но если ты очень занят и спешишь заняться своими делами, – вероятно, очень важными делами, – ради которых ты здесь появился, то, прошу тебя, не стоит ради нас…

– Вообще-то… – сказал Боамунд.

– …пренебрегать ими. В конце концов, – прибавил он в отчаянии, – мы все здесь занимаемся каждый своим делом, в каком-то смысле, – Туркин развозит пиццу, знаешь ли, а Пертелоп нашел себе очень милую работу тут неподалеку – мойка окон, магазины и офисы, а также жилые дома; Галахад актер, правда, сейчас он на отдыхе; Ламорак покупает разные вещи и продает их на барахолках; а я… – он запнулся и неожиданно покраснел.

– Продолжай, – сказал Боамунд, заинтригованный. – Чем занимаешься ты?

– Я… Я страховой агент, – пробубнил Бедевер себе в бороду. – На самом деле это очень интересная работа, – быстро добавил он. – Ты даже не представляешь себе, какой широкий разрез общества…

– Страховой агент, – сказал Боамунд.

– Э-э, – промямлил Бедевер. – Кстати, ты, случаем, не хотел бы.?

– Понимаю. – Боамунд нахмурился. На его широком, простом, открытом, честном и – да что там! – глупом лице медленно проявлялось холодное выражение недовольства, как лед, накапливающийся в голосе телефонистки на занятой линии коммутатора. – Ты знаешь, Беддерс, как мы называли тебя в колледже в старые добрые времена?

– Хм-м, нет, – сказал Бедевер. В действительности он имел об этом некоторое представление, и всегда негодовал по этому поводу. По его мнению, нельзя винить человека за то, что он родился со слишком большими ушами.

– «Li chevalier li plus prest a succeder».[3] – сурово сказал Боамунд. – Дважды был первым в сражении на копьях, как я припоминаю. Почетная грамота за соколиную охоту. Флирт с отличием. Капитан учтивости три года подряд. И вот теперь, – он вздохнул, – ты страховой агент. Понимаю.

– Это не совсем так, – пробурчал Бедевер несчастным голосом. – Времена меняются, знаешь ли, и…

– Я помню, – не обращая на него внимания, продолжал Боамунд, – я помню, как твой отец, да упокоится его душа с миром, как-то приехал к нам в День Состязаний, когда ты бился на турнире за Золотой Поднос Дешамп-Морнея. Он так гордился тобой!

Бедевер засопел.

– Послушай, – сказал он, – теперь больше не бьются на турнирах. Нынче у нас есть только снукер по телевизору, и американский футбол…

– А когда он узнал, что тебя выбрали участвовать в матче между Стариками, – безжалостно продолжал Боамунд, – знаешь, я никогда не говорил тебе этого раньше, Беддерс, но…

– Послушай! – в голосе Бедевера слышались слезы. – Все не так просто. Мы старались как могли, честное слово. Мы обыскали все вокруг в поисках этой треклятой штуковины. Мы побывали даже, – рыцарь содрогнулся, – в Уэльсе. Но у нас не было ни малейшего представления о том, что конкретно мы ищем. Рыцарство не готовит к таким вещам, Бо. Рыцарство – это значит отыскать кого-нибудь большого, и сильного, и нехорошего, сидящего на здоровенном черном жеребце, и молотить его по голове, пока он не вырубится. Рыцари всегда оставляют все планирование и обдумывание на кого-нибудь другого. Мы появляемся только тогда, когда подходит пиковый момент, когда надо измочалить кого-нибудь, чтобы вывести его из игры. Мы не могли справиться с этим делом сами, Бо, когда никого не было рядом, чтобы подсказать нам, что надо делать. В современном мире нет места рыцарям, понимаешь? Мы оказались… – он поискал подходящее определение. – Думаю, можно сказать, что мы оказались гипер-квалифицированными. Слишком тренированными. Узкоспециализированными. Понимаешь, что я имею в виду?

– Ты имеешь в виду – бесполезными.

– Да, – согласился Бедевер. – Просто дело в том, что больше не осталось драконов. А также девиц, которых нужно спасать. Малыш Туркин попробовал тут как-то… спасти одну девицу. Там было что-то вроде вечеринки, а он доставлял пиццу. Открывает это он дверь, а там эта ужасная варварская музыка, и все эти мужланы таскают дам за руки и крутят их как хотят, и… В общем, он прыгнул в круг, как истинный рыцарь, и начал разбираться с ними как полагается. И тут эта девица бьет ему коленом прямо по…

– Да, я понимаю.

– Потом они позвали полицию, – продолжал Бедевер. – Хорошо еще, что рядом случились мы с Галахадом, так что мы вытащили его оттуда, прежде чем он успел нанести кому-нибудь серьезные повреждения, но…

– И тем не менее, – сказал Боамунд. Если бы его лицо предложили высечь в скале Рашмор рядом с ликами четырех президентов, оно было бы отвергнуто из-за чрезмерной серьезности. – Мне кажется, что я пришел как раз вовремя, чтобы взять командование на себя, как ты думаешь? Один разносит пиццу! Другой – страховой агент! Да старик Саграмор перевернулся бы в своей могиле, если бы узнал!

Бедевер, вспомнив их старого почтенного наставника, в сердце своем согласился, и понадеялся вдобавок, что при этом он наткнется на что-нибудь острое.

– Но… – начал он.

– Я хотел сказать вот что, – продолжал Боамунд. – Я был пробужден от тысячепятисотлетнего сна, чтобы взять на себя командование этим Орденом, и, во имя Бога всевышнего, командование это я на себя возьму!!

Как раз в этот момент дверь общей комнаты распахнулась, и внутрь вбежал высокий плотный человек с красным лицом, держа в одной руке мобильный телефон, а в другой большую пачку плоских пенополистироловых коробок.

– Беддерс, – вскричал он, – там какой-то карлик на нашей кухне! Я вошел, чтобы разогреть свои пиццы, а этот проклятый маленький мерзавец залил весь пол водой. Я, разумеется, засунул его в мусорное ведро, но ущерб был уже нанесен. Сколько раз я говорил тебе не оставлять заднюю дверь нараспаш…

Он застыл на месте, глядя во все глаза. Коробки с пиццами выпали из его руки и начали медленно кружиться по комнате подобно украшенным анчоусами цирковым обручам.

– Разрази меня гром! – сказал он наконец. – Это же Сопливчик Боамунд!

– Привет, Тур, – ответил Боамунд с холодком.

Сэр Туркин стал еще краснее, чем был, если это возможно.

– Клянусь адом, Беддерс, шутка есть шутка, но какого черта ты этим хочешь сказать? Только на днях я говорил о том, что хотя дела нынче идут хуже некуда, так по крайней мере нам больше не приходится терпеть этого маленького лицемерного головастика с его непрестанными всхлипываниями насчет идеалов рыцарства. И ты согласился со мной, как я припоминаю! Ты сказал…

– Э-э, Тур, – сказал сэр Бедевер. – Я…

– А теперь, – негодовал сэр Туркин, – ты наряжаешь какого-то молодчика и надеваешь ему маску, или что ты там с ним сделал, только для того, чтобы испугать меня до потери сознания! Посмотри на мои пиццы, ты, придурок, они же теперь все в пыли!

– Это я, Тур, – прошептал Боамунд таким голосом, от которого заледенел бы и гелий. – Как ты поживаешь?

На этот раз Туркин выронил также и свой мобильник.

– Боже мой, – сказал он. – Это ты! Но зачем, во имя всего.?

Бедевер с трудом сглотнул, поднялся с места и как мог кратко изложил ситуацию. Двое других рыцарей обменивались взглядами, какие пристали бы двум саблезубым тиграм, повизгивающим от радости и отращивающим себе толстую зимнюю шубу.

– Ерунда, – сказал наконец сэр Туркин. – У него нет полномочий. Если бы у него были полномочия, у него была бы при себе доверенность или что-нибудь такое, с печатью этого ублюдка Мерлина. Он просто морочит нам голову.

Не говоря ни слова, Боамунд полез во внутренний карман своей куртки и извлек толстый сложенный кусок пергамента со свисающей с него печатью. Печать была какой-то странной – она светилась сама по себе ярким голубым светом.

Сэр Туркин, во рту у которого внезапно стало совсем сухо, взял пергамент и развернул его. Он с минуту молчал, воззрившись на него, а затем сказал – его голос напоминал вибрирующее рычание:

– Чепуха. Здесь какая-то тарабарщина. Он написал это сам.

– Сообщи сэру Туркину, – сказал спокойно Боамунд, – что он держит пергамент вверх ногами.

Сэр Туркин беспомощно кинул на него сердитый взгляд и перевернул пергамент, так что печать теперь свешивалась с его нижнего конца. Боамунд хмыкнул – Туркин помнил это его чертово презрительное хмыканье, как если бы это было не далее, чем вчера. Он опустил взгляд на рукопись.

– Хотя, – продолжал Боамунд, – как я припоминаю, сэр Туркин никогда не был особенно выдающимся чтецом. Стоит вспомнить, как, в то время как весь остальной класс уже прошел до середины «Roman de la Rose», сэр Туркин все еще сидел на задней парте и твердил: «У попа была собака, он ее любил. Она съела кусок мяса, он ее…»

– Ну, вот что, – вскричал сэр Туркин, – доверенность там или не доверенность, а я его сейчас прикончу!

Сэр Бедевер торопливо положил Туркину руку на грудь как раз в тот момент, когда Боамунд закончил: «…убил», не спеша опустился в кресло и положил в рот оливку. Туркин в последний раз яростно фыркнул, швырнул доверенность на пол и начал топтать ее ногами. Поскольку пергамент был, естественно, зачарован, то он добился лишь того, что у него порвались шнурки.

Боамунд улыбнулся – той самой самодовольной улыбкой, которая доводила всех до зубовного скрежета в те времена, когда он был Старшим Шлемом в шестом классе – и сделал легкий жест левой рукой. Туркин, с пылающим лицом, фыркая как боевой конь, преклонил колена и простер вперед свои руки со сложенными ладонями. Боамунд, глядя свысока, как архиепископ, сделал шаг вперед и приложил свои ладони к тыльным частям рук Туркина, стараясь сделать это как можно легче; тем самым он удостоверял, что принимает его присягу на верность. Ярость Туркина ничуть не умерилась, когда он обнаружил, что стоит коленом в собственной пицце.

– Восстань, сэр Туркин, добрый и верный рыцарь, – сказал Боамунд, откровенно наслаждаясь каждым моментом. Туркин кинул на него взгляд, на котором можно было жарить цыпленка, издал горлом неопределенный звук и, поднявшись, весьма развлек зрителей попытками отчистить моццареллу от своего правого колена. Боамунд повернулся к сэру Бедеверу и воспроизвел тот же жест.

Сэр Бедевер заколебался, потом пробормотал: «Э, ну ладно», и повторил ту же нехитрую церемонию.

– А теперь, сэр Туркин, – сказал Боамунд, – я буду весьма тебе обязан, если ты вытащишь моего карлика оттуда, куда ты его запихнул.

– Я должен был догадаться, что это твой карлик, – проворчал Туркин, пробираясь к кухне. – Забавно – даже тогда, когда мы учились в школе, некоторые из нас всегда имели при себе карлика, в то время как остальные сами полировали себе доспех. Разумеется, все благодаря тому, что у некоторых всегда была богатая мягкосердечная маменька, которая не могла вынести, чтобы ее маленький сыночек ранил свои нежные ручки о противную железную…

Дверь кухни с грохотом закрылась за ним, и Боамунд вздохнул.

– Он всегда был немного нытиком, – прокомментировал он, и Бедевер, никогда не бывший человеком, склонным к ностальгии, внезапно обнаружил, что вспоминает дни счастливой юности, когда он с радостью отдал бы все карманные деньги за целую неделю вперед, если бы ему только дали шанс учинить Сопливчику какую-нибудь гадость.

Но затем ему пришло в голову, что хотя Боамунд и был как раз таким самодовольным зубрилой, каких всегда неизменно делают префектами, тем не менее существовала на свете какая-то угрюмая справедливость, благодаря которой он рано или поздно оказывался в дерьме по самое оплечье, даже когда (как чаще всего и обстояло дело) он фактически и не был виноват.

Бедевер, предварительно удостоверившись, что Боамунд не смотрит, злобно ухмыльнулся. Скажем так: хоть мельницы Господни действительно мелют не слишком быстро, но они смелют тебя в порошок, когда придет время.

Сообщество карликов отличается жесткой организацией и стабильностью, доходящей до упертости, и нормальный карлик обычно знает свое место[4] с точностью до 0,06 микрона. В результате любое неожиданное повышение является для карлика вещью, с которой он не в состоянии легко примириться.

Ноготь не был исключением. Только что он был на побегушках у скромного отшельника, и вдруг, одним ударом, возвысился до положения Главного Фактотума целого рыцарского ордена. Единственным карликом, упоминавшимся в легендах этого народа, когда-либо достигшим такого возвышения, был лорд Панариций Герольдмейстер, который заведовал домашним хозяйством у короля Лота Оркнейского во времена короля Утера. Это была большая честь.

С другой стороны, Ноготь не мог отделаться от ощущения, что у лорда Панариция скорее всего были под началом несколько младших карликов, с помощью которых он справлялся с затруднениями, или хотя бы по меньшей мере пылесос. И хотя он не мог говорить об этом с уверенностью, поскольку устные предания могут быть немного туманны, когда дело доходит до деталей, но у него было такое чувство, что лорду Панарицию, возможно, еще и платили.

Боамунд был парень что надо, разумеется, насколько это можно сказать о рыцаре, – а Ноготь быстро становился настоящим знатоком по части рыцарей. Новый Великий Магистр не только заплатил ему за бензин и за ущерб, причиненный заднему крылу его мотоцикла, как только Ноготь отыскал и притащил ему старый чайник, игравший роль орденской казны, – он категорически запретил сэру Туркину и сэру Пертелопу (который был почти так же плох) засовывать его без разрешения в мусорное ведро, под угрозой быть обесчещенными. Ноготь не очень хорошо себе представлял, что означает быть обесчещенным в терминологии Ордена, но догадывался, что это имеет какое-то отношение к запрету использовать фургончик по выходным. Учитывая те занятия, которые избрали себе Туркин и Пертелоп, это несомненно было чрезвычайно жестокой санкцией.

Разумеется, на Ногте теперь лежала обязанность чистить фургон каждое утро (что означало отскребание засохшего томатного соуса от заднего сиденья и, время от времени, перетаскивание коробок с венгерскими кроссовками, которые Ламорак покупал где-то по дешевке и каким-то образом каждый раз забывал разгрузить самостоятельно), но это само по себе было честью, если перевести это на язык Древних Времен. Только карлик самого высокого ранга может занимать одновременно пост Главного Конюшего и Лорда-колесничего.

В целом, первые две недели при новом порядке прошли, насколько мог судить Ноготь, вполне благополучно. Было несколько скользких моментов: Туркин, Ламорак и Галахад Высокий Принц, сговорившись, устроили на Боамунда засаду, когда тот возвращался из газетного киоска, с тем чтобы заковать его в цепи и бросить его в чулан для садовых инструментов, но Бедевер (вопреки здравому смыслу, по мнению Ногтя) раскрыл их заговор, в результате чего Боамунд сорвал их планы, сев на автобус номер шесть вместо номера пятнадцать-а. Он имел с ними после чая очень жесткий разговор в Общей Комнате, после которого Туркин, шатаясь, вышел из комнаты и его на глазах у всех стошнило в кухонную раковину. Однако, если не считать этого, все шло по заведенному распорядку. Обычно это означало, что пятеро младших рыцарей шли на работу, а Боамунд устраивался в Общей Комнате, задрав ноги на софу, и смотрел снукер по телевизору. Боамунд, как заметил Ноготь, очень быстро пристрастился к снукеру, и частенько говорил о том, что неплохо бы установить стол у них в гараже, что означало, что Ламораку придется искать новое пристанище для семисот пар попорченных водой китайских джинсов, пятидесяти будильников с одной стрелкой и всего остального запаса своих товаров.

Ноготь вздохнул и окунул тряпку в банку с жидкостью для полировки металла. До сих пор единственным шагом, сделанным Боамундом в направлении возобновления поисков Грааля, был отданный ему приказ вытащить все доспехи и оружие из погреба и отполировать их до турнирных стандартов.