Елена Холмогорова
      Трио для квартета
      Маленький роман
      Елена Холмогорова родилась в 1952 году. Историк по образованию, автор трех книг исторической прозы. В литературных журналах печатались ее повести и рассказы: "Сиротская зима" ("Континент"), "Картинки с выставки" ("Дружба народов"), "Женатый ветер" ("Нева"). Живет в Москве.
      Таинственной невстречи
      Пустынны торжества...
      Анна Ахматова
      Кому не знакома эта зимняя обманка: просыпаешься, за окном темно, и нет никакого тайного знака, чтобы понять: глубокая ночь, раннее утро или вот-вот грянет не подлежащий обжалованию резкий, гадкий, ненавистный звон будильника. Несложно, конечно, посмотреть на часы, благо стрелки светятся мертвенной фосфорной зеленью, но сознательно оттягиваешь этот момент - вдруг можно опять зарыться поглубже в нагретое за ночь одеяло.
      Когда Маша была маленькая, подарки всегда ждали ее на заранее приготовленном стуле у постели. Мама ночью тихо прокрадывалась в комнату, и сколько Маша ни пыталась, так ей ни разу не удалось подстеречь этот момент предательский сон приходил раньше мамы. Традиция сохранялась до самой маминой смерти, только стул ставился сразу после ужина, а подарки появлялись, стоило отлучиться к телефону или в ванную. У мамы был комплекс вины: надо же ухитриться родить дочку восьмого марта! Во-первых, на один праздник в году меньше, во-вторых - неиссякаемый повод для несмешных острот. Хотя на самом деле жертвой была она сама. Потому что родила Машу не просто в женский праздник, а восьмого марта пятьдесят третьего года, накануне похорон вождя и учителя, если кто забыл.
      Всенародная скорбь, естественно, не обошла стороной и роддом, у акушерки, как казалось бедной роженице, дрожали руки, медсестра тихо шмыгала носом, и любая радость по поводу появления на свет нового человека казалась неуместной и безнравственной. Все говорили вполголоса, крик младенцев звучал кощунственно. Вопреки обыкновению тумбочки не были украшены букетами - все, что цвело, двигалось в одном направлении - к Колонному залу.
      Но не такова была наша бабушка Оля, Олюня, или, как звали ее внуки, Балюня. "Сдох, кровопийца, - шипела она, к ужасу мамы. - Гореть тебе в аду за всех, за всех!" Она сжимала свои изящные руки в маленькие кулачки, так что ногти отпечатывались на ладонях. "Чтоб тебе..." Мама никогда не видела ее такой и даже испугалась. Конечно же, она знала, что отец ее, любимый и единственный Балюнин Женюшка, сгинул в лагере, что, спасаясь от участи жены врага народа, Балюня бросила все и, схватив ее, шестилетнюю, сбежала к двоюродной сестре в глубокую провинцию, во Ржев, где застала их война, и только чудо помогло вырваться из полуразбомбленного города. При обыске у деда нашли портрет Николая II, так в протоколе и написали: "хранил портрет руководителя царской власти", наверное, пришили какую-нибудь монархистскую организацию. Да кто ж теперь узнает... Смерть Сталина так глубоко потрясла Балюню, что можно было подумать, она изумлена самим этим фактом - вождь казался бессмертным. С ней сделался род помешательства, как будто смерть была специально придуманным для тирана наказанием, а не ожидала каждого.
      Она очнулась, лишь когда у мамы начались схватки. Горшочек махровых узамбарских фиалок, появившийся на маминой тумбочке, насторожил соседок. Когда же мама сказала, что назовет дочку Машей, отчуждение усилилось: из четырех рожениц трое решили, что дочери будут Сталинами, а одна выбрала Светлану: раз, мол, назвал так дочку, значит, это было его любимое имя.
      Зато хорошей музыки было вдоволь! Она лилась из всех репродукторов: Шопен, Третья симфония Рахманинова, Шестая Чайковского, его же трио "Памяти великого артиста"... Музыка для Маши с детства делилась на "зимнюю" и "летнюю". Зимой - это вестибюль Большого зала Консерватории, где Балюня всегда сдавала пальто в первом окошке гардероба слева и непременно требовала, чтобы Маша переодевала туфли, а еще - снежинки в желтом круге фонаря, когда мама водила ее в "вечерние музыкальные классы". А "летняя музыка" - совсем другая, не запертая в помещении, а несущаяся из окон Гнесинского училища во двор, знаменитый столетним вязом, где она любила гулять с подругами, и все удивлялась, как звуки сливаются в немыслимую какофонию и в то же время не мешают друг другу. И еще расстроенное пианино на соседней даче, где полузнакомая толстая девочка все каникулы вымучивала этюды Черни.
      А вот когда родилась Верочка, все было по-другому. Море цветов, поздравлений. Верочка... Наверное, позвонит первая, прямо с утра.
      Маша еще не открывала глаз, но сквозь веки чувствовала, что уже светло. Март, почти весна, так что теперь не темнота, а свет обманчив - не знаешь, пора ли вставать. С другой-то стороны, всегда иметь день рождения в выходной - благо. Вот Верочку Наташа родила в воскресенье и страшно всех насмешила, написав из роддома гордую записку, как она здорово сделала, что у дочери (тогда еще безымянной) день рождения всегда будет в выходной. Маша отвозила очередную передачу и ждала внизу как раз эту самую записку, когда спустилась нянечка с предыдущей порцией посланий, и вдруг немолодая женщина в пуховом платке зарыдала, запричитала: "Ох, да что ж я теперь зятю-то скажу-у-у". Все разом замолчали, а нянечка подошла к ней и стала похлопывать по вздрагивающей спине: "Ты что, милая, видела я только что дочку твою, веселая лежит, хорошая, ты чего убиваешься?" - "Да что она такое пишет! Мальчик, мол, такой смешной, похож на лисенка!" Все захохотали, а женщина еще какое-то время продолжала всхлипывать, по-простонародному зажимая пальцами нос.
      Маша все-таки заставила себя скосить глаза на часы. Девять. Пора бы подниматься, но можно и поваляться чуть-чуть. Да, Верочка, конечно, позвонит, племянница любимая, ее отец Сережка - единственный брат, общая их Балюня. Вот и вся семья. Мама умерла семнадцать лет назад, у отца была другая семья, но и он давно умер. Как все-таки дико: Балюня пережила дочь. Маша помнила ее, окаменевшую, на похоронах и уже тогда старую. А сейчас Верочка прабабку суперстарой дразнит, хорошо у той с чувством юмора - полный порядок, как и вообще с мозгами. Кто же еще поздравит? Надюша, подружка задушевная, Володя по мобильнику, когда с собакой гулять пойдет или в булочную жена погонит, - вот, пожалуй, и весь обязательный ассортимент.
      За окном было пасмурно, но столбик термометра неуклонно полз вверх, к нулю. Ветер гнул верхушки тополей, раскачивал провода, и Маша похвалила себя за предусмотрительность - с утра не надо бежать ни за хлебом, ни за чем-нибудь праздничным к чаю.
      В ванной простояла перед зеркалом дольше обычного. В детстве она всегда вглядывалась в свое отражение, пытаясь увидеть, какие перемены принес новый год ее жизни. Что ж, для сорока семи совсем недурно. Размеры, конечно, не 90-60-90, но и не тумба бесформенная, морщины только наметились, волосы, увы, отчетливо тона "медно-золотистый" фирмы "L'Oreal", но густые... И вообще - ничего себе. Вполне. Следующим пунктом деньрожденной программы была экскурсия по квартире. Одну комнату полностью съели книги и цветы - огромные пальмы, фикусы, кактусы и нежные гиацинты, фиалки, гортензии. Маша не прилагала особого труда, но почему-то цветы в ее доме выглядели ухоженными, как в оранжерее. Эту комнату она называла кабинетом, хотя работала в ней нечасто, а обычно читала или смотрела телевизор, устроившись с ногами на тахте, купленной в свою пору специально для Верочки, часто остававшейся у нее ночевать. Иногда и гостей здесь чаем-кофеем поила за журнальным столиком под неправдоподобно разросшейся пальмой. Вторая была довольно безликой, просто "комнатой", без особого названия и функций. Зато кухня составляла предмет ее особой гордости и постоянной заботы: она все время что-то усовершенствовала, меняла, обновляла. Все очень хвалили ее квартиру, и сегодня Маша сама осталась довольна "утренним обходом".
      Только-только она налила себе чашку кофе, раздался звонок в дверь. Она никого не ждала, поэтому, прижавшись к глазку, грозно спросила:
      - Кто здесь?
      - Барышникова Мария Александровна здесь живет? Фирма "Флора-сервис", доставка заказанных цветов на дом .
      На лестничной площадке, маленький, как в перевернутом бинокле, топтался человечек с запакованным цветочным горшком в руках.
      - Но я ничего не заказывала.
      - Здесь вложена визитная карточка клиента, сделавшего заказ, - объяснил лилипут и предположил: - Наверное, подарок вам к Восьмому марта.
      Машин правый глаз, почти касавшийся стекла, уже ныл, стало любопытно, как будто в дверном отверстии показывали какой-то иностранный фильм - "а вот и посыльный с цветами" - и она отперла.
      - С праздником вас. Распишитесь, пожалуйста.
      - У меня сегодня день рождения, - сказала Маша, как бы заглаживая неловкость: держала человека при исполнении служебных обязанностей на лестнице, за лилипута приняла, хотя оказался он среднего роста... "Интересно, полагается ли в таких случаях давать чаевые", - подумала она, но тот, на ходу попрощавшись, уже входил в распахнувшиеся двери лифта.
      Под шуршащей бумагой оказалась цветущая карликовая магнолия. У Маши аж сердце зашлось: сколько она простояла перед ней в магазине, но треть зарплаты выложить, естественно, не могла. "Ее надо пересадить в больший горшок, дренаж, удобрения и поближе к свету поставить". - Она ринулась в комнату присмотреть местечко и вдруг остановилась: открытку надо бы прочитать.
      Трогательно все-таки! Запомнил, а ведь в цветочный сто лет назад заходили, еще перед Новым годом, когда они с Митей ехали поздравлять их старую учительницу. (Кстати, вот еще кто позвонит непременно - Митя!) Верочка Володю терпеть не может, окрестила "подновленным русским", для "нового", мол, кишка тонка, да и кошелек не по всем швам трещит. Девичий максимализм! Нет бы радоваться, что у тетки какая-никакая личная жизнь. А что он женат, даже и хорошо: обязательств ноль, одна приятность два-три раза в месяц. Телефон. День начался. Позвонила Верочка, потом Сережа, Балюня, Надюша, Володя, Митя и несколько непременно каждый год набегающих случайных людей, не дававших о себе знать долгими месяцами, а потому претендующих на длинные, подробные разговоры.
      Вопреки обыкновению гостей у нее сегодня не будет. Только-только отпраздновали Балюнино девяностолетие и еще не были готовы к новым родственным застольям.
      Сережа очень хотел торжественно отметить Балюнин юбилей:
      - Как ты не понимаешь, это же, высокопарно выражаясь, веха в истории семьи!
      - Милый мой, покажи мне сначала эту семью! - Маша в тот день была явно не в духе. - И вообще кого, например, ты пригласишь? Подруг ее не осталось тетка Ксения при смерти, Ирина Николаевна в маразме. А единственная дееспособная и помоложе, Клементина Аркадьевна, шейку бедра сломала. Кстати, я ей позавчера звонила. Она абсолютно в здравом уме и твердой памяти, но ни о каких Софочке и Алексе слыхом не слыхивала. Ничего себе, а?
      Балюня недавно вдруг стала требовать телефон каких-то Софочки и Алекса и страшно сердилась, когда Маша уверяла ее, что понятия не имеет, кого та имеет в виду. Сережа испугался, начал сыпать медицинскими терминами и через день колоть Балюне что-то очередное против склероза. И стал еще настойчивее требовать пышного юбилея:
      - Мы с тобой, Верочка, Мамонтовы - вот уже почти десять человек.
      Маша сдалась, но ясное понимание того, что кроме них троих есть только Мамонтовы, потрясло ее.
      Когда Балюня в конце войны вернулась в Москву, то обнаружила, что ее квартира прочно занята семьей мелкого начальника из наркомата тяжелой промышленности. Муж в лагере "без права переписки", страшно нос высунуть. Помогла контора, в которой она работала до бегства во Ржев. Теперь, в военное время, она приобрела стратегическое значение и название звучало устрашающе "Союздинамитпром". Балюню взяли на ту же должность делопроизводителя и выхлопотали комнату в большой квартире у взорванного храма Христа Спасителя. Соседи несколько раз менялись, уезжали, умирали, а Мамонтовы, разрастаясь, получали одну комнату за другой, пока не стали единственными, кроме Балюни, обитателями квартиры. Несколько раз им предлагали разъезд, но Балюня встала намертво: я умру, квартира ваша будет. Главой семьи Мамонтовых была Зинаида Петровна, женщина цепкая и везучая: в своем глубоко пенсионном возрасте она работала бухгалтером в крупной фирме, была на хорошем счету и приносила в дом достаточно, чтобы обеспечить приличное существование. Муж ее, больше чем на десять лет старше, пришел инвалидом с войны, куда попал прямо с выпускного вечера, сейчас давно уже был на пенсии, нянчил троих внуков - двух дочкиных сорванцов и любимицу дочурку младшего сына. Вот вся большая и довольно дружная семья с зятем и невестками разместилась в необъятной шестикомнатной квартире доходного дома в стиле модерн во 2-м Обыденском переулке около теперь восстановленного храма Христа Спасителя.
      Отношения у Балюни с Мамонтовыми были скорее родственные, чем дружеские: "Друзей выбирают, а родственников - нет. И соседей тоже", - так она округло формулировала. Но Балюня зажилась, и, хотя хлопот она соседям не доставляла, необходимость жить в коммуналке их угнетала. Года четыре назад они устроили грандиозный ремонт, как говорила Зинаида Петровна, "под евро", произнося эти слова уважительно и со значением. Стены коридора, по которому малыши гоняли на роликах, покрылись какой-то модной пеной, кухня ослепляла итальянской мебелью, в кафельную плитку можно было смотреться, а с новыми сверкающими смесителями в ванной Балюня не сразу научилась управляться. Она одобряла Мамонтовых и без колебаний позволила заменить окно и дверь в своей комнате, но категорически не дала переклеить обои - сиротские, в блеклый цветочек - памятник эпохе дефицита. "Привыкла к рисунку, а то открою утром глаза, стен не узнаю, может, это я уже в раю? Еще помру, переволновавшись".
      После этого ремонта, подтвердившего, что ждать им уже невмоготу, Мамонтовы затаилась, тем более что был принят закон, по которому Балюня могла комнату приватизировать и завещать, не спрашивая на то их согласия.
      - Неужели Балюня не понимает, что фактически отбирает комнату у Верочки? - Маша скорее спросила себя, чем Сережу.
      - Понимает, говорила мне как-то. Но слово дороже.
      - Может, попробовать еще раз ей растолковать? Да знаю, что аморально, думаю, что сама на это не решусь, но если подумать трезво: мы этих людей никогда не увидим, разменяем квартиру, и все...
      Но Маша говорила и не верила собственным словам. И Сергей знал, что она не верила. Когда они были маленькие, мама привозила их к Балюне в субботу вечером, как он сказал однажды, "поночевать", так с тех пор и называлось. В воскресенье завтракали на кухне, часто вместе с Мамонтовыми, вареной картошкой с селедкой и квашеной капустой... Не вычеркнешь...
      - Машка, хватит, не дадим квартирному вопросу нас испортить. Тем более что Верочку тещина квартира ждет.
      С женой Сережа давно был в разводе, но у той, по счастью, хватило ума не препятствовать ни его, ни Машиным встречам с девочкой, тем более что она работала в режимном "почтовом ящике", а Сережа в поликлинике имел скользящий график. Маша жила еще вольнее, и с маленькой Верочкой возились они много.
      - Ладно, будет заниматься коммунальным хозяйством, давай про юбилей...
      - К седине не идут темные тона, разве что синий, да и то не глубокий, а ближе к васильковому, а лучше - белый или яркие. Вот в Финляндии меня больше всего поразили старушки, я же тебе рассказывала, ухоженные, причесанные и очень ярко одетые. Любо-дорого смотреть! Да они бы и не поняли, если бы я сказала "старушечьи цвета", наверное, решили бы, что это я про красный да бирюзовый какой-нибудь.
      Драгоценностей у Балюни не было, все ушло в свою пору в Торгсин, что оста
      лось - спустила в войну. По непонятной причине (может, из-за малой ценности?) уцелела синяя эмалевая брошка-бантик с крошечными брильянтиками: "осколоч
      ки" - презрительно аттестовала их Балюня. Но на белой блузке, выглядывавшей из-под синей жилетки, брошка смотрелась фамильной королевской драгоценностью. Балюня была из тех, про кого говорят "красивая старуха", мало того, старость добавила ей больше, чем отняла, в молодости она выглядела заурядной курносенькой простушкой, вот только балетная выправка, благородство движений вносили диссонанс в этот образ. Теперь же пришла гармония: по-прежнему изящные жесты, особенно если она следила за собой на людях, определяли общее впечатление.
      Стол ломился от яств. Зинаида Петровна достала свои летние запасы: грибочки маринованные, огурчики соленые, баклажанчики остренькие, не говоря уж о вареньице клубничном. Готовить она любила, и все фирменные блюда непременно награждала уменьшительным суффиксом. Совместное кулинарное творчество разрядило напряженность, царившую в отношениях с Мамонтовыми в последнее время, настроение у всех было приподнятое, и Маша наконец-то оценила мудрость Сережиной юбилейной затеи.
      Сидели на кухне, где при необходимости можно было разместить еще человек пятнадцать, вкусно ели, произносили красивые тосты и в три фотоаппарата фиксировали происходящее. Балюня пришла в восторг от Зинаидиного "Полароида", откуда выскакивали готовые, еще влажные снимки.
      - Ты, Балюня, у нас просто топ-модель, - восхищалась Верочка, посмотри, какая фотогеничная. Мы могли бы на тебе огрести большие деньги.
      Балюня с видимым удовольствием позировала, вставала, брала в руки огромный букет цветов, подходила к окну. Но устала довольно быстро, так что чай пили уже без нее, извинилась, церемонно поблагодарила всех, откланялась и ушла к себе в комнату.
      - Да, ребята, дай Бог нам всем так, - поднял рюмку весь вечер, по обыкновению, промолчавший Зинаидин муж.
      - Спасибо вам, - решился Сережа поставить точки над "и". - Я надеюсь, что всегда мы будем приходить в этот дом и будет здесь так же тепло и уютно.
      Зинаида согласно закивала головой, многозначительно заулыбалась, мол, поняла я тебя, а сказала про другое:
      - Вы же знаете, нам Ольга Николаевна как член семьи, мы разницы не делаем. Так что можете быть спокойны.
      Собрались уходить. Зинаида Петровна засуетилась, стала заворачивать какие-то закуски гостям с собой.
      Зашли к Балюне попрощаться. Она сидела в любимом кресле и слушала мазурки Шопена.
      - Спасибо вам, мои родные. Я теперь долго буду ваши подарки изучать и как бы путешествовать. Фотографии остальные поскорей проявите. Машенька, накапай-ка мне валокардинчика.
      Долгие мучения и консультации по поводу подарков завершились удачно: была закуплена куча альбомов - мировые столицы, старинные русские города и огромная "Старая Москва". Балюня не слишком жаловала телевизор, читать даже с лупой ей было трудновато, а вот рассматривать картинки она была большая любительница.
      Расцеловались и ушли. С Балюней расстались каждый до "своего" дня. Уже несколько лет, как Балюня перестала выходить на улицу, они поделили неделю: в понедельник - Верочка, в среду - Сережа, в пятницу - Маша бывали у Балюни с продуктами и рассказами о последних новостях.
      Верочка напросилась к Маше переночевать, и, как обычно, они засиделись до трех часов, обсуждая ее девичьи проблемы.
      - Надюша, ну откуда ты всегда знаешь, что именно мне нужно? Только я успела подумать, что к этой юбке подошли бы серые колготы, а потом себя остудить, что это уже разврат - радоваться надо, когда колготки целые, а цвет - от лукавого... Спасибо. А я вечно мучаюсь с подарками, и сколько раз тебе дарила невпопад.
      - Машка, не говори глупости - "невпопа-ад". Мне-то и думать не надо, ты не замечаешь, иногда так мечтательно скажешь о какой-нибудь ерунде, сама забудешь, а я уже зацепила, даже могу тебе напомнить, когда именно ты говорила про серые колготки.
      За болтовней они уже почти дорезали неизменную колбасу и устроили нехитрое учрежденческое застолье, поначалу, как правило, тягостное своей обязательностью, но затем зачастую оборачивающееся милыми посиделками допоздна с парой-тройкой походов сначала в ближайший магазин, а потом - в круглосуточно открытую палатку.
      Двадцатилетие своей работы в издательстве Маша скрыла - это был бы повод, требующий от начальства каких-то официальных шагов: приказа, премии, не дай Бог, памятного подарка, а ее день рождения традиционно воспринимался как логическое завершение восьмимартовских торжеств, своего рода опохмелка. Корректор - должность техническая, но облегчение и счастье, наступившие для Маши после трех барщинных лет "молодого специалиста" в школе, как ни странно, не прошли с годами. Она совершенно не умела справляться с орущей массой, мучилась, поставив законную двойку, и яростно ненавидела своих коллег - толстых теток, выпирающих телесами из своих скрипучих синтетических костюмов. Они, впрочем, отвечали ей взаимностью. Издательство показалось ей раем, а статистические талмуды, не говоря уж о книгах по экономике и финансам, которые были для него профильными, - сказками "Тысячи и одной ночи". Поначалу она немножко конфликтовала с редакторами, пытаясь влезать в текст, но раз-другой ее поставили на место, а как-то и просто повозили мордой по столу, и она унялась. Сейчас ей то и дело говорят спасибо за выловленные нелепости и фактические ошибки, но свой неутоленный редакторский зуд она выплескивает на поля только карандашом. Надюша, та читает, как машина, даже в содержание не вдумывается, пересказать потом не может, а опечатки видит так, будто они специально для нее выделены жирным шрифтом. Вот и получается, что ляпов у нее куда меньше, а какой там Маша "внесла вклад" - это ее личное дело.
      Что говорить, повезло. Девочки из ее филфаковской группы сплошь и рядом вообще без работы сидят, косметику распространяют или газетами торгуют, а их тематика оказалась на пике моды, книги валят валом, в том числе и коммерческие. Да еще всякие там брошюры-буклеты...
      Самое интересное, что было действительно весело. За стол сели пораньше, никто еще не торопился домой, в окна било солнце, плакали сосульки. Капало, впрочем, и с потолка: снежная зима добила их старенькую крышу, и - китайская пытка - в красующееся на подоконнике железное ведро ритмично плюхались редкие капли.
      - Подарок дорогой имениннице Марии Александровне Барышниковой внести, - скомандовал главный редактор, и на пороге появился издательский завхоз с полуметровой пальмой-драценой в огромном горшке.
      "Сговорились они, что ли, - подумала Маша, - Володя цветок в горшке прислал, эти туда же".
      Ближе к концу забежал и Володя. На правах постоянного богатого клиента он чувствовал себя в издательстве желанным и всегда жданным гостем. И хотя об их отношениях, кроме Надюши, никто не догадывался, удивления это не вызвало - мало ли какие у человека здесь дела. Он галантно поднял бокал за новорожденную, перекинулся парой слов с кем-то из начальства, похвалил пирог с курагой. Потом подошел к пальме и стал расспрашивать Машу, что это за экзотический такой гигант. Увидев, что рядом никого нет, перешел на полушепот:
      - Скучаю без тебя, но замот все время страшный, да еще собака заболела - не ест, кашляет, надо к ветеринару ехать. Может, к выходным разгребусь. Выглядишь хорошо. Ну, празднуйте. - Он метнул взгляд на стол потратилась, поди. И вдруг каким-то незаметным движением выдернул из кармана бумажку, как фокусник, свернул ее в трубочку и глубоко воткнул в мягкую землю. - Забери при случае.
      Ничего себе цирковые аттракционы! Дома при ближайшем рассмотрении бумажка оказалась зеленой, а очищенная от земли, обернулась стодолларовой. "Дурак", - непонятно за что мысленно припечатала Маша Володю, хотя применение свалившемуся богатству начала искать незамедлительно. Он и раньше подкидывал ей что-нибудь, по поводу и без: "Не соответствуешь ты своей фамилии, какой тут барыш. Хорошо, у меня фамилия другая", - и протягивал ей бумажку - всегда зеленую и почему-то такую новенькую, что хотелось спросить, давно ли он ее напечатал.
      Три года назад он принес в издательство первый заказ, а вскоре Маше поручили курировать прохождение буклета в типографии - была у них такая практика. Она толком до сих пор не понимала, на чем Володя делает деньги, и не хотела вникать. Поначалу он возил ее из типографии куда-нибудь пообедать, потом стал бывать у нее дома. Маше было его жалко, хотя ни к какой жалости он не взывал: респектабельный немолодой господин на средних лет иномарке. Но ей все время казалось, что эта роль дается ему с трудом и он несколько переигрывает в своем стремлении "соответствовать". Ему и Маша-то была нужна для завершения картины - как же без любовницы. С молодой хлопотно, да и силы уже не те, а эта - не стыдно, хотя кто их видел-то вместе. Был он неглуп, начитан, держался барином и очень бравировал случившимся с ним несколько лет назад инфарктом. "Со мной, сама понимаешь, в любой момент всякое может произойти, - пестовал он свой шрамчик на сердце, словно орден, - надо беречь себя".
      Володя любил красивые вещи, особенно мелочи, и Маша волей-неволей втянулась в игру, которую про себя называла "тайна дамской сумочки": косметичка, носовой платок, расческа перестали быть для нее только утилитарными предметами, она была готова потратить сумасшедшие деньги на какой-нибудь чехольчик для зажигалки или брелок для ключей и удивлялась, как это раньше у нее в сумке бывала настоящая помойка - бумажки, вывалившаяся из дырявого кошелька мелочь, выдавленная из упаковки таблетка анальгина, давно исписанная шариковая ручка, как она могла доставать истрепанную записную книжку или мятую пачку сигарет.
      Но, как известно, одно тянет за собой другое. Невозможно стало запускать в элегантную сумочку неухоженные руки, Маша впервые в жизни проторила дорожку к маникюрше и обнаружила, что не так уж это дорого. А потом появилась привычка до блеска полировать туфли и носить с собой (разумеется, в специальном кошелечке) миниатюрную губку для чистки обуви.
      Следующим шагом с неизбежностью стало белье. Маша уже с беспокойством подумывала о том, что, того гляди, дело дойдет до одежды, а тут ее портмоне натуральной кожи окажется явно пустоватым.
      Нельзя сказать, что она раньше не следила за собой. Еще меньшей правдой было бы считать, что Володя пробудил дремавшее в ней женское начало, как предположила Надюша. Дело было совершенно в другом. Много-много лет назад ее уже почти забытый теперь муж объяснил очень точно: "Кто-то из начальников, не то Маркс, не то Энгельс, говорил, что идея, овладевшая массами, становится материальной силой. Тебя влезшая в голову идея физически подчиняет, ты уже не можешь бороться с ней, борьба заведомо неравная. И не потому, что ты - рабыня своих желаний, это совсем другое, это инстинкт самосохранения, лучше подчиниться, чем погибнуть в заведомо проигранной битве".
      И в конце концов, чем ей еще было жить! Какое-то время назад она ясно поняла, что простая истина "жить сегодняшним днем", всегда казавшаяся пустой и даже в известном смысле безнравственной, для нее обрела конкретный, наполненный и нестыдный смысл.
      Кто, кто сказал, что женщина, не имеющая детей, прожила жизнь зря! Да пусть посмотрит кругом - одни драмы, особенно сейчас, когда жизнь переломилась и опыт родителей не только не в силах помочь - мешает детям. Она живет честно: работает, помогает Балюне, не закисает, как многие. К Володе, конечно, привязана, хотя цену своему чувству знает - невысока, они здесь равны, нужны друг другу "для порядка".
      И вообще - у нее есть Верочка!
      Хвалить храм Христа Спасителя, да что - хвалить, даже просто не ругать стало дурным тоном. А Маше он нравился. Было неловко говорить об этом вслух, но она любовалась тяжеловатым силуэтом, особенно если он вдруг открывался издалека, за каким-нибудь поворотом. Ей было все равно, кто сколько наворовал на этой стройке и соответствует ли внутреннее убранство исторической правде. Ее волновала мощь храма, а главное - что вот взяли и ни с того ни с сего построили не банк, не завод, не жилой дом, а церковь. Лужкова она не любила, поэтому внутренне старалась не связывать его имя с храмом и шуточки типа "Храм Лужка-спасителя" пропускала не только мимо ушей - мимо сознания. Не он же один, в конце концов, все решал. Главное было - начали строить церкви. Маша терпеть не могла не то что конфлик
      тов - дискуссий на повышенных тонах, поэтому предпочитала промолчать или перевести разговор на другую тему.
      В годы перестройки самой политизированной в семье была Балюня - как заведенная смотрела все новости и политические программы. И хотя зимой на улицу почти не выходила - панически боялась скользкоты, - как-то потребовала, чтобы Маша сопроводила ее на избирательный участок. Она не могла примириться с тем, что парламент будет сформирован без ее участия. Машино предложение вызвать урну домой отвергла с гневом: "Ты что, совсем не соображаешь, именно тут легче всего сфальсифицировать!" Некоторое время была горячей поклонницей Явлинского и все шутила, что, пожалуй, готова пойти за него замуж. Потом ничего не подозревавшему жениху за что-то была дана отставка. Впрочем, Балюнино сердце не могло долго оставаться свободным, и после некоторых размышлений она стала серьезно обдумывать кандидатуру Немцова.
      В свою пору Маша по настоянию брата ходила с ним на проельцинские демонстрации, но постепенно все меньше и меньше разбиралась в хитросплетениях, интригах и прочих тайнах кремлевского двора. "Да, я обыватель, - отмахивалась она от Сережиных упреков, - мне что надо - чтобы не было войны и железного занавеса, а была свобода слова и росло благосостояние. - Подумала с минуту: - И чтобы строили церкви". Сережа хохотал, что ее с такой программой надо запустить в Госдуму, а она твердит, что политикой не интересуется.
      Маше всегда хотелось простоты и ясности, а если уж не получается, быть всем заодно, пусть будут "красные" и "белые", "наши" и "не наши". Но никогда в жизни она не посмела бы заикнуться, что ей смертельно жаль любимых Армении и Крыма, которые теперь заграница, или что до сих пор она вспоминает, как здорово бывало строиться на торжественные пионерские линейки и как замирало сердце, когда доходила ее очередь встать в почетный караул под знаменем дружины. Осудят!
      Да, храм Христа Спасителя... Странно, совсем, кажется, недавно водила сюда, в бассейн "Москва", первоклассницу Верочку. Поначалу она вместе с другими мамами и бабушками терпеливо высиживала полтора часа в тесной и душной раздевалке, пока дети с радостными воплями резвились в воде, потом, не выдерживая пустопорожнего трепа, стала выходить на улицу, где далеко разносился едкий запах хлорки. Через некоторое время додумалась, что, чем болтаться просто так, можно в это время тоже плавать. Маша всерьез пристрастилась к бассейну, перестала замечать больничный запах и не прекратила регулярных заплывов после того, как Верочка, так и не научившись плавать, сильно простудилась, долго болела и о бассейне было забыто.