Глава 9

ПО ВОЛЧЬЕМУ СЛЕДУ

Первыми учуяли волка два больших пса Урты. Сперва Маглерд, за ним Гелард – старинные имена для старых собак – медленно поднялись на ноги со своего места у потрескивавшего костра. Ощетинили загривки, пригнули головы. Их низкое рычание разбудило задремавшую Уланну. Охотница мгновенно подхватила лук, кончиком дотянулась до ступни Урты, закутанной полами плаща. Рычание то замирало, то снова становилось громче. Собаки дрожали. Навстречу прикованным к чаще подлеска взглядам псов загорелись неподвижные яркие глаза волка. Блеснули зубы. Узкая морда повернулась из стороны в сторону, обводя взглядом распростертые у огня фигуры спящих, – и исчезла. Маглерд рвался в погоню, но Уланна негромко приказала:

– Тихо, пес! Хорошая собачка. Лежать, Маглерд!

Волк еще пару раз мелькнул на краю лагеря и беззвучно скрылся.

Собаки прилегли к огню.

Уланна недовольно покачала головой:

– Зачем ты меня остановил? Я бы успела загнать в него пару стрел.

– Обычный волк, – нахмурился Урта, – нам не опасен. Кроме того… лошади не встревожились. Тебе это не кажется странным?

Скифка покосилась на стоявших тут же стреноженных лошадей. Обе даже не проснулись. Урта прав. Странное спокойствие.

– Стало быть, необычный волк. Ты к тому ведешь?

Предводитель натянул на плечи красный плащ. Он задумчиво хмурил брови.

– Да, по-моему, так. Я как раз видел сон, когда ты меня разбудила. Мне снились Кимон и Мунда. Бежали мне навстречу и выкрикивали какое-то предупреждение. А позади них глядел на меня из глубины сна наш старый друг-северянин, юный старец, владеющий чарами…

– Мерлин?

– Друг Мерлин. Да. Я не звал его. Не умею. Он сам нас нашел. Может быть, давно уже.

Оба оглянулись на чащу, где скрылся волк, потом – вспомнив, как Мерлин вселялся в тело птицы, – подняли глаза к ночному небу, отыскивая сокола. В небе не было ничего, кроме летящих облаков и случайных проблесков звезд.

– Что-то тут не так, – пробормотал Урта.

– Ты только это и твердишь, – мягко поддразнила его Уланна. – Ясно, что-то не так. Твоя земля превратилась в пустыню… Мы ведь затем и отправились в Македонию, чтобы убить человека, оставившего свою страну беззащитной.

– Они предупреждают меня о чем-то другом, – настаивал Урта. – Иначе стоило ли являться в мой сон?

– Я верю снам, – согласилась охотница, но тут же добавила, протирая заспанные глаза: – Но не забываю: никогда не знаешь, как они сбудутся. И не всякий сон правдив. Подожди тревожиться, пока не доберешься до холма.

Урта оглянулся на обступивший их темный лес и улыбнулся Уланне:

– Ты права. Но прошу Лесного Отца – дай нам свободно добраться до холма, как ты его называешь, и побыстрее.

Пробормотав эту краткую деловитую молитву, он снова завернулся в плащ и просидел так, уставившись в огонь, пока первые проблески рассвета не подняли людей на ноги. Пора было готовиться к следующему дню пути.

Вот до чего дошло. Правитель, по собственной воле ставший изгнанником, пробирается домой украдкой, как побитая собака – в вонючую нору на задворках хозяйского дома. Как же все это вышло? Никакой враг не сумел бы добиться худшего. Видно, у меня особый дар!

Ах, Айламунда! Зачем ты слушалась моих снов? Взяла бы лучше жернов да вбила мне в голову капельку здравого смысла. Как мне плохо без тебя! Я найду тебя и поцелую на прощанье, провожая на Остров Женщин. Обещаю.

Прости, что я полюбил Уланну. Она спасла мне жизнь. Она никогда не заменит тебя. Катабах готов утопить меня в луже и в придачу проткнуть ореховым колом за любовь к ней, но я знаю – ты бы поняла. Получив удар, шагни вперед, бей в ответ, а о дрожащих ногах подумаешь, когда все кончится. Ты была моим боевым кличем. И всегда будешь.

И зачем мне понадобился щит Диадары? Какой мартовский заяц заразил меня безумием? Такие подвиги – удел глупцов. Нельзя было бросать крепость по прихоти вызванного друидом видения. С тем же успехом можно было искать Чашу Дагды, тот железный котел, возрождающий убитых, наполненный до краев избранными душами, ожидающими, пока их выловят из похлебки и вернут к жизни. Порой мне сдается, я чувствую запах той похлебки! Тень ночи и ягода дикой розы. Сын и дочь. Земля и камень…

– Урта! Ты спишь? – Уланна опустила ладонь ему на плечо. Смотрела озабоченно. – Бормочешь, вздыхаешь…

– Я думал о том, что потерял. Время, жизни. Гляди, до чего я дошел! Все войско правителя: два старых ворчуна, один из них – наполовину друид; два взбалмошных братца из Иного Мира, сыновья божественного Ллеу, а он не из тех богов, с кем можно шутки шутить, одна колесница, четыре клячи, одна палатка, подушки, в которые поскупились положить гусиного пуха, сколько-то вонючих попон… – Он с улыбкой покосился на женщину, уже открывшую рот, чтобы возмутиться, что не попала в перечень. – Благословляю целительную руку Ноденса, пославшего тебя.

– Вспомнил все-таки, – усмехнулась она. – Я уж готовы была дать тебе повод обратиться к лекарю за помощью. Не так все плохо. Мы уже недалеко от дома… – Она вдруг приподнялась, тряхнула головой. – Звучит странно, и все же это так. Я привыкаю считать твою страну домом. А ведь я ее, почитай, и не видела. Ну что ж, дом там, где ты прислонишь копье к двери, как говорят у нас в Скифии.

Волк показывался и исчезал, собаки скулили, но проворный серый пришелец держался на расстоянии, а псов сдерживал властный приказ правителя. Маглерд и Гелард были стары, принадлежали к древнему роду и давно научились доверять хозяину.

Но не могли забыть ненависти к волчьему запаху, который, как видно, доносился по ветру.

Скоро, однако, запах рассеялся, и воины направились мимо тотемных камней, под причудливыми резными фигурками лошадей, подвешенных к ветвям дуба и отмечавших проход через лес, к землям Коритании. Здесь властвовал некогда громогласный весельчак и выпивоха верховный вождь Вортингор, которому платили дань пятнадцать правителей. Владелец пяти быков и сотни коней, предъявлявший права на десятую часть от тысячи голов скота. Свиное стадо так расплодилось в его лесу, что он, приказав забить пятую часть от каждого приплода, мог устроить в своей крепости пир на четыре сотни гостей – если верить его словам, конечно.

Но Вортингор со своими воинами сгинул, когда губительная тень опустошила эту страну. Только разные образы из полированного дуба и вяза стояли в полном вооружении чуть ли не под каждым деревом, и каждый напоминал о человеке, унесенном прочь тем жнецом, что собирал жатву в лесах Коритании.

Два дня спустя Урта провел маленький отряд между высокими изваяниями вепря, быка и журавля, стоявшего на длинных тонких ногах над извилистой дорогой, отмечая начало его лесных владений. Рядом текла река. Узкие тропы были перегорожены солнечными колесами, плетенными из ореховых и ивовых прутьев. Колесница скрипела и дребезжала, объезжая ухабы. Кимбры, с колесами колесницы Ноденса за спиной, ехали впереди верхом на лошади. Псы принюхивались и ворчали, чуя впереди поджарого волка, отступавшего при их приближении, но неотступно сопровождавшего их всю дорогу.

Еще через день река стала другой. Она текла тяжелее, тише, берега ее скрывались под нависшими ветвями плакучих деревьев. Собаки рвались вперед, их едва удавалось сдержать. Они натягивали поводки, зарывались носами в землю, впервые за много-много дней учуяв знакомый запах.

Кимбры галопом неслись по лесу, выбирая из переплетения троп те, что вели к западу. Потом Конан вернулся: глаза горят, в длинных волосах набились листья.

– Впереди равнина, – заявил он, задорно ухмыляясь. – А за ней холм, и на нем какие-то постройки. Что-то вроде овчарни. Это вам ничего не напоминает?

– Может, и напоминает, – отозвался Урта.

Следом примчался Гвирион. Он едва не свалился с коня, остановив его на всем скаку, глаза отчаянный, улыбка до ушей.

– Впереди у реки роща с могильными курганами и каменными столбами, а на самом высоком кургане лежит волк и глядит в нашу сторону… это тебе ни о чем не говорит?

– Может, и говорит, – согласился Урта. – Одолжи-ка мне лошадку.

Довольный Конан уступил ему коня. Урта, низко пригибаясь под ветвями, выехал к краю рощи. Он протянул руку и погладил ближайший из высоких каменных столбов, поднимавшихся над колючими кустами, затем снова погнал коня, держась луга, тянувшегося вдоль быстрого потока Нантосвельты, пока не увидел отдыхающего волка, в черном плаще, темноволосого, с блестящими глазами.

Дождавшись правителя, волк спокойно поднялся, отбросил плащ.

– Долго же ты добирался, – заметил я. – Надеюсь, хоть прихватил с юга хорошего вина?

– Мерлин! Так и знал, что это ты! Давно за нами следишь?

– Нашел в том тумане над морем. Я уж было решил, вы совсем пропали.

– Ну вот он я. Снова дома.

Я сбежал с могильного холма. Урта соскочил с седла, и мы обнялись, смеясь от радости и не находя слов.

– Пора приводить дела в порядок, – тихонько проговорил он и нахмурился, поймав мой взгляд.

– Не так легко, как кажется, – начал я, но он прервал меня, не желая, должно быть, слышать дурных вестей, пока не отпразднует самого лучшего – возвращения!

Глава 10

ТЕМНАЯ ЛУНА

Урта и слышать не хотел о том, чтобы проехать мимо собственной крепости в тайную долину изгнанников, где укрылись Арбам и остальные. Он стоял на опушке, глядя на ряд идолов, отмечавших земли, захваченные духами. Он выкрикивал проклятия врагам, весьма напоминая при этом собственного сына несколькими днями раньше, он призывал Сегомонаса, Могучего Победителя и Ригонеметиса, Повелителя Священных Рощ, обратить к нему благосклонность Воронов и Ворон, отвратив их от захватчиков крепости.

Распалив себя до бешенства, правитель вскинул свое тяжелое тело в седло подаренной мной лошади, махнул мне, и мы поскакали через заросший травой луг к закрытым воротам. В крепости все было тихо, хотя за нами, конечно, наблюдали. Подъехав к разбросанным трупам, он сдержал лошадь и торжественно проехал мимо распростертых изрубленных тел. Не все были ему знакомы, да и невозможно было опознать лица, на которых попировали стервятники, однако правитель обращался к каждому, заверяя, что скоро они смогут укрыться плащом земли с должным обрядом, песнями и поминанием.

Однако придется немного подождать, извинялся он.

Я спросил, зачем оставлять этих мертвых валяться в траве, но ответом мне была только сумрачная улыбка да взгляд, который словно говорил: «Уж ты-то должен понимать!»

Я не стал напоминать возвратившемуся в свои владения правителю, что многие из мертвых, у чьих могил мы нашли приют, были теперь, вероятно, во вражеском войске. Правитель еще не был готов к такому разговору.

Урта опечалился, услышав о страшной ране, полученной Арбамом. Он послал за ним кимбров, – те уже приспособили колеса Нонденса к найденной в роще колеснице, брошенной здесь после неудачного приступа Кимона, – и близнецы с жаром кинулись исполнять поручение, нахлестывая лошадок так, что равнина МэгКата и холм Тауровинды остались у них за спиной прежде, чем воины-тени успели перехватить повозку.

Тем временем мы принялись возводить вдоль края леса короткий частокол с единственными воротами, открывавшимися на равнину. Это был знак – предупреждение захватчикам, что ты готовимся к осаде. В свое время, когда людей станет больше, можно будет подобраться ближе к стенам и устроиться понадежнее, пока же мы растянули единственную палатку у реки и посвятили ее Таранису Громовнику.

К концу первого дня, когда на крутых стенах крепости вспыхнули в сумерках факелы, Урта вывел двух своих утэнов к ряду идолов. Они зацепили их веревками и впрягли лошадей, чтобы свалить истуканов наземь. Все десять изваяний, по два зараз, проволокли по равнине вскачь, сбивая ими терновник и чертополох и сминая высокую траву.

Ворота Тауровинды оставались закрытыми. В крепости не спешили принять вызов.

Урта намеревался устроить из истуканов костер в память Айламунды. Ободранные молчаливые идолы стали теперь всего лишь поленьями.

К концу второго дня стая птиц, внезапно метнувшаяся к западу, заставила нас броситься к оружию. Приближался, медленно и опасливо, маленький отряд. В полутьме нелегко было различить знамена, но внезапный грохот колесницы с золотыми колесами и радостный вопль мальчишеских глоток возвестили прибытие Кимона и Мунды, а с ними – остального населения лагеря изгнанников. Дети ехали в колеснице, которой управлял ухмыляющийся, голый до пояса Конан. Он развернул коней, ворвался в ворота и промчался между деревьями. Кони фыркали, роняя пену с боков.

С колесницы соскочил Кимон, в коротком плаще, при кинжале. Мунда, в свободном платьице, с заплетенными в косички волосами, бросилась прямо в объятия отца. Она стала выше, чем ему помнилось, и рослый правитель кряхтел и постанывал, целуя девочку в макушку.

– И когда ты успела так вырасти? – обратился он к ней. – А на братца-то посмотри!

Кимон приблизился с сияющими глазами, но скованный стыдом. Урта положил руку на плечо сына.

– Я совершил ужасную ошибку, – мрачно проговорил Кимон.

– Верно, совершил, – согласился отец. Потом он взъерошил пареньку волосы и зло усмехнулся: – Еще одна в море ошибок, которые мы совершаем всю жизнь, пополняя убоиной котел доброго бога! Но с каждой ошибкой мы становимся малость мудрее. Владыка Дуба! Поверить не могу, как вы оба вымахали. Ваша мать торопит вас взрослеть: не терпится ей увидеть новый круг.

– Какой круг? – простодушно спросил Кимон, и Урта рассмеялся.

Я заметил, что Мунда тоже улыбается. Может быть, женщины-старейшины уже заметили Свет прозрения, пробивающийся в девочке, и потихоньку начали соответствующее обучение?

Быстро разбили палатки и устроили навесы. Уланна, приметив лебедей, тянувших на восток вдоль реки, рвалась поохотиться, но Урта удержал ее. Мунда все это время с неприязненным любопытством косилась на замызганную скифку. Теперь Урта собрался представить ее детям.

Знакомство произошло на берегу реки, в брюхе одной из самых крутых змеистых излучин. Не мое было дело лезть в их семейные дела, но я поглядывал на них издали, ожидая, что Кимон осыплет отца упреками, подобно Катабаху на туманном берегу пролива.

Однако встревожена была скорее девочка. Кажется, ее трясло. После первой радостной вспышки она совсем сникла и старалась не встречаться глазами с отцом.

Запахи кухни и устрашающие звуки воинских песен нарушили покой святыни. Сейчас мы оказались бы легкой добычей для любого врага.

Уланна оставила Урту с детьми и, заметив меня, быстро подошла. Кивнула на веселье у костров и спросила, почему я держусь на отшибе.

– Подсматривал за вами, – откровенно признался я. – Мне, как и всякому другому, приходится возвращаться шаг за шагом.

– Мунда напоминает мне Ниив, – чуть нахмурившись, сказала скифка. – Не испытывает ко мне ни приязни, ни неприязни. Но ее тревожит моя тень. – Уланна поймала мой осторожный взгляд. – Она сказала: «Ничто не скрыто». И, сказав эти слова, словно отшатнулась от меня. Что она хотела сказать? Что «не скрыто»?

– Она обладает, как говорят в Ибернии, «имбас фораснай». Попросту, видит проблески будущего. Свет прозрения. Дар у нее еще сырой, но она сумела увидеть смерть здесь, на равнине: кости, оставшиеся белеть там, где ее брат проиграл свой первый бой.

– И что же тогда не скрыто? – спросила женщина, присев рядом со мной. Она казалась бледной в мягком свете луны. Лицо, покрытое шрамами, омрачила тревога.

– Все женщины, владеющие подобным даром, произносят эти слова. Это как привычка спать или бодрствовать. Значит: «Я вижу дни, еще не рожденные». Мунда увидела в тебе что-то испугавшее ее.

Уланна обдумала мои слова, потом спросила:

– И что мне делать? Вытянуть это из нее? Если она видела мою смерть, это ничего. Меня не пугает встреча с восьмой лошадью. Не пугает скачка по травянистым лугам с матерью и отцом. Если она видела мою смерть, стоит ли расспрашивать ее? Я хотела бы поладить с ней…

«Восьмая лошадь» – это конь в полной сбруе без всадника. В той части мира, откуда происходила Уланна, этого скакуна вели за собой семеро героев, собиравшие мертвых.

– Она потеряла мать. Ты ей не мать. Притом она, конечно, понимает, что вы с ее отцом близки. Есть отчего негодовать. Нужны ли другие причины?

– Нет, тут что-то еще, – пробормотала Уланна. – Что-то она чувствует. Хотела бы я знать что.

И, коротко передернув плечами, она встала и отошла.

Урта выставил на опушке два поста, чтобы следить за темной крепостью, но я был вполне уверен, что занимавшие ее призраки не явятся тревожить нас в этом священном месте.

После ужина Амалгайд-поэт продекламировал несколько стихов в честь Урты, затем мягко и искусно укорил сына правителя за безрассудство и перешел к восхвалению мужей и жен, выступивших под его знаменами на МэгКата. Теперь все мы собрались вокруг Урты, внимая его рассказу о путешествии в Македонию и обратно. Заинтересованнее всех слушал Кимон. Мальчик то и дело бросал на меня укоризненные взгляды, яснее ясного говорившие: «Мерлин этого не рассказывал!»

Я тогда, в лагере изгнанников, дал довольно точный отчет о случившемся.

Урта, как ни странно, поначалу принижал свою роль в событиях. Однако, заметив, как жаждет Кимон полнокровного подвига, он вспомнил о своем даре сказителя, и вот заблистало железо, на боках коней выступила пена, и воздух в тесной палатке подернулся багровой дымкой.

Он не упустил ни единой подробности поединка с молочным братом Куномаглом.

– Он скрывался среди великого войска, затерявшись в легионах, скакавших на юг, к Дельфийскому оракулу. Но собаки знали его запах и день за днем шли по его следу, а я шел за собаками. Мерлин был со мною. Однажды Маглерд громко залаял. Один из воинов обернулся в седле и взглянул на меня. Видели вы морду пса, скулящего в страхе? Таким становится лицо человека, узревшего свою смерть. Лицо Собачьего вожака напоминало ужаснувшийся череп, словно он не брата увидел, а стаю воронов. Весело было мне видеть это.

Вождь Бренн, предводительствовавший этим воинством – добрый приятель, добрый вождь, – установил место для поединка. Катабах снабдил меня оружием и мудрым советом, Куномагл же слушал предателя Лексодома. Мы обменялись Тремя Неизбежными Объятиями – никогда не пренебрегай этим, Кимон…

– Я знаю, отец, – подхватил мальчик. – За прошлую дружбу, за слово правителя и за будущее, где вы скачете бок о бок в Стране Призраков.

– …никогда. Как бы велика ни была обида. И ты, Мунда, если случится тебе встать с железом и щитом ради мести…

– Я запомню, – прошептала девочка. – Хотя, думаю, мне не понадобится железо. Рога луны за меня пронзят горло обидчику.

– Вот как? – Брови Урты поползли кверху, но он продолжал: – Сперва сражались мы тяжелыми копьями, со щитами, сделанными из дуба, крытыми телячьей шкурой, с бронзовыми клепками по краям и с накладками в виде звериных голов. Все утро я разил ублюдка и почувствовал голод, и тогда я наполнил брюхо его мясом, смыв кровь чистой речной водой.

«Вот так, – усмехнулся я про себя. – От чистой правды к нелепым выдумкам».

– И второй день мы сражались, – продолжал Урта. – Теперь взяли мы мечи с широкими клинками и рукоятями слоновой кости, легкие щиты из ясеня, крытые козловой кожей и украшенные серебряными цаплями. Я уподобился форели, выскакивая из-под воды, прыгая через его голову и нанося удар сверху вниз, пока он тянулся ко мне, как дитя – к яблоку на ветке. Двадцать Прыжков Гриффа! На одном дыхании – двадцать прыжков через шлем вопящего врага, и в каждом прыжке я подбривал ему бороду. Вы бы гордились мной, если бы видели!

И все же этот пес был сильным врагом. Он всегда был силен. Мы сражались и третий день. Выбирать оружие выпало ему. Знаете вы, что он выбрал?

– Два копья, которые возвращаются в руку после удара! – воскликнул Кимон, забыв от волнения мой рассказ. – И поющие щиты с острыми кромками, те, что можно метать как диски.

Урта покачал головой, на его лице промелькнул отблеск изумления, пережитого тогда.

– Он выбрал: «что пошлет нам река». Никакого оружия, кроме камней, воды и силы наших мышц.

Теперь Кимон вспомнил и ударил в ладоши, склоняясь ближе к отцу.

– Каждый из нас потерял вес, равный весу малого человека мясом и костями, – мрачно продолжал Урта, – так что оба мы были не в силе. Но мы схватились, как славные герои Ферди на переправе Обманного Удара. Я исполнил прием Семи Падений, семь раз перебросив ублюдка через голову за время, какое нужно сове, чтобы выследить и схватить мышь.

Кимон обернулся ко мне, глаза его горели восторгом.

– Ты не рассказывал мне об этом, Мерлин!

Я виновато развел руками:

– Позабыл…

Урта воздел руки, привлекая внимание слушателей. Огонь гудел, отбрасывая блики ему в лицо. Даже Мунда нетерпеливо склонилась вперед.

– Но знаете ли вы, что творилось выше по реке? Отряд Бренна схватился с войском македонцев, ужасных бойцов, которым отсекают уши, чтобы они не слышали воплей умирающих товарищей, на глаза надевают шоры, словно горячим скакунам, чтобы они видели только врага перед собой, а мышцы шеи перевязывают так, чтобы они не в силах были повернуться и бежать. Великое было побоище. Мертвые плыли по реке, все еще сжимая в руках копья и разящие мечи; плыли щиты, зажатые в отрубленных руках; головы, еще клацавшие зубами и вращавшие глазами, моля о помощи.

Куномагл – да не сгниют вовеки его глаза, чтобы вороны могли вечно клевать их! – этот собачий ублюдок, схватил копье и нанес мне этот удар. – Рассказчик распахнул рубаху, открыв страшный шрам. – Он расколол драгоценный нагрудник моего отца…

Теперь правитель извлек из кошелки золотую лунулу: золотой полумесяц был пробит посредине.

– Сто поколений это сокровище переходило от отца к сыну. Наследство отца спасло мне жизнь. Когда наконец придет мне срок уходить, через эти узкие врата попаду я к Арауну, в Царство Теней Героев. – Он засунул палец в пробоину и продолжал: – Я нанес псу ответный удар. Кому принадлежало копье, врагу или другу? Не знаю. Острие вошло ему в горло. Куномагл ушел под воду. Маглерд кинулся в реку и не дал ему всплыть, пока тело не унесло в море. Потом добрый пес вытянул труп обратно из океана и положил на берегу, слизывая с лица ил и водоросли, чтобы очистить его. Сам я был слишком слаб, чтобы действовать, но друг Манандун совершил достойное деяние, и потому я могу принести вам особый дар…

Правитель снова порылся в кожаной кошелке и вытащил из нее маленький кожаный мешочек. Кимон нетерпеливо захлопал в ладоши. Мунда прижала ладошку ко рту. Манандун, ухмыляясь, покосился на сына своего друга.

– Это тебе, – сказал Урта. – Благодарю за то, что ты пытался совершить там, на равнине Воронов Битвы.

Урта держал в руках промасленную голову Куномагла. Жир стекал с бороды и усов, полуоткрытые глаза смотрели на мальчика неподвижным взглядом, рот был приоткрыт, словно в отчаянном крике.

Кимон спросил с беспокойством:

– Ты оказал ему почести?

Этим способом обычно сохранялись головы достойных мертвецов.

– Я не оказывал ему почестей, – мрачно возразил Урта. – Я оставил его себе. Я не пустил его в путь. Ублюдок целую вечность проживет во тьме. Найди дыру в камне и заткни его туда, лицом внутрь. Замажь дыру глиной и грязью. Я хочу знать, что он будет стенать тысячу тысяч лет, пока мы с тобой станем охотиться в лесах Прекрасного Острова.

Он спрятал голову обратно в мешок, завязал его и передал сыну. Тот встряхнул подарок и злобно пихнул кулаком.

– Мне по нраву этот дар! – свирепо заявил он нам всем. – И я уже знаю, где схороню его.

Теперь Урта взглянул на Мунду, снова запустил руку в мешок и вытащил последнее, что там оставалось: соломенную куколку в красном платье и вышитой шали, заколотой на плече крошечной блестящей серебряной брошью.

– Я нашел ее в покинутом городе у подножия снежных гор. Увидев ее, я вспомнил о тебе, но теперь я вижу, что ты уже слишком большая, чтобы играть в куклы.

– Мне нравится эта кукла, – сказала Мунда. – У меня уже есть такие.

Отец вручил ей игрушку, но девочка явно была разочарована, и Урта это заметил. Он помедлил всего минуту и положил перед собой на землю пробитую лунулу:

– Я хочу сделать каждому из вас еще один подарок. Как вы знаете, эта вещь досталась мне от отца. Было время, когда ее называли сотней имен. Те, кто помнили эти имена, уже мертвы.

Друид, Глашатай правителя, многозначительно кашлянул, но Урта предпочел не услышать.

– Она не дала мне разлучиться с вами. Теперь я хочу, чтобы она связала вас двоих.

И прежде чем кто-либо успел сказать хоть слово, он вытащил из разукрашенных ножен свой широкий блестящий меч и одним ударом разрубил лунулу пополам, так что на каждой половинке остался след удара, нанесенного Куномаглом.

– Вот. Каждому по половине. Выбирайте.

– Мне левую, – быстро сказала Мунда. – Темную сторону луны.

Кимон подобрал левую половину драгоценного украшения и передал сестре.

– Этот подарок нравится мне еще больше, чем первый, – сказал он. – Я прибью свою половину на щит. Пусть ее блеск ослепит моих врагов. А ты, сестра?

– Я подожду видения, прежде чем решать, – со спокойной уверенностью проговорила девочка.

Урта с гордостью смотрел на них. Он сказал еще кое-что прежде, чем перейти к другим делам.

– Когда я уйду, помните: эти две половины должны быть вместе. Пусть сейчас они разделены, но их нужно соединить прежде, чем вы опустите мою остывшую плоть в последний холм.

– Я насыплю курган на этом самом месте, где мы теперь сидим! – вскричал Кимон, сильно позабавив отца. – Но, надеюсь, только через много-много лет.

– Я тоже надеюсь.

Праздник встречи затянулся до глубокой ночи и из-за нехватки вина и любимого правителем хмельного меда оказался более трезвым, чем можно было ожидать, но от этого не стал менее шумным. Вокруг жарких костров, среди курганов предков, все на время забыли несчастья второго опустошения.

Назавтра должны были начаться приготовления к погребению жены Урты, Айламунды. Тело ее утащили куда-то при разграблении крепости, и оно сгнило в лесах, так что предвиделись долгие споры о способе достойно почтить покойницу.

Перед рассветом мой чуткий сон потревожило девичье пение. Мунда, конечно. Она вовсе не ложилась: провела ночь, сидя в излучине реки, ловила свет луны и звезд обломком отцовской лунулы и нашептывала про себя. Теперь она завела песню о лебедях.

Легкий туман висел над затихшей рекой и среди деревьев. Мунда подняла на меня глаза, но продолжала напевать тем же тонким, дрожащим голоском. Я нагнулся сполоснуть лицо речной водой, и тогда она замолкла, глядя на меня.

– Лебеди летят. Слышишь, Мерлин? По реке с моря. Слышишь?

– Нет еще.

– Чужие крылья, – сказала она и замерла, глядя на восток.

Стая вынырнула из тумана, два или три десятка птиц летели низко над водой. Слышался только легкий шелест воздуха под крыльями, поднимавшимися и опускавшимися, как во сне. Птицы пролетели у нас над головами, их длинные шеи изогнулись ко мне.

Стая скрылась, но одна лебедь вернулась: черная кайма на белых крыльях, глаза яркого золота. Она пролетела над водой совсем рядом со мной, потом поднялась вверх, набрала скорость и унеслась назад, к морю.

– Она посмотрела на тебя, – сказала Мунда. Голос у девочки звучал хрипловато, то ли от усталости, то ли от удивления. Ее невинное личико осветилось вдруг пришедшим пониманием.

Меня заметили. Нашли.

Глава 11

МОРНДУН

Возвращение правителя отпраздновали, и Урта приступил к обряду поминовения жены. Он выбелил лицо и руки растертым в порошок мелом и начал «Три Высокие Песни»: первая, длившаяся целый день, оплакивала умершую, вторая, не менее долгая, чтила ее память весельем, и третья – на третий день – должна была вызвать проводника из Иного Мира, чтобы отыскать ее душу и, усыпив, перенести в уготованное ей место в Царстве Теней Героев.

Уланна прекрасно понимала, что не пристало ей – новой возлюбленной правителя – оставаться в этом святилище предков в такое время. Она захватила провизию и крепкого серого коньяка и отправилась с кимбрами в их быстрой сверкающей колеснице на север, поискать отбившихся от стада коров и свиней. Кимон и Мунда, одетые в белое, вместе с отцом оплакивали мать, проводя дни среди круглых камней и надгробий священной рощи, бродя по тропе, что, начинаясь от реки, трижды обвивала рощу, прежде чем затеряться на равнине МэгКата и снова появиться перед Бычьими воротами Тауровинды.

С ними этот горестный срок отбывали Рианта-Заботница и старый жрец, Глашатай Прошлого, в плаще из шкуры белого быка, с ожерельем из белых и голубых перьев.

Урта звал и меня присоединиться к ним, однако человек в шкуре и перьях не одобрил приглашения. Кажется, у меня судьба вечно сталкиваться с такими, как он. Необъятная память, глубокая мудрость и непростые мысли. Яростный защитник обычая, он был одарен от роду лишь смутным провидением будущего. Даже Ниив была способнее. Эти дикие жрецы брали не врожденным даром, а упорным трудом, да еще получали силу через обряд посвящения.

Однако в этой дикой стране их несложные обряды вполне могли пробудить спящие души, чтобы те приняли к себе новую. Я рассудил, что лучше мне держаться в стороне, хотя Урта предупреждал меня не забредать слишком далеко.