Киммен был достаточно рассудителен, чтобы поставить Кимона по правую руку от себя, и достаточно благоразумен, чтобы понимать: по левую руку должен встать искусный боец. Он выбрал Катах, наставницу воинов. В Греции или в Иллирии такое решение вызвало бы мятеж. В пользу этих диких, затерянных в глуши кельтов скажу, что они безропотно приняли решение Киммена – и хорошо сделали: она одна стоила троих мужчин.

Щиты были омыты, затем все воинское снаряжение сложили в две повозки. Военный отряд молча двинулся из долины, начиная двухдневное путешествие к священной роще и Громовому холму.

Мы шли по древней земле, и места, по которым мы проходили, носили имена, данные им еще предками. Выйдя из долины, перешли перевал Молочных братьев, к югу от холма Подающей Знак, куда дважды в жизни приходили женщины-старейшины, чтобы открылись глаза их души. Вдоль мелкой речушки мы вышли в долину Лунного Оборота, где раз в девятнадцать лет псы и зайцы оборачиваются людьми. Затем по равнине, названной Грохот Колесницы, где два героя одиннадцать лет бились и, не в силах одолеть друг друга, умерли. Направляя навстречу противнику грохочущие плетеные повозки, мы вышли к Нантосвельте, принесли реке кровавую жертву и снова повернули на восток, чтобы в сумерках скрыться в священной роще.

Здесь мы раскинули лагерь, дали отдых усталым животным и искупались в прохладной речной воде. За ночь собрали колесницы и скрыли их под ветвями вечнозеленых деревьев и гибкими лапами тиса. Выбрали возничих, и мне выпало стать одним из них. Мое новообретенное умение прыгать через колесницу убедило Киммена, что мне по силам совладать с парой коней и крутыми поворотами.

Мне полегчало, когда Дренда, отличный копейщик, согласился ехать на моей колеснице. Он знал, что попадет в руки недоучки, но счел, что меня все-таки хватит на то, чтобы довезти его до места, дать время спрыгнуть и вступить в битву, а самому отъехать и ждать в сторонке, пока он меня позовет.

– Тоже важное дело, – заверил он меня и добавил с ухмылкой: – Только будь добр, не вскакивай на дышло на всем скаку!

Я охотно обещал исполнить его просьбу.

Думаю, они просто не желали допускать меня до сражения, считая, что как боец я недорого стою, а в других отношениях слишком ценен.

Разместив колесницы и воинов, мы приготовились к битве.

Киммен вооружился первым. Он снял с железного шлема султан из волчьего хвоста и заменил его пучком перьев цапли, обычным в этой части земель гипербореев.

Тяжелые доспехи из бычьей шкуры он надел поверх льняной рубахи, чтобы не натереть кожу до кости. Шкура в четыре слоя прикрывала ему плечи и грудь, а на спине спускалась до поясницы. Закаленным во льду железным клинкам северян нужно было двадцать ударов, чтобы рассечь такую броню. Живот защищал широкий бронзовый пояс, горло – тонкая полоска железа вокруг шеи, а поверх полосатых красно-синих штанов спускался длинный передник из мягкой оленьей кожи. Серые козловые сапоги и поручи из черненой конской кожи завершали одеяние. Киммен откинул плащ за спину и прошелся перед нами с уверенным видом, призывая либо отбить крепость, либо заслужить честь беседовать с отцами и матерями в Ином Мире.

Он был блестящ и могуч. Утренний свет блестел на рыжих волосах и рыжих усах, отражался от пяти отогнутых в разные стороны наконечников его кайбулга – тяжелого копья, способного выпотрошить врага одним ударом.

Все сняли султаны-тотемы с боевых шлемов и прикрепили их к знаменам: кабан-секач, волки, соколы и коршуны, прыгающая форель, лисицы, выдры, совы, псы удачи… Знамен было едва ли не больше, чем людей. Шлемы украшали теперь настоящие или бронзовые перья – знак того, что воин готов, получив один из семи смертельных ударов, птицей улететь к предкам.

Кимон облачился в детские доспехи, такие же, как у Киммена, но из мягкой кожи, с тонкими, подбитыми тканью железными щитками на животе и в районе сердца.

Мунда оделась так же, как брат, хотя и не собиралась сражаться. Это был всего лишь символический жест. На ее маленьком щите охрой был выполнен лик Бригиты. Кроме того, Бригита, как дух-покровитель, нашептывала предостережения в уши девочки, когда та становилась женщиной, хотя от чего она предостерегала, я никогда не спрашивал, и еще она была духом Земли, к которому порой обращались эти кельты во времена перемен или принятия решений.

Случайно или сознательно избрала Мунда ее лик, но выбор был удачен.

И вот Кимон вышел на берег Нантосвельты, и с ним шли Глашатай правителя и Рианта-Заботница. Он прокричал свою песнь крови со всей силой зрелого мужа. Из тростников взлетели испуганные цапли. Птицы собрались в стаю и закружили над плакучими ивами дальнего берега.

Солнце стояло уже высоко, когда мы, развернувшись в цепь, выступили из-за деревьев рощи на равнину МэгКата и двинулись к темным крутым склонам холма Тауровинды.

Сразу стало ясно, что с последнего нашего визита силы Теней Героев пополнились. Опушка рощи отмечена была высокими деревянными фигурами мужчин, грубыми до уродства, стоявшими на широко расставленных ногах и сжимавших в руках кто щит, кто дубину. Лица всех этих истуканов были обращены к роще. Они яснее ясного говорили: ни шагу дальше.

На гребне крепостной стены хлопали на ветру черные и желтые вымпелы, объявляя о присутствии множества Мертвых и Нерожденных.

Но главные ворота были по-прежнему распахнуты настежь.

Кимон не медлил. Стоя в головной колеснице, – возничим у него был великан Иал, более известный под гордым именем Дикарь, – он пронесся по высокой траве. За ним на поле оставалась широкая борозда. Колесница встала на расстоянии броска из пращи от главных ворот. Мы разбились на три отряда: восемь воинов Кимона выдвинулись вперед вслед за ним, образовав полукруг позади колесницы. Я отвел свою колесницу и людей чуть к северу, а Сетерн – к югу. Наши воины топтались по лугу, расчищая место для битвы. Нэдкрантайл Эринский и паризий Ларен скакали, растянув между собой длинную цепь, цеплявшую и выворачивавшую с корнем кусты терновника и дубовую поросль, пробравшуюся на равнину, возвращенную под власть Иерноса Сажателя лесов. Мы подняли много шума, крича и звеня оружием, а потом остались ждать под холодным светлым небом, следя за облаками, в опасении, как бы солнце, выглянув в прорыв между тучами, не ослепило нас. Киммен с шестеркой бойцов разъезжал перед воротами на своем тяжеловесном скакуне, вызывая Мертвых на бой.

Колесница Кимона подкатила к моей. Мальчик гонял по равнинной узкой полосе луга под восточными валами. Бессмысленное движение, но ему было не усидеть на месте. Он свирепо хмурил брови, распущенные волосы развевались на ветру.

– Я не могу больше ждать! Дай нам увидеть их, Мерлин! А если не можешь, скажи хоть, что ты видишь!

Я вижу, как белеет. Я вижу кости…

Я вздрогнул, припомнив слова Мунды. Над холмом стояла тишина, распахнутые ворота казались входом в ловушку. Я чувствовал тайную угрозу, но, призвав сокола и пролетев над крепостью, увидел только пустынную дорогу, безлюдные укрепления, разрушенные дома.

Сокол описал круг и вернулся. Мне не хотелось слишком надолго оставлять свое тело без присмотра, но в последний миг его призрачного существования он заметил – я заметил – рябь в траве за нашими спинами.

Я прокричал Кимону и его копьеносцу Иале:

– Сзади! – и сам развернул легкую повозку лицом к засаде.

Тридцать высоких воинов, в ржавых кольчугах, в черненых шлемах, уже бежали на нас, по пояс в высокой траве. Такие доспехи – простые, старинные, тяжелые – мне случалось видеть во многих землях. Мертвые – некогда великие герои, теперь – просто мясники. Простые длинные блестящие мечи в их руках равнодушно делали свое дело. Внезапно взлетевшие в воздух дротики застали нас всех врасплох. Несколько человек упали навзничь. Кимон бросил свою колесницу вперед, одной рукой сжимая поводья, другой размахивая длинным копьем. Я слышал его крик:

– Один на один! Я требую поединка!

Но решить этот спор поединком предводителей представлялось теперь недостижимой мечтой.

Мунремур, нападавший пешим, упал под ударом меча. Копье, пронзившее горло, сбросило с колесницы Иалу. Враги подступали к самой колеснице Кимона, но Дренда спрыгнул с моей повозки и щитом и копьем прикрыл мальчика. Враги, окружив одинокого бойца, быстро свалили его, но я видел, что ему удалось отползти, скрываясь в траве. Кимон хлестнул поводьями лошадей, разворачивая колесницу, пинком сшиб воина, запрыгнувшего к нему и пытавшегося схватить мальчика. Мертвый перевернулся в воздухе, и мое копье достало его. Я уже гнал коней за колесницей сына Урты.

Кимон развернулся в высокой траве и изготовился к новой атаке. На губах у него выступила пена. Страх и ярость! Он обнажил меч. Молодой Ларен, желая защитить сына правителя, вскочил в его колесницу. В руке у него были зажаты дротики.

Кимон краем глаза заметил меня и выкрикнул:

– Мы их побьем, Мерлин!

– Нет! – возразил я. – Это ловушка! Они на холме, поджидают тебя! Возьмут заложником!

– Ха! – выкрикнул он. Это был не смех – сигнал коням. Они рванулись назад, в сечу. Ларен использовал прием «четырех копий», но это был последний подвиг в его жизни.

Кимон пригнулся: кровь залила его от глаз до пояса. Ларен потерял жизнь вместе с головой, когда один из врагов, перепрыгивая через колесницу, в полете нанес удар.

Вижу, как белеет. Вижу кости.

Если Урта вернется живым, как я взгляну ему в глаза, если среди костей, белеющих в поле, будут кости его сына? Колесница Кимона уже проскочила ряды сражающихся, и он хлестал коней, гоня их к Бычьим воротам.

И тут из-за стены показалась конница. Боевые кони выбежали на равнину, неся в седлах тех самых всадников в серых плащах, что загнали Кимона в рощу после его безумного вызова под стенами крепости.

Киммен и Катах уже бежали ему на помощь, и я тоже спешил выручить мальчика.

Но всадники, окружив его колесницу, не подступали ближе: серые воины стеной отгородили сына правителя от поля боя. Кимон метался, нанося удары во все стороны, прорываясь, но всадники, отступая и возвращаясь, удерживали его на месте.

Их предводитель проехал взад-вперед вдоль ряда своих воинов. Его серые глаза смотрели прямо на меня: сейчас, я знал это твердо, он ясно видел меня. Я приоткрыл свой слух и уловил его шепот:

– Уходи с холма. Мальчик наш…

Я узнал голос. Это он говорил со мной в крепости сквозь ливень – человек, похожий на Урту.

Но я уже разогнал свою колесницу. Легкое копье пробило борт, стрела ранила в шею левого в паре коней. Стройный скакун словно не заметил раны. Кимон видел меня и выкрикивал что-то. Воины в кольчугах прыгнули ко мне. Я голыми руками сбросил их вниз.

Камах, Сетерн и еще четверо наших воинов стояли наготове. Высокий воин на могучем коне выскочил мне наперерез, заслонив кричащего, мечущегося мальчика. А мальчик рвался в бой, не выпуская поводьев, потрясая мечом.

Мелькнула мысль призвать волка. Волк с колесницы мог бы перепрыгнуть стену всадников, схватить Кимона и умчать его от опасности. Я уже начал призывать чары, которые бы уподобили меня волку, дали силу зверя, затуманили бы глаза смотрящих, чтобы образ волка представился их взглядам.

Кимон избавил меня от лишних трудов. Он высоко подпрыгнул, перевернулся в прыжке. Еще один прыжок, а с третьего он перескочил стену серых плащей, метнулся в сторону, метнув в другую свой короткий меч в наезжавшего на него всадника. Клинок, дрожа, застрял в горле воина, и тот опрокинулся назад, вываливаясь из седла. Кимон подтянулся через борт моей разбитой повозки, подхватил мой щит, снова спрыгнул вниз, трижды прокрутился на месте и плашмя метнул тяжелый щит над примятой травой. Мой призрачный собеседник вылетел из седла, сбитый ударом.

Будь у моего щита острая, заточенная кромка, воина разрубило бы пополам – с такой силой метнул юный Кимон тяжелый овал крытых бронзой деревянных пластин.

Он в кувырке вернулся на колесницу, страшный, залитый кровью, струившейся из рассеченной щеки. В глазах стояли слезы, он выкрикивал:

– Разбиты! Мы разбиты! Отец станет стыдиться меня.

– Не разбиты! Просто отступаем. Отец будет гордиться тобой!

Я развернул коней и погнал их сквозь высокую траву. Всего одиннадцать человек из нашего войска, верхом на конях или бегом, бросились за нами. Всадники в плащах возвращались в крепость неспешным шагом, а прочие обитатели Страны Призраков склонялись над нашими убитыми, собирая мрачные трофеи и насаживая их на копья.

За первыми деревьями рощи мы оказались в безопасности. Но Кимон растерянно и беспомощно оглядывался: его советчик, мудрый молодой Ларен, лежал порубленный на той самой земле, на которую положили когда-то новорожденного Кимона, чтобы он узрел звезды над родным домом, прежде чем отослать ребенка к приемным родителям клана корнови. Он стоял в тени, угрюмо глядя на равнину, над которой уже начали собираться вороны.

– Отец станет стыдиться меня, – тихо повторил он и резко добавил, не дав мне вставить слова: – И не разубеждай меня. Плохой это был день для всех нас!

– Хуже – для тех, кто остался на копьях. Но твои кости не белеют под небом.

Он не слушал утешений, мрачно уставившись на головы, выставленные над Бычьими воротами.

– Я был не прав. Это моей голове следовало таращиться с копья. Права была Мунда!

Мунда? Значит, она говорила и с братом? Я спросил Кимона, что сказала ему сестра.

– Выждать время. Собраться с силами. – Он оглянулся на меня, в глазах его стояло отчаяние. – Я должен теперь предложить себя в заложники, Мерлин… но пока Урта не вернулся, я не могу! Нет, я не боюсь. Но отцу понадобится сын, когда он вернется из своей Греции. Разве не так?

– Так. – Это было все, что я мог сказать мальчику.

Добрые боги, на моих глазах этот хрупкий юнец совершил подвиг, каких не совершали всадники и щитоносцы на Фермопилах! Если бы враг наш принадлежал к живущим, честь требовала бы от него теперь предложить себя в заложники, хотя, по правде сказать, он был еще слишком молод. Никогда не брали в заложники детей правителя, не закончивших срок пребывания в приемной семье. Убить такого было можно, но взять в заложники – нет.

Однако все это были праздные умствования. Мы сражались с Мертвыми, и немалой победой было лишить их такой добычи, как сын правителя.

Оставив мучимого раскаянием Кимона одного, – мне казалось, что ему это будет на пользу, – я вернулся на равнину и смотрел, как мясники заканчивают свою работу. Я удивился, увидев рысцой подъезжающего ко мне предводителя всадников. Он ехал один, безоружный, закинув за спину щит и обнажив голову. Нерожденный, теперь в этом не было сомнений. Он предстал передо мной в облике средних лет своей будущей жизни – как видно, самого в ней богатого приключениями времени. Развернулся ко мне правым боком – в знак мирных намерений, полагаю.

– Кто ты? – окликнул он меня.

– Тот, кто старше белых костей, лежащих под этим холмом, – ответствовал я. – Старше дуба, срубленного для первых ворот его крепости, старше земли, засыпанной в первые стены; столь старый, что вхожу в Страну Призраков и выхожу обратно, не замечая различия…

– Мертвый, стало быть. И все же живой. Так мне кажется.

– А ты? Кто ты такой?

– Хороший вопрос, – засмеялся всадник. – Хотел бы я знать ответ. Но это мои места: я здешний. Этот холм я видел во сне. Не могу дождаться, пока займу его. Мальчику не будет вреда… от меня. У тебя есть имя?

– Такого, какое можно назвать, – нет. А ты? Ты получил имя?

– Порой мне кажется, да, а порой – нет. Это проклятие тех, кто ни там, ни здесь. Я не желал мальчику вреда…

– Это я знаю.

– Но есть другие. Их больше, чем нас. И все мы твердо решились остаться в этой крепости. Так что если хочешь сохранить кровь и мозг своего чудо-прыгуна, держи его отсюда подальше. Поверь, если он вернется, я сам нанесу смертельный удар. Пусть сердится, пусть краснеет. Пусть лучше кровь приливает к щекам, чем льется на траву. Я думаю, ты понимаешь. Ты видишь, что будет. Видишь кровь. Видишь пир воронов…

– Кто ты? – выкрикнул я, открывая глаза, но туман, отделявший меня от Страны Призраков, застилал зрение.

Еще не рожденный, но муж великой мощи; он сидел в седле своего горячего скакуна и в то же время скитался в лесах в поисках собственных ответов. В одном я был уверен: нам с незнакомцем суждено встретиться снова в его настоящей жизни.

– Кто ты? – снова прошептал я и по наклону его головы понял, что вопрос услышан.

– Не знаю, – последовал ответ после долгого молчания. – Мне не дано знать. Но в одном я уверен: гниль завелась в сердце страны за рекой. Там Отравленный, Несущий Смерть. Он берет пленников и внушает им, что они – повелители. А я не хочу быть среди них!

– Почему же ты среди них?

– Потому что я – пленник и верю, что я повелитель.

Он еще помедлил, испытывая тревогу на грани двух миров, двух состояний духа.

Потом проговорил шепотом, доступным только моему слуху:

– Мне снилось имя, незнакомое имя. Быть может, мое. Быть может, нет.

– Ты скажешь мне?

– Пендрагон. Звучит странно на мой слух. А на твой? И не скажешь ли ты мне теперь своего?

– Мерлин! – выкрикнул я. – Это всего лишь прозвище, но я ношу его дольше других.

– Это имя я запомню.

Он уже повернул коня и уезжал.

Я с облегчением увидел его спину – в его присутствии мне было неспокойно, – однако за доставленные им сведения я был от души благодарен. Итак, прилив, поднимающийся из Страны Призраков, не един в своих целях: разномыслие и вражда подтачивают его. Мы сами были тому свидетелями. Платой за это доказательство стала половина наших храбрых воинов, оставшихся гнить на равнине МэгКата.